Бакунин Михаил Александрович - Письма

гда та же бессмертная сущность, те же горести, те же радости, те же бесконечные устремления, а часто под их грубою корою скрыты высокие качества. Я уверен, что изучение крестьянина в целях улучшения его материального и морального состояния, изучение, сопряженное с большими трудностями вследствие взаимного не­доверия между обеими сторонами, может стать полным очарова­ния и несомненно в тысячу раз более полезным, чем все неприме­нимые и абстрактные занятия.

   Я не проповедую слабости, напротив я убежден, что наряду с большою благожелательностью и особенно наряду с неуклонною справедливостью абсолютно необходима большая строгость. Рус­ский мужик считает промахом не обмануть там, где он может обмануть, он презирает тех, кого обманывает, и, будучи человеком широкого размаха, почти одинаково сильно ненавидит простец­кую слабость одних и неправедный гнет других. Хотя я - не очень-то большой любитель телесных наказаний, я думаю, что они к сожалению пока еще совершенно необходимы. Вели же, милый друг, сечь, вели сечь, но сам не секи никогда; это мерзко. И на­казывай всегда так, чтобы крестьяне были глубоко убеждены в справедливости понесенного наказания. Когда они убедятся, что ты справедлив, когда они увидят, что ты добр и вместе с тем решителен, они в конце концов станут тебя уважать, а затем и любить, и тогда ты сможешь делать с ними все, что захочешь. Знаю, что все это легко советовать, говорить, но очень трудно выполнять, но трудность вещи ничего еще не говорит против нее, и мало-мальски серьезное предприятие сопряжено с тысячею за­труднений. Прежде чем добиться успеха, прежде чем открыть пра­вильный путь, ты несомненно испытаешь тысячу неудач, совер­шишь тысячу промахов, словом проделаешь бесконечный труд, но разве сделаться отцом, другом и благодетелем сотен бессмертных душ, одновременно заботясь о благосостоянии и процветании собственного семейства, разве это - не достойная цель и не свя­тое дело? ³

   Видишь, дорогой Александр, какая трудовая жизнь откры­вается перед тобою. Не прав ли я был, говоря, что она даст до­статочную работу всем способностям твоего ума, сердца и воли? Вступай же на этот новый путь с твердою решимостью, без зад­них мыслей и без запоздалых сожалений. О чем бы ты стал жа­леть? О своей утраченной свободе, о своих абстрактных заня­тиях, о своих бесполезных и бесцельных фантазиях? Но ведь это была пустота, а теперь ты сменил се на жизнь, одновременно оча­ровательную и полезную, исполненную любви, радостей, обязан­ностей и реальных дел. Поверь мне, Александр, в тысячу раз лучше быть целостным человеком, т. е. жить, любить и действо­вать, чем быть метафизиком или мечтателем и гоняться за китай­скими тенями. Уверяю тебя, одна искорка этих прекрасных, зна­комых тебе изумрудных очей в тысячу раз ценнее и содержит в тысячу раз больше сокровищ и живого, истинного знания, чем вся Александрийская библиотека, сожженная, как тебе известно, одним мусульманским филантропом ⁴. А затем ты не рожден фи­лософом, да и я тоже в чем я убедился к несчастью несколько поздно. Если только человек не является великим гением, от чего да сохранит тебя небо в интересах твоего счастья и особенно сча­стья Лизы (ибо жена гениального человека непременно должна стать несчастной), если только он не является прирожденным фи­лософом, то философом нельзя стать безнаказанно. Великие люди знания и науки созданы не так, как обычно; они устроены так, что для себя самих - они ничто, а для других - всё; это - книги, абстракции, логические дедукции, ходячие счеты и созерцания, если угодно - возвышенные, по это - почти не люди. Несмотря на все свое величие, а быть может именно благодаря ему это- незаконченные существа, выродки природы; их личная жизнь всегда бывала бедною и ничтожною, часто даже сметною. Нью­тон например никогда не знал женщины. У тебя нет ни этой сла­бости ни этой силы, - будь же человеком, будь целостен, реален, счастлив.

   Еще раз прошу у тебя извинения за эти бесконечные рассуж­дения, дорогой Александр. Но так как мне кажется, что между нашими натурами есть много сходства, я хотел бы, чтобы мой пе­чальный опыт не совсем пропал для тебя (если только опыт одно­го человека может пригодиться другому), я хотел бы еще ука­зать тебе несколько опасностей, которых я не сумел избежать. Абстрактные умы вроде наших настолько поглощены собствен­ными мыслями, что мы подобно шахматистам, не видящим ниче­го кроме своей игры, не обращаем никакого внимания ни на то, Что совершается в действительном мире, ни на мысли, чувства и впечатления окружающих нас людей. Отсюда во-первых вытекает то, что мы составляем себе массу ложных идей: человек никогда не бывает так глуп, как тогда, когда он думает только про себя; но, что еще хуже, мы ежеминутно, сами того не желая, задеваем и оскорбляем массу людей и превращаем их в наших врагов. Та­кова моя история; ты помнишь, ведь я был в Прямухине пуга­лом для всех чужих (Подчеркнутые слова по-русски в оригинале, причем сказано "пугалою".). Против этого зла существует одно только средство : это - почаще выходить из своей замкнутости, это - заставить себя быть наблюдателем. Это не невозможно, так как в каждом человеке по существу содержатся все необходимые до­стоинства и все недостатки, с тою только разницею, что одни со­вершенно естественно и без всяких усилий обладают тем, что дру­гим дается лишь после значительного труда. Попробуй и ты уви­дишь, что эти выходы во внешний мир, которые к тому же будут своего рода гимнастическим упражнением, весьма благодетельным для твоего ума, доставят тебе множество маленьких радостей; нет человека, который не представлял бы известного интереса, когда удается его разгадать. Ты знаешь, что естественные науки не презирают ничего, что они с уважением и любовью изучают малейшее микроскопическое насекомое, а разве изучение человека не составляет продолжения этой науки, осложненного только все­ми неисчерпаемыми сокровищами и глубинами, которые привно­сит туда его бессмертная сущность? (Отсюда по-русски в оригинале). Поэтому и Михаил Ни­колаевич Безобразов даже интересен; зачем например он живет, как он живет? зачем он так расставляет ноги? Как в нем обра­зуются мысли и чувства? Что он думает о том, о другом, и за­чем его бессмертная душа выбрала такую телячью наружность? ⁵ Вот найди-ка ты в Гегеле разрешение всех этих важных вопро­сов (Дальше снова по-французски в оригинале.).

   Но я рекомендую тебе изучение окружающих тебя людей не только как естественную науку, но и как моральный и обществен­ный долг. Ибо долгом всякого человека является быть приятным для других, проявлять внимание ко всем, дабы никого не оскорб­лять и не задевать ничьих привычек, если только это - не извра­щенные и не вредные привычки, так как ни в каком случае нель­зя доводить снисходительность до соучастия и даже до терпимо­го отношения к несомненному злу. Учись, совершенствуйся во Всех отношениях, ты можешь от этого только выиграть, но никог­да не подавляй никого своим превосходством и не поражай никого своими знаниями. Пусть твое превосходство состоит в том, чтобы быть, а не казаться, старайся напротив казаться меньшим, чем ты есть на самом деле. Проявляй свой ум в том, чтобы да­вать блистать уму других, и чтобы в твоем присутствии высту­пали все их хорошие качества; обращайся не к дурным, а к хо­рошим сторонам каждого человека, чтобы всякий вблизи тебя становился лучше, что будет делать лучшим и тебя самого: в та­ком случае твоего общества будут искать, тебя будут любить, а так хорошо и полезно быть любимым! Не поддаваясь убийствен­ному действию скучных людей, умей иногда их выносить: это - тоже очень хорошее упражнение для воли и для сердца, это - тоже долг, и вдобавок, как частенько говаривал мне папенька, не существует столь невежественных, и глупых людей, от которых нельзя было бы чему-нибудь научиться. А затем, когда свет ста­новится слишком надоедливым, остается одно средство - смеять­ся над ним, что вовсе не составляет греха, ибо напротив, когда смеешься, то никогда не сердишься. А чтобы доказать мне, что ты принял мои советы как добрый брат, прошу тебя, Александр, сообщать мне обо всех лицах, с которыми вы видаетесь, об их наружности, платье, манерах и в особенности передавать мне все сплетни, смешащие папеньку. Ну, разве это - не целый ливень советов? Это - естественное излияние рассудочного и болтливо­го, долго сдерживаемого языка; к несчастью для тебя он избрал именно тебя. своею жертвою. Кончаю, оставляя тебе в качестве последней капли совет заглядывать в прекрасные лизины очи всякий раз, когда силы тебя оставят, - вот универсальное сред­ство против всех головных и сердечных болей. А засим прощай всерьез (Отсюда по-русски в оригинале.).

   Теперь добираюсь до тебя, любимый брат Илья. Ты напи­сал мне несколько слов и ничего о себе не сказал; говоришь толь­ко, что Александр односторонен; он это и сам знает: всякий че­ловек более или менее односторонен и всякий тянет на свою сто­рону; какая же твоя сторона? Вот Александр женился и вместе с Николаем занимается хозяйством. Павел ломает камни, Алексей служит, музыкальничает, естествознательничает и тешит отца своими письмами; я сижу за грехи или, лучше сказать, торчу здесь как столп с предостерегательною надписью: "не езди по этой дороге". А ты что делаешь, чем занимаешься или чем хочешь заняться? Ведь без всякого дела жить нельзя. Жду твоего ответа и покамест обнимаю тебя крепко и благодарю и за несколько слов, написанных мне тобою.

   Сестру Анну (Явная описка вместо "Александру" (или "Сашу"): именно она рассказывала Бакунину в детстве сказки; она же была замужем за Г. Вульфом, который упоминается тут же рядом.) много раз целую и с нетерпением жду от нее письма; ведь она, милая, уже давно не сказывала мне своих ска­зок; Габриелю ⁶ рекомендуюсь как брат и прошу его дружбы, а племянникам и племянницам рекомендуюсь как дядя; ведь у меня теперь столько их, что я должен просить вас пересчитать их по­дробно, с означением их лет и качеств. Павел и Алексей, наде­юсь, напишут мне также несколько слов.

   Милая, милая Варинька, вот я и опять переписываюсь с то­бою; ведь уже давно мы не говорили друг с другом. Мы разо­шлись было и расстались холодно; мы были тогда оба im Werden begriffen (Складывались, формировались.), оба тянули на свою сторону и друг друга не пони­мали; я был во многом виноват против тебя, но ты уже меня простила; накинем же вечное покрывало на время нашего обоюд­ного сумасшествия ⁷ и вспомним самое старое время, время наше­го детства ⁸. Помнишь, как Mеs-yeux Rictoir (Фамилия учителя "Mes-yeux Rictoir" - детская переделка "Monsieur Rivoire" (фамилии учителя Ривуара).) рассказывал нам историю и ты умоляла его за меня, когда он награждал меня на несколько tem[p]s: "j'ai fait, une tache sur mon habit ot on m'a donnИ un tem[p]s Ю Иcrire, - tu as fais une tache etc." ("Упражнений: я сделал пятно на платье и мне задали письменное упражнение; ты сделал пятно и т. д.".), a ты просила его: "Mes-yeux Rictoir, pardonnez!"? ("Простите, господин РякТуар!"). Помнишь, как мы вставали рано по утрам перед заутреней и гуляли по нашему милому прямухинскому саду и любовались паутинами, расстилав­шимися по листьям и между деревьями, и ходили на мельницу смотреть, как мельник вынимал рыбу? Помнишь, как по вечерам при лунном сиянии мы прохаживались гуртом подле сирень и пе­ли: "Tout est calme et tout dort" или "Au clair de la lune" ("Все спокойно и все спит или "При лунном сеете:"). Помнишь, как по зимним вечерам с папенькою мы читали "Robinson Suisse" ("Швейцарский Робинзон" - детский роман (см. т. I, стр. 443 - 44) и ты была влюблена в Фрица? Помнишь, как ты ревела, задавив своего ручного воробья, и как мы его торжественно хоронили, и как тетенька Варвара Михайловна⁹ качала головкой, смотря на твои горькие слезы, и как ты обиде­лась, когда Borhert (Бoрхерт, гувернер в доме Бакуниных) осмелился написать покойному воробью эпитафию? Не знаю помнишь ли ты все это, но я ничего не позабыл, и когда я вспоминаю время нашего детства, мне стано­вится свежо на душе. Нет, Варинька, мы не могли и не можем разлюбить друг друга, напротив наша любовь будет теперь креп­че, потому что оба мы стали умнее. Мы оба перестали жить сво­ею жизнью; ты живешь в сыне, я - во всех вас. Ты любишь мужа и он тебя любит, обними же его за меня и скажи ему, что и я хочу также любить его, хочу быть ему добрым братом.

   Благодарю тебя за подробности и прошу у тебя еще больше: кто такое Вася, по какому побуждению и с какою мыслью ты приняла его и что ты ему готовишь, и каким образом ты при­обрела себе еще третьего сына Роберта Карловича, и какой у не­го вид и сколько ему лет? ¹⁰ Ты видишь, мое любопытство не имеет границ. Я не думаю, чтобы Саша¹¹ помнил меня; да оно и лучше: я не умел еще тогда быть для него добрым дядею. Ты пишешь, что он ленив и слаб характером; он еще в таких летах, что его еще можно и от того и от другого с его содействием вы­лечить. И я собирался было много писать тебе об этом предме­те; но дело не к спеху, письмо это уж и без того переполнено рас­суждениями и советами, и я боюсь, чтоб оно не сделалось похо­же на книгу нашего покойного дяди Александра Марковича Пол­торацкого ¹². A propos (Кстати.), что делает сынок его, наш Сousin Pierre ? (Кузен Пьер (Петр Александрович Полторацкий) Он перестал к Вам ездить; слышал я, что супруга его Marie (Мария.) сбежала; экая какая! Неужели нашла еще хуже Петра! Впрочем для него потеря не большая; она ему недорого стоила: только пять фунтов Жукова табаку да несколько глупо-трогательных фраз насчет будущности и благосостояния только что тогда купленных им крестьян, которых они потом оба лупи­ли. Я помню, как Любаша бранила меня за эту торговую сдел­ку. Что ж делает он теперь? Пьет или играет в карты? Должно быть, пьет: ему нет другого выхода. Я непременно должен знать об этом. Варинька, он твой сосед, ты мне за него отвеча­ешь; к тому же ведь он отчасти также и твой воспитанник, ты во время oно сильно заботилась об обращении его на путь исти­ны. Мне очень хочется заставить тебя, мою набожную и святую, немножко позлословить; а так как о Петре нельзя верно сказать нескольких слов, не сказав дурного слова, то я налагаю на тебя обязанность писать мне об нем самые подробные рапорты.

   Николай, твой муж, а мой брат ¹⁴, должен также писать мне, только о предмете более приятном, о человеке, которого мы оба любим, о Вертеле¹⁵. Я с радостью узнал, что дружба их вынесла пробу времени; это делает им обоим честь; рад был также узнать, что Verteuil (Француз Вертэй, знакомый Бакуниных.) - майор и что он женится, хотя, говорят, Оресту нашему это и не очень нравится. Поет ли еще Verteuil "Objet chИri" ("Предмет любви".), а Николай "Fliessen die Tage"? ("Дни бегут". Впрочем это заглавие романса в оригинале написано неразборчиво; ясны только последние два слова "Die Tage", первое же слово разбирается с трудом. (У В. Полонского в томе I "Материалов", стр. 267, напечатано здесь нечто совсем невразумительное: "Juliane du BЖse").

   Теперь обращаюсь к тебе, моя Татьяна. Если б я хотел вы­сказать все, что я к тебе чувствую, все, что я о тебе думаю, как я люблю тебя, то я никогда не кончил бы, а потому лучше я не стану начинать; ты ведь и без слов поверишь и почувствуешь. Ты больше, чем все другие, - моя, моя крепостная девочка или, лучше сказать, старушка; мученица за всех и лучшая из всех; ты так же, как и я, живешь не своею жизнью, с тою только раз­ницею, что жизнь твоя не ограничивается чувствами, а есть бес­прерывное, живое, благодетельное дело самой святой и горячей любви. Поцалуй за меня дочерей Николая.

   К последним обращаюсь к вам, мои добрые, добрые родите­ли; я не знаю, где найти выражения для того, чтобы выразить всю мою горячую благодарность за вашу любовь; она - мое уте­шенье, моя опора, моя сила, мое счастье, да, в самом деле счастье: я был счастлив, вполне счастлив, когда читал ваши письма. Вы хотите, батюшка, чтобы я занялся переводами; я не думаю, чтобы это было возможно; да сказать ли вам правду, оно стыдно, но прежде всего должно быть откровенным: во мне умер всякий нерв деятельности, всякая охота к предприятиям, я сказал бы - вся­кая охота к жизни, если бы не нашел новую жизнь в вас; я не унываю, но также и ничего не надеюсь, у меня нет ни цели, ни будущности, я не жил бы, если бы не жил вашею жизнью. Когда я не думаю о вас, я стараюсь совсем не думать, мысли слишком мучают и гнетут меня поздним и бесплодным сожалением про­шедшего, поздним раскаянием - я курю цигаретки, читаю романы и рассказываю себе сказки (Дальше по-французски в оригинале.). Это до известной степени - жизнь курильщика опиума, вечный сон, иногда дурной сон потер­певшего крушение Дон-Кихота, иногда фантастический сон в духе Гофмана, за которым к великому для меня счастью довольно ча­сто следует живая и благодетельная беседа с вами, всегда ожив­ляющая меня и возвращающая меня к сознанию действительно­сти (Дальше в оригинале снова по-русски.). Вот вся моя история в коротких словах; но не упрекайте меня ни к унынии ни в ропоте, мои любезные родители; я право не унываю и креплюсь посильно; что ж касается до ропота, то я должен бы быть дураком или сумасшедшим, если бы считал себя вправе роптать. Я должен бы был быть совсем деревянным, иметь каменное сердце, чтобы не чувствовать глубокой, искренней благо­дарности к тому, который, вместо того чтобы казнить меня по закону, - а я знаю, что я заслужил по законам, - передал ме­ня в руки одного из добрейших людей в России (Отсюда снова по-французски в оригинале.). Сознаюсь, что когда я сидел в крепости за границею, я больше всего, гораз­до больше, чем смерти, боялся быть переведенным в Россию; так вот то, что я считал величайшим несчастьем, становится для ме­ня счастьем, истинным счастьем; не говоря уже о данном мне разрешении переписываться с вами, нигде я не встречал такого Гуманного обращения, такой деликатной доброты. Я решительно ни в чем не нуждаюсь; я живу здесь как бы в семейной обстанов­ке. Вы знаете генерала, поэтому я говорить о нем не стану¹⁶. Но все прекрасно ко мне относятся, начиная с капитана, ежедневно наведывающегося ко мне по несколько раз, и вплоть до послед­него солдата. Капитан это - превосходнейшая и оригинальней­шая натура, какую только можно встретить; вечно с веселым словцом в запасе, и хотя без большого образования, но с тою сер­дечною добротою, которая и составляет истинную тонкость. Не печальтесь же слишком о моей участи, дорогие родители, я имею гораздо меньше того, что я заслужил; позвольте мне по-прежнему предаваться своим фантастическим мечтам и сосредоточит" то, что во мне осталось от жизни, способностей и действительности, на вас и на вашем семейном благополучии.

   Вы понесли большую утрату. Я понимаю печаль Николая, я понимаю, что он слил себя с будущностью своего сына и, видя, как тот умирает, чувствовал, что умирает сам. Понимаю также и вашу печаль. Вы так его любите, что чувствовали подобно ему. Эта потеря должна была поразить вас вдвойне: и в его сердце и в ваше, тем более что с возрастом потери становятся болезнен­нее; никогда не привыкаешь к смерти любимых людей. Зато гос­подь послал вам утешение: это - Лиза. Право, когда я читал все, что Вы, дорогая маменька, о ней говорите, и все, что говорят о ней сестры, мне представлялся лучезарный ангел, сошедший с небес нарочито для вашей поддержки: новая дочь для вас, новая сестра для нас. Да благословит ее бог и да благословит он также вас в вашей новой радости!..

   Смею сказать, что, несмотря на все горести, какие небу угод­но было вам ниспослать, несмотря на вечно незаменимую потерю Любаши (Слово Любаша по-русски в оригинале.), бывшей поистине как бы олицетворением грации, ми­ра и любви в нашем семействе, несмотря на горе, причиненное вам нами и особенно мною, несмотря на все это, вы - счастливые родители: с такою большою семьею, каждый член которой вас обожает, семьею, столь тесно спаянною в радости, как и в горе, и состоящею из столь благородных и столь добрых людей... А тут к вам приходит еще и новая дочь, дабы принести вам новую молодость, новую любовь и новое счастье! Теперь вы живете как добрые патриархи, окруженные и обслуживаемые своим много­численным потомством, пожиная, наконец, после стольких бурь плоды своих трудов и бесчисленных жертв... Один я составляю некоторый диссонанс в этой гармонии; но я - козел отпущения в семействе, знаете - тот, которого евреи ежегодно изгоняли в пустыню, нагрузив его грехами всего мира.

   Повторяю, дорогие родители, не горюйте обо мне. Уверяю вас, что я не несчастен; я спокоен, я совершенно смирился, а когда думаю о вас, то и совсем счастлив. Я счастлив сознанием права называться теперь вашим сыном и пользоваться долею в вашей любви: сердце мое и дух мой очистились в одиночестве; клянусь вам, что у меня не осталось ни одной дурной мысли в голове ни одного дурного чувства в сердце; я преисполнен любви к вам и признательности к тому, кому я обязан признательностью (Николаю I ("Тому" в оригинале написано с прописной буквы).). Клянусь, что если бы мне сейчас предложили свободу на условии снова начать мою прежнюю жизнь блуждающего огонька, вовремя прерванную еще слишком счастливо для меня, я не согласился бы на это. Вы можете поэтому вполне спокойно назвать меня ва­шим сыном и другом, и, хотя разлученный с вами, я - всегда с вами; мы все собрались вокруг вас, чтобы вас любить, дорогие, добрые родители, благословите же нас всех вместе и будьте счаст­ливы нашею любовью (Отсюда по-русски в оригинале.).

   Жаль только, что Павел и Алексей так далеко от вас живут; не могут ли они к вам приехать на свет­лый праздник? Ведь вам будет веселее, а потому и мне веселее. Я с нетерпением жду от них писем; теперь знаю про всех, только они остались еще несколько в тени. Напишут авось и они.

   Я рад, что Марья Николаевна и Хиона Николаевна¹⁷ живут с вами: они нас всегда любили. Только вот что меня смущает: неужели я должен перестать называть Хиону Николаевну Фоминькою? Нет, буду уж называть по старому. Вот если бы она вышла тогда замуж за майора Зайчонку, так была бы майор­шею, почетною дамою; но погнушалась им, а потому и осуждена век оставаться Фоминькою. Я надеюсь, что она по старой друж­бе - ведь я был во время оно ее фаворитом, - надеюсь, говорю я, что она мне напишет. Должно быть, она знает всю современ­ную историю Новоторжского уезда, пусть же она мне ее мало помалу расскажет, начиная с истории Александры Ивановны Лошаковой¹⁸ и ее любезных племянниц.

   Прощайте, прощайте...

   Ваш

   М. Бакунин.

   Вопросы: где деревня Мишук? На каком месте стоит домик Александра? Сколько у сестры Симы детей и как их называют? Кто такая Марья Карповна Львова?

  

   No 549. - Напечатано, но в плохом переводе и с пропусками в "Мате­риалах", томе I, стр. 251 - 272. Частично было опубликовано в томе I нашей работы о Бакунине (впервые) и у Корнилова, II, 465 - 467.

   Это письмо, своими размерами и рядом рассуждений, в которых жан­дармы могли усмотреть или насмешку (как разглагольствования о сечении крестьян) или неподобающие опасному "арестант)" мудрствования, было за­держано и по адресу не отослано, причем узнику было указано, что писать можно кратко и только о здоровье. Бакунину пришлось на время замолчать и только через три месяца он написал родным новое письмо, на сей раз краткое и свободное от "философии".

   Это задержанное письмо полно выражений раскаяния в грехах и та­ких выражений и мыслей, которых Бакунин не мог разделять в самые тя­желые моменты своей тюремной жизни. Раз мы теперь знаем, что все его покаянные заявления преследовали вполне определенную цель дурачения жандармов, дабы таким путем скорее вырваться на свободу, то мы не мо­жем разумеется принимать всерьез и таких его заявлений, как оправдание крепостного права, признание пользы сечения крестьян и т. д. Но тем не менее приходится признать, что тактом Бакунин не отличался; должен же был он понимать, что такими неприличными выходками он во-первых, риску­ет ввести в заблуждение своих братьев, и без того не отличавшихся особым либерализмом или тем более радикализмом, а во-вторых, роняет святое звание революционера перед заклятыми врагами трудящихся. Но видно, что в тюрьме, как и в молодости, а также в старости, Бакунин с такого рода соображениями не считался и людей не очень-то уважал.

   Письмо это во французском переводе было напечатано в No 4 выхо­дившего под редакциею Б. Суварина журнале "La Critique Sociale" за 1931 год под заглавием "Неизданное письмо Бакунина" и с предисловием, в котором содержание этого письма ставится на счет "крестьянскому соци­ализму". Автор предисловия указывает, что крестьянский социализм по су­ществу реакционен, как между прочим явствует мол и из данного письма, и совершенно противоречит духу пролетарского революционного движения. Отсюда делается вывод, что глупы синдикалисты, которые готовы счесть Бакунина своим родоначальником. Все это, может быть, и хорошо, но вся беда в том, что ничего общего с крестьянским социализмом это письмо Бакунина не имеет, и что попала впросак редакция "Социальной критики", вообразив, что рекомендация выгодно вести крепостное хозяйство и по­маленьку сечь крестьян составляет один из пунктов программы крестьян­ского социализма.

   1 У Николая умер сын, и Бакунин старается утешить и его и жену его Анну Петровну (урожденную Ушакову).

   2 Елизавета Васильевна Виноградская, с 1850 г. невеста, а с 1851 г. жена брата Александра (Бакунина).

   3 Этими самыми аргументами отстаивали рабство крестьян все кре­постники. Бакунин не мог конечно разделять такие взгляды. Он и здесь дурачит врагов, но прибегает для этого к слишком рискованным приемам.

   4 Бакунин имеет в виду легенду о сожжении знаменитой Александрий­ской библиотеки арабским халифом Омаром.

   5 Безобpазов, Михаил Николаевич - бедный дворянин, брат се­стер Марии и Фионы Безобразовых, приживалок в имении Бакуниных.

   6 Вульф, Гавриил Петрович - муж Александры Бакуниной (сестры М. Бакунина).

   7 Имеется в виду "борьба за освобождение Вариньки", предпринятая Бакуниным в молодости (1836 - 1840) и приведшая к охлаждению между ним и сестрой Варварой, которую он хотел во что бы то ни стало заставить развестись с ее мужем, Н. Н. Дьяковым (см. в первых трех томах насто­ящего издания).

   8 Последующие строки напоминают соответствующие места из письма Бакунина к отцу от 15 декабря 1837 года, где он также вспоминает годы детства в Прямухине (см. том II, стр. 104 - 106).

   9 Бакунина, сестра старика Бакунина.

   10 Вася Pевякин - мальчик, которого взяла к себе на воспитание Варвара Дьякова, любившая заниматься воспитанием детей. Роберт Карло­вич - какой-то знакомый Бакуниных по Тверской губернии: впоследствии он находился в Риге вместе с Павлом Бакуниным (во время Крымской вой­ны). Точнее установить эту личность не удалось.

   11 Александр Дьяков - племянник Бакунина, сын его сестры Вар­вары.

   12 Полторацкий, Александр Маркович - известный под литера­турным псевдонимом Дормидонт Прутиков. Бакунин имеет в виду его книгу "Провинциальные бредни", вышученную в свое время В. Белинским (см. том I, стр. 446).

   13 Из этих слов видно, что Бакунин в свое время способствовал этому браку П. А. Полторацкого с Марьей Федоровной Бояркиной (см. том I, стр. 143, 151 и 177).

   14 Николай Дьяков - муж Варвары Александровны Бакуниной.

   15 Вертэй - старый знакомый Бакуниных по Тверской губернии, француз по происхождению, служил на русской военной службе; вероятно из гувернеров.

   16 Речь идет о генерале И. А. Набокове, коменданте Петропавловской крепости (см. выше).

   17 Безобразовы (см. прим. 5 в настоящем комментарии).

   18 Тверская помещица, соседка Бакуниных.

  

   No 550. - Письмо родным.

   13 апреля 1852 [года. Петропавловская крепость.]

  

   Христос воскрес! любезные родители и вы, братья и сестры, я жив и здоров и благодарю бога, что вы также все живы и, на­деюсь, теперь все здоровы. Берегите отца, и пусть он сам бере­жется, жизнь его для нас всех драгоценна. Надеюсь, что кашель его прошел, и что летом он совсем поправится. Письмо Алексея невыразимо порадовало меня; почерк его в самом деле изменился; теперь он пишет как порядочный человек, не так, как я, Илья да еще брат Николай, который вероятно потому и писать не любит, что пишет так, что никто прочесть не может. Алексей обещает приехать к вам на лето и привезти с собою Павла. Я рад за вас и за него. Ведь они оба также давно не были в Прямухине.

   Милая Саша, спасибо тебе за приписку. Да, много воды утек­ло с тех пор, как мы расстались; для тебя - к лучшему, а для меня - как ты сама знаешь. Вообрази себе, я все думал, что ты вышла замуж за Jean (Иван) Вульф, и с радостью узнал, что не он, а Гавриил Петрович - твой муж. Поклонись ему от меня и обними за меня и детей твоих поцелуй.

   Что еще сказать вам? В последний раз я написал вам беско­нечно долгое письмо, которое, кажется, истощило меня надолго, так что сегодня напишу вам только несколько слов. Ведь в чув­ствах своих уверять мне вас незачем, вы и без слов верите и чув­ствуете, что я люблю вас и если живу, то живу единственно толь­ко в вас. Я никогда не расстаюсь с вами. Анну, детей ее, Лизу и всех прочих сестер обнимите. Марье Николаевне и Хионе Нико­лаевне (Безобразовым) мой усердный поклон, а вы, добрые, бесценные родите­ли, благословите меня.

   Ваш

   М. Бакунин.

  

   Долго ли пробудет Николай в Казани? ¹

   Вы не следуйте моему худому примеру: пишите сколько воз­можно подробнее и чаще; помните, что вся моя жизнь - теперь в ваших письмах. Я вас всех, всех горячо люблю, всех хочу знать живыми, здоровыми и счастливыми, и любовь каждого из вас для меня есть потребность. Прощайте, прощайте! Прощай, моя Татьяна! Когда увидишь Алексея " Павла, крепко обними их за меня ².

  

   No 550. - Напечатано у Корнилова, том II, стр. 468.

   1 Николай уехал в Казань 24 февраля и оставался там до октября 1852 года. В его отсутствие имением управлял брат Александр, ревностно принявшийся за дело, как это видно из следующего письма Бакунина в том месте, где он обращается к Лизе, жене Александра.

   2 Вскоре по написании этого письма, а именно в середине апреля 1852 г., скончался комендант крепости генерал И. А. Набоков. Дочь его Екатерина Ивановна была замужем за Алексеем Павловичем Полторацким, по матери родным братом В. А. Бакуниной-старшей (т. е. матери М. Ба­кунина). Таким образом, Набоков был дальним родственником Бакунина. Другая дочь Набокова, Елизавета Ивановна Пущина, впоследствии много заботилась о Бакунине, когда он сидел в Шлиссельбурге. Бакунин сносился с нею через какого-то неизвестного посредника (вероятно служившего в крепости) еще тогда, когда был заключен в Петропавловке. Об этом мож­но судить по письму Е. И. Пущиной к Татьяне Бакуниной, написанному вскоре после смерти И. А. Набокова. Там, между прочим, говорится: "По­куда еще тело стояло у нас в доме, "милый друг" пришел ко мне с прось­бою от вашего [брата], чтобы за него поклонилась телу и поцеловала руч­ку, что он в нем потерял отца" (Корнилов, т. II, стр. 475).

  

   No551. - Письмо родным.

   16 мая 1852-го года. [Петропавловская крепость.]

  

   Добрые родители, сестры и братья!

   Еще письмо от вас, еще знак любви, еще утешение. Благода­рю вас. У меня не достало бы слов, если б я хотел выразить, как глубока, как горяча моя благодарность, как горяча моя любовь к вам. Впрочем, вы легко поверите; любя вас, я люблю самого себя. Что бы была моя жизнь, если б меня не оживляла любовь к вам?

   Теперь скажу каждому несколько слов особенно. A tout seigneur tout honneur. Итак начинаю с Гавриила Петровича (Вульфа.):

   благодарю тебя, брат, за приписку и, предлагая тебе от искренне­го сердца свою бесполезную дружбу, прошу тебя дать мне взамен твою. Дом и все местоположение Зайкова я помню очень хорошо. Когда мы были детьми, когда жила еще наша добрая, незабвен­ная тетушка Варвара Михайловна (Бакунина.), которую ты не знал, но о которой верно много слышал, нам был такой же праздник ездить в Зайково, как твоим детям теперь в Прямухино. Только вряд ли угощают их в Прямухине так же хорошо, как нас в Зайкове. Нас там закармливали. Спасибо тебе за то, что ты взял старые порт­реты под свою протекцию. Я их также помню и думаю, что ком­ната в 26 шагов длины, которою ты так хвалишься, не что иное как старая галерея, соединенная с коридором, которые оба вели из гостиной в кухню. Я уверен впрочем, милая Саша, что ты за­вела у себя и сад; ведь без сада в деревне жить нельзя. Приро­да, предоставленная сама себе, в Тверской губернии скупа на цветы, а кто провел свое детство в Прямухине, тот не может не любить цветов. Только что за фантазия пришла вам всем сушить их! Они, бедные, едва только что ожили после долгих и тяжких зимних испытаний, а вы, жестокие, не дав им даже вздохнуть, давай их сушить. Из-под снегу прямо на печку или, что еще ху­же, под пресс. Недаром говорит Мефистофель, что наука - враг жизни. Милая Саша, спасибо тебе за твою любовь (Дальше в оригинале по-французски.) и за твои добрые, твои ласковые слова. Продолжай говорить мне их время от времени. Это не значит, что мне нужны слова, чтобы верить твоей дружбе, но так приятно слышать, когда часто повторяют, что ты не безразличен для тех, кого сам любишь. Обними твоих детей, моих племянниц, и моего племянника, а также и Габриеля за меня (Дальше в оригинале по-русски.).

   Теперь к тебе, милая Анна. Не унывай, друг, ты еще так мо­лода. Я не верю в неизлечимость твоей болезни и в безвозврат­ную утрату твоих сил. Будь бодра, верь, хоти быть здоровою И ты будешь здорова (Дальше в оригинале по-французски.). Поддерживаемая любовью Николая, нашею дружбою и своею собственною силою, старайся только со­хранять всегда ясность твоего сердца и твоего ума, сохранять вид и при дурных обстоятельствах, и ты снова обретешь все те силы, которые ты потеряла (Дальше в оригинале по-русски.), и будешь опять так же мила, так же обворожительна, жива, весела и любезна, как тому назад 12 лет, когда я знал тебя в Твери остриженною девочкою. Что сестра твоя Catherine, чудеснейшая Катенька? (Ушакова Екатерина Петровна.). Восторга­ется ли попрежнему? И верно кого-нибудь обожает. Прощай, ми­лая сестра, надеюсь, что ты мне писала не в последний раз (Дальше в оригинале по-французски.).

   Вот, дорогая Лиза, что значит сделаться женою деревенского жителя; видеть, что тобою пренебрегают и тебя забывают и ради чего же, боже мой! ради такой ужасной вещи, которая служит для удобрения полей (Дальше в оригинале по-русски.). Ты с книгою сидела и верно с инте­ресною и все-таки ждала его, а он позабылся, стыдно сказать, у кучи навоза! Впрочем я рад, что он так ревностно принялся за хо­зяйство. Хозяйство не легкое дело, а всякое занятие требует сна­чала исключительного внимания с пренебрежением всех прочих занятий, однако не с пренебрежением такой милой супруги, как ты, судя по описаниям (Дальше в оригинале по-французски.). Впрочем, я думаю, что тут нет никакой опасности; искры ваших прекрасных изумрудных глаз, сударыня, сумеют предохранить его ум от слишком большой доли позитивизма и в то же время будут поддерживать его сердце в надлежащей температуре (Дальше в оригинале по-русски.). Милая сестра, я - люблю тебя, не зная тебя; это - не пустая фраза, я право люблю тебя.

   Алексей, ты вероятно уж в Прямухине. Неужели Павел не приехал с тобой? Уважаю его твердость, но вряд ли последовал бы его примеру. Постоянство в делах хорошо, а любовь лучшее время, потерянное для дел, можно возвратить; что потеряла лю­бовь, никогда не возвращается. Я рад, что ты продолжаешь за­ниматься музыкою, Алексей. Музыка была и есть мое любимое искусство; она пробуждала во мне всегда религиозное чувство, веру в жизнь и охоту к жизни. Я люблю ее даже более цигар, а это много сказать! Вот в таком порядке: сперва музыка, потом цигары или папиросы из турецкого табаку, потом книги, а по­том уж хлеб насущный. Ты видишь, в каком почете стоит у меня музыка. Напиши мне, пожалуйста, потешное письмо и заставь немного посмеяться. Ты, говорят, мастер на это дело. Алексей, постарайся приобрести несколько партитур духовной и даже опер­ной музыки старой итальянской школы, например Псалмы Mar­cello, сочинения Роrpora, Durante и много других, которых я по­забыл имена ¹. Ты увидишь, как много они доставят тебе наслаж­дения. В германской музыке у вас недостатка нет, а итальян­ская - мать и богатый источник всех прочих - у вас слишком в забросе. Ты верно знаком и с генерал-басом и с контрапунктом, - ведь они тебе необходимы. Достань еще партитуру моей любимой оперы из всех опер без исключения "IphigИnie en Tanride" Риттера Глюка² (nicht zu verwechseln mit seiner- "JphigИnie en Aulide") ("Не смешивать с его "Ифигенией в Авлиде".). Варинька и ты, Павел, помните ли, как мы ее слушали в Берлине? Помнишь ли, Павел, как мы в пер­вый раз слушали с тобой "Норму" во Франкфурте ("Норма" - опера Беллини ³.)? Пом­нишь ли нашу прогулку из Hanau (Ханау, город в Германии при впадении Кинцига в Майн.) во Франкфурт, по бере­гу Майна, как мы бежали, оба заряженные двумя бутылками рейнвейна?

   Татьяна, ты, моя крепостная, пишешь мне, как должна, хоро­шие, долгие письма, а я храню гордое молчание. Ведь ты знаешь, что я люблю тебя больше всего на свете.

   А вам что скажу, добрые родители? Живу и креплюсь вашею любовью и вашим благословением. Будьте здоровы, продолжайте живить нас всех вашею любовью. Благословите меня вместе со всеми другими, сестрами и братьями, живыми и отшедшими. Мы неразрывно связаны любовью к вам и силою любви всегда в ва­шем присутствии, как бы ни были разбросаны и рассеяны судь­бою.

   Ваш

   М. Бакунин.

  

   Марье и Хионе Николаевнам (Безобразовым.) мое нижайшее почтение. Алексей, скажи мне, поет ли Павел, как прежде, симфонии Бет­ховена? Если между нами бывали споры, так только за них, осо­бенно за С-moll Symphonie, которую он необыкновенно как пор­тил. Кстати, знаешь ли ты "Les soirИes musicales" de Ros­sini? ("Музыкальные вечера" Россини - Россини, Джоакино (1792 - 1868) - знаменитый итальянский композитор, с 1824 г. переселившийся в Париж; автор множества опер, среди которых назовем "Танкреда", "Севильского цирюльника", "Вильгель­ма Телля"; писал и церковную музыку, в том числе "Stabat Mater", мессы, кантаты.)

   Я могу тебя уверить, что это - прекрасная музыка.

   Я так счастлив, так оживляюсь, освежаюсь, молодею, когда пишу к вам, и грустно мне расстаться с этим письмом: мне кажет­ся, что я расстаюсь с вами. Прощайте, прощайте.

  

   No 551. - Напечатано у Корнилова. II, стр. 475 - 477.

   1 Марчелло, Бенедикт см. том III, стр. 450.

   Поpпоpа, Николо (1687 - 1766) - итальянский композитор, автор нескольких опер, а также других музыкальных произведений, в том числе месс, псалмов и т. п.; основатель известной музыкальной школы в Неаполе, выпустившей ряд знаменитых певцов.

   Дуpанте, Франческо (1684 - 1755) - неаполитанский композитор духовной музыки; автор многочисленных произведений; глава так наз. не­аполитанской школы.

   2 Глюк, Христоф Виллибальд (1714 - 1787) - знаменитый немецкий композитор, деятельность которого больше всего была связана с париж­ской оперой; написал много опер, в tom числе "Семирамиду", "Орфея", "Ифигению в Авлиде", "Ифигению в Тавриде".

   3 Беллини, Винченцо (1802 - 1835) - итальянский композитов, ав­тор ряда опер, в том числе "Капулетти и Монтекки", "Сомнамбула", "Нор­ма" (1831), "Пуритане".

  

   No 552. - Письмо родным.

   (15 августа [1852 года]). [Петропавловская крепость.]

  

   Любезные родители, братья и сестры!

   У меня также есть праздничные дни: это, когда я получаю ва­ши письма. Уж я их читаю, перечитываю и право знаю их почти наизусть. Слава богу, что вы все здоровы и счастливы и весе­лы - и мне за вас весело. Будь вам хорошо, так и мне будет легко. Обо мне не горюйте, - право, мне относительно, при моих обстоятельствах и после того, что вы знаете, очень хо­рошо: я всякий день благодарю бога за то, что он возвратил меня в Россию, а там будет, что бог даст ¹. Я не надеюсь, но также и не отчаиваюсь, а живу вашею жизнью и счастлив вашим счасть­ем. А потому пишите мне как можно чаще и как можно подроб­нее.

   Алексея, Татьяна, обними, хоть он и не писал мне, я знаю, что он меня любит. Спасибо тебе, милая Анна, за твои строки, приободрись только, [и] ты будешь здорова. При твоей болезни, сколько я понимаю, сильная воля, ясное спокойствие духа - уже половина выздоровления. Хоти - и выздоровеешь. Была у лебе­дей, теперь пойди в маленькую рощу, а мне пиши всякий раз. Те­бе, Лиза, не пишу, потому что сердит, зачем говоришь ты мне "Вы", ведь я тебе - брат и, если нам судит бог когда увидеться, верно буду тебе другом. А ты, Александр, кстати поколоти Лизу, это будет ей полезно; а ты таким образом узнаешь на опыте, как должно поступить с мужиком, который прибил свою супругу. Варинька, обними за меня своего Александра и непременно посе­лись возле Прямухина. Ты, Саша, рассказывай своим детям сказ­ки; ведь ты, милая, уж давно мне никаких не рассказывала. На­ташу поблагодарите за память.

   А вы, мои добрые родители, благословите и любите меня. Ва­ша любовь, ваше благословение, ваше прощение - для меня не­оценимые сокровища.

   А главное, будьте все здоровы. Обнимите за меня Павла, когда он приедет ²

   15 августа.

   Ваш М. Бакунин.

   No 552. - Напечатано у Корнилова, II, стр. 478.

   В папке писем Бакунина той поры, хранящихся в Прямухинском архи­ве, находящемся в б. Пушкинском Доме, оригинал этого письма отсутству­ет; вместо него там имеется копия на машинке, никем не удостоверенная и не сопровождающаяся никакими пояснениями. По-видимому, это - резуль­тат хозяйничанья покойного Корнилова.

   1 Незадолго до отправки этого письма Бакунин имел второе свида­ние с сестрой Татьяной, которая в конце июля 1852 г. приезжала с братом Алексеем в Петербург, где они оставались три недели. В письме к брату-Павлу от 4 августа 1852 г. Алексей, сообщая об этом, прибавляет: "она виделась с братом Мишелем, который здоров и переносит свое положение как должно" (Корнилов, том II, стр. 478).

   2 Брат Павел находился в это время в Киеве, где занимался постав­кою камня для шоссе.

  

   No 553. - Письмо родным.

   (29 сентября 1852 года). [Петропавловская крепость.]

  

   Грустно мне было получить известие о кончине Николая (Дьякова¹.), тем грустнее, что я во многом был против него виноват, не знал я не понимал его. Варинька, я не стану утешать тебя; одно толь­ко время не утешит, но успокоит тебя: и мысль, что у тебя остал­ся сын (Александр Дьяков (Саша).), и чувство, что мы все, оставшиеся, глубоко, горячо любим тебя и нуждаемся в твоей