Успенский Глеб Иванович - Письма, Страница 14 - Книги

которая осуждает литературу и сулит журавля в небе, - либо ничего не пишет, либо пишет то, что никто не читает. В "Сев<ерном> же вестнике" собралось у Вас положительно все мало-мальски талантливое, и все это обречено изничтожиться, превратиться в ничто, если будет свои произведения носить в руки цензуры, т. е. литературной полиции, и добровольно просить ее запретить всякую свободную мысль.

Не сердитесь на это письмо и не обижайте напрасно невиноватых, а если у Вас есть возможность, связи, знакомства, - хлопочите о выходе из-под цензуры, и тогда дельные статьи Н<иколая> Конст<антиновича> - вроде ст<атьи> о Сергиевском - будут помещаться в "С<еверяом> вес<тнике>" вместо пустяков. Задело примутся и все Ваши сотрудники и будут работать гораздо лучше, чем гениальные Воропоновы или еще там какие мужи. Всем есть что сказать и написать, - беда в том, что именно этого-то и нельзя сделать.

Не смею я входить, мешаться в Ваши планы. Я только хочу сказать: уверены ли Вы, что "Сев<ерный> вестн<ик>", оставаясь под цензурой и обзаведясь какими-либо новыми сотрудниками, будет иметь больше успеха, чем теперь?

"Русское богатство", несмотря на участие Льва Толстого и на всевозможные поддержки в денежном отношении, - умирает, п<отому> ч<то> под цензурой, т. е. потому, что обязано (как и "Сев<ерный> вестн<ик>") не отвечать на предъявляемые обществом литературе требования и может только ходить вокруг да около.

"Дело" подцензурное также окончило свои дни, поглотив множество денег напрасно. Напротив, плюгавый "Наблюдатель" идет и умирать не хочет. Но он не под цензурой.

Нет, Анна Михайловна! Оставьте напрасные личные для Вас неприятности и постарайтесь, если можно, искоренить главного виновника - цензуру. Вот хороший журнал "Юрид<ический> вестн<ик>", но он без цензуры. Словом, - что ни возьми, все хорошо, когда миновало литературного околоточного и участка. Щедрин не пишет в "Сев<ерном> вестн<ике>" единственно только потому, что он под цензурой.

Таким образом, вот где все горе "Сев<ерного> вестн<ика>", Ваше и всех Ваших сотрудников и всех Ваших читателей.

Относительно всех сотрудников "С<еверного> вестн<ика>" могу сказать по совести: все делали то, что только было возможно. И я вполне уверен, что Вы с этим согласитесь, а потому и оканчиваю это письмо заявлением Вам моего искреннего уважения.

Г. Успенский.

178

В. М. СОБОЛЕВСКОМУ

<Между 17 и 25 марта 1888 г., Москва>

Милый Василий Михайлович!

Что прикажете делать? Не пойду сегодня к Толстому-то; сделаю это завтра, в тот же час. Сегодня пойду к Пругавину и Златавратскому: Завтра все утро буду дома, - только забегу к Вам рано, пить чай, - потом в 7 ч<асов> пойду к Толстому, а от него, если не будет каких изменений, к В<иктору> А<лександровичу>. Теперь же никак не могу. Этот день лишний - не беда. Так вот какой оборот, - а идти насильно - никакого не будет толка.

Ваш Г. Успенский.

174

В. М. СОБОЛЕВСКОМУ

<Между 18 и 25 марта 1888 г., Москва>

Василий Михайлович!

Вчера я, как пришел из Эрмитажа, лег отдохнуть и проспал до 5 часов утра, а затем повернулся на другой бок и проспал до 8-ми. И москов<ский> и петерб<ургский> хмель из меня вышел. Сейчас иду к Толстому, оттуда к Вам.

Ваш Г. У.

175

А. М. ЕВРЕИНОВОЙ

<Конец марта - начало апреля 1888 г., Петербург>

Анна Михайловна! Глубоко благодарю Вас за вчерашнее письмо: оно сняло с моей души совершенно незаслуженное мной огорчение, и я со спокойной совестью могу оставаться в "Сев<ерном> вестн<ике>" в тех же безобидных отношениях, как это было до сих пор. Большая и искренняя Вам благодарность. Вы делаете мне важное предложение относительно более близких отнош<ений> к редакции и товариществу "Сев<ерного> вестн<ика>". И за это я искренно благодарен, - но я прошу Вас дать мне время до осени, и тогда я, быть может, получу возможность говорить с Вами об этом деле положительно. Теперь в течение трех-четырех месяцев я положительно бы желал обдумать только свои литературные и всякие дела. Юбилей и адреса провели в моей жизни значительный след, и мне надобно на время отстать от срочной журнальной работы, сообразить, в чем я погрешил, отстал, чего недодумал и что надо бы делать. Кроме того, до осени есть у меня некоторые неотложные обязательства- исправление почти всех 10 томов, словом, есть много мусорной работы и над книгами и над своими душевными делами. Всему этому я отдам все время до сентября. А вот в сентябре, когда в журнале начнется более острая деятельность, я приду к Вам, и тогда можно будет поговорить обо всем подробно. Пока ж будьте уверены, что осенью мои работы будут в "С<еверном> вестн<ике>" попрежнему. Относительно сборника Гаршину я уж ответил Якову Вас<ильевичу> Абр<амову> и статью дам, непременно дам, только надобно знать число. Сию же минуту я сижу над статьей о Гаршине для "Русских ведомостей", - спешу, и работа многосложная. Пытаюсь по возможности подробно выследить причину этой загадочной смерти. Хочу написать о нем без всяких фраз и запоздалых признаний в любви. Есть у меня о нем и личные воспоминания и один момент знаменательный для того, чтобы понять качество нервного расстр<ойства> Гаршина. Какие бы постановления Ваше собрание ни сделало, я охотно им подчинюсь, а Як<ов> Вас<ильевич> мне передаст о них.

Так вот, многоуважаемая Анна Мих<айловна>, дайте мне отдохнуть, одуматься до осени, я крепко утомлен в настоящие минуты.

Преданный Вам Г. Успенский.

176

В. А. ГОЛЬЦЕВУ

<Начало апреля 1888 г., д. Сябринцы>

Виктор Александрович! Прилагаю главу вторую третьего отрывка. Теперь осталось еще только две, которые в самом скором времени будут в ред<акции> "Рус<ской> мысли". Нехватает только одной статьи, последней главы второго отрывка. Я прошу Вас, когда будете в "Русских ведомостях", пересмотрите, пожалуйста, январские NoNo прошлого года, и там есть фельетон; называющийся "Человек, доверившийся бумаге" или, кажется, "Мещанин Данков", так как он и есть действующее лицо рассказа. Так вот, этот фельетон необходим мне теперь. Будьте добры, не откажите вырезать его и прислать мне в Чудово, - я исправлю и тогда сдам в "Рус<скую> мысль" весь оригинал. Кроме этого, необходимо окончательно приготовить все мои томы для издания. Я думал, что пока будет довольно 4-х, кот<орые> я сдал уже давно, и что я постепенно летом буду присылать их в исправленном виде, - но оказывается, что необходимо всё. Печатают сразу два тома в двух типографиях, один том нач<ат> с первого, другой с 6-го, и так идет параллельно. Листы первые уже есть.

Не знаю, напечатали ли в ред<акции> "Рус<ских> вед<омостей>" мою статейку о Гаршине. Если нет, прочтите ее, пожалуйста, и, не скрывая недостатков, которые я исправлю, скажите, нельзя ли ее напечатать в "Рус<ской> м<ысли>"?

Затем: когда Вы хотите печатать вторую главу "Писем с дороги"? Я бы хотел ее исправить в корректуре, и если бы ее набрали теперь, то есть хоть до святой, - то я бы уехал, прочитав ее и исправив. Там надобно кой-что выкинуть.

Будьте здоровы. А ведь я все-таки забыл отдать Вам за обед в Эрмитаже! Вот ведь какие со мною бывают эпизоды.

Преданный Вам Г. Успенский.

177

В. М. ЛАВРОВУ

<8 апреля>, пятница <1888 г.>,

Чудово, Н<иколаевской> ж. д.

Вукол Михайлович! Мне оказывается необходимым иметь еще некоторое количество денег, кроме тех, которые я получил от Вас. Чтобы ни в чем не нарушать нашего словесного договора и не обязываться где-нибудь в другом издании, - я написал новый рассказ, который при этом и прилагаю.

В двух-трех местах надобно его поправить, кое-что прибавить, и я бы, конечно, сделал это до посылки его Вам, - но просто не могу сделать этого сейчас, - так я утомлен, а дело надобно решить скоро. С самого приезда из Москвы я сижу над моими десятью томами, которые уже печатаются дешевым изданием, затем я работал над "Письмами с дороги", писал о Гаршине (не знаю, все ли напечатано, что я написал), наконец, писал прилагаемый рассказ. Через два-три дня я буду иметь полную возможность иметь несколько дней свободных, и вот почему я прошу Вас: печатайте этот рассказ в майской книжке "Р<усской> м<ысли>". Отдавайте его теперь же в типографию, чтобы примерно в четверг на страстной я мог иметь его в корректуре. Тогда я самым тщательным образом улучшу его в двух-трех местах и надеюсь, что он не посрамит майской книжки.

Таким образом, если этот рассказ Вы примете, я ничем не нарушу того уговора о работах и о деньгах, который Вам известен, если попрошу Вас дать мне еще 300 р. Эту сумму рассказ покроет, - следовательно, долгу моего не прибавится, а может быть, и убавится даже немного. Мне же это крайне необходимо, и 300 р. я бы желал иметь не позже среды на страстной неделе.

Затем, Вукол Михайлович, еще бы я желал, вот чего: чтобы "Письма с дороги", главы II и III печатались бы сразу в июле, - и дальнейшие мои работы пойдут в таком порядке.

В августе - не будет ничего. Это месяц всяких хлопот. Но в сентябре будет непременно 3 листа новых очерков "Проступки господина Купона". В октябре - не будет. В ноябре, декабре и январе будет непременно (ежемесячно в общей сложности) по 2 печ<атных> листа. Я и теперь не знаю, что писать и что будет, но положительно необходимо начать совсем новым образом, надобно отдохнуть. Позвольте же мне теперь дописать то, что задумано раньше. Снимите с моей души тяготу старых тем и печатайте рассказ в мае, а письма в июле.

Относительно же денег будет так:

В мае, в августе, в декабре ред<акция> "Русск<ой> мысли" высылает мне по 250 р., а во все остальные: июнь, июль, сентябрь, октябрь, ноябрь,- только по 200. У меня будет еще подспорье, так что этого будет достаточно.

Простите, ради бога, за все эти мелочи. Мне необходимо в точности знать мое будущее, чтобы нынешнее лето не только отдохнуть, а обдумать хорошенько продолжение моего дела.

Затем будьте вполне уверены, что я отдам Вам решительно все, что только буду считать лучшим из моих работ, и ничем не нарушу того, что здесь написано.

Буду ждать Вашего ответа уже в Петербурге.

(Вас<ильевский> Остр<ов>, 11 л., д. 30).

Будьте здоровы, на просьбу мою не смотрите сурово и верьте, что я всячески готов за добро платить добром же.

Ваш Г. Успенский.

178

В. А. ГОЛЬЦЕВУ

Чудово, 12 апр<еля 18>88 г.

Виктор Александрович!

Вот, наконец, и конец! Слава богу. Из примечания в конце Вы увидите, как я думаю продолжать. Следующие письма будут уже совершенно новые, и я прошу Вас, сделайте милость, похлопочите, чтобы 2-я и 3 главы были напечатаны сразу, в мае. С плеч бы долой! Если их тянуть все лето, - ведь это наскучит ужасно. Если бы теперь же набрали, то я мог бы прочитать корректуру до отъезда, - а это было бы хорошо. Продолжение этих писем будет называться "Проступки господина Купона (Письма с дороги)", и если бы Вы напечатали всё сразу в мае, то к июню Вы бы имели первое письмо, - а второе в сентябре, и т. д. Первое новое письмо загладило бы неприятное чтение перепечаток. Похлопочите, пожалуйста. Я знаю, что говорю, и Вы уж мне поверьте.

Преданный Вам Г. Успенский.

179

С. А. РАППОПОРТУ

18 апр<еля 18>88 г. СПб.

Вас<ильевский> Остр<ов>,

11 линия, д. 30, к. 8

Милостивый государь

г. Раппопорт!

Письмо Ваше и предложение подарить мне Вашу рукопись доставили мне большое удовольствие. Сделайте милость, пришлите мне эту рукопись, а я уж подумаю и напишу Вам, как с ней быть. Во всяком случае, всё что в ней есть существенного - ни в коем случае не пропадет для публики. Душевно благодарю Вас, с нетерпением жду посылки и крепко жму Вашу руку.

Глеб Успенский.

180

Я. В. АБРАМОВУ

<3 мая 1888 г., Петербург>

Дорогой Яков Васильевич!

Простите меня за беспокойство, которое я хочу Вам сию минуту сделать. Прилагаю пакет, который Вы можете распечатать и прочитать, что я пишу Гайдебурову. Если Вы сами найдете, что предложение мое не сумбурное, то, пожалуйста, не откажите ему передать очерки и письмо, - Вы с ним видитесь часто, если же оно вообще неподходящее, - то я получу очерки обратно. Я хотел в "Сев<ерный> вестн<ику>" дать 5 таких очерков и 6-й объяснительный (т. е. литературные воспоминания) с тем, чтобы они все разом (около 6-ти печ<атных> л<истов" были напечатаны в августе. Но об этом податель поговорит лично с Вами. Сделайте милость, не откажите черкнуть мне ответ - я пробуду всю среду. А если бы можно было повидаться, то я был бы душевно рад. Я теперь занят постоянно. Надобно ехать и непременно, во что бы то ни стало, за границу, так что я положительно не имею минуты свободной.

Искренно Вам преданный

Г. Успенский.

3 мая <18>88 г.

181

Г. А. МАЧТЕТУ

<4 мая 1888 г., Петербург>

Дорогой Григорий Александрович!

Не приду сегодня ни под каким видом: измучился над корректурой рассказа в "Русскую мысль", которая есть просто писанье вновь, а бросить не могу. Если Вы ко мне зайдете сегодня, - я рад, и это мне не помешает нисколько. Если Вам нельзя, то я завтра весь день с Вами, пойдем к Михайловскому, и с 10 ч. утра я свободен совершенно. Не поленитесь сделать одно: напишите Ваш адрес и пришлите с посыльным. Вас<ильевский> Остр<ов>, 11 л., д. 30, кв. 8. А лучше приходите ко мне.

Крепко жму Вашу руку.

Г. Успенский.

Если я сегодня приду, - то не кончу работы, а это для меня просто гибель, так как я решительно изнурен работой. Сколько я работал это время, если бы Вы знали! Никто меня не пожалеет!

Виктория Ивановна!

Будьте здоровы! Всего хорошего!

Г. У.

182

В. А. ГОЛЬЦЕВУ

<Начало мая 1888 г., д. Сябринцы>

Большое, большое Вам спасибо, Виктор Александрович, за все, что Вы для меня сделали. Глубоко, искренно благодарен Вам!

Теперь настоятельно прошу Вас сказать мне без всякой церемонии: удобно ли печатать "Письма с дороги"? Не возбудит ли это в литератур<ных> кружках неблагоприятных толков? Если так,- то их надобно прекратить печатанием и сумму, взятую под них, разделить на те ежемесячные получения, которые я надеюсь получать с мая, убавив их соответственно взятым под письма деньгам. Словом, если письма неудобны, - то не надо их печатать, а как-нибудь иначе поправить дело.

Если же печатать, то всю вторую главу пропустить, а прямо третью - и довольно. Примечание в конце третьей надобно уничтожить. Но матерьял я прошу Вас сохранить, он нужен для моего 10-го тома.

Рассказ можете печатать когда угодно, но я должен иметь его в корректуре не меньше как 3 дня. И когда бы Вы его ни напечатали, - все-таки без моей корректуры невозможно.

Вот что я Вам скажу еще в высшей степени любопытное, но пусть оно будет только между нами; Н. К. Михайловский, кажется, склоняется к мысли дать свою работу для "Русской мысли". И, право, это было бы до чрезвычайности хорошо. Я бы похлопотал по этому делу охотно, если бы точно знал, какие условия редакция считает для себя наиболее благоприятными от этого сотрудничества? Т. е.: в каких отношениях должен быть Н<иколай> К<онстантинович> к ред<акции>, чтобы не стеснять ни ее, ни себя?

Ответьте мне, пожалуйста, на это. Тогда осенние книжки "Р<усской> м<ысли>" можно бы сделать несколько поживей, чем где бы то ни было в других изданиях.

Еще раз благодарю Вас от всей души.

Г. Успенский.

183

В. А. ГОЛЬЦЕВУ

<Начало мая 1888 г., д. Сябринцы>

Виктор Александрович! Я вчера написал Вам несколько опрометчивое письмо относительно Мих<айловского>. Вышло как будто я уже почти уверен в его желании сотрудничать. Боюсь, как бы из этого не вышло мне неприятного, но вполне надеюсь, что не выйдет, так как пока это дело между нами только. Но вот что было бы хорошо сделать: Вукол Мих<айлович> будет на днях в Петербурге, и в Петербурге же теперь Шелгунов; остановился он в Пале-Рояле, там же, где Михайловский. Пусть бы Вукол Мих<айлович> чрез Шелгунова прямо завел речь о том, чтобы Мих<айловский> давал в "Р<усскую> м<ысль>" свои статьи, а я тогда всячески поддержу это дело. Ведь это дело важное. Пусть же В<укол> М<ихайлович>, как приедет в Петербург, так и заговорит об этом с Шелгуновым, и все это можно будет решить теперь же, а это очень важно. А то мое прошлое письмо может показаться как бы предложением уже сотрудн<ичества> Мих<айловского>, на что я не имею права. Я знаю одно - что его можно устроить, - и что сам он не предложит его, а нужно ему предложить и лучше всего чрез Шелгунова.

Могу ли я в IV главе (первого отрывка "Писем с дороги"), которая уж набрана, сделать одну чрезвычайно важную и необходимую даже вставку? Ответа Вашего буду ждать на этой же неделе, в Чудове.

Григ<орию> Ал<ександровичу> мой поклон.

Г. Успенский.

P. S. Если Вы хотите делать это дело теперь же, то пусть В<укол> М<ихайлович> телеграфирует мне, когда поедет в Петербург. Я к нему приеду. Телеграф<ировать> надо также в Чудово.

184

В. А. ГОЛЬЦЕВУ

<Первая половина мая 1888 г., Петербург>

Многоуважаемый Виктор Александрович! Что же Вы мне ничего не скажете по поводу того, что я Вам писал:

1) Как и когда будут печататься "Письма с дороги", и согласны ли Вы их сократить, напр<имер>, IV гл<аву> 1-ой статьи.

2) Не берет ли "Русская мысль" на себя непроизводительного расхода, печатая эти письма, и может быть, она делает это скрепя сердце? Тогда ведь надобно прекратить это, и можно сделать все иначе.

3) Не отдумала ли "Рус<ская> мысль" выдавать мне ежемесячно 250 р. (я убавил на некот<орые> месяцы до 200) в счет работ, как было условлено. Если письма будут напечатаны, то сию минуту за мной нет долга (кроме 1000 р., кот<орые> я просил подождать год, ввиду того, что буду иметь 2500 р. за одиннадцатый будущий том от Сибирякова).

4) Если же "Русская мысль" не может этого сделать, то, пожалуйста, известите меня, и я придумаю что-нибудь иное. Мне положительно нельзя оставаться в неведении. Я теперь так утомлен, что сил моих нет. Примите же во внимание, что этот год для меня исключительный, во всех отношениях изнурительный. В "Русской мысли" с майским рассказом написано не менее 7 листов (с сентября) да переработок около 7 л<истов>. В "Рус<ских> вед<омостях>" с августа 4 фельетона - 2 1/2 листа. В "Неделе" 1 л<ист>, в "Сев<ерном> вестнике" с сентября ежемесячно не менее 12 печ<атных> листов, а с цензурными помарками и все 15. Кроме того, я перечитал и исправил к изданию 250 листов моих 10-ти томов, - это работа не маленькая. Да волнения с моими праздниками и адресами и тысячи личных затруднений, которые свалились на мою голову как на грех в этот же год, - все это меня просто изнурило. Я сейчас не могу взять в руки пера. Вот почему я поставил "Р<усскую> м<ысль>" в такое затруднение с моим рассказом последним. Я забыл еще сказать, что 2 переработки из старых газет даны мною в "Неделю" (будут в августе), листа два. Сосчитайте и скажите, пожалуйста, чьи это силы вынесут? Сосчитайте все это, вы увидите, что 12 л<истов> для меня облегчение и что я выполню это дело не как-нибудь.

Вот почему я настоятельно прошу Вас либо прямо известить меня телеграммой, что "Рус<ская> мысль" не может принять на себя этого расхода, или ж выслать мне первые 250 р. (в июне 200, в июле тоже, а в августе опять 250 и затем двести) в Петербург на имя Александры Вас<ильевны> Успенской: Вас<ильевский> Остр<ов>, 11 л., д. 30, кв. 8. Осенью у меня будут не такие вещи, какие я могу едва-едва писать теперь.

Я слышал, что Вы уже вошли в какие-то соглашения с Н. К. Михайловским. Рад этому душевно, и Вам большая, большая честь в этом деле!

Преданный Вам Г. Успенский.

185

В. М. ЛАВРОВУ

<Первая половина мая 1888 г., Петербург>

Многоуважаемый

Вукол Михайлович!

До сих пор я не получил оттисков "Писем с дороги". Оттиски, присланные Вами мне раньше, возвратились в Москву потому, что у меня все время не было паспорта, и в участке не могли засвидетельствовать моей личности. Мой паспорт был в Одессе, оставленный в канц<елярии> градон<ачальника> при выдаче мне заграничн<сго> паспорта. Так вот в получении моего паспорта обратно и протянулось все время, так как я едва-едва получил его в конце апреля месяца, со всевозможными затруднениями и путаницами. Затем я желал бы, чтобы оттиски присылались просто под бандеролью.

Затем, Вукол Михайлович, я бы желал поскорее ехать.

Не претендуйте на меня, что мои работы плохи и небрежны. Я так утомлен, что положительно едва-едва могу держать перо. Одно домашнее дело осложнило 'мои расчеты и задержало поездку. Но осенью я исправлю все свои теперешние путаницы. У меня есть хороший план работы, за которую я не могу взяться теперь.

Я отлично понимаю, что Вы делаете мне все время самые искренние одолжения и прямо снисходите к моим просьбам поддержать меня и легко бы могли обойтись без моих работ и трат на меня. Я все это прекрасно понимаю, искренно и глубоко благодарю, но прошу Вас уж до конца поддержать меня именно так, как было условлено. Если Вы сосчитаете, сколько мне пришлось "работать с сентября месяца по 1-ое мая, т. е. в течение 9-ти месяцев, то, уверяю Вас, Вам покажется странным, как я мог еще хоть кой-как вынести этот труд. В "Сев<ерном> вестн<ике>" ежемесячно в течение восьми месяцев были мои работы, всего около - 13 л<истов>. В "Русской мысли" (вместе с расск<азом> для мая) - около 7 1/2 листов да переработано около 7 же. В "Русских ведом<остях>" 4 фельетона, в общей сложности не менее 2 1/2 листов, 1 л<ист> в "Неделе", да еще туда я отдал 2 рассказа (переделки для 10-го тома) в феврале еще, и они будут напечатаны в августе - 1 1/2 листа. Кроме того, я привел в порядок все 10 томов моих книг, а ведь это, кроме терзания за все прошлое, за все недомолвки, ошибки, недописки, - труд утомительный. Так вот, в течение 9 месяцев я написал около 24 печ<атных> листов оригинала да около 9 листов переработок и исправил около 250 печ<атных> листов моих книг. Во все это время я был постоянно волнуем неожиданным мне юбилием, адресами, депутациями, - словом, Вы видите, что было от чего устать. Такую массу работы надобно было предпринять вследствие неудачной поездки в Болгарию, кот<орая> стоила много денег и ничего не могла принести. Ведь когда я ездил, семья должала; и вот нужно было работать из всех сил. Немудрено, что и ослабеваешь головой, нервами, всем. Вот отчего мои последние работы и слабы. Надобно мне ехать, не писать до сентября, и я прошу Вас не изменять нашего условия относительно ежемесячной выдачи, которую я убавил на июнь, июль и затем на осень. Не беспокойтесь, я не выйду из пределов уговора ни на одну лишнюю копейку и выполню все что обещал.

Жду Вашего ответа и за все сделанное душевно, искренно благодарю.

Ваш Успенский.

Вас<ильевский> Остр<ов>, 11 л., д. 30, кв. 8.

186

В. М. СОБОЛЕВСКОМУ

<17 мая 1888 г., Петербург>

Дорогой мой Василий Михайлович!

Посылаю Вам начало маленькой статейки о чудеснейшей книжке, которая заставляет думать о множестве удив<ительных> вещей. Как только я ее допишу, так чрез день или два буду в Москве, и хотел бы Вас видеть, да боюсь, что Вы будете в Клину, и еще боюсь, что если бы я поехал в Клин, то Вас бы не застал. Впрочем, я разыщу Вас. Не знаю, куда мне ехать: за границу или в Сибирь к переселенцам и с переселенцами? А так "отдыхать" зря, - не могу, тоска смертная. В Сибирь любопытно, - но мрачно, чортова яма, холод, и вообще я поустал от мужика, его бороды, лаптей и вообще всего этого голодного и холодного. Больно смотреть, и голова отказывается мучиться об этом, просто утомилась. А за границу - тоже не знаю, будет ли толк.

Вот об этом и поговорим. Книжка, о которой пишу,- превосходная. Какой чудесный свет от нее на будущее, и все ведь дело точное, строгое. Посмотрите, как ею заинтересуются. О ней много разговору, но надо говорить пообстоятельней. Грубо как-то я стал писать, - обалдел и устал.

Крепко целую Вас.

Г. Успенский.

17 мая <18>88 г.

187

Ф. Д. НЕФЕДОВУ

26 мая 1888 г. <д. Сябринцы>

Филипп Диомидович! Простите, что так поздно отвечаю на Ваше любезное и радушное письмо. Искреннее Вам спасибо! Ваше приветствие я принимаю с особенным удовольствием: сами Вы знаете, что такое литературный труд, да еще такой поистине изнурительный, как мой. Я ведь без передышки писал чуть не день и ночь, а последние годы дошел до полного изнурения. Я думаю, что это все видели, и рад душевно, что снисходят этому.

Осенью выйдет дешевое издание моих книг <Ш частей 3 руб.>, и Вы, конечно, получите полный экземпляр тотчас по выходе. Будьте здоровы, поправляйтесь. Большое спасибо еще раз.

Ваш Г. Успенский.

188

С. А. РАППОПОРТУ

<26 мая 1888 г., д. Сябринцы>

Любезнейший г-н Раппопорт!

Ваши рукописи я получил только вчера, уже по вторичной повестке, так как все время меня не было в Петербурге. О шахтах я еще не читал, но душевно благодарю Вас за этот подарок. Очерки "В кабаке" и "За Урал" прочитал тотчас же и нахожу их положительно прекрасными, умными, дельными и справедливыми. Только местами неправилен язык. Очевидно, язык малороссийский, который Вам пришлось перевести по-русски - это вообще дело трудное, но все-таки необходимо поправить. Кроме того, рассказ "Кабак", - я думаю, во-1-х, надобно не делить на две вещи, а соединить их (не переделывая сцен в рассказе, - это даже оригинально) и <кой> в чем сократить, а кой в чем дополнить. Дополнить необходимо, сказать несколько слов о местности, где стоит этот кабак, о рабочем населении города н о том, каким образом и отчего выходят такие горькие пьяницы. Вы, я думаю, можете очень хорошо знать жизнь этих несчастных "до" кабака, надобно же об этом сказать несколько слов. Сцены все хороши, просто потрясающи.

О переселенцах я буду через день-два говорить с ред<акцией> "Русской мысли". Их можно печатать и сейчас, если только у них есть место. Обыкновенно на лето, когда все редакционные люди уезжают, оставляется готовый материал на 2-3 книги - ничего нового никто сунуть туда не может.

Из Москвы я Вам напишу еще подробней. Теперь же скажу одно: не робейте: хорошо, умно Вы пишете. Так и надо писать. Но надобно не спешить и некоторое время, до осенних месяцев, - подождать торопиться печатать.

Пока же больше сказать Вам ничего не могу, а из Москвы напишу.

Будьте здоровы.

Г. Успенский.

189

Я. В. АБРАМОВУ

<Май 1888 г., Петербург>

Дорогой Яков Васильевич!

Вчера г. Баранцевич просил меня принять участие в Сборнике памяти Гаршина, который издает их компания. Дело в том, что их именно и обременяет, как они говорят, то, что все участвующие в двух сборниках разделились как бы на две партии, тогда как все они участвовали в работах со всеми теми, кто участв<овал> и в "Сев<ерном> вестн<ике>". Вы писали в "Наблюд<ателе>", где писал и Ясинский, Баранцевич писал в "Сев<ерном> вестнике", где и Короленко, и я, и т. д. Словом, нет никакого резона делиться на партии ввиду одной цели - собрать деньги на памятник Гаршина. Если же будет два издания и, таким обр<азом>, закрепится некоторым образом литерат<урное> несогласие,- то ведь оно будет продолжаться и дальше, - одна партия будет расхваливать свой сборник, а другая-защищать сбой и т. д. Словом, ни тот, ни другой сборник не возобладает один над другим, и количество покупателей разобьется на две половины, то есть - для одного и для другого сборника их будет мало. В их сбор<ник> - обещ<али> В. Г. Короленко и Н. К. Михайловский, Г. А. Мачтет. Ведь это, пожалуй, и отзовется плохо.

Так вот, чтобы покончить с могущим быть недоразумением и чтобы сборник был один и покупался бы как одно издание, - то есть сохранил бы всех покупателей, а не половину для одного сб<орника> и полов<ину> для другого,- предполагается сойтись обеим партиям на следующем: 1) Как "Сев<ерный> вестн<ик>", так и те, другие, издают каждый свой сборник так, как они задуманы, каждый с своими сотрудн<иками>, рисунками и т. д.

2) Но оба сборника, во-1-х, носят одно название "Красный цветок", во-2-х, печатаются в одном формате, одним шрифтом и размером букв в листе и 3) делятся на два тома. "Красный цветок", сбор<ник> в память Гарш<ина> в двух томах, цена такая-то. Продаются оба тома вместе нераздельно. И если их напечатать в умеренном количестве экземпляров, хотя и по высокой цене, - то они, наверно, разойдутся. Ведь цель общая, - для памят<ника> Гаршина или для капитала его имени (я не знаю хор<ошо>). От "Сев<ерного> вестн<ика>" вести пер<еговоры> будете Вы, а от них Баранцевич. Он и живет от Вас близко.

Обдумайте, пожалуйста, это, посоветуйтесь. На каждом томе можно означить "под ред<акцией> такого-то", и будьте добры ответить на это письмо не мне, а прямо Баранцевичу; ответьте коротко: такое-то предложение (пункты 1, 2 и 3) принимаем или не принимаем, - вот и все,

Будьте здоровы.

Преданный Вам

Г. Успенский.

P. S. Крайняя надобность знать имя и отечество Мурашкинцева. Забыл совсем. Пожалуйста, ответьте с этим же посыльным, которому заплачено уже.

Г. У.

190

А. В. УСПЕНСКОЙ

Нижний, 4 июня <1888 г.>

Сейчас только добрался до Нижнего (ехал чрез Рязань по Оке пароходом) и сейчас же уезжаю дальше. Буду писать из Перми. Деньги должны быть завтра или в понедельник, - а теперь вот какое дело: перед самым отъездом в Москву из Чудова я получил прилагаемое при сем письмо от председ<ателя> нов<огородского> крестьян<ского> банка и ответил ему, что рад бы тотчас быть у наго, да уезжаю, и рекомендовал ему познакомиться с Бередниковым, которого Петр Михайлович знает. Пусть Петр Михайлович прочтет письмо, даже покажет его Бередникову и попросит его принять участие в председателе банка, помочь ему. Для этого Бередников должен бы был сам быть деликатным и зайти к нему на квартиру в Новгороде. Я написал председателю и о Петре Михайловиче - есть, мол, человек, который может ему пригодиться летом. Пусть же Бередников съездит к председателю, скажет ему, что он Успенского знает, что председатель нуждается в людях, знающих местные условия жизни, и скажет, что он, как земский деятель, готов служить чем может. Он же упомянет и о Петре Михайловиче, которому может найтись очень хорошее и интересное дело на лето.

И ведь как на грех: какое бы мне-то было дело превосходное, если бы я так не был измучен чорт знает чем, бессмыслицей, - и не поставлен в необходимость куда-то постоянно ехать.

Не знаю, какая это будет поездка. Теперь мне невыносимо скучно. Всё нумера да трактирные половые всю жизнь. Если мне будет еще хуже на душе, то я возвращусь и возьму место в новогор<одском> банке крестьянском.

До свидания, всех крепко целую.

Г. Успенский.

191

В. М. СОБОЛЕВСКОМУ

Казань, 8 июня, <1888 г.>

Дорогой Василий Михайлович!

Посылаю Вам первое письмо и заранее не хвастаюсь им. Но надо же с чего-нибудь начать, лиха беда начало, а потом, я думаю, будет и лучше. Главное, что я необыкновенно утомлен духом моим. Видите, как плетусь? Только в Казани, - но это потому, что устаю ужасно; в Нижнем два дня не мог встать с постели. Может быть, и хорошо это. Теперь в Казани я уж мог сесть за работу, а завтра 9-го, еду в Пермь. Меня пока берет раздумье - ехать ли туда? Соблазнительнейшие вещи прочитал я сегодня в газетах о Семеновском уезде, и меня туда тянет неумолимо. Эта поездка была бы мне по душе более, чем в чортову Сибирь. До чего-нибудь решительного я должен непременно додуматься в самом скором времени и завтра должен решить: куда я еду? Завтра же поэтому я буду писать Вам еще; а Вы, если только будете уезжать из Москвы, устройте, пожалуйста, чтобы я знал, с кем буду иметь дело - с А<лександром> С<ергеевичем> или с кем другим? Я буду писать много, но не знаю, из Сибири ли. Если Вы уедете, не дождавшись моего второго письма, - то пошлите мне <в> Пермь до востребования телеграмму: "Посылайте статьи такому-то".

Если Вы это первое письмо напечатаете, т. е. решитесь печатать, то также не откажите телеграфировать в Пермь - "печатаем", больше ничего. Все эти расходы из моего гонорара, пожалуйста. В Перми и в Сибири я буду, только, может быть, не сейчас. Словом, еще не знаю до завтра. До завтра, милый В<асилий> М<ихайлович>! Крепко Вас целую.

Г. Успенский.

192

В. А. ГОЛЬЦЕВУ

Казань, 8 июня 1888 г.

Виктор Александрович! Сейчас уезжаю в чортово место - Сибирь и не знаю, доеду ли туда. Не откажите в моей небольшой просьбе. Когда выйдет июньская книга и если там будет мой рассказ "Взбрело в башку", то, пожалуйста, не высылайте этого No ни в Петербург, ни в Чудово, а такоюе и оттисков этого рассказа, а то и другое перешлите мне в Пермь, до востребования.

Видите, в чем дело. В этом рассказе под именем Олимпиады изображена супруга Кривенко, которая у нас в Чудове живет. Она бы и не прочитала этого никогда, да наши знакомые ей прочтут, и выйдет чорт знает что. А кроме моего экземпляра в Чудове нет. От этого-то и рассказ бледен, что нельзя было разойтись, - а то бы он мог быть любопытным.

Не откажите мне в этой покорной просьбе. Надеюсь, что жена моя уже получила деньги, и приношу Вам искреннюю благодарность.

Будьте здоровы!

Ваш Г. Успенский.

193

А. В. УСПЕНСКОЙ

Казань, 8 июня <18>88 г.

Друг любезный! Мне до того нестерпимо сразу ехать в Сибирь и я так расстроен вообще, что думаю, прежде чем отправиться туда, поехать по Волге, во-1-х, в Саратовскую колонию, а <во->2-х, в одно раскольничье село, где 22 июня праздник чрезв<ычайно> интересный. После же 22 поеду уж в Сибирь, но дальше Тюмени не поеду, и к концу июля буду дома. Пожалуйста, извести меня в Саратов телеграммой до востребования, всё ли у вас хорошо? В самых коротких словах. Пишу мало потому, что только что окончил письмо в "Рус<ские> ведомости". Если получены деньги, то хорошо бы было, если бы их хватило до 7-10 июня, - тогда будет еще руб. 200 вам. Пишите мне подробно все-таки в Пермь, до востребования. Если, паче чаяния, получите в Чудове "Рус<скую> мысль" за июнь - то не давайте ее Людм<иле> Никол<аевне> Крив<енко>. Я ее там коснулся. "Рус<ские> вед<омости>" будут высылать вам в Чудово. Что поделывают ребята? Будет ли у вас возможность поехать с Шурычем на пароходе хоть в Рыбинск, Ярославль, Тверь или Рыбинск - Нижний, потом Москва? Хотел бы, и очень хотел, написать вам всем что-нибудь хорошее, но решительно не могу и ничего хорошего не чувствую и не вижу. Из Саратова буду писать опять.

Крепко вас всех целую.

Г. Успенский.

194

В. И. СОБОЛЕВСКОМУ

<9 июня 1888 г., Казань>

Дорогой Василий Михайлович!

Еду я в Сибирь. Чрез неделю получите еще письмо, второе, а если первое напечатаете, то, пожалуйста, вышлите за него гонорар в Пермь до востребования, почтой конечно.

В первом письме надобно сделать след<ующие> изменения: там есть рассказ о том, что я встретился с богатым промышленником, - этот рассказ надобно весь выбросить. Это крупн<ый> пром<ышленник> нижегород<ский> Булычев, брат певицы, и по разным соображ<ениям> я вижу, что мне могут быть неприятности, если написанное о нем попадется ему на глаза. Пожалуйста, вычеркните.

Кроме того, в последних страницах, где сказано: "еду в Сибирь", надо сказать: "задумал ехать".

Сколько тут интересного, кроме Сибири! Тут бы около Казани и Нижнего надобно прожить все лето,- вот это было бы дело. Но так как это невозможно, то я и еду сейчас на пристань. До свиданья, милый, дорогой Василий Мих<айлович>!

Ваш Г. Успенский.

"Русские ведом<ости>" надобно пересылать теперь в Чудово.

195

А. С. ПОСНИКОВУ

<20 июня 1888 г., Пермь>

Дорогой Александр Сергеевич!

В случае, если из этих двух писем во втором найдутся препятствия, - то вот как надобно поступить, чтобы: из двух писем вышло одно:

Во втором (вновь написанном) надобно оставить все с начала и до 6-ой страницы, где стоят**. А затем с этой страницы и до страницы 17-ой все вон,- до слов "Еще раз позволяю себе". Вместо этих слов прилагаю лоскутик на котором сказано, что надобно вставить, чтобы образовался переход к разговору о Светлом озере; с 17-й же страницы можно печатать все сплошь подряд, зачеркнув в 3-ем письме особое заглавие (переезд и т. д.) и оставив общее заглавие второго нового письма. Только там, где начнется то, что теперь написано в третьем, надобно отделить "тире". Тогда из двух будет одно большое. Выкинутое во 2-м новом письме, ради самого бога, сохраните. Я все это переработаю осенью и о виноватой России напишу в "Р<усскую> м<ысль>" особый этюд. Христом богом прошу Вас, дорогой А<лександр> С<ергеевич>, сохранять мои рукописи; заведите в столе большой пакет и суйте туда все, что написано, но не пошло. Если будет можно, то я сегодня же сяду за окончание третьего письма (оно буд<ет> помечено IV. О немца<х>), если же нет, то пришлю его из Екатеринбурга, где пробуду 1 день. Затем будут письма из Тюмени (2 или 3) и далее с дороги. Не знаю только, ехать ли водой до Томска или же до Омска водой,