| Главная » Книги |
Фет Афанасий Афанасьевич - Письма, Страница 3
Фет Афанасий Афанасьевич - Письмаjustify">
10
Через полустанцию
Еропкино.
5 марта <1873 г.>
L'Homme - femrae {1}
Рисунок добросовестно снят с такого же в протоколе мирового судьи от 4
марта, т. е. вчерашнего, и изображает явственные следы веревки петлей на
правом стегне обвинительницы Серегиной в самоуправстве над нею купеческого
сына Евсеева при помощи двух его артельщиков - Минаева и неизвестного,
скрывшегося. Сергеева. Зазвала меня их кухарка Алексеева в кухню пить чай.
После 3 чашки вошел Евсеев и ударил меня по щеке, а затем при помощи 2
артельщиков повалил на пол, причем Минаев сел мне на голову и зажал рот, а
другой бил по обнаженному телу веревкой, как собаку. Вошел брат Евсеева и
словами "что вы делаете" - разогнал их. Я вырвалась и убежала. Обвиняемые.
Мы ее не видали и не знаем, но можем представить доказательства и
свидетелей, что ее 19 февраля бил муж до того, что мать ее бегала за помощью
к сельскому старосте, а она говорит, что мы били 18 февр. Свидетельница
Алексеева кричит и прославляет свою непорочность: Могу сейчас присягу
принять - не звала и не видала Серегиной. Я всем известна. Судья: Оставьте
Ваши добродетели и не кричите, иначе штраф, а при неимении денег арест. Вы
ничего не видали? Алексеева: Как же мне видеть, у меня хозяйка родила.
Судья. Довольно. Алексеева выходит из камеры в переднюю; слышен шум. Судья:
Что такое? Письмоводитель: Она так пьяна, что упала в обморок. Судья: Вы
являетесь на суд в нетрезвом до безобразия виде. Алексеева: Это я табачку
понюхала, и голова закружилась. А то я ни в одном глазе. (Падает - как у
Данте в Div. Com. падает труп.) Судья: Вынесите ее вон! - Свидетель
Алексеев, вы видели, как Сергеев бил жену? Алексеев: Видел: он стал бить ее
на печи, когда я 19 пришел к ним ночевать. Я хотел бежать из избы. Тогда
Сергеев стащил жену с печки и, обмотав ее косы около столбика кровати, хотел
бить, но я, пожалев малых детей, отнял ее, и мы все легли спать. Судья:
Сергеева! за что вас бил муж? Сергеева: Все допытывался, за что меня били
купцы, а я не знаю! Судья: Свидетель Иванов! не видали вы 18-го Сергееву
после побоев? Иванов: Не видал, но бабы в людской мне сказывали, что
Сергеева из кухни прибежала простоволосая и ее в кухне захватили. Судья: Что
значит захватили? Иванов: Не знаю, и более ничего не знаю. Сельский
староста: За мной прибегала мать Сергеевой после обеда; говорит, бьет.
Судья: Не угодно ли миром? Евсеев: Так как мы никакой причины за собой не
знаем, так не из чего мириться. Судья: Так как доказано, что Сергеева не
только была в кухне, но прибежала оттуда простоволосая и муж бил ее руками
одетую, а следы веревки, по голому, несомненны и притом в направлении, при
котором бивший стоял в головах, а не в ногах битой, и ergo {следовательно
(лат.).} один не мог и держать и бить, а ничто не заставляет думать, чтобы
Сергеев бил жену при чужой помощи и веревкой, то считает самоуправство
Евсеевых доказанным и решил: Евсеева в кутузку во Мценск на 2, а Минаева на
1 месяц. Помириться можно всегда - а апеллировать в продолжение 2 недель.
Алексееву за появление в публичном месте пьяной на 3 дня в кутузку,
безапелляционно, но с правом кассации, т. е. отсиди и жалуйся. - Через час
письмоводитель заявляет: Торжество Вакха! Все пьяны и L'Homme - Fernme
явились из кабака заявить, мировую. Принята в камеру одна трезвая Сергеева,
а прочим сказано: как судья Вас увидит, так в кутузку.
(Занавес падает навеки)
и рисунки идут в архив.
---
Душевно радуюсь, любезнейший Иван Сергеевич, что судьба послала Вашим
взорам более изящные пейзажи, чем сдаваемый мною в архив. Das schone
{Прекрасное (нем.).} в обширном смысле единственное окно, через которое der
grosse Weltgeist {Великий мировой дух (нем.).} смотрится в человека.
Мессонье,2 бесспорно, великий мастер, но где идеал? Он, как видно, нашим
современникам не под силу. Я даже платоновской идеи не вижу и вижу к ней
стремление только у немцев. Не вещь дорога, а ее первообраз. Великое Вам
спасибо за указание на Leconte de Lisles, которого я уже выписал. Я Вам
слепо верю и деду наслаждения. Я разверну книгу в трех местах и прочту по
одному первому стиху. Если есть: "mit der Truhe in's Haus" {С приданым в дом
(нем.).} ладно, а нет - ламартиновщина и т. д., это мне не по нутру. Я
старый оригинал и не знаю выше наших поэтов: в мире нет. "Для бе-ре-гов"
{4}. Это бесконечная линия - усыпанная гравием, словом - Средиземное море.
Или:
Русалка _плы-ла_ по реке голубой,
Озаряема _полной_ луной {5}.
Ведь это черти!! Правда, это есть у Гете, да много ли их! - "Moi non
plus, je n'ai pas recu lettre de mon oncle et, puisqu'il ne m'ecrit pas,
cela veut dire, qu'il ne tient pas beaucoup a savoir ce que je fais" {Я
также не получил письма от дяди, а раз он мне не пишет - это означает, что
он не очень стремится знать, как я поживаю (фр.).}. - Это, изволите видеть,
Петя изволит так выражаться своему надзирателю на вопрос, почему он целый
месяц не писал ко мне. А мы с женой души наши распяли за этого ребенка. Да
уж и задам же я ему ходу. - Дети - это беда, да и только. Гоголь прав,
говоря, что мерзость всякий человек, а тут мерзость im Werden; {в
становлении (нем.).} как это красиво!! Покупка Долгого - как мокрое горит.
{6} Документы не в порядке, а мне огромный убыток. Но это до другого раза.
Спешу отсылкой почты. Жена Вам усердно кланяется.
Ваш Фет.
11
Через полустанцию
Еропкино.
Московско-Курской железной
дороги.
<Середина июня 1873 г.>
Не только по участию, но и приличию обращаюсь прежде всего к Вашей
бедной коленке, которой тем более сочувствую, что страдаю таким же недугом с
весны. Надо бы и мне в овчую купель, но человека не имам {1}. Натыкаюсь и я
беспрестанно на больную ногу и пришел к убеждению, что нога больна не от
натыканий, а натыкания от того, что нога не фунгирует как надо. - Было
время, любезнейший Иван Сергеевич! когда Вы говорили мне, что поэт должен
быть превыше всего - и я внимал Вам и поучался. Хотя слова эти с большей
справедливостью могут относиться к философу или, лучше, к человеку
всестороннего миросозерцания, если это не так страшно, как слово "философ".
_Суть человека неизменна_. Вашу суть я знаю с 1854 года, т. е. 19 лет, и
постоянно дорожил ею, какова она ни есть. Я никогда не позволю себе
несправедливости назвать хорошего, талантливого, доброго человека
противуположными эпитетами только из-за личного каприза. - Литература - да к
тому же современная, не к ночи будь помянута! даже со времени Афанасия
Великого {2} носит в себе ужасное зло, порождая Weltverbesserer{радетелей о
благе мира (нем.).}'ов. Она вечно порывается быть носительницей чего-то! Но
оставим литературу и обратимся к моей Wenigkeit {ничтожности (нем.).}.
Положа руку на сердце, оглянитесь на все 19 лет и поищите моей вины перед
Вами. Если я высказывал и иногда (или как выразился покойный Ник. Толстой:
скорей всегда) гиперболически мои мнения, то "таков, Фелица, я развратен".
Думаю, что и Вы не скупились на гиперболы. - Согласен, что такое
laisser-aller {Здесь: попустительство (фр.).} не свойственно: quibus ista
equus et pater et res, {тем, кому - и конь, и отец, и занятие (лат.).} по
словам Горация; но der schrecklichste кружок in seinem Wahn, {букв.: самое
ужасное... в своем безумии (нем.).} приносит и не то {3}. Для одних Юлиан
чудовище, для других великий человек и философ. Все это - чтобы сказать, что
я чист перед Вами и что Ваша личность не может не интересовать меня, до
такой степени, что во время Вашей болезни я чуть не уехал к Вам в Париж. -
Это факт. Но рядом другой факт: моя личность может не интересовать Вас, по
пословице "насильно мил не будешь". - Если Вы мне не вышлете Вашего адреса,
то мне ео ipso {тем самым (лат.).} некуда будет писать. К чему же,
спрашивается, нужно говорить человеку, что, мол, подаю тебе милостыню в виде
письма, и подчеркивать, что даю корку хлеба только потому, что корки за
излишком гниют и девать их некуда? Здесь не место рассматривать
последовательность лиры, эпоса и драмы. Довольно того, что наша переписка
вступила в эпический период, и на этот раз я оказываюсь таким богачом, что
надо быть щедрым, чтобы указать на все. Заплатил я за Poemes barbares {4} 3
руб., прочел их в один день от доски до доски - и это уже сильно говорит в
их пользу. Видно, что французик понюхал Шопенгауэра, в этом я убежден!
Два-три крошечных стихотворения прекрасны и выдержаны. Но все поэмы
напыщенны, _поэзия от чужой поэзии_, да еще и не искренной. Свое тут только
живописный язык, доля фантазии, без чувства меры и огромный мыльный пузырь.
Где нет наивности, нет искусства. Вот почему так ценят Вашего Ван дер Неера
{5}.
Перехожу к прозе покупки Долгого. Дело у нас было уже слажено с осени с
Николаем Сергеевичем на честном слове и очень просто: я плачу 85 руб. за
наличную десятину. Цена, по безобразной фигуре имения и отсутствию усадьбы -
громадная. Я покупал большую часть для своих жеребят. Такова была моя
фантазия. Но тут втерся к весне прикащик, кажется из колена Левина, и в
минуту совершения купчей, когда наши 55 тысяч были вынуты из помещений и
приготовлены, вставил такие новые условия, - на которые я прямо сказал нет,
и поверенный уехал, к немалой моей досаде в ту минуту и к великой радости в
настоящем. На днях я смотрел исток Оки. Очки княгини Щербатовой. 38 десятин
дубового леску. Фигура земли великолепная, в 3 верстах от ст. железной
дороги Малоархангельск - по 70 руб. десятина, земля 1-й сорт! - и я не купил
- ибо не хочу хлопотать, поминая ответ Деоклетиана Максимилиану: "Если бы ты
видел мою капусту - не звал бы меня на службу". Заметьте, что я брался найти
покупщиков на Алексеевку или клок Сычей по той же цене. Теперь все это
рушилось, и не по моей вине. Теперь я не дал бы и 70 руб. за десятину. 25
утром жду Петю {6} на вакации с французом Pignat, которого мне
рекомендовали, но которого я еще в глаза не видал. - Но дела Пети идут пока
хорошо, и я, кроме удовольствия, ничего не получаю за свои о нем хлопоты.
Вздумал было он покобениться - я его прихлопнул, и теперь он опять на
отличной дороге послушания и уважения к старшим. Учится он выше всяких хвал.
Еще 2 года, и он поступит в 8-й класс = универ. 1 курсу. - В апреле я
похитил буквально из пансиона свою племянницу Ольгу Шеншину, и теперь она
живет у нас, а в настоящий момент с женой моей находится в _Славянске_ -
купаться от золотухи, которая ее, бедную, т. е. Олю, преследует.
Сию минуту уронил крышку тяжелого железного сундука на безымянный палец
левой руки, и дело очень некрасиво. Бог с ним с ногтем, лишь бы хуже не
было. - Засуетят так, что не знаешь, куда вертеться. На этом даже слове
вызвали к солдатке, у которой муж весной утонул. - Насколько мне легко с
Петрушей Борисовым, настолько тяжело с Олей Шеншиной. Добрая и недурная
собой девочка, но крайне неспособная. Болтает по-французски и по-немецки - и
только, от книги отвращение - потому что ей всякая последовательная мысль не
в подъем тяжела, а девочке 14 лет. Беда, да и только!
Хлопочу, чтобы Петруше за отца дали земельки на Кавказе {7}. Великий
князь {8} приказал ему напоминать об этом. Отпустил жену, Олю и гувернантку
в Славянск, обещали писать на другой день, а вот неделя, а ни строки. Завтра
пошлю телеграмму. Вас, по слухам, ожидали здесь в июле, но оказывается - не
всякому слуху верь. В половине сентября выборы судей. Буду ли судьей 3-е
трехлетие, не известно. Буду ли в ноябре в Питере, не знаю.
На днях министр внутр. дел наконец-то разрешил постройку моей больницы,
и m-me Якушкина подарила мне под нее 4 десятины земли особнячком.
Слышал я о постройке Вами в Спасском богадельни. Дело хорошее, если оно
прочно поставлено. - 12-го каждого месяца я бываю на съезде во Мценске, и
если Вы пожелаете осенью, при продаже хлеба, быть вкладчиком нашей больницы
сифилитической, то поручите Вашему поверенному передать мне пожертвованное.
Теперь сенная уборка, и староста глуп до святости. Все сделано гадко и
медленно. Думаю 2-го, если палец пустит, в Славянск, где, говорят, собака
сходит с ума от количества куропаток и стрепетов. Позвольте же пожелать Вам
всего хорошего, начиная с здоровья.
Искренно преданный Вам А. Фет.
12
12 января <1875 г.>.
Милостивый Государь Иван Сергеевич!
Смело можете читать мое письмо. Благовоспитание d'un enfant de bonne
maison {ребенка из хорошего дома (фр.).} застраховывает от оскорблений с
моей стороны. Вы правы. Последнее письмо Ваше окончательно меня изумило. -
Мы знаем, что Л. Толстой не поступится ни для кого своим убеждением. Я
только что от него и, вопреки его совету, все-таки отвечаю на письмо Ваше.
До сих пор я, в наших прениях, только защищался от резких нападок.
Теперь я вынужден говорить о Вас. Сошлись мы с Вами вследствие тожества не
социальных, а художественных инстинктов. Вы знаете, как я дорожил в Вас этим
качеством, упрямо закрывая глаза перед другими. В прошлом году вы написали,
что Вам надоели эстетические тонкости и ео ipso оставили меня лицом к лицу с
несимпатичной для меня стороной Вашей. На этом слове следовало мне
прекратить с Вами переписку и всякую солидарность. Но мне было жаль
прекрасного прошлого - в этом моя вина. Я никогда ничего не говорил про Вас
за глаза, чего не сказал бы в глаза. Я не способен сказать той бессмыслицы,
какую мне приписали. Но дело не обо мне, а об Вас и несимпатичном для меня
качестве. - На него, в свое время, метко указано нежно любившим Вас дядей
Николаем Николаевичем. Это крайняя избалованность и необузданный эгоизм.
Перехожу к фактам. Добиваясь, между прочим, славы остряка, Вы распустили:
"брыкни, коль мог" - не помыслив, что отнимаете у труженика переводчика
_насущный хлеб_ {1}. Mais, le rois s'amuse {король забавляется (фр.).} -
стоит ли думать о бедняке. Вы окаменили нас брошенной в лицо Толстому ничем
не заслуженной дерзостью {2} - и когда я в Спасском заикнулся просить Вас о
человеческом окончании этого дела, Вы зажали мне рот детски капризным
криком, которого я, все по той же симпатии к художнику, наслушался от Вас
вдоволь. Вы сами знаете, насколько наши отношения пострадали от невозможной
катастрофы с дядей Николаем Николаевичем. И тут голос мой замолк перед Вашим
эгоистичным капризом. - Из-за Ваших денег я принял вызов Павлова за
французскую телеграмму. Только
сочинить примирительную статью. Я выслал Вам деньги. Вы и спасибо мне не
сказали, точно гладиатору, обязанному драться не за Вашу честь, а даже за
Ваше удобство или удовольствие. - Это невероятно, - но свидетели этому живы.
Удивительно ли, что Вы, в последний раз во Мценске, не говорю при дамах, а
при Петруше Борисове дозволили себе отвернуться от моей неоконченной речи и
обратиться в сторону, что изумило мальчика, воспитанного в законах приличия.
Мальчик не изумился бы, если бы знал, что это у Вас в обычае, что Вы
когда-то просидели целый вечер спиной к его матери, а затем к Ковалевской. С
тех пор, как на мои замечания о Дыме Вы отвечали мне дерзостью, я замолчал о
Ваших писаниях; это не помешало Вам продолжать бранить меня в лицо как
поэта. Необходимо припомнить, что после катастрофы с Толстым последний
энергически просил меня не упоминать Вашего имени при нем. Но, зная Вас в
сущности за хорошего человека, я не поддался Толстому, и он отвернулся от
меня. - Я подумал: "отворачивайся - я ничего худого не сделал и не хотел
тебя обидеть". Однажды, делая сначала вид, что не замечает меня в
театральном маскараде, Толстой вдруг подошел ко мне и сказал: "Нет, на Вас
сердиться нельзя" - и протянул мне руку. С той поры мы снова разговаривали с
ним о Вас, без всякого раздражения. Последняя выходка Ваша capo d'opera
{вершина всего (фр.).}. Вместо того, чтобы прекратить неприятную переписку,
Вы вышли с голословным обвинением, кроме одного выражения: "_страсть к
преувеличению_", а затем опять и _прочие привычки_ (читай: позорные). Как
это определительно и верно! Какие это привычки (позорные)? Оказывается: ни
единой. Позволяю Вам все их пропечатать на всех диалектах. Что касается
гипербол, то ни один психолог не признал Гамлета лгуном за его 40.000
братьев. В последнем письме торжествует Ваша метода диспутов. Вам указывают
на разительный пример Вашей невоздержанности на оскорбления, а Вы пишете об
уважении к Толстому и в доказательство воздержанности дозволяете себе
инсинуацию о людях, достойных быть забросанными грязью. Как это любезно,
справедливо и, главное, логично! Прочитав Ваши 2 последних письма ко мне,
Толстой сказал: "Понимаю: Шеншин говорит, что Тургенев говорит, что
Полонский говорит, что Маркевич говорит, будто Фет говорит, что Тургенев
говорит. - Как подымать такую сплетню?" Вы подняли ее не потому, что
поверили ей. Вы слишком хорошо знаете, что я не способен - сказать такой
глупости, как _жажда в Сибирь_. На такие умные слова у меня мозгу не хватит
{3}. Но Вам нужно было: людей посмотреть - себя показать, как Вы это делали
всю жизнь. Вы могли бы прогнать старика дядю, не обижая его. Вы могли бы
разойтись с Толстым, со мною и вообще с человеком из противуположного
лагеря, не меряясь обидами, но это значило бы, что действительно боишься
руки замарать. Нечего церемониться с человеком, стоящим, по смыслу статьи
Тютчева "Россия и революция", в противуположном с нами лагере. Мы, начиная с
самого Тютчева, считаем наших противников заблуждающимися; они нас ругают
подлецами. - Таков дух самого лагеря. Не один дядя Николай Николаевич
признал в Вас избалованного, M-me Viardot не раз обзывала Вас, при мне, un
Sauvage {дикарь (фр.).}. В ее дружеской шутке скрыта глубокая правда. Я
просто боюсь Вас, ибо считаю способным написать дерзость, забыв, что мы 25
лет были приятелями, что мы оба одной ногой в могиле и что браниться или, по
выражению петербургских литераторов, заушаться можно в крайнем случае лицом
к лицу, а не на 3000-верстном расстоянии. - Как жаль, что Вы нагнулись
подымать эту сплетню и вынудили настоящее объяснение. Раскланиваясь
навсегда, я все-таки не смешиваю милого, талантливого автора "Записок
охотника" с формой enfant terrible {ужасный ребенок (фр.).}, в которую
отлили последнего неблагоприятные, в воспитательном отношении, условия
жизни. Страсть вещь естественная и законная, но нельзя в искусственном
обществе все соизмерять ею и оправдывать. Выйдут уходы за Инсаровыми да
Базаровыми, т. е. выйдет, по меткому, хотя не совсем деликатному сравнению
некоего критика: собачья свадьба. Кроме каждого из нас, есть еще чужие
личности, и благовоспитание требует к ним хотя отрицательной вежливости.
Dixi. - Думайте что хотите, но не беспокойтесь отвечать.
С истинным почтением имею честь быть
Милостивый Государь
Вашим покорнейшим слугой
А. Шеншин.
Л. И. ТОЛСТОМУ
13
8 мая <1858>.
Каждый день поджидал я, добрейший Лев Николаевич, возможности написать
Вам в письме новое стихотворение, но их до сих пор нет как нет. <...>
Погода поправляется, и мы поджидаем приезда Тургенева, хотя, зная его,
я не слишком-то отдаюсь на этот счет мечтам.
Напишите мне, где Николай Николаич {1}. Если он переехал уже в наши
страны, то я его тотчас же найду верхом на закубанке и затащу к нам. Что
касается до Вас, то без Тургенева мечта увидать Вас в нашей Палестине - пуф.
Если бы высчитывать все поклоны, которые посылают Вам наши дамы, то
вышло бы вроде поминанья или солдатского письма, потому что и сестра, и
жена, и зять {2} просят поклониться особенно.
Что касается до меня, то я сильно желал бы пожать Вашу руку и
перекинуться словами безумия: Die Worte des Warms. Только они мне дороги и
милы.
Недавно получил я письмо из Парижа от Полонского, в котором он у меня
просит "Антония" для журнала, имеющего издаваться с 59-го года января, под
редакцией, насколько я понял, Полонского, Григорьева и Кушелева-Безбородко.
Имя журнала "Русское слово" . Но так как у меня в мозгу опять муза, то я
отвечал, что до поры не мог сказать "Да". Где будет раздаваться "Русское
слово" - не имею ни малейшего понятия.
Будьте здоровы Вы, милейший Лев Николаевич, и если тетушка Ваша уже с
Вами, то передайте ей мой усерднейший и симпатичнейший поклон.
Жму Вашу руку.
Душевно преданный Вам А. Фет.
8 мая.
14
2 февраля <1860>.
Любезный граф и ментор!
Как сердечно обрадовался я, когда от Сергея Николаевича узнал, что Вы
снова принялись за "Казаков". Язык мой слаб для того, чтоб вызвать Вас на
Вашу прежнюю писательскую сочинительскую стезю, но не Вам одному, а всем я
говорю, что верю в Ваши силы. Вы многого от себя требуете и дадите так
многое. Дай бог Вам. Звать Вас в Москву не хочу; незачем, - а пишите,
работайте при тихой лампаде, и да благо Вам будет.
А я люблю ловкие вещи, а если Вы скажете, что ночь в "Двух гусарах"
вздор, то скажете несуразность. Этот стоячий пруд так и стоит в этой лунной
ночи.
Сегодня у нас обедает Григорович, а вчера обедал Раевский {1}. Хочется
мне притащить этого юношу к Вам поближе.
Напишите слова два, если найдете свободную минутку. И тетеньке не
забудьте передать земной поклон наш с женою. Жму Вашу гимнастическую руку.
Преданный Вам А. Фет.
15
Степановка, 2 мая <1861 г.>.
Хотя и придется дня два ждать этому письму отправки, но зато я не могу
ждать, дорогой Лев Николаевич, и не поблагодарить Вас за все, за все. - Нет!
- воскликнул я, - воспитание великое дело, и мальчиков должно пороть под
латинской грамматикой. Этим пороньем пропороть и мозг и все жилы.
Мари, которая в настоящую минуту сидит у меня в кабинете, между тем как
степановская луна смотрит в окно (Вы еще не видали степановской луны - стоит
посмотреть - _своя_), Мари говорит, что не благодарила Вас за Вашу
обязательную любезность - ну это ее дело. Зато я не буду так нем, и мое
восклицание о тонкости чувств вовсе не относится к Вашей поездке из Москвы
до Тулы, а насчет бюста - дорогого и вечно близкого мне русского человека
{1}.
Экая милая, экая человеческая натура. На этом останавливаюсь и не
нахожу эпитетов, потому что к какой европейской личности ни приложу, все
выходит не то. А врать не хочется, вспоминая этого правдивого человека.
Лучшего, благороднейшего подарка Вы не могли вычувствовать. Тургенев ценил
высоко эту благородную и умную личность, и я рад, что Вы наконец сошлись с
последним. На меня все те же будут нападки и все те же возгласы: "Если тебе
не Лев, не Николай Толстой или не Тургенев - то и никого не нужно". Да, да и
да. Я люблю виртуозность, а хромоты в жизни ненавижу, хотя сам хромаю на все
копыта.
А такими людьми, как Тургенев, швырять - да еще у нас на Руси - есть
или неслыханная роскошь, или бедность. Я начал новый листок, вообразив, что
этот дописал, но когда достал из стола, оказалось, что я упраздненный
сочинитель.
Не взыщите, вперед у меня будет менее дел и более памяти.
4 мая.
Ах, как хорошо быть сочинителем! Что делает барин? Письма сочиняет, не
извольте их беспокоить. А между тем у меня лошадь оседлана и надо ехать. Но
не бойтесь, я Вам письмами еще удружу из моего прекрасного далека.
Ради бога, заверните к нам. 9-го, несмотря ни на какие хлопоты, я буду
в Спасском на именинах Ник. Ник. Тургенева {2}, да и во Мценске есть дела.
Мне необходим Ваш приезд к нам. Все разгром - но тем лучше.
Дружески обнимаю Вас заочно и прошу передать мой и женин искренние
приветы тетеньке Вашей Татьяне Александровне и Сергею Николаевичу.
Преданный Вам
А. Фет.
Борисовы оба Вас вспоминают - больные. Если будете писать Раевскому,
напишите, что продаются 6 отличных гончих за 50 рублей серебром.
16
Орел, железная лавка.
| |
| Просмотров: 460 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры