Миклухо-Маклай Николай Николаевич - Путешествия 1874-1887 гг.

энергическую и интеллигентную физиономию; Пинрас, лет 12 или 13, могла назваться недурненькою девочкою даже в европейском смысле; Аса - веселая, подвижная и очень услужливая девчонка, лет 9, не более. Они оставались весь день при мне, если же и уходили, то скоро возвращались и старались предупреждать малейшее мое желание. Качу очень ловко привязал койку к указанным сучьям большого Ficus'a и принес мне несколько молодых кокосовых орехов для питья. После шума и суеты на шкуне в тени громадных деревьев с красивой панорамой островов, моря и гор я положительно наслаждался отдыхом; но предаваться долго этой dolce far niente¹⁴* оказалось нелегко, так как все окружающее было так интересно.

   Сперва я обратил внимание на жилища туземцев. На о. Андра хижины расположены иным образом, чем на южном берегу большого острова и в деревнях на холмах северного берега. Они не стоят вокруг площадок, как там, а тянутся по сторонам тропинки, идущей параллельно песчаного берега моря, стоя иногда одиноко у тропинки, иногда группами в 3 или 4. Около дерева, под которым была подвешена моя койка, находились пять хижин, из которых одна представляла так называемый здесь "ум-камаль" или просто "камаль", т. е. большую хижину¹⁵*, где мужчины проводят свободное время, едят, принимают гостей и т. п. Камаль служит также спальнею для неженатых мужчин и для ночевок посетителей из других деревень {Подобные общественные хижины, преимущественно для одних мужчин, находятся, как известно, почти на всех островах Меланезии; их часто путешественники, малознакомые с жизнью туземцев, принимали и описывали как "храмы", что не выдерживает критики⁶.}. Размеры смеренного камаля: 9 м длины, 5 м ширины и почти 6 м вышины.

   Остальные хижины, называемые просто "ум", были семейные хижины. Последние обыкновенно немного меньше, но гораздо ниже (не более 3 м вышины) первых, т. е. "камаль". Семейные хижины имели четырехугольную форму с небольшим двориком, так называемым "сарри", обнесенным высокою изгородью перед входом. Кроме высоких нар, на которые садятся мужчины во время еды, на двориках находится очаг, состоящий из трех специально для этой цели выбранных камней, между которыми разводится огонь и ставятся горшки. Дворики главным образом устроены, чтобы избегнуть при домашней работе, еде, отдыхе и т. п. назойливости свиней, которых немало бегает в деревне. Крыши обоего рода хижин (т. е. ум-камаль и простых ум) спускаются чуть не до земли, так что боковых стен почти не видно с внешней стороны хижины. Двери ум-камаль сравнительно с дверью семейных хижин широки и часто украшены рядами белых раковин (Ovula ovum¹⁶*), деревянными фигурами по сторонам входа или резными столбиками. У хижин сидело несколько старух и детей; меновая торговля отвлекла к шкуне и на риф всех мужчин и многих женщин.

   Ежедневная жизнь туземцев здесь, вследствие нередких посещений европейских судов, потеряла уже ту первобытность и отчасти монотонность, которые мне так нравились на Берегу Маклая, куда, как я сам испытал, по 28 месяцев, а иногда еще реже не заходит судов {Проф. Мозлей в приведенной брошюре ("On the Inhabitants of the Admiralty Islands...") на с. 40 замечает, что нравы туземцев со времени посещения островов капитаном Картере (109 лет <тому назад>) и Д'Антркасто (84 года <тому назад>) почти что не изменились⁷. Это, может быть, было справедливо, но сношения с белыми последних лет не замедлили уже проявиться.}. Спокойная жизнь туземцев при приходе торговых судов сменяется лихорадочною работою, каждый старается наловить больше трепанга, жемчужных раковин и т. п. Стимулами деятельности являются пока лишний наперсток (употребляемый как мера) бисера, лишний кусок обручного железа, лишний кусок красной бумажной материи и т. п. Туземцы удовлетворяются еще этим, но скоро они станут требовать ножей, стальных топоров, а затем пожелают и ружей, пороха и т. д. Новые требования и стремление к наживе упрочат, разумеется, торговые сношения с европейцами, которые не замедлят познакомить туземцев с табаком, спиртными напитками и т. д. До сих пор еще ни то, ни другое не вошло в употребление на островах Адмиралтейства, несмотря на то, что разным шкиперам очень хотелось научить туземцев курить, так как выменивать на табак произведения островов им очень выгодно, но попытки эти им еще не удались. К сожалению, это, однако же, только дело времени. Табак и водка - дешевые товары, которые европейцам слишком выгодно сбывать {Несомненный факт, что шкиперы некоторых судов, ежегодно торгующих на островах Западной Меланезии, где употребление спиртных напитков еще не очень распространено, даром угощают туземцев водкою, надеясь, что со временем, когда спиртные напитки войдут в употребление, их либеральность будет богато вознаграждена. Они назначают для раздачи водки туземцев, которые, прожив несколько лет с белыми, уже сделались пьяницами; такие люди очень красноречиво расхваливают действие водки, сами показывают пример, ловко соблазняют новичков попробовать и т. д.}. Что последние губят туземцев - для шкиперов и торгашей мало дела.

   Возгласы нескольких женщин, которым их мужья или сыновья привезли со шкуны значительное количество бисера, прервали мои размышления о взаимодействии рас в Тихом океане. Большинство женщин занялось нанизыванием бисера, только одной из них не досталось ничего. Так как она была татуирована и не казалась особенно пугливой, я послал мальчика Качу за ней: хотелось рассмотреть внимательно здешнюю татуировку и нарисовать портрет женщины. Несколько показанных стеклянных бус приманили ее к моей койке. Лицо, руки, грудь, живот, спина, верхняя часть ног ее были испещрены перекрещивающимися рядами (по два и по три) линий, состоящих из шрамов от небольших надрезов. Так как цвет кожи женщины (как и всех жителей островов Адмиралтейства вообще) {Черновато-коричневый различных оттенков цвет кожи жителей островов Адмиралтейства соответствует основному тону No 50 таблицы Брока⁸, с оттенками, переходящими к No 43 и 28. Женщины и дети вообще светлее.} не был особенно светел, то татуировка была хорошо видна только в близком расстоянии и при особенном освещении. Общий эффект ее был далеко не такой замечательный, как татуировка наколами на островах Полинезии. Шрамы были от 4 до 6 мм длины и от 1 до 1/2 мм ширины. Кроме этих шрамов, расположенных линиями, на плечах этой женщины виднелось несколько плоских пятен, так называемых здесь "тунудун", произведенных прижиганием помощью небольших угольков, которые кладутся на кожу горящими и оставляются на ней, пока они не превратятся в пепел. <Так как> описывать расположение татуировки было бы и длинно и сложно, то я принялся рисовать портрет женщины, намереваясь особенно тщательно нарисовать именно татуировку. Исполнение этого желания, однако ж, не удалось. Послышался зов с приближавшейся пироги, и оригинал моего будущего рисунка вскочил и бросился к берегу.

   В пироге находился, как оказалось, муж этой женщины, вернувшийся из деревни с большого острова Адмиралтейства. Он привез с собою разные вещи, вероятно подарки приятелей, к которым он ездил, а также большое "поэку" (деревянное блюдо для кушанья) с вареным таро. Вид последнего и во мне возбудил аппетит, и я направился к группе, расположившейся около входа одной из хижин. Любезный муж, возвращаясь с хорошего завтрака, не забыл свою молодую жену. Он привез остатки съеденного им завтрака (или, может быть, ужина). Когда я подошел ближе, то увидал, что женщина держала большую кость в руках и зубами отрывала куски еще кое-где висевшего мяса. По форме кости мне легко было признать ее за верхнюю половину человеческого femur. Это был первый раз, что я увидал собственными глазами на островах Адмиралтейства положительный пример людоедства {Проф. Мозлей, член экспедиции "Челленджера", говорит (Op. cit., р. 36), чго не видал никаких признаков людоедства на островах Адмиралтейства⁹.}. Женщина, казалось, ела с большим аппетитом и передала, наконец, почти голую кость другой женщине, ее сестре, уже ожидавшей очереди поесть мяса и не трогавшей большой кусок таро, который: находился у нее в руке. Стоявший рядом ребенок, девочка лет трех, следила за старшими завистливыми глазенками. Через час времени приблизительно я заметил в руках этой маленькой девочки ту же, но уже совершенно очищенную кость. В поэку, между таро, находилось несколько кусков темного мяса, вероятно человеческого: они были слишком велики для кусков мяса кускуса и без всякого жира, чтобы оказаться мясом свиньи.

   Не купив таро, я вернулся к своей койке, надеясь докончить начатый портрет. Хотя, как и утром, ко мне подошли несколько женщин и детей, но между ними татуированной женщины не было. У каждой из присутствующих было на теле и на лице по несколько татуированных фигур и линий, но сравнительно в очень незначительном количестве и малозаметных, так как женщины эти уже были пожилые и старые, почему имели кожу более темную и морщинистую. Видя, что я интересуюсь татуировкой, одна из них достала откуда-то кусок обсидиана и плоским камнем отбила несколько маленьких осколков. Выбрав один и заметя, что я внимательно слежу за нею, она вздумала показать мне свое искусство на одной из сидевших около нее девочек, которая, однако ж, убежала. Тогда я протянул ей. мою руку и указал ей на место выше локтя. Она резнула меня несколько раз, что причинило весьма незначительную боль.

   Операция эта была прервана очень шумною сценою, привлекшей на себя общее внимание. Одна из девочек, лет шести или семи, воспользовавшись тем, что женщины обступили мою койку и очень заняты осмотром ее, разговорами, татуировкою и т. п., стянула из кокосовой скорлупы щепотку бисера, принадлежащего одной из старух и оставленного ею у порога хижины. Хотя похищение было сделано проворно и воровка быстро скрылась, но она все-таки была замечена одною из женщин, которая поспешила сообщить об этом собственнице оставленных "буаяб" (бисер). Девочка, между тем, спрятав украденное, как ни в чем не бывало приблизилась к нашей группе и стала с любопытством разглядывать меня и мои вещи.

   Внезапно налетела на нее сзади разъяренная, рослая, худощавая старуха. Она держала в руке довольно длинную плоскую деревянную дощечку. Мигом свалила она девочку-воровку на землю, повернула ее спиною вверх и очень ловко подсунула тело ее под себя таким образом, что голова и руки девочки очутились сзади, а зад и ноги спереди старухи. Разогнувшись и переводя дух, последняя стиснула свою жертву между ногами. Старуха и девочка сперва молчали, как и все присутствующие. Выражение лица старухи было замечательно злое: рот с одной стороны, как раз над dens caninis, полуоткрыт, брови подняты, лоб весь в морщинах. Она заговорила что-то очень скоро, нагнувшись и откинув назад недлинную кисточку, которые болтаются у девочек сзади и составляют половину костюма их {Костюм девочек здесь состоит из небольшой и недлинной кисточки, растительных фибр, окрашенных обыкновенно в красный и желтый цвет горизонтальными полосами, которая подсовывается под пояс спереди и единственно закрывает mons Veneris, и другой, более длинной, но не более широкой, которая, подсунутая под пояс, болтается сзади между ногами. У взрослых женщин кисточки заменяются более или менее широкими фартуками из таких же фибр, один спереди, другой сзади. От носки, цвет фартуков из красного делается грязно-коричневым.}, стала немилосердно бить свою жертву плоскою дощечкою. Девочка сперва взвизгнула раза два, а затем замолкла. Старуха, устав, снова выпрямилась, перевела дух, а затем, опять нагнувшись, продолжала экзекуцию, но на этот раз стала бить другую сторону тела. Девочка ежилась, болтала ногами, но не кричала. Причина этого стоицизма не характер девочки, а, вероятно, обстоятельство, что дощечка была плоская, гладкая и удары ее по мягким частям не могли быть очень чувствительны. Старуха, умаявшись, выпустила, наконец, свою жертву, которая не замедлила убежать; старуха же, оправившись немного, села и занялась серьезным рассматриванием моего столика, причем лицо ее приняло обычное, даже доброе выражение.

   Я описал довольно подробно эту сцену, которая меня немало удивила, так как подобные экзекуции принадлежат к редким исключениям на островах Меланезии. Родители и вообще взрослые обращаются с замечательною мягкостью и добротою с детми вообще и почти никогда их не наказывают. Я видел несколько раз, как вследствие шалости ребенка взрослый туземец иногда и попробует ударить (дети почти всегда оказываются замечательно проворными в этих случаях), но тем дело обыкновенно и ограничивалось и никогда не доходило до такой систематической экзекуции. Я даже в этом случае, по недостаточности знакомства с языком, не мог спросить, кто была старуха: мать или родственница воровки, или женщина, у которой был украден бисер.

   Однако ж, несмотря на разнообразные наблюдения, голова у меня по-прежнему болела, и я по временам прикладывал руку ко лбу и закрывал глаза на несколько секунд. Это было замечено туземцами. Я мог понять, что они говорили обо мне и головной боли. В заключение разговора одна из женщин почти насильно подвела находившуюся вблизи Пинрас - девочку, о которой я уже упоминал. Убедившись, что приходится исполнить общее желание старших, последняя усердно принялась за дело, которое состояло в том, что, схватив обеими руками мою голову, Пинрас стала сжимать ее периодически изо всех сил. Я предоставил свою голову в полное ее распоряжение. Сдавливание перешло в растирание кожи головы двумя пальцами, причем массажистка надавливала растираемое место, насколько могла. Когда правая рука ее устала, она стала делать это и левой, причем я заметил, что сила пальцев левой руки ее не уступила силе правой. Ощущение было приятное: я при этом как бы перестал чувствовать боли, почему и не подумал о кокосовом масле и охре, которыми были смазаны ее руки. Когда Пинрас кончила, я насыпал, к ее большому удовольствию и великой зависти остальных женщин и девочек, полную пригоршню мелких бус из склянки. Несколько девочек стали предлагать мне массировать голову, причем я мог заметить, что ни одна из женщин, вероятно из страха перед мужем, не рискнула предложить мне свои услуги в этом отношении. Солнце уже садилось, и пироги одна за другой подходили и были быстро вытаскиваемы на отлогий песчаный берег.

   Группа около моего бивуака изменилась в составе: все женщины исчезли и вместо них расположились мужчины. Они громко болтали, жевали бетель и показывали друг другу разные вещи, которые получили в обмен за произведения рифов. То были куски обручного железа различной длины, большие и малые ножи (так называемые butcher knife) английских фабрик, бусы, бисер и красные бумажные материи (так называемые turkey-red). {Эта жиденькая материя, если не ошибаюсь, специально делаемая для торговли с темными расами Африки, Азии и островов Тихого океана, кроме своей непрочности, очень быстро линяет от солнца и воды. Туземцы ее все менее и менее ценят.} У одного туземца нашелся кусок витого американского табаку, о котором показавший его прочел остальным целую лекцию. Табак обошел¹⁷* все руки, но никто не вздумал попробовать покурить.

   Так как туземцы целый день были на работе, то имели на себе очень немного из обычных украшений, которые они носят на голове, в ушах, в носу, на шее, груди, руках, поясе и ногах. Оригинальный примитивный костюм здешних мужчин, состоящий единственно из одной раковины {Носимой ими ut tegimen glandis mentulae^l0.}, носимый ими в пирогах, был заменен обыкновенным поясом (из приготовленной древесной коры), обхватывающим несколько раз талию и проходящим между ногами.

   Отсутствие характеристичных для этой местности специальных украшений облегчало сравнение их с другими разновидностями папуасского племени. Я и сегодня, смотря на них, пришел к результату, записанному при первой моей встрече (в 1876 г.) с жителями этих островов и который я сообщил в свое время в письме имп. Географическому обществу {Известия ИРГО за 1878 г. в статье моей: "Очерки из путешествия в Западную Микронезию и Северную Меланезию. Острова Адмиралтейства" (см. наст. том, с. 105).} в следующих словах: "...Я старался только уловить общий тип. Чем более я всматривался, тем менее мне казалось естественным не считать туземцев Новой Гвинеи, Новой Ирландии и острова Адмиралтейства (южного берега) чем-либо иным, как географическими разновидностями одного племени".

   Следя за разговором туземцев, которых я понимал только отчасти, я старался пополнить и проверить небольшой словарь здешнего диалекта, записанный в 1877 г.¹⁸* Мне удалось записать несколько новых слов и, между прочим, уловить очень важное для меня выражение "ланган-се?" (как зовут), представляющее ключ ко многим другим, как я не раз имел случай убедиться, изучая какой-нибудь новый для меня туземный язык.

   Пинрас, благодарная за полученный от меня бисер, не отходила от койки и следила за выражением моего лица, стараясь предупредить мое желание. Этот пристальный взгляд девочки не понравился ее отцу, который сказал ей что-то, заставившее ее удалиться. Уходя, она несколько раз оглядывалась, вероятно досадуя, что приходится послушаться. Мне жаль было вернуться снова на шкуну, но у меня не было ничего теплого с собою, а я боялся сырости и холода ночи на берегу; к тому же на другой день я собирался посетить большой остров, что было удобнее предпринять со шкуны.

   Шкипер В., завидя мое приближение к шкуне, поспешил встретить меня у трапа, чтобы крепко пожать мне руку за то, что я привел его сюда,- так доволен был он результатом дня. Торг, как он мне объявил, шел без перерыва весь день, и, несмотря на многочисленный экипаж шкуны (более сорока человек), не хватало рук, чтобы забирать привозимые трепанг и раковины. Столяр с двумя помощниками почти что окончили сооружение "smoke house", который шкипер хочет затопить завтра же.

   23 августа. Намереваясь взять на берег фотографический аппарат, мне необходимо было иметь с собой кого-нибудь, который понимал бы, что некоторые вещи европейцев очень ломки и нести их надо с большою осторожностью. Все мое знание туземного языка было бы недостаточно, чтобы объяснить это обстоятельство моим знакомцам <с> о. Андры; к тому же все туземцы были заняты торгом, ловлею и т. п. Я попросил шкипера В. позволить одному из людей его шкуны отправиться со мною, на что, по нашему уговору, я имел право. Он предложил мне выбрать, кого захочу. Я сказал матросу Стиву, туземцу Австралии, что он должен отправиться со мною на берег. Я его выбрал, так как он хорошо понимал английский язык и очень порядочно говорил на нем. Стив сперва согласился, но, когда я вынес вещи мои из каюты, он попросил меня под предлогом нездоровья (просто струсил) взять кого-нибудь другого. Я заменил его туземцем о. Лифу (из группы Лояльти) по имени Джо, веселым и нетрусливым малым, который хотя и говорил по-английски, но очень плохо и, побывав на Новой Каледонии, так же коверкал и французский, но все-таки понимал оба языка достаточно, чтобы исполнить мои приказания. Не без разговоров и уговоров разного рода удалось мне найти туземную пирогу, чтобы перевезти меня на большой остров, так как почти все пироги около судна были заняты оживленным торгом или перевозкой трепанга с рифа на шкуну.

   Сегодня между предметами торга фигурировала также молодая женщина, сидевшая в одной из пирог. Ее усердно предлагал мужчина средних лет, весьма, может быть, ее же муж или брат, европейским тредорам, стоявшим у борта и платившим за привозимый трепанг. Между тем как муж или брат на палубе при помощи очень характерной пантомимы {Пантонима эта была: Dum ex digitis dextrae unum in pugnum sinistrae interponebat et in eo vario modo agitabut <Вставляя один из пальцев правой руки в кулак левой и двигая им там различным образом (лат.)>.} предлагал свой товар, женщина, сидя в пироге как ни в чем не бывало, изредка улыбаясь, жевала "э-пате", красную землю, которую туземцы здесь едят {Об этом странном обыкновении наполнять желудок глиною, которое было замечено мною во время первого посещения островов Адмиралтейства в 1876 г., я сообщал Географическому обществу (Op. cit., с. 12), и химический анализ "э-пате", сделанный по моей просьбе доктором Кретье (D-r Cretier) в Батавии, был напечатан им в "Natuurkundig Tijdschrift voor Nederlandsch Indie". Deel XXXVII. 1877. P. 70, 71.}.

   Перенесши осторожно камеру и другие принадлежности фотографического аппарата в пирогу, мы отправились в Пургасси, одну из ближайших деревень на берегу большого острова. Джо выпросил у шкипера револьвер, который он гордо прицепил к поясу. Я сперва не хотел позволить ему брать револьвер с собою, так как знал, что он стрелять не умеет, но, когда он заявил, что револьвер не заряжен и патронов у него нет, не захотел лишать его удовольствия носить безвредное оружие только для вида.

   Мы причалили к роду пристани в глубине небольшой бухточки. В этом месте выдвигались из земли несколько поднятых коралловых глыб, почти что закрытых песком. По обеим сторонам мыска или пристани этой росли мангровы. Один из туземцев Андры, бывший на пироге, пожелал отправиться со мною, от чего я не отказался, так как при большом числе тропинок я мог бы попасть далеко в лес и, пожалуй, не найти деревни, которая, как я убедился при помощи бинокля со шкуны, находилась на холмике. О присутствии ее со шкуны можно было догадаться единственно по верхушкам кокосовых и арековых пальм. Собрав все вещи, я отпустил пирогу и в сопровождении Джо и туземца из Андры направился по тропинке, около которой, кроме других деревьев, росло немало саговых {Саго, кокосовые орехи и таро представляют три главных растительных продукта, употребляемых в пищу здешними туземцами. Приготовление саго совершенно такое, как в Новой Гвинее.} пальм; далее, взбираясь на холм, растительность была разнообразнее {На малоизвестную флору островов Адмиралтейства было обращено особенное внимание проф. Мозлея во время стоянки "Челленджера" в Nares Harbour, и результат его наблюдений напечатан им в отдельной статье: Moseley H. N. Notes on Plants Collected and Observed at the Admiralty Islands, March 3 to 10, 1875 // The Journal of the Linnean Society. Botany. Vol. 15. London, 1877. P. 73-82.}, тем более что повсюду можно было заметить влияние человека. Кроме хлебного дерева, кокосовых и арековых пальм, виднелись кусты китайской розы (Hibiscus Rosae Sinensis) с цветами разных оттенков, разных видов Codium с пестрыми листьями, возвышались красивые верхушки с красноватыми узкими листами Colodracon; это были все растения, листьями которых туземцы любят украшать себя.

   Когда завиделись первые крыши, я был удивлен тишиною в деревне, кроме крика нескольких птиц, не слышно было ничего: ни говора мужчин, ни перебранок женщин, ни крика и визга детей. Войдя на площадку деревни с несколькими хижинами вокруг, над которыми качались ветки кокосовых пальм, мы действительно не увидали никого, кроме очень тощей, высоконогой свиньи, которая, хрюкая, убежала, и черной собачонки с белыми пятнами, с сердитым визгом последовавшей за первой. Я направился по узкому проходу между густою растительностью ко второй площадке. Из-за одной хижины выскочило двуногое существо (не знал тогда - мужчина или женщина), весьма странно упакованное в циновку таким образом, что, кроме ног ниже колен, тела не было видно. В профиль этот курьезный субъект имел вид прямоугольника из циновки на двух ногах. Оно быстро пробежало через площадку и скрылось за одной из хижин в лес {Я узнал впоследствии, что таким образом должны здесь одеваться девушки при появлении первых признаков половой зрелости и женщины, недавно родившие.}. Несколько кур, очень маленьких, взлетели на крыши хижин и ближайшие деревья, когда мой спутник из Андры начал во все горло сзывать жителей деревни. Ни собак, ни кур я не видал на островке Андры, в присутствии которых на островах Адмиралтейства я не сомневался, так как видел не раз собачьи клыки в ожерельях, а петушиные перья - на гребнях туземцев. Отсутствием жителей я воспользовался, чтобы снять вид площадки с просторным ум-камаль на первом плане {К сожалению, этот негатив, как и многие другие, сделанные во время этого путешествия, был привезен испорченным в Австралию. Продолжительность ли сохранения (более года), проникнувший ли свет, но все негативы одного ящика прибыли в Сидней, покрытые белою пеленою, т. е. никуда не годными.}. На зов послышались в ответ отклики, и скоро появилось несколько мужчин, очень смущенных, как мне показалось, моим присутствием в их деревне. Розданные бусы, куски железа привели их в нормальное и даже веселое настроение.

   Я пожелал осмотреть камаль, в который из деликатности гостя не хотел войти без приглашения или по крайней мере во время отсутствия хозяев. Я скоро убедился, что не могу понимать здешних людей, так как диалект их не похож на диалект жителей островка Андры. Камаль здесь вообще ничем не отличался от подобных построек в деревне Андры; крыша его спускалась по сторонам до земли, вход был спереди, хотя низкий (нельзя было войти, не нагибаясь), но довольно просторный. Войдя в камаль, надо было обождать несколько секунд, чтобы примениться к свету, так как свет проникал единственно через двери. Когда я мог разобрать окружающее, то, кроме длинных нар, увидал несколько "мраль" (большие деревянные барабаны), два или три "кеду" {Кеду - род небольшой широкой низкой скамейки, на которой может поместиться только один человек. Такой образец примитивной, но довольно удобной мебели был виден мною только на островах Адмиралтейства.} и довольно разнообразную коллекцию вещей, подвешенных под крышу или лежащих на полках вдоль стен; она состояла из деревянных блюд различной величины, горшков, копий различной формы и длины и т. п. На веревочке были нанизаны несколько небольших черепов, и <они> висели гирляндами между почерневшими от дыма стропилами. Эти черепа, тоже коричневые от дыма, некоторые совсем черные, оказались при осмотре черепами кускуса (Cuscus), вида, не отличающегося от новогвинейского. В углу были также и человеческие черепа, но поломанные и очень черные, при виде которых мне вспомнился виденный вчера пример людоедства. Я выбрал один из черепов кускуса для более тщательного осмотра, человеческие же оставил: они были поломаны, а главное, потому, что о происхождении их при моем незнакомстве с языком я не мог бы убедиться.

   Так как никто из жителей деревни не приходил, то я ограничился еще осмотром одной из семейных хижин. В ней не оказалось ничего замечательного, кроме очень большого блюда, почти 1 м в диаметре, но с поломанною ручкою. Выходя из хижины, я заметил под навесом, перед дверью ее, продолговатые пространства, покрытые старою циновкой, на которой лежало по углам несколько камней. Почему-то я подумал, что это, должно быть, могила, но расспросить туземцев не умел {Через несколько дней пришлось убедиться, что мое предположение было верно.}. Другой тропинкою, чем которою пришли, мы спустились к морю, где, однако ж, пироги из Андры не оказалось. Пришлось ждать, пока мои новые знакомые снарядили другую, и на ней я добрался до шкуны, где меня встретил чад "коптилки", хохот, прерываемый бранью подгулявших тредоров, крики туземцев и т. п. Собрав несколько вещей: койку, складной стол и скамейку, ружье, одеяло, консервы, медный чайник и небольшую корзину с необходимою посудою и т. п.,- я поспешил убраться от этого гама на островок Андру. Там я расположился довольно удобно, заняв половину ум-камаля. Пользуясь лучами заходившего солнца, я вскипятил еще воду и приготовил себе чай; эта операция заинтересовала в высшей степени туземцев, с удивлением смотревших, как "Макрай ест горячую воду". Я не раз замечал, что даже теплая вода кажется туземцам горячею, и они делают вид, что обожглись, дотронувшись до нее.

   Белые тредоры со шкуны приехали поздно вечером и сообщили мне, что шкипер В., которого я не видал, отправляясь на берег, крайне беспокоится о моей безопасности на берегу и просит непременно вернуться на шкуну. Уходя в сопровождении одного туземца, с очень таинственным видом они прибавили, что вернутся через час и что надеются найти меня готовым отправиться ночевать на шкуну. Я отвечал, чтобы они не беспокоились, что я сейчас лягу спать и прошу меня не будить, когда вернутся к шлюпке.

   24 августа. Первую половину ночи я проспал хорошо в койке, подвешенной мною в хижине. К утру же говор и шум туземцев, которые собирались на риф, пробудили меня рано, но я не захотел подняться и заснул снова, как только пироги ушли. Когда я проснулся во второй раз, солнце уже стояло высоко. Я вздумал выкупаться в море. Надев купленные в Макассаре (на о. Целебес) малайские штаны (очень похожие на общеевропейский костюм мужчин-купальщиков), я вышел на берег и, объяснив туземцам, что мне нужно будет много "ва" (пресной воды), обещав им за нее "буаяб" (бисер), вошел в воду. Так как я не умею плавать, то мне пришлось быть весьма осторожным, чтобы не попасть в какую-нибудь яму; но берег был отлог и вода очень прозрачна. С большим удовольствием пробыл я минут 10 или 15 в воде и нехотя вышел на берег, заметив, что целая вереница женщин и детей с раковинами {Большие раковины из рода Cassis с ручкою из плетеного ротанга употребляются здесь как ведра для переноски воды.}, наполненными пресною водой, ожидают меня. Я показал, чтобы принесшие воду, одна за другой, выливали ее мне на голову, плечи, грудь, спину и т. д. Эта процедура очень рассмешила женщин. Они, смеясь, исполнили мое желание и, вероятно, остались довольны, так как я наделил всех щедро бисером.

   Выпив кофе, я поспешил отправиться на охоту; убил только двух голубей. Будь не так поздно, моя добыча была бы значительнее, потому что голуби, переночевав на островках, улетают скоро по восходе солнца на большой остров и возвращаются оттуда к заходу солнца. Один из убитых голубей - Caloenas nicobarica. Вернувшись в деревню, я встретил там тредоров. Оба имели раздосадованный вид; один из них признался мне, что их вчерашние ночные похождения окончились очень плачевно, в чем, однако ж, они убедились только утром, увидя разные украшения не на молодых девушках или женщинах, а на 50-летних старухах, которые сегодня при встрече им сладко улыбались. "Как же такая ошибка могла случиться?" - спросил я.- "Да в хижинах было совершенно темно, и потом мы очень спешили",- ответил он с досадою. Я посоветовал ему в другой раз запастись спичками.

   Один из белых, хороший гимнаст, предложил туземцам скаканье через веревочку со сжатыми ногами; он сам начал и действительно очень отличился; за ним последовали некоторые из матросов, туземцев о. Лифу, приехавшие с тредорами со шкуны. Двое из них скакали также очень хорошо, как не удалось ни одному из жителей Андры; трое или четверо даже свалились, задев ногами за веревку. Тредоры меня снова стали уговаривать не ночевать на берегу, говорили об опасениях шкипера, так что я счел нужным написать последнему записку, чтобы успокоить и вместе с тем напомнить ему один из параграфов нашего обоюдного уговора {Параграф 4-й письменного документа, подписанного шкипером В. перед нашим отплытием из Сиднея, был следующий: "В случае, если г. Миклухо-Маклай будет убит туземцами одного из островов, капитан Веббер обещает не делать никаких насилий относительно туземцев под предлогом "наказания" (will not permit himself to employ any kind of violence against the aborigines by way of punishment). Причины, почему я сделал этот пункт одним из параграфов условия, изложены мною в письме имп. Географическому обществу (см. "Известия ИРГО", т. XVI, с. 429) <См. наст. том, с. 237>.}. Передавая записку одному из тредоров, я попросил его сказать шкиперу, чтобы он спал спокойно, что со мною на берегу ничего не случится, разумеется, если и он на шкуне ничего не сделает ни одному из жителей Андры. Посланный мною в деревню Суоу на большом острове Кохем вернулся с известием, что Ахмат, матрос-малаец, о котором я выше упоминал, находится в другой деревне, дальше внутри страны, но что жители Суоу передадут Ахмату мое желание видеть его.

   25 августа. Моя записка не только, кажется, ободрила и успокоила шкипера, но навела его на мысль устроить второй "smoke house" на берегу, так как железная коптилка на шкуне была совершенно переполнена, а количество трепанга, которое каждый день доставлялось на шкуну, не убавлялось. Он прислал одного из тредоров нанять хижину на берегу, которую он полагал возможным, закупорив все отверстия и скважины, приспособить к копчению трепанга. Хижина, которую туземцы согласились предоставить для этой цели, была именно ум-камаль, в которой я помещался. Заметив, что предложение шкипера нравится туземцам, я со своей стороны не хотел делать затруднений, почему сейчас же стал приискивать себе другое помещение. Кохем был очень рад предложить мне свою хижину, и найдя ее только немногим меньше, чем ум-камаль, я распорядился, чтобы перенести мои вещи в новое помещение. В одном отношении хижина Кохема была удобнее ум-камаль, так как, будучи частной собственностью, меня не могли так часто беспокоить разные посетители, которых из ум-камаль - хижины, назначенной для всех мужчин деревни вообще, я не считал себя вправе выпроваживать без дальнейших церемоний. Устройство моего нового помещения заняло несколько часов, так как хижину пришлось фундаментально вычистить: обмести паутину и толстый слой копоти под крышею и по стенам, вымыть нары и т. п. Перенесенные из ум-камаль мои вещи я расположил довольно удобно. Повесив фонарь-лампу над столом, <я> имел по вечерам достаточно света, чтобы писать дневник.

   Очень устав, намеревался лечь спать рано, и в 8 часов я забаррикадировал входную дверь досками, назначенными для этой цели, и циновкою из панданусовых листьев, чтобы предупредить подсматривание. Полураздетый, лежа уже в койке, но еще не потушив¹⁹* лампы, я был удивлен внезапным появлением около задней стены весьма пожилой женщины, которая что-то бормотала и странно поглядывала на меня. Простой знак рукой был достаточен, чтобы выпроводить ее. Она исчезла так же тихо, как и пришла. Я вспомнил тогда, что, кроме передней главной двери, хижина имела небольшую заднюю дверь, через которую старуха проникла в хижину. Мне так хотелось спать, что я не счел нужным вылезти из койки и как-нибудь запереть ее. Скоро задремав, сквозь сон я услыхал снова шорох, но не сразу открыл глаза. Движение, сопровождаемое скрипом и какими-то вздохами, заставило меня, однако же, очнуться. На нарах на чистой циновке лежала женщина лет двадцати и притворялась спящею. Нужно было подняться, так как она не откликнулась, и разбудить ее, чтобы выпроводить; но на этот раз мне не так легко было избавиться от второй посетительницы, как от первой. Она хихикала, не хотела идти, указывая на койку, чтобы я лег, делая знаки, что сама ляжет на нары. Пришлось почти силой ее вытолкать. Когда она, наконец, убралась, и, пока я сидел еще у стола, записывая эти строки, появилась еще третья. Это была девочка лет десяти, которая пришла сюда, вероятно, по приказанию папаши или мамаши, а не по своей воле, так как, войдя, она остановилась у стены, потупилась, молчала и боялась, кажется, двинуться, но сейчас же улизнула, как только я указал рукой на дверь. В деревне было очень тихо, и я остаюсь под сомнением, были ли эти непрошенные визиты делом моего хозяина Кохема или нет. В ум-камале, куда не допускаются женщины, таких оказий со мною не случалось {Я убедился потом, что эти ночные визиты женщин находятся в связи с туземными обычаями¹¹.}.

   26 августа. Встал рано, чтобы отправиться на охоту; убив несколько голубей (Carpophaga oceanica) и желая сократить путь в деревню, я пробирался по заросшей тропе, которая, по моему расчету, должна была прямо привести меня к морскому берегу. Я вышел действительно к берегу, но довольно далеко от деревни. Озираясь кругом, местность, в которую я попал, показалась мне знакомою. Я мало-помалу убедился, что в 1876 г. я не раз бывал здесь, узнал не только дерево, но и сучья, к которым я привязывал тогда мою койку. Недалеко от этого дерева строился тогда домик для тредора, который был оставлен здесь шкуною "Sea Bird" в 1876 г. {См. мое письмо об островах Адмиралтейства в "Известиях ИРГО", т. XIV <См. наст. том, с. 132>.} Я поспешил в этом убедиться и, пройдя несколько шагов, увидел действительно развалины хижины, несколько свай и остатки крыши, лежавшей на провалившемся полу. Обрубки стволов доказывали, что место было когда-то расчищено, но зеленеющие молодые побеги от них свидетельствовали в то же время, что прошло достаточно времени с тех пор, как место это было покинуто. Расположившись удобно на срубленном пне, весь эпизод знакомства моего с ирландцем О'Харою, его высадка и поселение в этой построенной для него туземцами хижине, а затем печальный конец его предприятия ясно представились моей памяти.

   Так как история поселения этого первого европейского пионера-колониста на островах Адмиралтейства довольно характеристична для местности и туземцев, то я нахожу подходящим рассказать здесь приключения бедного О'Хара. Этот человек родом ирландец, получивший в Европе, сперва в Англии, потом где-то на Рейне, а затем во Флоренции, очень порядочное образование, был сперва, если не ошибаюсь, учителем где-то в Индии, занимал потом какую-то должность в колонии ссыльных на Андаманских островах, был одно время главным сотрудником, чуть ли не редактором английской газеты в Пуло-Пинанге. Попав, наконец, в Сингапур, он вошел там в сношения с торговою фирмою Ш.,¹² которая вела меновую торговлю на островах Тихого океана. Ему вздумалось попытать счастье на островах, куда он согласился отправиться в качестве "агента" или "тредора" для меновой торговли с туземцами. Чтобы пополнить число агентов своих на островах Тихого океана, фирма эта отправила в 1876 г. на острова Меланезии четырех тредоров на английской шкуне "Sea Bird", нанятой для этой цели. Двое из них должны были быть высажены на островах Адмиралтейства, один тредор - в группе Луб, а четвертый должен был быть оставлен на островах Каниес, или Каниет.

   Итальянец С. Пальди и ирландец О'Хара были назначены поселиться на островах Адмиралтейства. Они были, как и я, пассажирами на шкуне "Sea Bird", и я был знаком с ними в продолжение трех или четырех месяцев, т. е. во все время перехода от Явы до островов Адмиралтейства. Пальди был оставлен в июне 1876 г. в деревне Пуби, на южном берегу большого острова; О'Хара остался на островке Андра. Оба они как люди образованные обещали мне собрать значительный материал по этнологии местностей, в которых остались. Я передал обоим по короткой инструкции и по списку дезидерат²⁰* по антропологии и этнологии, на которые я желал иметь ответы. Ни одного, однако ж, мне не пришлось более видеть: Пальди был убит туземцами, а о судьбе О'Хара я узнал случайно при моем возвращении с Берега Маклая в 1877 г. от лица, которое встретилось с ним около года спустя после того, как он поселился на островке Андра.

   Этот человек был тогда пассажиром на небольшом кутере "Рабеа" под американским флагом. Приблизившись к о. Андра, но не желая бросить якорь, шкипер X., много лет проведший на островах Тихого океана, занялся меновой торговлей, которая шла очень успешно: множество пирог окружало кутер. Шкипер случайно обратил внимание на человека с очень светлой кожей, в изорванной шляпе, без рубашки, сидевшего в небольшой пироге и как будто не дерзавшего приблизиться к кутеру. Это последнее обстоятельство заинтриговало шкипера; он окликнул на английском языке проблематического незнакомца и, пригласив его на кутер, получил ответ, также по-английски, что он сделать этого не может, так как боится, что туземцы на пирогах не пропустят его к кутеру. Тогда шкипер поворотом руля (кутер лежал в дрейфе) и движением вперед очистил дорогу для пироги с незнакомцем. Когда последний приблизился, то этот человек был узнан многими на кутере: это был не кто иной, как О'Хара, но очень изменившийся. С величайшим трудом (его ноги оказались очень опухшими, и он сильно дрожал, вероятно, от возбуждения при встрече с европейцами) взобрался он на палубу. Костюм его состоял единственно из грубого холщевого мешка, который обхватывал самым неуклюжим образом его талию, и из дырявой грязной соломенной шляпы. В нескольких словах рассказал он шкиперу X., что жители Андры, скоро после ухода шкуны "Sea Bird" угрожая ему смертью, забрали все товары для меновой торговли и все его личное имущество, как платье и белье, не оставив ему ничего, кроме старого мешка от риса и шляпы; что он уже много месяцев живет у одного старика-туземца, который, сжалившись над ним, дал ему угол в своей хижине, кормил его и при приближении кутера дал О'Хара свою пирогу, чтобы добраться до судна. О'Хара умолял шкипера отвезти его на южный берег большого острова Адмиралтейства, где он надеялся встретить Пальди. Так как шкиперу было почти что все равно, где торговать, то он согласился исполнить просьбу О'Хара и направился на восток, чтобы обогнуть восточную оконечность большого острова {Дневник 1879 г. просмотрен и дополнен примечаниями в С.-Петербурге в октябре 1887 г.}.

  

  

  

   Морская стычка у южного берега Большого острова.- Обнюхивание.- Ожидание несостоявшегося ночного нападения.- Знакомство туземцев с луком ("осокай").- Смерть Панги.- Самоистязание жен его.- Пляски перед умершим.- Туалет покойника.- Выражение горя.- Ночные пляски вокруг трупа.- Погребение его.- Воинственная демонстрация по случаю смерти Панги.- Баталия женщин.- Первобытные орудия.- Быстрое вытеснение их европейскими.- Приглашение жителей островка Сорри.- Третье пребывание на островке Андра в ноябре 1879 г.- Забавы детей.- Положение пленников.- Экскурсия в деревню Суоу.- Малаец Ахмат.- Интересные сведения относительно нравов и образа жизни туземцев, полученные от Ахмата.- Черепа съеденных.- Выделка "кур".- Женщина-покойник в деревне Суоу.- Этнологические загадки.- Необходимость большой осторожности и критики при наблюдениях.

  

   Кутер "Рабеа" был очень небольшое судно, всего 35 тонн вместимости. Экипаж состоял из шести человек матросов, четырех малайцев из Манилы, одного негра и одного туземца с островов Ниниго.

   Подойдя утром на другой день к селению Пуби (на южном берегу большого острова), где в 1876 г. был оставлен тредор Пальди, шкипер послал на берег шлюпку с тремя людьми за водою. Двое туземцев островов Адмиралтейства отправились с ними, чтобы указать ближайшую речку или ручей. В это время кутер окружило от 40 до 50 пирог, из которых некоторые были очень значительны, с более чем 40 человек экипажа. Пальди все еще не появлялся, почему О'Хара вздумал написать ему и передать записку одному из туземцев для передачи Пальди. Туземец, к которому он обратился, казалось, хорошо понял, что от него желают, взял бумагу, свернул ее, вложил в отверстие мочки уха и, не говоря ни слова, направился в свою пирогу, которая сейчас же отошла от кутера, но недалеко. Туземец с запиской в ухе обратился к землякам с короткой речью, после которой они поспешно очистили палубу кутера и слезли в свои пироги.

   Людям на кутере нетрудно было понять, что, вероятно, скоро произойдет: пользуясь временем, пока туземцы, которых на палубе было множество, перелезли в свои пироги, они сами стали готовиться к защите. Кроме шкипера, на кутере оставались только трое человек матросов (трое других были отправлены за водой) и два белых тредора. Итак, этим шестерым пришлось вступить в борьбу с несколькими сотнями {Рассчитывая самым критическим образом по 10 человек экипажа на пирогу (в некоторых было насчитано более 40) и принимая число пирог 45, выходит, что нападавших было от 450-500 человек.} туземцев. Никто, разумеется не оставался на палубе; шкипер X., будучи замечательно хорошим стрелком, взял всю стрельбу на себя, предоставив остальным заряжать ружья, из которых некоторые были магазинные. Шкипер расположился у входа в каюту, так что половина его туловища находилась в самой каюте, а верхняя - несколько защищена небольшими дверцами каюты. Первое копье брошено было человеком с запиской Пальди в отверстии мочки уха, который, казалось, распоряжался атакою, а за ним последовал град копий, направленных в полуоткрытые двери и маленькие окна кутера. Шкипер, вооруженный отборным скорострельным ружьем, принялся за свое смертоносное дело. Он стрелял, только хорошо целясь, и стрелял почти без промаха.

   Первым убитым со стороны туземцев был человек с запискою. Несмотря на меткость выстрелов, туземцы с замечательнейшей храбростью и яростью поддерживали нападение. Число копий было так велико, что после боя никому не пришла мысль пересчитать их: копий было так много и все они были так поломаны (оконечность их сделана из осколков обсидиана, материала очень ломкого), что их, чтобы очистить палубу, смели в море. Многие из копий пробили насквозь толстые двери каюты, и, несмотря на массивную медную проволоку и толстое стекло, два окна оказались пробитыми. При одном неловком движении шкипер, выставивший неосторожно руку, был ранен копьем, что, однако ж, не помешало ему, перевязав наскоро рану платком, продолжать свою стрельбу в цель. Очевидец происшествия этого рассказывал мне, что при каждом выстреле один из туземцев на пирогах валился мертвым или раненым. Туземцы не отдавали себе, кажется, полного отчета в действии ружей; это можно было заключить из обстоятельства, что они чересчур нахально подставлялись под выстрелы. Один туземец, например, бросив копье, поднял лежавшую у ног его циновку, как бы желая укрыться от пули, которая недолго заставила себя ждать, свалив несчастного мертвым за борт. Шкипер полагал, что убитых или раненных им в тот день было около 60 и никак не менее 50. Через полчаса боя туземцы решились уступить, прекратили метание копий и двинулись по направлению к берегу. Как раз в это время шлюпка с водой находилась на пути к кутеру; шкиперу можно было поэтому прикрыть ее возвращение. Две пироги отделились было от флотилии по направлению к шлюпке, но несколько метких выстрелов заставили их оставить шлюпку в покое. Кроме шкипера, двое из бывших в каюте оказались также раненными копьями, проникшими через разбитые окна, но все три раны были незначительны.

   Главный парус, которого не успели убрать, был изорван копьями и превращен в лохмотья. Кутер, однако же, направился к берегу и приблизился к деревне Пуби настолько, что все хижины были ясно видны. О'Хара узнал ту, в которой поселился Пальди, но забора вокруг нее, построенного по желанию последнего людьми шкуны "Sea Bird", не существовало.

   После такой стычки с туземцами о торговле с ними, разумеется, нельзя было и думать, почему шкипер X. отправился далее. О судьбе Пальди я узнал впоследствии, о чем упомяну в свое время...¹³

   Возвращаюсь к моему дневнику.

   Я вернулся по ближайшей тропинке в д