Успенский Глеб Иванович - Письма

sp; Если можете выдать" эти деньги, то вручите их Ник. Конст. Михайловскому, - он перешлет мне их немедля. 20 р. из этих денег прошу удержать для Н. Ст. Курочкина, которому я должен 65 фр.

  

   Paris, Auteuil, rue Chanez, 11.

  

  

  

   Дорогой Андрей Васильевич! Не мог ответить на Ваше письмо тотчас, потому что был в ужасных хлопотах - У меня едва не пропали 200 р. денег, посланные из "От<ечественных> зап<исок>". Нам деньги нужны были необычайно, и с нас всё требовали; пропажа денег в такую минуту была чистой гибелью, и я просто не знал, что делать. Вчера, однако, нашлись они на ст. Сев<ерной> ж. д., и мы заплатили, отдав все, часть своих долгов. Сегодня я могу писать Вам. Я пишу Нотовичу, что я все, что писал Вам, исполню, но только с некоторыми изменениями, т. е. приглашу я сотрудников только лично, - если он хочет, чтобы это было теперь же, то пусть высылает деньги за Кладеля 200 р. и за первый месяц 100 сразу. Я привезу материал на первую книгу и приглашу. Если он не может этого сделать, то пусть высылает 200 р. (ежемесячных) по доставлении материала на 2-ю книгу и по выходе 1-ой - я тогда приеду в сентябре. Сколько я должен писать, - если уж вести дело серьезно, объяснять о Нотовиче и т. д. - какой массе народу. При личном же свидании можно устроить дело сразу. Если он согласен поступить так, то я сделаю, что обещал, если нет - как хочет. Советую и Вам тогда не ждать и продавать ему издание. Если он не согласится на это, то что же будет потом? Вы, продав, дайте нам, пожалуйста, только издать Кладеля, то есть дайте нам 200 р. эти, - а когда книга выйдет (напечатаем в долг) - то из выручки мы отдадим их.

   Если же он согласится, то, пожалуйста, похлопочите, чтобы Ваше участие продолжалось постоянно и никакого выхода из журнала Вас не было возможным или же на самых выгодных условиях. Также и я бы желал, чтобы условия моего участия - за ту плату, какая будет назначена мне теперь, чтобы и эта плата шла, покуда у журнала будет менее 1000 подписчиков, а чтобы потом она обратилась в жалованье, - а работа оплачивалась отдельно, то же, что и всем.

   Утомлен я ужасно за последние годы и прямо даже боюсь думать, что со мной будет... Я так утомлен ужасно, что не знаю, воротится ли ко мне хоть капелька даже прошлогодних сил. Во всяком случае я сделаю над собою все, что еще возможно, чтобы заняться журналом.

  

  

  

   Ввиду начатых А. В. Каменским переговоров с Вами относительно возобновления "Библиотеки", позволяю себе, высказать все, что касается, при издании этого журнала, лично меня.

   Я готов работать в этом журнале только потому, что надеюсь сделать из него издание, крайне, по моему мнению, необходимое; в настоящее время с каждым днем увеличивается масса таких читателей, которых жизнь ставит в необходимость - знать и понимать очень много. Такой читатель большею частию беден, а главное, мало развит, мало образован. Единственное средство для него выйти из затруднительного положения, т. е. узнать, что и как делается на белом свете, - газета, дешевое периодическое издание. Вот такое-то издание я и считаю возможным сделать из "Библиотеки"; несмотря на ее незначительную программу, я считаю возможным за дешевую цену давать читателям книгу, по возможности отвечающую на все вопросы данной минуты; отдел библиографии должен служить этой цели, а матерьялом для него - извлечения из книг, газет и журналов русских и иностранных - таких сведений, какие нужны в данную минуту обществу.

   Ввиду только достижения этой цели, которая одна, по моему мнению, даст ход журналу и даст несомненно, я и готов работать больше других, получая меньше других. Я за мои работы получаю 150 р. за лист, например в "От<ечественных> з<аписках>". - Здесь же, ввиду того, что работа моя будет постоянна, а главное, интересна для меня, я согласен работать за 100 р., предлагаемых мне А. В. Кам<енским>, доставляя ежемесячно не менее 3-х листов.

   Для того, чтобы облегчить трудное дело начала, первые два месяца, за те же 100 р., я обещал А. В. доставить бесплатно и все переводные с французского статьи, - кроме обязательных для меня 3-х листов. В числе этих переводов будет роман, 2 рассказа и письма из Сербии одного француза, по-моему, очень хорошие и могущие идти как путешествия.

   Если, согласно цели, которую я имею в виду, мне будет предоставлена при редактировании журнала некоторая необходимая свобода действия, - то я приглашу от моего имени многих известных писателей, моих товарищей по журнальной работе в "От<ечественных> зап<исках>" и надеюсь, что никто мне из них не откажет. Приглашать их теперь, когда нет журнала, когда я не знаю Вас, Вы не знаете меня, - я не могу. Я обязуюсь сделать это лично, при первом приезде в Петербург, - а в Петербург я намерен ехать в начале сентября; если Вы считаете мой приезд для личных переговоров как с Вами, так и с лицами, которых необходимо пригласить в сотрудники "Библиотеки", так же необходимым, как считаю это необходимым я, то я бы просил Вас выполнить следующее: во 1-х, выслать 200 р. за рассказы Л. Кла-деля - тотчас по получении этого письма; деньги эти необходимы для покупки книг, журналов и заказа переводов и библиографических статей по иностранной литературе, за которые я заплачу сам, - и во 2-х, по получении материалов на 1-ю книгу и по пропуске их цензурой - выслать 100 р. (за 1-й месяц), по получении которых я и приеду в Петербург.

   Если Вам будет это удобно - прошу известить А. В. Каменского теперь же. В особенности это надо знать относительно Кладеля с пред<исловием> И. С. Тургенева, который иначе будет уступлен в другие руки, как это ни жаль.

   Все, что бы Вы пожелали узнать от меня, кроме того, что сказано в этом письме, прошу Вас положиться на ответ А. В. Каменского, на которого я полагаюсь как на самого себя и которого с давних пор знаю за самого честного и благородного человека, крепко преданного литературе.

  

  

  

   <......> Повесть, которую пишу - автобиография, не моя личная, а нечто вроде Л<опатина>. Чего только он не видал на своем веку. Его метало из губернаторских чиновников в острог на Кавказ, с Кавказа в Италию, прямо к битве под Ментоной, к Герцену, потом в Сибирь на три года, потом на Ангару, по которой он плыл тысячу верст, потом в Шенкурск, в Лондон, в Цюрих, в Париж. Он видел все и вся. Это целая поэма. Он знает в совершенстве три языка, умеет говорить с членом парламента, с частным приставом, с мужиком, умеет сам притвориться и частным приставом, и мужиком, и неучем, и в то же время может войти сейчас на кафедру и начать о чем угодно вполне интересную лекцию. Это изумительная натура. Я и думать не могу охватить все это, но уголок я постараюсь взять в свою власть <.......>.

  

  

  

   Бяшечка! Пишу к тебе с дороги из Мюнхена, где приходится стоять 8 часов. Немедленно по приезде напиши мне, как вы доехали, здоров ли Саша. Потом я бы думал, лучше всего ехать тебе в Крапивну, никуда не заезжая. Мои новые очерки, список которых есть у С<нрзб.> - можешь продать хоть Карбасникову за 150 р. с тем, чтобы этим оканчивались все мои дела с ним и разрывался прежний контракт. Я хочу много писать и желал бы хоть 2 месяца думать только о. работе, зная, что ты живешь покойно и без нужды. Свои переводы не продавай, а издай сама. Когда явится роман Тургенева, о котором будет много шуму, тогда книга с его предисловием должна пойти отлично. Напиши, пожалуйста, мне о Саше поподробнее. Перестань волноваться, - ведь, зная, что ты в таком состоянии, и я не имею покойной минуты, хоть и молчу. В этом все и дело. Я еду без особенных затруднений в языке, почти везде говорят по-французски, и не дорого. У меня теперь денег 225 фр. Я проехал 65 фр. - полдороги, стало б<ыть> сто 60 у м<еня> будет по приезде в Белград. Тотчас напишу Баймакову и тебе, -. и ты от него получишь деньги. Я чувствую себя хорошо, потому что надеюсь выработать много денег и прожить зиму в деревне. Если я этого добьюсь - тогда, поверь, между нами не будет никаких неприятностей, как теперь, когда между мной и тобой замешана моя потребность литературной работы, у которой есть свои настоятельные требования; не удовлетворив им, - что я могу делать, о чем говорить, чем жить? Остается распроститься с литературой, пойти в чиновники - и тогда, мож<ет> быть, жизнь пойдет ровней. Но я служить не могу. Стало быть, вместо того, чтобы терпеть нужду и неприятности, без которых нельзя обойтись ни мне, ни тебе (не сочиняю же я их), - потерпи некоторое время жизни в глуши, только не волнуясь, а зная, что мое отсутствие есть та же самая работа, что я точно так же на заработках, как и плотник. Больше не буду говорить об этом и надеюсь, что ты забудешь неприятности, которые я делал тебе. Пожалуйста. С тобой Саша. По приезде в Белград напишу тотчас на имя Симонова.

  

  

  

   Вчера ночью, милый друг Бяшенька, приехали мы в Белград. Мы - я ехал с толпой русских добровольцев от самого Пешта и насмотрелся на них вдоволь. Подробно я напишу в "СПб. вед<омости>" (буду писать сегодня), теперь скажу, что я всю дорогу не знал, куда деться от отвращений, в таком поганом виде явится в Европу этот народ. Что есть хорошего - тоже будет написано. Хорошо только все вообще. В Белград мы приехали ночью, и так как я один не нашел бы места в гостинице, то и пристал к отряду, - меня записали в Санитарный отдел, и ночевал поэтому вместе со всеми в одном номере (7 человек). Белград - хуже самого незнач<ительного> русского губ<ернского> города. Орел, Тула, все это лучше. Елец, даже и тот красивей и чище. Это уездный наш город. Гостиница, в которой я это пишу, - без всяких удобств, точно постоялый двор. Наутро я отправился на почту, - но писем там не оказалось от Баймакова, что меня огорчило. Денег тоже у меня мало, но здесь все дешево. Счет на франки, как в Париже. Мой No стоит 1 фр. в сутки, т. е. одна кровать, в комнате есть еще другая, и ее также могут отдать за франк кому-нибудь другому, но еще покуда никого нет. Русские занимаются здесь пьянством - больше ничем, по кр<айней> м<ере> большинство, - да и делать тут нечего - негде гулять, не на что смотреть. Никто ничего не знает, в Петербурге знают больше, чем здесь. Скука здесь ужасная, - но я буду писать. Я думаю жить в Белграде, - и ездить то туда, то сюда. Сначала буду ездить по окрестностям, где больницы и лазареты. Русских, несмотря на пьянство и свинство, - хвалят за то, что на войне они ведут себя хорошо и не боятся умирать. Я буду писать тебе подробно, теперь я еще ничего не видел, не знаю. Пожалуйста, напиши мне о себе и о Саше. Пожалуйста, даже телеграфируй, если будут деньги, - здоровы ли вы, здоров ли Сашурушка. Если бы мне знать, что все хорошо, то есть, что ты мало-мальски покойна, а Саша здоров, - больше бы ничего не нужно, и я бы этой белградской скукой воспользовался для работы, писал бы множество. Климат здесь отличный, и жара настоящая, летняя. Хожу в одном сюртуке и то постоянно мокрый. Пожалуйста, скажи Михайл<овскому>, что я напишу ему как только отдохну и соображусь. Дорога мне обошлась более 200 фр. Я поехал в 3-м классе - и это-то и дорого. Остановки беспрест<анно> по 3, по 4 и по 8 часов. До Вены я проехал вместо суток почти 3-ое. Везли по Германии в товарных поездах, иной раз попадал не туда, - останавливался в гостиницах (в Мюнхене и Пеште), и это стоило очень дорого, потому что за французские деньги мне давали что хотели, видя, что я языка не знаю. За 20 ф. давали 13 и 14 марок. Наконец, от Мюнхена, чтобы не путаться больше, я стал брать шнельцуг, 2-ой класс (на что я не рассчитывал), и от Мюнхена до Пешта пришлось заплатить франков более 80, да на пароходе до Белграда в 1-м классе, так как второй хуже нашего третьего, и в нем везли наших солдат, набитых битком,- заплатил я около 30 франков. Но здесь все дешево, и я не боюсь ост<аться> без денег. Пожалуйста, пиши мне в Белград Poste restante. Крайне надо мне знать о тебе. Кругом шум - толкутся по коридору наши добровольцы, не зная, что делать, куда идти. Непременно надо работать - иначе скука. В газетах пишут всё лучше, да так и надо. Целую вас, милые мои,

  

  

  

   Позвольте познакомить с Вами моего отличного и старого приятеля Андрея Васильевича Каменского. Быть может, в будущем году мысль о журнале и приведется в исполнение, и А. В. желал бы поговорить с Вами по этому поводу. Кроме того, он и так, просто, интересуется знать Вас, как Г<ермана> А<лександровича> Л<опатина>. Во всяком случае, и Вам, я думаю, будет приятно познакомиться с хорошим человеком, каков А. В. и есть в действительности. О последних петербургских новостях А. В. расскажет Вам, что знает. Опять этот проклятый Петербург. Если бы Вы знали, как он гадок мне - и на беду приходится жить всю зиму!

   Будьте здоровы! З. С. поклон нижайший.

  

  

  

   Сию минуту я получил <сообщение> от г-жи Гризар, близкой знакомой А. П. Хитрова, что он находится в бедственном положении, сидит без копейки в Крашеваце и пишет о своем положении: "о писании теперь и не думаю. Думаю... думаю, как бы добыть хлебца... Живу между небом и землей кое-как, по-нищенски пробиваюсь... Уж и корреспондент, с голоду околевающий!" Привожу это из приложенного {Очень может быть, что письмо это писано раньше его поездки по Дунаю, напечатанной у Вас.} к письму отрывка. Между тем статьи Хитрова помещаются почти в каждом нумере "Пчелы", и, след<овательно>, у А. П. Хитрова есть некоторый заработок. Бога ради, Адриан Викторович, пошлите г. Хитрову денег. Я знаю, он крайне умерен в тратах и решительно добросовестней сотен в двадцать раз больше его получающих корреспондентов делает свое дело. Если бы он не нищенствовал, ведь он бы был единственный корреспондент с места собрания теперешней сербской скупщины.

  

   P. S. Я много виноват перед "Пчелой", ничего не работал. Вот в августе и вообще осенью - все будет поправлено. У меня есть несколько небольших вещей.

   Адрес Хитрова тот же: в Белград, Сем. Ив. Бимбичу, профессору богословия.

  

  

   В бытность мою в Петербурге я узнал от моих знакомых, что между мною, редакцией "Обзора" и г-ном Долининым возникли какие-то весьма крупные неприятности. Несмотря на просьбу мою к очень близким Долинину лицам о том, чтобы он посетил меня (я в Петербурге прожил месяц), г. Долинин не явился, и я, таким образом, не мог узнать, почему я оказываюсь ему должным?

   Но сознаю себя виноватым перед Вами. Нынешней зимой, дав Вам слово писать журн<альные> обозрения, я не полагал, что некоторые, лично меня касающиеся обстоятельства, до такой степени расстроят меня душевно, что я мог бы пренебречь и выгодной и интересной работой, а главное - взятым мной на себя обязательством. Однакож это случилось. На меня напала такая глубокая тоска, что я даже не мог жить в Петербурге, в январе переехал в Гатчино, а в марте совсем оставил Петербург и уехал в Самару. В таком-то состоянии, желая кому-нибудь передать работу, я вошел в переговоры с г. Долининым, который в короткое время надоел мне хуже горькой редьки и показался борзописцем новейшей формации, т. е. человеком, который в один день может написать фельетоны всех газет в империи и никакого утомления от этого не получит. Признаюсь, я уж надумал писать к Вам о нем, когда 1-го марта г. Антонович вышел из "Слова", и один из его знакомых сказал мне, что, вероятно, он бу-лет писать у Вас, так как находился с г. Николадзе в самых хороших отношениях по "Тифлисскому вестнику". Очень может быть, что это были соображения совершенно неосновательные, но я им поверил и уехал в Самару, почти не сомневаясь.

   Не написал же я Вам об этом потому, что не мог, сам не знал, что со мною делается. Прошу Вас чистосердечно простить мне всю эту путаницу.

   В настоящее время я чувствую себя лучше, так как отдыхал целое лето, и вот что предлагаю Вам, чтоб поправить и восстановить Ваши ко мне добрые отношения.

   У меня сложился ряд этюдов под названием Разговоры об Анне Карениной. Если Вы помните этот роман, то согласитесь, что он - богатая тема для изучения современной русской жизни, направления современной русской мысли и русского человека вообще. Всех разговоров (не разговаривающих) четыре: физиолог, славянофил, нигилист и мужик (которого расспрашивают). Материал романа, сообразно профессии или типу разговаривающего, перемешан с матерьялом самой действительности.

   Эту статью я предлагаю без всякого гонорара и прошу только сто оттисков каждой статьи. И затем, если эта вещь удастся, вновь готов работать на прежних условиях, но без прежней небрежности. Получив Ваш ответ, вышлю первое письмо немедленно.

   С Долининым же прошу Вас устроить дело так, чтобы он не считал за мною никаких долгов. Я считаю за собой долг Вам, в 50 р. (за 2 фельетона), 3-й наполовину (там, где пересказ содержания статей) принадлежит Долинину.

   Еще раз прошу извинить меня, верьте тому, что были основательные причины моей небрежности, и остаюсь, ожидая Вашего ответа.

   Адр<ес:>

   Самара.

   По Оренбургской ж. д.,

   станция. Чариковская, Г. И. Усп<енскому>.

  

   1879

  

  

  

   Несколько недель тому назад я написал Вам письмо, в котором чистосердечно просил Вас извинить меня за мое безобразное к Вам отношение и просил у Вас позволения искупить мою вину какой Вам угодно работой.

   Ответа от Вас я не получил, что меня крайне обижает, так как я имею основание уважать Ваше внимание.

   Последнее обстоятельство заставляет меня вновь обратить Ваше внимание на то обстоятельство (о нем я говорил в письме), что причиною моего небрежного отношения к Вам и к Долинину - было мое глубокое душевное расстройство. Я не имею права передавать Вам в подробностях, что именно расстроило меня, но могу Вас уверить, что я перенес такие душевные потрясения, что мне было не до фельетонов и что я только теперь, проживши 8 месяцев в деревне, еле-еле стал приходить в себя.

   Если Вы понимаете, что в жизни человека такие минуты возможны, то я надеюсь, что Вы укажете мне средство: каким образом я могу восстановить добрые отношения к Вашему изданию и уладить дело с Долининым.

   Мне будет истинно прискорбно, если и это письмо останется без ответа. Мне вообще очень жаль, что Вы с самого начала Вашего издания и моего в нем участия ограничили Ваши ко мне отношения выдачею мне чрез г. Френкеля 100 р. и ни единым словом не уведомили меня ни о Ваших желаниях (от моих работ), ни о плане, которому бы они, согласно местным условиям, удовлетворяли и т. д. Искренно сожалею об этом.

  

   В г. Самаре.

   По Оренбургской ж. д., ст. Чариковская,

   в с<ель>цо Сколково, Г. И. Успенскому.

  

  

  

   Пожалуйста, не примите на свой счет того нервного раздражения, которое Вы не могли не заметить во мне сегодня. Ничего иного, кроме самого искреннего уважения, я к Вам не могу иметь. Но я действительно ужасно болен, а сегодня целый день буквально я не имел минуты свободной от людей, которые, зная, что мне надобно работать, читать корректуру, иначе Салтыков будет взбешен, и о чем же с ними говорить, - целый день болта ют-бог знает о чем. Вот причина того состояния, в котором я находился. Завтра к 9 час<ам> Вы будете иметь совершенно окончательный ответ.

  

   Учреждение генерал-губернаторства, хватание каждого подозрительного лица не обещает ничего хорошего. Соловьев будто бы сказал: "меня будет судить потомство". Взяли, говорят, Философову. У Салтыкова (Щедрина) произвели обыск, и он, пока у него была полиция, расхаживал по комнате и пел "Славься, славься, святая Русь!" Все это, может быть, относится к области мифов, но интересно, что такие слухи ходят.

  

  

  

   Я пишу К<онстантину> Мих<айловичу>, чтобы он одолжил тебе 100 руб., так как я теперь ничего не могу дать, ибо работаю большую вещь и к 15 июля приеду, чтобы совсем расплатиться. Приедем с С. Н. Кривенко и сдадим банк . Ни под каким видом оставаться в Самаре ни тебе, ни даже А<лександре> С<идоровне> не надо. Я нынешней же осенью устрою вам обоим по школе в Новгород<ской> губернии или во Псковской, будьте уверены. Советую и А. Сид. уйти, - это самое лучшее. Я же даю вам слово обеим, что вы будете иметь по школе недалеко от Петербурга и в близком соседстве. Что стоит одна дорога в этакую глушь, как Самара, и как легко там запутаться в долгах.

   Я подаю прошение Дрентельну, пишу Путилову и губернатору самарскому. Уверяю тебя, что всякое подозрение будет снято с тебя. В случае какой крайности я имею случай доставить записку "e<го> и<мператорскому> в<еличеству>государю наследнику цесаревичу".

   Помните одно - что это дело я не оставлю и что всем подлецам, не исключая фальшивого мужичонка Долгова, дано будет по заслугам.

   Но теперь же объявите, самое лучшее обе, что вы уходите и чтобы искали других учителей. Это необходимо.

   Возьми мое письмо у К. М. Сумкина и прочти его; там сказано кое-что, о чем не хочется писать в другой раз.

   Скажи всем должникам, что к 15 июля все будет всем уплачено. Алек<сандру> Сидоровну попроси извинить меня. Я ни разу не зашел к Курицкой, чтобы узнать о ее сестрах и братьях и сообщить им что-нибудь о дороге. Я не мог, а почему - объясню по приезде. Теперь же пусть она меня извинит и поверит, что причины были основательные.

   Отказывайтесь вместе, и все сразу выедем из Сколкова. Будет. Довольно помучились, и скука дьявольская.

   Я повторяю - устрою вас отлично, и помещение и жалование будет не хуже. А покойней будет.

   Я должен жить в Петерб<урге>, но устрою так, что буду часто приезжать. Недавно встретил на улице Михайловского и не поклонился ему, это его, очевидно, поразило. Так и надо.

   Поцелуй ребят и пиши. Целую тебя. До свидания.

  

  

  

   Александр Иванович! Сегодня мне было неудобно принять И. С. Тургенева, и я просил его приехать в какой-нибудь другой день. Он назначил четверг, 8 ч. вечера. Стало быть, в четверг приходите в 8 ч. в<ечера>.

   "Отеч<ественные> з<аписки>" посылаю.

   2 марта.

  

  

  

   С самых первых строк этого письма, не утаивая его содержания, скажу, в чем оно заключается: я хочу просить Вас, если только Вы можете, занять мне месяца на три рублей 150.

   Пожалуйста, простите меня за эту просьбу и за бесцеремонность, с которою я ее высказываю. Вы также можете ответить мне без дальних разговоров отказом.

   Просьба ж моя основана на следующем. Салтыков объявил мне, что они вместе с Елисеевым, в видах мало-мальски правильного моего обеспечения в матерьяльном отношении, отводят мне надел во 2-м отделе. Каждый месяц я имею право помещать в этом отделе полтора печатных листа о чем мне будет угодно. У Елисеева есть "Внутреннее обозрение", у Михайловского - "Литературные заметки", и я придумаю для своих заметок что-нибудь новое. В этих заметках и о фактах, и о книгах, и о газетах могу говорить, что весьма удобно, а главное нетрудно и выгодно, - что мне давно-давно нужно. Жалованья они мне не дают, но оставляют ту же плату, что и за беллетристику, - 200 р. за лист. Это даст мне в год весьма приличную сумму.

   Но мне положительно необходимо немного поглядеть на общество. Я слишком засиделся в деревне. Я рассчитывал на статьи о Пушкине, так как Елисеев, бывши со мной в Москве, сказал, что я могу писать хоть две, хоть три, - что было бы весьма хорошо. Но Салтыков сказал, что это лишнее, что торжество было не Пушкинское, а Тургенева и Достоевского, которых он ненавидит.

   Для семьи на месяц или месяц с небольшим деньги есть. В сентябре будет рассказ, уже сданный в редакцию еще в мае, но отложенный Салтыковым, несмотря на мою просьбу печатать летом. В случае нужды можно для семьи взять денег в счет этого рассказа.

   Но мне необходимо лично, на мое дело затратить известную сумму, которой у меня нет. Вот ее-то я у Вас и прошу. Я даже готов так поступить: я намерен съездить в Мальцевские заводы (эксплуатация не европейская, а российская и отеческая), в Царицын и Ростов (работники, продаваемые сельскими обществами за недоимки) - вот мой план. Если, повторяю, хотите, то я буду отовсюду - ничуть не вредя себе - писать корреспонденции, положим, хоть Гольцеву, пусть он печатает и деньги передает Вам. При таком условии я покрою долг в 150 р. в три, много в четыре приема. Но мне бы этого не хотелось. Я сделаю свои заметки с первого же раза интересными, и вот почему я бы хотел, чтобы 150 рублей Вы поверили мне от сего числа сроком на 3 месяца. В сентябре, когда возвратится Салтыков из-за границы, когда у меня будет и рассказ напечатан и когда я доставлю 1-ю статью моих заметок, - я без малейшего труда уплачу вам 150 р. Да не должен ли я еще Вам? Признаюсь, не помню. Но то, что я говорю теперь, будет соблюдено свято и ненарушимо. А благодарен я Вам буду - бесконечно.

   Ответьте мне, пожалуйста. Июль уже в половине. Время мало. Пожалуйста, ответьте - что можете.

   Адресуйте письмо так:

   В Петербург. На углу Бронницкой ул. и Загородного в аптеку Трофимова, Рафаилу Васильевичу Чернышеву с передачей мне.

   Письма, адресуемые на мою квартиру, обыкновенно лежат по целым неделям неотправленными.

   В Тверь бы я непременно приехал, так как мне ужасно интересна она. Вообще мне надо поглядеть белый сеет, теперешний, а работать я хочу и буду много.

   Дорогой Михаил Ильич! Отвечайте, пожалуйста.

  

  

  

   Вчера принесли Вашу телеграмму насчет Ник<олая> Сем<еновича> и сена. Ответ Вы уж получили. Насчет сена, действительно - цены поднялись значительно, но вывезти его теперь из Лядна - нельзя. Крестьяне делают так: у кого есть сено, вывозят его малыми частями, пудов по 10, в Почивалово и там грузят воза; в Петербурге 45 к. и 50 и, говорят, более. И это им выгодно, так как они возят на своих лошадях. Леонтию же надобно нанимать, чтобы поездка в Петербург была стоящим делом. На своих лошадях, чтобы продать 100 пудов, он должен сделать 10 концов в Почивалово и обр<атно>, да в Почивалове заплатить хоть рубль за помещение, да издержат они вдвоем никак не меньше как рублей 10. Его поездки, как видите из отчета, за жалованьем стоят почти 70 р., расход непроизводительный. Самое лучшее, как мне кажется, продавать для него, особливо в настоящее время, на месте, получая верный барыш, или вывозить в марте, когда цена ему будет громаднейшая по всем признакам,. Сейчас можно продать на месте от 25 до 30 к., и, кроме того, за вывозку (зимой) Леонтию ж будут платить за лошадей. Тут верная прибыль и, как мне кажется, много сберегается ненужных расходов на поездки, на харчи, постоялые дворы и т. д. Зимой сена навезут гибель, но весной его не будет. Я думаю так: не продавать до весны совсем, а зимой все сено перевезти на большую дорогу, в сарай к Плаксиным или кому другому.

   Впрочем, все это мое мнение. Леонтий всячески хлопочет, чтобы продать сено как можно лучше. Овса намолотил он не 30, а 40 кулей.

   На днях получите отчет за сентябрь по 1-ое октября.

   Мы остаемся до 10-15; начались морозы.

   Леонтий хочет попробовать съездить с сеном в Петер^

   бург.

   Подробно буду писать о делах мызы дня через 2. Теперь же два слова о себе. А именно.

   Не согласны ли Вы мне уступить три десятины по Еремину ручью, таких три десятины, которые не касались бы ни пашни ни покоса? Если Вы согласны (условия ниже), то я перевезу домик, - чудовский поп продает такой домишко за 200 р. новый. То, что будет на этих 3-х десятинах лесу,- будет расчищено, то, что будет земли,- под огород, и 1 д<есятина> под овес. Место я постараюсь выбрать такое, чтобы меня с моим домом видно не было, и непременно на окраине, т. е. на границе.

   Условия:

   1) Я сделаю на свой счет дорогу: к весне, то есть ко времени Вашего переезда, ляги существовать не будет и в помине.

   2) Затем я буду платить по 50 р. ежегодно, что окупит пастуха. Я имею право держать 2-х коров, которые будут пастись Вашим пастухом.

   3) Покос буду снимать у Вас исполу столько, чтобы хватило коровам, так у Вас снимает, напр<имер>, Фекла, и в том месте, где будет указано Леонтием.

   4) Затем обязуюсь участвовать во всех улучшениях мызы, имеющих общественный характер, - дороги, мосты и т. д.

   5) Я буду иметь работника, который зимой, живя на мой счет, будет помогать Леоитию.

   6) Если место по Еремину ручью неудобно уступить, то укажите такое, которое Вам уступить можно без обиды,

   7) Если вздумаете продать Лядно, то в случае несогласия на эти условия другого владельца, и я продам домишко за что купил.

   8) Если эти условия неудобны, то - напишите, пожалуйста, на каких бы Вы мотан, не обижая себя, уступить мне эти 3 десятины.

   9) На каких бы условиях Вы ни согласились, - я бы остался тогда на зиму, немедленно принялся бы за перевозку дома и устройство дороги. Что касается дороги, - то она будет сделана в совершенстве.

   10) Можете быть уверены, что от нашего соседства не произойдет никаких неприятностей, а столкновений и быть не может.

   11) Будем жить с марта до глуб<окой> осени.

   12) Я хочу это устроить в тех видах, что в будущем году с февраля месяца, после напечатания романа, могу оставить Ал<ександре> В<асильевне> рублей 1000 и уехать на год по России и за границу.

   13) На 3-х десятинах я могу производить всевозможные не вредные для общества фантазии, кроме рубки больших деревьев.

   14) Ни фабрик, ни заводов открывать права не имею.

   15) Ни сдавать, ни продавать также никому не могу. Пожалуйста, А<ндрей> В<асильевич>, ответьте мне насчет этого. Могу Вам поручиться за одно - что никакого ущерба ни в чем не будет, если я займу где-нибудь в углу Лядно 3 д<есятины>.

   Простите, что пишу таким образом. Боюсь, как бы поп не продал дом. Перевозить надо по осени же.

   Ответьте, пожалуйста, поскорее.

  

  

  

   Душевно и искренно благодарю Вас за Ваше письмо,- необходимо было действительно хоть однажды объясниться насчет литературных мнений, чего, согласитесь сами, ведь до сих пор не было, в течение целого года, между всеми участв<ующими> в "Русском богатстве"; ведь целый год - только и слышалось Жук<овский>, Жук<овский>, Жук<овский>, Злато>в<ратский>, Златов<ратский> и т. д. Из этого объяснения никоим образом, конечно и сами Вы видите, не может произойти никакой ни ссоры, ни недоразумений, "и неприятностей. У меня и у Вас и у всех наших общих товарищей - на уме не один заработок, а и желание, - и это главное, - работать по совести. Вот именно из этих-то побуждений я и желал определить нравственные наши отношения. В писаниях моих я сам давным-давно чувствовал и чувствую изъян - и в 12 No "От<ечественных> з<аписок>" поэтому прекращаю писания о народе. Если я возьмусь за это опять, то только года через два. Какие бы мнения об этих писаниях ни высказывались в печати - разве я могу претендовать? В "Слове" я работать желаю, и желаю не разрывать с ним связей; и буду поэтому писать только такие вещи, которые не будут противоречить общему складу журнала.

   Затем, если в письме моем было что-либо оскорбительное (впрочем, едва ли?) - извините, все это забудется, и верьте в мое искреннее к Вам уважение.

   11 декаб<ря 18>80 г.

  

  

  

   Очень благодарю Вас за память обо мне. Не писал Вам и не отвечал на Ваше письмо так долго потому, что получил пакет с Вашей статьею только на днях; я большею частью зиму провожу в деревне под Новгородом, а в редакцию "Русское богатство" почти не захожу. Статейку Вашу я прочитал, но думаю, что к печати, по крайней мере в большой журнал, она неудобна; в настоящее время можно уже прямо, не прибегая к исключительной форме, говорить о нуждах народа и даже следует говорить о них как можно прямее, и яснее, и резче. Печатать же в каком-либо из мелких изданий не стоит. Да я уверен, что Вы и сами этого не пожелаете. Что же касается до Вашего романа, то присылайте его непременно, не имею ни малейшего сомнения, что он в высшей степени интересен и что его поместят без затруднения: кроме "От<ечественных> з<аписок>", в нашем распоряжении находится с нового года и журнал Слово. Говорю нашем потому, что в редактировании его будут участвовать почти те же сотрудники, что и в "От<ечественных> з<аписках>", "Деле" и "Рус<ском> б<огатстве>". Но если Вы пожелаете выслать его, то посылайте прямо мне и по следующему адресу: Большой Царскосельский проспект, д. No 105, кв. 25.

   Если роман будет выслан, то согласитесь ли Вы на некоторые поправки или изменения? В случае каких-либо крупных изменений - я обязуюсь Вас уведомить, и они будут сделаны не иначе, как с Вашего согласия.

   В ожидании Вашего ответа прошу Вас быть уверенным в глубоком к Вам уважении

  

  

  

   Григорий Александрович! Роман Ваш я прочитал: он написан лучше "Брожения", но все-таки Вы бы много могли в нем убавить и многое прибавить. Прибавить необходимо главы две о Петрашевском, о его кружке. Это даст роману значительный интерес; материалы для этого есть в "Русской старине" и т. д. Да и лично у Вас, вероятно, есть также. Кроме того, прибавить о Петр<ашевском> необходимо ввиду явного перерыва между 3-й и четвертою частью. Убавить же необходимо те, чисто семейные, фамильные черты и отношения в сем<Сействе> Ногайцевых, которые не имеют типического интереса относит<ельно> того времени, например, 1-ую главу 4-й части. Зачем такие подробности? Они могут быть в следующих частях. Начало романа также надобно, 1-ю главу, посократить и ярче выставить студенчество того времени. Это необходимо для того, чтобы фигура Петрашевского и его товарищей была ярче и чтобы вообще ярче было время 40-х годов.

   Ввиду всего этого убедительно прошу Вас: у Вас есть целый июнь месяц (Вы сказали, что в июне Вам деньги не нужны), чтобы все это переделать и заполнить недописанные места. Роман должен прочесть Александр Михайлович Скабичевский, который все летние месяцы будет заведовать редакциею, но я уверен, что и он пожелал бы также некоторых изменений, именно тех, кои я указал выше.

   Кроме того, дайте, пожалуйста, А. М. Скабичевскому некоторое время "а прочтение: он даст Вам полезнейшие советы.

   Роман "Полная чаша" я препровождаю в редакцию жур<нала> Слово с письмом к А. М. Скабичевскому и С. Н. Кривенко. Прошу Вас сначала повидаться с последним (Невский, 131, кв. 8, лучше всего до 1 ч. дня, и потом вечером, часов с 7-ми, и в ред<акции>, Поварской пер., часа в 2. Но лучше всего дома). У Вас задумана превосходная вещь, - говорю это Вам с полною искренностью, но она разбросана, растянута, словом, писана начерно. Не пожалейте потом, когда хороший план и хороший материал пройдут незамеченными или замеченными мало. Я бы на Вашем месте переделал все собственной рукой от первой строки до последней - и оба романа. 40-е, 60-е и 70-е годы - вот три эпохи, которые можно, с Вашим материалом, очертить великолепно. Отделывая вполне тщательно главы по три к каждому месяцу, т. е. листа по три печ<атных>, Вы бы могли печатать роман года два, с постоянным интересом для читателей, и, в конце концов, получилась бы капитальная вещь. Впрочем, как хотите. Наконец, есть еще одна беда: денег теперь в "Слове" мало, и платить оно будет плохо. Вот что могу сказать Вам по совести.

  

  

  

   При сем прилагаю одну главу рассказа, а другую непременно доставлю не позже второго июля, до Вашего отъезда. Вместе с тем, этими двумя главами окончится и ряд рассказов "Без опр<еделенных> занятий". Надоела мне эта тема.

   Затем моя глубокая к Вам просьба. Я бы крайне желал июль месяц провести не дома. Недавно я недели на две уезжал в провинцию, и это произвело на меня самое благотворное влияние. Окончив эти рассказы, я целый месяц, а может и два, буду сидеть без дела, а следовательно, и без хлеба. Ввиду этого я покорно прошу Вас выдать мне в счет июльской книжки 250 р., так как в моей статье будет около 2-х листов. Долг