Бакунин Михаил Александрович - Письма

у существу, по своим несомненно полез­ным результатам, равно как и по ограниченности, ничтожности средств, на него употребленных, подверглось странной участи в России. Сначала вся публика пришла в восторг, и бог знает сколько громких и часто нелепых фраз было расточено Муравье­ву; говорили, что он вознаградил за все потери и за весь стыд прошедшей войны.

   Прошло несколько времени; в "Морском Сборнике" стали являться одна за другою статьи псевдо-декабриста Завалишина, который, увлеченный местью и непримиримою ненавистью к Му­равьеву, сознательно лжет, клевещет, извращает, выдумывает факты, прикрывая желчную клевету либеральными мотивами и фразами, отрицает наконец пользу, судоходность, даже почти са­мо существование Амура и называет его "язвою России". Эти статьи, проникнутые самым мелочным и злым самолюбием, в которых так и сквозит жалкое оскорбленное я г-на Завалишина, написанные впрочем искусно в видах очернения именно перед русской публикой, статьи эти, исполненные противоречий, ниче­го не доказывающие, только отуманивающие и дурачащие легко­мысленного читателя, не выдерживают серьезной критики. И что ж? Вся русская публика вслед за Завалишиным ругает Амур и всех амурских деятелей. В Москве и в Петербурге пресерьезно утверждают, что Амур есть пуф, что даже лодки по нем ходить не могут, что Благовещенск и Николаевск и все села и все ста­ницы на Амуре существуют лишь в воображении и в рапортах Муравьева; что Амур разорил Россию, что в нем погибли милли­оны рублей и тысячи людей, что он одним словом стал язвою для России.

   Странное и глупое существо - русская публика! В ней пре­обладает лакейская привычка ругать без разбору, ругать и го­рячиться без страсти, без всякого интереса к предмету, о кото­ром идет речь. Спросите у девяти десятых, у девяносто девяти сотых ныне ругающих Амур: где Амур? Я уверен, что они ни­когда не посмотрели на карту, и что им в сущности нет ни ма­лейшего дела ни до Амура, ни до Сибири, ни даже до России. А ругают, потому что ругать, всё ругать, всех ругать русскому человеку сподручно, потому что оно в моде и кажется либераль­но. Эта русская публика, бессмысленная, бесстрастная, но болта­ющая без умолку обо всем, пошлая - просто блудное стадо, го­дящееся только под топор.

   Судоходен ли Амур? По признанию американцев, знатоков. в этом деле, и наших лучших моряков это - одна из величайших и удобнейших рек в мире. Да зачем спрашивать их? В 1854 го­ду в первый раз сплавили вниз по Амуру на 34 баржах под. предводительством Муравьева около 380 человек казаков и ре­гулярных солдат со всем провиантом. В 1855 году под его же предводительством оплавлено было около 5.000 человек казаков и войска также со всем провиантом и с 28 - 38-фунт[овыми] пу­шками ; а с тех пор ежегодно сплавляют от Читы по Шилке и по Амуру до Николаевска от 300 до 500 тысяч пуд[ов] разных тя­жестей. С 1855 года стали ходить пароходы от Николаевска до Благовещенска. В 1859 году казенных пароходов ходило шесть, а частный пароход американца Дефрис в первый раз явился на Шилке. В нынешнем году собраны были зимою а Николаевске 4 новых казенных мелководных парохода, из которых один обра­щен собственно на плавание по реке У[с]сури, а три доплыли вверх, два до Сретенска, один только до Шилкинского гавода, а американец Дефрис дошел вверх по Шилке и по Нерчи до самого Нерчинска. Я говорил с иностранными машинистами; они гово­рят, что не видели реки более удобной для плавания. Наконец с будущего года будет ходить раз в две недели регулярная па­роходная почта между Сретенском (на Шилке, в 75 верстах от Нерчинска, в 360 верстах от Читы) и Благовещенском (почти на самой средине Амура, от Николаевска водою в 2.000 верстах, от Усть-Стрелки при соединении Шилки и Аргуни в 1.200 вер­стах; Усть-Стрелка от Сретенска в 260 верстах): и так каждую неделю раз между Сретенском и Благовещенском и раз между Благовещенском и Николаевском, т. е. один раз в месяц между Николаевском и Сретенском и обратно, так что "продолжение лета можно будет съездить три раза из Сретенска вниз по Аму­ру и обратно. Кажется, довольно удовлетворительное доказатель­ство возможности плавания по Амуру, и неправда ли, что Завалишин лжет бесстыдно, утверждая противное? Наконец чего вам более? За провоз из Николаевска до Шилкинского завода брали в прошедшем году с пуда 2 р. 50 коп., в нынешнем году до Сретенска - 2 р. 50 коп., а на будущий год подряжаются за 2 р. Провоз от Сретенска до Читы стоит от 25 до 30 к., от Читы до Иркутска от 80 коп. до, 1 р. 20 коп., положим 1 р. Итак провоз от Николаевска до Иркутска будет стоить в буду­щем году около 3 р. 50 коп., положим 4р., (а кругом света аме­риканская компания берет prix fixe 1 р. сер. с пуда), в то время как из Нижне-Новгорода до Иркутска он стоит от 6 до 7 р. с пу­да, т. е. почти вдвое. Вот вам и доказательство торговой пользы Амура для Сибири, так что сахар, за который мы платим здесь от 16 до 18 руб. пуд, а в Чите даже до 20 р., и который по вы­числениям самого Завалишина должен стоить в Николаевске око­ло 5 р., в действительности же продается там за 7 р., не будет стоить в Чите более 9 p., а в Иркутске более 11р.

   Я говорю "будет стоить", а не стоит. Почему? Очень естест­венно: потому что торговля по Амуру, начавшаяся только с 1857 года, находится еще в руках немногих американских и рус­ских авантюристов, пользующихся совершенною монополиею и налагающих поэтому на все совершенно произвольные, неверо­ятные цены. Амурская же компания, с первых шагов своих по­ведшая себя плутовато и глупо, ныне, не приступив собственно еще к делу, совершенно обанкрутилась. К тому же должно за­метить, что сибирские, равно как и русские купцы - неисправи­мые рутинисты-староверы, не верующие в новые пути; они толь­ко и знают что свою кяхтинскую чайную торговлю, совершен­но искусственную, несмотря на то, что по их собственному соз­нанию она каждый год падает и быстро приближается к своему концу.

   Говорят, что в будущем году уже не один, а три американские парохода повезут иностранные товары до Сретенска, и нет сомнения, что освобожденные ныне от всякого стеснения и за­прещения американцы вскоре овладеют плаванием и торговлею по Амуру. Но не в том дело. Американцами ли, русскими ли на Амуре Сибирь примкнула ныне к океану, перестала быть безвы­ходною пустынею, Сибирью. Мы чувствуем уж это влияние: в Иркутске напр[имер] мы ближе к Европе, чем в Томске, Си­бирь впервые осмыслилась Амуром. Не есть ли это великое де­ло, и кто может высчитать все его результаты? Нет сомнения, что Амур со временем оттянет Сибирь от России, даст ей незави­симость и самостоятельность. Этого сильно боятся в Петербурге, иные даже опасались серьезно, чтобы Муравьев не провозгла­сил независимость Сибири⁹. Но такая независимость, невозможная теперь, необходимая может в довольно близком будущем, - разве беда? Разве Россия может еще долго остаться насильст­венно, уродливо сплоченною, неуклюжею монархиею, разве мо­нархическая централизация не должна потеряться в славянской федерации?

   Возможность, необходимость ввозной торговли иностранных товаров вверх по Амуру доказана уже фактами и не подлежит более сомнению. Что будем мы продавать американцам, на что будем менять их товары? Этот вопрос озадачивает многих, хотя ответ на него в высшей степени прост. Во-первых, мы должны тор­говать хлебом, скотом, салом, мясом, пенькою, кожами до тех пор, пока Амурский край, в высшей степени плодородный, но еще мало населенный, не будет производить их а достаточном коли­честве для торговли. Во-вторых, Сибирь богата драгоценными ми­нералами, а золото есть такой же товар, продукт сибирского тру­да, как и хлеб. Золота находится много в Енисейской губернии и с каждым годом более в Забайкальской области, богатой и тор­гующей уже и теперь, хотя еще и в мелких размерах, скотом, салом, кожами, солониною, а также хлебом и канатами. Но глав­ное богатство ее (У Драгоманова напечатано "и", но это явная опечатка.) состоит в великолепных железных рудах, со­ставлявших до сих пор исключительную собственность импе­раторского кабинета, сидевшего на них как собака на сене, и только недавно благодаря Муравьеву, отъявленному .врагу вся­кого казенного производства, открытых для частной промыш­ленности. Теперь самое простое железо по цене своей недоступно, да и нет его почти совсем в продаже, - за самое плохое железо платится здесь по 6 р. за пуд, и нет сомнения, что, несмотря на всю российскую непредприимчивость, несмотря на то, что зо­лотопромышленность притягивает к себе большинство капиталов в Сибири, найдется скоро умный и дельный капиталист, кото­рый устроит в Иркутской губернии и в Забайкальской области железные заводы, - предприятие слишком выгодное и прочное, чтобы долго быть оставленным в стороне. Тогда одного железа будет достаточно для пополнения нашей вывозной торговли вниз по Амуру.

   Сам вновь присоединенный Амурский край, в высшей степе­ни плодородный, и еще более - прилегающий к нему Уссурий­ский край (между рекою У[с]сури, впадающею в Амур на за­паде, Тихим океаном на востоке и Коресю на юге), одаренный и роскошною почвою и благословенным, почти южным клима­том, богатый одним словом всем, чего пожелает душа, должны сделаться не более .как через десяток-другой лет житницею Ти­хого океана. Хлеб родится там теперь нередко сам тридцать; везде следы богатых золотоносных песков, и если бы китайцы согласно условиям Айгунского трактата допустили бы вольную торговлю по реке Сунгари, то уже теперь сунгарского скота и хлеба было бы достаточно не только для продовольствия всего Амура, но и для внешней торговли. Теперь главным предметом торговли служит мех соболий, черно-бурых лисиц и другие, до­бываемые на среднем и южном прибрежьи Амура и на всем бе­регу Тихого океана от Николаевска до залива Петра Великого. Но еще важнейшим предметом должен сделаться с будущего го­да лес всякого рода, от дуба до лиственницы, мачтовой, строе­вой и дровяной; его потребуется в огромных количествах в Шаня-хай, Гонк-Конг (Шанхай, Гонконг) и в другие китайские порты, открытые для европейцев. Прибавьте к этому, что остров Сахалин, противо­лежащий в 60 верстах устью Амура, весь покрыт слоем луч­шего каменного угля.

   Вот вам в нескольких словах торговое значение Амура. Что бы сделали с этим благодатным краем американцы, если бы он попал им в руки! Но русский и еще более сибирский человек, несмотря на все похвалы, расточаемые ему квасными патриотами, беспомощен как ребенок. Полицейское всевмешательство, крепо­стное право и патриархальный деспотизм общины ¹⁰ убили, кажется, в нем всякий дух предприимчивости, всякую инициативу; он решительно требует, чтоб его тянули вперед, - сам, не идет. Го­ворить ли вам о политическом значении огромного вновь при­обретенного края с благодатным климатом, благодатною почвою, окаймленного двумя великими судоходными реками и примыкаю­щего к Тихому океану? Это - новая Сибирь, но благодатная, просвещенная, приморская. Благодаря Амуру славянское русское царство стало твердою ногою на Тихом океане, и союз с Соеди­ненными штатами, доселе платонический, стал отныне действи­тельный, что ясно выражается в настоящих отношениях и пере­говорах с Китаем. Благодаря Амуру мы можем теперь содер­жать огромный, действительный флот на Тихом океане взамен черноморских и балтийских игрушек. Англичане на деле опять нынешнею весною сильно добивались отнять у нас залив Петра Великого. Все дело теперь в населении прибрежий Амура, Ус-[с]ури и Тихого океана от Николаевска до Кореи. Оно идет медленно, медленнее без сомнения, чем у американцев, потому что у нас нет ни их отваги, ни их умной, расчетливо-смелой пред­приимчивости, ни их свободы движения, а все-таки идет и с каждым годом будет быстро подвигаться вперед ¹¹.

   Но прежде чем коснусь этого предмета, расскажу вкратце историю приобретения Амура. Муравьев приехал с этою мыслью в Сибирь и еще до отъезда своего из Петербурга успел угово­рить императора Николая снарядить морскую экспедицию вок­руг света для отыскания устья Амура. Под предводительством капитана, ныне контр-адмирала Невельского ¹² она открыла устье Амура в мае месяце 1849 года. В 1852 году по предписанию Муравьева Невельский заложил Николаевск. В 1849 году Му­равьев ездил в Камчатку для ознакомления с краем, особенно же с берегами Тихого океана. В этом же году у него зародилась мысль об образовании Забайкальской области как точки отправ­ления и опоры для завоевания Амура. В 1850 году началась борьба его против всего министерства за исключением Киселева (Павла Дмитриевича.) и Перовского¹³. Главными его противниками были Нессельрод[е], Чернышев¹⁴ и Блудов¹⁵ , а за ними и все другие. Его пуб­лично называли государственным сумасшедшим, а все амурское предположение - гибельным предприятием. Образование Забай­кальской области встретило сильное, страстное сопротивление, особенно когда он потребовал от императорского кабинета жертвы, а именно жертвы 40.000 крепостных крестьян кабинета. В борьбе со всеми министрами и видя стесненное положение наших финансов, Муравьев знал, что ему не дадут денег, и решился совершить огромное дело остаточными суммами от управления Восточной Сибири, с помощью Забайкальского края.

   Не он завел казацкое сословие в этом крае, оно издавна су­ществовало на границах Китая, преимущественно на берегах Онона (У Драгоманова напечатано "Аноны") и Аргуни, и простиралось уже до 60.000 душ обоего пола, когда он прибыл в Сибирь. Но ему нужны были рабочие руки на берегах Ингоды (У Драгоманова напечатано "Инады") и Шилки для сплавов вниз по Аму­ру. Тут жили преимущественно горные крестьяне в числе 40.000. А знаете, что такое горные крестьяне? Это - крепостные, в де­сять раз более разоренные, утесненные и несчастные, чем самые бедные помещичьи крепостные. Их теперь благодаря Муравьеву в Нерчинском округе более нет, но я ознакомился с их состоя­нием в Томской губернии, где их приписано более 130.000 к Алтайским горным заводам. Они платят подати и несут все прочие натуральные и денежные повинности, как и другие кре­стьяне; рекруты их поступают только не в солдаты, а на 25-лет­нюю каторжную работу в серебряных рудниках. Как крепост­ные императорского кабинета, которому принадлежат все заводы, "ни несут (У Драгоманова напечатано "носят".) барщину и какую еще барщину! Во всякое время, во время работ, в распутицу, они должны по приказанию, по чи­стому произволу горного начальства возить лес, дрова, уголь, ру­ду за 100, за 200, иногда за 300 верст. Кроме того они обяза­ны продавать свой хлеб исключительно на заводы и по пред­писанию Чевкина ¹⁶, изданному в 1832 году, отнюдь не дороже 28 к[опеек] за пуд ржаной муки. Как крепостные они лишены всякой свободы и управляемы знаете кем? Местным горным ведомством, а знаете ли, что такое горное ведомство? Вы знае­те, как бессовестны, алчны, вороваты русские инженеры, - ну вообразите себе российское потомственное инженерство, касту вроде поповской; вот вам и горное ведомство. За весьма редкими исключениями горные офицеры - дети горных же офицеров, по­тому что им предоставлено почти исключительное право воспитывать детей своих в горном корпусе, (которые поэтому всасыва­ют в себя вороватость с кровью, с первыми впечатлениями дет­ства, с корпусным воспитанием и являются на завод уже гото­выми ворами. Жены и матери их - также дочери и сестры гор­ных офицеров. Все горное ведомство составляет поэтому как будто одно дружное, тесно связанное семейство, основанное на систематическом воровстве. И вот оно-то управляет горнозавод­скими крестьянами. Должно ли еще мне вам рассказывать, как хорошо жить на свете этим бедным крестьянам? Подробности о их прошлом житье-бытье в Нерчинском округе вы впрочем найдете в прилагаемой мною статье Антонова (полит [ического] преступника поляка Вебера) в "Иркутских Ведомостях". Вот из этого-то положения вырвал их Муравьев, обратив их в казаков. Эта мера навлекла на себя преимущественно гнев Завалишина, не в начале, потому что, как я докажу впоследствии, пока он жил в ладах с Муравьевым, он был не только горячим поборником его действий, но даже сам незванный-непрошенный прикладывал нечистую и тяжелую руку к исполнению его предначертаний. По­том он на него рассердился и стал на него клеветать, и первым и главным предметом его литературных гонений сделалась систе­ма казачества и насильственного заселения Амура посредством казаков, - система колонизации, правда несообразная с чистыми началами экономической науки, но при тогдашних обстоятель­ствах необходимая. За неимением денег, за отсутствием всякой народной инициативы, за невозможностью инициативы народа обленившегося, опустившегося, связанного по рукам и по ногам, нужно было или прибегнуть к ней, или отказаться от Амура. Итак, скажут, 40.000 горных крестьян, весь Забайкальский край были принесены в жертву амурскому делу? А если бы и так, что значит эта временная жертва в сравнении с огромностью добытых результатов? Но если мы докажем, что ни Забайкаль­ский край, ни горные крестьяне не только что не потеряли, но существенно выиграли, быв пожертвованы таким образом в поль­зу великого предприятия, что ж останется из всей завалишинской аргументации?

   Чего он не придумал для того, чтобы оправдать свое под­дельное негодование и чтобы запугать воображение своих чита­телей! И сравнение с аракчеевскою системою и разорение всего Забайкальского края и голодную смерть несчастных переселен­цев на Амуре и погибель всего амурского дела. "Амур стал язвою Сибири", - восклицает он торжественно, и глупая публика. ему поверила. А между тем 3авалишин, так долго живший в Забайкальском крае, знает лучше всякого, что обращением 40.000 горнозаводских крестьян в казачье (У Драгоманова напечатано "казенное".) сословие Муравьев извлек их из худшего и несчастнейшего положения, какое рус­ское воображение себе представить может, и что их настоящее в сравнении с недавним прошедшим может быть названо царст­вом небесным. Он знает, что кроме всех горно-заводских притес­нений и разорений они были еще отданы горным начальством на окончательное высасывание нескольким купеческим домам, ко­торые подобно жидам в Белоруссии опутали их долгами и держа­ли (У Драгоманова напечатано "держат") их у себя в крепостной зависимости, и что первою муравьевскою мерою было гракховское освобождение их от этих неоп­латных долгов и от мошенников заимодавцев-купцов. Он знает, что в забайкальском казачестве нет и тени применения аракче­евской системы, что никто не вмешивается в их домашнюю жизнь, и что дома они совершенно свободны, что они освобож­дены ныне от всех повинностей, что рекрутский набор на катор­жную подземную работу в серебряных рудниках заменен обяза­тельством каждого совершеннолетнего казака от 18 лет до 40-летнего возраста являться один год в три года в батальон на местную службу, а горно-заводская барщина заменена рубкою леса для барж, постройкою барж на Ингоде и на Шилке и сплав­кою их вниз по Амуру, причем они получали - правда неболь­шую - плату (20 коп. в день), но они и этого не получали, когда были горными крестьянами, а несли работу несравненно тягчай­шую (С нынешнего года, чего я не знал, отменена всякая принужденная работа, так что уже в прошедшую осень все работы производились наймом. (Примечание Бакунина.))

   Прибавьте к этому то, что как горные крестьяне они и дети их обречены были на безнадежное, безвыходное рабство, в то время как со времени их обращения в казаков им всего пред­стояло 10 или много 15 лет, а теперь уже никак не более 5 лет принужденной работы (теперь уж ей положен конец), после чего кроме военной повинности они уже не будут нести никакой и вполне будут наслаждаться своим сравнительно с казенными кре­стьянами истинно-льготным положением, так что придется подумать и об уничтожения самого казачества, теперь еще необходи­мого, [а] вскоре совсем ненужного (На-днях ушло представление в Петербург о преобразовании 12 батал. в батальонное казачье управление - первый шаг к прекращению ка­зачьего ведомства. (Примечание Бакунина.))

   Муравьеву было без сомнения приятнее населить с первого раза Амур вольными поселенцами, да где же их было взять? В старину лихие казаки без спроса и даже без ведома началь­ства сами открыли, овладели Амуром, построили на нем город Албазин. С тех пор русский народ, связанный впродолжение ве­ков, потерял всякую инициативу, всякую способность к движе­нию; уничтожение нынешнего крепостного и полицейского по­рядка без сомнения возвратит ему утраченную жизнь, но до тех пор ждать было невозможно и за недостатком народной инициа­тивы должно было прибегнуть к правительственной. Для заня­тия Амура, для учреждения на нем постоянного сообщения, для окончательного его присвоения надо было прибегнуть к системе принужденной .колонизации посредством казаков. По требованию Муравьева император Николай отдал 40.000 своих крестьян и утвердил образование Забайкальского края. От 1851 до 1854 года все время было употреблено на собрание известий об Аму­ре, на устройство нового края и на приготовления к Амурской экспедиции, которая была наконец разрешена, несмотря на про­тиводействие всего Петербурга, в 1854 году благодаря разрыву с Англиею, раздражить которую появлением своим на Амуре мы пока боялись.

   Итак 9 мая 1854 года состоялась первая экспедиция из 380 солдат и казаков вниз по Амуру под предводительством самого Муравьева. В Айгуне, китайской губернаторской резиденции, немного пониже нынешнего Благовещенска и где была сосредо­точена далеко превосходная военная сила, его хотели задержать. но он продрался далее и через Николаевск, Татарский пролив и Охотское море отправил 380 человек в Камчатку довольно во­время, чтобы отстоять ее против англичан, сам же в сентябре месяце отправился в Аян, а оттуда в Иркутск через Якутскую область вполовину на собаках, вполовину верхом. В 1855 году в конце апреля он предпринял вторую экспедицию вниз по Аму­ру уже с 5.000 войска, с угрозою пробился сквозь Айгун, и ког­да англичане явились в залив де-Кастри, они нашли его, по словам английскиго корреспондента "Times" - "hИrissИ d'hommes et de canons" (Газета "Таймс", "Ощетинившимся людьми и пушками".). В этом же году перевезено вниз по Амуру пер­вое вольное население, занявшее оба берега Амура близ Нико-лаевска. В 1856 году состоялся несчастный обратный поход 1.300 человек войска из Николаевска в Забайкалье, причем в самом деле от голода, холода и болезней погибло около 300 че­ловек. Я знаю, этот факт был сильно раскритикован в "Коло­коле", но, любезные друзья, где ж справедливость? И разве вы не знаете, сколько англичан погибло в Афганистане и северных американцев - в военных экспедициях в западных равнинах и по Скалистым горам? Что ж касается до несправедливой награ­ды главного виновника этой катастрофы, майора Облеухова ¹⁷, то это явная клевета, ибо он и теперь живет в полной немило­сти и горько жалуется на свою судьбу в Иркутске.

   С 1857 года началась регулярная колонизация Амура каза­ками. Первые поселения были без сомнения невольные, это была необходимая жертва, принесенная амурскому делу, и жертва го­раздо более в воображении, чем в действительности. Принима­ются во-первых всевозможные меры, чтобы переселенцы были до­ставлены целы и невредимы со всем имуществом на место своего назначения, и все предпринятые до сих пор переселения были за весьма редкими исключениями удачны. Без административных ошибок и сопряженных с ними частных страданий, при недоста­точной степени образования, умения и добросовестности в рус­ских исполнителях вообще, такое трудное дело, каково населе­ние нового, совершенно пустынного края, разумеется, обойтись не может; но этих ошибок в сравнении с тем, что происходит да­же внутри России при переселении народа из одной губернии в другую, было очень, очень мало, и эти страдания никак уже не могут идти в уровень с тем, что переносили северо-американские колонисты, поселявшиеся на болотистых берегах Миссисипи и Арканзаса. Амурские казаки поселены на местах привольных, здоровых, изумительно плодородных. В доказательство здорового климата приведу только одно обстоятельство: относительная смертность на Амуре менее, чем в самом Забайкалье, менее, чем в Иркутской губернии. Правда, что в первый год поселения не­которые места оказались несовсем здоровыми для скота, в иных падали кони, в других слепли бараны, в третьих телята родились без шерсти, но все эти странности, в которых известная сибир­ская и еще более известная забайкальская лень и распущен­ность принимали участие немалое, слава богу кончились с пер­вым годом.

   Скот скоро освоился с Амуром, а люди живут на нем припеваючи; да- иначе и быть не могло; обеспеченные полным двухгодовым содержанием, т. е. мукою, мясом, солью, крупою и спиртом, даже кирпичным чаем, без которого сибиряк жить не может, равно как и всеми необходимыми инструментами для зем­леделия и для постройки домов - все это выдает им казна без­возмездно, - они без всякой заботы о будущей зиме и даже о целом будущем годе могли в одно лето поставить себе дома и приготовить землю для пашни, так что на будущий год, еще вполне обеспеченный им правительством, они могли бы даже продовольствовать сами себя, если бы не сибирская лень и не казачья беспечность. И несмотря на эту лень и на эту беспеч­ность, большая часть казачьих поселений производят уже так много хлеба, что могут уделить часть на торговлю. Прибавьте к тому, что все амурские казаки навсегда избавлены от всех по­датей и сборов и на два года со времени поселения и от всякой службы. Казаки для населения Амура назначаются по жребию; впрочем им предоставлено право поставить за себя охотников, что им обходится каждый год дешевле, ибо число охотников на Амур увеличивается с каждым годом, - опять доказательство, что на Амуре жить не худо. Таким образом от 1857 по 1861 год будет населено казаками на Амуре до 60, а на Ус[с]ури | до] 33 пунктов, всего 3.200 казачьих семейств, около 15.000 муж­ских и женских душ. В 1861 году отправится последняя казачья колония, состоящая из 600 семейств и 3.000 душ. Тем окончится для забайкальских казаков жертва людьми, жертва, которая ока­зывается уже на второй год благоденствием для новых посе­ленцев.

   Теперь остановимся на минуту и посмотрим, что сделал Му­равьев от 1854 года, со времени первой экспедиции на Амур, до 1859 года включительно. Он сделал лично две экспедиции, благодаря которым он мог отстоять Камчатку и залив де-Кастри против англичан. Я позабыл сказать, что в 1855 году, когда флотилии графа Путятина¹⁸ удалось скрыться в устье Амура от преследования англичан и французов, блокировавших и устье Амура и весь Татарский залив, Муравьев, которому было необ­ходимо вернуться в Иркутск, успел со счастьем, ознаменовавшим большую часть его предприятий, пробраться на зафрахтованном американском судне сквозь весь английский флот благодаря туманам и своей истинно геройской смелости в Аян, а оттуда, равно как и в первый раз, возвратился в Иркутск через Якут­скую область верхом, на собаках, на оленях и только послед­ние 1.500 верст в возке.

   С тех пор он почти каждый год пред­принимал поездки на Амур. В 1857 году провожал вниз по Амуру графа Путятина, в 1858 заключил Айгунский трак­тат, в силу которого Китай уступает нам весь левый берег Аму­ра, оставляя себе правый берег до впадения в Амур реки Ус­сури, правый же берег Амура от Уссури до Тихого океана остав­ляет в неопределенности до будущего разграничения, что мы растолковали так, что фактически заняли весь Уссурийский край, целое царство и благодатное царство, - от Амура на севере до Кореи на юге. В 1859 году Муравьев отправился из Николаевска в Печелийский залив, а оттуда в Японию, с которою у него идут переговоры об острове Сахалине, южную часть которого гр. Путятин трактатом, заключенным с ними в 1857 году, усту­пил им без всякой надобности, даже без всякого требования с их стороны. Переговоры опять окончились фактом, т. е. занятием всего Сахалина двумя или тремя ротами.

   Вот вам, милые друзья, самые верные подробности об амур­ском деле. И когда подумаешь, что такое громадное дело, каково присвоение огромного края и первое население каких-нибудь 4.000 верст, совершенное впродолжение 6 лет от 1854 по 1859 год включительно, - население степей и лесов, чрезвычайно бо­гатых в возможности, но в действительности еще совершенно пу­стынных, администрация вновь приобретенного края, его про­довольствие, все дипломатические и чрезвычайные издержки, по­стройка барж, сооружение и содержание пароходов, все спла­вы, военные экспедиции, не исключая даже защиты наших бе­регов на Тихом океане против англичан и французов, - когда подумаешь, что на все это издержано до 1859 года включительно не более 540.000 р. сер., взятых даже не у министра финан­сов, а из экономических сумм управления Восточной Сибирью, - тогда, неправда ли, друзья, скажешь невольно, что другого та­кого примера нет, по крайней мере в нашей истории. Не уменьшая славы Барятинского, покорителя Кавказа ¹⁹, знаете ли, сколько употреблено им денег от 1856 года, со времени его назначения до 1859 года включительно, денег, взятых прямо из государст­венного казначейства? Около 28 миллионов рублей сер. Сравни­те и произнесите свой суд.

   Но, говорит Завалишин, "не казна, а Забайкальский край поплатился за Амур, он разорен, он погибает". Но это увере­ние, ни на чем не основанное, странно противоречит факту всем известному, кто только был в Забайкальи, а именно значитель­ному умножению производимого хлеба, скота и привозимых в За­байкалье потребляемых товаров. Прежде некуда было девать хлеба, а теперь он в огромных количествах покупается казною для Амура; прежде руки оставались без работы, а теперь в лет­нее рабочее время плохой работник может заработать рубль сер. и более в день. Прежде продуктов было довольно, но денег не было совсем в Забайкалья, а теперь в нем обращаются ежегод­но значительные суммы, так что вы найдете деньги в каждой деревне. Кроме продовольствия Амура в Забайкалья ежегодно закупается снабжение всех судов в Тихом океане. Прежде за­байкальские женщины ходили в грубом полотне, а теперь оде­ваются нередко по-немецки ситцевыми и шелковыми материями. Прежде Забайкалье по откупу считалось самою бедною областью, а теперь оно стало выше Иркутской губернии, - верный приз­нак, что народ богатеет, потому что к несчастью во всем русском царстве, где только существует откупная система, все лишние и даже не лишние деньги народа идут в кабаки. Нет сомнения, что Забайкалье принесло жертвы Амуру, но эти- жертвы не исто­щили, а только расшевелили его и будут возвращены ему с лих­вою в самое скорое время. Теперь уже оживляется оно каждое лето все возрастающим движением на Амур и обратно, с каждым годом появляются вновь фабрики и заводы мясосольные, мыль­ные, свечные, кожевенные, стеклянные, о которых прежде не бы­ло и в помине, и скоро придет время, когда в голодные годы, пе­риодически возвращающиеся в Забайкальском крае через не­сколько лет вследствие засухи, он будет получать на (По-видимому в оригинале вместо "на" стоит какое-то другое слово ("я" или "все").) свое хлеб­ное продовольствие с Амура.

   Теперь скажу несколько слов о предположениях Муравьева касательно окончательного заселения Амура. Какие-нибудь 8 - 10 тысяч казаков не могут его наполнить, и устройство казачь­их станиц не могло иметь другой цели как необходимое очищение места и дороги для будущего серьезного населения. В 1858 году Муравьев подал проект заселения Амура, основанный на сле­дующих началах: во-первых, на Амур вызывались люди всех со­словий, преимущественно же крестьяне казенные, удельные или помещичьи с тем условием, что лишь только кто из них объявит желание переселиться на Амур, он немедленно освобождается от всех обязательств и повинностей и становится вполне свободным человеком. Переселяться он должен на свой собственный счет (на путь ссуда из особых капиталов и хлебных магазинов); на Аму­ре ему дается земля на 20 лет в полное владение с освобожде­нием его на это время от всяких сборов, служб и повинностей. Целые общины получают землю в вечное владение, но не в соб­ственность, право которой исключительно предоставлено госу­дарству. Когда Муравьев писал свой проект, он был еще (У Драгоманом напечатано "ему".) реши­тельным врагом собственности и говорил: "Je ne suis pas encore certain que la propriИtИ ne soit un vol" ("Я еще не уверился в том, что собственность не кража"). В этом году он уступил явной необходимости и скрепя сердце согласился на признание прав собственности на Амуре, предоставляя каждому по­купать сколько ему будет угодно земли по 10 руб. сер. за де­сятину; лицам же или общинам, которые захотят пользоваться землею на правах владения, предоставить ее на 20 лет, с тем, чтобы по прошествии оных они бы сохранили право первых по­купателей, причем в первые 20 лет поселенцы освобождаются от всяких повинностей.

   Не знаю, какова будет судьба этого проекта, но первый был отвергнут в Сибирском комитете, и первым его противником был министр государственных и удельных крестьян Муравьев вешаю­щий²⁰. Взамен его, согласившись с министром финансов, [он] предложил следующее: государство ежегодно жертвует 100.000 р[ублей], на которые около 300 семейств из крестьян [ведом­ства] государст[венных] имуществ будут ежегодно переселяться на Амур не по собственному желанию, а по назначению министра. Многие крестьянские общины в разных губерниях вызывались охотно к переселению, но получили от министра отказ, равно как 1.000 менонитских семей из Саратовской губернии, которые в 1859 году посылали уж депутатов на Амур с поручением ос­мотреть и выбрать землю. Только сибирским крестьянам предо­ставлено право вольного переселения, но сибирским крестьянам и в Сибири привольно. Так называемые вольные переселения го­сударственных крестьян, назначаемых министром, начались толь­ко с нынешнего года; их переселено в лето 230 семей, около 1.600 душ. Кроме того, высочайше назначены для переселения в Восточную Сибирь 12.000 штрафных солдат с женами и без оных, из которых прибыло по сие время в Восточную Сибирь 8.000 человек; поселены в Байкальской области 6.000 взамен от­бывших казаков и до 2.000 на Амуре. Прибавьте к этому около 900 человек каторжных, освобожденных Муравьевым из разных казенных заводов, и вы будете иметь приблизительно верный счет нынешнего амурского и уссурийского населения: без регу­лярных войск около . а с ними около душ (Пропуски в подлиннике. (Примечание М. Драгоманова.).).

   Замечательно, что штрафные ведут себя отличным образом на Амуре, что в станицах, между которыми они распределены. нет ни большого воровства, ни грабежа, ни разбоя, - доказатель­ство, что их никто .не притесняет, что им жить привольно и хо­рошо; доброе их поведение должно также отчасти приписать со­вершенному отсутствию кабаков на Амуре, откуда по высочайше утвержденному предложению Муравьева откуп исключен на веч­ные времена. Правда, что амурские жители, а именно соседние к манджурским деревням напиваются нередко манджурскою вод­кою, но не в водке главная сила, а в кабаках, которые система­тически развивают пьянство в народе. По этому случаю, для того чтобы еще лучше выяснить вам направление Муравьева, посылаю вам статью об откупе, перепечатанную в 1859 году "Русским Вестником" из "Иркутских Ведомостей", статью, на­писанную политическим преступником Спешневым под диктовку Муравьева по следующему случаю: Бенардаки, держащий откуп всей Восточной Сибири, попытался было распространить его и на Амур, но обжегся и как громом был поражен печатным сло­вом Муравьева. А должно вам сказать, что редко [кто] так хо­рошо, ясно, сжато и энергически пишет, как он. Его слог - [слог] человека действующего, а не литератора.

   В предположениях Муравьева главною заманкою на Амур будет свобода, особенно же религиозная свобода. Муравьев, на­тура революционная, как диктатор может жертвовать иногда частным благом и даже частною волею для общего блага и для общей свободы. Но он - и по инстинкту и по убеждению отъяв­ленный враг всякого притеснения; il a la religion de l'humanitИ, du mouvement historique des peuples, une religion а laquelle pour votre part vous avez; rononct comme а toutes les autres, mais il n'en a pas d'autre - il est plutфt athee que chrйtien, et il professe et il exige en fait de religions et d'opinions une tolerance alsolue ("Он исповедует религию человечества, исторического движения Hародов, религию, которую вы с своей стороны отвергли, как и все прочие, но другой у него нет, он скорее атеист, чем христианин, и в области религий и мнений он держится и требует неограниченной терпимости".).

   Вследствие этого он - первый друг и покровитель раскольников, против всех поповских и земских притеснений и надеется, что полная свобода верований на Амуре притянет туда много раскольников, а раскольники - самый полезный, деятель­ный и богатый народ в Сибири.

   Этим покончу свою болтовню об Амуре. Для пополнения сведений прилагаю статью Антонова (полит[ического] преступ[ника] поляка Вебера) в "Иркутских Ведомостях", весьма дель­ную, составленную с большим знанием дела, хотя и плохо напи­санную; да еще статью Карпова (в газете "Амур"²¹), написан­ную слишком ругательно, но, тем не менее, интересную для харак­теристики Завалишина: и наконец печатные сведения о движе­нии пароходства и торговли на Амуре за нынешний год, причем замечу, что Муравьев, безусловный поборник торговой, как и всякой другой свободы, всеми силами поощрял начинания аме­риканцев и вообще иностранцев на Амуре, что сильно не нравит­ся сибирскому купечеству. Прилагаю вам также в подарок карту вновь приобретенного края.

   2-ою заслугою Муравьева должно признать его обращение с декабристами и вообще с политическими преступниками, поля­ками и русскими. Должно отдать справедливость Сибири: при всех недостатках, укоренившихся в ней от постоянного наплы­ва разных часто весьма нечистых элементов, как то бесчестья, эгоизма, скрытности, взаимного недоверия, она отличается ка­кою-то особенною широтою сердца и мысли, истинным велико­душием в отношении к политическим и даже ко всем преступни­кам. В сибиряке нет предрассудков, он не грешит ни чрезмерным любопытством, ни излишнею деликатностью, ни злопамятством, и от всякого сосланного, что бы он ни сделал в России, зависит честным и главное умным поведением поставить себя на почет­ную ногу. Сибиряки, народ умный, дураков не терпят и прощают скорее подлость, чем глупость. Подлостью, злостью и какою бы то ни было нравственною мерзостью сибиряка не удивишь, он так много видал их в своей жизни. Но политические преступни­ки еще с давних времен, я думаю со времен Меньшикова и Миниха ²², пользуются особым почетом в Сибири. Немало к тому способствовало в последнее время благородное влияние декаб­ристов, так высоко себя поставивших в Сибири, равно как и не менее благородное влияние польских политических преступников, еще в гораздо большем количестве разбросанных по сибирским пустыням.

   Такое общее расположение сибиряков к политическим и го­сударственным преступникам не могло остаться без влияния и на начальство. Случались, правда, довольно часто разные офи­циальные мерзости, - ведь русское начальство, еще более вороватое в Сибири, чем в самой России, не может же изменить своему коренному характеру, - но вообще должно оказать, что редко когда соблюдаются во всей строгости предписания драконо-русского закона в отношении к политическим ссыльным и ка­торжным. Более всего страдали они от произвола, капризов, при­вязок местных начальников. Нередко произвол этот доходил до оскорбления и до жестокости. Так напр[имер] какой-то плац-майор омской крепости, которого я позабыл фамилию и который судится еще до сих пор в Тобольске, поступал самым оскорби­тельным и жестоким образом с поляками, содержимыми там на работах, - бил их палками и заставлял при страшных морозах чистить нужники. Не знаю я таких примеров в Восточной Си­бири, но случались и здесь очень нехорошие вещи. Главная за­слуга Муравьева состоит, во-первых, в том, что он поставил поли­тических преступников в совершенную независимость от каких бы то ни было начальников, так что было опасным не только оби­деть, но даже поссориться с политическим преступником. Му­равьев по принципу и по расчету брал почти всегда сторону по­следнего, что в частности могло иногда оказаться неудобным, не­справедливым, в целом же для достижения его цели, а имен­но для возвышения положения политических преступников в Си­бири, было необходимо. Он не пропустил ни одного случая, чтобы поднять их в общественном мнении; им, полякам и русским, особенно же декабристам, он расточал постоянно самое деликат­ное внимание, все любезности свои,и все признаки глубочайшего уважения. И это в 1848 году, при Николае, когда николаевская свирепая исступленность доходила до последних границ. Мало того, что он значительно облегчил участь каждого, исполнял, сколько было возможно и даже когда было невозможно, желание каждого, в противность строжайшим предписаниям позволял им жить, где хотели, ходить, куда хотели, в Восточной Сибири, и заниматься, чем хотели, - он их приблизил к себе, стал прини­мать их у себя как самых почетных гостей, посещать их как са­мых близких друзей.

   Послушайте, что говорит масса поляков, воротившихся недавно из Восточной Сибири на родину благо­даря его же широкому, возможному и невозможному примене­нию кривой и хромой, истиннонемецкой императорской амни­стии. Они единогласно благословляют его и говорят, что он по­мирил их и с русскими и с фамилиею Муравьева. Спросите у живых декабристов кроме Завалишина и Раевского ²³. Все были и остаются друзьями, приверженцами, почитателями Муравьева.

   Кстати поговорим о политических преступниках - врагах Муравьева: о Завалишине, Раевском, Петрашевском и Львове; других я не знаю, разве присоединить к ним полуполитиче­ского жидка Розенталя ²⁴, и то только потому, что он также, как Петрашевский и Завалишин, пишет читанные нами здесь доносы в 3-е Отделение, а может быть, бог вас знает, коррес­пондирует и с "Колоколом". A tout seigneur tout honneur ("По заслугам и честь".) начну с Завалишина.

   Когда меня отправляли из Шлиссельбургской крепости в Западную Сибирь в 1857 году, я прожил почти неделю в 3-м Отделении (Всего 3 дня: с 5 по 8 марта 1857 года.). Туда приходил ко мне всякий день брат Алексей, приехавший нарочно и живший в доме наших семей­ных друзей у Пущиных (У Драгоманова опечатка; сказано: "Кущиных".). Тут он познакомился и сблизился с только что возвратившимся из Сибири декабристом И. И. Пу­щиным ²⁵. Иван Иванович послал мне через брата свое благо­словение и между другими местными рекомендациями заповедывал мне не знакомиться с Дмитрием Завалишиным ни с братом его ²⁶: второй - отъявленный доносчик даже на брата, а первый - также доносчик, только действующий более искусно и тайно, повредивший всем много своими двусмысленными речами при допросах и бывший потом в Петровском замке, равно как и все время поселения в Сибири, язвою для всех декабристов. То же самое повторили мне в Сибири Басаргин, Фаленберг, По[д]жио, Бесчастный, М. А. Бестужев и Кюхель­бекер ²⁷. То же самое услышал я от большинства и от лучших поляков, знавших Завалишина за Байкалом. Все единогласно описывали его как человека желчно-самолюбивого, завистливого, злого, не останавливающегося для достижения своекорыстных или самолюбивых целей ни перед ложью, ни перед клеветою. От декабристов в Иркутске я узнал следующий любезный фак­тик: в Петровском замке ²⁸ он был в самом деле язвою для товарищей. Вы знаете, как дружно и свято жили там декаб­ристы. Это была, может быть, самая лучшая эпоха их жизни, эпоха, в которой, очищенные страданием, чувством великой ответственности, взятой ими на себя перед целой Россией, они, может быть, впервые возвысились до нравственного сознания своего подвига. Потом, по выпуске их из Петровского замка, обыденная российская пошлость взяла свое, разъединенная жизнь без дела и без цели в пошлой обстановке, мелкие нужды, мелкие страсти спустили многих далеко ниже Петровского диапазона. На этой высоте немногие вполне удержались, но в Петровском замке все были равно велики и святы, все были равны: и умные и глупые, и образованные и невежи, и бед­ные и богатые. Они братски друг с другом делились всем; и мысли и чувства и материальные средства - все было общее между ними. В этой святой дружной семье завелась одна пар­шивая овца: Дмитрий Иринархович Завалишин. Он всем за­видовал и всех равно ненавидел. Он сплетничал, наговаривал и старался ссорить их между собою. Он доносил, клеветал на всех доброму коменданту Лепарскому ²⁹, и за то, что покойник его не слушал, он до сих пор его ненавидит. Я сам слышал, с каким презрением он о нем отзывается и как ругает благород­ного старика, память которого благословляется всеми декабри­стами. Наконец злость Завалишина доходила иногда до того, что, не зная чем отомстить досадившему ему товарищу, он зи­мою в 30 и более градусов мороза выбивал у него метко бро­шенным камешком стекла, что становилось тем более чувстви­тельным, что не только в Петровском замке, но даже в самом Иркутске часто бывает трудно, а иногда и просто невозможно заменить разбитое стекло, так что наказанный должен был за­мазываться от мороза бумагою.

   В июне 1859 года я лично познакомился с Завалишиным в Чите. Вообразите себе небольшого, сухенького, черненького необыкновенно подвижного старичка, замечательным образом сохранившегося, еще одаренного редкою, всеобнимающею, па­мятью и красноречием замечательным. Он говорит или, лучше сказать, кричит без умолку и всегда один, - терпеть не может, когда говорят другие. Голос его, визгливый и пронзительный, оглушит самое крепкое ухо. Он много читал, много заметил в жизни, читает и работает много теперь, несмотря на свои 60 или 65 лет, и умеет, кстати, припомнить прочитанное. Ум у него, от природы быстрый, находчивый, гибкий, теперь уж значительно постарел и как будто окаменел, он как будто весь истощился, беспрестанно повторяет себя и теряется в стерео­типных фразах и изречениях; начинает забалтываться и те­ряться в мелочах как старая баба.

   Через год или два и следа его не останется. Две страсти поддерживают и оживляют те­перь его дряхлеющую старость: гигантское самолюбие, доходя­щее часто до ребячества, и в самом деле непомерная злость. Теперь вся эта злость обратилась против Муравьева. Отнимите вы у него ненависть к Муравьеву, и он умрет завтра же. Когда же расходится его самолюбие, то право слушаешь его с удив­лением: он первый внушил Муравьеву мысль о присвоении Амура и научил его, как приступить к делу; пока Муравьев его слушал, все шло отлично; и все испортилось с тех пор, как он стал действовать наперекор ему. Не англичане и не фран­цузы, он первый возымел мысль