| Главная » Книги |
Фет Афанасий Афанасьевич - Письма, Страница 10
Фет Афанасий Афанасьевич - Письмаstify"> непреоборимое отвращение. Я с Вами согласен, что литература - пошлость. Но с
той точки, с которой Вы вели дело, она (то есть оно - писание) было
откровение сущности явлений жизни человеческой. Пойдите утром летом мимо
тихого пруда, ничто не скажется жизнью, но лягушки побултыхают, и Вы
вздрогнете. Это правда и потому - хорошо и т. д.
Простите за многописание и передайте графине наши общие с женой
приветствия. Если я иногда и думаю о смерти, то без содрогания или
отвращения, и мне все кажется, что возиться с этой неизбежной операцией так
упорно-малодушно. Да бог с нею. Это ее дело.
Как ни поверхностно знание вообще, во многое оно действительно проникло
и сделало его неизменным своим достоянием. Так вращение земли вокруг оси
вышло наконец из-под опеки неведения и наглядно подтвердилось опытом
суточного, кругообразного качания свободного маятника. Можно, если есть
охота, бранить старого Коперника или Галилея, а она все-таки вертится в
нашем сознании. Точно так же есть физиологические и метафизические факты,
окончательно доказанные, которые стали общим достоянием. Сюда относится
факт, что возможность восприятия вещей мира в наше я лежит в предшествующей
созерцанию присущности в нашем интеллекте форм времени, пространства и
причинности, наличность которых и составляет интеллект. Физиологически он
только функция мозга, которой он так же мало научается из опыта, как желудок
пищеварению или печень отделению желчи. При этих словах непредубежденный
человек должен сказать: 1-е. Да, на эту точку мы поставили очевиднейшими
доводами науки, и другая точка для нас невозможна. 2-е. Это бесспорное
открытие только передвинуло нас по цепи причинности на действительное звено,
но не подвинуло ни на линию вперед к пониманию сущности вопроса.
Оказывается, первое, что интеллект перерабатывает мир явлений, куда
относится и сам человек, лишь так, как ему, интеллекту, приказано, как
желудок варит пищу только так, как ему, желудку, приказано, хотя варить
может быть бесконечное число манер, и что поэтому интеллект отвечает лишь за
свое пищеварение, за мир своей стряпни, а не за действительный мир, о
котором ничего знать не может. Второе, что этим самым несомненным фактом
интеллект (мозговая функция) не остается абсолютным центром мира (а только
мира явлений), а по отношению к этому искомому центру сводится наравне с
желудком, железами, детородными членами на степень органических явлений,
коренящихся на чем-то другом, на чем все коренится. Что же такое это
ежеминутно на наших глазах творящее начало, обращающее брюкву в желудке отца
во всемирного завоевателя сына. Эта тайна, которой никакая биология с ее
ботибиями, протоплазмами вовеки не раскроет, так как она, в сущности,
противна врожденной логике интеллекта, ибо из неорганического по логике не
может выйти органическое. Чего не положил в карман, оттуда никакими фокусами
не достанешь. Вот и еще - и даже главнейшая причина, по которой Иоанн был
совершенно прав, указывая на λόγος божий как на источник мира видимого -
мира явлений и невидимого - силы. Иоаннов λόγος вне мира и относится к нему
творчески. Может быть, это недостаточно основательно, как - увы! - убитое
Каином онтологическое доказательство, но оно, по крайней мере, не в
противуречии с самим собою. Найденная по неведению _воля_ Шопенгауэра,
положим - и близится к _иксу_, но не носит онтологической смерти в груди,
произвольно останавливаясь на одном из звеньев причинности. Но все-таки
λόγος Иоанна, внемировой - есть ответ какой-нибудь. Тогда как разум,
разумение человека, составляющий лишь мгновенное звено в цепи причинности
явлений и заведомо коренящийся на недосягаемой тайне жизни, не только
невозможная точка опоры для целого мира - в себе самом, но и противоречивая.
Этот разум, разумение не имеет права говорить ни о чем другом, как о лично
ему кажущемся. Кроме того, когда речь идет о человеке-организме, устройство
которого мы, в сущности, никогда не узнаем и потому не можем судить, что в
этой таинственной машине главное, мы никак не можем давать одному узлу
предпочтение перед другими до совершенного забвения остальных; забывая, что
в механизме малейший винтик все держит. Это понимал Иисус, говоря не о хлебе
_едином_, а не сказал _не о хлебе_.
Нельзя было не признать желудка, эпидерма и т. д., признавая интеллект
и волю. А раз, что признал желудок, который, между прочим, не требует и не
дожидается философского признания, а кричит panetti! {булочек! (ит.).} тогда
как интеллект кричит circenses {зрелище (лат.).}, признал бы и труд, и мы
снова на общечеловеческой дороге всех веков и народов.
Докажите, дорогой граф, на деле Вашу незлобивость и не сердитесь на то,
что я ich kann nicht anders! Gott helf mir {не могу иначе, да поможет мне
бог (нем.).}.
Сию минуту получил отрадную весть, что уломали крестьян на полюбовный
выкуп, причем я же дарю им 1000 рублей. Они в мой приезд хотят благодарить
меня, что мне может быть только неприятно! А вот когда я ехал на земство на
своей четверке, которую выходили ремонтеры смотреть на Будановке - и
неизвестный мне парень, которого я издали принял за пьяного, закричал,
кланяясь без шапки: "Один такой-то барин нашелся, больше нету", - это,
признаюсь, было мне приятно. Потому что делаю так, как считаю за лучшее, а
другого, очевидно, делать не в силах. Может быть, это и худо, но не для
меня, и я, по Вашему же принципу, признающему личное разумение за центр
вселенной - прав.
Ваш старый А. Шеншин.
46
21 ноября <1880 г.>. Будановка.
Но ах, я чувствую, в противность доброй воле,
Довольства грудь моя не источает боле,
Но отчего поток подобный сякнет вдруг
И жаждою опять томится дух?
Я испытал все эти превращенья!
Такой пробел есть способ восполнять,
Мы не земное станем почитать,
Алкать мы станем откровенья,
Которого нигде достойней, чище нет,
Того, что Новый дал завет.
Возьму я подлинник раскрою.
С правдивым чувством я взалкал оригинал
Перевести мне речию родною.
Написано: Вначале было слово.
Вот я и стал! Как продолжать мне снова?
Могу ли слову я воздать такую честь?
Иначе нужно перевесть!
Коль верно озарен исход тяжелых дум,
То здесь написано: Вначале был лишь ум,
На первой строчке надо тщиться,
Чтобы перу не заблудиться.
Ум та ли власть, что, все подвигнув, сотворила?
Поставлю я: Была вначале сила.
Но вмиг, как собралась писать рука моя,
Предчувствую, что все не кончу этим я.
Вдруг вижу свет! Мне дух глаза открыл,
И я пишу: Вначале подвиг был {1}.
Нарочно в ответ на Ваши последние любезные строки выписываю отрывок из
труда, который всего меня в настоящую минуту поглощает и который мне теперь
ужасно дорог, это такое богатство и разнообразие, что борьба трудна. Но
надеюсь совладеть хоть удовлетворительно.
Мы со Страховым сошлись в одной мысли или, лучше, чувстве - мысли тут
мало. Мысль эта следующая: все дело между людьми не в убеждениях, а в
отношениях.
Не ленись доказывать этого 10 000 примеров различных семейных, любовных
и иных отношений. Двуглавый орел нередко крепче одноглавого. Мы с ним дошли
до возможности, не обижая другого, выражать свои мысли, и я, не заикаясь,
готов ему сказать, что он более черепаха, чем Ахиллес быстроногий. Все жду
книги, и уже тошно, а он все колдует.
Так он ест, пьет, раскладывает пасьянс, гуляет, - словом, его герб -
черепаха. Это раздражительное качество не мешает ему быть милейшим
человеком.
Теперь он возится с каким-то недугом, не решается быть у Вас к
Рождеству, тогда как я думаю быть у Вас около 24-го. Но до той поры я еще
буду писать Вам и определю с точностью день и час. С часу на час ожидаю 10
кровных жеребных маток из Тамбова. Как-то их Господь донесет по этой дороге.
Сердце не камень - купил, и это все ничего не значит.
Послезавтра день моего 60-летия. Если жизнь положительная борьба и
победа над небытием, то можно поздравить того, кто 60 лет побеждает то,
перед чем другие как мухи падают с первого дня. Если же время наше
представление - то не о чем говорить. Тем не менее в это представляемое
время просим с женой передать наши приветствия графине Софье Андреевне, а я
прошу не сердиться, что с обычным долгим мараньем отнимаю Ваше дорогое
время. Будьте здоровы. Я все покашливаю, точно под влиянием лихорадки, хотя
никуда не выхожу, - а в доме всюду - Италия, если не Африка.
Ваш А. Шеншин.
47
7 июня <1884 г.?>.
Московско-Курской ж. д.,
станция Коренная Пустынь.
Дорогой граф!
Люди друг к другу зависть питают;
Я же, напротив,
Только завидую звездам прекрасным,
Только их мнение знать бы хотел {1}.
Потому что они все видят и глаза у них не болят, как мои, которые не
дают заниматься.
Я сейчас только подумал, что нашего брата, белоручку, только тогда
можно назвать счастливым и, пожалуй, хорошим, если он никому не приносил
своей деятельностью положительного вреда. А много ли таких? Когда сидишь с
древними, как я в настоящее время, да оглянешься на наш век, то разве можно
назвать это смешным и глупым словом прогресс. У тех, как у Горация, у
Ювенала, сзади отечество, то есть Рим и целая твердая философия, во имя
которых они ратуют, а при мне гвардейский офицер Ниппа, сын корпусного
командира, звал и вызвал из госпиталя другого товарища к девкам прививать
оспу, то есть их же сифилис.
Спрашивается, на какой, не скажу нравственной, а умственной высоте эти
люди?
Не проходит дня, чтобы мы (совершенно одинокие и не скучающие ни на
миг) с женою не вспоминали Вас. Вы сидите, сидите, ломаете себя всеми
зависящими от человека средствами (я все это хорошо понимаю), да вдруг Ваша
целостная, могучая природа художника и хлынет из Вас, как из напруженного
меха . К таким могучим прорывам, бесспорно, принадлежит Ваша, помните при
прощании на народе: "Тем хуже, что бывают, один сукинее другого".
"Сукинее?!" Да ведь это поэма, получше "Мертвых душ".
Во-первых, потому что это глубокая психологическая правда, а во-вторых,
потому что это инстинктивное, а потому незаменимо высокое знание русского
языка, который второпях вместо сукиносынее говорил сукинее. Кстати или
некстати вот Вам argumemum ad hominem {"доказательство" через обращение к
чувству собеседника (лат.).} против Ваших нападков на бедную поэзию, или
стихоплетство, на которое я первый теперь готов плевать, так как за него
берутся один сукинее другого. Но ведь и проза не избегает этой участи.
Я почти не выхожу на воздух, но потек фаэтон, и я до сих пор мучаюсь
остановить течь. Выхожу на балкон и слышу голоса женские, которые сейчас не
признал пением, а голосьбой. Схожу к низу, где дорога уже открывается
глазам, и вижу огромную толпу, собравшуюся на дороге, и бегущих через мост
баб и ребят, чтобы еще увеличить толпу. Так как бабы ничего не делают, а
только неподвижно вопят, то я догадался, что что-нибудь случилось, требующее
помощи. Я подошел к плотникам, делавшим решетку, и спросил: "Что случилось?"
- "Лошадь малого стерла". Мужик поехал с пустой бочкой через мост; у него
лопнул веревочный шкворень или от сотрясенья бочка съехала под задние ноги
лошади, и та понесла трепать и волокла мужика долго по земле. Теперь ему,
очень пострадавшему, уже лучше. Переломов не было. Вопрос в том, почему я
узнал, не видавши, что это не крик боли, а сострадания, потому что для
выражения сострадания бабами (хотя говорят, мужик голосит, но тут это просто
значит плачет) есть заветный рифм музыкальный, едва ли не общий для всей
России. Ему с 7 лет научается девочка, равно как и рифму подходящих к нему
слов - ибо нельзя голосить прозу. Я в первый раз, и то подумав об аргументе
против Вас, обратил внимание на этот рифм и нашел, что этот рифм старых
былин "Во стольном граде во Киеве", а тут
Голубчик мой батюшка,
Голубчик мой матушка,
Головушка моя грешная,
Головушка моя горькая
и т. д.
Следовательно, нельзя даже быть настоящей русской бабой, не
пропитавшись с младенчества рифмическими законами, дающими возможность петь
не только преемственные стихи, но и безошибочно их импровизировать, чем
отличаются мастерицы голосить, и большей частью очень хорошо.
Ювенала для перевода осталось 25 стихов, которые надеюсь сегодня
кончить. Это один из самых трудных авторов. У меня, кроме немцев, в руках
француз Dusaule, и тут разница между немцами и французами бьет в глаза. У
немцев все вокабулы большей частью переведены верно, но без латинского
текста ничего понять невозможно. У француза все совершенно понятно и ясно,
но зато, несмотря на очевидное, по примечаниям и ссылкам на объяснителей,
хорошее знакомство с текстом, все до такой степени неверно букве и так все
опошлено (перевод в прозе) поганой академической стилистикой с округлением
фраз, что выходит какая-то прозаическая тряпка, которую изжевала корова.
Перевод должен быть верен и ясен, как, например, у Лютера. Утешаюсь мыслью,
что в моем, несмотря на буквальную верность, никто не спросит, что же это
значит по-русски. Древних, отделенных от нас тысячелетиями, нельзя читать,
как повести Григоровича, от зубной боли. Они далеко не были такими
борзописцами, а старались в одной строке сказать, что теперь хватит на томы.
Еще нужно писать предисловие, то есть исправить, затем жизнь - и море
примечаний.
Боюсь, что мои строчки придут в самое озабоченное время, по случаю
положения графини. Надо надеяться, что по примеру прошлого все будет
обстоять благополучно.
Пишу вовсе не для того, чтобы выторговывать от Вас ответа, а только
потому, что приятно говорить тому, который нас понимает, а таких, увы! очень
мало. Теперь будьте, главное, здоровы и, боже избави, не страдайте глазами,
как я. Это ужасно, не за глаза, а за дух. Смерти я нимало не боюсь. Милости
просим, хоть сейчас, а слепоты ужасаюсь.
Неизменно Вас высокоуважающий и старый
А. Шеншин-Фет.
Жена просит присоединить ее усердные приветствия Вашим дамам и Вам.
С. А. ТОЛСТОЙ
48
Московско-Курской ж. д.
станция Коренная Пустынь.
9 апреля 1886 г.
Дорогая графиня!
Из Филаретовского Катехизиса {1} я помню фразу: "Имя Божие святится в
нас и чрез нас". Эта фраза всплыла в моей памяти, когда я обратился к Вам с
этими строками. Независимо от удовольствия хотя на письме явиться ординарцем
при Вашей прелестной особе... (Я очень хорошо помню то брюзгливое выражение,
с каким Вы отзывались о старичках селадонах; но ведь я не старик, я дух, а
какой? старый или молодой? судить не мне.) Пишу Вам на основании той фразы
из Катехизиса, ибо уверен, что то, что святится чрез Вас и чем в настоящую
минуту я полон через край, чему настоящие строки служат подтверждением, ни в
ком так ясно, так полно и непосредственно не святится, как все-таки в Вас.
Конечно, Вы поймете, что мне бы всего ближе было обратиться к
непосредственному источнику моей радости; но во-первых, наша радость не
отвечает на письма, а во-вторых, никаким убеждениям в угоду я не имею повода
говорить против своих, которых я никому не навязываю, зная, что это
бесполезно. Убеждения не занимают, а наживают. - Теперь позвольте
поблагодарить Вас за нас обоих за дорогой подарок. Опечатков, к Вашей чести,
очень мало {2}. Каждый вечер я раскладываю пасьянс, Марья Петровна вяжет
платок Пенелопы, а Анна Андреевна читает нам вслух. Я не только не могу сам
много читать таких вещей подряд, но даже не могу слушать более часу или
двух. Там, где одна самобытная красота догоняет другую, душа не может их
глотать, как устрицы. Нужна передышка. Покойный Тургенев, опровергая мое
мнение касательно гениальности какого-либо человека, нередко говаривал: "Да
позвольте, ведь я же его знал лично или читал". В самом деле, люди наклонны
требовать от гения, чтобы он стоял от них в глубине веков, а живому гению
они не доверяют. Какой же это гений, с которым можно выпить стакан вина и
сыграть в карты? Ах! с какой надеждой быть Вами понятым, пишу я эти строки!
Если не поймете, виновато будет мое неуменье высказаться. Я не только мог бы
сказать: "я уверен" - но я знаю, что сочинения Льва Николаевича останутся
драгоценными навеки. Что же, однако, в них драгоценно? Кто хочет изучать
первобытных людей, изучает быт дикарей. Кто хочет изучить душу человека,
пусть присмотрится к детям, этому прототипу человека. Что для ребенка высшее
наслаждение? Игрушка. Что же ему в ней дорого? Завоевание, усвоение
прототипа предмета, совершенно независимо от самого предмета. Вот почему он
едет с таким наслаждением на стулекарете, погоняя четверку скамеек; я в
старину запрягал их <в> шестерик с форейтором. Вот почему он просит: нарисуй
мне лошадку, и пока эстетически и умственно не развит, довольствуется
колбасой с пятью черточками, из которых четыре представляют ноги, а пятая
хвост. Но придет пора, когда мальчик, которому я нарисую совершенно
правильную лошадку в дрожках, скажет: зачем ты нарисовал верховую в упряжи?
Ты нарисуй густоногую рысистую; тогда будет так. Он одинаково будет рад,
когда Сверчков напишет ему разбитую почтовую клячу или Лев Николаевич
старого Холстомера. Хорошо или дурно такое требование со стороны человека?
вопрос неуместный, равняющийся вопросу: хорошо или дурно <нрзб.> понапрасну
есть, пить и спать?
Сейчас только заметил, что моя философия грешит против русского языка,
говорящего: "пить, есть" - так как для пьяницы питье дороже еды. Что же,
однако, в этих картинках, начиная с Гомера, до Шекспира и Толстого нам
дорого, а что вредит наслаждению и прочности творения? Срисуйте нагого
Аполлона, идущего на Пифона с раздутыми мужеством ноздрями, срисуйте в
упавшей на пояс сорочке, тунике, Венеру; их не тронут века, всегда будут
красоваться юноши-герои, всегда будут всепобедные красавицы. Нарядите того
же Аполлона в самый модный фрак, а Венеру в наимоднейшую шляпку <нрзб.> и
платье "верблюд" - и как бы Айе и Минангуа ни клялись, что моднее и лучше
нельзя одеть человека, на будущий год это будут нетерпимые уроды; ибо наше
модное воззрение на хорошее только губит правду природы.
Я уверен, что Лев Николаевич теперь сам очень хорошо понимает, что
Марья Алек, в "Семейном счастьи", невзирая на всю свою тонкую развитость -
не может быть счастлива, потому что в деле реальной жизни она пустой орех,
который, стоит его разгрызть, наполняет рот горькой пылью, когда ожидаешь
маслянисто-сладкого ядра. Она праздно скучающее существо. Напрасно думает
она пристегнуть себя к жизни мужа материнской любовью. Это дело великое и
святое. Но невозможно тащить общее супружеское ярмо (любимая метафора
древних), не имея ни малейшего понятия о напряжении сил везущего в паре и
потому не будучи в состоянии ни на минуту соразмерить и собственных. Этого
мало - сказать себе: я хочу скакать во весь дух. Надо наверное знать и
чувствовать, может ли моя пара нестись с одинаковой силой и быстротой? А
если не может, то надо <нрзб.> покорно идти в ногу или отстегнуть свою
сторону, то есть выдернуть свою занозу из ярма. Третьего выбора нет.
В нагой красоте Гомера, Гете, Толстого каждый может брать, что ему под
силу, и любоваться своей проницательностью и догадливостью, хотя два рядом
стоящие могут видеть совершенно различное - вид насильственной надетой
тенденции, как бы ловко и, кажись, кстати это ни было сделано - разрушает
всю непосредственную прелесть.
Простите, дорогая графиня, во-первых, за гнусный почерк. Диктуя в
последнее время, я совершенно разучился писать. Рука дрожит и ковыляет
нестерпимо; а во-вторых, что решился Вам высказать то, как я, плавая в самом
чистом, детском восторге, боюсь за собственную будущность этого восторга.
Излишне говорить, что весь дом Ваш, начиная с Вас, каждый вечер у нас
перед глазами и мы желаем Вам всего, всего лучшего. Про наслаждение уже не
говорю. Сама Анна Андреевна порой восклицает: "ах! какая прелесть!" Целую
Вашу руку и прошу передать всем, всем наши усердные поклоны и Христос
воскресе!
Искренне преданный Вам
А. Шеншин.
Прилагаю написанное сегодня стихотворение.
Долго снились мне вопли рыданий твоих... (см. т. 1).
---
Вы убедились, что я писать не могу, а потому продолжаю диктовать. Снег
стаял, река прошла, и зимняя гололедица не прошла даром. Рожь местами
подопрела, а пшеницу, кончивши овсяный сев, пересеем просом. Итак, на пятый
год нашему ярму придется поневоле умерить шаг. Приезжавший из воронежской
деревни управляющий еще по снегу, привез смету в 25 тысяч чистого дохода. На
слова мои "дай бог 10 тысяч" он отвечал: "ну, это уж так же верно, как то,
что я сижу против вас за столом". Не знаю, что сделала гололедица там. Не
пришлось бы сделать уступку и из 5 тысяч? Баба пришла за 6 верст валяться в
ногах, чтобы у нее взяли сборные от нескольких дворов яйца по 15 к. за
десяток. Глупая девочка насчитала 80 яиц, и баба ушла домой, получивши 1 р.
20 к. Дома после общего счета хозяек оказалось, что яиц 100, и баба в
отчаянии пришла в третий раз за 6 верст, дополучить 20 к.; нечем
разговеться. Нас завалили раками и рыбой.
49
31 мая 1886 г.
Московско-Курской ж. д.
станция Коренная Пустынь
Дорогая графиня! Весь дом спит: мои часы на столе показывают половину
шестого утра, и я хочу воспользоваться временем высказать Вам то, что считаю
для себя полезным.
Человек скользит и падает, и улица смеется. Даже Грибоедов это знает и
растянул своего Репетилова во весь рост. Но спросите упавшего, который, быть
может, сломал руку или ногу: смешно ли ему? У Островского девица, научающая
другую светским темам разговоров, говорит: "одна тема: что лучше - женщины
или мужчины? а другая: что лучше - иметь и потерять, или ждать и не
дождаться?" {1} И театр хохочет. А между тем тут сокрыты самые близкие
каждому, существенные вопросы, сводящиеся на двустишие Баратынского:
Или надежду и волнение,
Иль безнадежность и покой {2}.
Только третьего дня вечером, то есть 26 мая, я получил из Курской
почтовой конторы Ваше дорогое письмо от 13-го, тогда как бы я должен был
получить его 14-го в 11 часов со станции Коренная Пустынь. В этом виновата
Ваша прекрасная качеством бумага, представляющая более лота весу и потому
подлежащая в губернской конторе штрафу. Но не в штрафе дело, а во времени,
необходимом для высылки мне объявления и т. д.
Если я пишу Вам, то, конечно, для того, чтобы говорить правду, так как
в подобном случае ложь в устах юноши забавна и смешна, а в устах старика
бессмысленна и презренна. Итак, я никогда и не ожидал при Ваших
&nb 
| |
| Просмотров: 445 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры