| Главная » Книги |
Фет Афанасий Афанасьевич - Письма, Страница 13
Фет Афанасий Афанасьевич - Письмаsp; 62
4 мая 1878.
Дорогой Николай Николаевич.
Не могу без радостного трепета встречаться с мыслью, что наша густая
зелень примет Вас под свою широкую душистую тень и что мне предстоят те
часы, которые проводила афинская молодежь в философских садах {1}.
Прибавьте, что едва ли личность Сократа так была симпатична его ученикам,
как пришлась мне ко двору Ваша. Эта тихая положительная личность вполне
отразилась в Ваших "Основах" {2}, за которые приношу мою признательность и
которую читал 3 дня, не желая читать без понимания. Честь и слава Вам и
Вашему труду. Это мастерские основы, хотя я недостаточно учен, чтобы судить
о том, свое или чужое в объяснении субъективной свободы воли во внимание ее
неподсудности уму, или, как сказано, невозможности объектирования. Но об
этом при радостном свидании. Итак, будем ждать Вас около 15-го.
Напрасно думаете Вы, что мы не оценим Вас без соуса, давайте нам скорее
interens без occidens { внутреннюю сущность без сущности явленной (лат.).}.
Постараемся устроить Вас попокойней.
Много и мне нужно Вам сказать, чего вдруг не скажешь.
До свидания.
Глубокоуважающий
А. Шеншин.
63
Московско-Курской ж. дор.
станция Будановка.
28 января 1879 г.
Тысячу раз спасибо Вам, дорогой Николай Николаевич, за любезную
присылку "Критики разума", а еще более любезные строки, полученные сегодня с
книгой. Очень приятно было мне единовременно с Вашим письмом получить от
старинной приятельницы из Висбадена другое {1}, в котором она пишет: "и
перевозили меня тогда больную, а я все повторяла в уме Ваше "_Alter ego_";
все Ваша лилея гляделась в нагорный ручей - и с этим я пережила весну".
Такие отзывы с совершенно противоположных сторон свидетельствуют, что это
правда, а не сочиненная за кофеем штука.
По милости Вашей кабинет мой представляет какую-то книжную слесарню.
Столько навалено книг, что не успеваешь оглядываться.
Я уже начал понемногу переводить, и это очень весело. Надо усердно
бороться с текстом. Теперь будьте великодушны и слушайте смирно, а затем
говорите. Шопенгауэр поймал, так сказать, логику бытия, которую, как Вам
известно, назвал (если память не изменила - так как эта книга у Толстого) -
4 fache Wurtzel des Satzes for Zumichenden Grunde {2}. Эти корни, как он их
называет: время, пространство, причинность, а 4-го, хоть убейте, не помню.
Написал Борисову купить, и перечту. Тем не менее Шопенгауэр то и дело
ссылается на это сочинение и для краткости называет его Der Satz von Grunde.
По зрелом размышлении я перевел это название - "_Положение об
основании_". Слово Satz здесь имеет то самое значение, которое в математике
имеет "теорема", в противоположность или отличие от "аксиомы". В логике я не
знаю более соответственного слова как "положение", и если бы переводить весь
титул книги, следовало бы перевести: "4 корня положения о достаточном
основании" (подразумевая - к бытию).
Если бы Шопенгауэр хотел сказать более грубое и частное: "о достаточной
причине", то не затруднился бы словом Ursache {Причина (нем.).}. Вот мои
основания к такому переводу положения об "основании", а не об "основах"
даже; ибо _достаточное основание_ бывает, а _достаточной основы_ не бывает.
Основа бывает или крепкая, Или гнилая и т. д., ибо она вещь, nomen, а
основание - numen {Букв.: имя и знак (лат.).}. Напишите, прав ли я?
Дорого мне, чтобы Вы с Толстым одобрили мои стихи, а остальные - как
хотят.
Случевский {3} был далеко не без таланта.
"_В снегах_" не читал, да и где я могу что прочесть, хотя бы на весу.
Помню, в моей азбучке стояло: говори всегда правду и никогда не лги.
Поэтому, наперекор приличию, наперед объявляю Вам: если Вы весной
минуете Воробьевку, то на Ваш счет будут раздаваться энергические выражения.
Я застал Толстого заваленного всякого рода источниками того времени {4}
и думаю, что он теперь там, а потому ответа скорого и не жду. Позвольте мне
быть Вам должным за Канта до свидания, как помню, 3 руб. 80 коп., хотя имею
возможность уплатить эти деньги в Питере через боткинского поверенного, но,
право, это много шуму из ничего. Не продается ли какой из драгоценных
камней, как Вы их величаете.
Сегодня утром, по получении Вашего и заграничного письма, написал
стихотворение, которое прилагаю на цензуру {*}.
Жена нашла в газетах смерть Мстислава Викт. Прахова, уж не поэт ли?
Оба мы и Александр Иванович {5}, ныне уехавший в воронежскую деревню,
усердно Вам кланяемся. Пожалуйста, поменьше мыкайтесь и почаще радуйте
строками.
Ваш А. Шеншин.
{* Далекий друг, пойми мои страданья {6},
Ты мне прости болезненный мой крик,
С тобой цветут в душе воспоминанья,
И дорожить тобой я не отвык,
Кто скажет нам, что жить мы не умели,
Бездушные и праздные умы,
Что в нас добро и нежность не горели
И красотой не жертвовали мы.
Где ж это все? Еще душа пылает,
По-прежнему готова мир обнять.
Напрасный жар. Никто не понимает.
Воскреснут звуки и замрут опять.
Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет, уходя.
28 января 1879
4-й куплет
Одна лишь ты. Высокое волненье
Издалека мне голос твой принес.
В ланитах кровь и в сердце вдохновенье.
Прочь этот сон, в нем слишком много слез!}
В. С. СОЛОВЬЕВУ
64
Московско-Курской ж. дор.
станция Будановка.
Марта 14 <1881 г.>.
Душевноуважаемый Владимир Сергеевич.
Приношу Вам мою живейшую благодарность за оба письма, хотя первое было
мною, как это часто у нас бывает, получено с нарочным, отвезшим мое второе.
- Благодарю Вас за дорогой подарок "Крит<ики> Отвлеч<енных> начал" {1}. В
настоящее время наслаждаюсь этим прекрасным плодом Ваших многоразличных
трудов и на досуге читаю его очень, по моим духовным силам, медленно, но не
без толку. - И вообразите, все время браню Вас умственно, приговаривая,
неужели такой умница может быть до того слеп, что воображает, что наша
непочатая университетская молодежь или заурядная публика поймут тут хоть две
строки рядом. Ведь это для них арабская азбука. Повторяю: я в восхищении от
Вашей книги и, главное, от ее критической стороны. - Видали Вы, как торговцы
хлебом печеным, икрой, говядиной - самым острым ножом отрезают кусок. Как
аппетитно выходит. Таков Ваш Diserimen rerum {Анализ вещей (лат.).}. Просто
загляденье.
Спешу захватить Вас этим письмом на месте. Мне уже представляется, что
Вы уезжаете и Вас не отыщешь. А между тем после Святой Вы собираетесь быть
всюду. - Не удивляйтесь же, что я напоминаю Вашему, свойственному, как Вы
говорите, летам Вашим легкомыслию, данное мне обещание заехать ко мне на
Будановку.
Оставив в стороне высокий умственный интерес, связанный для меня с
Вашей личностью, я имею некоторые исторические права на Вашу любезность. Я
не только был однокашником по слов<есному> фак<ультету> с Вашим отцом {2},
но он не один раз ссужал меня деньгами взаймы - будучи юношей толковым и
нравственным, тогда как я был его антиподом. Что касается до Романовых {3},
то я исконный приятель всего их дома, начиная с Вашего деда Владимира
Павловича и кончая теткой Александрой Львовной Бржеской, с которой по сей
день в переписке. Итак, ein Mann, ein Wort {дал слово - держи (нем.).}. При
свидании сделаем общими силами; что можно, над "Фаустом", которого издавать
в настоящее время ни к селу, ни к городу. - Но не забывайте разницы между
30-летним и 60-летним человеком. Вот объяснение моей торопливости. Жажду
услыхать Ваше суждение о труде Толстого. Через посредство Вашей
категорической головы - я бы хоть услыхал, что это такое. А то я ума не
приложу. Если это просто критика известного текста и учения, - я ничего не
говорю. Но если это этика - дидактика ad usum delphini {Здесь: бесцельная,
никчемная (лат.).}, практическое руководство ничего не делать, то, право,
мы, русские, менее всего нуждаемся в такой рекомендации. Вообще все наши
страдания имеют один источник, мы не хотим ничего знать, а только
приказывать в видах благодеяния. И вот и благодетельствуем всех
цареубийством, общинным владением, насильственным улучшением быта, не
замечая, что только те благодетельствуют, которые, стоя на острове среди
потока наших благодеяний, с ним не соприкасаются (купцы, мещане, дворовые).
Но ведь если дать свободу силе вещей (которая в конце концов одолеет), то
что же станут делать благодетели? Ведь им надо жить и веселиться на счет
облагодетельствованных
Главное и главнейшее: напишите хоть, около какого времени Вас
поджидать. Кроме 12 мая - я все время буду дома.
Искренний Ваш почитатель А. Шеншин.
65
Московско-Курской ж. д.
станция Коренная Пустынь.
14 апреля <1883 г.>.
Давненько получил я, дорогой Владимир Сергеевич, Ваш милый фонтанчик и,
окруженный со всех сторон полой водой, не собрался отвечать Вам, а сказать
хочется много, и не знаю, с чего начать.
1-е
Среди долины ровныя. Нет:
Среди разлива страшного
Внезапно получил
Я телеграмму краткую."
"У вас ли Соловьев,
Скажите, что он нужен нам,
Что ждем его сейчас".
Конечно, я отвечал, что Соловьева нет, и поэтому даже теперь
сомневаюсь, попадет ли своевременно это письмо в Ваши руки. Утешаюсь мыслью,
что добрые души Ваших домашних сжалятся и перешлют эту хартию к Вам.
2-е. Я считаю себя до того Вам близким, что могу говорить вещи, о
которых следует молчать. Вы мне дороги не только по уму и образованию, но
гораздо более сверх того, - что бог сотворил Вас настоящим джентльменом до
мозга костей. В Вас нет того вахлачества и лени, которой мы, русские, olemus
{пахнем (лат.).}. Когда я вижу эти тихие и ясные черты, мне становится
легко, как ласточке под окном. Sapienti sat {Знающему - довольно и этого
(лат.).}.
3-е. Я на всех парах работаю над Горацием, и дело весьма спорится. Я
так боялся эпод - по причине их формы, но теперь они у меня все за спиной.
Ночь была, и в небесах блистала луна озаренных
Между мельчайших огней,
Как великих богов оскорбить ты готовая силу
Вторила клятве моей и т. д.
Теперь я зарылся по уши в прекраснейших сатирах поэта.
Это образец языка, практического ума, тонкости, словом, прелесть.
Конечно, перевожу буквально. Но работы много. Надо готовиться. Так
много на каждом шагу подробностей, без которых ничего понять невозможно. Бью
на то, чтобы иметь радость зимой отлично издать всего Горация с
примечаниями, вновь пересмотренного. Он ужасно криво пишет, а это я только и
ценю в поэте и терпеть не могу прямолинейных. Написал целых три новых
стихотворения, которые оставлю до Вашего приезда. Читал Вашу прекрасную
статью о церковных толкованиях среди граждан.
Извините, не хочу справляться о заглавии.
4-е. Попадался ли Вам в 25 мартовского "Нового Времени" разбор моих
виршей, - кого бы Вы думали? - Буренина {1}.
И разбор мастерской, по-моему. В такой тесной рамке он растузил дураков
на славу и указал на главнейшие черты моей музы. Видно, что человек тонко
понимает дело, хотя не могу понять, как тут же он восхищается прямолинейным
Некрасовым? Бог с ними и со всей нашей интеллигенцией мужицкой, но
удивительно, что Катков {2}, у которого я так много печатал, хоть бы пикнул.
5-е и главное. 10-го июня я выезжаю и возвращаюсь домой 14-го или 15 с
Боратынской, если она сдержит слово. - Итак, соображайтесь с этим; но,
главное, не обманите наших с женой горячих ожиданий. - Попросите брата или
милую сестричку черкнуть мне 2 слова, коли бог почтовый наложил запрет на
Вашу чернильницу. И адрес, адрес, адрес. Это одна из, нет - не из, а просто
одна Ваша пята Ахилла. У меня всегда адрес печатный, а при перемене места
все-таки адрес. А то: Гумбольту в Европе. - Буду ждать хоть звука с Вашей
стороны.
Наши праздничные и будничные приветствия всем дорогим Вам.
Преданный Вам
А. Шеншин.
Не прослышите ли у Вольфа, как идут мои книги.
66
Московско-Курской ж. д.
станция Коренная Пустынь.
26 июля 1889 г.
Милейший наш и дорогой
Владимир Сергеевич.
Так как, по случаю именин, лошадей приходилось посылать, рассчитывая на
гостей, а не на письма, то выпущенная Вами чистая и прелестная голубица, в
виде письма, задерживаемая уходом в два часа дня почтмейстера Коренной
станции, по причине ее заказа (?), только вчера принесла нам свою миртовую
ветку {1}.
Так как Мария Петровна действительно тронута Вашим добрым приветом и с
достаточной поспешностью не находит слов благодарить Вас, то я, чувствуя и
себя в этом отношении не богаче ее, только надеюсь на Вашу замечательную
чуткость и уверен, что Вы прочтете эти слова между строками.
Я запрашивал о Вас у Михаила Сергеевича {2}, но ответа не получил, и
душевно радуюсь, что, по крайней мере, знаю теперь, где Вы.
Марциал рассказывает про кривого пьяницу, которому доктор запрещает
пить, щадя последний больной глаз. Но этот пьяница требует вина и пьет,
чтобы проститься с глазом. Не таково ли с Вашей стороны отдохновение,
предоставляемое симпатическим нервам? Конечно, Вы принадлежите к тем редким
исключениям, которые ничего незначительного написать не могут.
Как я рад, что вы перевели Канта {3}. Это была Ваша священная
обязанность, и я первый покупатель Вашего несомненно превосходного перевода.
Хотя значение д_у_х_о_в_н_о_й т_е_л_е_с_н_о_с_т_и должно раскрыться в конце
статьи, но и в том смысле, в каком я понимаю это счастливое выражение, оно
мне чрезвычайно нравится {4}. Я понимаю слово д_у_х_о_в_н_ы_й в смысле не
умопостигаемого, а насущного опытного характера, и, конечно, видимым его
выражением, телесностью будет красота, меняющая лик свой с переменой
характера. Красавец пьяный Силен не похож на Дориду у Геркулеса. Отнимите
это тело у духовности, и Вы ее ничем не очертите.
Об упреках со стороны иезуитов в мистицизме судить не могу, так как
этого не понимаю со стороны христианина, как не понимаю жреца Озириса,
обвиняющего в мистицизме служителя Цереры или Цибелы. Конечно, будучи
русским с головы до ног, я тем не менее радуюсь смертельному удару
славянофильству. Как будто бы нельзя быть русским, не нарядившись пляшущей
козой.
Не знаю, прочли ли Вы прекрасную брошюру К. Н. Леонтьева: "Народная
политика как орудие революции". Чрезвычайно тонко и умно.
Зная Ваше отвращение к письмам, прошу Вас продолжать коснеть в
граммафобии, что в случае крайности не удержит меня от письма к Вам.
Работаю над Марциалом и над своими записками понемногу, и будем ждать
все, в том числе и Екатерина Владимировна, возможности приветствовать Вас на
Плющихе.
Позвольте до личного свидания заочно от души
обнять Вас преданному
А. Шеншину {5}.
67
Московско-Курской ж. д.
8 июля 1892 г.
станция Коренная Пустынь.
Дорогой Владимир Сергеевич.
Юрий Николаевич {1} смутил нас вестью, что, собравшись в Воробьевку, Вы
изменили свое намерение. С Вашей легкой руки в нынешнем году Воробьевка
представляет, по отношению к гостям, довольно разноцветный калейдоскоп, в
котором точно по взаимному условию лица сменяются другими. Как ни досадно
это в известном отношении, так как не дозволяет приглядеться к приезжему,
тем не менее такое мелькание на нашем горизонте является хотя бы и
нежелательным <но> фактом. Так, например, день Святой Ольги уносит
завтрашний день от нас Страхова к его имениннице в Киев. Зато две Ольги, т.
е. Иост и Галахова {2}, обещают прибыть к 22-му {3}, чтобы вместе с нами
поклониться Вам. Мария Петровна просит прибавить, что помещение Ваше будет
Вас ожидать. Уступаю перо более опытной руке и дружески жму Вам руку
Ваш старый А. Шеншин.
Как я рад, что Екатерина Владимировна исправила мой недосмотр и
указала, что к 15 следует поздравить Вас с днем ангела. Исполняю это с тем
большим удовольствием, что знаю, что ангел Ваш - чистый, вдохновенный и
добрый гений.
68
Московско-Курской ж. д.
10 июля 1892 г.
станция Коренная Пустынь.
Дорогой Владимир Сергеевич.
Юрий Николаевич нудит меня к плеоназму ввиду моего напоминания Вам о
22-м, тогда как Вы сами хорошо знаете, что такое напоминание есть только
крайний наскок на Вашу нерешительность. А что мы все ждем Вас ежедневно с
распростертыми объятиями к Юрию Николаевичу во флигель, - об <этом> говорить
считаю излишним.
Преданный и признательный
Вам
А. Шеншин.
<Приписки Ю. Говорухи-Отрока: Новое классическое изречение Аф. Аф.,
произнесенное им с большою горячностью и даже перекрестившись: "Благодарю
тебя, господи, за то, что я язычник" {1}.
Ю. Г.
Сейчас мы читали с А. А. поэму Фофанова. Герой кончает самоубийством,
вот слова:
Он умер, он без чувств упал... т. е. сперва умер, а потом упал без
чувств. Это уже мера всему>.
Я. П. ПОЛОНСКОМУ
69
Мая 31 <1846 г.>.
Любезный друг Яков Петрович!
Видишь ли, что я гораздо добрее до тебя, нежели ты до меня. Во-первых,
я помню очень хорошо, как зовут Вашу Безалаберность, а во-вторых, не терзаю
глаз твоих таким письмом, каким ты это сделал сейчас со мной, так как письмо
твое только что сейчас дошло до меня. Что тебе сказать. Во-первых, чтобы ты
не представлял меня себе иначе, нежели я в самом деле есть, скажу тебе, что
я живу в Елисаветграде, корнет кирасирского Военного Ордена полка,
прикомандирован к корпусному штабу, для исправления должности старшего
адъютанта.
Живу себе понемножку. Воображаю, как ужасно поражает твой поэтический
слух это прозаическое слово "понемножку". Но что же делать, друг, не век же
страдать выдуманными страданиями и сидеть без свечки, топлива или, как
пишешь ты, моря меня со смеху, без халата, все это хорошо в воображении, а
на деле очень скверно. Меня одни любят, другие терпят, а я - да что до
этого. Я не делаю больших притязаний на человека, следовательно, остальное
меня мало занимает. Иногда еще пишу. Ты говоришь, что делает Гораций? -
отвечаю: первая книга докончена недавно, точно так же добросовестно, как и
начата. Ты спросишь, отчего же ее нет в печати. Я скажу, что по причине
весьма естественной: надо прежде купить верховую да пару упряжных лошадей. А
у поэтов в каких веках бывали деньги? Если читаешь "Отечественные", то,
верно, встречаешь иногда меня там {1}. Спасибо за присылку стихов. Благодарю
Вас за билет, а за старанье вдвое. Но во всяком случае: "Вижу ль, я как во
храме", "Вызов", "Мраморное сердце", "Последний разговор" - все это очень
милые пьесы {2}, озна 
| |
| Просмотров: 501 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры