Бакунин Михаил Александрович - Письма

усский радоваться тому, что австрийское пра­вительство, отъявленный, коренной, необходимый враг России, поступает умно, что Австрия хочет стать славянскою, пожалуй, хоть федеративною державою?⁵ Но если бы это сбылось, что было бы с Россиею? Разве ты не признаешь, что жизненный для России вопрос с Польшею не иначе разрешиться может как в славянском море? Или ты полагаешь, что Польша останется раздроблена? Это невозможно, она воссоединится и соберется вновь в одно целое под сенью славянской Австрии против России, она оттянет одну да другою Литву, Белоруссию, У[к]раину, всю Малороссию. Что же останется России? Изменив своему корен­ному, фактическому демократическому характеру, также бежать, наконец, под феодальное покровительство Габсбургско-Лотарингского дома и лордов Готского альманаха? Нет, милый друг, я крепко стою за Россию, она, наперекор своей рабски-патриар­хальной неподвижности и нынешней тупости ее правителя и пра­вителей, она должна сделаться средоточием славянского возрож­дения, она должна раздробиться на административно-самостоя­тельные части, органически связанные друг с другом, и возро­диться в русской, славянской федерации. Или по твоему должны быть два славянских мира один - западный, другой - восточ­ный? Да это неестественно: один съест непременно другой. Итак пускай же Россия ест Австрию, - ведь право и глоток-то неболь­шой: лотарин[|г]цев с принцессою Софиею, [м]оею старою при­ятельницею, включительно, да сотни две онемеченных лордов⁶. Ты надеешься на их ум, а я рассчитываю на их [глу]пость, на их неисправимую, исторически, физиологически [необходимую глу­пость. Они способны порождать только тени да приз [раки]; живой действительности от мертвецов не жди. [Мы же хоть] и спим, гадко, грязно, постыдно спим, да мы - [Илья Муро]мец или пожалуй хоть Ванюшка-дурачок: в нас [есть] чудотворная сила. Напрасно, мне кажется, также [ты] нападаешь так жестоко на Людвига-Наполеона (Луи Бонапарт, император французов Наполеон III), он без сомнения - каналья, мерзавец, но умен, очень умен, и наконец не в его добродетелях дело, а в его положении, которое погоняет его и погонит наконец туда, куда и сам не хочет. Он nolens volens (Волей-неволей.) - будильник Европы и может про себя сказать, как Мефистофель в "Фаусте":

   Ich bin ein Teil von jener Kraft,

   Die stets das bЖse will und stets das gute schafft.

   ("Я... той силы часть и вид,

   Что вечно хочет ада и век добро творит".

   Пожалуйста не ругай же его так беспощадно и вспомни сло­ва Саваофа:

   Ich habe Deines Gleichen nie gehasst...

   Des Menschen ThДtigkeit kann allzuleicht erschlaffen.

   Er liebt sich bald die unbedingte Ruh;

   Drum geb ich gern ihm den Gesellen zu,

   Der reizt und wirkt und muss als Teufel schaffen.

  

   ("Не гнал я вас от моего лица.

   Слаб человек, на труд идет не смело,

   Сейчас готов лелеять плоть свою;

   Вот я ему сопутника даю,

   Который бы как черт дразнил его на дело".

   Граф Муравьев-Амурский оставляет совсем Сибирь. Блиста­тельный трактат, заключенный в Пекине молодцом Игнатьевым, увенчал его дело, и ему в Сибири делать более нечего. Его мало знают в России. Он - необыкновенный человек и умом и энергиею и сердцем. Он принадлежит к разряду - редкому и весь­ма немногочисленному в России - людей делающих. Умей он лучше выбирать своих исполнителей, он был бы человек гени­альный. Но выборы его были большею частью несчастны, и до­веренные его часто его компрометировали ⁷. Он - человек страст­ный и потому способный к увлечениям, к ошибкам, но этот не­достаток вознаграждается огромным, быстрым, метким умом и в высшей степени благородным сердцем, которые в большей ча­сти случаев исправляют ошибки его страстного нрава, впрочем уж очень угомонившегося. Он - человек будущности России. Я очень желал бы, чтобы вы с ним познакомились; сходи к нему и окажи, что ты пришел по моей просьбе. Только предупреждаю тебя, что он ненавидит англичан, кам[еру] лордов - он более демократ, чем либерал по [при]нципу, впрочем либеральный де­мократ, поборник [децентрализации и самостоятельного об­щинного [самоуправления, враг бюрократии. Узнай его по край­ней мере как человека несомненно исторического, если еще не в настоящем, то в будущем и, надеюсь, в близком будущем. Ты увидишь у него полковника Кукеля ⁸, который вероятно и поне­сет к тебе мое письмо, человека очень способного, очень ловкого, но несомненно принадлежащего к худому и вредному разряду поляков - фальшивый, нервозно-чувствительный, гладкий, хо­лодный, он как змея обвил бедного льва Муравьева - а впро­чем он может передать тебе много интересного о Вост[очной] Сибири, об Амуре. Слушай его, но верь только тому, что тебе покажется вероятно.

   Остается мне крепко обнять тебя, пожелать скорее с тобой увидеться и просить о скорейшем ответе через губернатора Из­вольского.

   Твой неизменный

   М. Бакунин.

  

  

   No 613. - См. общие замечания к No 605. Оригинал письма находится в б. Пушкинском Доме Академии Наук СССР. Именно к содержанию этого письма относятся злобно-издевательские замечания Каткова, приведенные нами в комментарии к No 605.

   1 См. комментарий 2 к No 600, общий комментарий ж No 600 и ком­ментарий 21 к

   No 612. Напоминаем, что в "Деле" о Бакунине никаких до­носов на него из Сибири не имеется (это конечно не значит, чтобы их во­все не было, так как они могут находиться в других "делах", хотя это и маловероятно). Мы все же склонны думать, что здесь играли роль не до­носы, а систематические просьбы Бакунина и его покровителей о возвра­щении ему свободы. Жандармы и царь в первую, голову усматривали в этом признак нераскаянности.

   2 В переписке, возникшей впоследствии по поводу побега Бакунина, тогдашний ген.-губ. Восточной Сибири Корсаков сообщал, что Бакунин служил у золотопромышленника Бенардахи, но, получая жалованье в тече­ние целого года, ровно ничего не делал, "что имело весьма неприличный вид". В конце концов от отказался от этого места (еще в бытность Му­равьева в Иркутске), причем братья его выдали Бенардаки вексель на всю заплаченную Бакунину сумму.

   Это письмо Корсакова от 17 сентября 1861 г. находится в части IV "Дела" о Бакунине, лл. 2 - 3.

   3 Обращение к политической солидарности Каткова и его друзей яв­ляется с одной стороны выражением "святой простоты" Бакунина, но с другой - и его рассчитанного лукавства. Но уловить с помощью таких приемов можно было не такого тертого сквалыжника, как Катков. И не­трудно себе представить, как должен был хохотать редактор "Русского Вестника", когда Бакунин апеллировал к его свидетельству в пользу веры в его "будущую деятельность". Это Катков-то, знавший, что Бакунин в течение двух лет не мог или не захотел прислать ему ни одной статьи о Си­бири, несмотря на выраженное им самим желание и на приглашение Кат­кова писать такие статьи! А ведь здесь речь шла о такой именно деятель­ности, которая приносит заработок. И под залог этой будущей деятель­ности Бакунин просил у Каткова не более не менее как 4 000 рублей.

   Кстати весьма вероятно, что Бакунин, знавший, как видно из конца письма, что Муравьев оставляет Сибирь, уже в это время подумывал о побеге и хотел составить себе запасной капитал на такой случай.

   Дальнейшие рассуждения Бакунина (насчет Австрии и пр.) во многом являются выражением даже не дворянского либерализма, а казенного пат­риотизма. Правда все это написано для Каткова и в подкрепление просьбы о 4000 рублей, но все же невольно возникает мысль, что, влияя в Сиби­ри на Муравьева, Игнатьева и т. п., Бакунин незаметно сам заражался от них их взглядами.

   4 Извольский, Петр Александрович (1816 - 1888) - чиновник, служил по министерству внутренних дел с 1836. С декабря 1856 был со­ветником и начальником отдела Главного Управления Восточной Сибири. С июля 1860 был и. д. иркутского гражданского губернатора, а с начала 1861 иркутским гражданским губернатором. В последующее время был губернатором екатеринославским и курским. Чем заслужил большую друж­бу Бакунина, неизвестно, разве тем, что давал ему взаймы.

   5 После поражения Австрии в войне с Францией в 1859 г. монархия, потерявшая Ломбардию, утратившая всякий вес в Германии, дошедшая до финансового банкротства, принуждена была для своего спасения пойти не уступки и смягчить реакцию, царившую в стране с 1849 года. В рядах ко­мандующего класса боролись две тенденции, осуществление каждой из ко­торых должно было по расчету ее носителей способствовать сохранению максимальной доли их привилегий и по возможности оставить старую систе­му в целости. "Централисты", опиравшиеся на немецкую буржуазию Австрии и выражавшие ее интересы, стремились к созданию централизованного го­сударства, в котором австрийский капитал подчинял бы себе остальные нацменовские капиталы дунайской монархии. "Федералисты", желавшие снова использовать националистические стремления буржуазии славян­ских народностей Австрии, готовы были на словах наделить эти нацио­нальные буржуазные группы всяческими формальными правами, дабы не допустить образования Объединенного революционного движения и распы­лить оппозицию. Сначала победило федералистское большинство, за ко­торым стояли правящие группы таких наций, как мадьяры, чехи, хорва­ты, поляки и пр.: 20 октября 1860 г. император издал диплом, согласно которому все областные сеймы получали законодательную власть. Но когда в ответ на это немецкая буржуазия Австрии стала угрожать финансовым кризисом, а венгерцы поспешили использовать диплом для возобновления борьбы за полную автономию, правительство пошло на попятный и прим­кнуло к унитарной точке зрения: патент 26 февраля 1861 г. создал под именем рейхсрата общеимперский парламент (затея, из которой впрочем ничего не получилось вследствие сопротивления венгров и итальянцев, сра­зу объявивших рейхсрату бойкот). Но в тот момент, когда Бакунин пи­сал свое письмо, казалось торжествовала еще федералистская точка зре­ния, и пылкие панслависты мечтали уже о превращении Австрии в своего рода западную славянскую федерацию. Опасение Бакунина, что хотя бы относительная свобода, предоставленная славянам в Австрии, будет действо­вать разлагающим образом на российскую деспотию, равно подавляющую все подвластные ей народы, отчасти оправдалось впоследствии, когда Австрия сделалась в известном смысле центром притяжения для россий­ских поляков, украинцев и т. п. Но не революционеру было об этом пе­чалиться!

   6 София, австрийская эрцгерцогиня (род. в 1805) - дочь баварско­го короля Максимилиана Иосифа; в 1824 г. вышла замуж за австрийского эрцгерцога Оранца Карла: от этого брака родился между прочим Франц Иосиф (р. 1830 и с 1848 г. сделавшийся австрийским императором). Стоя­ла во главе ряда благотворительных обществ. Считая полоумного Ферди­нанда недостойным носить корону и желая доставить ее своему сыну, она стояла в оппозиции к Меттерниху, имела свою партию при дворе и разы­грывала роль сторонницы либеральных реформ. Слова Бакунина о ней можно толковать таким образом, что по его мнению она сделала что-то для облегчения его участи во время его сидения в австрийских тюрьмах (а начале 50-х годов).

   7 В этих словах можно усмотреть уже тачало разочарования в Му­равьеве. Правда Бакунин сдает позиции не сразу, пытаясь взвалить ответ­ственность на неудачных помощников, но это - начало критического отно­шения к недавнему герою, которое на этом первом шаге остановиться не могло.

   8 Кукель, Болеслав Казимирович (1829 - 1869) - генерал-майор польского происхождения; из дворян Виленской губернии; по окончании Главного Инженерного училища в 1850 т. был назначен на службу в Си­бирь; здесь был [помощником Муравьева-Амурского; в 1862 г. был губер­натором Забайкальской области и наказным атаманом Забайкальского ка­зачьего войска. Во время проживания Бакунина в Иркутске был с ним в хороших отношениях, и после его побега помогал его жене. На этом осно­вании Бакунин возвел его чуть-ли не в единомышленники и стал писать ему из-за границы крайне неосторожные письма (см. том V настоящего издания). Эти письма попали в руки жандармов, и по распоряжению Александра II Кукель был временно отрешен от службы и над ним назначено расследование. Из следствия Кукель вышел оправданным.

  

   No614. - Письмо к Д. Е. Бенардаки.

   (14 января 1861 года).

  

   Милостивый государь,

   Димитрий Егорович,

   Более полугода ждал я ответа на письма, в которых я так подробно и, кажется, так ясно изложил Вам и свое положение и свои желания, и наконец вместо всякого ответа услышал от Ми­хаила Семеновича Корсакова, что Вы не считали нужным поручить мне какое-либо дело, и смотрели на деньги, полученные и по­лучаемые мною из Вашей кассы, как на нечто вроде даровой пен­сии или подарка. Признаюсь, милостивый государь, такое изве­стие сильно меня встревожило и оскорбило. Никогда в жизни никто не смел думать обо мне, чтобы я был способен к темным услугам, чтобы я согласился принять от, кого бы то ни было по­даяние и быть чьим бы то ни было пенсионером. Что же дало Вам право думать о мне так низко?

   Я знаю по слухам, а теперь и по собственному опыту, что Вы те читаете большей части писем. Вами получаемых; иначе и не могло бы произойти между нами такого странного недоразу­мения. Но на сей раз уверен, что Вы сделаете для меня исклю­чение. Вы оскорбили мою честь и должны сознаться в ошибке, без сомнения невольной, но, тем не менее, требующей полного удовлетворения.

   Позвольте, милостивый государь Димитрий Егорович, изоб­разить Вам в третий и в четвертый раз весь ход моих отноше­ний с Вами. В начале 1859-го года, рекомендованный Вам А. М. Княжевичем и M. С. Корсаковым, я был снисходительно принят Вами служащим в Амурскую комп[анию], оставил же се в конце ноября того же года не по капризу, а по необходимости, вследствие убеждения, что при ложном и пагубном направлении, данном ей ее сибирским главноуправляющим, я не мог принесть в ней ни малейшей пользы. Об этом я имел честь неоднократно доносить правлению компании продолжение лета 1859-го года, а Вам писал лично через Ю. А. Волкова в мае прошедшего года. В доказательство же, что правление компании было довольно моими посильными стараниями, прилагаю благодарность, мною от него полученную и подписанную Вашим собственным име­нем.¹

   Оставив службу Амурской К® в конце ноября, я хотел уж писать Вам и просить Вас о другом назначении, но был удержан Волковым, который мне тогда объявил, что он ожидает из Пе­тербурга полномочия на управление всеми делами К⁰. Он изъя­вил намерение дать ей направление совсем иное и уговорил меня в ней остаться, обещая в ней место и занятие, при которых, при­нося действительную пользу Компании, я мог бы я вполне обес­печить свое семейное существование. В таких надеждах или, луч­ше сказать, в такой уверенности прожил я, ничего не делая и не предпринимая, до отъезда Волкова в Петербург. Между тем мои финансы, уже расстроенные, вполне истощились, и я стал брать у Юрия Александровича (Волков) деньги не в подарок, а заимообразно, в счет будущего жалования. Я брал их совершенно спокойно во-первых потому, что считал будущность свою крепко обеспечен­ною, а во-вторых потому, что знал, что в самом крайнем случае буду всегда в состоянии выплатить долг мой из части в имении братьев, мне принадлежащей. С уверенностью ждал я возвраще­ния Волкова из Петербурга; встретившись с ним в Томске, в марте прошедшего года, я узнал от него, что Вы мало интере­суетесь Амурскою Комп., и что вследствие его рекомендации Вы, лестно отзываясь о мне, будто бы даже оказали: "такого человека жаль оставлять в Амурской комп., мы найдем для него и другое занятие". Вслед за Волковым я поехал по его приглашению к нему в Красноярск, где и прожил с ним полтора месяца в Вашем доме, ожидая решения моей участи. Много мы с ним толковали, много было сделано разных предположений, но ни одно не со­стоялось, и, наконец, перед самым его отъездом положено было, что я отправлюсь в Иркутск в звании чиновника особых пору­чений по всем Вашим делам кроме откупных и буду получать впредь до Вашего окончательного решения 150 рубл. месячного содержания, с обещанием, что я по приезде Волкова в Петербург получу от вас определенное назначение и жалование, сообразное той пользы, которой Вы от меня ожидать будете ². Вместе с ним я отправил к Вам письмо, в котором так ясно, так определенно высказал Вам, милостивый государь Димитрий Егорович, свои ожидания и твердое намерение ни минуты не оставаться в Вашей службе, если не найдется в ней для меня настоящего дела, что недоразумений на этот счет быть не могло. К тому же Волков, с которым я говорил так много, обещал мне дополнить письмо это своими пояснениями, которые, я в том уверен, не клонились к моему бесчестью. Наконец я присовокупил к письму краткую записку о деньгах, взятых мною из вашей кассы, с просьбой дать мне год срока для их уплаты, в случае если служба моя Вам не понадобится. Каким же образом могли Вы подумать, что я сог­лашусь жить у Вас на пенсии и брать у Вас деньги даром? К счастью я сохранил оригинал этой записки и посылаю Вам ее ныне вторично.

   Долго я ждал Вашего ответа. Положение мое было нестер­пимо, но я сносил его единственно только потому, что, полагаясь на уверения Волкова, ждал каждый час, каждую минуту, что Вам угодно будет наконец поручить мне настоящее дело. Не дождав­шись ничего ни от Вас, ни от Волкова, я писал еще раз в авгу­сте; письмо это взялся передать Вам в собственные руки г-н Зыбин, отправленный отсюда курьером. Сомневаюсь, чтоб Вы его читали, так резко я высказал в нем обидную невыносимость своего положения, прибавив, что если Вам, богатому человеку, ничего не стоит бросить две-три тысячи в год, то мне, человеку, дорожащему своей честью, не приходится принимать ни одной копейки даром.

   Наконец получил я от Волкова первое письмо от 13-го авгу­ста; а нем извещал он меня о том, что вследствие разговора Алек­сандра Максимовича Княжевича с Вами я должен получить от Вас письмо "весьма удовлетворительного свойства". В сентябре писал он мне еще раз: он говорил с Вами, сам читал Вам мое письмо и уверял меня, что "дело мое устроено". Наконец полу­чил я от него же третье письмо, в котором он пишет следующее:

   "Димитрий Егорович теперь за границею, но по приезде его от­туда Вы непременно получите письмо от него, я за это ручаюсь. До сих пор я сделал, что мог, но мог немного, теперь будет луч­ше. Ваше дело, кажется, прочно устроено".

   Обманутый этими уверениями, я решился ждать до приезда Михаила Семеновича Корсакова, который, уезжая из Иркутска, обещал мне поговорить с Вами. Он возвратился, и я узнал от него, что Вы изволите смотреть на деньги, полученные и полу­чаемые мною, как на подарок или как на даровую пенсию, жерт­вуемую в пользу не знаю кого и чего ³. Из уважения к себе и не желая вас оскорблять, милостивый государь Димитрий Егоро­вич, не стану входить в дальнейшее разбирательство; не могу впрочем не заметить, что если б Вам было угодно прочесть мои письма, то Вы не позволили бы себе судить о мне так низко. По­жалуй Вы не виноваты: Вы - человек очень сильный, очень важный, очень богатый, привыкший с пренебрежением смотреть на людей безденежных. Меня Вы не знаете, на чтение же писем человека, Вам совершенно чуждого, у Вас недостало ни времени, ни охоты, и Вы судили о мне по множеству других прибегающих к Вашей щедроте под разными благовидными предлогами. Гораз­до более виню я Юрия Александровича Волкова, с которым я говорил так много, так определенно, так ясно, и который не умел объяснить Вам, что я не принадлежу к разряду продажных лю­дей, берущих деньги за дела нечистые или даром.

   Мне ж остается одно: убедившись, что Вы не находите вы­годным для себя поручить мне настоящее дело, я должен немед­ленно оставить Вашу службу и возвратить Вам сполна все сум­мы, многo от вас полученные. Из прилагаемой записки видно, что я был должен Вам по 1-е мая 1860-го года три тысячи триста семьдесят пять рублей (3.375 руб. сер.). Прибавив к ним тыся­чу восемьсот руб. (1 800 руб. сер.), взятых мною за служ­бу у Вас без всякого дела от 1 марта 1860 года по 1-е марта 1861-го года ⁴, получим пять тысяч сто семьдесят пять рублей (5.1 75 руб. сер.), даром мною от Вас полученных, которые и счи­таю себя обязанным возвратить Вам как можно скорее. Брату как естественному представителю моей чести и моих обязательств я поручил к Вам явиться и привести мое дело в совершенную ясность. Я потерял драгоценный год в ожидании дела, обещан­ного мне Вашим именем: надеюсь, что Вы не откажете мне в годовом сроке для уплаты Вам моего долга ⁵.

   С истинным почтением честь имею быть, Милостивый государь,

   Димитрий Егорович,

   Вашим покорным слугою

   М. Бакунин.

  

   11 января 1861 [года]. Г[оро]д Иркутск.

   Р. S. Прошу прощения за чернильные пятна. Переписать письма не успею.

  

   Копия записки, посланной мною через г-на Волкова г-ну Бенардаки 1 мая 1860 года из г[оро]да Красноярска.

  

   В Амурскую компанию я вступил 1 марта 1859 года. А. В. Белоголовый положил мне жалованья в год 1.000 руб[лей] сере­бром], а на время, проводимое мною вне Иркутска, по делам к[омпании], содержания 50 руб. сер. в месяц. Кроме того я по­лучил от него на подъем из Томска в Иркутск 700 руб. сер., из которых 350 руб. на счет компании, а 350 руб. заимообразно с вычетом из моего жалования.

   Приехав в Иркутск в половине марта, я до 1-го июня оста­вался без всякого дела. А. В. Белоголовый видимо затруднялся мною, не зная, кажется, как и куда меня поместить, и я поне­воле должен был смотреть на получаемое мною жалование как на даровую пенсию; а между тем он требовал, чтобы я заключил с ним контракт на три года на этих невозможных для меня усло­виях, бедных в финансовом отношении, обидных в нравствен­ном.

   Опасаясь на первую пору показаться требовательным и не­благодарным, не имея с другой стороны возможности согласить­ся на требования Андрея Васильевича и наконец не желая брать дарового жалования, я по собственному движению письменно сделал следующее предложение; считать мою службу не с мар­та, а с 1 июня, а 250 руб. сер., взятые мною за март, апрель и май, считать за деньги, данные мне взаймы, равно как и все 700 руб., полученные мною на подъем из Томска, если я не за­ключу с компанией контракта на следующий год на каких бы то ни было условиях, таким образом, что если контракт между на­ми заключен будет, я останусь должен компании всего только 350 руб. сер., если же мы напротив разойдемся, то буду должен ей 950 руб.

   Контракта я не заключил и не считаю себя способным про­должать службу в Амурской компании, а потому по совести счи­таю себя должным компании 950 руб. сер.

   Затем за шесть месяцев от 1 июня по 1 декабря 1859 года, проведенных мною в Забайкалье по делам компании, я получил жалованья 500 р[ублей] и 300 р[ублей] содержания, итого 800 р. сер[ебром]. После чего перестал получать или требовать что-либо от компании.

   Ю. А. Волков, войдя в мое финансовое положение, дал мне от Вашего имени заимообразно и в разные времена 2.425 руб. сер.

   Я желал бы, милостивый государь Димитрий Егорович, что­бы Вам угодно было принять 950 руб., должные мною Амурской Комп[ании], также на себя; таким образом я был бы Вам должен всего три тысячи триста семьдесят пять рублей (3.375 р. с.) и просил бы Вас вычитать их постепенно из жалования, которое Вам угодно будет мне назначить, если Вы удержите меня в сво­ей службе, в противном же случае дать мне год срока для их уплаты. М. Бакунин,

  

  

   No 614. - Напечатано в "Былом" 1925, No 3/31, стр. 27 - 31. Ориги­нал находится в Прямухинском архиве, хранящемся в б. Пушкинском Доме.

   Совершенно очевидно, что известный откупщик Бенардаки, соглаша­ясь принять к себе на службу М. Бакунина, полагал таким образом дать своеобразную взятку генерал-губернатору Восточной Сибири, где он про­изводил свои разнообразные операции. В сущности Бакунин должен был скоро это заметить, да, судя по его же письму, он это и заметил. Но вместо того чтобы сразу порвать недопустимые отношения, он предпочел тянуть их в течение двух лет, продолжая получать от подозрительного дельца жало­ванье, брать у него взаймы в надежде на будущие блага весьма сомни­тельного свойства и писать ему письма, остававшиеся без ответа. Здесь лишний раз сказалось неуважение Бакунина к людям, которое порою, как в данном случае, оборачивалось неуважением к самому себе и больно било по нему самому.

   Встает естественный вопрос: почему Бакунин, в течение двух лет ми­рившийся с неловким для него положением, вдруг сообразил, что дольше продолжать так невозможно, и что дело идет о его чести, как он сам выра­жается? Нам кажется, что ответ на этот вопрос подсказывается хронологиею событий. В январе 1861 года для Бакунина окончательно выяснилось, что Н. Н. Муравьев в Сибири больше не остается, и что в его, Бакунина, жизни в Иркутске наступает резкий перелом. С одной стороны перед ним встал вопрос о необходимости готовиться к побегу, а с другой - так или иначе ликвидировать свои отношения с Бенардаки, ибо ясно было, что с отъездом Муравьева откупщик не только не станет впредь давать родствен­нику его ни гроша, но пожалуй потребует возврата прежде выплаченных сумм. По-видимому эти соображения и побудили Бакунина предпринять три шага: а) написать данное письмо Бенардаки; б) написать приведенное под No 576 письмо к Каткову с просьбою о четырех тысячах рублей; в) напи­сать недошедшее до нас письмо к брату Николаю, вероятно тоже в январе 1861 г., как об этом можно судить по письму к тому же Николаю от 1 фев­раля 1861 г. (см. No 616). По сообщению М. С. Корсакова, приведенно­му нами выше (см. комментарий 2 к No 613), братья Бакунины позже вы­дали откупщику вексель на всю забранную у него М. Бакуниным сумму.

  

   Бенардаки, Дмитрий Егорович (1799 - 1870) - известный в 40 - 60-х годах откупщик, из дворян Екатеринославской губернии. Оставив по "неприятности" военную службу (вероятно проворовался) в гусарском пол­ку в 1823 году, с капиталом в 30 - 40 тысяч начал спекулировать хлебом и разжился; принял участие в откупах, скупал земли, приобретал заводы, в стечение 15 лет нажил такое состояние, которое давало ему полмиллиона рублей дохода. Он владел 620000 десятин земли и 10000 крепостных крестьян. Был приятелем М. П. Погодина, усматривавшего в нем образец российской сметливости и честности (sic!), и Гоголя, который воспользо­вался некоторыми его чертами для образа Костанжогло (и может быть откупщика Муразова). См. Барсуков - "Жизнь и труды М. П. Пого­дина", V, стр. 300 - 302; R. Ermerin - "Annuaire de la noblesse de Russie", том III, Спб. 1900, стр. 88 - 89.

   1 О каких "посильных стараниях" своих в пользу Амурской компа­нии говорит здесь Бакунин, неясно: о письменных ли указаниях его на неправильное ведение дел компании или о своих разъездах по поручению компании по Забайкальской области. И какая могла быть ему от компании благодарность, если по собственному признанию он на службе ей ничего не делал?

   2 Это место интересно в тон отношении, что из него мы узнаем о по­ездке в Западную Сибирь, совершенную Бакуниным в 1860 г.: в марте он был в Томске, в апреле - мае в Красноярске, а позже вернулся в Ир­кутск, где мы встречаем его о августе. Только по дате письма к Аннен­кову от 5 февраля 1860 (см. выше под No 608) можно догадаться о какой-то поездке Бакунина на запад, но это письмо до сих пор не было известно и публикуется нами впервые. По каким делам он совершал эту поездку, неизвестно. Во всяком случае она показывает, какими вольностями он пользовался благодаря покровительству Муравьева.

   3 Возможно и даже вероятно, что, передавая Бакунину это бесстыд­ное и циничное заявление откупщика, М. Корсаков не удержался от ука­зания или намека, что ныне, с отъездом Муравьева, следовало бы в дан­ный вопрос внести ясность. Это тоже могло толкнуть Бакунина на объяс­нение с Бенардаки. Во всяком случае, даже без всяких прибавлений со стороны Корсакова такое объяснение после столь открытого заявления ста­новилось абсолютно необходимым и неотложным. А Корсаков имел право на присовокупление некоторых замечаний по сему поводу, ибо с отъездом Муравьева он становился во главе администрации В. Сибири, и хотя он в данный момент еще не был родственником Бакунина (он сделался им декоре после того), но все же продолжение выдачи "пенсии" откупщиком политическому ссыльному, близкому и к новому генерал-губернатору, не могло быть приятным и для него.

   4 Письмо писано 14 января 1861 г., а говорится в нем о суммах, за­бранных до 1 марта того же года: это показывает, что Бакунин забирал деньги даже вперед на несколько месяцев. По его же подсчету выходит, что он "без всякого дела" набрал у Бенардаки за два года свыше 5 000 руб­лей. После этого он не должен был особенно удивляться, когда циничный откупщик дал ему понять через нового генерал-губернатора, что он, в сущности, давал ему "пенсию" или проще говоря взятку как родственнику главы края.

   5 Замечательно, что и теперь Бакунин продолжал дипломатничать. Как видно из письма его к брату Николаю от 1 февраля 1861 г. (см. ниже No 616), он в глубине души вовсе не хотел рвать с Бенардаки, а напротив надеялся, что это письмо может даже послужить к выяснению и упрочению их взаимоотношений. Только полною непрактичностью Бакунина, его непо­ниманием действительных условий можно объяснить эти надежды и хитро­сти.

  

   No615. - Письмо к H. С. Корсаковой.

   [Начало февраля 1861 года. Иркутск.]

  

   ..(начало и конец письма срезаны)

   ...Я не имею удовольствия быть с Вами знакомым лично и все-таки, зная дружбу Вашу к моему семейству, решаюсь при­бегнуть к Вам с всепокорнейшею просьбою. Будьте добры, пере­дайте или перешлите прилагаемое письмо к брату Николаю¹ кому-либо из сестер или из братьев, только пожалуйста не по почте и как можно скорее. Письмо неудобочитаемое и по содер­жанию своему для меня очень важное. Кроме того я писал брату с Климгенбергом ², который вероятно не застал брата в Петер­бурге. Если можно, возьмите письмо мое у Клингенберга и ото­шлите также не по почте в Прямухино. А если увидите кого-ни­будь из моих, скажите им, что стыдно лениться: вот уж ровно год, как я не получаю от них ни строчки. Видите ли, Наталья Семеновна, как худо иметь репутацию доброй и симпатичной (Начало и конец письма срезаны.).

   Р. S. Еще одно слово: пользуясь Вашим добрым приглаше­нием, переданным мне в прошедшем году, я через курьеров буду постоянно пересылать Вам [мои письма в Прямухино с просьбою только не посылать их туда по почте, а, сколько возможно, с доверенными людьми. Матушка, братья и сестры вероятно так­же будут посылать Вам свои письма ко мне, которые Вам будет легко доставлять ко мне через курьеров или, если письма совер­шенно невинного содержания, даже по почте, только с двойным конвертом и с внешним адресом на имя Михаила Семеновича (Отрезана верхняя часть первой и второй страниц письма.), который очень добр для меня. Неправда ли, Вы не вознегодуете на меня за смелость, с которою я к Вам обращаюсь? Вы - друг моих родных и друзей, и я обращаюсь к Вам как к лицу род­ному.

   Прошу Вас, передайте мой почтительный поклон тетушке, рав­но как и всему семейству Вашему, а Александра Семеновича (Корсакова.) поблагодарите особенно за участие, которое он во мне принял.

  

   No 615. - Напечатано в "Былом" 1925, No 3/31. Оригинал находятся в Прямухинском архиве, хранящемся в б. Пушкинском Доме. Письмо по­вреждено.

   Адресатка письма - Наталья Семеновна Корсакова - сестра М. С. Корсакова, сменившего Муравьева на посту генерал-губернатора Восточной Сибири. Она вскоре вышла замуж за Павла Бакунина и сделалась членом прямухинской семьи. Это - по-видимому первое письмо к ней Бакунина, постоянною корреспонденткою которого она сделалась, в следующем году после побега его из Сибири.

   1 См. No 616.

   2 Речь идет о письме, предшествовавшем No 616 и написанном вероят­но одновременно с письмом к Бенардаки, т. е. в середине января. На это письмо имеется ссылка в No 616. Оно говорило о том или ином соглаше­нии с Бенардаки. По-видимому оно пропало; во всяком случае в Прямухин­ском архиве его нет.

  

   No616. - Письмо брату Николаю.

   1-го февраля 1861 [года]. Иркутск.

  

   Любезный брат! Пишу тебе вероятно в последний раз до по­лучения от тебя ответа на мои письма, которые хочу дополнить следующими замечаниями: лучше всего было бы, разумеется, если б, возвратив мне права, мне просто и без всяких ограничений позволили ехать в Россию; к этому должно стремиться всеми си­лами. Но если они уж считают меня до такой степени человеком опасным, что в избежание моего постоянного пребывания в Рос­сии готовы отказать мне во всем, тогда можно сказать им, что я прошу только шести- или даже четырехмесячного отпуска с тем, чтобы, повидавшись с матушкою и с вами, ехать обратно в Сибирь. Разумеется, что нужно, чтоб у меня были в Сибири дело и средства к существованию. Мне кажется, что хорошо бы было, если б маменька обратилась [с] прямою просьбою к госу­дарю; одна старость ее дает ей на это право. Наконец, если вы убедитесь в решительной невозможности выхлопотать мне позво­ление теперь ехать в Россию, - но только в случае решительной невозможности, - то пусть мне возвратят права без права возвраще­ния в Россию на первое время; такое решение было объявлено на днях полит[ическому] преступнику Веберу, представленному Му­равьевым к полному освобождению. Через это он хоть в Сибири сделался человеком свободным, равноправным со всеми, а я ведь до сих пор связан по рукам и по ногам. Я предвижу все возмож­ные случаи, предоставляя вам полную свободу действовать, как вам покажется лучше. Вспомните только, что вы никогда не най­дете более удобного времени, и что если вам не удастся освобо­дить меня теперь, то вероятно никогда не удастся. От вас, от вашего умения, от вашей веры в успех, - ведь на свете нет ни­чего невозможного, - и от вашей энергии зависит теперь вопрос:

   увидимся ли мы на этом свете или нет? В Сибири я не сгнию, это верно; только отказавшись от правильного планетного течения, мне придется опять сделаться кометою. А не хотелось, да и не легко - с женою очень будет трудно, один бы я не задумался. Но с нею я не расстанусь, прежде ж чем предпринять что-нибудь с нею вместе, надо 10 раз подумать. Обдумав дело, я решился подождать еще немного, пожалуй еще год, но никак уж не более, если увижу действительную и на чем-нибудь определенном осно­ванную надежду на скорое освобождение. От вас же жду во вся­ком случае полной искренности и правды. Вы поступили бы очень худо, если б вздумали обмануть меня насчет моего положения. Так позволено поступать врагам, а не вам, - а малейшей неле­пости, недобросовестности, противуречия с вашей стороны будет достаточно, чтоб подвинуть меня на самые головоломные пред­приятия. Я стал ко всему и ко всем недоверчив, я меня обмануть, убаюкать будет трудно, а если б и удалось, то я никогда не про­щу обмана. Я обращаюсь к вам на прежних основаниях, хотя редко что не изменяется в жизни, сужу о вас по себе и верю в вас как в себя; но если вы изменились, если я вам надоел, скажите откровенно, жаловаться я не стану, требую от вас только во всем безусловной правды ¹.

   Я просил тебя, Николай, если это возможно без ущерба для моей чести, не разрывать моих отношений с Бенардаки, напротив определить, укрепить и устроить мои деловые с ним отношения, не скромничая, не донкишотничая и соблюдая по возможности мои выгоды. Тут представляются два возможные случая: или мне дадут позволение ехать в Россию или нет. В первом случае он должен знать, что я поеду в мае, и вероятно не откажется дать мне средства ехать в Россию, как делает это для всех слу­жащих по его делам. Во втором же я б желал, чтобы он мне дал поручение на Амур до Николаевска; он узнал бы от меня без сомнения всю истину насчет того, что делается и что можно сде­лать и предпринять в этом крае, а правда в делах, правда за 6.000 и за 10.000 верст драгоценна.² Во всяком случае я не возьму менее 3.000 руб. сер. жалования при его полном содер­жании, как это делается в Сибири, и чувствую себя способным принести ему пользы и на 6.000 р. жалования. Говорить нечего, что я не соглашусь остаться в его службе, если он мне не даст настоящего дела и не сознает своей ошибки.

   Если вы найдете необходимым разорвать мои отношения с Бенардаки, не худо бы было, если бы Вы рекомендовали меня другому петербургскому или московскому капиталисту. Но в этом отношении на вас надежда плоха, то ли было бы дело, если б я сам мог побывать в Москве или в Петербурге.

   Прощайте, братья, простите сухой тон моего письма, но что делать, на душе сухо, а все-таки я вас горячо люблю и по-прежнему в вас верю. Маменька, благословите нас, будем на­деяться, что скоро свидимся.

   Ваш

   М. Бакунин.

   Еще одно слово. Если меня не освободят, если разорвутся мои отношения с Бенардаки, и вы не найдете для меня другого дела, тогда необходимо будет продать мою часть имения, запла­тить мои долги и выслать мне остальное, какое бы оно ни было. Другого выхода я не вижу³. Я живу теперь в долг, и кроме это­го мне нужно заплатить еще 600 р. долга. Тесно и плохо и мало надежды, и все-таки я не теряю ни веры, ни духа.

   Буду до конца бороться.

  

   No 616. - Напечатано в "Былом" No 3/31. Оригинал находится 8 Прямухинском архиве, хранящемся а б. Пушкинском Доме.

   1 Мы видим здесь последнюю попытку Бакунина легальным путем вернуть себе свободу, причем он определенно дает понять родным, что в случае неуспеха он намеревается бежать (это намерение, как мы узнаем из следующего тома, привело его родных в ужас). Как и из тюремной камеры, так и из глубины сибирской ссылки неутомимый Бакунин лично руководит хлопотами и толкает вялых родных, которые в сущности ничего так не бо­ялись, как появления неугомонного бунтаря в России или даже в Прямухине. Разумеется, такой "правды" Бакунин от братьев не услыхал; только впоследствии он сам о ней догадался и ясно высказал это родным в письмах из Лондона.

   Результатом этого нажима Бакунина было новое прощение старухи-матери на имя царя от 20 апреля 1861 года. В нем В. Бакунина, ссылаясь на свою старость и близкую смерть, просила в последний раз "дозволить сыну (ее) Михаилу, ныне уже не пылкому молодому человеку, а семья­нину", возвратиться в отчий дом и провести с матерью те немногие дни, какие ей еще осталось прожить. 26 апреля Долгоруков доложил прошение царю, который положил на прощании резолюцию: "по-моему, невозможно", после чего шеф жандармов прибавил от себя: "оставить без последствий" ("Дело" о Бакунине, ч. III, л. 89). Таким образом для Бакунина побег становился лишь вопросом времени.

   2 Это место показывает, что Бакунин не только надеялся на возмож­ность своего легального возвращения в Россию, но и на возможность для него мирного занятия делами. О том же говорят и следующие ниже слова об установлении связи между ним и какими-нибудь московскими или петер­бургскими капиталистами: ясно, что Бакунин надеялся найти у них службу. С другой стороны привлекает внимание его желание получить от Бенардаки командировку на Амур вплоть до Николаевска: это - примерно тот самый путь, каким он позже и осуществил свой побег. Понимать ли это место в том смысле, что Бакунин на всякий случай готовил себе удобные условия побега, который был для него одним из выходов в случае полного закры­тия второго? Мы думаем, что это именно так.

   3 Опять-таки это говорит о подготовке средств для побега. Не пола­гаясь вполне на Каткова, Бакунин хотел обеспечить себя нужными день­гами и с другой стороны. Но родные на ликвидацию причитающейся ему части имения не пошли. Только через 15 лет Бакунин с трудом добился выделения своей доли общего имения. Об этом см. в последнем томе на­стоящего издания.

  

   No 617. - Докладная записка.

   13 мая [1861 года]. [Иркутск].

  

   Докладная записка политического преступника Михаила Александровича Бакунина

   13 мая 1861-го года.

  

   Его Высокопревосходительству господину генерал-губернатору Восточной Сибири.

  

   На основании высочайшего повеления отправлен был я в 1857 г[оду] в Сибирь на поселение и прибыв в том же году в апреле месяце в Том­скую губернию, причислен на поселение к Нелюбинской волости Томского округа, но прожи­вал по болезни в г. Томске. В 1858 году по хо­датайству г. генерал-губернатора Западной Си­бири всемилостивейше разрешено мне вступить в гражданскую службу в Сибири по примеру других политических преступников канцелярским служителем четвертого разряда.

   Желая воспользоваться этою монаршею мило­стью, а равно и поправить расстроенное здоровье переменою по совету медиков климата, я прибыл с этой целью с разрешения томского губернско­го начальства в 1859 г [оду] в г[ород] Ир­кутск,¹ но по болезни и до настоящего времени не могу поступить на службу. Между тем во все время нахождения в Сибири не пользовался по­собием, отпускаемым ежегодно на основании вы­сочайшего по сему предмету положения всем политическим преступникам, хотя и встречаю край­нюю нужду в средствах к жизни. Докладывая об этом Вашему Высокопревосходительству, я осмеливаюсь обратиться к Вам с покорнейшею просьбою предоставить мне право пользоваться наравне с прочими политическими преступниками пособием от казны и вместе с тем сделать распоряжение об удовлетворении меня этим пособием за все время нахождения в Си­бири, если можно ныне же, из здешнего казна­чейства.

  

  

   No 617. - Печатается впервые. Документ этот находится в "Деле". Записка написана писарским щеголеватым почерком и только подписа­на М. Бакуниным.

   После разрыва с Бенардаки, ввиду неполучения средств от родных и отсутствия заработков, Бакунин очутился в тяжелом положении, тем бо