Котляревский Нестор Александрович - Литературные направления Александровской эпохи

ustify">   Но если человек не должен подпадать отчаянию и излишней скорби, то меланхолия - чувство вполне законное. Никто из наших писателей не испытывал на себе ее мягкой власти так часто, как Жуковский. Еще в ранней юности он так нежно говорил о ней:

   "Кого не трогает чувствительность? Кто не предавался меланхолии? Кто не мечтал в тишине уединения о своей участи, не строил воздушных замков, не бросал унылого взора на минувшее время юности? Молодой человек, с пламенною душою, хотел бы, кажется, всю натуру прижать к своему сердцу. Всюду летают за ним мечты, сии метеоры юного воображения. Взор его стремится в будущее; надежды, желания волнуют его сердце; он вопрошает судьбу, хочет узнать, что готовится ему за таинственным покровом, которым закрыта она от взоров любопытных; сам за нее отвечает себе, играет призраками, и счастлив. Но как скоротечна сия пылкая, живая молодость! Увядают чувства, и бедный человек, лишенный магической силы, которая прежде созидала вокруг него волшебный мир, напрасно унылым взором ищет прелестей в пышной, великолепной натуре: вокруг него развалины. Гроб и смерть остались для него в будущем, воспоминания - в прошедшем, воспоминания прелестные и вместе печальные".

   ["О путешествии в Малороссию", 1803].

   "Меланхолия, - говорил поэт, - не есть ни горесть, ни радость; я назвал бы ее оттенком веселья на сердце печального, оттенком унынья на душе счастливца" ["Меланхолия", 1808].

   Такой поэтичной и заманчивой казалась меланхолия Жуковскому в его ранние годы. Под старость он несколько изменил свой взгляд на нее, называл ее ленивой негой, грустной роскошью, мало-помалу изнуряющей и наконец губящей душу.

   Его души она, впрочем, не погубила, а всегда настраивала ее необычайно поэтично. Самые задушевные стихи Жуковского все меланхоличны:

   К младенчеству ль душа прискорбная летит,

   Считаю ль радости минувшего - как мало!

   Нет! счастье к бытию меня не приучало;

   Мой юношеский цвет без запаха отцвел.

   Едва в душе своей для дружбы я созрел -

   И что же!.. предо мной увядшего могила.

   Душа, не воспылав, свой пламень угасила.

   Любовь... но я в любви нашел одну мечту,

   Безумца тяжкий сон, тоску без разделенья,

   И невозвратное надежд уничтоженье.

   Иссякшия души наполню ль пустоту?

   Какое счастие мне в будущем известно?

   Грядущее для нас - протекшим лишь прелестно!

  

   ["К Филалету", 1809].

   Куда идти? Что ждет нас в отдаленье?

   Чему еще на свете веру дать!

   И можно ль, друг, желание питать,

   Когда для нас столь бедно исполненье?

   Мы разными дорогами пошли:

   Но что ж, куда они нас привели?

   Все к одному, что счастье - заблужденье.

   Сравни, сравни себя с самим собой!

   Где прежний ты, цветущий, жизни полный!

   Бывало все - и солнце за горой,

   И запах лип, и чуть шумящи волны,

   И шорох нив, струимых ветерком,

   И темный лес, склоненный над ручьем,

   И пастыря в долине песнь простая -

   Веселием всю душу растворяя,

   С прелестною сливалося мечтой:

   Вся жизни даль являлась пред тобой;

   И ты, восторг предчувствием считая,

   В событие надежду обращал.

   Природа та ж, но где очарованье?

  

   Ах! с нами, друг, а прежний мир пропал;

   Пред опытом умолкло упованье;

   Что в оны дни будило радость в нас,

   То в нас теперь унылость пробуждает;

   Во всем, во всем прискорбный слышен глас,

   Что ничего нам жизнь не обещает.

   И мы еще, мой друг, во цвете лет!

   О! беден, кто тебя переживает,

   Пред кем сей мир, столь некогда веселый,

   Как отчий дом, ужасно опустелый:

   Там в старину все жило, все цвело,

   Там он играл младенцем в колыбели;

   Но время все оттуда унесло,

   И с милыми веселья улетели;

   Он их зовет... ему ответа нет;

   В его глазах развалины унылы;

   Один его минувшей жизни след:

   Утраченных безмолвные могилы.

  

   ["А.И.Тургеневу", 1813].

   Много таких печальных мотивов в поэзии Жуковского. И ранние могилы, и смертью пресеченная дружба, и любовь, увядшая нежданно, и грусть в ожидании тех испытаний, которые готовит жизнь, и страх за живость впечатлительности, и собственная кончина, - и все же, говорил поэт в одном из самых лучших своих оригинальных стихотворений:

   О! Верь мне прекрасна вселенна! При таком взгляде на миропорядок исключена всякая возможность пессимистической оценки жизни. Даже при встрече с теми глубоко скорбными мыслями, которые поселяли в сердцах сентименталистов наибольшую тревогу, Жуковский сохранял свою мирную философию.

   Мысль о разделе мечты и действительности, идеала и жизни не поколебала в нем спокойствия духа. Трудно найти стихотворения, в которых этот разлад был бы обрисован так мягко - с полной готовностью примириться с ним и даже с верой, что чудо может разрушить великую тайну, - как в двух песнях Жуковского "Путешественник" и "Желание".

   Дней моих еще весною

   Отчий дом покинул я,

   Все забыто было мною -

   И семейство и друзья.

  

   В ризе странника убогой,

   С детской в сердце простотой

   Я пошел путем-дорогой -

   Вера был вожатый мой.

  

   И в надежде, в уверенье,

   Путь казался не далек.

   "Странник, слышалось, терпенье!

   Прямо, прямо на восток.

  

   Ты увидишь храм чудесной,

   Ты в святилище войдешь,

   Там в нетленности небесной

   Все земное обретешь".

  

   Утро вечером сменялось,

   Вечер утру уступал,

   Неизвестное скрывалось,

   Я искал - не обретал.

  

   Там встречались мне пучины,

   Здесь высоких гор хребты,

   Я взбирался на стремнины,

   Чрез потоки стлал мосты.

  

   Вдруг река передо мною -

   Вод склоненье на восток,

   Вижу зыблемый струею

   Подле берега челнок.

  

   Я в надежде, я в смятеньи,

   Предаю себя волнам,

   Счастье вижу в отдаленьи,

   Все, что мило, мнится, там!

  

   Ах! в безвестном океане

   Очутился мой челнок,

   Даль по-прежнему в тумане,

   Брег невидим и далек.

  

   И вовеки надо мною

   Не сольется, как поднесь,

   Небо светлое с землею...

   Там не будет вечно - здесь.

  

   ["Путешественник", 1809].

   Озарися, дол туманный;

   Расступися, мрак густой;

   Где найду исход желанный?

   Где воскресну я душой?

   Испещренные цветами,

   Красны холмы вижу там...

   Ах! зачем я не с крылами?

   Полетел бы я к холмам.

   Там поют согласны лиры,

   Там обитель тишины,

   Мчат ко мне оттоль зефиры

   Благовония весны,

   Там блестят плоды златые

   На сенистых деревах,

   Там не слышны вихри злые

   На пригорках, на лугах.

  

   О предел очарованья!

   Как прелестна там весна,

   Как от юных роз дыханья

   Там душа оживлена!

   Полечу туда... напрасно!

   Нет путей к сим берегам!

   Предо мной поток ужасной

   Грозно мчится по скалам.

  

   Лодку вижу... где ж вожатый?

   Едем!., будь, что суждено!..

   Паруса ее крылаты

   И весло оживлено.

   Верь тому, что сердце скажет;

   Нет залогов от небес;

   Нам лишь чудо путь укажет

   В сей волшебный край чудес.

  

   ["Желание", 1810].

   С таким же спокойствием отнесся Жуковский и к великому вопросу о тленности и суетности всего земного - вопросу, который поднимал в сердцах сентименталистов волны печали и ропота. В своих балладах Жуковский неоднократно останавливался на жалкой судьбе всего великого на земле; с большим пафосом говорил он о закате героев, но что значили эти трагические кончины перед кончиной мира? Что станется с людьми, когда земля сгорит? - спрашивал поэт и отвечал спокойно:

   Будь добр; смиренным сердцем

   Верь Богу; береги в душе невинность,

   И все тут!.. будешь добр, и будешь

   В одной из звезд, и будет мир с тобою;

  

   И товарищу ты скажешь:

   "Смотри: там в старину земля была;...

  

   Господь мне дал

   Кончину мирную... и здесь мне лучше".

  

   ["Тленность", 1816].

   Всего труднее мирится человек с наличностью и торжеством зла и со смертью, не как с общим понятием, а как с частным случаем. Жуковский мирился и с этими печалями жизни. Зло он признавал орудием испытания в Божьей деснице и верил, что не только при конечном расчете, но и здесь, на земле, оно влечет за собой кару и воздаяние. Многие из его баллад написаны на тему казни преступника ["Ддельстан", 1813. "Ивиковы журавли", 1813. "Варвик", 1814. "Баллада о старушке", 1814. "Красный карбункул", 1816. "Мщение", 1816]. Тему эту поэт любил, но любил еще больше другую, родственную ей по идее, но более близкую его мягкому сердцу - тему искупления греха и покаяния грешника. Идею об искуплении провел поэт в своей первой повести в стихах "Двенадцать спящих дев" [1810 - 1817], а как умиленно он умел говорить о раскаянии преступника, видно по последней картине поэмы "Пери и Ангел" [1821]: все подвиги земные побледнели перед чистой слезой раскаявшегося злодея.

   Спокойное миросозерцание Жуковского окрасило нежными и мягкими красками и самую страшную тайну жизни - тайну смерти.

   Бессмертье - тихий, светлый брег;

  

   Наш путь - к нему стремленье.

   Покойся, кто свой кончил бег!

  

   Вы, странники, терпенье!

  

   ["Певец во стане", 1812].

   Редко кто из наших поэтов говорил так часто о смерти, как Жуковский. Он думал о ней еще в детские годы и в своих первых стихах часто возвращался к этой мысли.

   Конец всему - души покой,

   Конец желаниям, конец воспоминаньям,

   Конец борению и с жизнью и с собой...

   Ах! время, Филалет, свершиться ожиданьям.

   Не знаю... но, мой друг, кончины сладкий час

   Моей любимою мечтою становится;

   Унылость тихая в душе моей хранится;

   Во всем внимаю я знакомый смерти глас.

   Зовет меня... зовет... куда зовет?., не знаю;

   Но я зовущему с волнением внимаю;

   Я сердцем сопряжен с сей тайною страной,

   Куда нас всех влачит судьба неодолима;

   Томящейся душе невидимая зрима -

   Повсюду вестники могилы предо мной.

   Смотрю ли, как заря с закатом угасает,

   Так, мнится, юноша цветущий исчезает;

   Внимаю ли рогам пастушьим за горой,

   Иль ветра горного в дубраве трепетанью,

   Иль тихому ручья в кустарнике журчанью,

   Смотрю ль в туманну даль вечернею порой,

   К клавиру ль преклонясь, гармонии внимаю -

   Во всем печальных дней конец воображаю.

   Иль предвещание в унынии моем?

   Или судил мне рок в весенни жизни годы,

   Сокрывшись в мраке гробовом,

   Покинуть и поля, и отческие воды,

   И мир, где жизнь моя бесплодно расцвела?..

   Скажу ль?.. Мне ужасов могила не являет,

   И сердце с горестным желаньем ожидает,

   Чтоб промысла рука обратно то взяла,

   Чем я безрадостно в сем мире бременился,

   Ту жизнь, в которой я толь мало насладился.

   Которую давно надежда не златит.

  

   ["К Филалету", 1808].

   Чем дольше жил поэт, тем эти юношеские мечты - сначала мало прочувствованные - становились поэтичнее и теплее. Смерть близкого друга и затем кончина любимой женщины, умершей так неожиданно и безвременно, придали этим мечтам покорную религиозную окраску. С безропотным смирением принял Жуковский кончину своей грезы и своей любви:

   Ты передо мною

   Стояла тихо,

   Твой взор унылый

   Был полон чувств.

   Он мне напомнил

   О милом прошлом;

   Он был последний

   На здешнем свете.

   Ты удалилась,

   Как тихий ангел;

   Твоя могила,

   Как рай, спокойна.

   Там все земные

   Воспоминанья,

   Там все святые

   О небе мысли.

   Звезды небес!

   Тихая ночь!

  

   ["19 марта", 1823].

   Все святые мысли поэта о небе не разлучались с тех пор с мыслью о смерти. Жуковский стал ценить смерть как великую утешительницу во скорбях жизни. Для него могила была путем к вечной жизни, исполнением всех обещаний, местом отдыха, знакомой, тайной страной, где нам должно быть возвращено все, что мы утратили на земле; "местом, где мы забываемся сном беспробудным, быть может сны прекрасные видя". Смерть не есть отрицание этой жизни, а ее утверждение, говорил поэт:

   Всех на пути

   Застигнет сон... что ж нужды! всё мы будем

   На милой родине; кто на кладбище

   Нашел постель - в час добрый; ведь могила

   Последний на земле ночлег; когда же

   Проглянет день, и мы, проснувшись, выйдем

   На новый свет, тогда пути и часу

   Не будет нам с ночлега до отчизны...

   Сияют звезды с вышины,

   То свет родимой стороны;

   Туда через могилу путь;

   В могиле ж... только отдохнуть.

  

   ["Деревенский сторож", 1816].

   Поэт спокойно смотрел в глаза смерти. Он давно приучил себя жить в воспоминаниях. С ним минувшее было всегда неразлучно, и "меланхолическая усладительная привязанность к прошедшему" была для него одним из наслаждений настоящим. В этом наслаждении он часто утопал, и тогда близкое казалось ему отдаленным:

   Давнишний глас на лире оживает

   Чуть слышимый, как гения полет;

   И душу хладную разогревает

   Опять тоска по благам прежних лет:

   Все близкое мне зрится отдаленным,

   Отжившее, как прежде, оживленным.

  

   ["Двенадцать спящих дев", 1817].

   Поэт знал, что прошедшее умерло и не вернется:

   Минувших дней очарованье,

   Зачем опять воскресло ты?

   Кто разбудил воспоминанье

   И замолчавшие мечты?

   Шепнул душе привет бывалой;

   Душе блеснул знакомый взор;

   И зримо ей в минуту стало

   Незримое с давнишних пор.

  

   О милый гость, святое Прежде,

   Зачем в мою теснишься грудь?

   Могу ль сказать: живи, надежде?

   Скажу ль тому, что было: будь!

   Могу ль узреть во блеске новом

   Мечты увядшей красоту?

   Могу ль опять одеть покровом

   Знакомой жизни наготу?

  

   Зачем душа в тот край стремится.

   Где были дни, каких уж нет?

   Пустынный край не населится,

   Не узрит он минувших лет;

   Там есть один жилец безгласный,

   Свидетель милой старины;

   Там вместе с ним все дни прекрасны

   В единый гроб положены.

  

   ["Песня", 1818].

   Но если прошедшее недвижимо, то ведь мы можем к нему вернуться:

   О милое воспоминание

   О том, чего уж в мире нет!

   О дума сердца - упование

   На лучший, неизменный свет!

   Блажен, кто вас среди грубящего

   Волненья жизни сохранил

   И с вами низость настоящего

   И пренебрег и позабыл.

  

   ["Мотылек и цветы", 1824].

   Чем-то таинственным казалась жизнь нашему поэту, слабым символом чего-то иного, что свершается на небесах. Иногда с этих горних селений к нам слетают незримые гении, и восторг, каким мы охвачены при встрече с ними, напоминает нам, что эта жизнь, где "страдание составляет настоящее величие", есть предчувствие, предвкушение иного мира.

   Поэт часто любил говорить о темнице, и в этом образе несомненно таился для него особый смысл. Недаром из всех героев Байрона он подарил свою любовь одному лишь "Шильонскому узнику" [1821], который, испытав все ужасы тюрьмы, так с нею свыкся, что с грустью вздохнул о ней, когда наконец наступил для него день освобождения.

   И с жизнью можно свыкнуться, сколько бы в ней ни было печалей. Одна из великих земных радостей - ощущение близости таинственных привидений:

   Отуманенным потоком

   Жизнь унылая плыла;

   Берег в сумраке глубоком;

   На холодном небе мгла;

   Тьмою звезды обложило;

   Бури нет - один туман;

   И вдали ревет уныло

   Скрытый мглою океан.

  

   Было время - был день ясный,

   Были пышны берега,

   Были рощи сладкогласны,

   Были зелены луга.

   И за ней вились толпою

   Светлокрылые друзья:

   Юность легкая с мечтою

   И живых надежд семья.

  

   К ней теснились, услаждали

   Мирный путь ее игрой,

   И над нею расстилали

   Благодатный парус свой.

   К ней фантазия летала

   В блеске радужных лучей,

   И с небес к ней прикликала

   Очарованных гостей:

  

   Вдохновение с звездою

   Над возвышенной главой,

   И Хариту с молодою

   Музой, гения сестрой;

   И она, их внемля пенье,

   Засыпала в тишине,

   И ловила привиденье

   Счастья милого во сне!...

  

   Все пропало, изменило;

   Разлетелися друзья;

   В бездне брошена унылой

   Одинокая ладья;

   Року странница послушна,

   Не желает и не ждет,

   И прискорбно-равнодушна

   В беспредельное плывет.

  

   Что же вдруг затрепетало

   Над поверхностью зыбей?

   Что же прелестью бывалой

   Вдруг повеяло над ней?

   Легкой птичкой встрепенулся

   Пробужденный ветерок;

   Сонный парус развернулся;

   Дрогнул руль; быстрей челнок.

  

   Смотрит... ангелом прекрасным

   Кто-то светлый прилетел,

   Улыбнулся, взором ясным

   Подарил и в лодку сел;

   И запел он песнь надежды;

   Жизнь очнулась, ожила

   И с волненьем робки вежды

   На красавца подняла.

  

   Видит... мрачность разлетелась;

   Снова зеркальна вода;

   И приветно загорелась

   В небе яркая звезда:

   И в нее проникла радость,

   Прежней веры тишина,

   И как будто снова младость

   С упованьем отдана.

  

   О хранитель, небом данной!

   Пой, небесный, и ладьей

   Правь ко пристани желанной

   За попутною звездой.

   Будь сиянье, будь ненастье;

   Будь, что надобно судьбе:

   Вся для жизни будет счастье,

   Добрый спутник, при тебе.

  

   ["Жизнь", 1819].

   гений -

   Он лишь в чистые мгновенья

   Бытия бывает к нам,

   И приносит откровенья,

   Благотворные сердцам;

   Чтоб о небе сердце знало

   В темной области земной,

   Нам туда сквозь покрывало

   Он дает взглянуть порой;

   И во всем, что здесь прекрасно,

   Что наш мир животворит,

   Убедительно и ясно

   Он с душою говорит;

   А когда нас покидает,

   В дар любви у нас в виду

   В нашем небе зажигает

   Он прощальную звезду.

  

   ["Лалла Рук", 1821].

   Кто же он, этот таинственный посетитель?

   Кто ты, призрак, гость прекрасный?

   К нам откуда прилетал?

   Безответно и безгласно,

   Для чего от нас пропал?

   Где ты? где твое селенье?

   Что с тобой? Куда исчез?

   И зачем твое явленье

   В поднебесную, с небес?

   Не надежда ль ты младая,

   Приходящая порой

   Из неведомого края

   Под волшебной пеленой?

   Как она, неумолимо

   Радость чистую на час

   Показал ты, с нею мимо

   Пролетел и бросил нас.

   Не любовь ли нам собою

   Тайно ты изобразил?..

   Дни любви, когда одною

   Мир для нас прекрасен был,

   Ах! Тогда сквозь покрывало

   Неземным казался он...

   Снят покров; любви не стало,

   Жизнь пуста и счастье - сон.

   Не волшебница ли дума

   Здесь в тебе явилась нам?

   Удаленная от шума

   И мечтательно к устам

   Приложивши перст, приходит

   К нам, как ты, она порой

   И в минувшее уводит

   Нас безмолвно за собой.

   Иль в тебе сама святая

   Здесь поэзия была?

   К нам, как ты, она из рая

   Два покрова принесла:

   Для небес лазурно-ясный,

   Чистый, белый для земли:

   С ней все близкое прекрасно

   Все знакомо, что вдали.

   Иль предчувствие сходило

   К нам во образе твоем

   Ипонятно говорило

   О небесном, о святом?

   Часто в жизни так бывало:

   Кто-то светлый к нам летит,

   Поднимает покрывало

   И в далекое манит.

  

   ["Таинственный посетитель", 1824].

   Но, любя в мире таинственное, поэт любил и зримое и осязаемое. Красота природы, дружба, любовь, семейный очаг и слава родины - всегда будили в нем творческую мечту и поэтическое умиление перед их возвышенным смыслом.

   В своих стихотворениях Жуковский обнаружил тонкое и разностороннее понимание красоты природы.

   Как древле рук своих созданье

   Боготворил Пигмалион -

   И мрамор внял любви стенанье,

   И мертвый был одушевлен -

   Так пламенно объята мною

   Природа хладная была;

   И, полная моей душою,

   Она подвиглась, ожила.

  

   ["Мечты", 1810].

   Оживала природа под его кистью, когда теснились вокруг него образы прошлого, когда он вспоминал свое детство и русскую усадьбу:

   Там небеса и воды ясны,

   Там песни птичек сладкогласны!

   О родина! все дни твои прекрасны;

   Где б ни был я, но все с тобой

  

   Душой.

   Ты помнишь ли, как под горою,

   Осеребряемый росою,

   Светился луг-вечернею порою

   И тишина слетала в лес

  

   С небес?

  

   Ты помнишь ли наш пруд спокойной,

   И тень от ив в час полдня знойной,

   И над водой от стада гул нестройной,

  

   И в лоне вод, как сквозь стекло,

  

   Село?

   Там на заре пичужка пела,

   Даль озарялась и светлела,

   Туда, туда душа моя летела:

   Казалось сердцу и очам -

  

   Все там!

  

   [1816].

   Оживала она, когда он подбирал пейзаж для своих баллад с содержанием из отечественной или иноземной жизни. Этот пейзаж был то очень мирный и тихий, ласкающий и нежный, то необычайно бурный, стремительный, полный мрачных красок. Нужно заметить, однако, что мирные картины природы удавались Жуковскому лучше, чем грозные. Иногда тот и другой колорит и темп встречаются в одном стихотворении, и получается очень красивая элегия, как, например, стихотворение "Море".

   Безмолвное море, лазурное море,

   Стою очарован над бездной твоей.

   Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью,

   Тревожною думой наполнено ты.

   Безмолвное море, лазурное море,

   Открой мне глубокую тайну твою:

   Что движет твое необъятное лоно?

   Чем дышит твоя напряженная грудь?

   Иль тянет тебя из земныя неволи

   Далекое, светлое небо к себе?...

   Таинственной, сладостной полное жизни,

   Ты чисто в присутствии чистом его;

   Ты льешься его светозарной лазурью,

   Вечерним и утренним светом горишь,

   Ласкаешь его облака золотые

   И радостно блещешь звездами его.

   Когда же сбираются темные тучи,

   Чтоб ясное небо отнять у тебя, -

   Ты бьешься, ты воешь, ты волны подъемлешь,

   Ты рвешь и терзаешь враждебную мглу...

   И мгла исчезает, и тучи уходят;

   Но, полное прошлой тревоги своей,

   Ты долго вздымаешь испуганны волны,

   И сладостный блеск возвращенных небес

   Не вовсе тебе тишину возвращает;

   Обманчив твоей неподвижности вид;

   Ты в бездне покойной скрываешь смятенье.

   Ты, небом любуясь, дрожишь за него.

  

   [1822].

   Иногда фантастическое примешивается к чувству природы, и получаются романтические баллады с причудливым узором чувств и настроений, как, например, "Гаральд" [1816] и "Лесной царь" [1818]. Иногда поэт ищет в природе религиозного смысла, видит в ней "Господнюю развернутую книгу, где каждая буква благовестит Его Евангелие", и он пишет:

   Среди Господней

   Природы, я наполнен чудным чувством

   Уединения, в неизреченном

   Его присутствии, и чудеса

   Его создания в моей душе

   Блаженною становятся молитвой;

   Молитвой - но не призываньем в час

   Страдания на помощь, не прошеньем,

   Не выраженьем страха или надежды,

&n