Миклухо-Маклай Николай Николаевич - Путешествия 1874-1887 гг.

ог парализовать сколько-нибудь силы лучей палящего, ослепляющего солнца (к 11 часам в тени было 32° С); у кормы несколько десятков разукрашенных, размалеванных папуасов кричали, прыгали из одной пироги в другую или бросались в море, держа предметы мены над головою, и достигали таким образом шкуну. У борта происходила страшная давка, несколько рядов туземцев предлагали, стараясь перекричать других, свои произведения, толкали других, пытаясь пробраться на палубу или спуститься обратно в пирогу. С другой стороны, тредоры и шкипер с револьверами за поясом, с лежащими около наготове штуцерами разных систем, с мешочками, наполненными бисером, и стеклянными бусами в руках, уплачивали маленькими мерками, не больше наперстка, <за> скорлупу черепах, жемчужные раковины¹² и другие местные произведения {Проценты, которые берут европейцы при этой торговле, выменивая мелкий бисер на черепаху и перламутр, могут считаться сотнями. Один из опытных тредоров, проведший много лет своей жизни, занимаясь этим делом, рассказывал мне, что во многих случаях при торге на островах Тихого океана барыш в 800% не редкость. Разумеется, главная выгода достается главной фирме, которая доставляет тредорам - своим агентам предметы для мены, назначая им цены, сообразно с которыми они должны возвращать произведения островов. Не помню всех мне сообщенных примеров этих цен, но все они были замечательно высоки, вроде как, например, пустая бутылка от вина или пива ценилась приблизительно около 1 доллара. Понятно, что тредоры при торговле с туземцами также не упускают случая набить еще более цену, чтобы со своей стороны заработать что-нибудь. Слушая эти рассказы и видя на деле, что они не преувеличены, я невольно вспомнил страницу в сочинении г. Уоллеса (во 2-м томе его сочинения о Малайском архипелаге), где он негодует, что туземцам островов Ару достаются европейские произведения почти что не дороже, чем европейцам в Европе¹³. Г. Уоллес мог бы остаться доволен заработком европейских торгашей в этих странах!}. Для дополнения картины прибавьте: полдюжины туземцев Вуапа, вооруженных заряженными ружьями, стоят на рубке (каюта на палубе) около шкипера, который уже вчера зарядил свои игрушечные пушки и приготовил сегодня тлеющие фитили "на всякий случай".

   Иногда, когда ют слишком переполняется, на туземцев травят большого и сильного водолаза, которого они пока боятся более тредоров, шкипера и всего япского гарнизона, вместе взятых. Если собака показывала свои большие зубы или начинала лаять, ют мигом очищался и давка у борта еще более усиливалась; многие бросались в море, чтобы скорее уйти, другие лезли в ванты. Это очень тешило шкипера и тредоров. Насколько позволяла жара, раздражающий нервы шум человеческого крика и говора, давка около борта, суматоха при травле туземцев собаками, досада при виде человеческой бесчестности, несправедливости и злости и т. п., я старался развлечься наблюдениями над папуасской толпою. Это мне удалось несколько раз в продолжение дня, когда вся описанная непривлекательная обстановка исчезала для меня на время, и я видел перед собою ряд интересных объектов для исследования и, пользуясь случаем, спешил записывать, мерить и чертить эскизы для дополнения заметок. Я смерил по возможности аккуратно дюжины полторы голов и нарисовал эскизы челюстей с громадными зубами, которых величина и форма сперва меня очень озадачили {Портрет одного обладателя такой челюсти я послал имп. Русскому географическому обществу при последнем сообщении.}. Вьющиеся, не курчавые, волоса у одного особенно светлого мальчика обратили далее мое внимание; но, вспомнив о настоятельных предложениях спутника папуасской дамы, я не счел основательным придать большое значение такому одинокому исключению из общего типа.

   Довольно замечателен был костюм у многих, который, хотя и был для меня не сюрпризом, так как я об нем не раз читал {Weitz Т. (Anthropologic der Naturvolker. Th. 6. Leipzig, 1872. S. 566) приводит свидетельство Форстера, Картере и Хунтера об этом обыкновении¹⁴.}, но вид его удивил более, чем просто читая о нем, приведенном между другими, также довольно курьезными изобретениями Species homo. У многих конец penis'a был защемлен в узкое отверстие Bulla ovum¹⁵. Туземцы, казалось, были очень довольны выдумкой такого несложного национального костюма; как только замечали, что кто из европейцев обратил внимание на привешенную раковину, почти всегда находился один, который, стоя на платформе пироги, приводил белую раковину в движение: она то прыгала вверх и вниз, то по сторонам, то вертелась, как колесо, вокруг оси; наконец, устав или считая, что потешил достаточно публику, шутник делал ловкое движение и прятал Bulla ovum между ногами. Движения эти были так ловки, люди, казалось, имели такой навык делать их, причем разные личности повторяли положительно те же движения и в том же порядке, что я не сомневаюсь, что эта гимнастика входит в один из танцев туземцев. Когда туземцы переменяют костюм, т. е заменяют "мана" (туземное название Bulla ovum) поясом из тапы, то они надевают ее часто на ухо или вкладывают ее в небольшой мешочек, носимый на шее. Снимая и надевая мана, они, бесцеремонные в других отношениях, стараются не обнажать glans penis, закрывая ее рукой или защемляя ее между ногами {Герланд (Weitz Т. Op. cit. Th. 6. S. 575) говорит, что в Полинезии единственная часть тела, с обнажением которой соединен стыд, это glans penis.}.

   Я пожелал приобрести для своей этнологической коллекции несколько экземпляров раковины, послужившей для этой цели, отчасти ради орнамента, который был вырезан на ней, отчасти, чтобы удостовериться, что узкое отверстие ее расширено. Но я убедился, что в одном экземпляре, оно не было изменено, в другом обточено самым незначительным образом. Мне казалось очень сомнительным, что эти люди могли бы втиснуть glans penis без боли в такое узкое отверстие, в которое едва входит мизинец взрослого человека, предполагал поэтому, что они защемляют в раковину только praeputium, который здесь как у детей, так и у взрослых, очень удлинен. Однако же наблюдение многих индивидуумов показало, что не только glans, но и часть corporis cavernalis помещаются в раковину. Другое обстоятельство, убедившее меня в возможности ношения такого аппарата без серьезных неудобств и последствий для здоровья, то, что сдавливание внешних частей не так сильно, чтобы произвести стриктуру мочевого канала, так как туземцы могут испускать мочу, не снимая раковины, чего я сам был свидетелем и для чего сделано небольшое отверстие в круглой стенке Bulla ovum. Этот обычай доказывает малость мужского полового органа у этих туземцев, что составляет зоологический характер расы, которым не следует пренебрегать {Замечу, что другая крайность (т. е. (чрезмерная) величина) этого органа найдена у негров (см.: Jacquinot Н. Considerations generates sur Fanthropologie suivies d'observations sur les races humaines de l'Amerique meridionale et dans l'Oceanie // Voyage au Pole Sud et dans l'Oceanie... pendant les annees 1837, 1838, 1839, 1840, sous le commandement de M. J. Dumont-D'Urville. Zoologie, par M.M. Hombron et Jacquinot. T. 2. Paris, 1846. P. 139¹⁶), племени, которое ближе других сродственно меланезийскому.}.

   Торг, который шел без перерывов, не мешал, однако же, туземцам думать о своем желудке. Одни ели таро, которого здесь, кажется, много и хорошего качества, другие - саго, вареное с тертым кокосовым орехом; некоторые же - какую-то массу кирпичного цвета, которую я сперва принял за особенным образом приготовленное саго, пока я не подошел к завтракающему и не удостоверился, что эта масса не саго, а глинистая земля. Туземец ел ее с удовольствием и долго жевал ее перед глотанием. Эта земля, которую называют здесь "э-пате", цветом и вкусом похожа на "ампо" - землю, которую малайцы едят на о. Яве, около Самаранга, и на многих других островах Малайского архипелага {На Яве эту землю продают тонкими пластинками, слегка поджаренными, как лакомство на улицах. Кроме Явы, подобная ей глинистая земля, употребляемая в пищу, описана С. Мюллером (Midler Salomon. Reizen en onderzoekingen in den Indischen Archipel in de jaaren 1828-1836. Deel 2. Amsterdam, 1857, Bl. 65) на о. Амбоине, и анализы другой, из Суматры, находятся в журнале "Natuurkundig Tijdschrift voor Nederlandsch Indie". Deel XXXIV, 1874. Bl. 185.}.

   Мы употребили весь день почти, чтобы добраться до деревни, и к заходу солнца бросили якорь около деревень Пуби и Лонеу, в нескольких саженях от берега.

   Мая 30. Отправился в деревню, которая расположена была вдоль берега. Хижины тянулись около самого песчаного берега, а не были спрятаны, как в Новой Гвинее (Берег Маклая) за поясом берегового леса. Хижины были двух родов. Одни, в меньшем числе, состояли из крыши, доходящей до земли, так что отдельных боковых стен не было. Передний и задний фасады имели стены из того же материала, как и крыша, т. е. из листьев кокосовой пальмы; в них были двери, передняя, обращенная к морю, была шире, и верхний карниз ее был украшен раковинами. Эти хижины служат местом собрания мужчин и спальнею холостых; женщин и детей в них не было. Таких я заметил три во всей деревне; все остальные были меньшей величины и стояли на сваях, которых верхние концы были клинообразно заострены и снабжены круглыми горизонтальными досками - устройство, чтобы затруднить проникновение крыс в хижины. Можно себе составить довольно верное понятие об этих хижинах, вообразя всю хижину, состоящую из одного чердака, стоящего на сваях.

   Под хижинами между столбами было опрятно, к отверстию в полу, которое образует вход и может запираться опускною дверью, было приставлено бревно с зарубками.

   Осмотрев эту деревню, которая называлась Пуби и была очень невелика, я отправился по тропинке вдоль морского берега в другую - Лонеу, которую также можно было видеть со шкуны. Местность между деревнями была болотистая, и много саговых пальм росло здесь. Другая деревня оказалась значительно больше первой, и хижины стояли тесно друг около друга. Пространство под хижинами было содержано очень чисто, и сваи, на которых стояли хижины, образовывали ряды пропилеи, отделяющие анфилады пустых и низких комнат. Под хижинами было прохладно, и такое устройство, я полагаю, соответствует хорошо тропическому климату. Это были семейные хижины; я осмотрел внутренность нескольких, но крик грудных ребят выгонял меня скоро из них; я успел только заметить, что в хижинах не было перегородок и, кроме табиров, горшков и циновок, никакой особой утвари, снарядов или мебели. Около некоторых хижин лежали барумы {Барум - снова туземное название, которое дают папуасы Берега Маклая большому стволу, выдолбленному наподобие корыта; ударяя толстою палкою в стенки его, он издает громкий, немного глухой звук, который слышится в большом расстоянии; он служит набатом для сообщения разных происшествий (смерти, пиршества, войны и т. п.) в деревне и окрестным деревням (См.: Miklucho-Maclay. Ethnologische Bemerkungen über die Papuas der Maclay-Kiiste in Neu-Guinea. Batavia, 1875. S. 19 <См. "Этнологические заметки" в т. 3 наст. изд.>}, совершенно схожие по форме и по употреблению с теми, которые я описал в этнологических заметках <о папуасах> Берега Маклая.

   Туземцы здесь не пугливого характера, они не угнали женщин и детей в лес или другие отдаленные деревни, почему я имел возможность продолжить и над ними мои вчерашние антропологические измерения, за которые я принялся, как только осмотрел обе деревни. Вообще я принял за правило предпринимать наблюдения в первые дни знакомства с туземцами, когда они еще находятся под влиянием известного смущения, с которым обыкновенно бывает сопряжено появление белого в странах, где таковые еще не живут и редко посещают. Новизна лица и любопытство, которые группируют туземцев около него, непонимание его намерений и боязнь рассердить его делают их очень послушными объектами исследования, которые мерить, рассматривать и т. п. можно без помех, разумеется, если исследования не переходят границу их терпения.

   Занимаясь мерением одного, причем часто (как, например, здесь), я имел неприятный случай удостовериться, <что> 25 измерений, предлагаемые г. проф. Вирховым, не говоря уже о 78 (публикованные комиссиею экспедиции фрегата "Новары") {<Работа> К. Scherzer and E. Schwarz "On Measurements as a Diagnostic Means for Distinguishing the Human Races" (Sydney, 1858) содержит 78 номеров измерений; в "Instructions generales pour les recherches anthropologiques. Redigees par M. P. Broca" (Paris, 1865) предлагаются 63 номера или по крайней мере 30. В антропологической инструкции British Association for the Advancement of Science - 47; в антропологической программе проф. Вирхова - 38 или по крайней мере 25¹⁷.}, оказываются слишком продолжительным промежутком времени для терпения туземца, <и> можно испытать неудовольствие, что остальные туземцы, которые образовали группу около вас и которых вы надеялись измерить в свою очередь, один за другим уйдут. Если же станете следить за окружающими вас, то или легко ошибочно станете мерить или записывать, или, что тоже может случиться, пока вы наполовину отвернетесь, сам объект ваших измерений неожиданно скроется и каждый из толпы будет искать отговорку, чтобы только не попасть в ваши руки.

   Наученный опытом, я сократил значительно мои наблюдения и старался собрать достаточный материал для положительных ответов ограниченного числа вопросов. Я убедился уже при прежних путешествиях между другими дикарями, что лучше всего начинать со старейших по летам или по положению и, сохраняя при этом самый серьезный вид, заставлять хранить молчание всей толпы. Не раз, и не только здесь, замечал я, что люди, над которыми я сделал наблюдение, сами, без моего вмешательства, следили за другими, чтобы я кого не пропустил или чтобы кто не укрылся от манипуляций, сделанных над ними. Это происходит, как я предполагаю, от обстоятельства, что дикие видят даже в самой мелочной мелочи, сделанной над их особою, <проявление> какого-нибудь волшебства, чего-нибудь опасного и, сообразно с общелюдским характером, думают: если что дурное вследствие этого случится со мною, то пусть и с другим будет то же; со мною что-то сделали, пусть сделают то же и с тобою, и с ним, и с другими {Мне хорошо помнится смешная, но характеристичная сцена, которой я был свидетель во время моего первого пребывания на Берегу Маклая на Новой Гвинее (1871 г.), которая может служить иллюстрациею этого психологического замечания. Туземцы, которые, как известно, много месяцев были крайне недоверчивы ко мне, имели также недоверие и к моим вещам и даже к моей еде. Раз, месяца четыре по моему приезду, когда я уже немного понимал папуасский язык, трое жителей соседней деревни застали меня за завтраком, который состоял из вареного риса без других приправ, кроме соли. Один из пришедших, сжимая обеими руками живот, который он втянул сильным выдыханием (обыкновенная папуасская мимика, чтобы изобразить: голоден, пустой желудок), сказал, что очень голоден, не ев еще ничего в этот день. Я предложил ему ложку риса, хотя знал, что он откажется от него. Но в тот день (и это было в первый раз, что туземец осмелился попробовать мою еду) он слегка вскинул голову, поднял глаза и, втягивая воздух между сложенными как бы для свиста губами (обыкновенный жест согласия у папуасов), сперва обнюхал ложку и взял в рот содержимое ее. Не успел он проглотить половину, <как>, как бы сообразив всю отважность своего поступка - попробовать "инги Маклай" (еду Маклая). с полным ртом спросил меня: он не умрет от этого? Я отвечал, что нет. Проглотив еще немного и обратившись к своим спутникам, он предложил им также попробовать рису, на что оба отвечали таким отвергающим жестом (подаваясь всем туловищем назад и тряся плечами и руками), как бы он предлагал бы им яду. Первый, с рисом во рту, перестал есть и еще раз настойчиво просил их попробовать рис. Но они опять отказали. Тогда его поступок и ему показался необдуманным, дерзновенным и опасным. Он быстро выплюнул в ладонь остатки риса и стал быстро мазать ими грудь и руки своих товарищей, приговаривая: "Если я умру, то и ты умрешь!" Удивленные неожиданностью, его спутники сперва пятились, затем вскочили и бросились бежать от него в деревню, он - за ними, и я еще несколько раз слышал его харканье, чтобы освободиться от остатков риса в горле, и его возгласы: "И ты умрешь! И ты!"¹⁸.}.

   Другое правило, до которого я дошел также опытом, это делать наблюдения (антропологические) при каждом удобном случае и по возможности неожиданно, особенно если хочешь мерить или рисовать женщин. Я таким образом мог собрать гораздо более размеров и заметок, чем если бы я поручал мужчинам позвать их или привлек бы их, раздавая подарки. Женщины здесь представляют, особенно для краниологии, ценный материал, имея, как и во многих местностях Новой Гвинеи, очень короткие волосы или бритые головы, что позволяет весьма верно получать размеры их черепа. Я весь день провел на берегу, меряя и рисуя {Так как туземцы северного берега о. Адмиралтейства не отличаются в антропологическом отношении от жителей южного берега, то я предпочитаю сообщить общие результаты антропологических измерений и наблюдений в конце этого письма¹⁹.}.

   Мая 31. Приход даже такого небольшого судна, как шкуна, оказывает влияние на ход ежедневной жизни туземцев, так что многие их занятия, работы и даже стороны их характера (отношения между собою, с женщинами и детьми) ускользают от наблюдения при кратковременном знакомстве. Когда я съехал утром на берег, в деревне не было мужчин; все были заняты торгом на шкуне. Зато множество женщин сидели около хижин с детьми всех возрастов; все были заняты нанизыванием на длинные нити мелкого бисера, который был наторгован вчера их мужьями и отцами на шкуне.

   Бисер будучи очень мелок, я подошел к одной группе, чтобы рассмотреть нить, которую употребляли для нанизывания. Она при всей тонкости и длине оказалась замечательно крепкою и ровною. По крепости она превосходит, мне кажется, все европейские нитки. При посредстве сметливого мальчика я увидал разные снурки и веревки, сделанные из этого же материала, который был принесен мне тем же мальчиком из леса; эта была длинная лиана с очень гибким и ровным стволом. Туземцы здесь называют ее кап, и ветку этой лианы, к сожалению без цветов, я сохранил для определения.

   Занятия с бисером помогли моим краниологическим измерениям. Вчера мужчин и детей я мог мерить без препятствий; женщины же, вероятно вследствие присутствия первых, очень жеманились, закрывали лицо руками, как только я подходил, или, опустив, не хотели поднять голову, вертелись или убегали; одним словом, я не получил вчера ни одного несомненно верного размера женской головы. Сегодня же не было мужчин, и они не считали нужным разыгрывать лишних комедий; притом, боясь рассыпать бисер, который лежал в табирах у них на коленях, они не шевелились, когда я, неожиданно подходя, мерил их головы, сравнивал цвет их кожи с таблицею Брока или рассматривал их татуировку. Последняя, хотя не отличается красотою или сложностью рисунка, расположена по крайней мере симметрично по обеим сторонам тела, а не вдоль и поперек без всякой системы, как у вчерашней женщины из деревни уссия. Вчера я описал физиономию самих шрамов, сегодня скажу несколько слов о расположении ее у здешних женщин. Начинаясь двумя или тремя желваками гипертрофированной кожи на верхней части рук у плеча, идет ряд выжженных пятен над грудями и, сходясь между ними, образует латинскую букву V; отсюда простая линия мелких надрезов или несколько подобных линий, расположенных зигзагами, опускается до пупа. Но на татуировку здесь обращается гораздо менее внимания, чем в Микронезии, и расположение ее не установлено строгою модою.

   Костюм женщин не отличается почти от костюма на архипелаге Пелау: те же фартуки из растительных фибр (листьев пандануса, ствола банана и т. п.) спереди и сзади, только женщины здесь носят их, подвязывая пояс гораздо выше, так что пуп обыкновенно закрыт, и они также длиннее, чем у женщин островов Пелау. Почти все женщины казались старухами и были очень некрасивы собою, а девушки, еле достигшие зрелости, были беременны или возились уже кормлением грудью своих первенцев.

   Я много раз вчера и сегодня замечал, как туземцы обоего пола выражают удивление. Каждый раз, как была к тому даже малая причина, они вкладывали палец между зубами, при этом не было ни возгласов, ни фраз, выражавших одобрение или страх; они молчали, но когда удивление усиливалось, в рот вкладывали еще другой палец. Когда руки были заняты или держали что-нибудь, пальцы заменялись высовыванием языка, при этом также градусы удивления выражались длиною высовывающейся части языка.

   Женщины сидели на земле так же, как и мужчины, что очень скандализировало моего слугу, туземца Пелау, который уверял меня, что женщины и девушки Пелау никогда так не садятся. Не замечая ничего особенного и не видя отличия от образа сидеть, какой в ходу на других островах, я спросил объяснения; оказалось, что на архипелаге Пелау считается непристойным , если девушка или женщина при лицах мужского пола сидит на корточках или даже, сидя, расставляет слишком далеко лежащие на земле ноги; эти оба положения были в ходу здесь между женщинами, которых уставы этикета отличались от понятия приличия туземцев Микронезии.

   Мальчик лет 12 нечаянно или умышленно толкнул одну из женщин, которая вследствие того рассыпала немного бисера, отчего она пришла в такую ярость, что, найдя слова, которыми она его осыпала, недостаточными, она вскочила и, гоняясь за ним, стала бросать в него камнями, палками и всем, что находилось на дороге. Это была уже весьма пожилая женщина, и так как она долго не могла успокоиться, все старалась попасть чем-нибудь в своего противника, который увертывался и бегал от нее, то сцена была весьма смешная, и несколько мальчиков так сильно хохотали, что валялись по земле и от смеха в глазах у них были слезы.

   Кончив с измерением голов и роста, я только что собирался рисовать профиль одной из женщин, как заметил в группе, которая окружала меня, суматоху; почти все женщины, за исключением нескольких старух, перебрались со своим бисером и детьми <на> несколько хижин далее от той, где я сидел; даже оригинал моего предполагаемого эскиза, пользуясь удобным случаем, когда я оглянулся, чтобы узнать причину общего передвижения, улизнул. Несколько пирог с мужчинами возвращались со шкуны, и они произвели общее бегство женщин. Когда туземцы вернулись и обступили мой столик, женщины сидели в почтительном отдалении, как подобает "номерам вторым" рода человеческого (которое нормальное отношение сохранилось еще в папуасском мире).

   Вернувшиеся со шкуны казались очень усталыми: все утро было очень жарко, давки и травли собакою на шкуне также, вероятно, не недоставало.

   Я заменил убежавший женский оригинал весьма интересным объектом мужского пола, которого громадные зубы были очень замечательны; многие из туземцев расположились спать, улегшись на живот и уткнув лицо в подложенные под голову руки. Один же, которого интересовала почему-то моя камера-люцида, но у которого слипались также глаза, отправился к группе женщин и, сказав что-то одной из них, лег на землю. Подошедшая женщина, присев около него и взяв его голову в руки, стала сдавливать ее то спереди и сзади, то с боков, насколько хватало ее сил. Это продолжалось минуты 3 или 4, раза два она хотела перестать, но пациент ворчал что-то, вероятно вроде "еще", и она продолжала эту операцию. Он встал, наконец, протер глаза и, вернувшись ко мне, показал мимикою, что теперь он спать более не хочет, и действительно он оставался бодрым до вечера, между тем как его товарищи, все лежа на животе и по временам ворочая голову или раздвигая и сдвигая циркулеобразно ноги, проспали до сумерек.

   Самым интересным наблюдением сегодня было, что и у женщин я заметил склонность некоторых зубов превышать величину других, хотя не в такой степени, как у мужчин, и далее факт, что у детей, особенно у мальчиков, некоторые зубы уже так значительны, что обещают достигнуть или даже перещеголять величину зубов отцов; из чего следует, что эта характеристичная для расы особенность стала уже наследственною²⁰. Неровность зубов заметнее у женщин и детей, имеющих белые зубы, между тем как у взрослых мужчин от употребления пинанга поверхность зубов покрыта как бы черною глазурью.

   Июня 1. Двое из тредоров должны были по контракту, заключенному с сингапурскою фирмою, остаться на о. Адмиралтейства, почему один избрал деревню Пуби местом жительства. За несколько топоров, ножей, бумажной материи и т. п. была куплена одна из хижин, и новый хозяин ее стал перевозить свои вещи на берег, почему сегодня много мужчин оставались в деревне и толпились около хижины нежданного гостя. Дав мимоходом матери грудного ребенка немного бисера, <я привлек внимание матерей:> мне стали приносить всех грудных детей деревни, надеясь получить тот же подарок; при этом мне удалось видеть ребенка, которому, по всему вероятию, было не более 8 или 9 дней. Цвет его кожи был сравнительно очень светел (No 21 таблицы Брока)²¹, а голова брахиоцефальна (индекс ширины 82,4).

   Сегодня я был окружен туземцами мужского пола, которых физиономии представляют не менее разнообразия, чем в Новой Гвинее. Сказав несколько слов о татуировке женщин, я еще не описал ее у мужчин, у которых она также встречается и даже сделана тщательнее, чем у женщин, хотя <обильна> еще в меньшей степени, чем у последних.

   Несмотря на то, что туземцы о. Адмиралтейства любят украшения, что заметно из множества <предметов>, которые они носят, татуировка отступает на второй план и заменяется раскрашиванием лица и тела красною краскою. Причина тому та, что только в первой юности, когда кожа гладка и немного светлее, чем у людей, достигших зрелых лет, татуировка (пунктами и тонкими шрамами) достаточно видна и производит эффект; у людей же лет тридцати (может быть, и ранее) кожа так темнеет, грубеет и покрывается морщинками (особенно на лице), что татуировка почти незаметна. Часто только пристально и вблизи разглядывая лица мужчин зрелых лет, я замечал татуировку на лице. Женщины татуированы значительнее, оставаясь светлее мужчин; пятна от обжога сохраняются долее заметными, они видны даже у стариков, почему встречаются чаще.

   Рисуя портрет одного из туземцев, с красивым римским носом, которого горб, однако, не был достаточно велик, чтобы отличить его обладателя от прочих туземцев {Проф. Вирхов (Sitzungsberichte der Berliner Gesellschaft für Anthropologie, Ethnologie und Urgeschichte, за март 1873 г.) говорит, что он видит неразрешенное противоречие между большим носом папуасов Доре, как описывает их Уоллес, и короткими, сплющенными (ecrase) носами новокаледонийцев, которых кончик направлен вверх²². Это противоречие разрешается главным образом не только невозможностью подвести все носы какого-нибудь племени под одну схему, но изменением формы носа вследствие операции пробуравливания носовой перегородки, обычая втыкания разных предметов в отверстие и в оттягивании низа носовой перегородки.}, я заметил пять кругов, состоящих из лучеобразно расположенных шрамов мм 3 длины. Они были симметрично распределены: один над переносицею, по одному на висках и под глазами.

   По мере <того>, как я обозначал их на моем эскизе, вокруг стоявшие туземцы, принимавшие большое участие в движениях моего карандаша, называли мне каждую фигуру татуировки особенным именем и показывали ее, если такая имелась, также у себя на лице. Круг над переносицею оказался почти у всех, почему часто повторенное имя его "мадаламай" осталось у меня в памяти. Кроме пяти кругов, у рисуемого объекта нашлись по четыре ряда мелких шрамов, расходящихся веероообразно от угла глаз на виски и скулы. Описанные шрамы были так тонки и так мало отличались цветом от прочей кожи, что я должен был смоченною тряпкой несколько раз вытирать виски и лоб моего оригинала, чтобы кончить портрет²³, не упустив какой-нибудь татуированной фигурки.

   Кончив эскиз, мне захотелось узнать, чем туземцы делают такие тонкие шрамы или чем и как они татуируются. Это нелегко было объяснить, но, наконец, мой знаками поставленный вопрос был понят более сметливыми, которые, порывшись в мешочках, которые туземцы носят на шее²⁴, достали несколько тонких, очень острых осколков обсидиана. Один из туземцев, чтобы показать, что понял, что я желаю знать, стал делать, не думая спрашивать на то позволение, очень проворно ряд надрезов на плече соседа, которые обнаружились скоро капельками выступившей крови. Чтобы я видел все достоинства его инструмента, он стал брить висок другого соседа, но, заметив, что несколько волосков на бровях успели отрасти, что не согласуется с модою на островах Адмиралтейства, он перешел к бровям.

   Заметив, что когда непрошенный оператор делал надрезы, пациент, которого лицо я вполне мог видеть, не моргнул, мне интересно было удостовериться, было ли спокойное его лицо следствием самообладания или боль при татуировке была незначительна. Я расстегнул рукав рубашки, и мне были сделаны несколько надрезов, к большому удовольствию оператора и окружающей толпы. Я не почувствовал положительно ничего, удостоверился, что они были сделаны действительно, только когда выступила кровь. Так же нечувствительно было и бритье. Я предложил одну ногу для этой операции и, едва записал несколько слов в записной книжке, как уже одна сторона ноги от колена до ступни была выбрита и опять-таки почти нечувствительно для меня. Эти осколки-ланцеты и бритвы были приблизительно одной формы, напоминающей клинообразные зубы акул (Carcharias).

   Взяв большой кусок обсидиана в руки, я захотел попробовать, легко ли получаются такие осколки и сумею ли я отколоть несколько. Однако же, как ни пробовал, как ни вертел камень, я не отколол ни одного даже и отдаленно годного осколка. Туземцы смеялись вокруг, а я должен был сознаться, что не умею. Я передал кусок обсидиана одному из них и стал смотреть, как он приступит к делу. Он встал, подошел к в несколько шагах отстоящему морскому берегу и поднял небольшую раковину (из рода Cypraea). Присев затем снова около меня, он положил обсидиан на подошву левой ноги так, что гладкая и широкая поверхность камня приходилась наверху. При втором или третьем легком ударе, также плоскою стороною принесенной раковины, отскочили несколько осколков, совершенно подобных сперва виденным. Выбирая разные стороны и края большого куска обсидиана и ударяя с разною силою (но всегда слегка), он получал осколки различной формы-то узкие, то широкие {В Punta Arenas (в Магеллановом проливе) мне были подарены в 1871 г. несколько наконечников стрел, сделанных туземцами Огненной Земли из стекла прибитых к берегу европейских бутылок. Они были очень искусно сделаны, и изготовление их казалось мне делом большого терпения и ловкости. Видев описанный способ обращаться с обсидианом, которого свойства очень подобны стеклу, я убежден, что наконечники стрел были сделаны тем же или весьма подобным образом и в привычных руках не менее быстро²⁵.}. Ларчик просто открывался.

   Тем же образом он заострил, по моему желанию, конец копья, которое держал один из толпы. Туземцы указали на о. Ло, или Лу, которого силуэт виднелся на ЮВ, как на место нахождения обсидиана.

   Из значительной толпы, которая со всех сторон обступила нашу группу, я выбрал самого высокого и самого низкого; первый был 1740 мм, второй - 1470 мм вышины; большинство - роста ниже среднего европейского {Я подразумеваю под средним ростом европейца двадцати пяти лет для мужчины 1680 мм, для женщины - 1570 мм (см. Uhle P. und Wagner E. L. Handbuch der Allgemeinen Pathologie. 4-te Auflage. Leipzig. 1868. S. 72).}.

   На берегу я ни на одном туземце не видал костюм, состоящий из одной Bulla ovum, все мужчины были повязаны тапою, не отлично от других местностей Меланезии.

   Большинство имело лицо, окрашенное красною краскою различным образом, и так как расположение краски на лице, груди, спине варьирует у каждого индивидуума и у этого изменяется каждый день или каждый раз, как он возобновляет это украшение, то описание разных комбинаций рисунка я считаю здесь лишним.

   Уже с первого дня знакомства с этими туземцами меня интересовал вопрос: есть ли у них начальник какой-нибудь и если есть, то какая его власть. Но наблюдения дали отрицательный ответ: как и в Новой Гвинее (<на> Берегу Маклая), у них нет такого, а если некоторые туземцы и достигают большого влияния, то это вследствие опытности, знания дела, отчасти и лет. Мореплаватели и путешественники, которые видят страны только несколько дней или часов, руководясь общепринятыми идеями или тем, что видели в других странах, не стесняются раздачею таких титулов, как вождь, начальник, король, руководясь часто только тем, что один из туземцев более кричал, чем другие, или имел какое-нибудь внешнее отличие. Я повторяю, что я не мог убедиться в посещенных деревнях в присутствии начальника между жителями, хотя и знал, что Гёрланд {T. Waitz. Op. cit. Th. 6. S. 654.}, основываясь на описании французских мореплавателей, говорит о князьях на островах Адмиралтейства, которых очень слушаются и которые деспотически обращаются с подданными. Я могу также ошибаться, как и французские мореплаватели, видевшие этих князей, но я знаю по опыту, что много месяцев жил в Новой Гвинее в незнании, есть ли у них начальники или нет {На Берегу Маклая в Новой Гвинее нет, собственно говоря, ни родовых, ни выборных начальников; всем взрослым принадлежит одинаково право голоса, но между другими находятся более влиятельные своим умом или ловкостью, и люди слушаются не их приказания, а их совета или их мнения.}. Говорить положительно об подобных вопросах, основываясь на кратковременном пребывании, не зная языка, и собственными недостаточными наблюдениями стараться доказать ложность рассказа других, может быть названо, по моему мнению, не иначе как: вносить лишний хлам в свое сообщение - почему умолкаю²⁶.

   В деревне вдруг произошла тревога; группа около меня также засуетилась, заговорила и разбежалась по хижинам. Много туземцев, вооружившись копьями, бросилось к берегу. Не зная языка, нельзя было добиться, что случилось; вероятно, что пироги из неприятельской деревни пробовали пробраться к шкуне, чтобы и на свою долю добыть несколько "буаям" (бисер), до которых туземцы здесь большие охотники. Это можно было предположить потому, что несколько отдаленных пирог давно уже занимало туземцев. Скоро и из Лонеу, куда известие уже успело дойти, прибежали преимущественно молодые люди, со значительными связками копий на плечах.

   Я отправился в противоположную сторону, в Лонеу, желая сделать эскиз хижин, и дорогой имел случай видеть характеристическую картину страха. Тропинка была узка, и в нескольких местах от нее шли другие тропинки, ведущие в лес или к огород дам. При одном повороте вышли в нескольких шагах переде мною, из одной такой побочной тропинки, две женщины и направились к деревне, но, заслышав мои шаги и обернувшись, одна из них, с ребенком на плече и с мешком таро на спине, бросилась в кусты в сторону и мигом скрылась. Тогда другая, несшая большую связку сухих сучьев и сахарного тростника на голове, встревоженная бегством спутницы, с трудом, по случаю ноши, которая цеплялась за деревья, обернулась. Это была девочка лет 11 или 12. Я стоял в нескольких шагах и мог вполне видеть выражение ее лица. Увидев меня, лицо ее значительно вытянулось, брови поднялись, рот немного открылся, я думал, что она сейчас закричит или заплачет; но испуг был так силен, что она осталась нема, только большие капли пота выступили на висках и на лбу; она так дрожала, что ноша, которую руки перестали придерживать, свалилась с головы в сторону. Я думал, что и ноги откажут ей служить и что она упадет, сделал поэтому шаг вперед. Но теперь, чувствуя себя не стесненною ношею, она быстро и опрометью бросилась бежать по тропинке, оставив вместе с ношею на месте, где она стояла, и далее по тропинке след невольно испражненных экскрементов {Другой пример страха, не менее характеристичный, я имел случай видеть в прошлом (1875 г.) при моем путешествии в Малайском полуострове. Войдя в хижину, где находилась семья оран-сакай, и подошедши к первому попавшемуся лицу, которое оказалось женщина, я был поражен ее видом. Ее лицо выражало крайний страх; она странно водила глазами вокруг, подбородок дрожал, и она судорожно схватила меня за платье обеими руками. Она имела вид сумасшедшей. Я сказал несколько слов по-малайски, чтобы успокоить ее, и был немало удивлен, когда она повторила эти же слова и даже с тою же интонациею, как я произнес их. Я прибавил еще одну фразу. Тот же эффект: повторяет, как попутай, каждое слово. Я сказал несколько русских слов, думая озадачить ее. И те повторила она, не запинаясь и очень отчетливо. В промежутках она что-то бормотала, причем голос ее сильно дрожал. Я обернулся к старому малайцу, моему спутнику, чтобы узнать, сумасшедшая ли она; она этим мгновением воспользовалась, чтобы спрятаться в самый темный угол хижины и отнести туда ребенка, которого я сперва не заметил и который, вероятно, был причиной, что она схватила мою ногу обеими руками, когда я остановился перед нею. Мне сказали, что она не сумасшедшая, а что она только очень испугалась. Я захотел сделать ее портрет, чтобы удостовериться, что только под влиянием испуга она повторяла мои слова - факт, который мне показался весьма интересным. Почти силою привели ее ко мне, и она постоянно отворачивалась, только чтобы не видеть мое лицо. Мне сказали, что до этого дня она ни разу не видала белого и что поэтому она так боится. Чтобы ободрить ее, я посадил около нее старого малайца, который знал ее еще девочкою. Она обхватила его шею и прижалась к нему так, что я мог нарисовать ее только в профиль. Она все еще не могла успокоиться и по временам дрожала. Когда я к ней прикасался, чтобы повернуть немного лицо или поправить волоса, она сильно вздрагивала, и крупные капли пота выступали у ней на лбу и на носу, несмотря на то, что лоб и руки ее были холодны, Conjunctiva и десны очень бледны. Хотя при каждом прикосновении она содрогалась, но более моих слов она не повторяла. Первый пароксизм страха прошел, и она теперь вовсе не казалась сумасшедшею, как при встрече (Из дневника 1875 г.)²⁷. Что же касается до непроизвольно испражненных экскрементов при испуге, то я часто видел это влияние страха в разных местностях на детях, которых родители, имея в виду подарок, силою хотели иногда привести ко мне для измерения их голов или рисования портретов.}. в деревню и кончал уже эскиз, когда воины один за другим вернулись в деревню. Все дело оказалось не более как ложная тревога.

   Единственное оружие, которое я здесь видел, были уже описанные копья с наконечником из обсидиана или твердого дерева (кажется, внешний слой древесины Caryota). Замечательно, что они не имеют лука и не знают его употребления, потому что когда я, желая убедиться в отсутствии этого оружия, думая, что рисунок может быть не понят, сказал моему слуге сделать небольшой и показал его употребление, туземцы смотрели на него, как на игрушку, и не соединяли никакого понятия с ним²⁸. Я не счел нужным настаивать на выгодах во многих случаях такого снаряда перед копьем; у них пока и копья достаточно, чтобы кончать свои ссоры, а европейские тредоры не замедлят познакомить их с преимуществами огнестрельного оружия. Это случится очень и даже очень скоро, так как в числе груза, которым нагружена шкуна, имеются для раздачи тредорам порох, ружья и даже небольшие пушки - предметы, которые им надлежит ввести в употребление, а также стараться сделать спрос на них по возможности большим для выгоды своих патронов в Сингапуре, которым дешево достаются тысячи ружей, вышедших из употребления в Европе, где благодаря процветанию игры в войну и "вооруженного мира" мода на этот инструмент часто меняется {Было бы достойною гуманности мерою международного права запретить на островах Тихого океана ввоз и распространение тредорами пороха, огнестрельного оружия и спиртных напитков. Эта негативная мера может иметь более влияния на сохранение туземного населения, чем ввоз миссионеров и молитвенников.}. Замечательный факт, что у меланезийского населения островов Адмиралтейства лук, характеристичное для этого племени оружие, неизвестен, сообщен уже другими путешественниками {Т. Waitz. Op. cit. Th. 6. S. 598.}, и я только могу подтвердить здесь положительно для этого берега (южного) его верность, которая оставалась как бы сомнительною²⁹.

   На возвратном пути в деревню Пуби я остановился около группы туземцев, занятых обделкою столбов довольно большой (общественной) хижины, которая еще стояла, но казалась очень ветхою. Средний столб был значительно <более> украшен, чем оба боковых, у которых капители были одинаковы³¹.

   Можно было заметить, что маленькие, очень плохого достоинства железные инструменты почти что вытеснили здесь старые топоры, которые делались из обточенных раковин. Кроме маленького железного топора европейской конструкции, куски железа, тщательно обточенные, были прикреплены к рукояткам старого образца. Несмотря на плохие инструменты³¹, столбы были замечательно хорошо обделаны; для окончательной полировки, которою они занимались, когда я подошел к ним, служили обломки разных раковин и большие сухие листья хлебного дерева, которыми они терли дерево, посыпая поверхность его мелким песком. Я до сих пор не упомянул, что туземцы здесь не знакомы с табаком; они не только отказывались от сигар и трубок, которые им предлагали, но отворачивались и отходили в сторону, от табачного дыма. Я также не видал у них кавы (Piper methysticum); зато они употребляют пинанг в значительном количестве, но только одни взрослые; дети и молодые женщины имеют зубы белые³².

   Возвращаясь на шкуну вечером, в темноте, я понадеялся на крепость платформы туземной пироги и, ступив на край ее, попал по колено в воду, и, вероятно, пришлось бы выкупаться, если <бы> я не успел ухватиться за вовремя кинутый со шкуны конец.

   Июня 2. Вчерашняя ножная ванна или гулянье на солнце, или обе причины вместе заставили меня пролежать весь день вследствие лихорадки в форме сильнейшей невралгии.

   Июня 3. Снялись утром, оставив в деревне Пуби одного из тредоров, уроженца северной Италии, по имени Пальди, который обещал мне прислать словарь, который он поневоле должен будет составить, и ответы на несколько письменно оставленных ему вопросов, которые могут быть легко отвечены, но не иначе, как оставаясь жить несколько времени между туземцами.

  

  

   Июня 4. Северный берег о. Тауи {Об имени Тауи, туземном имени о. Адмиралтейства, будет говорено ниже, в письме об о. Агомес, <или> Хермит, где я узнал его.}, или о. Адмиралтейства. Подошли утром к небольшому островку, который был отделен довольно широким проливом от главного острова; северный берег последнего горист и имеет более привлекательный вид, чем юго-восточный, однообразный вследствие своей низменности. Горы здесь невысоки, вряд ли выше 1500 ф.; они не образуют цепи, а стоят отдельно или соединены группами. Отсутствие высокой сплошной цепи гор важно относительно населения острова {В Новой Гвинее, например (в местностях, мною посещенных), туземцы не селятся в горах выше 1500 ф., и горные хребты представляют непроходимые рубежи распространения туземцев во внутрь и сношения с соседними народностями.}, и здесь можно предположить, что внутри, как и по берегам, он заселен. На островке оказалась большая деревня, и к нам выехало много пирог, как только мы зашли за риф. Туземцы здесь не отличались физически от жителей юго-восточной оконечности острова; единственные отличия были: они носили менее украшений и менее кричали, чем последние. Я отправился на большой остров и, предшествуемый и сопровождаемый туземцами, которые встретили шлюбку, пошел в деревню.

   По крутой тропинке поднялись мы на холм, где расположена была деревня. Грунт был глинистый, а тропинка, по случаю бывшего ночью сильного дождя, очень скользка. Перешагнув через невысокий забор, который перегораживал дорогу (род порога против свиней), мы очутились на открытом месте, вокруг которого расположены были хижины. Вся деревня состояла из таких групп хижин, стоящих вокруг небольших площадок, соединенных между собою тропинками,- расположение, напомнившее мне деревни Новой Гвинеи (Берега Маклая). Деревня имела опрятный вид, хижины постройкою отличались от виденных на южном берегу; ни одна не стояла, как там, на сваях, и хижины здесь не имели отдельных стен, а крыша опускалась до земли; план их (у земли) был круг или овал; в первом случае крыша была остроконечна, во втором кончалась коротким коньком {Хижины эти совпадают по внешней форме с хижинами жителей островов Торресова пролива, которые изображает на некоторых таблицах Юкс (J. B. Jukes. Narrative of the Surveying Voyage of H. M. S. Fly. 1842-1846. Vol. II. London, 1847).} ³³. И здесь, как и в деревнях Лонеу и Пуби (на юго-восточном берегу), лежали под навесами барумы разной величины. Меня привели в одну хижину, которая была больше других и служила местом собрания мужчин. Внутренность ее представляла овал, и она освещалась единственною низкою (не выше 1 м), но широкою дверью; в крыше вдоль конька находилось небольшое отверстие для дыма; на полках у стен стояли табиры разных форм, горшки и т. п.; ряды черепов рыб, черепах, кускусов, нижние челюсти свиней, нанизанные рядами, красовались, привешенные в разных местах.

   Что особенно удивило меня и что в первый раз мне приходилось видеть в папуасской хижине, была мебель: низкие, но широкие скамьи, род кушеток, широких, но немного коротких, если лечь на них, с небольшою спинкою (или деревянною подушкою) для головы. Туземцы не расположились на земле, а уселись, поджав ноги, на этих скамьях. Мне указали на самую большую с резною спинкою. Мне захотелось узнать, как называются на туземном диалекте эти скамьи; я тщетно пытался выразить мимикою мое желание, но не мог подыскать "выражения жестами" простого вопроса: "Как зовут?" Я невольно вспомнил при этом, как часто я бывал в подобном положении первое время пребывания на Берегу Маклая, пока мне не удалось узнать случайно {И это выражение, как и большинство важных слов (особенно глаголов), я узнал, подслушивая разговор туземцев. До того счастливого случая я имел обыкновение, находясь в обществе туземцев, класть ряд предметов перед собою и один за другим называть его по-русски. Обыкновенно один из толпы или все хором, поняв, в чем дело, говорили мне соответственные туземные имена, хотя не обходилось при этом без частых недоразумений. Здесь же это средство не помогло - меня не поняли.} выражение: "Как зовут?". После неудавшейся попытки добиться названия скамей, я обошел деревню, заглянул в одну из семейных хижин, которые были вообще меньше первой, общественной. Она имела два входа с противоположных сторон, весьма низких и узких, посередине (поперек) была перегородка, которая разделяла хижину так, что по сторонам у стен были прохо