Главная » Книги

Успенский Глеб Иванович - Письма, Страница 17

Успенский Глеб Иванович - Письма


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29

. Я никуда летом не поеду.
   Если Вы примете какое-нибудь из моих двух предложений, - то можете- считать весь мой долг за 88 г. покрытым. Я Вас не обману и не поставлю в неловкое положен<ие>. Следов<ательно>, дать мне за 4 листа, для того, чтобы спокойно .обеспечить себя до апреля, - "Рус<ская> мысль" не имеет основания опасаться. Будьте добры, дорогой Виктор Александрович, не покиньте меня в моем труднейшем положении и, пожалуйста, похлопочите, чтобы 500 р., которые В<укол> М<ихайлович> согласился мне выдать, были высланы как можно скорее до получения февральской работы. Я ее окончу лучше устроив мои дела до января месяца. Другие 500 я могу получить в 1-х числах января. Жду Вашего ответа и желаю всего хорошего.

Г. Успенский.

  

224

В. М. СОБОЛЕВСКОМУ

  

Воскресенье, <27 ноября 1888 г., Петербург>

   Дорогой Василий Михайлович! Посылаю этот рассказик единственно для новогоднего номера в уплату долга и в облегчение моих финансовых дел с "Русск<ими> вед<омостями>". В новогоднем No он может быть подписан моим полным именем, если же Вы вздумаете печатать его теперь, то, пожалуйста, уважьте мою просьбу и оставьте псевдоним Ивана Небалуева. Я под этим псевдонимом иногда буду присылать сценки исключительно из семейной жизни. И прошу пожалуйста, сохраните псевдоним. В новогоднем же нумере можете подписать. Пожалуйста, пришлите мне начало очерков "Концов не соберешь". Я их переработаю, и к пятнице Вы получите два совершенно беллетристических рассказика. Жду непременно, Вас<илий> Мих<айлович>! Я больной, измученный, не томите меня ожиданием, я положительно истерзан. Присылайте, благо хочу работать, есть время. Крепко Вас целую.

Г. Успенский.

   Алекс<андру> Сер<геевичу> мой искреннейший привет.
  

Вас<илий> Мих<айлович>!

   Этот рассказик может быть назван и так: "Из жизни детей". Ах! если бы Вы на 1 день присылали мне корректуры, как бы рассказы эти изменялись к лучшему!
  

225

Я. В. АБРАМОВУ

  

<Конец ноября 1888 г., Петербург>

Дорогой Яков Васильевич!

   Посылаю Вам и Людм<иле> Ник<олаевне> 2 экзем-п<ляра> моих книг. Людмиле Ник<олаевне> особо потому, что и адрес у меня от нее есть особенный. Что же сборник Гаршина-то? Тот, который Вы мне дали, я передал Н. К. Михайловскому, но он о нем не написал. Еще моя просьба к Вам. Напишите мне, пожалуйста:
   Где издаются газеты:
   "Крым".
   "Донская пчела". Дон?
   Нет ли каких новых газет на Кавказе, в Ростове, в Крыму и вообще на юге.
   Потерял я адрес Щербины, которому посылаю книги. Сообщите его, пожалуйста.
   Здоровье А<лександры> В<асильевны> поправляется, но не быстро.
   Прилагаю экземпляры Дрентельну и Грибоедову. Можете ли переслать их с Вашей прислугой? Буду Вам много благодарен.

Преданный Вам

Г. Успенский:

  
   Я решил разослать экземпляры непереплетенные. Или всем моим знакомым надобно в переплете, или же всем без переплета. Тут разделять невозможно.
  

226

В. А. ГОЛЬЦЕВУ

  

<6 декабря 1888 г., Петербург>

  

Дорогой Виктор Александрович!

   Опять я затрудняю типографию поправками, которые, однако, должны быть сделаны. Я всю нынешнюю осень нахожусь в небывалом нервном расстройстве и пишу в лихорадочном состоянии. Пускать работу без исправлений невозможно: этот рассказ весь написан в течение одной ночи, только вторая половина писалась раньше первой и оттого все-таки покрепче написана. Пожалуйста простите, - примите благодарность. Окончание будет выслано завтра, - там не будет ни прибавок, ни убавок. Вуколу Мих<айловичу> буду писать. Книги мои вышли. Скоро я пришлю в Москву много экземпляров для общих знакомых.

Преданный Вам

Успенский.

  
   6 дек<абря 18>88.
  

227

В. Н. ПОЛЯКУ

  

Чудово, 9 дек<абря 18>88 г.

   Владимир Николаевич! Прилагаю при сем половину статейки, которую допишу на днях. Я нахожу ее подходящей по времени. Кроме этого, раз навсегда, пожалуйста, перепечатывайте Вы из моих заметок и фельетонов, что Вам придется по вкусу.
   Жалуюсь Вам на Н. В. Рейнгардта. Пожалуйста, передайте ему, что "чрезвычайно симпатичный писатель" никогда не говорил такой чепухи, какую привел Н<иколай> В<икторович> в своем фельетоне в конце статьи о Старом трансформисте. Вот ведь какие времена! Человек желает сказать: вот какую чепуху и глупость говорит Г. Успенский, и чтобы быть вежливым и пред "чрезвычайно симпатичным писателем" и подмигнуть публике, чтобы она поняла в чем дело, - венчает меня в корону горохового шута. Нехорошо! Главное в том нехорошо, что никакой кошки и мышки в 5-м томе, на который указывает Н<иколай> В<икторович>, нет. Я выбросил при издании эту кошку и мышку, - которая была действительно в рассказе о конокраде Федюшке (он вошел в 5 т<ом>), но только, когда он печатался в "Отечеств<енных> записках". Н<иколай> В<икторович> помнит что-то о кошке и мышке, - но ему вполне достаточно припомнить это "что-то" непременно как чепуху для доказательства правоты своей идеи о благе борьбы за жизнь. Если бы он не спешил сунуть себе "под ноги" "чрезвычайно симпатичного писателя", а в самом бы деле поискал эту кошку и мышку (либо припомнил чью-нибудь чепуху, подходящую более, чем цитата из моих книг), то он увидел бы следующее:
   Рассказ о конокраде, напечатанный в "Отеч<ественных> записках" (и перепеч<атанный> в 5 т<оме> с сокращением), заключается в том, что вся деревня убила конокрада, который, однакож, вырос с детских лет в этой же самой деревне. Он был сирота, и в то время деревня не могла быть к нему внимательна. Он шлялся там и там, стал поворовывать. А когда стал конокрадом, деревня его убила. На суде весь мир был оправдан. Нет, не виновен! ск<азали> прис<яжные>. Конокрад это первейший враг хозяйства. И то, что "невиновен" в убийстве злодея, - совершенно понятно и суду и читателю. (Факт заимствован из действ<ительного> суд<ебного> дела в Сам<арском> окр<ужном> суде.) Но когда все это кончилось, - "благополучно", - на деревне стало спокойнее и тише.
   - Слава богу, теперь потише стало, - говорит чисто-сердечнейший и добродушнейший крестьянин, наслаждаясь этой тишиной и поглаживая бороду. Вот тут-то и было прибавлено сравнение с кошкой, которая облизывается и приятно мурлычет после того, как слопала мышь. Она исполнила свой кошачий долг, слопала и лапками оправляет свою окровавленную морду (за что "какая-то" женщина ее и гладит). Вот такое же впечатление оставили во мне и убийцы конокрада, оправданные судом. Рыла у них хотя и невинные (как же не истребить врага всего общества?), однако казались мне окровавленными, - Федюшка был сирота, на которого в его сиротстве они не обращали внимания, а убить не задумались, когда он стал конокрадом, злодеем. Когда я писал этот рассказ - я искренно ненавидел этих подлецов-мужиков. Подлецов и злодеев я и теперь ненавижу, - но с тех пор "кто виноват?" стало пониматься мною много сложнее. Таким образом, когда этот рассказ печатался в 5 томе, я пожалел мужиков и выбросил параллель с окровавленной мордой кошки, облизывающей и отирающей лапками кровь с своей морды. В пятом томе, на который ссылается Н<иколай> В<икторович> - нет поэтому ни кошки, ни мышки, - а остался один мужик, который поглаживает бороду, да намек на то, что физиономия у него не чиста. Если бы Н<иколай> В<икторович> цитировал по подлиннику, т. е. по "От<ечественным> з<апискам>" - то этого факта ему совершенно не было надобности приводить в доказательство правоты своих идей. Да весь Федюшка - сама борьба за жизнь и всю жизнь. Если же он в самом бы деле раскрыл 5-й том, - то там бы он не нашел ни кошки, ни мышки. А ведь не дрогнула рука, во-первых, - уличить меня перед читателями в том, что я говорю сущую чепуху, глупость, и в то же время плюнуть мне в лицо пустопорожней фразой - "чрезвычайно симпатичного писателя". Вот. и живи на свете. Я на Н<иколая> В<икторовича> не имею претензии никакой, - но меня поражает обилие этих пустопорожних фраз и поступков. Зачем все это? Вот что непостижимо.
   Пожалуйста, передайте г-же Подосеновой мою глубочайшую благодарность за то, что она ни слова не сказала о новом произведении "чрезвычайно симпатичного писателя", которое печаталось в октябре в "Р<усской> мысли". Это доставило мне истинную отраду. Мало того, что я утомлен работой, я должен был писать сломя голову, чтобы поспеть к книжке, да, кроме того, редакция вырезала целиком более печатного листа. Получилась такая бессмыслица, - такая срамота пред читателями, которую только и можно сделать (по близкому знакомству) с чрезвычайно симпатичными писателями. (Чему мы имели примеры.) В январе очерки печатаются в перера<ботанном>виде. Я глубоко, от всей души благод<арен> г. Подосеновой, которая, очевидно, поняла как нельзя лучше, что нельзя меня уж очень срамить-то, а надо дать время очувствоваться. Передайте, пожалуйста, мою глубокую благодарность.

Г. Успенский.

  
   P. S. Приношу искреннейшее извинение в том, что в этом письме называю г-жу Подосенову только по фамилии. Что делать. Забыл! Так мало видел. В Казани я видел в такое короткое время так много народу, - да и был под влиянием сибирских впечатлений, что мне приходилось много перетерпеть горя, встречаясь в Петербурге с казанцами: фамилию помню, а имя, отечество - забыл! Не откажите мне, пожалуйста, сообщить, как звать г-жу Подосенову, потому что я желаю преподнести ей экземпляр моих книг нового издания, в знак моей глубочайшей благодарности и уважения.
   Теперь я в Чудове, Ник<олаевской> ж. д.
   Всего хорошего Вам.

Г. Успенский.

  
   Статейка эта может быть названа "По поводу письма" и т. д.
  

228

В. А. ГОЛЬЦЕВУ

  

Чудово, 14 дек<абря 18>88 г.

  

Дорогой Виктор Александрович!

   Получил Ваше письмо. Не имею никакой претензии на то, во-1-х, что "Грехи тяжкие" печ<атаются> в декабре, и, во-2-х, на то, что и "без каламбура" они все-таки мои грехи и весьма тяжкие. Я их писал в неожиданном расстройстве и утомлении, не имея времени хорошенько обработать; вот почему антихрист-то и не вышел как должно и почему все скучно и тяжеловесно. Расстройство у меня и происходило от того, что такие новые явления приходилось писать кой-как, а это всего меня изорвало. И, кроме того, я застал жену нездоровой, - она еще в мае огорчилась тем, что мальчик остался на второй год, не выдержав только одного экзамена, и вот это наше общее расстройство кончилось просто ужаснейшим положением, - и я едва жив, а Алек<сандра> Вас<ильевна> просто слегла, не может встать, ходить и находится в серьезной опасности. Заболел, кроме того, мальчик скарлатиной, и надо было отделить детей - девочки живут в одном семействе, а Саша в Чудове. Я мыкаюсь туда и сюда и должен еще писать в таком аду. Впрочем, вчера я приехал ночью немного спокойней. Алек<сандра> Вас<ильевна> могла есть хоть чуть-чуть и кой-что говорила в здравом уме, а то у нее были минуты полного истощ<ения> сил. Вот какое положение мое. Сегодня я опять поеду ночью в Петербург и буду работать уже там. Брат много помогает в хлопотах, и можно будет урвать в день несколько часов. Какие мои будущие работы, я Вам напишу завтра же. Спасибо Вам большое за все, за все. Книги мои Вам, Вук<олу> Мих<айловичу>, Стороженко, Муромцевым будут посланы тотчас, как только получатся из переплета.
   Преданный Вам

Г. Успенский.

229

В. М. СОБОЛЕВСКОМУ

  

<Середина декабря 1888 г., д. Сябринцы>

  

Дорогой Василий Михайлович.

   Вот фельетон, который может быть печатаем теперь. Следующий буду писать завтра. Между ними связь неразрывная, но печатать их надобно отдельно. Второй назыв<ается> "Не знаешь, где найдешь, где потеряешь". Он весь рассказ, и если я его напишу, как думаю сейчас, от будет ничего себе. Никаких рассуждений не будет. Но я все-таки страшусь за 6, 7 и далее страницы. Вычеркивайте из них все, что понадобится; на странице 7-ой самое опасное место там, где приведены слова высокопоставленного лица. Эти строчки можно изменить так: "узнав из газет, что при летней ревизии учебных заведений было прямо и решительно указано молодежи ее" и т. д. Во всяком случае концы эти необходимы, и переход от фокуса-покуса к чорт знает каким явлениям уродства в народе, - необходим.
   Я взял тон человека раскаивающегося, в поучение молодого поколения, в своих подлых поступках. Что мы сделали? Довели до фокус-покусов молодежь. Обобрали и обокрали. Прекратили то-то и то-то. Будут взяты самые хорошие явления недавнего прошлого. Не хотите ли для очистки совести вместо очерки русской жизни, написать очерки недавнего прошлого.
   В прошлое, попранное нами, стариками, я включу отличнейшие явления из земской школьной жизни, всё по подлинным документам и всё в беллетристической форме. В III рассказе будет, например, описан съезд сельских учителей в городе (теперь этих съездов нет), а прежде на них говорили решительно обо всех народных нуждах (это с точностью из печатных отчетов), так что эти общие публичные разговоры влияли и <на> губернскую публику, и на земских людей, присутствовавших на съездах, и <на> живой обмен мысли, связующей разные роды деятельности; теперь учитель чахнет один с учебником; непосещение уроков записывает, а сказать, что мальчик не посещает потому, что отец пьянствует, и рассказать еще, отчего он стал пьяницей (но это было на прежних съездах), - этого теперь нет. Живого наблюдения, поучительного для общественных деятелей и связующего их, нет. Вот почему назовите "Из прошлого".
   Будут цитаты из старых провинциальных газет, которые закрыты, напр. "Новгор<одский> листок", "Камско-Волж<ский> вестн<ик>". А оно, прошлое-то, осветит только безобразие настоящего. Не будет нецензурно, не беспокойтесь. Если это начало Вы найдете возможным пустить хотя бы и с помарками, - пришлите мне по телеграфу 5 слов. Чудово, Успенскому. Печатаем. Даже, как видите, всего 3. Я повеселею и напишу хорошо 2-ой очерк.
   Спасибо, спасибо, дорогой Вас<илий> Мих<айлович>, за Ваше милое письмо. Умирал я не в шутку всю эту осень. Каждое слово доброе дорого.

Ваш Г. Успенский.

  

230

В. М. СОБОЛЕВСКОМУ

  

22 дек<абря 18>88 г., <Петербург>

   Дорогой мой Василий Михайлович! Вот рассказ, - не знаю, придется ли он Вам по вкусу. Если нет, то прямо надо отдать его в "Рус<скую> м<ысль>", куда я пришлю новое начало. Ред<акция> возвратит 250. Если же он удобен, но надо что-нибудь сократить, - телеграфируйте, и я знаю, где можно в рассказе сделать это.
   Продолжение будет непременно и скоро - "Учительский съезд" (сельск<их> учителей). Картинка будет простая и светлая.
   Расстроился я, дорогой Вас<илий> Мих<айлович>, ужасно. Не могу этого описать Вам. Нужда у меня в деньгах большая, необычная. Словом, пересказать Вам мое положение невозможно. Не откажите, бога ради, в моей просьбе. Деньги надо иметь до рождества. Простите. Устал я и измучился, как собака. Скоро пришлю книги. А<лександру> Сер<геевичу> поклон.

Ваш Г. Успенский.

  

231

В. Н. ПОЛЯКУ

  

<Между 22 и 27 декабря 1888 г., Петербург>

  

Многоуважаемый

Владимир Николаевич!

   Прилагаю при сем маленькую статейку, но опасаюсь, что она не придется Вам по вкусу. Ничего иного я не мог до сих пор послать Вам, потому что положительно утомлен и хотел бы не работать хотя полгода. Но работать надо на свою погибель,
   В этой статейке есть цитата из "Рус<ских> вед<омостей>". Она вошла в один рассказ "Не знаешь, где найдешь", который должен быть там напечатан. Может быть, ред<акция> и выбросит из него ту вставку, которую я перенес в эту заметку. Когда выйдет No "Р<усских> в<едомостей>", можно просмотреть его и, если там нет того, что приведено здесь, тогда просто нужно зачеркнуть строчки о том, что это вставка. При первой возможности я напишу Вам рассказ, а теперь простите.
   Позвольте мне просить Вас сообщить мне имя. и отч<ество> г-жи Подосеновой и Загоскина. Я хочу прислать Вам, г. Загоскину и г-же Подосеновой мое новое издание.

Преданный Вам

Г. Успенский.

  
   Вас<ильевский> Остр<ов>, 7 линия, дом No 6, кв. No 4.
  

232

В. М. СОБОЛЕВСКОМУ

  

<25 декабря 1888 г., Петербург>

  

Как сократить рассказ.

   На странице 2-ой от слов "- Как так, - может сказать читатель" и т. д. можно выкинуть всё вплоть до бюллетеня из "Смолен<ского> вестн<ика>" и вставить следующее:
   Доказать в этом очерке, что дело понимания положения образчика среди всех условий жизни - дело действительно трудное, - положительно нет никакой возможности. Но для того, чтобы сам читатель смог также ощутить, хотя бы в слабой степени, ту безысходность, которую ощутил я, когда передо мною предстала такая трудная задача, я приведу пример, взятый из нашего прискорбного прошлого. Прошу читателя обратить особенное внимание именно на то, что пример этот ни в каком случае не может характеризовать настоящего времени. Он всецело принадлежит временам, безвозвратно канувшим в вечность, и не может быть укором времени настоящему, так как в настоящее время ничего подобного быть уже не может. Дело заключается в следующем: девять лет тому назад в газете "Смоленский вестник" No 81 был напечатан следующего рода бюллетень в июле и т. д.
   Цифры глав можно выбросить, а там, где III, поставить -
  

Дорогой Василий Михайлович!

   Вот как, по-моему, можно сократить рассказ. Или же так, если Вы опасаетесь за бюллетень смоленский, - то можно и так. Первая страница вся. Вторая до первого абзаца, т. е. до того места, где сказано: "Непреоборимость объяснять всеми" и т. д., а затем на предпоследней странице 1-ой главы прямо начать с того места, где сказано: "И я бы сам никогда не решился на это дело, если бы не чужое мнение" и т. д.
   Главы отбросьте, а вместо III просто тире. Не покиньте меня, бога ради. Всю ночь сидел около Ал<ександры> Вас<ильевны>, которая говорит бог знает что.
   Мое личное желание, чтобы рассказ был напечатан весь. Тогда в нем будет смысл и для дальнейших очерк<ов>.

Г. Успенский.

  

233

В. А. ГОЛЬЦЕВУ

  

<Вторая половина декабря 1888 г., Петербург>

  

Виктор Александрович!

   Я вполне согласен с Вами, что написан вздор. Он, этот вздор, всегда меня мучает, когда расстроится задуманная работа, как это случилось нынешней осенью. Всегда я невольно хватаюсь за эти соломинки, когда разные неожиданности разобьют мои совершенно определенные планы вдребезги. Является настоятельная потребность припомнить, во имя чего собирал я разлетевшийся прахом материал, и вот начинаешь долбить одно и то же везде и вовсе притом не так, как было задумано. Нынешней осенью я решительно разбит разными неприятностями, прямо расстраивавшими мою душу, - и вот почему матерьялы мои просто пропали в нын<ешних> работах, прахом рассеялись.
   В рассказе "На минутку" все-таки необходимо оставить несколько строк. Именно - "Чей же теперь дом-то будет?" (кажется так говорит парень в конце 2-й главы, подавая самовар).
   Эту строчку оставить, а начиная со следующей, вычеркнуть всё, вплоть до того места, где сказано, - что и не один парень, из всей этой истории, забывая старика и старуху, - не забывает "дом". И деревенская интеллигенция и т. д.
   (Там есть разговор.)
   И затем до конца 3-й главы, если только там немного, т. е. около страницы или 1 1/2. Если там есть явные пустяки, - пожалуйста, вычеркивайте. Необходимо так ли, сяк ли оставить последние строки вставки, иначе надобно будет IV главу переделать. Вместо 4-х глав будет 3.
   Будьте здоровы, В<иктор> А<лександрович>.

Ваш Г. Успенский.

  

234

В. А. ГОЛЬЦЕВУ

  

<Конец декабря 1888 г., Петербург>

  

Дорогой Виктор Александрович!

   Не знаю, как благодарить мне Вас за Вашу поистине неисчерпаемую доброту! Я положительно спасен и выведен из безысходного положения. Теперь я вижу, что все мои дела могут измениться самым лучшим образом. Деньги пришли как раз во-время, сняли с меня такие бремена, от которых я не чаял избавиться. Все теперь пошло хорошо. Благодарю Вас от всей души и от всей моей семьи. Передайте, пожалуйста, мою искреннейшую благодарность Вуколу Михайловичу. Сегодня я посылаю на Ваше имя посылку с книгами. Извините, что все книги без переплета - нет экземпляров, так как, к счастию, книги идут неожиданно хорошо. Из 10 т<ысяч> экземпляров в первую неделю разошлось 3 тысячи. Я никак этого не ожидал. Простите меня, что я посылаю, кроме экземпляра Вам, еще и другим лицам, с которыми Вы близки и встречаетесь и которые поэтому могут взять книги от Вас при случае.
   Пожалуйста, сообщите мне имя <и> от<ечество> Стороженко. Если мне надобно послать Тихонравову, то и его имя и от<ечество> необходимо. Существует ли библиотека Общ<ества> люб<ителей> слов<есности>? Тогда я и туда отправлю экземпляр.
   Теперь у меня к Вам просьба. Я хочу написать небольшую статейку в объяснение недоумения, почему я не призывал к чести? Я напишу ее с удовольствием, и она будет поучительная, интересная для характеристики 25-ти-летия прошлого. Я даже писал об этом, но не поместил в сочинениях по забывчивости. В "Судеб<ной> газете", примерно 83 г., у меня были даже начаты очерки "Водка и честь". На них я сошлюсь между прочим. Эту заметку, если вы согласитесь, я доставлю 3-5 января, и она пойдет в янв<арской> книжке. Она для меня живое дело и коснется животрепещущего вопроса. Я рад и благодарен Михайловскому, что он дает мне право сказать многое, чего я не мог бы сказать, если бы он не определил этого многого словом честь. Слово нейтральное и превосходно заменяющее самые нецензурные определения изничтоженной личности. Сделайте милость, разрешите мне это, - а чтобы не замедлилось дело, телеграфируйте одно слово "можно".

Г. Успенский.

  

1887-1888

235

И. М. СИБИРЯКОВУ

  

<1887-1888 гг., Петербург>

  

Дорогой Иннокентий Михайлович!

   Привести к субботе в окончательный вид 10-й том, при всем моем желании, оказывается невозможным. Нужно много исправлений, - перестановок, словом, нужна весьма тщательная работа, которая отнимет у меня недели две времени.
   Если бы фельетоны печатались журнальным листом, то поправки можно бы приклеивать сбоку страницы; но фельетоны печатаются плотными столбцами, без всяких перерывов, так что ни вставить в самый текст (он тесен), ни перенести куда-нибудь к стороне - невозможно. Надобно иметь два экземпляра фельетонов, чтобы можно было тот или другой столбец вырезать, а оборотную сторону этого столбца заменить вырезкою из другого экземпляра фельетона. Словом, здесь хлопот много. Сделать кой-как я не хочу, и матерьялу много в этих корреспонденциях с дороги.
   Так вот я и прошу Вас. Дайте Вы мне две недели сроку для предст<авления> 10-го тома и, если возможно, не откажите в просимой ссуде, так как благодаря ей я не буду ничего другого работать, как только над 10-м томом.
   Ни в каком случае за мной не пропадет ни одной копейки, в этом Вы можете быть - да я и надеюсь - совершенно уверены.
   Я же в покрытие этого долга прибавлю к 9 тому все новые рассказы, какие теперь есть (кроме матерьяла для 10-го), и в 10-й присоединю все новое, что явится в печати, положим, до августа месяца. Тогда, если количество этих добавочных к 9 и 10 тому листов будет менее Должной мною суммы <......>
  
  

1889

236

А. П. и А. И. КУЛАКОВЫМ

  

Петербург, 1-го янв<аря 18>89 г.

   Дорогие мои Александр Павлович и Анна Ивановна! Не знаю, как благодарить вас за помощь, которую вы оба не задумались оказать мне, выслав квитанцию и разрешив взять 350 р. Теперь я возьму только 150 р., и то не больше как на полтора месяца, все же остальное, вместе с квитанцией, немедленно вышлю вам, но прошу сейчас же телеграфировать мне ваш адрес, так как мое письмо дошло к вам окольным путем. Письмо это я написал в решительном расстройстве, думая, что пропадаю во всех отношениях, но вышло как-то не так ужасно, как я воображал. Я сам болен и утомлен работой до невозможности. Редакции не замедлили поддержать меня с искренним радушием, чего я и не ждал. Огромные расходы, - на три дома (дети отделены по случ<аю> скарлатины в доме, а Саша в деревне, так как в семье, где девочки, нет места), - были сразу покрыты, и если я теперь беру у вас 150 р., так потому (я бы никогда не решился нарушать уговора), что расходы по болезням совпали с уплатой займа в 300 р. в Литерат<урный> фонд. Таким образом, и там мой кредит спасен, и я всегда могу взять там ту же сумму. Неловко брать тотчас же по отдаче, а чрез полтора месяца можно, и будьте уверены, что 150 р. я не задержу. Кроме всего этого, я был обрадован и подбодрился от чрезвычайно неожиданного успеха моего нового издания. Павленков и Сибиряков, напечатав 10 тысяч экземпляров, надеялись, что оно разойдется года в 2, а оно в первые три недели уже разошлось более чем 3 тыс<ячи> экземпляров и идет непрерывно. Продолжение издания (том 3-й выпусками по 10 печ<атных> л<истов>) - буду уж издавать я сам, и оно будет расходиться в том же колич<естве> экземпляров, как и первые два тома. Это будет 1-ый раз, что за мои книги буду получать я, а не издатели. И с другими писателями было так же - Достоевский продавал за 75 р. том своих сочинений (напр<имер>, "Вечный муж" и т. д.) тому же Глазунову, который за 75 <р> покупал том и моих рассказов, - а через 5-6 лет после этого сочинения его сразу пошли в ход. Толстой, изданный Стелловским в 2000 экз<емпляров> в 61, - не разошелся и сейчас, и его можно найти у букинистов, - но когда вообще публика поняла, что Толстой что-то значит, - и расхватали 3-4 изда<ния> подряд. Меня не так, конечно, будут расхватывать, но сравнительно книга идет превосходно, сверх всякого ожидания. Пожалуйста, сообщите мне имена всех ваших детей - и вам и им я тотчас пришлю по экземпляру на память.
   Желаю вам от души всего хорошего и еще раз глубоко благодарю за бескорыстную готовность поддержать меня.

Ваш Г. Успенский.

  
   Вас<ильевский> Остров, 7-ая линия, д. 6, кв. 4.
  

237

В. М. СОБОЛЕВСКОМУ

  

11 янв<аря 18>89 г., <Петербург>

   Дорогой Василий Михайлович! Жена моя поправляется плохо, не встает, не двигается, и вот почему я постоянно в расстройстве и утомлении. От этого и не писал. Но все-таки по клочкам мной написан фельетон, который сегодня будет с курьерским выслан Вам. А вслед за ним будет следующее. Мое письмо с дороги о Степн<ом>-ген<ерал->губ<ернаторстве> вызвало уже два опровержения. Одно Вы знаете, а другое появилось в "Вост<очном> обозр<ении>" No 45. Отвечать на него крайне необходимо тем более, что в нем никакого опровержения нет, а есть уловка между сибирскими газетами помощию моих писем воспользоваться для своих корыстных целей. От этого-то опровержение это и не попало в "Русские вед<омости>". Я написал его ловко, надо, впрочем, поправить. Притворившись, что я серьезно огорчен моими ошибками, я тщательно их проверяю, ничего не оказывается. Почему же все это напечатано в "Вост<очном> обоз<рении>"? И здесь, на основании писем из Сибири ко мне, рассказываю лично ихнюю сибирскую между собою плутню. Не беспокойтесь, из этого не будет никакой сплетни. Только смешно и названо буд<ет>: "Не так страшен чорт", но плутовать потихоньку в своей тайге они не будут. Дело это затеял "Сибирский вестник" (с Коршем и пр.), которому нужно убить "Сибирскую газету", которая теперь запрещена. "Сибирский вестник" и прикрылся мной. Можете представить, какие это сукины дети?
   Книги Анучину и Богданову посланы, и посланы им письма. Из всех концов России на мои книги не перестают поступать постоянные требования на десятки и сотни экземпляров. Все, слава богу, хорошо в этом отношении.
   Будьте здоровы, дорогой Вас<илий> Мих<айлович>! Крепко целую Вас. Глубоко благодарен. Алекс<андру> Серг<еевичу> мое крепкое рукопожатие и поцелуй. Что же Вы Михайловскому не пишете?

Ваш Г. Успенский.

  

238

В. М. СОБОЛЕВСКОМУ

  

<Середина января 1889 г., Петербург>

  

Дорогой Василий Михайлович!

   Этот фельетон и следующие отвечают на два вопроса: 1) в чем мы за 25 лет стали лучше и 2) в чем за то же время стали хуже.
   Первый написан по поводу только что вышедшего 9 т. соч<инений> Гончарова, а 2-ой на основании газетных материалов из новых нров<инциальных> газет, которых я выписал 10 штук, внеся трехмесячную плату.
   Я думаю, что этот обзор существенных черт времени необходим, чтобы была в очерках определенная мысль.
   1) Лучше мы стали, - в личных своих заботах об общем благе. Они стали сложней, искренней (воспом<инания> Гонч<арова> доказывают, как в этом отношении мы ушли вперед).
   2) Хуже стали в понимании и проявлении общественного дела. Много суеты и забот на общую пользу, а обществ<енного> дела и обще<ственной> жизни - нет.
   На ту и другую тему и будут писаться очерки. Будут и прямо рассказы. Из двух - один будет, я надеюсь, рассказ. А теперь нельзя уместить в один фельетон этих двух тем.
   Не могу ничего писать более: жена моя в опасном положении; хуже и хуже, и я употребляю железные усилия, чтобы не пропасть, не прийти в крайнее отчаяние. Работаю, - потому что надо жить, но положительно нахожусь постоянно в глубочайшем нервном возбуждении и не знаю, чем это кончится.
   Если можете, печатайте этот фельетон поскорее и вычеркивайте все излишнее без церемонии.
   Крепко Вас целую и жму Вам добрую Вашу руку.

Г. Успенский.

  
   А<лександру> С<ергеевичу> мой душевный привет.
  

239

В. А. ГОЛЬЦЕВУ

  

<16 января 1889 г., Петербург>

  

Дорогой Виктор Александрович!

   Посылаю Вам начало рассказа, который окончу числу к 22-24. Он вполне беллетристический, и я думаю, что не очень слаб, даже, право, я сам рад, что так стал писать. Будет в нем листа полтора. Просмотрите начало, будьте уверены, что я его кончу не хуже, и не откажите, бога ради, теперь же похлопотать, чтобы Вукол Мих<айлович> выслал мне 200 руб. по телеграфу. Жене все хуже и хуже, а мне все трудней и трудней, и не знаю как быть. Теперь идут переговоры с Сибир<яковым> об изменении контракта и о том, чтобы часть моих денег можно было взять и при жизни. Надеюсь, что он смилуется и даст мне возможность лечить А<лександру> Вас<ильевну> хоть целый год, т. е. уделить на это из моих же денег тысячи 3. Как бы то ни было, но, пожалуйста, не сомневайтесь, что по напечатании этого рассказа в феврале и после получения 200 р. - все-таки будет за мной долгу меньше. Кроме этого очерка, есть матерьял еще на два под тем же названием, не хуже этого.
   Болезнь жены продлится долго-долго. И сейчас уже надо опасаться пролежней, - так она недвижима. Спасает меня брат и дает возможность иногда хорошо выспаться и просидеть ночь за работой, как сейчас, а то бы пропал я. Настоятельно прошу Вас, Виктор Александрович, - не откажите мне в этой просьбе. Я положительно без копейки, кроме нескольких рублей исключ<ительно> на лекарство. Не могу больше писать. Сделайте одолжение, не откажите.

Ваш Г. Успенский.

  

240

В. М. СОБОЛЕВСКОМУ

  

<Вторая половина января 1889 г., Петербург>

  

Дорогой Василий Михайлович!

   Хуже и хуже идут мои дела! Сам я болен ногами, теперь от крайнего расстройства нервов, от постоянной близости к Алекс<андре> Вас<ильевне>, которая больше 2-х месяцев в ненормальном ужаснейшем состоянии, и на меня перешло нервное расстройство. Работаю, чтобы не сойти с ума, и пользуюсь каждой минутой, когда А<лександра> Вас<ильевна> спит или когда к ней вернется на несколько часов здравый рассудок. Никакой надежды на то, чтобы она опять пришла в нормальное состояние, как прежде, - нет. Предстоит маята до конца ее дней. Дети до сих пор в чужих людях, и, кажется, так и будет уж всегда, а А<лександра> В<асильевна> будет уединена от них. Она их забывает. Словом, нельзя рассказать, что такое кругом меня. Денег мне надо, В<асилий> М<ихайловнч>. Если напеч<атаете> IV статейку, пришлите 250. Если IV не годится, вот еще о Васильеве, том самом, который хотел когда-то писать у вас о Болгарии. Мне кажется, что он просто сумасшедший, психопат. В этой статейке масса в высшей степени интереснейших сведений, которые прочтутся с величайшим интересом. Но мне необходимо иметь эту статью о Васильеве в корректуре. Надобно вставить страницы, и вообще надо быть с этим кляузником осторожней. Написал я ее единственно из-за бесподобнейших документов, которые можно показать нашей публике. Корректуру этой V статейки жду, пожалуйста. Больше нескольких часов (с 3 до 9 вечера) не задержу.
   Работать не перестану и буду, напротив, неустанно ей предаваться, - это мое спасение.
   Эко обедов-то сколько в Москве! В<иктор> Алекс<андрович> положительно должен захворать. Мой душевный привет Ал<ександру> Сер<геевичу>, милому, премилому.

Всем сердцем Ваш

Г. Успенский.

  

241

В. М. СОБОЛЕВСКОМУ

  

3 февр<аля 18>55 г., <Петербург>

   Дорогой мой Василий Михайлович! Сейчас получил деньги и благодарю глубоко. Как раз дожил до "бескопейки". Положение Ал<ександры> Вас<ильевны> одно и то же с незначительными проблесками здоровых минут. Лечит исключительно Чечотт, психиатр. Сам я шибко расстроен нервами, - такая ненормальная обстановка день и ночь, два с лишком месяца. Заражает это психическое расстройство, как скарлатина.. Я думаю уехать на 3 дня в Москву, чрез неделю. Просто побыть вне этой ужасной атмосферы бреда, галлюцинаций и всяких стонов от нервных болезней ног, рук, головы. Чечотт уверяет, что А<лександра> В<асильевна> может поправиться, но останется в мозгу нечто темное навсегда, а может быть, только надолго. Словом, теперь дни и ночи идут в беспрерывном мучении. Я терпел, терпел и вдруг ослаб.
   Но пусть будет, что будет.
   Пожалуйста, настоятельно прошу, вышлите мне корректуру о Васильеве. Много сокращу. Скажу то же, но спокойней и лучше. Следующий фельетон VI - "Шила в мешке не утаишь" - пишется и будет выслан на днях. Затем VII будет прямо рассказ "Зашли поболтать".
   Но о Васильеве, пожалуйста, пришлите корректуру или самую рукопись.
   Прилагаю при этом письмо Павленкова, из которого Вы увидите, как положительно блистательно идут мои книги. Рассчитывали в наилучшем случае 10 тысяч экземпляров распродать в 2 года. Они почти разошлись в 2 месяца. Седьмая тысяча на исходе, а вышли они 3 декабря, а сегодня, когда я пишу эту записку, - только 2 февраля. Худо, худо мне жить, - а все-таки нет-нет да и помилует бог!
   Крепко Вас благодарю, обнимаю, целую и желаю всего хорошего.

Всем сердцем Ваш

Г. Успенский.

  
   А<лександру> С<ергеевичу> мой искренний привет. Какая отличная статья о Буланже и рабоч<их> А. М. Вот это дело, не по-стасюлевичевски. Европа, Европа. Хорошо! Благородно. Правдиво. Так и надо.
  

242

С. А. РАППОПОРТУ

  

Февр<аля> 4, СПб., <18>89 г.

  

Любезнейший г. Раппопорт!

   Не знаю как просить Вашего извинения за мое такое убийственное молчание! С осени у меня опасно захворала жена и в настоящее время подает слабые надежды на выздоровление. Положительно у меня не было спокойного дня за все это время. Но сегодня пользуюсь первым спокойным часом, чтобы написать Вам. К истинному моему прискорбию, крайне малое количество журналов и крайне большое количество литературных работников делают то, что в каждой редакции лежит без всякого движения множество рукописей и множество возвращается почти не прочитанными. Куда я ни совался с Вашими работами, везде уже есть пропасть всяких повестей, романов, которые хоть и глупы, но подписаны известными именами, куплены и должны печататься. Столичные литераторы своим хламом не дают возможности протискаться и с хорошей вещью. Таким образом, "Переселенцы", которые я позволил себе поправить и переделать,- возвратились из 3-х ред<акций>. О "Шахтерах", к удивлению моему, нет ни слуху, ни духу, несмотря на телеграммы в Барнаул. Теперь я уже писал туда моему знакомому, чтобы он разыскал г<оспо>дина, которому я дал Вашу статью на некоторое время. Маленькие очерки - также у меня. Все очень скучно и неудачно, т. е. относительно неприветливости редакций, а не Ваших работ. Работы хороши, и я уверен, что все-таки улучу минуту пристроить хоть "Переселенцев", но мне обидно за Вас. У Вас и так много неожиданных неприятностей.- Адрес мой: в Петербург, Вас<ильевский> Остр<ов>, 7-я линия, д. No 6, кв. No 4. Если что нужно и если вообще захотите написать мне что-нибудь, буду рад очень.

Предан<ный> Вам

Г. Успенский.

  

243

А. Н. ПЫПИНУ

  

В. О., 7 л., д. 6, кв. 4

8 февраля 1889 г., <Петербург>

  

Глубокоуважаемый

Александр Николаевич!

   В 1866 г, в мае месяце Вы были так добры, что дали мне в долг 25 р. Дело было так. Я приехал в Петербург как раз в то время, когда "Современник" был закрыт и майская книжка не выпущена. В редакции "Современника" были мои работы - продолжение "Очерков Растеряевой улицы", почему я и зашел узнать о ней в ред<акцию> "Современника" (на Литейной). Там были Вы и посоветовали мне отнести очерки в "С.-Петербургские ведомости" к Суворину; Суворин их не принял, и я пришел к Вам на квартиру сказать об этом. Тогда-то Вы и дали мне 25 руб., так как я очень нуждался.
   Идет 23-й год с тех пор, когда я состою Вам должным эти 25 р. Почему я не возвратил их на протяжении такого огромного пространства времени? "Не мог", - вот что единственно могу сказать Вам по чистой совести! Сколько бы я ни зарабатывал, - никогда я не имел возможности не увеличивать долгов, не только платить их, и только сначала издание Павленкова (в 8 т.) и затем покупка Сибиряковым всех моих писаний до 86 г. дали мне понемногу возможность выбраться из непрестанных, в течение многих лет, долгов.
   Не было дня, в который бы я забыл эти 25 р., - и только явилась малейшая возможность возвратить их, я не откладываю этого ни на одну минуту.
&nbs

Категория: Книги | Добавил: Armush (26.11.2012)
Просмотров: 499 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа