Главная » Книги

Чаадаев Петр Яковлевич - Избранные письма, Страница 2

Чаадаев Петр Яковлевич - Избранные письма


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23

и меня унизить возвышают меня и т. д., и т. д. Ты видишь, согласно этого распорядка вещей, ты уже больше не совсем бесполезное существо, и все, вплоть до извращения твоего рассудка, использовано.
   Я забыл тебе сказать, мой друг, что я не смог снова зарядить пистолеты и по уважительной причине: не было пороха; но я все же воспользовался ими: ложась спать в Клину, я их расположил по обеим сторонам, но только никакой убийца не явился, а явился только дуралей из семьи Васильчиковых и всю ночь не давал мне уснуть.
   Дела, задерживающие тебя в Петербурге, не таковские, чтобы с ними быстро справиться: было бы нелюбезно с твоей стороны оставить несчастный мир без системы, а еще нелюбезнее состряпать какую-нибудь на скорую руку; - я поэтому не надеюсь свидеться с тобой в скором времени. Более того: если ты упорствуешь в своем замысле создать новый мир, то я рискую никогда в жизни с тобой не увидеться; я знаю твою медлительность, и тебе потребуется на это не семь дней, а семь лет 1. Поэтому приглашать тебя вернуться было бы бесполезно, если бы я упомянул о том удовольствии, которое ты бы нам этим доставил, ты бы назвал это эгоизмом, при всех этих обстоятельствах всего лучше оставить тебя в покое и терпеливо ждать твоего приезда, я так и решил поступить. Итак, прощай, друг мой, да хранит тебя бог. Да и кто больше тебя заслужил его защиты, раз ты берешь на себя его дело!
   Кажется, я ответил на все твои вопросы. Как мне понравилось имение тетушки? Очень, и особенно по сравнению с тем, как мне его описали. Поеду ли я в Москву? Ничего пока не знаю, но очень возможно, что я отправлюсь туда немножко проветрить свою праздность, когда прибудут мои вещи. Что мы делаем? Тетушка тебе пишет <далее неск. слов нрзб.>, мой канцлер доскажет тебе остальное.
  

16. И. Д. Щербатову

   Тетушка посылает к тебе за табаком, а я прошу тебя, если тебе дали какие для меня книги, ко мне их прислать. Да нет ли в твоем собрании немецких авторов Гётевых стихотворений и его же романов? 1
   Твой покорный П. Чаадаев.
   В пятницу поутру.
  

17. И. Д. Щербатову (18-19 сентября 1821)

   Не знаешь ли ты, где твоя сестра Наталья Дмитриевна? 1 Мне нужно ей послать денег: я получил от нее письмо от 16-го августа, в котором она пишет, что собирается в путь, а куда не знаю. Не знаешь ли, по крайней мере, где князь Федор? 2 Мне сказывала здесь Маша, что он будто выходит в отставку; в таком случае моим деньгам также негде его искать. Я и Петербургского их адреса хорошенько не знаю; его хоть пришли. Не думаешь ли их лучше послать в Витебск? не возьмешься ли ты их переслать? Если твой Игнатий 3 приехал, то он не на все сто будет в состоянии отвечать. Еще не знаешь ли, когда Князь Дмитрий Михайлович будет в Москве? За книги, за новости и т. д. крайне благодарен. Брат мой собирается к тебе, а когда поедет не знаю. - Шаль, что про Якушкина не узнали мы ранее, мы бы могли съездить в Москву с ним повидаться, а я бы мог ссудить его деньгами, месяца на два. Я очень хотел его видеть, несмотря на то, что он, по твоим словам, желал более видеть брата, нежели как меня.
  
   Твой препокорный П. Чаадаев.
  
   В понедельник.
  
   Я писал к тебе об стихотворениях и романах немца Гёте; если есть у тебя, то потрудись прислать. О случившемся у тебя гибельном приключении 4 рассказывал что-то твой посланный, да разобрать хорошенько не могли.
  

1823

18. М. Я. Чаадаеву

2 июля 1823. С.-Петербург.

   Друг прелюбезный, я не писал тебе, мне хотелось приехавши в Любек в одно время написать о отбытии моем и о счастливом прибытии в чужую - в обетованную землю; твое письмо напомнило мне мое обещание известить тебя об имени корабля и капитана; корабль зовут Hoffnung, a капитана Lunau - судно любекское. Еду я завтра в Кронштадт, на другой день вероятно пущусь в путь. На 20 000 взял я кредитив у Штиглица во все города света; прежде нежели увижу весь свет, проживу с полтора месяца в соседстве Гамбурга, в Куксгавене, где буду купаться в море: мне это настоятельно предписано здешним доктором Миллером - великий человек! - он мне объявил, что во мне все нервическое, и даже слабость желудочная. - Я посылаю тебе книгу о геморрое 1, не думаю чтобы ты ее уже получил; многому научишься, прочти ее со вниманием, увидишь, в чем состоит геморроидальной режим. Я воображаю себе, с каким восхищением ты увидишь, что непременно должно ходить на двор на горшок, это по немецки называется aus freyer Hand. Я не имею времени тебе дать заметить, что меня всего более в этой книге фраппировало {От франц. frapper - поражать, удивлять.} в отношении к твоему здоровью; одно только помню, водки отнюдь не пить и особенно Ерофеича, и никаких желудочных капель, все это связывает и насильственно крепит желудок. Кстати, нельзя мне не сказать тебе, любезный, что как ты ни хвастаешь своею прозорливостью насчет твоего здоровья, а я признаюсь, не встречал в тебе ни одной здравой мысли об этом предмете; прочти, сделай милость, со вниманием эту книгу - [обдумай и изучи это с большим прилежанием, чем старые газеты, если только можешь].
   Прости мой друг; тороплюсь, собираюсь - угорелый. По приезде в Гамбург отпишу тебе сей час. Писать ко мне покамест и долго таким манером. В Гамбург Его В. П. Я. Чаад. вручить тамошнему банкиру Г. Силлем-Бенеке (Sillem-Benecke). Адрес можешь сделать по-русски, на границе переведут. Прости еще раз, мой друг; со мною едет в Кронштадт Матвей Муравьев 2, я страх как ему благодарен. При сем записка о тетушкином деле. Прости до Гамбурга. Если имеешь что написать, то отпиши не ожидая моего письма.
   Иван едет со мною, он меня упросил 3.
  

19. М. Я. Чаадаеву

  

Кронштадт. 5 июля 1823.

   Мой друг, я сижу у моря и жду погоды. Пишу к тебе Для того, чтобы тебе сказать, что еду я не в Гамбург, а в Англию. Приехавши сюда, подрядил я было Любское судно; но увидавши славный английский корабль, который идет прямо в Лондон, не мог утерпеть и решил ехать на нем; благодаря моему кредитиву, ехать мне можно куда вздумается, деньги у меня есть везде. Корабль мой лихой ходок, трехмачтовый, имя его Kitty, a капитана - Call. На Любеком судне мне бы было страх как дурно, тесно, нечисто и голодно, палуба вся загромождена бочками и всякой дрянью; а здесь, напротив того, все хорошо и удобно 1. Третий день живем мы здесь с Матвеем Муравьевым и Раевским 2, которые приехали меня провожать, ждем ветра; завтра по признакам обещают нам коряки ветра. Прости, прелюбезный друг; Муравьев надеется тебя увидать зимою в Москве, он тебе расскажет мой отъезд и повеселит тебя разными разностями. В хлопотах не имею времени писать тетушке, напиши ей вместо меня, что я еду в Англию. Вот вам мой адрес - я сейчас спрашивал, как делать адресы в чужие края - a Monsieur, Monsieur Baring etc. a Londres, pour remettre a M. M. de Tchaadaief - по-французски, сообщи и тетушке порядочно, да не позабывайте: 1-ое, писать на тонкой бумажке, и не в двух пакетах, а в одном; 2-ое, отнюдь не делать русских пакетов, а печатать письма ваши так, как мое запечатано, или похоже на это. Осень, вероятно, всю пробуду в Англии, а на зиму буду в Париже. Я прошу тебя, мой милый, писать ко мне в Англию, не ожидая моего письма, и порассказать про твое существование в Нижнем. Если будешь писать к Якушкину или увидишь его, нежно поклонись ему от меня. Прости.
   Позабыл было, ты, верно, спросишь, что же ванны морские? - да разве в Англии нет моря?
  

20. М. Я. Чаадаеву

  

19/31 июля. Корабль Китти,

в виду Копенгагена.

  
   Капитан обещает выпустить нас на несколько часов на берег в Гельзингоре 1, пользуюсь этим случаем. Товарищ мой (за исключением трехсот бочек сала, нас только двое пассажиров), сидит со мною и также пишет в матушку Россию. Это тот самый англичанин, который жил против К. Д. М.2 и известен под Девичьим под именем пакостнаго. Он меня надоумил писать, без того бы не стал, да и что писать с корабля?
   Плывем мы страх как плохо, попутного ветра было только два дня, на третий набежал на нас шквал и поломал мачты; мы принуждены были зайти в залив Монтвик верст за 70 от Ревеля, и там чиниться - до самаго Ревеля не могли добраться. Необыкновенный случай! Я стоял с пакостным на палубе, солнце сияло прекрасно, мы бежали по 6-ти узлов; вдруг на небе, не знаю откуда, взялась тучка; не успел он мне показать ее и промолвить: беда! как один борт уже был под водою, паруса разлетелись, а мачты с треском повалились в море. Нас било не более двух часов; после наступила опять ясная погода, - корабль как будто ударило плетью.
   Вот тебе, мой милый, морской рассказ; не прогневайся, чем Бог послал!- Хочешь ли знать, что делаю на корабле? Во-первых, любуюсь на море, не налюбуюсь. Так велико, так великолепно, что нельзя выразить, что чувствуешь; особенно в бурную ночь не нарадуешься! Под тобою черная пучина шумит и плещет, а на тихом небе плывет луна и светит как будто над лугами и мирными долинами! Во-вторых, читаю. Мне попалась в Петербурге необыкновенная книга, роман Anastaze; 3 это записки грека, в конце прошлого столетия. Он шатается по всему Леванту; вообрази себе восточнаго Шильблаза; разумеется, что вместо ошибок - преступления, вместо шалостей - злодейства, вместо страстишек - страсти пламенные; но зато и вместо добродушия простого - доблести великие; вся эта картина освещена ярким восточным солнцем; верность в описаниях чрезвычайная, подробности любопытнейшия, одним словом - славнейшее произведение; книга в руках не держится. Постарайся себе достать ее; впрочем, товарищ мой, который через два месяца будет назад в Москву, может быть, ее привезет.
   Я было позабыл спросить тебя, получил ли книгу о геморрое и письмо из Кронштадта? Так как письма мои имеют непохвальную привычку затериваться, то не худо, думаю, некоторые вещи повторить, а именно: корабль мой зовется Kitty (Китти), капитан Cole (Коль), он же - великая скотина: морит меня голодом; впрочем, диета, как ты сам ведаешь, не худое дело.
   Меня провожал из Кронштадта Мат. Муравьев; он сошел с корабля почти у самой брандвахты, то есть на самой границе; он мне говорил, что провожает меня за всех моих старых друзей. Спасибо ему милому за его дружбу, я ему крайне благодарен. Нельзя не сказать, всегда старый друг лучше новых двух; из моих петербургских приятелей никто не пришел со мною и проститься; они любят не меня, а иной любит мою голову, другой - мой вид, третий душу, меня же, беднаго, из них никто не любит. - Прости меня, мой друг, за всю болтовню; кажется, ты не жалуешь одного моего словестнаго болтанья, а письменное тебе, помнится, не противно.
   Тетушке я из Кронштадта не писал, а просил тебя известить ее, что еду не в Любек, а прямо в Англию, и, вместе, послать ей мой адрес в Лондоне, Baring brothers.
   Вот мои планы. В Лондоне пробуду сначала не более трех дней, чтобы успеть в Брайтоне покупаться в море с месяц; остальную часть осени стану ходить по Англии, а на зиму - в Париж. Как не пожалеть, мой милый, что мы только что умеем друг друга любить, а общих забав и утех иметь не можем!
   Чтобы меня застать в Англии, тебе должно писать сей час по получении сего письма. Пиши, прошу тебя; не скупись временем и трудом; помни, что не более как раз в три месяца можем иметь друг об друге известия. В письмах своих подробностей о себе как можно больше: что за жизнь у тебя? что ешь, что пьешь, как гуляешь? Как ладишь с православными и с самим собою? Особенно же пиши об своем здоровьи. В книге, которую тебе послал, увидишь, что весь режим состоит в одном: ничего горячительнаго не употреблять и не делать, след, и сильного движения; водка же и aqua-tophana4, при нашем сложении - совершенно все равно. Что ни говори, ты сложен лучше моего, с половиною моей умеренности был бы здоров как бык; у себя в деревне можешь делать что хочешь и жить как угодно, дай Бог, чтобы тебе хотелось дело и жилось бы порядочно! Хотелось бы мне, чтоб иногда ты вспоминал, что независимость не есть блаженство, а одно только средство к оному.
   Прости, друг; кланяйся брату Якушкину, когда станешь писать к нему; жаль, что вы не вместе, письма мои могли бы вам быть обоим.
   Поклон Ивану; моего Ивана рвет частенько.
   Заключая письмо, вспомнил твое пифагорейское уважение к числам: из Кронштадта выехал 6 числа июля, стар, штиля, за проезд с человеком заплатил 775 рубл.; на корабле нас 20 человек; в Лондоне (можем положить) буду 1~го августа ст. шт.
   Я несколько раз думал, почему ты никогда не говорил мне про морское свое путешествие5, невозможно, чтобы великия впечатления от природы на море не поразили тебя, после догадался: ты плыл с полком, это был поход, вы везли с собою все рассеяние товарищества - бури же не было - вы больше проводили времени за стаканом или лучше сказать за бутылкой, нежели как в созерцаниях и размышлениях - а это другое дело.
   [Еще раз прощай - vale et me ama {Будь здоров и люби меня (лат.).}.
   Я распечатал письмо, чтобы тебе сказать, что я запечатываю его в Эльзинере; я вышел на берег с моим товарищем в десять часов вечера; местность чудная, берега моря очаровательны, к несчастью слишком темно, чтобы гулять; надо вернуться на корабль завтра на рассвете - прощаюсь с тобой только потому, что надо идти спать].
  

21. М. Я. Чаадаеву

  

Сентября 12/1 1823. Сомтинг

   Я перед тобою виноват, мой милый друг, премного: слишком три недели как я в Англии, а к тебе еще не писал. Может быть, ты прочел в газетах, какие бушевали бури в Балтике прошлого месяца и беспокоился о моей участи, тетушка - тоже; [признаюсь, что я недостоин смотреть на свет Божий, даже на туманный свет Англии]. Дай Бог, чтобы письмо мое дошло к вам прежде газетных известий! Поверишь ли, мой друг, в минуты бури самые ужасные, мысль о вашем горе, если погибну, всего более меня ужасала! - В извинение скажу тебе, что с тех пор как в Англии, я все во сне; нас занесло южными ветрами черт знает куда, и вместо Лондона я вышел на берег близ Ярмута 1, в графстве Норфолкском, миль за 150 от столицы. Мы носились по морю 17 дней, около норвежских и английских берегов; великое наше счастие, что ветры застали нас по выходе из Каттегата и что мы, прежде того, потеряли наши toples {Об этой оказии, кажется, я тебе писал из Гельзингора (примеч. П. Я. Чаадаева).} (как по-русски не знаю: верхушки мачт); со старыми, гнилыми мачтами мы бы наверно погибли. Впрочем, я почитаю великою милостию Бога, что он мне дал прожить слишком полмесяца с беспрестанною гибелью перед глазами! - [Ты позволишь мне не рассказывать тебе подробнее о нашем плавании; оставим это для домашнего очага]. Я пробыл в Лондоне четыре только дня; был в Вестминстере и влезал на Павловской собор, как водится. Самою разительною вещью в Лондоне мне показалась [его необъятность], а самою прекрасною - парки; надобно тебе знать, что все они рядом: St. James-Park, Green-Park, Hyde-Park и Kensington's-Gardens, что составляет несколько сот десятин зеленого пространства; это страх как хорошо. [Впрочем, Лондон, как мне кажется, представляет то, что есть наименее любопытного в Англии, это - столица, как и многие другие: грязь, лавки, несколько красивых улиц, вот и все. Что касается страны, то это дело другое; остроумный Симон далеко не исчерпал вопроса; и уверяю тебя, что здесь можно еще весьма многое сказать, чего не было сказано им. Что более всего поражает на первый взгляд - это, во-первых, что нет провинции, а исключительно только Лондон и его предместья; затем, что видишь такую массу народа, движущегося по стране, половина Англии в экипажах.
   То обстоятельство, что я вышел на берег на значительном расстоянии от столицы, дало мне преимущество обозреть около двухсот миль английской земли. Я торопился в Брайтон; поэтому я пустился в путь тотчас, как только покончил дело с паспортом и взял немного денег. Приехав, я узнал, что морския купанья в самом разгаре. Пребывание в Брайтоне показалось мне прелестным в начале; мое очарование было таково, что, прогуливаясь вдоль моря на другой день после приезда, я не мог удержаться, чтобы не воскликнуть несколько раз, что же я сделал такого, чтоб заслужить столько наслаждения; а наслаждение было столь сильно, что я за него упрекал себя, когда вспоминал о тебе, о тетушке и о Лизе 2, о ваших горестях и заботах. Чтобы сделать тебе понятным это глупое восхищение, пришлось бы замучить тебя описаньями и картинами, этому конца бы не было: пришлось бы сказать тебе, что это самый прелестный город на свете, место встречи светского общества, и т. д., и т. д.; вместо всего этого ты получишь эту маленькую гравюрку. В одном из этих домов я жил; нечто вроде подвижных будок, которые ты видишь на берегу моря, - в них едут к морю. Я купаюсь почти каждый день, и, между нами будь сказано, не замечаю от этого какой-либо особой пользы себе, но наслаждение это большое. Надо тебе знать, что среди впечатлений, ощущений и размышлений, теснящихся в моем уме и в моей душе, ничто не может отвлечь меня от моей любви к морю.
   В ту минуту, когда я пишу тебе, я проживаю в деревенском доме, в коттедже, за несколько миль от Брайтона, на расстоянии двух ружейных выстрелов от морского берега. Я плачу три гинеи в неделю (что составляет на русские деньги 70 руб. серебром) за помещение и пансион для меня и моего лакея. Сознайся, что это немного, - в особенности, если принять в соображение, что мой дом весь обвит плющем и виноградной лозою, что он стоит среди гор, и что у меня в садике - кипарисы, лавры и розовый куст, поднимающийся до самой крыши, и цветы которого раскачиваются в моем окне].
   Теперь ты спросишь доволен ли я? Божусь, не знаю, дай опомниться. Признаюсь тебе, впрочем, что завираться по-прежнему в письмах как-то боюсь; меня пугает твой грозный вид; на всякое слово от души мне слышится: [напыщенность, тщеславие, притворство, слабость!]. Прости меня, мой милый друг, за эту выходку, и ради Бога, не принимай за выговор. Покойнику Руссо говорили то же люди не хуже тебя; он в ответ озарял светом гения своего и их и весь род человеческий, - этого я делать, признаться, не умею, - а любить умею. Если, читая эту галиматью, мой друг, ты улыбнешься, то я виноват, если же наморщишься, то я прав.
   Когда-то я от тебя получу письмо? Банкиру своему велел я посылать ко мне письма в Брайтон, но еще не получал. Не затрудняет ли тебя адрес? очень просто: a Monsieur Monsieur Baring a Londres, pour remettre a M. le capitaine Tschaadaieff.
   Второе письмо напиши таким же манером в Париж, - Ротшильду (Rothschild), о третьем говорить еще [Нечего. Если почувствую от морского купанья помощь, то пробуду здесь или в Брайтоне месяца полтора, а там поеду на зиму в Париж. Если же нет, то уеду прежде. Я живу здесь вблизи от острова Вейт {Остров Уайт.}, известного по живописным своим видам; погода прелестная, но дни коротки, потому не знаю, решусь ли съездить туда погулять. Если тетушка будет спрашивать о моем адресе, то попроси ее доставлять к тебе свои письма для отсылки, неделя или две разницы ничего не значит, главное дело чтобы доходили, - Якушкину скажи или отпиши, чтобы он не сердился на меня за то, что не пишу, - не поверишь как скучно писать то же к двум или трем. Когда поселюсь на несколько времени в Париже, то отпишу ко всем.
   Прости, мой милый друг. Про здоровье свое мне нечего тебе сказать; никакого изменения нет; иногда хорошо, иногда очень дурно; бурное наше плавание было истощило меня, но теперь я несколько поправился. Болезнь моя совершенно одна с твоею, только что нет таких сильных пальпитации {От франц. palpitation - сердцебиение.} как у тебя, потому что я не отравливаю себя водкою, как ты. Когда будешь писать ко мне об своем здоровье, пиши пообстоятельнее моего, потому что пароксизмы твои тяжелее, оттого что ты втравливаешь себя водкою, и несравненно опаснее, оттого что ты себя отравливаешь водкою. Прости мой милый.
  
   (Есть P. S.)
  
   P. S. Не знаю, написал ли я тебе все, что желаешь знать про меня и про мое странствие? есть разные подробности, которые тебя очень занимают, а меня нет. Может быть, хочешь знать, не затрудняет ли меня слуга? не очень; по сих пор это не вводит меня в чрезвычайные издержки. Впрочем, есть тысячу средств прожить дешево в Англии, но надобно их узнать, а за науку заплатить. Тьма домов вроде нашей таверны, boarding-houses {Меблированные комнаты со столом (англ.).}, в которых чрезвычайно дешево жить. Сверх того, газеты наполнены объявлениями о семействах, предлагающих взять к себе на содержание одного или двух господ, gen-telmen. По деревням, в прекраснейших местоположениях, в самых красивых домиках, увидишь бумажки на окне с надписью Lodgings {Сдается комната (англ.).}, также с содержанием. Таким образом я нашел свою дачку. Приехал погулять в городок названием Ворзинг, спросил поездить по окрестностям; мальчик подвез мне таратайку, сошел и подал бич я хлестнул по лошади и поехал в горы. В конце каштановой аллеи увидал этот домик, - и - взял его на неделю. - Одним словом, все, что я предвидел, справедливо.
   Может быть, пожелаешь побольше описаний и рассказов, - этому не было бы конца, мой друг. Разумеется, всякая вещь замечательна, но всего не напишешь, это бы был [дневник путешествия]. К тому же, с тех пор как живу на даче, в уединении, первые впечатления поизгладились, а собирать их теперь не хочется. Разительная вещь - беспрестанное скаканье этого народа! В некоторых улицах Лондона не надивишься! Изо всякого трактира, ежечасно по нескольку десятков карет всех возможных видов отправляется во все части государства и в окрестности столицы - одна другой лучше и забавнее. - Еще раз, мой друг, прости - vale et me ama {Будь здоров и люби меня {лат.).}.
   Сделай дружбу, поклонись Наталье Дмитриевне 3, - да про себя постарайся мне изъяснить, [как ты представляешь себе свое существование] в Хрипунове, [и какого рода наслаждениями ты там пользуешься?] - Адрес лучше писать: a Londres, Messieurs Baring frХres et С. это их коммерческая фирма, - а потом pour M. le capit. Tschaad.
  

22. M. Я. Чаадаеву

  

20 ноября. Лондон.

   Две недели тому назад написал я тетушке, что еду в Париж и что к тебе, мой друг, писать более не буду из Англии, вместо того простудился и остался здесь; потом, когда выздоровел, еще остался на несколько дней, чтобы видеть празднество Лорда-Мэра, и теперь все еще здесь живу, сам не знаю зачем. Решительно еду через неделю. Я доволен, что видел Англию, хотя не могу сказать чтобы хорошо разглядел сквозь туман. Об этом тумане, кто Не видал, понятия иметь не может; в Лондоне иногда днем ездят с фонарями, а когда ночью случится, то народ бегает по улицам и аукается, как в лесу, едва виден свет огней, и много народа гибнет. Желал бы тебе рассказать много чего, но по разным причинам не могу, из коих первая, - что не умею; сколько ни брался за перо, ни строки не могу написать. Отгадай, кто этому виноват? ты, мой друг; ты сам бессловесное животное и меня сделал бессловесным. Странно и смешно! мараю и поправляю, как будто пишу к любовнице! боюсь написать вздор, а дела написать не умею. Не смешно ли, например, что пишу к тебе об тумане, как будто в Англии ничего нет любопытнее тумана! Чтобы не написать тебе письмо пустое и неудовлетворительное, чтоб не завраться, все нужное скажу разом. - Я вскоре после того, как написал первое к тебе письмо, бросил свою деревушку и горы и перешел в соседний город Ворзинг; в деревне против моего чаяния, здоровье мое порасстроилось; в городе нашел я доктора, который меня воскресил; рецепты его сохраняю, ими живу: полагаю, что и тебе пригодятся, болезнь наша совершенно одна. Из Ворзинга ездил я в Портсмут и на остров Байт и по другим живописным местам. При всех этих прогулках, разумеется, тьма разных случаев и подробностей любопытных и забавных; рассказать тебе ничего не умею и лень; мое нервическое расположение, [я говорю это краснея], всякую мысль превращает в ощущение, [так что вместо выражения я всякий раз нахожу только смех, слезу или жесть]. Я по большей части разъезжал по Англии один, без Ивана, и уверился таким образом, что без труда мог бы без него обойтиться; он мне дорого стоит, делать нечего! - Л пробыл слишком месяц в Ворзинге и возвратился в Лондон почти здоровым. Полтора месяца как я в Лондоне; все видел, что мог, но не все, что желал. Отправляюсь и Париж и признаюсь, что не без сожаления оставляю Англию, [этот уголок земли пришелся мне по вкусу]; но остаться здесь невозможно, надобно поселиться, без того и дорого, и скучно. - В Лондоне получил я два твоих письма, престарые! В одном пишешь, что совершенно доволен своим житьем в Хрипунове и что здоров, как никогда не бывал; за эту милую новость тебе, мой друг, спасибо, сто раз спасибо. Тетушка думала, что тебя замучат дела крестьянские; а брат Якушкин полагал, что ты там с ума сойдешь от скуки, или женишься, или, по
   крайней мере, повесишься; вместо того, ты живешь там, как в раю. Я этому ничуть не дивлюсь; крестьянские пела не служба, долгий ящик при тебе; [к тому же, разве эти добрые люди так уж торопятся насладиться тем счастьем, которое ты им приуготовляешь? не думаю, чтобы это было так]; но пуще всего беспредельная, золотая независимость! люди и связи людския не необходимы для тебя, игрушки! в твои же лета как не прожить без игрушек? я и сам живу без них давно.
   В другом письме пишешь, что Лихачи 1 негодуют и предлагаешь свои услуги; с Богом, мой друг! Прими их под свое высокое покровительство; не понимаю, впрочем, почему они мне не жаловались, Степан 2 не мог им помешать, он знал, что ты будешь в Хрипунове. Я посылаю тебе официальное письмо; если же полагаешь, что нужен настоящий документ, то пришли. - Оброка они платят 10 728 рублей, кроме хлебных сборов. Что касается до леса, то 1) вырученные за него деньги определены на уплату занятых мною в нынешнем году 250 рублей из рекрутской суммы; за лес примерно положено было получить 1764 рубля, остальные же 736 рублей дополнить фурсовским билетом в сентябре месяце; 2) нуждающимся велено выдать потребный лес и впредь давать без затруднения, и так кому нужен, тот пусть требует, отказу быть не может. Впрочем, делай, мой друг, что тебе угодно, на все имеешь мое согласие; я даже прошу тебя во всем поступать по собственному своему рассмотрению; [эти подробности были необходимы, чтобы выяснить дело].
  

1824

23. М. Я. Чаадаеву

Париж. 1 Генваря 1824 года

(По-русски 22 декабря)

  
   Мой друг, вот тебе письмо, написанное в Лондоне слишком месяц тому назад; не спрашивай, почему оно не было послано в свое время. Не знаю, а думаю, что от лени; никак не умел всего сказать, что хотел, все собирался заключить и не умел. Но скажи, ты почему ко мне не пишешь? почему тетушка не пишет? неужто с августа месяца вы ко мне не писали? быть не может; но где же эти письма? Все русские получают здесь письма из дому в 17 и 20 дней. Адрес вам мой был известен: M. Rot-schild; и то вам известно, что писать ко мне надобно в Париж; одним словом, не знаю, чему приписать ваше молчание; дивлюсь и пугаюсь. Ты, может статься, ленишься, это не чудо, но тетушка лени не знает; к тому же, я к ней писал два раза из Лондона, и послал к ней картинки (в которых есть пара для тебя), не может быть, чтобы она не отвечала! Пишите ко мне, мои милые, ради Христа Бога.
   Я в Париже первые дни бегал по городу, искал по улицам воспоминаний, не могу сказать, чтобы много нашел; мне даже сначала показался Париж не так шумен, не так весел, как прежде, после я догадался, что не Париж, а я переменился. Я нашел здесь старого знакомца, Мейндорфа, с ним живу. Русских здесь множество, более ста, много знакомых, я никого из них не вижу, живу как будто на Кисловке1; по улицам шататься теперь не весело, грязь страшная; ожидаю весны с нетерпением. Я живу подле Тюльерийского сада и много обещаю себе радости от его зелени и тени. Весну всю проживу здесь, а в конце мая поплетусь в Швейцарию, там пробуду лето. Вот покамест мои планы. Я помню, мой друг, что отпуск мне дан только на год, но в год не успею всего сделать; пришлите мне отсрочку на шесть месяцев, более не требую; неужто мне не видать Италии! Здесь житье предешевое, я не проживаю тысячи франков в месяц, в Англии много лишнего издержал, здесь надеюсь поправить свои финансы. Самая дорогая часть моего странствия окончена, теперь остаются одни дешевые земли: Швейцария, Италия и Германия; сверх того приобрел я несколько опытности и не скажу, чтобы дорого за нее заплатил. Несмотря на то, первое мое распоряжение не годится, я признаюсь, что ошибся в своем расчете; я полагал, что проживу одним доходом, теперь вижу, что придется пожертвовать десятью тысячами на эту забаву. Вот, мой друг, новое мое распоряжение. Когда получишь это письмо, в приходе должно у тебя находиться моих денег до 10.000 рублей за генварскую уплату процентов в воспитательный дом. Эти деньги отошли чрез коммерческий банк в Петербург к Штиглицу {Штиглиц, на Английской набережной в собственном доме; написать можешь по-русски; - или можешь отослать деньги к Степану Иванову крестьян. К. Д. M., a он их отнесет к Штиглицу {примеч. П. Я. Чаадаева).} и в то же время напиши к нему, что такие-то деньги, к нему посланные, просишь переслать к брату твоему в Париж. В мае месяце заплати долг Перьфильеву и проценты Кобылиной; в следующем же генваре выплати весь долг Кобылиной. фонвизинский долг, которому срок в июне месяце, возьми, мой друг, на себя, этими деньгами я принужден пожертвовать на свое путешествие, как быть! Не дивись, мой друг, что издержал я более, нежели как располагал, и не осуждай меня; в расчете нашем мы не включили моего здоровья. Я полагаю, что ты теперь в Москве, следственно письмо мое получишь в половине генваря месяца; мой друг, если ты не писал ко мне прежде этого, то сделай милость, отвечай на это письмо не медля и не ожидая посылки денег, они мне не нужны прежде августа, время терпит, и торопиться тебе нечего. Не позабудь, что мне не об одном теле нужно знать: об тетушке, об К. Лизавете2, об Шаховской, об К. Иване3, о брате Якушкине и об Облеухове. Всем кого из них увидишь, поклонись, а в письме своем расскажи подробно все, что до них касается. Когда увидишь Якушк. попроси его напомнить обо мне Надежд. Ник.4 и его жене. Тетушку поздравь с новым годом; писать ей буду я на будущей неделе. Прости, мой милый друг; не сердись на меня за то, что редко пишу к тебе и, может быть, не так, как бы тебе хотелось.
  
   Твой брат Петр.
  

24. М. Я. Чаадаеву

  

15/3 февраля. Париж.

   Скажи, мой милый, что с вами сделалось? никто ко мне не пишет. С тех пор, как я за границею, ни на одно письмо свое не получал ответа. Первое написал из Гельзингора в июле месяце; этому слишком пять месяцев. Из Англии написал я к вам четыре письма, два из деревни и Два из Лондона; наконец, из Парижа - первого генваря н. шт. - два письма. Ни на одно нет ответа. Во все время получил я от вас три письма, два твоих и одно тетушкино, все три от августа месяца. Четыре месяца как я получил эти письма; с тех пор ни слова!
   Пишу без всякой надежды. Все расчеты и все рассуждения истощил, ничего удовлетворительного выдумать не могу. Список моих банкиров у вас есть, сверх того во всяком своем письме писал я, куда и как ко мне писать. Предположить, что письма наши задерживают, невозможно: зачем? Чтобы вы ко мне не писали, также не могу предположить; что письма ваши ко мне еще не дошли, - быть не может: более месяца письма из России не бывают в пути. В доме, в котором я живу, трое русских все время получают письма.
   Нечего говорить вам про мою печаль; разумеется, вы знаете, каково жить в чужой земле без всякого известия об своих родных. Может быть, вы также ко мне пишете - пишете, а ответа не получаете и также горюете как и я. [Что меня касается, то мое горе так велико, что я буквально не нахожу слов его выразить. Мысли самые черные приходят мне в голову. Если с вашей стороны была в данном случае только случайная нерадивость, то постарайтесь, мой друг, сделать усилие и напишите мне. Одна только мысль утешает меня: невозможно, чтобы с вами приключилось какое-либо серьезное несчастье - мне бы об этом сообщили!..]
   Письма свои обыкновенно адресую в дом К. Д. М.1 на Дмитриевке. Может статься, Аким не принимает их; плата за заграничные письма довольно значительна, а от вас, может быть, не имеет препоручения. Может быть также и то, что принимает одни письма на имя тетушкино. За это письмо заплачу вперед.
   Прости, мой милый друг. Из Лондона послал я к тетушке большой пук картин; получили их? К тебе писал в одном письме об делах деревенских, в другом об деньгах, обстоятельно и с полным расчетом. Повторять все это не вижу нужды; да и признаться, не имею духа говорить об этих пустяках; одно скажу, с имением делай что хочешь; об моей пользе не думай, а об крестьянской. Если в марте не получу от вас писем, сяду на корабль в Гавре или Марселе и отправлюсь домой.
   Когда станешь писать, скажи, сколько писем получил и сколько написал, и как к тебе писать? Ты велел письма мои адресовать в Хрипуново, это глупо, надобно в Москву. Всего лучше в дом К. Д. М. под Девичьем, а там препоручи получать письма и дай на это деньги. Твоему Марке2 не годится; он может переменить квартиру, умереть.
   Я, слава Богу, здоров; вы каковы, Бог знает!
  

Твой брат Петр.

   Вот тебе другой адрес, попробуй, не будет ли лучше? Два пакета; на одном: Madame, Madame Raimond Rue du Dauphin N 6. HТtel de Sully.
  
   На другом: Pour Monsieur le capitaine de Chadaieff.
   Из почтамта можно вытребовать непринятые письма. Если вы писали в Англию, судно почтовое могло погибнуть; впрочем, помнится мне, что я в одном из своих писем не велел вам туда писать, а в Париж. Ответ на письмо мое из Парижа 1-го генваря написанное, ожидаю в первых числах марта н. шт" [самое позднее].
   <На обороте):
   [Дорогая тетушка! Вот письмо для Михаила, которое прошу вас не отказать переслать ему. Мое здоровье не оставляет желать ничего лучшего, и я очень доволен своим пребыванием в Париже. Единственное, что меня огорчает, это то, что я уже более пяти месяцев не получаю вестей от вас. Напишу вам завтра].
  

25. М. Я. Чаадаеву

  

1 апреля, н. шт. Париж.

   Наконец, мой милый друг, получил я от тебя письмо; несколько дней прежде получил от тетушки два рядом, потом еще одно от ее же и наконец от Княж. Лизаветы 1. Вы все, слава Богу, живы и здоровы. Какова была моя радость, сказать тебе не умею. - Тетушка так расстрога-лась моими жалобами, что я не рад и жизни, что жаловался; в последнем своем письме особенно пишет прежалобныя вещи и с обыкновенного своею добротою бранит себя и обвиняет непростительным образом. Но скажи, как мне было не жаловаться? - Целых пять месяцев не имел об вас никакого известия! - Она пишет, что собирается ехать с княжною в Витебск 2; эта добрая тетушка всегда готова служить своим родным; шутка ли в ее лета, с ее нездоровьем и в эту пору пуститься за пятьсот верст! Я с нетерпением стану ожидать дальнейшего известия об этой поездке.
   На твое прелюбезное и преогромное письмо отвечать не безделица. - Во-первых, Шаликов тебя напугал напрасно; переезд мой из Дувра в Кале был самый благополучный и приятный, не более четырех часов в море и при прекраснейшей погоде. Во-вторых, здоровье мое несравненно лучше прежнего; лекарств более не принимаю; все дело теперь состоит в одной слабости желудка; против этого одно средство, диета и правильная жизнь; когда живешь на месте, это ничего не стоит, в дороге другое дело. - Ты, мой друг, про свое здоровье ничего не пишешь. Тетушке сказывала княгиня П. Д., что ты потолстел, правда ли? Я этим перерассказам не больно доверяю. Ты вообще ни слова не говоришь об себе, хорошее ли это дело! В прежних своих письмах писал, что совершенно доволен своим положением, теперь ничего более не говоришь; что это значит? То ли, что ты так же доволен, как и прежде, или то, что ты скучаешь, а мне этого сказать не хочешь? лето, полагаю, провел ты довольно весело, в полях и лесах, но как сладил ты с зимою? в твоем покое, чай, стужа страшная, ветер дует, и бегают тараканы.
   Я тебе сказал, что писавши к тебе, мараю и поправляю, как будто пишу к любовнице; ты над этим смеешься и приписываешь это тщеславию; теперь повторяю тебе еще раз то же самое и уверяю тебя, что это письмо начинал сто раз, то по-французски, то по-русски; не хочу тебе сказать ничего, кроме необходимых вещей и чувств самых простых дружбы и любви, но слов ни на что не нахожу и с досадою бросаю перо. Суди это как хочешь.
   Например, мне бы хотелось сказать тебе, что обвиняешь меня в тщеславии напрасно, потому что без всякого тщеславия можно краснеть, когда чувствуешь, что мелешь вздор, и что если ты этого не разумеешь, то это потому, что тебя Бог обобрал стыдком. Еще, хотелось бы мне тебе сказать, что не надивлюсь, как ты [не] чувствуешь нужды мне сказать слова два про твое житье-бытье в деревне? Еще - что по пальцам знаю, что было в том письме, которое ты с почты воротил, а именно: "как де тебе не стыдно шататься по свету и оставлять крестьян своих без попечения, проживаться, а что всего хуже - скучать даже путешествуя". - На все на это, разумеется, желал бы тебе представить некоторые возражения тем более что и в том письме, которое получил, [вкратце], то же самое, только в других словах, но ничего дельного сказать не умею и потому прошу тебя только быть поснисходительнее; это нам будет обоим выгодно, тебе потому, что терпимость есть добродетель, в которой весьма приятно упражняться, мне потому, что я нуждаюсь в оной. Скажу тебе еще лишь одно. Я сознаюсь, хотя и знаю, что ты не высоко ставишь подобные признания что нервическое воображение часто обманывает меня в моих собственных чувствах, и я проникаюсь смешной жалостью к моему собственному состоянию; но скажи, какой вред я этим приношу ближнему?
   Что же касается вашего запрещения мне ехать в Италию, то я уверен, что вы отмените его, если немного обдумаете это дело. Что тетушка советует мне вернуться и притом возможно скорее, это меня мало удивляет, я отлично знаю, насколько мое отсутствие огорчает ее, и мысль о ее печали несказанно терзает меня. Но ты, я думал, что ты достаточно благоразумен, чтобы не отклонять меня от этого путешествия. Если Италия не представляет ничего соблазнительного для твоего воображения, то это потому, что ты гурон, но меня-то, который в этом не повинен, за что ты меня хочешь лишить удовольствия ее видеть? А затем, неужели ты желаешь, чтобы, находясь в Швейцарии, у самых врат Италии, и видя с высоты Альп ее прекрасное небо, я удержался от того, чтоб спуститься в эту землю, которую мы с детства привыкли считать страной очарования? Подумай, ведь кроме немедленных наслаждений, которыя дает такое путешествие, это еще целый запас воспоминаний, которыя остаются на всю жизнь, и даже твоя желчная философия согласится, я думаю, что хорошо запасаться воспоминаньями, а в особенности тому, кто так редко доволен настоящим. Еще раз, я уверен, что, если ты обдумаешь это, ты согласишься со мною, но я заявляю тебе, мой друг, что я требую от вас согласия формального и полного, ибо я не желаю во время этого путешествия, о котором я мечтаю, как о празднике, носиться с тяжелой мыслью, что ты не от доброго сердца дал свое согласие. Я обещаю тебе, впрочем, что это в последний раз в моей жизни, что я насилую тебя. Что касается до времени, то это будет только шесть лишних месяцев, а надо тебе знать, что у меня много времени впереди, ибо знаменитый Галль, краниолог 3, который меня лечил, объявил мне, что я проживу целую вечность; ты можешь усмотреть из этого, что у меня еще хватит времени до моей смерти привести свои дела в порядок и даже исправиться].
   Изо всех твоих рассуждений одно похоже на дело, а именно: об деньгах. На этот счет имею я тебе доложить следующее. Я уже тебе признался, что в расчете своем ошибся, тебе этого мало, тебе желалось бы, чтоб я сверх того признался, что я бессчетная скотина, - с большим удовольствием. Верь или не верь, все произошло от слуги, которого я взял с собою из жалости; без того, уверяю тебя, что не истратил бы ни гроша сверх предположенного. Увидевши же, что мне с ним нельзя прожить чем рассчитывал, решился покупать разные вещи, книги, картинки, белье и проч. Одних книг купил на 1500 фр., картин на 1000. Что доходы мои поубавятся по возвращении моем, это сущая правда, но рассуди, что это путешествие - последняя моя шалость, что после этого мне нечего более будет делать, как быть умным как ты, и поселиться в деревне. Эту последнюю шалость позволь мне доделать как можно повеселее и поудобнее. Впрочем, где бы я возвратившись ни поселился, в Москве ли, в будущей подмосковной или в Лихачах, - с меня будет того, что останется. Этому не мудрено будет тебе поверить, если потрудишься вспомнить, как я прожил прошлые два года, и что хозяйства мне нового заводить не придется, потому что все мое добро цело.
   Написав это, взглянул еще раз на твое письмо, и вижу, что вы с тетушкою не на шутку требуете, чтобы я с получения сего нимало не медля имел к вам явиться. Есть ли в вас Бог! хоть раз в жизни будьте рассудительны. [Послушать тебя, скажешь, что разумному человеку непозволительно ездить в Италию. Все, что ты говоришь об этом, если отделить ту часть, которая приходится на долю дружбы, можно было бы принять за глупые шутки. Ты все толкуешь об обещании, которое я дал: вернуться через год; что ж это по твоему - великодушно? Ты, который так любишь проповедовать против эгоизма, как ты назовешь то, что ты делаешь в данном случае? Ибо тебе не уверить меня, что ты серьезно опасаешься для меня карбонариев и Везувия; я полагаю, что ты не думаешь, чтобы я бросился в кратер вулкана в момент извержения или похоронил себя под пеплом, как Плиний, чтобы получше наблюсти этот феномен. Что же касается карбонариев то разве я представляю из себя некоторую силу? Я не хочу воевать с тобой, мой добрый друг, но согласись что было бы из-за чего; впрочем, всякий любит людей на свой лад. Моя тетушка, например, любит их видеть, я ищу взаимной любви, а тебе они нужны, чтобы ворчать на них и - делиться с ними твоим достоянием; будем же делать каждый, что мы умеем делать, но постараемся тем не менее быть благоразумными.
   Я знаю также, что, независимо от печали разлуки и от опасений, как бы моя неосторожность и мое легкомыслие не втянули меня в безумные траты, мое путешествие озабочивает тебя и с других сторон и обременяет тебя множеством разных хлопот; поверь поэтому, что не без внутренней боли я решаюсь причинять тебе все эти затруднения. Но ты сам хотел этого, и я рассчитываю на нашу дружбу].
   Ты говоришь, что мне еще понадобятся другие 10 000; может быть; но об деньгах, сделай милость, не заботься и дай мне это путешествие докончить порядочно. Мне бы очень хотелось тебе изъяснить, что тут нет никакой беды и что если мне останется по возвращении моем 1200 доходу, то я буду страх как доволен.
   О Париже я тебе ничего не говорю, ты сам не велел; скажу тебе только, что здесь есть два старых наших знакомца: Дюпор и Mad. Теодор; оба они на лучших здешних театрах и очень любимы публикою особенно М. Теодор. - Вчера видел я в первый раз человека также нам не незнакомаго, Максима Ивановича Дамаса, в виде министра, в палате депутатов; он влез на кафедру и страх как заврался; мне хотелось ему закричать, ужо тебя Криднер!
   Прости, мой милый друг. Люби меня каким хочешь манером, бранись сколько тебе угодно, только не сердись, вовсе не за что.
   8 апреля н. шт.
  

Твой брат Петр.

  
   Тебя всякая вещь, мой милый, затрудняет; ты возиться с адресами, не разумея: 1-ое, что со всяким адресом письмо дойдет; 2-ое, что Штиглиц первый банкир в Петерб., а Ротшильд - первый в свете, что полагаю сказывал тебе несколько раз К. Шаликов. - Мой адрес все тот же: Mad. Raimond, Rue du Dauphin N 6 pour remettre a M. Ghadaieff. Когда отсюда поеду, пришлю другой; из Женевы же или из Лозанны не тр

Другие авторы
  • Кьеркегор Сёрен
  • Дитмар Фон Айст
  • Ермолов Алексей Петрович
  • Туган-Барановский Михаил Иванович
  • Сологуб Федов
  • Гейер Борис Федорович
  • Соколовский Александр Лукич
  • Кронеберг Андрей Иванович
  • Теплова Надежда Сергеевна
  • Венский (Пяткин) Е. О.
  • Другие произведения
  • Д-Аннунцио Габриеле - Г. Д'_Аннунцио: биографическая справка
  • Плеханов Георгий Валентинович - Рязанов. Предисловие редактора
  • Кирпичников Александр Иванович - Гауф
  • Чарская Лидия Алексеевна - Дом шалунов
  • Аксаков Иван Сергеевич - Не есть ли вредная сторона печати необходимое зло, которое приходится терпеть ради ее полезной стороны?
  • Тургенев Иван Сергеевич - Повести и рассказы (Варианты)
  • Фурманов Дмитрий Андреевич - Литературные записи
  • Арцыбашев Михаил Петрович - Жена
  • Гиппиус Зинаида Николаевна - Златоцвет
  • Добролюбов Николай Александрович - Когда же придет настоящий день?
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
    Просмотров: 370 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа