Бакунин Михаил Александрович - Письма

ь­но воспротивился сам "благодушный" молодой царь, и, в конце концов, в просьбе было отказано. Равным образом матери Бакунина не позволено было передать сыну спринцовку.

  

   No 583. - Письмо к Е.И. Пущиной.

   [Начало апреля 1856 года. Шлиссельбург.]

  

   Я, кажется, опять провинился, добрая Елизавета Ивановна. Уже давно получил Ваши два милые письма, - одно с посыл­ками, фуражкою, магнезиею и пр., другое с пятьюдесятью руб­лями, - и только теперь собираюсь Вам на них отвечать. Кстати поспел к празднику. Христос воскресе, Елизавета Ивановна! Поздравьте всех Ваших. А вы отгадали: Илья в самом деле женится. Дай бог, чтоб это заставило его переменить многое в своем характере, что могло бы помешать его счастью и, что еще важнее, счастью жены. Будем надеяться лучшего. А маменьке и Татьяне будет весело встречать их. Прямухино опять оживится. Пора им, бедным, опять хоть немного порадоваться и повеселить­ся. Я также получил от Алексея премилое письмо. Он мне в жи­вой картине представил историю сватания и любви брата Ильи. Судя по его письму, невеста - премилое создание, а отец и мать - добрые и почтенные люди. Итак все хорошо, лишь бы только Илья не ударил потом лицом в грязь. А бог даст, и он переменится, ведь в нем много добрых и великодушных инстинк­тов, только самолюбие мешает, но, удовлетворенное блестящею победой, оно, может быть, успокоится, и я сильно надеюсь на благодетельное влияние счастья и на любовь всего нашего се­мейства, которое поддержит его и не даст ему слишком сбиться с пути. Не поедете ли Вы скоро к ним? Ведь Вы, кажется, не­устрашимая путешественница и не любите оставлять тех, кого любите.

   Что ж сказать мне Вам еще? Что я вас крепко, крепко люблю, хоть лично я не знаю. А после этого объяснения, позволенного при наших обстоятельствах и при таком отдалении и при наших летах, мне остается только засвидетельствовать вам свое глубо­чайшее почтение.

   Прощайте, Елизавета Ивановна.

   Ваш

   М. Бакунин.

  

   No 583. - Напечатано у Корнилова, II, стр. 548, причем датировано у него 13 апреля 1856 г. Но это только лишний раз свидетельствует о его невнимательности и неумении пользоваться документами. Правда, на ори­гинале имеется надпись "1856, 13 апреля", но из приписки Е. И. Пущи­ной видно, что письмо было ею получено в этот день (таким образом в данном случае подтверждается наше предположение, что если не во всех, то во многих случаях хронологические надписи на письмах Прямухинского архива указывают не дату написания письма, которая по отношению к си­девшему в Шлиссельбурге Бакунину и не могла быть его родным извест­на, а дату получения письма его адресатом). А так как на передвиже­ние письма от шлиссельбургского сидельца через коменданта в Третье От­деление должно было проходить в лучшем случае несколько дней, то мы вправе отнести данное письмо к началу апреля 1856 года.

   1 Эта посылка была направлена Бакунину и передана ему еще в фев­рале, но все это время он видимо находился в плохом настроении и никому не писал. Препровождая две банки магнезии для Бакунина 18 февраля 1856 г., Дубельт предписывает крепостному начальству озаботиться тем, чтобы неумеренное употребление арестантом этого лекарства не причинило ему вреда. Насколько жандармы умели представляться заботливыми, видно из того, что в октябре 1854 года Бакунину была переслана в Шлиссель­бург из Алексеевского равелина клетка с двумя канарейками, которых он завел себе в Петропавловской крепости. А вместе с тем они систематически и последовательно доводили свои жертвы до полной утраты здоровья или до сумасшествия.

   2 В Митаве Илья влюбился в 16-летнюю дочь барона Шлиппенбаха, Елизавету Альбертовну, и в апреле 1856 г. женился на ней к удовольст­вию своих родных.

  

   No 584. - Письмо родным.

   [Середина апреля 1856 года. Шлиссельбург].

  

   Милая маменька и милая Татьяна! Мне бы давно следовало вам написать, да все откладывал до торжественного случая: а вот теперь и поздравляю вас с тройным праздником: светлого христова воскресения, мира и Ильюшиной свадьбы. С чего же начать? Торжество светлого праздника в России известно: весна и всеобщее примирительное целование; мир возвратил вам ваших детей и братьев; а Илья привезет вам новую и милую дочь и сестру.

   Я получил от Алексея славное письмо, в котором он мастерски описал весь ход дела, - любви и сватания, - и очень хвалит невесту, равно как и всю ее семью. Хорошо бы было, если бы все это собралось к вам на праздник, но вряд ли успеют, а было бы очень хорошо. Вы, бедные мои, испытали в последнее время столь­ко горя, что следовало бы вам опять хоть один раз от всей пол­ноты души попраздновать да порадоваться.

   Когда приедет к вам наш севастопольский молодец (Брат Александр.), обни­мите его крепко, крепко за меня. Каково же! Из пяти братьев - я не говорю уже о шестом - два самых взбалмошных возвраща­ются к вам, один с Георгием, другой с молодою прекрасною же­ною, а три разумника остаются ни при чем. Не напоминает ли вам это сказки о Ванюшке-дурачке? Впрочем я это оказал только так, для острого словца. Все они - молодцы, и всякий, если бы ему представился случай, исполнил бы свой долг умно, верно и крепко. Я в этом уверен и знаю также, что по особенному благо­словению, перешедшему на нас от отца, между ними все общее, и хотя крест и жена - такие предметы, которых делить нельзя, но честь и счастье, доставшиеся одним, живо разделяются всеми.

   Вам, милая маменька, будет весело встречать новую дочь, а тебе, Татьяна, весело жить с милою, молоденькою сестрицею, - ведь и тебя саму, как мы с тобою ни стареем, я не могу иначе себе представить как молодою... Где ж они будут жить? Я на­деюсь в Прямухине. Что им делать в скучном Дядине, где кроме слепней, кажется, ничего нет порядочного?.. Я рад за Илью, рад за нас всех, ибо крепко надеюсь, что он поймет наконец лучше и живее прежнего, как драгоценна наша семейная дружба, и что, не говоря уж о мелком самолюбии и о дрянном эгоизме, которым никогда не следует давать воли, нам должно жертвовать многим, многим для сохранения этой неразрывной и святой связи, в ко­торой заключаются наша честь, наше счастье и наша сила.

   Итак, мои милые, радуйтесь и веселитесь. Мне же для напол­нения моей пустыни пришлите многотомного Юма (историю Англии) ¹, которую Вы, маменька, обещали, но не прислали, рав­но как и Алексей кроме Готского календаря ² не прислал ни од­ной из обещанных книг, на что, я думаю, впрочем были свои весьма законные причины, а именно пустота в кошельке, и пото­му великодушно его прощаю, хоть мне читать и нечего. Приш­лите же пожалуйста Юма.

   Благословите меня, милая маменька, обнимите за меня всех, кто меня помнит, дядюшку Алексея Павловича, милую тетуш­ку-кузину и прелестную Катю (Полторацкий, его жена и дочь.) всенепременно, и как можно ско­рее пишите.

   Ваш

   М. Бакунин.

  

   No 584. - Напечатано У Корнилова, II, стр. 548 - 550.

   На оригинале имеется надпись "апрель 1856".

   1 Юм, Давид (1711 - 1776) - знаменитый английский философ и ис­торик, друг энциклопедистов и Руссо, идеалист, автор множества работ по философии, математике, психологии, морали, религии, истории, политике, в том числе "Истории Великобритании", состоящей из трех частей; а) Древ­нейшей истории Англии,

   б) Истории Тюдоров, в) Истории Стюартов. На­писана в либеральном духе.

   2 Готский Альманах или Готский придворный календарь (Almanach de Gotha, Gothaischer Hofkalender) - статистический и ди­пломатический ежегодник, издающийся в Готе с 1763 г., а с 1766 г. на французском и немецком языках. С 20 страниц постепенно дошел до 1500; с 1768 г. выходил с рисунками и портретами знаменитостей, а с 1832 г. - только с портретами царствующих особ. Содержит две части: генеалогиче­скую и дипломато-статистическую (высшие должностные лица всех госу­дарств, дипломатический корпус, статистические данные). С 1794 г. дается ежегодная хроника политических событий европейских и иных государств. С 1926 г. выходит под заглавием "Готский ежегодник дипломатии, управ­ления и хозяйства".

  

   No 585. - -Письмо к матери.

   [Конец мая 1856 года. Шлиссельбург.]

  

   Милая маменька! Борюсь с сильнейшим и упорнейшим флю­сом. Вот уже почти неделя, как он меня задирает, и до сих пор самые красноречивые доводы мои: банки, две мушки, камфорный спирт, камфорное масло, камфорно-ромашковая подушка, - все осталось без результата. Флюс, как бы полуубежденный, немно­го и не надолго отступает, но только для того, чтобы с новым и сильнейшим напором наступить снова. К счастью у меня остал­ся резервный отряд: огромнейшая шпанская мушка. Я ее поло­жил на самое больное место, и она теперь действует со всем пы­лом своей испанской натуры. Флюс испугался и стал нечувстви­телен. Я только чувствую какое-то приятное лихорадочное рас­положение и пользуюсь им для того, чтобы написать Вам не­сколько слов. Вот если б был со мною брат Илья, то я, верно, был бы здоров: он, говорят, искуснее и счастливее всякого доктора.

   Поздравляю тебя, Илья, поздравляю тебя от всей полноты души. Будь счастлив, но, главное, да будет милая жена твоя всегда счастлива, ты же будь счастлив только ее счастьем. Пре­доставь ей думать о тебе, ты же думай только о ней и о том, как бы ей было веселее и лучше... Прости мне эти наставления - ведь ты, как доктор, знаешь, что в лихорадочном состоянии духа врется всякая чепуха, так что ж мудреного, что и я заврался?..

   А вам, милая маменька, вот что я скажу: Вы знаете, что 18 мая было мое рождение - сколько мне лет, я право не знаю ², да из угождения Алексею и считать не стану. Вот я и рассудил что вы в продолжение почти 20 лет ни в именины ни в рождение мое не сделали мне никакого подарка. Приняв в соображение, что это нехорошо, и что Вам должно быть очень совестно, и, как добрый сын, желая поправить Вашу ошибку и избавить Вас тем от мучительного чувства, я потому и положил от Вашего имени сделать самому себе подарок в 50 рублей серебром, на которые я уже и купил себе некоторые нужные книги. Ведь Вы, милая ма­менька, верно не откажете мне в своей ратификации ³.

   Скоро ли приедет к Вам Александр и писал ли он Вам? При­знаюсь, я несколько боялся за него крымского климата и крым­ских болезней ⁴. Но Вы, кажется, покойны и потому верно имеете хорошие известия.

   Прощайте, милая маменька, а также и вы, братья и сестры. Мушка уж слишком по-испански поступает, и я боюсь нагово­рить глупостей.

   За Юма благодарю.

   Ваш

   М. Бакунин.

  

   No 585. - Напечатано у Корнилова, II, стр. 550 - 551. На оригинале имеется надпись "1856, апрель", причем последнее сло­во рукою А. Корнилова переправлено на май Приблизительная дата письма устанавливается из слов Бакунина, что 18 мая уже прошло. Следовательно письмо относится ко второй половине мая.

   1 Илья приехал 1 мая в Прямухино с молодою женою.

   2 Бакунин родился 8 мая по старому стилю; почему он считает днем своего рождения 18 мая, не знаем. В рассматриваемый момент ему было 42 года.

   3 Тонкий намек на то, что родные не заботились достаточно о снаб­жении его книгами.

   4 Александр получил отпуск в конце мая.

  

   No 586. - Письмо к Е. И. Пущиной.

   [Конец мая 1856 года. Шлиссельбург.]

  

   Добрая Елизавета Ивановна! 50 руб. серебром получил и, как водится, докладываю Вам о том несколько недель позже, чем следует. Оттого я Вас и называю доброю, что Вы со мною так милостивы и так терпеливы...

   Недавно получил письма от маменьки и от Татьяны. Они не нарадуются счастью Ильи. Судя по их описаниям, моя новая се­стрица - премилая женщина. Два брата уж там, другие возвра­щаются с ополчением; но об Александре ничего не пишут. Я, признаюсь, побаиваюсь за него крымских болезней. Но в пись­мах матушки и сестры нет и следа беспокойства. Поэтому они должны иметь об нем добрые вести. Итак все хорошо. Они те­перь все отдохнут. Дай бог им долго насладиться этим спокойст­вием и счастьем.

   А об себе Вы ничего не пишете. Куда Вы сбираетесь летом? Не побываете ли в наших краях? Какие известия имеете об Алек­сее Павловиче (Полторацком.) и его милом семействе? Напишите пожалуйста.

   А Вашим всем засвидетельствуйте пожалуйста мое сердечное по­чтение.

   Прощайте, добрая Елизавета Ивановна. Не могу писать бо­лее зубы страшно болят.

   Ваш преданный

   М. Бакунин.

  

   No 586. - Напечатано у Корнилова, II, стр. 551.

   На оригинале имеется надпись "1856". Более точная дата письма оп­ределяется его содержанием, которое показывает, что оно написано одно­временно с предыдущим.

  

   No 587. - - Письмо к матери.

   [Август 1856 года. Шлиссельбург.]

  

   Вот Вы и уехали, милая маменька, и мне теперь кажется, что я не выразил Вам и сотой части тех чувств любви, благо­дарности, почтения, которые Вы как будто вновь и столь сильно пробудили во мне впродолжение нашего кратковременного и для меня незабвенного свидания, - свидания, которое будет для ме­ня еще долго, долго источником жизни. Да благословит Вас бог за вашу любовь к нам, широкую, безграничную, безусловную, как может быть только любовь матери к детям. Братья и сестры так счастливы, что могут вознаградить ее делом, я же могу отве­тить на нее только своею любовью, и поверьте, милая маменька, что хотя по абстрактности моей природы я плохо умею выражать ее, она глубиною и горячностью не уступает ничьей. Ведь я так глуп, что, прощаясь с Вами, просил Вас уверить и сестер, и те­тушку Екатерину Ивановну, и дядюшку, и кузину Катю (Полторацкие.) в моей сердечной привязанности, а Вам самим и не сказал, до какой степени я Вас люблю. И вот, как Вы уехали, я походил, походил, потом лег, потом опять долго ходил, все думал о Вас, сел да и написал эти строки, мыслью и сердцем как будто догоняя Вас для того, чтобы еще раз с Вами проститься, и, написав их, стал спокоен. Я знаю, что Вы поверите мне.

   Больше ничего не пишу. Обнимите сестер, милая маменька, скажите им, что я их люблю искренно и горячо, хотя и разучил­ся говорить с ними. Бог даст, опять найдем когда-нибудь язык для взаимного понимания.

   А знаете ли, какая мысль мне пришла, когда я ходил и ду­мал о Вас? Вы так добры, снисходительны, при Вас чувствуешь себя так привольно, что со стороны могли бы подумать, глядя на наше обхождение с Вами, что Вы нам - старшая сестрица, а не мать. Но это не опасно, потому что при всей любви, безгранич­ной доверенности и свободе обращения, с которыми мы относим­ся к Вам, никто из нас ни на одну минуту не позабудет того глубокого, религиозного почтения детей к матери, которое для нас - не только священный долг, но наше добро, наше счастье и наша гордость.

   Благословите ж меня, милая маменька, и пишите скорей, а сестер и Gogo (Г. П. Вульф.) обнимите.

   Ваш

   М. Бакунин.

  

   Впрочем вы, мои милые сестрицы, не придавайте слишком драматической важности моему тонкому намеку (На отсутствие взаимного, понимания.). Это - не бо­лее как легкий крючок для того, чтобы возбудить в вас к себе не­много поболее интересу, а не то чтоб я хотел пускать кровь по старому выражению и по старому обычаю.

  

   No 587. - Напечатано у Корнилова, II, стр. 553 - 554.

   На оригинале надписано "1856". По содержанию письма видно, что оно написано вскоре после свидания с матерью, значит в августе 1856 года.

   В августе Алексей с матерью прожили в Шлиссельбурге более недели, свидевшись за это время с Бакуниным несколько раз. В результате этих посещений и бесед явилось новое прошение матери Бакунина от 31 августа 1856 г. на имя шефа жандармов, каковым теперь был уже В. А. Долго­руков. В этом прошении, впервые опубликованном нами в книге о Бакуни­не (1920, стр. 337 - 338), мать просила отдать Михаила, замешанного в "немецких возмущениях 1848-го года", на поруки ей и пяти братьям с обе­щанием, что дом их будет для Бакунина "не менее тесным и по возможности тайным заключением", чем Шлиссельбургская крепость. Долгоруков отка­зался даже доложить эту просьбу царю, а если и доложил, то последовал отказ. Отрицательный ответ Долгорукова В. А. Бакуниной имеется в "Де­ле", часть II. лист 287.

  

   No 588. - Письмо к Е. И. Пущиной.

   [Конец августа 1856 года. Шлиссельбург.]

   Вот и к вам обращаюсь, добрая и великодушная Елизавета Ивановна! С чего же начну? С извинения за долгое, неучтивое, ничем неизвинительное молчание? Дурак, да и только. Что ж делать, бог разума не дал, как говаривал мне незабвенный для меня Иван Александрович (Генерал Набоков.); а Вы великодушно простите. Впе­ред не буду. Ведь Вы из моего глупого молчания не должны за­ключить, что я был неблагодарен и не умел любить Вас... Вас, добрая Елизавета Ивановна, Вас и Ваше семейство я буду пом­нить, чтить и любить до гроба. Не будучи с Вами знакомым, я знаю и люблю Вас без всякого сомнения более, чем множество Ваших личных знакомых. Вот Вам и декларация! Из одной край­ности в другую, неправда ли? Так всегда поступают бестолковые люди. Но довольно бранить себя, а то Вы пожалуй подумаете, что я притворяюсь.

   Теперь обращаюсь к положительному делу. Посылаю Вам Revue des deux Mondes, 36 No, которые прошу Вас передать или переслать маменьке. То-то я пожил, когда она была у меня с Алексеем. Об ней я уж и не говорю, Вы довольно ее знаете. А неправда ли, что Алексей - молодец? И все братья такие, - я один сплоховал. Ну, да это старая песня, и такого рода рас­суждения ни к чему не ведут. Возвратимся же к так называемому делу. О получении мною пятидесяти рублей маменька Вам ска­зала; а сказала ли она Вам, какой хитрый был у меня расчет, когда я просил Вас купить табаку да чаю? Да Вы не поддались, сами хитры больно! Ну, как Вы все это прочтете, сам не пони­маю. Как ни стараюсь, все выходят каракули замес-то букв. Пе­реписал бы, да ведь не выйдет лучше.

   Прощайте, добрая, добрая Елизавета Ивановна. Помните ме­ня и любите, сколько можете, пишите иногда и верьте в мою беспредельную преданность.

   Ваш

   М. Бакунин.

  

   Как я рад за моих родных, за матушку, за сестер, за братьев, что они нашли в семействе Алексея Павловича, в нем, в Вашей и в нашей милой Екатерины Ивановне и в прелестнейшей Катеньке (Семья Полторацких.), таких добрых, верных, горячих и крепких друзей. Ведь Вы также этому радуетесь, неправда ли? Сына Алексея Павло­вича, которого к стыду моему я позабыл имя. Вашего племянни­ка, а моего полу-двоюродного братца (Петр Алексеевич Полторацкий.), обнимите пожалуйста и поцелуйте за меня, не говоря ему, разумеется, от кого. Пере­дайте всем Вашим почтительный и сердечный поклон, - а если увидите генерала Мандерштерна (Комендант Петропавловской крепости с 1852 года), моего бывшего доброго опекуна, скажите ему, что я всею душою и всем сердцем помню об нем.

  

  

   No 589. - Шифр для переписки

  

   Катенька едет к Е. П. (Елена Павловна ) - Вот и мой милый

   Е. П. взялась горячо - Миша.

   Маменька едет к Е. П. - Мы остановились у Вариньки Дьяковой

   Е. П. взялась передать письмо - милый Мишель

   С горячим участием - милый друг Миша

   Так себе - мой друг

   Отказалась - друг мой

  

   Е. П. обещала доставить М. (Мать Бакунина (хотя это возбуждает некоторые сомнения). свидание с Ий (Императрицей) - Маменька очень устала от дороги

  

   Верно - отдыхает

   Наднях - почивает

  

   М. быть - хочет отдохнуть

   Не взялась - Маменька не устала

   Не могла - отдыхать не хочет

   М. едет к И. (Императрице) - М. собирается домой

   И. взялась горячо - с нетерпением

   Обещала передать письмо - с удовольствием

   Сама говорит - с большим удовольствием

   И так и сяк - М. еще не скоро собирается домой

   Отказалась - остановиться в Твери

   Выпущен к нам - Папа Шлиппенбах звал ехать в Митаву

   В губернию - Ригу

   В Сибирь - В Курляндию

   Вообще вы очень плохо - пора домой

   Придумывать последние средства - хочу видеться с Агаточкой

  

  

   Приступаем - увижусь сегодня

   Исполнили - был у Агаты

   Да - тотчас - очень доволен

   Да - скоро - доволен

   (X) да - на долгий срок - не совсем

   определенный - доволен

   Обещание не определенное - мало доволен

   нет - не застал дома

   (X) Число цифрами - - месяцы

   Число буквами - - годы

  

   По отказе Е. П. идем по другим - Маменька хочет ехать с визитами дорогам к И.

  

   дорога хорошая - и меня берет с собою

  

   Читать между тире.

   Число сверху - со значением.

   Число снизу - без значения.

  

  

   No 589. - Напечатано у Корнилова, II, стр. 561 - 562.

   На оригинале надписано "1856". По содержанию письма видно, что оно написано после свиданий с родными, т. е. не раньше конца августа 1856 г.

   Родные Бакунина не прекращали своих хлопот об его освобождении. Брат Алексей осенью 1856 г. часто ездил с этою целью в Петербург и даже нанял себе там квартиру. Он пускал в ход все средства, обращался ко всем знакомым, бывал у Княжевичей, Муравьевых, графини Делагарди, Полторацких, Корсаковых, Мордвиновых, Безобразовых и т. п. По со­вещанию с кузинами Бакуниными составлена была "нота", видимо проше­ние на имя царя, для вручения в. кн. Елене Павловне, которая вероятно должна была передать его Александру II или его жене (см. дневник Алек­сея Бакунина в Петербурге, напечатанный у Корнилова, 1. с., стр. 557). Жан­дармы пронюхали об этом плане еще раньше, как видно из записки Ду­бельта на имя кн. Орлова от 3 октября 1856 г., в которой сказано: "Мне дали знать, что г-жа Бакунина все еще намерена утруждать государя им­ператора о своем сыне. Сестра (не сестра, а двоюродная сестра. - Ю С..) ее была начальницею сестер милосердия в Севастополе и теперь живет во дворце у великой княгини Елены Павловны. Она упрашивает ее высочество просить об узнике государыню императрицу Марию Александровну" ("Дело" о Бакунине, часть II. л. 288). К хлопотам привлечена была и новая знакомая Бакуниных. Наталья Семеновна Корсакова, член многочи­сленной чиновной семьи Корсаковых, брат которой впоследствии был ге­нерал-губернатором Восточной Сибири, когда Бакунин бежал оттуда, кото­рая через шесть лет после знакомства с Алексеем, т. с. в 1862 году, вы­шла замуж за Павла Бакунина, и с которою позже М. Бакунин много пере­писывался. как мы увидим из последующих томов.

   Через И. С. Тургенева, которого он разыскал в Петербурге, Алексей Бакунин проник и в литературные круги. Здесь он между прочим встре­тился с Л. Толстым, только что приехавшим из Севастополя, где он встре­чался с Александром Бакуниным, и с П. В. Анненковым. По-видимому Л. Толстой и П. Анненков тоже принимали какое-то участие в хлопотах за М. Бакунина (см. ниже No 608). Принимал ли в этих хлопотах прямое уча­стие И. С. Тургенев, неизвестно. Товарищ Тургенева по Берлинскому уни­верситету остзейский барон Б У.-СО в своих воспоминаниях, напечатанных в "Baltische Monatsschrift" 1884 г., том XXXI, выпуск I, и переведенных в "Русской Старине" 1884, май, стр. 390 cл., пишет: "Я не могу не упомя­нуть здесь о том, как великодушно и самоотверженно он (Тургенев) от­несся к Бакунину, когда тот, приговоренный дважды к смерти, содержался под строгим арестом в Шлиссельбурге: Иван Сергеевич осмелился просить облегчения его участи и снабжал его книгами, несмотря на то, что сам он был на дурном счету у императора Николая Павловича". Это очень похоже на выдумку. По крайне мере в переписке Алексея Бакунина, приводимой у Корнилова (т. II, стр. 541 cл.), об участии Тургенева в организации помощи Михаилу Бакунину ничего не говорится, сам же Тургенев харак­теризуется в следующих выражениях: "Тургенев - все прежний, милый, умный и слабый до распущенности человек". Нужно, впрочем, прибавить, что там ничего не говорится и об участии в этих хлопотах Л. Толстого и П. Анненкова, а между тем Бакунин позже благодарил их за помощь в одном из писем из Сибири (см. No 608).

   15 ноября 1856 года Екатерина Михайловна Бакунина посетила В. Долгорукова и просила у него свидания с Бакуниным для себя и для Алексея. Долгоруков обещал доложить царю, и разрешение было дано. Как видно из "Воспоминаний сестры милосердия", т. е. Е. М. Бакуниной, напечатанных в "Вестнике Европы" за 1898 г. (майская книжка, стр. 95), она с Алексеем в конце ноября прожили два дня на квартире коменданта крепости и несколько раз видались с Михаилом.

   Оригинал данного листка написан рукою Алексея Бакунина. Это - явный шифр для условной корреспонденции и наверное сочинен самим М. Бакуниным и передан родным во время одного из свиданий. Возможно, что он был не написан Бакуниным, а продиктован им во время свидания. Судя по тому, что листок написан рукою Алексея, возможно, что продик­тован был шифр именно ему и притом на свидании в ноябре 1856 года. Мы не знаем подробностей этого свидания, но мы вправе допустить, что присутствие Е. М. Бакуниной, начальницы общины сестер милосердия в монашеской одежде, присущей этому званию, и протеже великой княгини Елены Павловны, сильно смягчало настороженность охраны и создавало обстановку, благоприятную для всяких конспирации. Да и по содержанию этого шифра, в котором попадаются Елена Павловна, императрица, импе­ратор, его можно отнести именно к этому времени, когда появляется мысль о действии такими путями ввиду возвращения Е. М. Бакуниной из Сева­стополя в Петербург.

   Так как Бакунин из глубины своей камеры фактически руководил все­ми хлопотами по своему делу и направлял действия своих родных, а через них и посторонних, втянутых в эти хлопоты, то естественно, что он хотел быть в курсе всех перипетий дела и для этой цели, тряхнув стариною, сочи­нил данный шифр. С помощью этого шифра родные должны были сооб­щать ему о ходе хлопот и о состоянии дела. Таким способом он мог уз­нать, будет ли он выпущен на свободу и если да, то куда - в Прямухино ("к нам"), в какую-либо внутреннюю губернию или в Сибирь, и "а какой срок - определенный или неопределенный, а в первом случае - на долгий или короткий. Для передачи такой информации шифр составлен довольно удачно. Применялся ли он на деле, мы не знаем. Для ответа на этот во­прос надлежало бы с помощью этого шифра внимательно просмотреть и проанализировать те письма, какие получались Бакуниным в крепости за последние месяцы его пребывания там. Возможно, что родные не успели воспользоваться шифром (если только отваживались на это), так как Ба­кунин не стал терпеливо выжидать результатов их хлопот, а прибег к ге­роическому средству, чтобы вырваться из тюрьмы.

  

   No 590. - Письмо брату Алексею.

   (3 февраля 1857 года.)

   [Шлиссельбург.]

  

   Мой милый Алексей!

   Спасибо тебе за апельсины, особливо же за лимоны. Я их потребил с большим удовольствием и завтра съем последний¹. Что скажу о себе? Ты знаешь, жизнь моя не богата содержанием, а из пустого в порожнее переливать не хочется. Вот ты - другое дело; тебе есть о чем поговорить, и потому надеюсь, что ты бу­дешь писать чаще. Не бойся писать о мелочах: всякая мелочь. соприкосновенная к вам, для меня важна. Ведь весь жизненный интерес мой сосредоточен на вас. Что делается у нас в Прямухине? Я маменьке особенно не пишу, потому что пришлось бы по­вторить то же самое, но заочно прошу ее благословения, а сес­тер и братьев прошу тебя, когда их увидишь, обнять за меня. Я рад буду, когда узнаю, что Павел к тебе приехал: вам обоим будет веселее, а вместе вы будете умнее по русской пословице: ум хорошо, а два лучше. Пусть он вступит в службу, да и ты поспеши. Ведь первая молодость далеко уже за вами, не прогу­ляйте же вторую.

   Милых и добрых сестер наших (Речь идет о Евдокии, Екатерине и Прасковье Михайловнах Бакуниных.) в Петербурге обними. За Катю я не боюсь: она крепка столько же, сколько и добра. Она без фраз героиня, и я уверен, что она вынесет теперь все труд­ности и всю прозу избранного ею назначения, как выносила прежде его опасности и поэзию ². Но я заболтался. Прощай. Твой

   М. Бакунин. 1857-го [года] 3-то февраля.

  

   No 590. - Напечатано у Корнилова, II, стр. 562 - 563.

   1 Ясно, что апельсины и лимоны понадобились Бакунину для борьбы с цингою. Впрочем в момент писания этого письма он уже решил прибег­нуть к более решительной мере избавления от тюремных тягостей (см. сле­дующий No).

   2 Екатерина Михайловна Бакунина по окончании своей работы в Кры­му была назначена начальницею Крестовоздвиженской общины в Крон­штадте.

  

   No 591. - Письмо князю В. А. Долгорукову.

   [3 февраля 1357 года. Шлиссельбургская крепость.]

  

   Ваше сиятельство!

   Я болен телом и душою; от болезни телесной не надеюсь из­лечения, но душою мог бы и желал бы отдохнуть и укрепиться в кругу родной семьи. Не столько боюсь я смерти, сколько уме­реть одиноко в заточении с сознанием, что вся моя жизнь, про­текшая без пользы, ничего не принесла кроме вреда для других и для себя. Я не в силах выразить Вам, как мучительны эти мысли, как они терзают в одиночестве заключения, и как тяже­ла должна быть смерть при таких мыслях и в таком заключе­нии. Я не желал бы умереть, не испытав последнего средства, не прибегнув в последний раз к милосердию государя.

   Обращаюсь к Вашему сиятельству с покорною просьбою ис­ходатайствовать мне от государя позволение писать к его величе­ству. Долговременное заключение притупило мои способности так, что я не нахожу более убедительных слов, чтобы тронуть Ваше сердце. Но Вашему сиятельству известно, чего может желать и как сильно может желать заключенный; мне же и по собствен­ному опыту и по словам родных известно Ваше великодушие и возвышенный образ Ваших мыслей; поэтому я могу надеяться, что без подробных объяснений с моей стороны Ваше сиятельство примет великодушное участие в последней надежде и в послед­нем усилии заключенного к облегчению своей участи.

   Михаил Бакунин.

   1857 года, 3 февраля.

  

   No 591. - Впервые опубликовано в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 340 - 341).

   Этому письму предшествовали следующие события. Вскоре после но­ябрьского свидания Бакунина с E. M. Бакуниной и Алексеем мать его наверно по его же требованию снова подала прошение о смягчении участи своего сына. Кто-то (вероятно сам Бакунин и притом с "дипломатическою" целью) надоумил ее, что ее сына держат взаперти в угоду иностранным дворам ввиду прикосновенности его к европейским революционным движе­ниям. Для таких слухов имелось некоторое основание: например в мае 1856 г., как видно из справки Третьего Отделения, тайный советник Я. Толстой доносил, что иностранные газеты распространяют слух о помило­вании Бакунина, и что это известие "возбуждает беспокойство в привер­женцах порядка" ("Дело", часть II, лист 286). Содержание этой справки легко могло стать известным лицам, хлопотавшим за Бакунина, и через них дойти до него, Так или иначе, но на этот раз мать Бакунина обратилась к министру иностранных дел кн. А. M. Горчакову. Прошение это впервые было опубликовано в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 339 - 340). E. M. Бакунина передала Горчакову прошение В. А. Бакуниной, а он через Долгорукова доложил о нем царю. Александр II вторично отказал в просьбе матери Бакунина 4 января 1857 года (см. "Дело", часть II, лист 293). После этого Бакунину видимо дано было тем или иным путем знать, что он не выйдет из крепости до тех пор, пока сам не обратится с прось­бою к царю, в которой выразит искреннее раскаяние в своих прегрешениях. И вот в тот самый день, в какой он писал свое приведенное под No 590 письмо к брату Алексею, Бакунин написал письмо к шефу жандармов, в котором просил исходатайствовать ему право написать царю. Докладывал ли об этой просьбе Долгоруков царю или нет, неизвестно, ко на той же препроводительной бумаге, от 6 февраля 1857 г., при которой комендант крепости представил ему ходатайство Бакунина, шеф жандармов 7 февраля, т. е. может быть даже в день ее получения, положил резолюции; "Сооб­щить Бакунину через г.-л. Троцкого, что он может писать к государю импе­ратору" ("Дело", ч. II, лист 299).

  

   No 592. - Письмо князю В. А. Долгорукову.

   (14 февраля 1857 года.) [Шлиссельбургская крепость.]

  

   Ваше сиятельство!

   Препровождая при сем просьбу мою к государю, прошу Вас принять выражение искренней и глубокой благодарности за исходатайствование мне просимого мною позволения. Оно оживило во мне надежду; но суждено ли ей сбыться? Обмануться было бы жестоко. Осмелюсь ли просить Ваше сиятельство просмот­реть и исправить, сколько возможно, мою просьбу? Я так одичал и отвык писать, что с трудом мог окончить ее; трудно пи­сать, колеблясь между страхом и надеждою, опасаясь сказать лишнее или недосказать нужного. Чувствую, что просьба моя к государю написана неудовлетворительно, нелепо, неловко, может быть и по форме неприлично; но сам исправить не в силах; толь­ко искренность написанного готов подтвердить клятвою и че­стным словом. От Вас зависит, князь, - если Вам только угодно будет оказать мне столь великодушное снисхождение, - испра­вить ее, сократить лишнее и, дополнив недостающее своим силь­ным словом, дать настоящее выражение моим искренним чув­ствам, не умеющим выразиться так, чтобы просьба моя нашла доступ к сердцу государя.

   Не сомневаясь вообще в великодушном расположении Вашего сиятельства помогать ближнему, я должен однако же по соб­ственной вине сомневаться, захотите ли Вы оказать эту помощь мне. Это без сомнения зависит от степени доверия, какую я могу заслужить в мнении Вашем. Но чтобы убедить Вас в совершен­ной чистоте моих желаний и намерений, не имею другого способа кроме моего честного слова. Захотите ли Вы удовольствоваться им? Поверите ли Вы, что честное слово свяжет меня так же креп­ко, как крепостные стены?

   Князь, мне уже поздно возвращаться к деятельной жизни, если бы я даже и желал того; силы мои сломаны; болезнь меня со­крушила: я желаю только умереть не в темнице. Поверьте, что никогда я не употреблю во зло ограниченной свободы, данной мне на честное слово, и не откажите в великодушном содействии Вашем, в счастливых последствиях коего для меня я никогда не подам Вам случая раскаиваться.

   Михаил Бакунин.

   14 февраля 1857 года.

  

   No 592. - Опубликовано впервые в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 341 - 342). Оригинал находится в третьей части "Дела" о Бакунине, лист 2.

   Это письмо производит весьма тяжелое впечатление своим тоном, в частности неоднократным даванием "честного слова" не заниматься больше революционною деятельностью. Конечно Бакунин презирал своих врагов - палачей и сыщиков во главе с коронованным жандармом и шпиком, но все же для снискания свободы он прибегал к средствам, на которые мало кто решился бы.

   Самое замечательное в этом то, что царь и его шеф жандармов попа­лись на удочку и поверили Бакунину.

  

   No 593. - Прошение на имя Александра II.

   (14 февраля 1857 года.) [Шлиссельбургская крепость.]

  

   Ваше императорское величество,

   всемилостивейший государь!

   Многие милости, оказанные мне незабвенным и великодуш­ным родителем вашим и вашим величеством, вам угодно ныне довершить новою милостью, мною не заслуженною, но прини­маемою с глубокою благодарностью: позволением писать к Вам. Но о чем может преступник писать к своему государю, если не просить о милосердии? Итак, государь, мне дозволено прибегнуть к Вашему милосердию, дозволено надеяться. Пред правосудием всякая надежда с моей стороны была бы безумием; но пред мило­сердием Вашим, государь, надежда есть ли безумие? Измучен­ное, слабое сердце готово верить, что настоящая милость есть уже половина прощения; и я должен призвать на помощь всю твердость духа, чтобы не увлечься обольстительною, но прежде­временною и может быть напрасною надеждою.

   Что бы впрочем меня ни ожидало в будущем, молю теперь о позволении излить перед Вашим величеством свое сердце, чтобы я мог говорить перед Вами, государь, так же откровенно, как го­ворил перед покойным родителем Вашим, когда его величеству угодно было выслушать полную исповедь моей жизни и моих дей­ствий. Волю покойного государя, переданную мне графом Орло­вым (Александром Федоровичем.), чтобы я исповедался пред ним, как духовный сын испове­дуется пред духовным отцом своим, я исполнил, не покривив ду­шою, и хотя исповедь моя, написанная, сколько я помню, в чаду недавнего прошедшего, не могла по духу своему заслужить одоб­рения государя, но я никогда, никогда не имел причины раскаи­ваться в своей искренности, а напротив ей одной, после собствен­ного великодушия государя, могу приписать милостивое облегче­ние моего заключения . И ныне, государь, ни на чем другом не могу и не желаю основать надежду на возможность прощения как на полной, искренней откровенности с моей стороны.

   Привезенный из Австрии в Россию в 1851 году и забыв бла­гость отечественных законов, я ожидал смерти, понимая, что за­служил ее вполне. Ожидание это не сильно огорчало меня, я да­же желал скорее расстаться с жизнью, не представлявшею мне ничего отрадного в будущем. Мысль, что я жизнью заплачу за свои ошибки, мирила меня с прошедшим, и, ожидая смерти, я почти считал себя правым.

   Но великодушию покойного государя угодно было продлить мою жизнь и облегчить мою судьбу в самом заключении. Это бы­ла великая милость, и однако же милость царская обратилась для меня в самое тяжкое наказание. Простившись с жизнью, я должен был снова к ней возвратиться, чтобы испытать, во сколько раз моральные страдания сильнее физических. Если бы заключе­ние мое было отягчено строгостью, сопряжено с большими ли­шениями, я, может быть, легче перенес бы его; но заключение, смягченное до крайних пределов возможности, оставляя мысли полную свободу, обратило ее в собственное свое мучение. Связи семейные, которые я считал навек прерванными, возобновленные милостивым позволением видеться с семейством, возобновили во мне и привязанность к жизни; ожесточенное сердце постепенно смягчалось под горячим дыханием родственной любви; холодное равнодушие, которое я принимал сначала за спокойствие, посте­пенно уступало место горячему участию к судьбе давно потерян­ного из виду семейства, и в душе пробудилась - вместе с сожа­лением об утраченном счастии мирной, семейной жизни - глубо­кая, невыразимо мучительная скорбь о невозвратно и собствен­ною виною безумно разрушенной возможности сделаться когда-нибудь наравне с пятью братьями опорою своего родного дома, полезным и дельным слугою своего государства. Завещание уми­рающего отца, которого я не переставал любить и уважать всем сердцем даже и в то время, когда поступал совершенно вопреки его наставлениям, его последнее благословение, переданное мне матерью, под условием чистосердечного раскаяния, встретило во мне уже давно тронутое и готовое сердце.

   Государь! Одинок