Миклухо-Маклай Николай Николаевич - Путешествия 1874-1887 гг.

ды. Женщин и детей не было видно, их припрятали по случаю нежданных гостей или, может быть, все были на работе на плантациях.

   Как и на юго-восточном берегу, никого нельзя было принять за начальника.

   В этот же день я посетил и другую деревню на островке, который называется, как узнал от туземцев, Андра. Этот островок есть не что иное, как возвышенная часть рифа, который тянется параллельно северному берегу. Таких островков на В и на З вдоль берега виднелось несколько. От островка Андра по обеим сторонам тянулся риф, который только в низкую воду и при спокойном море обозначался полосою прибоя. Каналообразная лагуна, мили в 2 (приблизительно) ширины, представляет удобную якорную стоянку.

   Здесь хижины не были соединены группами, а разбросаны по всему острову и оказались опять отличными от виденных утром в деревне на холме. Общественные были еще приблизительно одинаковы, семейные же хижины были по большей части не круглые и не овальные, а четырехугольные и имели перед дверьми небольшой огороженный высоким забором дворик, где стояла барла {"Барла" - папуасское (Берег Маклая) название стола или высокой скамьи, на которой помещаются при еде туземцы, преимущественно чтобы избавиться от докучливых собак и свиней, которые при каждом удобном случае готовы мигом схватить все съедомое.} и находился очаг. Иногда на один дворик выходили двери 3 или 4 хижин, причем изгородь шла только от одного переднего фасада к другому, хижины же стояли вне ее. Эти изгороди служат, вероятно, преимущественно преградою против прожорливости свиней. Хижины были очень низки (1 1/2 - 2 м), и крыша доходила до земли.

   Туземцы, казалось, уже не раз видели европейцев и были с ними в сношениях; железо почти совсем вытеснило топоры из камня и раковин; женщины и дети, хотя оставались в стороне, но не прятались и не убегали, как, например в Новой Гвинее первое время моего пребывания там в 1871 -1872 гг. Несколько туземцев даже осталось в первый же день знакомства ночевать на шкуне; такому доверию, должно быть, немало способствовало присутствие многих (22) туземцев Япа, которых цвет кожи поддерживал дух папуасов.

   Июня 5. Видел и здесь нескольких туземцев с большими зубами, между которыми один особенно отливался; не только d. incisores, но и d. canini были увеличены, не только зубы верхней челюсти, но и нижней. Перспектива значительного подарка бус заставила его сидеть спокойно, так что я смог смерить увеличенные зубы и сделать эскиз вооружения его челюстей. Пока я рисовал, подошли две девочки, оказавшиеся дочерьми этого человека. У них зубы были очень неправильны, и некоторые значительной величины. Щедро раздаваемые бусы привлекли толпу детей, и я мог убедиться, что эта органическая особенность настолько укоренилась, что сделалась наследственною: почти у всех детей зубы были асимметричны и у многих некоторые выдавались своею величиною, не соответственною летам.

   На островок Андра приезжали во время нашей стоянки жители ближайших деревень с главного острова, а также с других, маленьких - Перелу и Шоу, которые виднелись на востоке, почему толпа постоянно сменялась, и я имел случай, таким образом, иметь, не стесняясь, постоянно новые объекты для наблюдения. Из вновь приехавших с большого острова я обратил внимание на одного туземца, которого глаза были замечательно светлы. Цвет их соответствовал среднему между No 3 и No 4 таблицы Брока. Цвет кожи его не был светлее других, и, кроме светлых глаз, не было никаких следов альбинизма. Это обстоятельство навело меня на рассматривание глаз у других туземцев, причем я удостоверился, что и у этих людей plica semilunaris (palpebra tertia) очень широка, до 4 и 5 мм, хотя представляет большие индивидуальные различия. Я заметил, кроме того, у многих на слизистой оболочке верхней и нижней веки, на крае у самых ресниц, около caruncula lacrimalis, по небольшому бугорку, один против другого; они были также различно развиты у различных особей, но у двух особенно велики. Я никогда не видал таких бугорков на веках у людей белой расы.

   Туземцы, между прочим, потешались, повторяя очень быстро и долго некоторые слова, что было похоже на кудахтанье кур. Они это делали один за другим или вдвоем разом, стараясь превзойти друг друга быстротой выговора и продолжительностью этой гимнастики.

   Июня 6. Отправился утром на большой остров. Я хотел оставить шлюбку у тропинки, ведущей к деревне, которую я уже посетил, и пройти по берегу в другую, немного далее на восток, которой положение я заключил по группе кокосовых пальм, замеченных при помощи бинокля с островка Андра. Завидев приближающуюся шлюбку, на берегу собралась толпа туземцев, которая радушно встретила меня, как только я вступил на берег. Этот раз пришли не только мужчины, но и женщины и дети. Не зная языка, я жестом показал направление, куда хочу идти. За мною последовало несколько молодых людей. Пробираясь между мангровами, которые по случаю отлива стояли вне воды, я дошел до места на берегу, где стояли замеченные кокосовые пальмы, но, к удивлению моему, деревни там не оказалось.

   Туземцы, заметя, что я останавливаюсь по временам и ищу что-то глазами под деревьями, догадались, что я смотрю, нет ли здесь хижин, стали словами и жестами рассказывать мне длинную историю. Не понимая первых, я из жестов мог заключить приблизительно следующее: что здесь прежде была деревня (мне указали на следы бывших хижин), но что люди, живущие далее по берегу, их неприятели, приходили сюда, что несколько человек были убиты, а хижины разорены. Я внимательно следил за мимикой и был удивлен, как трудно было понять ее и как много времени потребовалось для передачи жестами этого случая; но я заметил при этом, что многие жесты совпадали с мимическими фигурами туземцев Берега Маклая. Так, например, чтобы показать, что человек убит копьем, они сперва делали жест метания копья (т. е. жест противника), затем схватывали обеими руками быстро за грудь или левый бок, откидывали при этом слегка голову и, закрывая глаза, высовывали немного язык. Чтобы показать, что хижины, прежде бывшие, более не существуют, они, выдувая воздух, проводили рукой по губам.

   Дойдя до речки, глубокой и с хорошею водою, я захотел выкупаться, так как во время перехода я должен был довольствоваться обливанием морской водой, а пресною только в случае дождя. Туземцы, однако же, предостерегли меня, жестами показывая, что в речке много больших животных (вероятно, Crocodilus biporcatus), которые откусывают людям ноги. Становилось очень жарко на песчаном берегу, и, боясь иметь снова лихорадку, если подвергнусь несколько часов влиянию солнечных лучей, я предпочел путь в деревню, куда меня звали туземцы, называя ее Соа.

   Придя в общественную хижину, где был уже в первый мой визит деревни Соа, я лег на уже описанную кушетку и, несмотря на то, что она была не особенно удобна и что окружавшие меня туземцы не молчали, против воли заснул.

   Часа через полтора меня разбудил шум, который был сделан нарочно с этою целью. Один из туземцев объяснил мне (поднося руку ко рту, как бы кладя что-то в него), что мой завтрак готов.

   Хотя я завтрака и не заказывал, но нашел эту предупредительность не неуместною и отправился в хижину любезного туземца. Там я застал все семейство его, которое, казалось, собралось во всем комплекте, чтобы посмотреть на кормление чужестранного зверя. Мне был подан большой табир с вареным таро, бананами и рыбою. Когда я стал есть, туземцы, следуя папуасскому этикету {Когда (на Берегу Маклая) я приходил в какую-нибудь деревню и мне приносили есть, то туземцы или выходили из хижины, где я находился, или, когда дождь или темнота мешали им выйти, как только я начинал есть, они отворачивались в сторону и переставали говорить.}, немного отвернулись, но не могли преодолеть любопытства, следили за каждым моим движением. Я поспешил кончить мой завтрак, так как за перегородкою находился грудной ребенок, который по временам только умолкал и которого писк значительно уменьшил мой аппетит. Выйдя из хижины, меня наперерыв стали приглашать зайти в другие. В одной я застал четырех молодых женщин, из которых две нянчились с грудными детьми, а две были беременны. Пригласивший меня в эту хижину туземец, еще очень молодой человек, представил мне этих женщин как своих жен. Я не сейчас же понял, что человек по своей воле может жить в хижине (которая состоит из одной комнаты) с 4 женами и их детьми; почему хозяин, предполагая, что я сомневаюсь, что женщины эти его жены, повторил, поочередно подойдя к каждой, ту же мимику {Мимика эта, описанная уже на стр. 67 (письмо 3-е), совершенно одинакова и в Новой Гвинее для выражения того же <См. с. 107 наст. текста>.}, которая не была двусмысленна и была причиною общей веселости женщин. Скоро вошла еще пятая женщина, которая была мать хозяина или одной его супруги; она жила, кажется, в этой же хижине!

   Туземцы умеют здесь приготовлять кокосовое масло: я видел в хижинах бамбуки, полные им. Один из жителей принес мне в подарок кусочек корицы (Cinnamonum); она здесь, как и в Новой Гвинее, употребляется, кажется, как лекарство.

   Вернувшись в большую хижину, я остался там еще довольно долго, наблюдая туземцев и стараясь уловить и понять выражения их лиц. Эти островитяне, находясь редко в сношениях с европейцами, представляют хороший материал для ряда наблюдений, предложенных г. Дарвином, над выражением лица и телодвижениями под влиянием разных впечатлений (см. мою программу, с. 266 тома Известий <ИРГО>)²⁴.

   Во время путешествия, как читатель уже заметил, я не упускал случая делать эти наблюдения {Я нашел при этом, что делать как следует эти наблюдения весьма трудно. Особенно важно в этом случае не развлекать ничем своего внимания (которое, однако же, не следует показывать, так как оно нередко смущает наблюдаемого), чтобы уловить момент изменения в выражении лица; разумеется, не быть (по той же причине) нисколько заинтересованным в происходящем. Такое объективное наблюдение гораздо труднее достигнуть, чем сперва кажется. Следует (что очень важно) при самом наблюдении записывать свои замечания, не полагаясь на память.}, я тем более обратил на них внимание, что, находившись часто и продолжительное время в соприкосновении с очень различным от белой расы племенем (папуасами), притом весьма примитивным, я не мог убедиться в верности положения г. Дарвина, принимаемого им как доказанное, о тождестве выражений ощущений у разных рас, доходящем до мелочей. Напротив того, различие выражения чувств мне до сих пор чаще бросалось в глаза, чем их тождество, хотя и мне случалось встречать выражения, совпадающие с наблюдениями г. Дарвина. Так, например, было здесь. Пока я сидел между туземцами, зорко следя за каждым их движением, пришел один и рассказал что-то, очень встревожившее, по-видимости, всех, но, кроме того, что многие вскочили со своих мест и почти все заговорили очень громко и оживленно, я не мог заметить, была ли приятна или неприятна новость, которая их так заняла.

   К подобному же негативному результату я приходил много раз: их физиономии, как и их язык, нередко их мимика, оставались для меня непонятными.

   Когда я направился к шлюбке, туземец, в хижине которого я завтракал, нес за мною табир с остатками моего завтрака, а члены его семьи - много таро (Caladium) (которое здесь очень вкусно и очень больших размеров), бананов и кокосов. Это также обычай, который встречается и в Новой Гвинее.

   Июня 7. Несмотря на мою предосторожность (не подвергаться солнечным лучам), вчерашняя экскурсия повлекла за собою лихорадку. Духота в каюте, крик туземцев, приезжающих на шкуну для торга, травля их собаками и т. д. не позволили мне остаться на шкуне; я отправился на островок (Андра), где, подвесив в тени большого дерева койку, провел весь день. Дерево (Callophyllum inophillum, если не ошибаюсь) росло у самого морского берега, и я имел красивую панораму берега большого острова перед глазами. Но любоваться видом было нелегко, туземцы то и дело приходили и надоедали своей болтовней; большинство, однако же, посмотрев на меня, на койку и другие вещи, уходили, так как недалеко люди Вуапа строили хижину для тредора, который должен был здесь остаться. Некоторые же оставались долее и, расположившись на песке ближе к морю, разглядывали внимательно замечательные вещи, меня окружавшие.

   Любимая поза была лежание на животе, причем одна рука или обе подпирали подбородок. Ноги не оставались в бездействии: они размахивали ими по воздуху или рыли теплый песок. Наглядевшись вдоволь, некоторые предпочли заснуть, несмотря на палящее солнце, которое пекло их спины и головы; другие продолжали болтать, а один, протянув вперед ноги, стал забавляться гимнастикою пальцев ног, которая показалась мне весьма хитрою. Он так быстро двигал ими, что долго я не мог уловить, в чем состоит эта гимнастика. Он то растопыривал все пальцы или отводил то большой палец, то 1-й и 2-й, то все 3 вместе, причем ни нога, ни остальные пальцы не двигались. То очень быстро клал 1-й палец на 2-й, то 2-й на первый и т. п. Заметя, что я обратил внимание на его искусство, другие, и a qui mieux mieux³*, старались показать, что и они умеют делать то же не хуже первого. Самая хитрая штука, в которой превосходил один из туземцев, оказалась <такой>: он с замечательною быстротою поочередно клал один палец на другой то в одну, то в другую сторону и при этом участвовали 3 первых пальца. Пальцы ног двигались почти так же самостоятельно, как пальцы рук. Это несомненное доказательство значительного развития мускулатуры ног навело меня на мысль: с каким бы интересом отпрепарировал бы я мускулы ступни одного из этих фокусников! {На о. Вуап и арх. Пелау я часто имел случай удивляться, до чего довели туземцы (особенно девочки) гибкость рук и самостоятельные движения отдельных пальцев.}

   Заметив у одного из туземцев висящие на шее так называемые пановы гусли, или Панову флейту {Инструмент этот состоит из 7 или 8 бамбуков разной длины, связанных рядом сообразно своей длине, так что с одной стороны приходится самый большой (12-15 см), с другой - самый малый (5-7 см).}, я знаками объяснил, чтобы он показал мне свое искусство на этом инструменте. Он не стал церемониться и, приложив гусли к губам, начал дуть поочередно в каждый бамбук, чего результатом был разнотонный, негромкий свист. Этот характеристический, но мало, как оказалось, музыкальный инструмент я до сих пор видел только в Новой Ирландии (Порт Праслин) и здесь {О распространении этого инструмента в Меланезии см.: Т. Waitz. Op. cit. Th. 6. S. 602.}.

   Пока я был занят музыкантом и его искусством, несколько вновь прибывших с главного острова подошли к группе туземцев. Один из них был так погружен в рассматривание меня, койки, столика и складной скамьи, что не подумал о необходимости смотреть под ноги и сильно ударился коленом о большой пень, прибитый морем и лежащий поперек дороги. Значительная боль заставила его забыть на время заморского зверя, на которого пришел поглядеть, и его принадлежности; он потер колено, а затем, как будто бы вспомнив что-то, схватил большой осколок коралла и стал усердно бить то место ствола, о которое он ударился {Я обстоятельно рассказываю все эти кажущиеся мелочи, потому что они одинаковы с совершенно подобными же чертами, которые я не раз видел в Новой Гвинее (Берег Маклая). При экскурсиях споткнувшийся или упавший туземец никогда не упустит случая излить свою досаду или облегчить свою боль, побив то место, где это случилось, или тот предмет, который был причиною ушиба. Я не думаю, что при этом туземец соединял бы с этим; поступком мысль, что предметы "живы" или "могут чувствовать". См. Sir John Lubbock. The Origin of Civilization. 2d ed. London, 1870. P. 202 ("Life attributed to inanimate objects"). Несмотря на старания, я не нашел никаких: доказательств, подтверждающих, что такой nexus idearum⁴* мелькает при этом в мозгу папуаса.}. Трудно было без улыбки смотреть на этого взрослого человека, бьющего дерево потому, что он наткнулся на него, но другие туземцы серьезно и как бы сочувственно поглядывали на это заслуженное наказание пня. Пациент, как бы почувствовал облегчение, подошел к группе и сел между соплеменниками, изредка потирая колено и дуя на него.

   В это время внимание туземцев было привлечено большою шлюбкою, приближавшейся к берегу с вещами тредора, который оставался жить и торговать здесь. Вся толпа, движимая любопытством, отправилась к новой хижине. Но я не остался один: сцена только переменилась и новые актеры заменили прежних. Немного дальше от группы мужчин уже утром расположилась группа женщин и детей, которые оставались на втором плане в присутствии первых и стали смелее, когда мужчины ушли, но все-таки не решались приблизиться. Небольшие свертки бус, завернутые в бумагу, бросаемые на различные расстояния от койки, все ближе и ближе ко мне привлекали сперва детей, а затем и женщин в несколько шагов от меня. Почти у всех женщин были грудные дети на руках. Я обратил внимание на одну из матерей, с которой делались по временам припадки нежности, которым подвергался ее полугодовой сынишка. Она нанизывала бисер и кормила грудью ребенка, но, как только он переставал сосать, она схватывала его и прижимала к носу и ко рту, имея при этом выражение лица, которое мне показалось довольно характеристичным: губы были раздвинуты, так что ряды стиснутых зубов были видны; прижимая ребенка к лицу, она сильно носом втягивала воздух и по временам кусала его, причем выказала довольно странный вкус - выбирать для нюхания и кусания те части тела ребенка, которые не могли отличаться особенным благоуханием. Лоб и щеки ребенка были покрыты грязью; чтобы удалить ее, нежная мать прибегала к простому средству: она принялась лизать щеку и лоб своего детеныша, который стоически переносил обнюхивание, кусание и лизание. Заметив небольшие ранки за ухом, она, помощью слюны бережно отняла корочки с ранок и, несмотря на крик ребенка, насухо вылизала ранки {На о. Пелау я видел человека, которому собака вылизывала большую рану на ноге; мне сказали, что это считается родом лекарства, к которому часто прибегают. В Патане, на Малайском п-ове, я слышал рассказ или предание об одной принцессе из Ачина, которая была вылечена от ран, которые покрывали все ее тело, тем, что большая собака ежедневно вылизывала каждую рану.}, а затем стала дуть на них {Дуть на рану или на больную часть тела - весьма обыкновенное средство, которое встречается, кажется, почти у всех рас.}.

   Между детьми, которые бегали около койки, пока я спокойно лежал в ней, было несколько имевших некоторые зубы значительной величины. Мне очень хотелось осмотреть их ближе и дополнить мои заметки по этому вопросу. Но дети были очень пугливы, и как только я сел у моего походного столика, они не решались подойти близко. Бусы, однако же, снова приманили их; когда же я высыпал несколько ярко-красных бус на большой лист хлебного дерева, все дети, забыв страх, обступили меня и ожидали раздачи, выражая свое удовольствие шумным втягиванием воздуха между полуоткрытыми губами и блеском глаз при взгляде на бусы. Высмотрев у одного из мальчиков, лет 3 или 4, два больших зуба в верхней челюсти, я попробовал притянуть его ближе к себе, чтобы посмотреть на них; но едва я дотронулся до него, как он с пугливым криком бросился к женщине, стоявшей невдалеке; другие дети также разбежались и спрятались за спины женщин. Я даже не мог взглянуть на лицо испугавшегося мальчугана, чтобы посмотреть, как оно изменилось. Обхватив руками ноги женщины, он уткнул лицо в бахрому {Костюм женщин здесь почти одинаков с одеждою женщин Микронезии и состоит, как и там, из 2 передников, сделанных из волокон листьев пандануса, волокон из ствола банана и т. п. Один из них висит, придерживаемый поясом, бахромообразно спереди, другой сзади.}, составляющую ее одежду. Но испуг выражался не на одном лице: он топал ногами, как бы силясь бежать, и по временам судорожно сжимаемые ягодицы доказывали, что испуг почти что дошел до степени, которая сопровождается непроизвольным испражнением экскрементов.

   Я в этот день еще нашел возможность измерить несколько голов женщин, что опять-таки потребовало разных уловок, чтобы помешать общему бегству.

   Июня 8. Приехавшие сегодня на шкуну для торга туземцы с одного из ближайших островов привезли, между прочим, для обмена также человеческий череп. Такое предложение немного удивило меня, так как туземцы вообще редко вызываются сами продавать черепа своих соплеменников. Я объясняю его, однако же, тем, что на каком-нибудь прежде здесь бывшем судне туземцам дали хорошую плату за этот товар {Один из тредоров, встреченных мною на о. Вуапе, рассказывал мне, что купил у островитян о. Адмиралтейства 3 черепа, которые потом подарил офицерам прусского корвета, бывшего в прошлом году на о. Вуапе.}. Во всяком случае достоверность происхождения таким образом приобретенного черепа мне кажется весьма сомнительною. Все черепа 20 туземцев о. Вуапа, убитых около рифа Иезу-Мария⁵*, могут, таким образом, перейти со временем в европейские музеи и красоваться под ярлыком: "Череп туземца о. Адмиралтейства". Отчасти поэтому я считаю размеры голов туземцев, когда⁶* знаешь местность, пол и приблизительно возраст измеряемого, очень полезными для антропологии.

   Прибавлю, что при посещении деревень здесь и на юго-восточном берегу я напрасно искал следов каких-либо могил или памятников, но ничего подобного не нашел; думаю поэтому, что, как и в Новой Гвинее (на Берегу Маклая), эти туземцы хоронят своих покойников в самих хижинах.

   Июня 9. Снялись поутру, оставив здесь тредора, ирландца по имени О'Хара, который, как и оставшийся на юго-восточном берегу, обещал собрать для меня несколько сведений, что ему нетрудно будет сделать при продолжительном пребывании на острову, а также переслать мне со временем копию со словаря туземного диалекта, который он должен будет составить для себя самого.

   Ветерок был тих, и мы весь день шли вдоль северного берегу острова, которого физиономия не отличалась от уже описанной⁷*.

   У небольшого островка, похожего на о. Андра, к нам выехала пирога; люди были совершенно схожи (физически) с виденными прежде, отличались единственно носимыми украшениями. Кроме кокосов, черепаховой скорлупы, они предлагали для мены саго и большой кусок коры Cinnamonum.

  

   ¹* В рукописи: не зная.

   ²* В ч. р. далее: Едва туземцы влезли на палубу, я приступил к антропологическим исследованиям, т. е. измерениям, но так как они (т. е. жители южного берега о. Адмиралтейства) антропологически не отличаются от туземцев северного берега, которых я посетил впоследствии, то я отлагаю сообщение результатов антропологических наблюдений до конца этого письма. <См. об этом "Антропологические заметки о туземцах островов Адмиралтейства" в т. 3 наст. изд.>

   ³* Наперебой, взапуски (франц.).

   ⁴* Связь мыслей (лат.).

   ⁵* В рукописи далее: (см. с. 58). См. с. 102 наст. тома.

   ⁶* В рукописи: причем.

   ⁷* В рукописи далее: см. с. 98. См. с. 123 наст. тома.

  

  

   Июня 10. Уже на другое утро (по отплытии с о. Тауи) открылся архипелаг Агомес (или Хермит на картах), но при слабом ветерке, обогнув с юга группу и войдя с западной стороны за риф, мы только к 4 часам пополудни бросили якорь у южной оконечности главного острова. Группа состоит из трех или четырех островов посредине и многих низких - возвышенных частей окружающего рифа. Группа довольно обширна, и, занятый другими вопросами, при кратковременной стоянке, я не успел <ни> составить себе понятия о расположении ее, ни убедиться в числе островов. Главный высокий остров называется туземцами Луб, тянется узкою полосою от Ю на С. Он, как и другие, покрыт растительностью от линии высокого прилива до вершины холмов, которые несколькими отдельными группами расположены вдоль острова (приблизительно 400-500 ф. вышины).

   Проезжая близко мимо группы и между островами, первое, что мне бросилось в глаза, была малая населенность ее: не было видно деревень, ни даже отдельных хижин, и во весь день я не заметил ни одной туземной пироги. На следующее утро я нашел, что во всей группе всего две деревни¹, и, судя по виденному (числу туземных хижин, пирог и туземцев), не думаю, чтобы теперешнее население архипелага было более чем 100 душ (включая женщин и детей)².

   Шкипер шкуны, который был здесь месяцев 7 или 8 тому назад и даже по случаю ловли и приготовления трепанга жил³ на одном из островов, знал хорошо фарватер, и мы бросили якорь около места, где стояла прежде его хижина.

   Когда уже стемнело, я услыхал из моей каюты шумное приближение туземных пирог и в полутемноте рассмотрел несколько папуасских фигур, взобравшихся на палубу, громко говорящих между собою и бесцеремонно расхаживающих на шкуне. Несколько папуасов засело в соседней с моею каюте шкипера, с которым они обходились, как со старым знакомым. Из нахальства их требований и шумных возгласов можно было заключить, что туземцы здесь привыкли видеть белых и потому, имея дело с весьма низким разбором этих людей, уже и здесь, как и <в> Микронезии, успели потерять уважение к европейцам или, вернее, никогда не имели случая приобрести его. В этот же вечер я имел случай познакомиться с образчиком взаимных отношений белых и черных друзей. Один из туземцев, которого шкипер назвал⁴ "king"¹*, во все горло требовал "brandy"²*, а один из полупьяных европейских тредоров спрашивал у него женщину еще на эту ночь³*.

   <Июня> 11-го. Встав по обыкновению на рассвете, я отправился в своей небольшой шлюбке осматривать группу. Моя главная цель была отыскать деревню и познакомиться с туземцами. Вдоль берега росли кокосовые пальмы, которые сами засеялись или (что вероятнее), посаженные некогда более многочисленным населением, сами размножились {Нисколько не оспаривая случаев и возможностей самостоятельного засевания кокосовой пальмы, замечу, что, насколько я знаю из собственных наблюдений, это далеко не часто случается; везде, где мне приходилось быть, кокосовые пальмы были признаком населения, настоящего или некогда бывшего. Раз посаженные, ясно, они сами засеивались вблизи посаженных. Папуасы на Берегу Маклая и малайцы на Яве, которых я расспрашивал о том, положительно отвергали сами собою засеявшиеся, а не посаженные человеком кокосовые пальмы.}. Я был удивлен малостью орехов; воды в них было не более небольшой чашки, между тем как обыкновенно в кокосовых орехах средней величины находится воды от 2-3 стаканов, в больших же иногда более 4 {Количество воды в орехах, как и их величина и вкус, весьма различно не только по местности, но и по деревням. Самые большие кокосовые орехи встречаются - по словам г. Вебера в Апии (в архипелаге Самоа), человека, долго прожившего на островах Тихого океана в качестве главного агента дома Годефруа в Гамбурге, главным образом собирающего копру (сушеное зерно кокосового ореха) на островах, поэтому в этом отношении весьма компетентного - не под экватором, а на островах северной и южной границы распространения этой пальмы в Тихом океане.}. Я указываю на это множество кокосовых пальм (которые, однако же, не образуют сплошного пояса вокруг всех островов) на островах Агомес как на доказательство прежде здесь обитавшего гораздо значительнейшего населения. Но об этом несколько слов ниже.

   Проехав значительное пространство вдоль берега двух островов и не найдя и признака жилья и туземцев, я направился к пироге, которая, отчалив от одного из низких островов у рифа, пересекала лагуну. Небольшая пирога с выносом на одной стороне была очень плохой (небрежной) работы, но, несмотря на то, доски, образующие высокие борты {Постройка этой пироги, весьма отличная от поли- и микронезийской, была подобна новогвинейской во всех отношениях.}, оказались изрисованными черными и красными иероглифическими фигурами, которых смысл я не мог понять, но которые положительно не были простым орнаментом. Между туземцами в пироге находился Бокчо, молодой туземец Агомес, который прослужил 7 или 8 месяцев в качестве матроса или юнги на шкуне, теперь счастливо вернувшийся на родину. Взятый на шкуну, получив от шкипера кличку Бокчо (имя его я не мог добиться от него {Вероятно, вследствие обычая, общего с туземцами Новой Гвинеи (также многих островитян Тихого океана), что имя туземца можно узнать только от другого, а не от него самого.}), зная единственно с десяток английских слов и не понимаемый товарищами, при весьма дурном обращении, имел на шкуне очень запуганный и глупый вид, на вопросы он отвечал обыкновенно глупым смехом или постоянным "yes"⁴*.

   Проведя ночь на берегу между своими, он совершенно изменился, сейчас же понял меня, когда я ему объяснил (по-английски), что желаю, чтобы он перешел бы в мою шлюбку, показал бы мне свою деревню и был бы переводчиком. Туземцы Агомес, спутники Бокчо, которых я вчера в полутемноте не мог разглядеть, имели общий папуасский тип (только не папуасский тип г. Уоллеса)⁵, не отличались значительно от жителей о. Тауи, но не имели щеголеватого вида последних, и кроме отсутствия украшений, куафюры голов и их бороды⁶ были небрежно растрепаны.

   Мы направились к низкому острову, откуда шла пирога, которая, высадив Бокчо в мою шлюбку, продолжала свой путь к шкуне. Завидя приближение шлюбки и услыхав возгласы Бокчо, на берегу, где стояли несколько хижин, собралась небольшая толпа, которая помогла втащить шлюбку на отлогий берег. Бокчо, играющий сегодня в своей деревне первую роль как прибывший из дальнего путешествия, скомандовал кокосов для меня и повел меня в самую большую хижину, которая стояла ближе к берегу.

   Это была общественная хижина для мужчин, но сегодня, по случаю экстренного случая - приезда белого или, может быть, вследствие других обычаев, несколько женщин последовали за нами и даже протиснулись вперед. Хотя эти женщины были не стары и я (что очень много значит⁷) уже привык к папуасским лицам, они показались мне здесь особенно некрасивыми, уже не говоря о том, что вследствие elephantiasis у двоих ноги были двойного объема против обыкновенного. Их костюм показался мне довольно замечательным. Он состоял из небольшого фартука из листьев, закрывавшего нижнюю часть брюшины; стебли этих листьев и тонкие ветки их, продернутые под поясом, который держал весь костюм, оплетенные снурком, образовывали спереди род корзины, которая была наполнена разными предметами ежедневного употребления, между которыми находились и зеленые бананы и обгрызанные куски кокосовых орехов. Когда эти дамы стояли или ходили, корзины вследствие тяжести содержимого оттопыривались вперед; когда же они садились, этот переплет представлял род корсета, закрывавший грудь и доходящий почти до подбородка. Сзади за пояс были заткнуты 2 или 3 длинных, но узких листа, которые хвостообразно болтались между ногами.

   Костюм этот, вероятно, сменяется или дополняется каждые 2 или 3 дня, по крайней мере у виденных женщин листья переднего фартука были свежие или полусвежие, хвост же сзади, как я предполагаю, прицепляется только в особенных случаях, так как у всех эти листья, казалось, были сорваны за несколько минут до моего приезда. Почти у всех женщин на руках выше локтя, у других - на внешней стороне ляжек, я заметил татуированный довольно красивый, у всех однообразный орнамент. Род татуировки, состоящий из длинных тонких надрезов (сделанных, вероятно, осколками стекла), и рисунок были очень различны от виденного на о. Тауи. Я подошел к одной из женщин, у которой были большие зубы, надеясь с помощью Бокчо уговорить ее показать мне их. Но эта помощь оказалась лишнею. Дама эта, видя, что я интересуюсь ее зубами, с заметным удовольствием, даже с некоторою гордостью поспешила показать мне их, открыв чрезмерно рот, и даже дозволила мне сделать эскиз ее зубов. Все ее передние зубы были увеличены, хотя в различной степени, но два, соответствующих d incisores (оба средних левой стороны), в обеих челюстях были особенно велики. Кроме того, в нижней челюсти за увеличенными резцами правой стороны росли сзади по сверхкомплектному зубу (dentes proliferi). Это была первая и единственная женщина, у которой я здесь мог рассмотреть гипертрофированные зубы; другие две так же жеманились, как и женщины Тауи⁸.

   Женщины так теснились вперед, что мужчины нашли это неприличным и, громко что-то говоря, предложили им, как я предполагаю, выйти из хижины, причем один из туземцев замахнулся на них; женщины также возвысили голос и не хотели выйти. Чтобы отделаться от громкой перебранки, я роздал обеим партиям несколько кусков привезенного табаку и перешел к осматриванию хижины. Она была довольно объемиста: футов 40-50 длины и 25-30 ширины, сарае-образной постройки, освещалась четырьмя небольшими дверьми, по две в переднем и в заднем фасаде. Боковых стен почти что не было, так как крыша опускалась по сторонам до земли. Материалом для нее служили саговые листья. Два средних столба, подпиравшие конек, и другие сваи и перекладины доказывали, что на островах недостатка в хорошем дереве нет. По сторонам были устроены несколько высоких нар, на которых туземцы едят и спят; в разных местах висели горизонтально привешенные копья, между которыми некоторые были очень значительной длины (3 1/2-4 м) и тяжести, казалось, мало соответствующие росту и силе туземцев. Подобные же чересчур длинные и тяжелые копья я заметил в бай-баях⁹ на о. Вуап. Там мне объяснили, что их не берут в походы, а употребляют только для защиты самих бай в случае нападения. Они представляют там род крепостной артиллерии.

   Далее две пироги очень солидной и тщательной работы, разукрашенные привешенными в разных местах группами белых раковин, обратили на себя мое внимание. Я спросил, кто их строил, и получил ответ, что эти пироги не с архипелага Агомес, а из Каниес (группа Анахорет на картах), причем мне было указано человек на 5 туземцев как на жителей последней группы. Эти люди положительно ничем не отличались от туземцев Агомес.

   Таким образом, я одновременно получил несколько интересных сведений: что физически туземцы групп Агомес и Каниес принадлежат одному племени, что жители последней строят хорошие пироги и что жители обоих архипелагов находятся в сношениях между собою; я убедился также, что туземное имя группы, обозначенной на картах под именем Анахоретов и находящейся милях в 30 на север от Агомес,- Каниес.

   Бокчо сообщил мне далее, что туземцы Каниес, выехав вечером, при рассвете находятся в виду островов Агомес и до полудня уже вытаскивают свои пироги на берег у селений последнего архипелага⁵*. Расспрашивая о положении Каниес, я воспользовался случаем, чтобы удостовериться в знакомстве туземцев с положением и именами других групп: Тауи¹⁰ и Ниниго, и получил удовлетворительные ответы касательно обеих, с прибавлением (переведенным Бокчо): "Men Ninigo no good men, steal cocoa-nut"⁶*. Рассказчики присоединяли к своим словам о Ниниго жесты метания копий, представляя происходящее при экспедициях островитян Ниниго на группу Агомес¹¹.

   Кончив осмотр большой хижины, я пошел посмотреть деревню. Шесть или семь хижин всего стояли разбросанные между кокосовыми пальмами и несколькими банановыми деревьями. Они были невелики, четырехугольны, не стояли на сваях, и крыша по сторонам доходила почти до земли. Передний и задний фасады были сделаны из стеблей листьев саговой пальмы, а листья этой пальмы, перемешанные с листьями кокосовой, служили для крыши. Спереди крыша выступала немного, и под ее навесом находились у дверей высокие нары. Внутри царствовал полумрак, несмотря на яркий солнечный свет утра, и я с трудом мог разглядеть, что нары (2 или 3) внутри хижины были отделены перегородками из саговых листьев, так что хижина представлялась разделенною на несколько каморок. Общего пола не было, и очаг помещался между нарами на земле. Хижины, как и вся деревня и ее жители, которых тело было обезображено, кроме elephantiasis, также разными формами ichtyosis, разными нарывами и ранами, были грязны и непривлекательны. Хотя почти все женщины были или казались беременными, детей, за исключением 2 или 3 грудных, не было видно.

   Между утварью, состоящей из нескольких деревянных блюд и чаш, выскобленных скорлуп кокосовых орехов, калебас для хранения извести (необходимой при жевании пинанга), я заметил воткнутые в отверстия последних узкие ложки с весьма красивыми резными плоскими и широкими ручками. Резьба была a jour⁷* и представляла интересные образцы папуасского искусства и вкуса. Интересуясь этими первыми ступенями развития искусства и собирая при случае образчики его, я поспешил приобрести несколько экземпляров этих ложек¹². Сравнивая их орнаменты между собою, я нашел их весьма сходными по характеру, хотя каждый экземпляр был не копия, а самостоятельный вариант основного рисунка. Я заметил также, что рисунок был одинаков, хотя и сложнее, с орнаментом, нататуированным на руках и ляжках женщин. Резьба была сделана помощью железного орудия, и спрошенный Бокчо подтвердил, что она сделана ножом.

   Был уже 12-й час, и очень жарко, так что мне не удалось взглянуть на плантацию, которая находилась на соседнем низком острове. Кроме таро, саговая пальма, которая, кажется, растет здесь в изобилии, доставляет туземцам главным образом пищу.

   Вернувшись на шкуну, я узнал, что тредор, который оставался здесь, избрал место для своей хижины на развалинах прошлогодней резиденции шкипера и что, так как постройка ее шла успешно, уже завтра к вечеру шкуна может быть готовою, чтобы сняться. Я, со своей стороны, не желая продолжить число дней моего пребывания на шкуне, решил не задерживать шкуну и, не теряя времени, отправиться на поиски другой деревни, которая должна была находиться где-то на главном острове архипелага Луб. Проезжая вдоль его западного берега, я снова заметил, но здесь на склоне холма, на значительной высоте, группу кокосовых пальм. Нет сомнения, что они могли попасть туда единственно при помощи человека и остались как памятник прежнего селения.

   После приблизительно часового плавания, направляясь к С, я заметил на низком месте между двумя холмами, между кокосовыми пальмами и низким кустарником несколько крыш и направился к берегу. Была низкая вода, и в этом месте большой коралловый риф мешал пристать к берегу у деревни. Чтобы попасть туда, надо было перескакивать с одного камня на другой и во многих местах, где каналы между коралловыми блоками были слишком широки, входить по колено в воду. Имея несколько ранок на ногах, не заживавших со времени стоянки в Пелау, я не хотел раздражать их ванною морской воды, а перебраться на берег на спинах туземцев, при значительном расстоянии от берега, было во многих отношениях неудобно, имея одного гребца (моего слугу, туземца Пелау) и множество мелких вещей в шлюбке, которые мне могли понадобиться на берегу. Раздать их для переноски туземцам было также рискованно, так как я был предупрежден прежде здесь жившим европейским тредором, что туземцы здесь весьма склонны к воровству.

   Видя, что я не выхожу из шлюбки, вся толпа мужчин, собравшаяся на берегу, направилась к шлюбке, и скоро объекты наблюдения обступили меня в значительном числе. Я сперва попробовал поочередно мерить их головы и рассматривать их зубы, показывая на куски табака, на который они очень падки. Однако же процедура измерения, казалось, их очень озадачивала, и, приняв серьезный вид (сжимая и закусывая губы), далеко не все решались подчиниться ей. Я, как бы не замечая измененное настроение духа, продолжал мерить и записывать или, одной рукой раздвигая более послушные губы, чертить эскизы их зубов.

   Мне удалось сделать при этом важное приобретение; видя, что я меряю и рисую большие зубы у некоторых, которые имели их, один из туземцев вынул из мешка, висевшего у него на левом плече и содержавшего разные мелочи {Не лишено значения и характеристично, что даже в мелочах туземцы Тауи и Агомес показывают сходство с папуасами Новой Гвинеи; так, например, этот мешок, который на Берегу Маклая называется "гун", или "тельгун", имеет одинаковое назначение и носится всеми одинаковым образом; другой, весьма небольшой - "ямби" (на Берегу Маклая), висит на шее. Подобных согласований я заметил много в их украшениях, костюме и образе жизни.}, тщательно завернутые два кусочка большого зуба и показал мне их, но не давая мне их в руки. Я сейчас же вылил холодный чай - питье, которое обыкновенно сопровождает меня при экскурсиях, и в свою очередь показал пустую бутылку⁸* туземцу, который сейчас же передал мне куски зуба, вероятно, своего родственника, так как его зубы не были гипертрофированы. Я был очень обрадован этим приобретением, которое даст мне возможность гистологически познакомиться с этою аномалиею {Но так как это исследование для меня лично может остаться еще долго одним желанием, то я решил послать эти обломки зуба при моем письме об этом предмете г. проф. Вирхову.}.

   Мое удовольствие отразилось даже на туземцах (вообще дикие часто бывают хорошими наблюдателями и очень удачно приноравливаются к расположению духа белого, с которым имеют дело), они стали болтать и смеяться. И здесь, как на островах Тауи, мне случилось заметить довольно курьезное обыкновение, которого настоящее значение осталось мне неясным. Когда я говорил или приказывал, обращаясь к моему слуге, один из туземцев подхватывал одно из моих слов (чаще последнее) и, как только я кончал мою фразу, подражая даже интонации моего голоса, повторял его, обыкновенно очень хорошо выговаривая его. При этом он поглядывал на меня, как бы желая сказать: "Вишь, какой я хитрый, умею говорить по-твоему!" Не было и тени, чтобы туземцы это делали с намерением передразнить меня.

   Между обступившими шлюбку туземцами был один юноша, который внешностью резко отличался от прочих. У него были вьющиеся, но не курчавые (папуасские) волосы, и цвет его кожи немного светлее кожи туземцев Агомес. Его невозможно было смешать с меланезийским населением архипелага.

   Зная, что европейские шкиперы и тредоры уже много лет привозят сюда туземцев Микронезии для ловли и приготовления трепанга, я повторил, указывая на этого человека: "Вуап? Яп? Пелау?" Меня сейчас же поняли и отвечали: "Ниниго! Ниниго!", затем последовала пантомима метаний копий, которую дополнил житель Агомеса, стоявший рядом с туземцем Ниниго, охватив последнего за обе руки. Было ясно, что это был военнопленный, взятый во время экспедиции туземцев Ниниго на эту группу, об которой я уже слыхал утром от Бокчо. Осматривая помощью бинокля деревню, которой имя я не мог узнать (туземцы не поняли моих вопросов), я заметил, что почти все хижины были вновь выстроены и стволы многих деревьев и кокосовых пальм были черны от огня. Несомненно, это были следы бывшего пожара. Я припомнил при этом слышанный на островах Яп и Пелау рассказ о совершенных подвигах белыми на группе Агомес и убедился, вечером вернувшись на шкуну, из рассказа Бокчо и одного из тредоров, знавшего это дело, что именно эта деревня была сценою этого происшествия {*}.

   {* Вот содержание этого эпизода, который передаю, компилируя его из рассказов многих европейцев, которые были даже отчасти причастны к делу или слышали о нем от действовавших лиц. Несколько лет тому назад (1872 или 1873 г.) пришла сюда для ловли трепанга с туземцами о. Яп шкуна "Орел" под американским флагом. Чтобы иметь свежую провизию, шкипер Бурдет, или Бёрд (рассказчики различно называли его), посылал несколько раз своих людей на берег за кокосовыми орехами, а главное за таро на плантации туземцев, которых он и не думал спрашивать о том позволения. Когда же последние явились к нему с претензиями, но соглашались принять небольшое вознаграждение за уже взятое и предлагали сами привозить ему таро и кокосы, шкипер рассердился и отвечал им, что он и не думает платить им за забранное и впредь будет посылать своих людей, когда ему что понадобится, и, как род вызова туземцам, прибавил, что завтра же он отправится на берег и посмотрит, кто запретит ему брать, что ему вздумается. На другое утро шкипер действительно приказал 20 туземцам Япа вооружиться копьями и отправился с ними на берег. Не прошло и часа, как никого из всей партии не осталось в живых; что видя, штурман, родом голландец, счел за более безопасное перепилить якорную цепь и, поставив паруса, выйти в море. Штурман не обладал значительными сведениями мореплавателя, однако же счастливо довел шкуну до о. Яп, но здесь имел несчастие (или, как говорят другие, умышленно сделал это, чтобы разделаться с нею) разбить ее о коралловый риф в одном из проходов к острову. Этот человек и теперь живет на о. Вуап. где известен как горький пьяница и ловкий тредор.

   Случай шкипера "Орла" окольными путями дошел до сведения прессы в европейских колониях, причем, как водится, без прикрас и выдумок дело не обошлось. К истории убийства шкипера приплели обстоятельство, что не все были убиты туземцами и что некоторые из участников экспедиции, между которыми находилась белая женщина или белый ребенок, остаются в плену у черных и т. п. Австралийское правительство сочло долгом послать в архипелаг Агомес канонерскую лодку с приказом разузнать дело и освободить несчастных пленных. Когда канонерская лодка пришла в Агомес, на группе жил европейский тредор Том Шоу (о котором будет речь ниже), который разъяснил командиру канонерской лодки выше приведенный случай и убедил его. что никакой женщины или ребенка в плену у туземцев нет. Сообразно со своею инструкцией командир потребовал тогда от туземцев выдачи убийцы шкипера Бурдета, или Бёрда, и на