Успенский Глеб Иванович - Письма

  

   Вот, друг любезный, я уже почти шесть недель в Париже. Видел я все сколько-нибудь и чем-нибудь замечательное, и теперь мне уже надоело глазеть. Из туриста, который поглазел да уехал и которому больше ничего не надо, я, напротив, желал бы сделаться жителем, иначе пользы мало. Спрашивается: какая необходимость возвращаться в Петербург? И почему нужно тотчас же приниматься за спешную работу, когда она мало чем будет лучше прежней, а главное, за какие грехи мы с тобой наказаны опять петербургской скукой, - чего, впрочем, не дай бог? Поэтому я предлагаю тебе вот что: обдумай и рассуди хорошенько. В Париже жить дешевле я лучше, чем в Петербурге, в Париже жить веселей и легче и есть полная возможность отдохнуть действительно, тогда как в России - мы уж ее довольно знаем. Нам бы следовало прожить здесь по крайней мере год и тогда уж ехать в Россию опять. Поэтому не лучше ли тебе теперь же приехать в Париж, благо беременность не сильна, а на проезд сюда 3 1/2 дня от Ельца; более против дороги в Петербург, тоже из Ельца, на 1 1/2 дня, безвредней для здоровья в 50 раз против поездки в Крапивну по проселочной дороге. Как ты рассудишь? Денег на это надо занять и сразу рублей 500 у Коли и у Ад<ели> Солом<оновны> потому, что если даже мы будем и в Петербурге, то не минуем занять то же по мелочам. На что пошли твои тыщи? На скуку. Здесь 500 р. пойдут на дело. При твоем знании языка француз<ского> я бы писал отличные и интересные корреспонденции, - поверь, что это не шутка и есть о чем писать отсюда. Кроме этих корреспонденции (чего нельзя писать в Петербурге), я бы не стал ничего печатать беллетристического по крайней мере до января, и здесь, вдали от разных дурных влияний Петербурга, я бы написал покойно, не спеша. 500 р. были бы отданы за продажу 4-го тома моих очерков, наконец, за роман, а корреспонденциями мы могли бы жить, совершенно не тревожась в средствах. 500 р. нужно на устройство, на то, чтобы хорошенько уладиться здесь на год, на кормилицу. Здесь обычай отдавать кормить детей "в деревню", - не бойся этого, эти деревни тот же самый Париж, 5, 10 минут по железной дороге, которая идет не по полям, а по улицам с такими же домами, как и парижские. Тогда можно бы было нанять квартиру, как это и бывает, в доме кормилицы, и она бы жила у нас. Каждые четыре часа поезд идет в Париж, и проезд во 2-м классе 4 су, не дороже. Если ты, быть может, получишь со временем свои деньги, - то отдашь этот долг. Не тебе, так другому Коля отдаст их. Если же и не получишь, то, я повторяю, 500 р. мы можем отдать: 1) за продажу 4<-го> тома! 2) за мой роман, который буду готовить к январю! А жить будем корреспонденциями. 400 ф. здесь с тобой, при житье на квартире, очень довольно, а заработать их корреспонденциями ничего нет легче. Рассуди, не волнуясь, и ответь мне. Если ты решишь, то надо решиться скорей. Если нет, то тоже ответь мне теперь же, и тогда я буду иначе налаживать свои дела. Тогда надо будет ехать в Россию и в Париж отправляться уж после родов твоих, а что ехать тебе надо сюда, - это несомненно. Тогда нужно будет прожить до глубокой осени в провинции и работать и за месяц до твоих родов воротиться в Петербург. Я теперь, возвратившись, приготовлю "От<ечественным> з<апискам>" заметки о Париже, листа 3, и два-три маленьких рассказца, - и мы как-нибудь обойдемся. Как ты думаешь? Поверь, что надо сделать, как лучше хочешь ты в настоящую минуту, и, пожалуйста, не думай, чтобы я потом пенял на твое решение - ничуть. Если я даже и возвращусь в Россию, то буду работать с удовольствием в надежде на ребенка и на зимнюю поездку за границу. Отвечай только поскорей.

   О чем я еще не писал тебе в Париже? Переезжать я не намерен до твоего письма никуда. Я переменил теперь комнату: из 2-го этажа переехал в 1-й, комната чище, светлей и не высоко подниматься. Окно выходит на улицу. Мешают только разносчики криком да треск экипажей. Мостовая в нашей улице такая же, как в Петербурге против дома князя Белосельского, а не макадам, по которому решительно нет никакого звука от езды. Треск этот весьма надоедает, и при открытом окне надо орать во всю глотку. После холодов и хорошей нежаркой погоды - вдруг начались смертельные жары. Теперь вот, когда я пишу, я должен почти задвинуть занавески, так что в комнате едва светло, солнце у меня с 12 до 5 часов, самый жар. Я здесь уже купался, но дорого, 1 фр. 25 сантимов раз. Нечего говорить, что купальни - это целые дворцы на Сене, - громадные, роскошные. Купаться надо в особенных панталонах коротеньких. Здесь есть за Парижем деревня Буживаль, где в Сене купаются мужчины и женщины вместе, но в особого рода костюмах. Это бывает по воскресеньям. Я не видал еще этого места. Недавно я ездил за город, в Шаронтон. Это место похоже на деревню, на Богословское, только улицы - мостовые, дома - каменные этажа по четыре, а мосты - железные, - но дома расставлены друг от друга редко, много дерев, лугов, травы. Я был здесь в праздник, когда происходило гулянье вроде нашего адмиралтейского. Только мужики в шляпах и сюртуках, редко блуза. Посреди площади стоял большой балаган с надписью: Бал. Танцы должны были происходить вечером. По сторонам балагана расставлено множество разных развлечений. Тир для стрельбы, причем вместо каменного зайца и пр., как у нас (помнишь, в Лесном),- здесь вместо цели был фонтанчик, подбрасывавший постоянно на самую верхнюю точку свое яйцо. Попасть нужно в яйцо. Потом стояли какие-то щиты деревянные с какой-нибудь рожей, и в рот ей нужно было попасть шаром - вот что-нибудь в этом роде.

   Кто попадал - его сажали на трон, который был тут же. Повсюду лотереи, выигрыши и надувательство. Для девочек игра такая. Становится стул, на стул кладут яйцо. Девочке завязывают глаза, и она с палкой в руках должна подойти и ударить по яйцу. Обыкновенно она зайдет вовсе не туда и промахнется. Иногда попадет по человеку. При мне она съездила по спине полицейского, - и, разумеется, хохот шел ужасный. Но вообще мне эти игры не понравились, так, например, чтобы подзадорить ребятишек, которые все имеют свои деньги, потому что работают, как и взрослые, устраивают игры, где выигравший получает стакан вина. Вино белое, самое грубое. Один из антрепренеров (все эти штуки: бал, лотереи и т. д. содержатся кем-нибудь одним) в какой-нибудь смешной шапке, на которую все мальчики начинают хохотать, ходит с прибаутками между ними и предлагает: не хочет ли кто выпить. Вино отличное. Мальчишки пьют, просят дать брату, который ничего не знает. Антрепр<енер> гов<орит>: приведи брата. И брату дают. Таким образом, мальчики сразу почти все под хмельком и спьяну проматывают деньги на разных пустяках... За большой стакан вина, например, мальчишки должны подняться в гору на з.....е, причем их связывают крепко-накрепко ремнями так, что ни рукой, ни ногой нет возможности пошевелить. На этакие вещи смотреть отвратительно, и я не понимаю, как республиканское правительство не обратит внимания на этих мошенников, которые положительно спаивают детей.

   Кроме вина, они обыкновенно нанимают 2-х - 3-х мальчишек, которые всё выигрывают и больше всех получают вина. Это тоже, как и вино, сильно подзадоривает детей.

   Сейчас прочел твое письмо от 30-го мая. Прости меня, друг любезный, что я так долго оставлял тебя без писем. Право, описывать все эти замечательное? - не опишешь. Надо видеть. Лучше бы всего, ежели бы ты сама была здесь. Как я рад, что ты получила Гюго. Книга эта стоит 7 ф. У меня есть еще несколько дешевых книг по 25 сант. том, которые ты будешь читать с удовольствием. Картинки, которые я послал Коле, я тебе привезу непременно, но лучшие, величиной с этот почтовый лист, того же самого содержания, не беспокойся. А своего портрета я теперь прислать не могу, потому что хорошие - дюжина стоит 30 ср., а мне Некрас<ов> не присылает денег, и я теперь не могу тратить такую сумму, да, кроме того, по случаю жаров положительно нужно шить парусинное платье. Здесь народ простой. Мужчины сидят на бульварах в кафе без сюртуков, на Итальянском бульваре это так же принято, как у нас не снимать сюртука. Вообще, ежели бы ты была здесь, - право, было бы хорошо. Просто пройди по бульвару, и то 4-5 часов ни малейшей скуки, напротив, не заметишь, как пройдут.

   Сообрази.

   Волков, с которым я послал книгу, - это вовсе не тот, который знаком с Симоновой. Это - технолог, очень добрый, простой, но необыкновенно деревянный человек. Он только что женился и повез свою жену в Лондон и Париж, не зная ни слова по-ан<глийски> и по-французски. А из Парижа поехал с женой прямо в Пинегу, на завод. Эта перспектива ошеломила ее, и она все время ходила здесь, как мертвая. Она занималась в Петербурге литографией и хорошо работала в "Иллюстрации". С этим господином я никуда не решался ходить, потому что везде мы производили путаницу. Придем в ресторан (Волков ведет меня знакомить с ресторанами), начинает заказывать обед на чистом русском языке. - "Суп всем троим!", "Потом рыбы". Лакей ничего не понимает. В карточке ничего не разберешь... Минут 5 идет чорт знает что, наконец, лакей вдруг опомнится и станет подавать, что ему самому придет в голову. Я пообедал с ним раз и с тех пор перестал, а хожу в табль д'от, где блюда для всех одни. В русском ресторане я недавно ел ботвинью с лососиной, но беда в том, что квасу здесь нет, а ботвинью готовят на сидре, яблочное вино, горькое, вкусу никакого, несмотря на то, что и зелень, и лук есть, всё. Щи пишутся в карточке Schtschy - восемь букв. Щи, впрочем, любят и французы, - остального они не едят, дорого и не по вкусу им. Да и я отвык от русской пищи. Есть по кусочкам - это как раз по мне,- и я чувствую себя легко. Как-то я в первые дни приезда съел щей и каши - и два дня точно так же ходил разваленным, как в Петербурге, - сон, лень, чорт знает что.

   К Павлов<скому> приехал Федя с матерью. Он меня с ней не знакомит, и я уверен, что он действительно ее приятель. Я нисколько не навязываюсь на это знакомство. Они скоро уедут, и я останусь один. Довольно скучно. Тем более, что Париж пустеет со дня на день, и надо выезжать куда-нибудь за город.

   Напиши мне, пожалуйста, что-нибудь о романе Боборыкина "Дельцы". Что это такое? Хорошо ли? Интересны ли журнальные заметки Михайловского? Я послал ему журнал "Le Peuple", где работает В. Гюго. Этот журнальчик, по получении денег от Некрасова, я выпишу для тебя. Завтра пошлю к тебе No "Фигаро", с одним процессом, - этот процесс занимает весь Париж, и таких процессов здесь каждый день. По всей Франции теперь больше всего процессов против попов, обвиняемых в изнасиловании. Что они делают, подлецы. Это ужас! За "Фигаро", я думаю, ты заплатишь довольно, коп. 75, да для Ад<ели> Соломоновны пошлю No "Большой свет", жур<нала>, посвящ<енного> высшему обществу. Должно быть, ахинея, - я надеюсь, что вы посмеетесь вместе. С собой я привезу много всяких пустяков, но посылать их теперь, ей-богу, дорого да и невозможно. Например, картинок посылать нельзя, нет ни одного такого конверта. Одних объявлений, которые даром раздаются на улице, - целая куча уже накопилось у меня. Кстати, ежели не решишься ехать, то знай, что я тебе куплю здесь по получении денег часы и цепочку, золотые - это будет стоить 115 фр. - превосходные. У нас это гораздо дороже. Здесь золота бездна, и, напротив, трудно достать бумажек (недавно только открыт размен), - все золото 5 ф. золотом (135 коп.) величиной с наш пятачок. Серебряная же монета в 5 ф. - больше нашего рубля и толще, так что от этих серебряных монет постоянно хочется отделаться. Как-нибудь я пришлю тебе бумажку в 1 фр. Новенькие, очень маленькие, но гораздо проще наших. Отвечай мне, пожалуйста. Сейчас узнал, что кормилица стоит здесь 60 ф. в месяц, 740 ф. в год, то есть 220 рублей. Как ты думаешь, дорого это или нет сравнительно с Петербургом? Мне кажется, что дорого.

   Жара смертная. Я совсем почти задернул занавески и писать устал. Целую тебя, друг мой дорогой. Тюньку поцелуй, я бы его оч<ень> хотел видеть. Как он с собаками? Я, впрочем, сегодня поподробнее справлюсь насчет всех цен у жены Веретенникова и напишу тебе опять вечером. Тогда уж ты мне ответь, прочитавши письмо, которое придет вслед за этим.

  

   Целую тебя, друг. Я здоров.

  

  

  

   Николай Алексеевич! Будьте так добры, не откажите мне выдать за последний очерк, что придется, не вычитая. К маю месяцу я доставлю очерк третий, который к 4 No не успел окончить. В настоящее время я весьма нуждаюсь в деньгах, а к маю, быть может, получу от Солдатенкова за работу, и тогда 5-й очерк можно будет весь учесть за долг.

   Если что можно сделать, то прошу Вас передать деньги Н. К. Михайловскому.

  

   7 апр<еля>.

  

   В сборнике г-жи Якоб и есть мой рассказ, за который мне следует получить руб<лей> 60. Не можете ли Вы прибавить эту сумму к просимой? По получении от г-жи Якоби, после праздника, я тотчас же возвращу Вам эти 60 р. Извините, пожалуйста, за все это, деньги, особливо сегодня, крайне нужны.

  

  

  

   Обращаюсь к Обществу для пособия нуждающихся литераторов с моею покорною просьбою.

   В течение зимы 1865-66 годов я страдал одною из весьма опасных и трудно искоренимых болезней. Лечение было дурное и грубое. Результаты этого неудовлетворительного лечения, сделавшиеся ощутительными в последние три года, весною нынешнего года обнаружились с особенною силою. Я лечился сначала в Петербурге, а потом в провинции, у разных докторов, но как оказалось теперь, лечение это было вовсе не то, какое мне нужно. Ввиду настоятельной необходимости заняться поправлением здоровья, я обращаюсь к Обществу с просьбой оказать мне денежное пособие, так как средств у меня нет. Работы мои, изданные книгопродавцами, уступлены мною на условиях, в денежном отношении ничуть меня не обеспечивающих (4 тома, т. е. 80 печ. листов, - дали мне не более 450 руб. в разное время и небольшими частями), а журнал, в котором я постоянно работал, и без того сделал для меня очень много, особливо в последние годы, когда я мог работать весьма мало.

  

   Невский проспект, близ Морской, д. No 14, кв. No 16.

  

  

  

   Николай Алексеевич! то, что Вы мне предлагаете, - было бы для меня самое лучшее и действительно могло бы дать мне возможность оправиться и одуматься; словом, ничего лучшего я не желал и не желаю, - но вот что происходит со мною. С августа месяца я не обращался к Вам за деньгами, вполне надеясь, что повесть, которою я был занят, - выручит меня, если я сделаю заем. Но когда мне пришлось серьезно засесть за работу, я попал в такую массу хлопот и затруднений домашних, что под давлением их решительно ничего не мог сделать и совершенно испортил все дело. Повесть эта, таким образом, нисколько не выручила меня, и в настоящую минуту дела мои в скверном состоянии. У меня есть небольшие долги, мне надобно перевезти семью вон из города, ибо квартира ужасно дорога и я жил в ней по необходимости, так как перевозить куда-нибудь в Гатчину ребенка зимой - невозможно. Денег же у меня нет. - Что ж мне тут делать? Не поняв Вашего предложения, я обратился к Вам с просьбой, полагая, что если издание выйдет в свет, - то, высчитав елико возможно меньшую предполагаемую выручку, мне можно будет получить в счет ее сколько-нибудь. Я полагаю, что 1000 руб. чистого дохода получить будет можно, и я просил ссудить мне четвертую часть, чтобы с чем-нибудь перегодить трудное время. В мае, в июне и в июле - у нас деньги будут с переводов моей жены, - но теперь поистине я не знаю, откуда я возьму и как развяжусь с моими делами. Мои литературные друзья, я уверен, выручили бы меня, если бы были в состоянии. Так что я еще раз пробую обратиться к Вам. Мне надобно рублей 250, с этими деньгами я тотчас переезжаю в Гатчину и стану приводить мои сочинения в порядок. Так как я никуда в течение лета не уеду, то сам буду следить за их печатанием и исправлять. Из 80 листов напечатанных и 33 не напечатанных я составлю 75 листов в 3 томика. Эти 250 р. будут выручаться вслед за тем, как окупятся печать и бумага,- и затем никаких беспокойств и просьб относительно денег я делать не буду. Уверяю Вас, что я рассчитывал прекратить это клянчанье о деньгах, написав теперь уже испорченную повесть, но едва ли была возможность не испортить ее при моих обстоятельствах. Кроме того, я не буду писать и обещать моих писаний до тех пор, пока найду возможность быть уверенным, что могу заняться этим делом более или менее спокойно, и в течение лета подыщу себе другого рода занятие. Вот в каком виде мои дела и вот какая к Вам просьба. Если Вы можете ее исполнить, - исполните ее теперь, т. е. сегодня или завтра, и потрудитесь известить меня, могу ли я заняться приведением в порядок моих сочинений. Если бы Вы были так добры, что заглянули бы ко мне, я бы показал Вам имеющиеся материалы, что печатать и что нет, - это необходимо сделать при Вашем содействии. Если же Вы ни в каком случае не можете исполнить моей просьбы, то, при всем моем искреннейшем желании стать мало-мальски свободным, я должен неизбежно опять попасть в руки того ж, пожалуй, Базунова, потому что решительно другого исхода нет. Мне ужасно горько, что после 10 лет работы у меня нет условий, при которых бы работа моя могла идти хоть сколько-нибудь лучше; напротив, является полная невозможность продолжать свое дело. Я перед всеми виноват до того, что ходу мне дальше нет никакого. Базунов может выручить 3, 4 т. рублей на моих книгах, а я эти самые тыщи должен Вам и не могу заплатить и заработать, ибо если бы я заработал их, я думаю, мне был бы кредит на 250 рублей. Я ровно ничего не понимаю. Я вполне понимаю, почему Вам трудно увеличить долги мои, и прошу Вас, пожалуйста, не сердитесь на это письмо.

  

   Троицкий переулок, д. No 8, кв. No 11.

  

  

   Имея необходимость в 400 рублях, я прошу Вас исходатайствовать для меня эту сумму из Общества для пособия нуждающимся литераторам, - заимообразно под Вашим поручительством, в котором, надеюсь, Вы мне не откажете, так как Вам известно, что к ноябрю настоящего года готовится издание моих сочинений, которое даст мне возможность уплатить этот долг.

  

  

  

   Николай Алексеич! Если найдете возможным, то сделайте одолжение, позвольте мне какое-нибудь самое незначительное количество денег, во всяком случае не более 20 р. Поверьте, что я сочтусь аккуратно.

  

  

  

   <[.....]> Тут был литературно-музыкальный вечер в "салонах" m-me Вьярдо. Кроткий Николай Степанович (Курочкин) вдруг превратился в льва, когда читал свои стихотворения. Вот человек, который менее всего может изобразить на лице своем гнев. А надо было изобразить. Я взглянул на него из-за двери, когда он читал, - и ужаснулся. Н. С. ощетинился на общество и кричал что-то очень сердито. Тургенев прочел мой рассказ "Ходоки" и прочел превосходно. Я не. присутствовал на чтении, но присутствовал на приготовлении к чтению: Тургенев прорепетировал этот рассказ раз 7-8, изучил, где каким голосом, как и что сказать до мельчайших подробностей. Я из сил выбился слушать его, но зато вышло отлично. Ох, и фокусники же эти сороковые годы! У m-me Вьярдо голосу нет, но уменье петь действительно поражает. Публика была блестящая, и посланник Орлов улыбался Николаю Степановичу благосклонно, когда тот проклинал в своих стихотворениях человечество.

   - Где Вы были? - в необыкновенной тревоге (все это совершалось с ужасно озабоченным видом и с действительной тревогой) обратился ко мне Иван Сергеевич. - Вы имели успех! Вас зовет публика! Где Вы пропали? Я Вас хотел вывести! Ведь Вас звала публика! и т. д.

   "Вычеркните это! А то княгиня Т. будет недовольна!"- "А мерина можно оставить?" - "О, это оставьте". - Вообще оставляли всякое свинство, а вычеркивали "неприятное".

  

  

  

  

   Крайне стеснительные материальные обстоятельства заставляют меня вновь просить Общество для пособия нуждающимся литераторам не отказать в ссуде 300 руб. сроком по 1-ое октября настоящего года. В прошлом году мне было выдано 400 р. заимообразно, и 15 декабря деньги эти возвращены в Общество из редакции "От<ечественных> записок". В исправности взноса просимой мною в настоящее время суммы я могу представить ручательство трех членов Общества - г-д Скабичевского А. М., Лесевича В. В. и Н. К. Михайловского.

  

   В случае согласия Общества на выдачу просимой мною ссуды прошу передать ее А. М. Скабичевскому, который и перешлет ее мне.

  

   15 марта <18>75 года,

  

  

  

   Дорогой Андрей Васильевич,- тысячу раз прошу у Вас прощения как за Антонову, так и за то, что не доставил работы. С Антоновой не знаю, что делать, с работой - идет туго, задачу забрал трудную, а главное, ведь, ей-богу, не бывает минуты покою - надо жить, есть, пить, кругом должен - просто ужасное положение. Но начало повести я пришлю Вам через неделю непременно и тогда по получении и одобрении Вами ее в цензурном и других отношениях - если будете в состоянии, то дайте Антоновой к святой руб<лей> 50 денег. Теперь же прямо напишите ей, что так как Вы не получили от меня никаких работ, то отказываетесь от всяких за меня поручительств и просите оставить Вас в покое. Я ей пишу сегодня основательное письмо.

   1-й No "Библиотеки" я дал Тургеневу, - что скажет он о переводах и о Григорьеве - напишу Вам.

   3-й номер хорош, но вот какое дело - я бы не помещал таких вещей, как "Не вынесла"; действительно, не вынесешь этой муки из-за рублей и на таком количестве страниц. А заплатили Вы за нее рублей 100, наверное,- поэтому вот мой совет. Отдел беллетристики сделать преимущественно переводным, уделяя не более 1 1/2 или 2-х листов для оригинальной, - и то если хороша - и для 2-3 стихов без подписи, а затем лучше всего воспользоваться отделом библиографии, - это превосходный отдел -он вмещает в себе всё решительно, все самые животрепещущие вопросы. Его разделить на две части: Новые книги, или нет, лучше один отдел (Вы увидите почему) под назв<анием> "Обзор журналов и новых книг" за такой-то месяц. 1) Беллетристика. Роман Толстого. Рассказать роман и перепечатать лучшие страницы; Вы имеете право на 1 печ. лист. Повесть Щедрина,- то же самое и лучшие места. Проступок аб<бата> Мурэ - то же самое. Отдельным изданием вышли такие-то книги по беллетристике. - Изложить самое лучшее, что есть в каждой. Затем "Современное обозрение", и здесь извлечение из всех совр<Семенных> обозрений всех толстых журналов и т. д. Такой отдел, если и займет листа 4 печ. в месяц, то будет ведь полон хорошей пищи. Словом, в этом отделе необходимо передать все, что в вышедших в течение месяца журналах и книгах сказано было интересного и хорошего. Поверьте, этот отдел будет стоить повести "Не вынесла". В самом деле, какое драматическое положение: учитель, жена, дети и целое семейство родителей живут на 28 рублей!!! Что же бы было, если бы на 20? И какое счастие, если бы на 35 р. 50 к. Сейчас видно, что писал В. Н. Никитин. В обзоре Григорьева о Гейне - все пахнет переводом, - ни строчки своей, разве в одном только месте, о любви, да и то, может быть, не его. Но так и надо писать обозрения, о которых я говорю. Если Вы согласны со мной, то с удовольствием буду работать в этом роде по 15 р. за лист и, если хотите, напишу о двух вещах, о романе Толстого и об аб<бате> Мурэ. Григорьев пусть пишет о Присяжных-крестьянах, рассказывая, что есть в них существенного, и, например, о каких-нибудь отдельных изданиях. Вы берете обзор такого отдела в журн<але>, как современное обозрение; отвечайте, пожалуйста, по этому поводу. Мы переезжаем на другую квартиру, к самой окраине Парижа, к Булонскому лесу, в отей или отейль, - подробный адрес не знаю, хотя уже намята квартира, - с водой, газом, приспособленным и освещать и варить кушанье, - за 11 руб. в месяц,- 3 ком<наты>, кухня, погреб и пр. Но жить будет скучно, - перед носом лес и виадук железн<ой> дороги. Пустыня. Там у меня будет маленькая отдельная каморка, где я буду усердно работать. Теперь у меня нет ничего подобного. Поставьте Ваш письменный стол в переднюю к самой входной двери, и Вы будете иметь понятие, где я помещаюсь и удобно ли мне.

   Как нелеп Прок<офий> Васил<ьевич>! Ведь он пропадет в Петербурге. Он не может расстаться с семьей, точно его присутствие с разодранным в клочья духом может принести ей удовольствие. Если бы он расстался на 3 месяца, и то бы, воротившись, он был другой и мог бы быть и для Борьки и для Кольки гораздо приятней и полезней. Софья Ивановна да Софья Ивановна - ведь, наконец, действительно дойдешь до такой простоты, что голым будешь ездить с голым Колькой на руках по Невскому и по Литейной. Если бы у него было 100 руб., т. е. 350 фр<анков>, он бы прожил здесь очень долго - вот счет: кв<артира> - 12 фр<анков> в месяц, стол - 30, свечи, табак, прачка - 20 фр<анков>, итого 62 фр<анка>, ну 80 фр<анков>, - так и то 3 месяца с дорогой сюда. Скажите ему это, пожалуйста. Ведь издохнет вместе с Софьей Ивановной.

   Рассказы Кладеля - все в таком роде. А. В. пошлет Вам их еще 2, - "Нази" лучше всех. Теперь она переводит для Вас роман Кларти, новый, печатающийся ч Temps, затем имеются в виду еще два - Фабра и Мало. Если что будет лучшее - разумеется, примемся тотчас. Отн<осительно> Альф<онса> Доде, Тургенев обещал вытребовать от него самого журнальные отзывы о нем. Я буду у Турген<ева> завтра, в пятницу, и если получу отзывы, то тотчас же вышлю. В сущности, А. Доде весьма узколоб, - но у него есть живые черты, которые только и дороги в нем, в остальном он слаб, т. е. по мысли.

   Надо бы написать о русском спектакле в театре Вантадур, и у меня лежит совсем готовая корреспонденция,- но, увы, не принимает цензура, да и она мне стала неинтересна, так что не хочется и посылать никуда, - я ее озаглавил Варварка в Вантадуре. Одна из московской труппы, Пушкова, певица, положительно гремит в Париже.

   Кланяйтесь всем, кто этого заслуживает, но, напротив, тем, кто не заслуживает этого, - не свидетельствуйте никакого почтения.

  

   Пишите нам на старую кв<артиру>: Rue Colisee, No 46.

  

  

  

   Андрей Васильевич! На днях Вы непременно, непременно и непременно получите мою статью. Назыв<ается> она Из памятной книжки. Я решил все, что думано и что есть у меня в башке теперь, привести в некоторый порядок и печатать так, как думается в самой разнооб<разной> форме, не прибегая к крайне стеснительным в наст<оящее> вр<емя> формам повести, очерка. Тут будет и очерк, и сценка, и размышление, - приведенные, как я сказал, в некоторый порядок, т. е. расположенные так, чтобы читатель знал, почему этот очерк следует за этой сценой. Я пришлю Вам на 2 листа, на июнь - лист и на июль, - хотите печатайте теперь, хотите - в августе, но я предполагаю под назв<анием> Из памятной книжки - издать книгой, предварительно напечатав ее у Вас. Тут будет при случае и Париж, и деревня, и Петербург. С романом мне некогда возиться, и я решился - кончить с этого рода работой.

   Затем, сию минуту писать о Золя, как я хотел, и о французской литературе я не могу. Но осенью я с великим удовольствием займусь этим делом, и Вы вполне можете рассчитывать на меня. Кроме того, у Вашей "Библиотеки" по части немецкой литературы будет сотрудник, более деятельный, чем Григорьев. Завтра или послезавтра я пришлю Вам статью под названием: Фриц Рейтер, немецкий народный писатель вроде Решетникова, с переводом нескольких его рассказов. Я пришлю 1-ю половину, вторая, с рассказами, пишется. Автор ее Клеменц, которого Григорьев знает. А знаете что, кажется, Григорьев не терял денег в Вильно, - я имею данные. Что это значит? Дело г<......>е, но я его разузнаю в подробности. Очень может быть, что тут что-нибудь не так.

   К<леменц>, про которого я говорю, действительно знает немецкую литературу как нельзя лучше, он знает в ней все мышиные норки и крайне рад работать, - он теперь здесь и относительно вознаграждения может ждать, лишь бы знать, что статья поместится. Его труды, разумеется, не помешают и работам Григорьева. За лист хорошо бы ему платить руб<лей> 20, словом то же, что Григорьеву. Поверьте - с осени мы жестоко примемся работать. У меня порой на душе становится совсем светло, да и у всех, хотя поминутно видишь гадость и гадость, но этих минут у меня давно-давно не было. Да здравствует Григорьев! Он посадил меня на хлеб, на воду и - что же? Я отрезвел, похудел, потерял жир и живот,- и прозреваю временами... Серьезно, Григ<орьев> - мой спаситель. Он меня так ошарашил, что я действительно очнулся, лучше чем от зельц<ерской> воды. Душевно благодарен ему.

   Моя статья о Золя будет называться: Брем и Золя. Последним романом он завершил картину фр<анцузского> об<щества>, т. е. не французского, а всякого общества при настоящих условиях жизни, и кончил провозглашением, т. е. не нашел ничего лучше, - скотины, животного (Дезирэ). У него удивительный зверинец больных животных от Тюльери до крестьянской избы. Вот почему я беру Брема.

  

   Андрей Вас<ильевич!> По окончании "Ф<рица> Р<ейтера>" будет 2-й этюд: Гервег и т. д.

   Общее название им придумайте сами. Помещайте прямо в библиографию под назв<анием>: Библиогр<афия> немец<кой> лит<ературы> или Очерки сов<ременной> немец<кой> лите<ратуры>. Оч<ерк> 1. "Ф<р>иц> Р<ейтер>". Как хотите. Что нужно, выбросите. Во второй половине статьи будут переведены некоторые очерки Ф. Р<ейтера>.

  

  

  

   Милый Андрей Васильевич! Посылаем Вам при этом начало нового романа Г. Мало, который, как я думаю, очень выгоден для привлечения подписчиков, да и написан тоже очень недурно. Этот роман обещает (как гласят буквально > саженные объявления, развешенные по всему городу) коснуться всех сторон парижской жизни, от царей до нищих. Я бы даже советовал Вам напечатать хорошую публикацию в газетах, что, мол, с июля "Библиотека общ<едоступная>" будет печатать большой (действ<ительно> б<олыной" роман Г. Мало (Всесв<етный> тр<актир>", и тут же объявить о полугодовой подписке, увеличив слегка цену. Этот роман, кроме того, по-моему, очень выгоден для отдельной продажи. Посылаю то, что вышло; он начал выходить только на днях, и через каждые 4 дня будем присылать по стольку же.

   5-ю книжку "Биб<лиотеки>" получили оч<ень> поздно, только вчера. Она становится все лучше и лучше, но еще много нужно, чтобы стать журналом. Во 1-х, ни под каким видом не печатайте таких стихов, - это просто чорт знает что за вздор. Во 2-х, Катрель - весь выезжает на фарсах и звукоподражаниях, и переводить его так, чтобы можно было читать, - очень трудно. Кроме того, во всем рассказе нет ни одного знака препинания, да и вообще знаки препинания соблюдаются плохо, а это, уверяю Вас, очень важная штука. Добрые люди держат по 8 корректур, для того чтобы в рукописи было соблюдено все - и внешнее и внутреннее для впечатления. Я не рекомендую Вам этих 8 корректур, - а все-таки не мешало бы повелеть гг. корректорам типографии быть потщательнее. Но стихи Ольхина, Круглова - это бог знает что! Стихов Ольхина нигде ни за какие деньги не напечатают, - зачем же это делает "Библиотека". П<отому> ч<то> Ольхин хороший человек? Я в этом не сомневаюсь, но он может быть полезен Вам в другом отделе журнала, а не здесь. Если нужны стихи, то их надо доставать от Плещеева, Михаловского, Минаева <и> пр.- купить у них по 2 стихотвор<ения>, и этого хватит на полгода. Затем, если Вы серьезно хотите поставить "Библиотеку" на настоящую ногу, - то я бы Вам советовал прежде всего организовать дело как можно прочнее. Для организации же, по-моему, требуется, во-первых, сговориться относительно направления журнала и подобрать человек 2-х (никак не больше, и незачем это), - которые бы и составляли редакцию, каждый делая свое дело. Цель издания, по-моему, - конкуренция с таким, например, изданием, как "Дело", и это тем удобнее, что цена "Библиотеки" ниже - а сотрудники могут быть и из "Дела" и из других журналов, - т. е. выбор больше и разнообразнее. Вы сами возьмете беллетристический отдел; другой - возьмет отдел под назв<анием> "Литературное обозрение", в который должна войти, во 1-х, литературная критика (например, разбор Печерск<ого> "В лесах"), разбор мелких литературных вещей и статьи по поводу современных русских и европейских вопросов жизни, - которые должны писаться тоже под общим названием. 2) Библиографии, так как, кажется, отдела хроники у Вас нет. Этот 2-й отдел литературного обозрения должен быть разделен между двумя лицами, из которых одно ведет исключ<ительно> литературную критику и библиографию, а другое - библиографию по вопросам общественным русским и загранич<ным>. Для литер<атурной> критики у Вас есть господ<ин>, пишущий о типах бест<енденциозной> белл<етристики>, - для библиографии общественной или сами оставайтесь, или подыщите человека (Ядринцева, Шашкова), который и будет входить в сношения с множеством лиц, которые будут писать по этому отделу.

   Вы же, заведующий беллетрист<ическим> отделом, в течение нынешнего лета войдите в сношения со Смирновой, с Наумовым, со Старостиным (в "Деле"), даже с Летневым, - и заручитесь от них работами (дайте денег, если нужно), хотя к сентябрю. Также добудьте рублей на 100 стихов от Плещеева, Михаловского и т. д., переведите сами хорошую английскую вещь, напр<имер> Гринвуда (нов<ая> книга), и когда все это будет запасено, - с сентября сразу выступайте на литературную сцену и тотчас же рассылайте объявление о подписке на будущий год. Уверяю Вас, я не сомневаюсь в успехе.

   По этому плану вот как мне представляется должен выйти журнал (примерно).

   Например:

  

  

   I. Очерк Смирновой или Наумова.

   II. Стихотв<орение> А. Плещеева.

   III. Ром<ан> Гринвуда или Жженкинса (всякий раз непр<еменно> целую вещь).

   IV. Америк<анский> очерк Мачтета.

   V. Компиляция Прок<опия> Васильевича - ну, хоть о Берне.

   VI. Мой рассказ.

   VII. Стихи Минаева

   и VIII. В приложении - роман Андре Лео: Большие надежды маленького буржуа.

  

  

   I. Темного царства нет и никогда не было. Критическая статья по поводу романа из народной жизни А. Печерского "В лесах" - того же, кто о Смирновой.

  

  

   1) Дант, в пер. Минаева (литератур<ная> библиография), Пр<окопий> Вас<ильевич>. 2) Очерки и рассказы Суворина (лит<ературная> библиография), Пр<окопий> Вас<ильевич> или т<от> же, кто См<ирновой>. 3) Отчеты комиссии по рабоч<ему> вопросу (обществ<енная> библиография и в то же время внутреннее обозрение). Ядринцев. 4) Десятилетие суд<ебной> реф<ормы> - К. Арсеньева (обществ<енная> библиография и продолжение вопросов вну-тр<енней> жизни, касаясь чего угодно), - это хоть Ольхину).5) Георг Гервег (назв<ание> книги по-немецки), обозрение движения мысли в Германии. Сотр<удник> есть. 6) "Les ordures de Paris" (обозрение новых книг; обозрение обществ<енной> жизни во Франции). 7) Английская книга (и по поводу англ<ийской> литер<атуры> и жизни), Вы. И - фельетон - если будет кому писать.

   Если выкинуть из 1-го отдела статьи 2, да во втором помещать в каждой книжке по 1 загранич<ному> обозр<ению>, то и тогда отличная все-таки выйдет книга. Если даже переводов сделать до 18 листов, то есть 2 и три приложения.

   Итак, во-первых, Вы - хозяин беллетр<истического> отдела, положим, Шашков - библиография по общ<ественным> вопросам. Критик, что п<исал> о См<ирновой>, - литературная библиография, и больше ничего не нужно (Прок<опий> Вас<ильевич> может действовать во всех отделах), - иначе будет толкотня, давка и выйдет ч<орт> зн<ает> что.

   К Вам поступают все беллетр<иcтические> статьи, повести, рассказы, стихи, ориг<инальные> и перев<одные>. К Шашкову - все, что по вопр<осам> русск<ой> жизни, - корреспонденции и т. д., все это он должен облечь в настоящую форму, подогнать под назв<ание> книги. Сюда же корресп<онденции> рус<ские> и иностр<анные>. Этот отдел я бы сам взял с удов<ольствием>, но я скажу ниже, почему я не могу,

   И критику - вся литературная библиография.

   Вот как я смотрю на это дело. Если Вы найдете одного челов<ека> для всего литер<атурного> обозр<ения> - ему надо дать 1200 р. в год жалов<ания>, кроме полистн<ой> платы, и себе Вы тоже положите жалованье, за переводы тоже получайте отдельно. Поверьте, что если все это будет сделано хорошо и сразу, - дело Ваше выиграно вполне и сразу. Здесь в настоящую минуту ред<актор> "Знания" Гольдсмит. Я говорил с ним. Они убили без толку 25 000 р. на журнал и теперь еще не получают ни коп<ейки>, - именно оттого, что сначала не было все организовано, - а были приятели, хорошие люди и пр. Такая правильность и прочность организации держит и "От<ечественные> з<аписки>" и "Дело" и тотчас же привлечет новые силы и даст журналу жизнь.

   Я все ждал Вашего подробного письма и, не дождавшись, пишу Вам. Относительно себя я Вам скажу следующее: я бы с громадным удовольствием принялся работать для журнала и знаю, как сделать это дело, как поставить его на ноги, - но мне теперь нельзя еще жить в Петербурге, - пот<ому> что у меня долги, которые меня сию же минуту затормошат. Но я сделаю все, что могу. Во 1-х, относит<ельно> переводного отдела с франц<узского>, будьте сов<ершенно> уверены, что получите лучшее, что есть. Тургенев дал мне слово указывать все, что есть замечательного. (Я от него сию минуту получил письмо из Карлсбада.) Хроника парижской жизни (под видом иностр<анной> библиографии) будет вестись, если то нужно, одним из образованнейших молодых людей, и за интерес ее я Вам ручаюсь; хроника германской жизни - у Вас уже есть сотрудник, о котором Вы не судите по Рейтеру, - в Париже нет или трудно достать немец<кие> материалы, - но который с осени будет жить в Лейпциге - в центре литерат<урного> рынка и будет работать добросовестно и интересно. Затем я сам все, что ни напишу, - все будет принадлежать Вам, - но мне необходимо июнь, июль и август провести в России, в деревне. Это для меня необходимо, как воздух, это не отдых, я отдохнул в Париже и окреп окончательно, и я теперь ищу случая облечь мои мысли в плоть и кровь, - мне нужно видеть, жить среди самой настоящей русской народной жизни. Повторяю - это не отдых, а именно настоящее дело. Если Вы только верите этому и сочувствуете мне, то- я прошу Вас помочь мне в этом деле. Для поездки в Россию мне нужно 350 р. с<еребром>, 150 р. я оставляю А<лександре> В<асильевне>. а с двумястами уеду, не заезжая ни в Питер, ни в Москву, прямо к брату в лес, у которого возьму лошадь и отправлюсь по Дону. Я уже ездил однажды, и у меня есть заметки, но их мало. Это степная малотронутая сторона; я буду заниматься этим делом серьезно, основательно - и уверен, что ничто не пропадет для меня, особливо в настоящее время, когда я убедился, что, чтобы выбиться из моего стесненного положения, мне нужно работать и работать. Я теперь очнулся, отрезвел, окреп, - я буду работать много, раз навсегда плюнув и растерев вопросы о личных моих несчастиях. Но без этой основательной поездки я иссохну на чужой стороне и боюсь сорваться снова. Если Вы пришлете мне 350 руб., то я, в уплату их, пошлю Вам на днях два очерка (3-й, готовый для Вас, мне жаль пускать в том виде, как он есть, мне надо обновить его новыми впечатлениями). Назначайте ему какую хотите цену, - но все, что не оплатится, будет покрываться моими дальнейшими раб<Ътами> пополам: половину - в долг, половину - мне. К сентябрю я обещаюсь Вам доставить работу непременно, прямо из провинции, - а затем опять уеду за границу на осень, откуда и буду писать. Тем временем будет выходить в св<ет> собр<ание> моих сочинений с предисловием, в котором будут даны некоторые очень простые объяснения критикам, напр<имер> Ткачеву, который бранит меня, видя упадок и не зная, что то, что издано мною в 1875 году, - писано не в 75, а в 62 и 63 - 12 лет назад, - а помещено в книге благодаря мошенническим контрактам и условиям издательства. Мне важно покрыть 1000 р. долгу Псков<скому> банку, и я тотчас же возьму ее назад, расплачусь до копейки с Антоновой, и к Рождеству уже буду в Петербурге и могу работать, если Вы не устроитесь гораздо лучше, - вместе с Вами. Вот что я намерен делать. Если же эта поездка не удастся, - я потеряю, да не могу не потерять ту охоту к труду, которая теперь снова поднялась во мне, как 5-6 лет. Этой поездки я добиваюсь два года, и два года не могу сделать. В прошлом году я достал денег, но чорт меня дернул дать в долг Надеину 1100 р. сереб<ром>, и вследствие этого я все лето и всю осень пропьянствовал в Петер<бурге>. Вместо того, чтобы отдать все сразу, он даст мне 100 р. - я пошлю их А<лександре> В<асильевне> и две недели жду других каждый день, ничего не делая и забирая то 3, то 5 руб., - а через две недели опять даст 100 <руб.>, когда в гостинице уже накопилось полтораста. Ужасное положение. Я не виню его, но знаю и утверждаю, что он был причиной этой непр<оизводительной> тр<аты> денег.

   Отвечайте мне, дорогой А<ндрей> В<асильевич>, на это письмо теперь же. Я пишу о