| Главная » Книги |
Фет Афанасий Афанасьевич - Письма, Страница 6
Фет Афанасий Афанасьевич - Письмаствительно убеждение,
наша вера - действительная вера, которая все проникает, а не сидит в доме на
чердаке, как заблудшая чужая кошка.
Прочел мартовскую "Каренину" {1}. Не говорю о мастерстве подробностей -
руки болтаются, ламповое стекло чистит, портрет и высота красоты,
_прекрасно_ влюбился в Каренину и _нехорошо_, и жена резко ударяет на все
это.
Но какая художницкая дерзость - описание родов. Ведь этого никто от
сотворения мира не делал и не сделает. Дураки закричат об реализме Флобера,
а тут все идеально. Я так и подпрыгнул, когда дочитал до Двух дыр в мир
духовный, в нирвану. Эти два видимых и вечно таинственных окна: рождение и
смерть. Но куда им до этого! Они даже в течение тысячелетий не сумели
разобрать, что такое реально в искусстве и что идеально. Но что идеальней
мадонны дрезденской или милосской? Но представьте, чтобы явилась где-либо
точь-в-точь та или другая девушка. Какому художнику была бы она нужна? Да и
возможно ли живому быть такому? Художники увековечили момент красоты,
окаменили миг. А разве можно задержать вне времени живущее во времени? Очень
возможно и натурально, что Див, побежденный Пери, принес упрямую китайскую
царевну на постель упрямого царского сына, который надел свое кольцо ей на
палец. Но невозможно, чтобы Каренина вышла замуж за Вронского и
благодушествовала, а Кити привела бы сама любовницу своему мужу.
Что Вы в "Войне и мире" некстати говорили о свободе воли - я согласен.
Но что все эти дураки ничего не поняли из Ваших глубоких и тяжеловесных
слов, то это только доказывает их повальную и безнадежную тупость. Там, где
в основу миросозерцания не положена _гранитная скала_ необходимости, там
один бедлам. Там адвокаты, прокуроры, международное право, с одной стороны,
и право человека, с другой. Если есть у того красного куска мяса, на который
гадливо посматривает Левин, права, то и у Вашего сына право на его, то есть
Вашу, десятину или корову, а если у Вашего сына нет этих прав, то и у
другого коллективно куска мяса их нет. Какие могут быть права у того, кто,
если ему насильно не всунут сосца в рот, в первый же день уйдет, откуда
пришел, - безапелляционно. Тут царство благодати, а не царство права. Под
какие международные
права
подведет
Комаровский
теперешний
турецко-европейский менуэт? Вот кабы русачки взяли Вену, Дарданеллы да
Царьград, вот бы и были права, и историки бы доказали, как 2X2, что иначе не
могло быть, а если мы чего не досчитаемся, то Аксаков нам не поможет {2}.
Сегодня доламывают, то есть домазывают овес. Погода ужасная, но,
кажется, идет к лучшему. Вчера Оля слышала вечером робкое рокотанье соловья.
А я, бедняга, выжидаю 13-го, то есть завтрашнего дня, а 14-го поеду с женой
в Москву к доктору Новацкому. Когда получите эти строки, мы вдвоем будем,
вероятно, в Лоскутной гостинице. Если будете писать, пишите в контору Петра
Боткина и сыновей. Шеншину.
<...>
До какой детской степени мило Ваше помилуй, _прости_, помоги {3}.
Сейчас возникает образ мстящего и мстительного существа. Да и как иначе
смотреть из мира явлений, где Вас с колыбели травят до могилы.
Будьте здоровы, дорогой граф, и старайтесь наслаждаться сознанием
отсутствия боли. Всякое благо - только отсутствие зла.
На одной из древнейших гробниц египетских меня поразила надпись: "Я
никого не обидел, я сострадал несчастным, я... и т. д. я чист, я чист, я
чист". Точно голос с того света. Не правда ли?
Что-то станется с моей мечтой побывать у вас в Ясной 12-го мая? Наш
общий и глубокий поклон графине. Крепко и дружески жму заочно Вашу руку.
А. Шеншин.
28
Московско-Курской ж. д.
Полуст. Еропкино.
23 апреля <1887 г.>.
ДОРОГОМУ ДРУГУ ГРАФУ ЛЬВУ НИКОЛАЕВИЧУ ТОЛСТОМУ.
Была пора - своей игрою,
Своею ризою стальною
Морской простор меня пленял.
Я дорожил и в тишь и в бури
То негой тающей лазури,
То пеной у прибрежных скал.
Но вот, о море, властью тайной
Не все мне мил твой блеск случайной
И в душу просится мою;
Дивясь красе жестоковыйной,
Я перед мощию стихийной
В священном трепете стою.
А. Фет
Яснее этого я не сумел высказать впечатление, производимое на меня не
говорю Вашими произведениями, а всем Вашим существом, как скоро я его
соприкасаюсь в области серьезной духовной жизни. Все равно, в какой точке.
Не могу, как Вы во вчерашнем письме советуете: написать Вам два слова.
<...> Никогда я не чувствовал такого, можно сказать, сибаритского
довольства жизнью. Сегодня второй солнечный день, и, право, можно слышать,
как трава, ликуя, лезет из земли. Пчелы, когда я шел под вербами смотреть
жеребят на гумне, так и распевают над головой, и ни одна не тронет. Ей не до
того. Сейчас смотрел. Паскаля у меня нет, и я знаю его по отрывкам с
университетского курса Пако. До Паскаля ли тогда было? Читал в "Revue des
deux Mondes" об инстинкте. Вот Вам, ждешь важного - и ступай ни с чем. А что
сказано, давно известно, да ни к чему не ведет.
Еще, еще! Ах, сердце слышит
Давно призыв ее родной,
И все, что движется и дышит,
Задышит новою весной.
Уж травка светит с кочек талых,
Плаксивый чибис прокричал.
Цепь снеговую туч отсталых
Сегодня первый гром порвал.
Можете ли Вы, поэт, спрашивать, в какой мере Вы мне дороги? Когда это
было, чтобы в тот же день я написал 2 стихотворения, худо ли хорошо - это
другой вопрос. И это только вследствие Вашего, как всегда дорогого, письма.
Заранее торжествую по случаю смерти Карениной и Вашего воскресения от
обязательного труда. Помню, в ребячестве читал: о работе египетской и Пасхе.
28 апреля у Вас будет Пасха. Но что к тому времени будет со мной, единому
богу известно.
"Мыши пили воду. Баба мыла руки. Маша била Васю", раздается из
коридора, где девочка, благодаря Вашей превосходной "Новой азбуке", читает
эти истины, 10 дней тому назад увидавшая впервые буквы. Пора окончательно
убедиться людям, что книжки для детей не составляют исключительной области
людей, не способных ничего писать для взрослых.
От брата Петруши получил с похода самое милое, дружеское письмо. Видно,
что он совершенно в своей сфере, что его полюбили и начальники и товарищи.
Пишет, что воюет с непокорным конем. Но поход, в этом случае, лучшая школа.
При втором переходе весь азарт пропадает. Пишет, что не дает своего адреса,
сам его не зная.
При малейшей возможности буду у Вас, известя телеграммой о часе
приезда.
<...> Молодые поэты, очень молодые, увлекаются звоном рифмы, как не
умеющие играть - бренчат на балалайке. Выходит и звонко и в рифме. Но поэту
надо ждать бога, когда хоть тресни, а надо сказаться душой, воздерживаясь от
онанизма бессмысленных рифм. Можно быть поэтом без единого стиха и наоборот.
У меня был Кулябко, приятель, воспитанник Павлова пансиона. Не сын ли его
пишет? Все мы усердно кланяемся графине и Вам.
Ваш А. Шеншин.
29
7 января. Будановка <1878 г.>.
"В 7 дней сотворил бог вселенную - из ничего".
С первого же дня приезда в Воробьевку порывался Я поблагодарить Вас и -
хотел написать прелестную, но по корнесловию нашел, что справедливей
написать - истинно прекрасную {1} графиню за отрадные часы в Ясной Поляне.
Но, не осмотревшись вокруг себя, выдал за проявление моей
признательности, которая Вам и без того известна, - ничего, - и поудержался
до чего-нибудь. Вторая моя благодарность должна относиться к богу, который,
кажется, воздержался наказать мои коленки за 57-летнее гусарство из Тулы.
Живу я пока в кухонном флигеле в 2 комнатах, считая и переднюю, а в
доме господствует столпотворение, и поэтому я написал жене, чтобы она вместо
10-го выехала из Москвы 14-го, так как прекрасное помещение во флигеле не
будет раньше отделано, а нам в этом флигеле придется прожить едва ли до
конца января. Беда моя в том, что вечером не могу читать, а тут кончается
работа в доме и делать нечего, а пасьянс слишком скучен. Даже газеты еще не
привыкли ко мне бегать в Будановку, и я еще вчера послал по этому поводу
слезную мольбу к Константину Александровичу.
В свободные минуты внимательно читаю Апокалипсис, а надо бы начать с
Павла. Но так попался, а Канта не стану пробирать, пока не уйду в свой
кабинет наверху в доме. Признаюсь, я философские книги читаю с большим
напряжением. Мне это дается нелегко. Надо даже признаться, что привычка все
обобщать мешает жить. Истинный практик видит свои паровик или дугу, и ничего
другого и видеть не хочет! Какое ему дело до дворян, мещан, купцов или
крестьян? А я, каюсь, на них натыкаюсь. Видя лошадь, я спрашиваю, не убьет
ли ее чугунка, и отвечаю: "Нет, не убьет, она слишком прекрасна и полезна".
Зачем наши дворяне не читают истории? Они бы узнали, что все первоклассные
итальянские магнаты, даже патентаты, жили и держались торговлей: Орсини,
Колонны, Сфорцы, Медичисы и т. д. А наши до сих пор думают (извините за
шуточный камешек в огород), что что-то постороннее, когда цари за заслугу
дарили земли и когда жизнь стоила грош, - само собою сделается. Я понимаю,
что можно подобно Гурке не иметь ни за собой, ни за женой ничего - и все
себе заслужить. Но не понимаю, чтобы можно было быть гусар на саблю опираясь
и пахать землю, которая обложена значительными повинностями и безграничными
расходами, коли от нее нечего ожидать. И вот почему под самой Воробьевкой
есть 2 Сухоребрика. Один крестьянский, через который мы ездим на Будановку,
а другой от нас влево, дворянский. Последний весь состоит из дворянских изб,
обитатели которых вовсе неграмотны, хотя владеют от 200 и до 10 десятин
земли. У меня есть знакомый флигель-адъютант Горяинов, а его однофамилец
живет в Сухоребрике. Вообще, как слышно, Курская губерния полна такими
мелкими дворянами. На днях, говорят, племянник мой Владимир Шеншин поехал к
купцу за задатком за проданный матерью хлеб, да взяв 200 рублей и спустил
куда знал. Скажут, он вырабатывает высшую цивилизацию. Какую? Играет на
благородном театре, смеется над философией, наукой и поэзией да поет
нечеловеческим голосом скабрезные куплеты? А тот, кто строил, Воробьевку
делал {2}, да так, что не только я, но и через 500 лет после меня люди его
похвалят и скажут спасибо, если только имение не попадет в руки Ольги
Васильевны или Владимира Александровича, против чего приняты меры {3}.
Покойный начальник штаба Остен-Сакена {4} Лауниц говорил: "Ein Mensch der
nicht arbeitet ist nicht wert dass die Sonne auf ihn scheint" {Человек,
который не работает, не стоит того, чтобы на него светило солнце (нем.).}. -
Без дела, - значит, без веры, надежды и любви - то есть без заряду.
Willenlos {Лишенный воли (нем.).} мертвец. Ну и умирай и вымирай, чем
скорей, тем лучше. Если, не отрываясь мыслями от серьезного труда, можете
черкнуть два слова, черкните и озарите Воробьевку специальным в нее письмом.
Мой постоянный и полный адрес в заголовке листа.
Завтра мой сожитель Александр Иванович Иост {5} уезжает до 13 в Орел и
Ливны, и я остаюсь сиротой, почти на неделю. Графине мой глубокий поклон.
Жду настройку.
Ваш А. Шеншин.
30
31 января. Будановка <1878 г.>.
Спасибо Вам, мои дорогие, что наконец освятили и осветили Воробьевку
Вашими строками.
Вы кончаете письмо приглашением любить Вас. Это очень хорошо, я люблю
Вас обоих как прелестных людей, людей, которым стоит позавидовать, потому
что они нашли центр тяжести жизни и прочно на нем устроились. Но разве я
Льва Николаевича Толстого люблю? Я готов, как муэдзин, взлезть на минарет и
оттуда орать на весь мир: "Я обожаю Толстого за его глубокий, широкий и
вместе тончайший ум. Мне не нужно с ним толковать о бессмертии, а хоть о
лошади или груше - это все равно. Будет ли он со мной согласен - тоже все
равно, но он поймет, что я хотел и не умел сказать". Теперь я хочу сказать,
что Вы слишком козыряете насчет своей натуры и здоровья. Гуляйте, но не так
неосторожно, как прапорщик Толстой. Прапорщик, увы, ушел. А живет добрый
отец семейства. Я знаю, что если б ехал не в Ясную в холодных сапогах, без
полости из Тулы, то был бы теперь калекой. Но Дмитрий Ерофеевич Сакен на
слова мои, зачем он нас держит целый день под дождем, сам мокрый, когда в
доме то и дело забивает рамы сукном, приговаривая: "Нина! Тут дует!" -
отвечал - "Там на службе - там не вредно".
Третьего дня мы с женой поехали в лес. Я вперед знал, что едем ни за
чем. Какая радость зимой в лесу? Так и случилось: заехали по безвыездной
дороге до места, где поднята куча хворосту, и едва по субору завернули
лошадь и вернулись домой, а у меня глаз распух от попавшей ископыти и вчера
целый день простоял кол в левой стороне шеи. Нет, я зимой - никуда. Доктор
спросил меня при моих 15 градусах в комнате: "Какую Вы себе старость
готовите?" Я отвечал: "Теплую". Нечего говорить, как радостно затрепетало
сердце мое от Вашего отзыва о моем последнем стихотворении. Вы ничего не
пишете, но я полагаю, что и графине оно понравилось. Что касается: "как
боги", то я, писавши, сам на него наткнулся, но тем не менее оставил. Знаю,
почему оно Вам претит, - напоминает неуместную мифологию. Но Вы знаете, что
мысль всякую, а тем более в искусстве, трудно заменить. А чем Вы выразите
то, что я хотел сказать словами: как боги? Словами: _так властно_, как черти
с расширенными ноздрями, не только наслаждаясь, но и чувствуя свое
исключительное господство? как в раю? Односторонне и бледно. Я подумал: ведь
Тютчев сказал же: "По высям творенья как бог я шагал" {1}, и позволил себе:
"Как боги". И ужасно затрудняюсь заменить эти слова. О напечатании и не
помышляю. Вы оба моя критика и публика, и не ведаю другой. Другим нужен
низменный Некрасов и осиновый Аверкиев да глупый и неуклюжий Прахов.
Страхов, к изумлению моему, видно, не получил моего письма из Москвы с
новым адресом. Сейчас ему напишу.
Чтобы показать, как легко устраиваться с нашим народом, привожу
ничтожный эпизод.
В ящиках привезли цельную ореховую мебель из кабинета жены; парадную
приемную красят, и в ту дверь ходить нельзя. Боковые двери обменяли, и надо
ходить осторожно. Мебель внесена в кабинет и осмотрена. Трип от работы
паркетов запылился. Ради бога, не носите на снег. Все устрою сам. Все будет
чисто. "Ах, как можно терпеть такую пыль". Выбили и принесли. Вхожу в
столярную. "Зачем здесь стул из кабинета?" Степан чистил, уронил и отбил
верхушку спинки и, боясь Вам доложить, отдал Семену (столяру) исправить. А
краснодеревщик, Николай, работает в гостиной под личным моим надзором.
Смотрю, Семен склеил как плотник и весь орех исколол гвоздями. Стало быть,
дело 2 раза изгажено и надо нечеловеческих усилий и ухищрений
краснодеревщику, чтобы исправить дело.
Вы скажете - это глупость. Отвечаю, если чинить мебель глупость, да. Но
как же и чинить и сокрушать единовременно. Тут надо себе бритвой перерезать
горло. Другого исхода нет. Думаю, что в Воробьевке мне менее будет скучно,
чем где-либо на земном шаре, а устраиваться надоело. Сегодня маляры и
оклейщики уезжают, а около 5 февраля поставлю бильярд на место и надеюсь
войти наконец в свой большой кабинет. В маленьком внизу помещается пока
Алекс. Иванович Иост. В первый раз собираемся справлять 22 февраля {2}.
Принесем зелени из оранжереи и все уже окончательно устроим внутри дома. А
снаружи устроится весной. Вот полный рапорт нашего быта. Наши общие
сердечные приветствия передайте графине.
Устроились ли с французом и, если да, каков новый?
Пусть хоть Сережа мне за Вас черкнет о здоровье Вашем. Это ему только
может быть полезно в стилистическом смысле.
Ваш А. Шеншин.
31
Будановка. 28 февраля <1878 г.>.
10 часов вечера.
Сию минуту получил наконец Ваше письмо, дорогой граф, которого не ждал,
думая, что Вы все забыли для работы запоем. Но все, что Вы пишете, - я понял
и очень рад, что оно так. Не люблю пить кофе и писать Вам наскоро. То и
другое наслаждение, а наслаждаться поскорей - чепуха. Мы, слава богу, пока
здоровы и устроились в доме, и даже 22 февраля у нас были гости из Мценского
уезда в день моих именин. На бильярде играю ежедневно. Читаю пока очень
мало. Перевел Уландова "Бертрана де Борн". У нас гостил Петя Борисов, с
которым мы ежедневно поминаем Вас и который рассказывал некоторые суждения о
Вас умных-дураков. Прелесть! "Он-де - то есть Толстой - диалектик, и он-де
Вам так докажет все, что возражать-то нечего, а ведь говорит бог знает что".
Хорошо? Ну да бог с ними. Они на то человеки, а хуже этого едва ли
выдумаешь, как думал Шопенгауэр.
Невольно написал следующее:
К БЮСТУ РТИЩЕВА В ВОРОБЬЕВКЕ
Прости меня, почтенный лик
Здесь дней минувших властелина,
Что медной головой поник,
Взирая на меня с камина.
Прости, ты видишь сам, я чту
Тебя покорно, без ошибки.
Но не дождусь, когда прочту
Значенье бронзовой улыбки.
Поник ты старой головой,
Смеяся, может быть, утратам.
Да, я ворвался в угол твой
Наперекор твоим пенатам.
Ты жил и пышно и умно,
Как подобало истым барам;
Упрочил ригой ты гумно,
Восполнив дом и сад амбаром.
Дневных забот и платья бич,
Твоих волос не знала пудра;
Ты каждый складывал кирпич
И каждый гвоздь вбивал премудро.
Не бойся, не к тому я вел,
Чтоб уколоть тебя сатирой,
Не улыбайся, что вошел
К тебе поэт с болтливой лирой.
Поэт! Легко сказать поэт!
Еще лирический к тому же,
Вот мой преемник и сосед,
Каких не выдумаешь хуже.
Поэт безумствовать лишь рад,
Он слеп для ежедневных терний.
Не продолжай на этот лад,
Тебе некстати толки черни.
Не по годам такая прыть,
Уж мы ее бросаем с веком,
И я надеюсь сговорить
С тобой, как с дельным человеком.
Тут мы оставим храбрецам
Все их нахальство, все капризы,
Ты видишь, как я чищу сам
Твои замки, твои карнизы.
Простим друг другу все грехи,
И я у гробового входа,
Порукой в том мои стихи
Из дидактического рода.
Благодарим земно за обещание посетить Воробьевку, но как же Вы хотите
неравно поделить Страхова. Дайте нам хоть 2 недели. Кончаю. Наши общие
усердные поклоны графине.
Будьте, главное, все здоровы. Кажется, будет мир. Дай бог.
Весь Ваш А. Шеншин.
32
20 марта. Будановка <1878 г.>
Не писал Вам до сих пор, дорогой Лев Николаевич, потому что Тускорь,
изобразив собою маленькую Волгу, отделила нас от остального мира, а завтра
думаю послать в объезд верхового за рыбной сетью на Будановку, и я пользуюсь
случаем писать. Давно не встречал весны с таким искренним чувством. Для
этого надо много жить, чтобы действительно понять весь этот великий вздох
природы {1}. Дети и мужики едва ли на это способны. Третьего дня обычным
мерным полетом пронеслась над парком цапля.
Ну точно, буквально, она несла за собой весну, точно церемониймейстер
спешит сказать: "Идет".
Вчера быстрей американского поезда пронеслись гуси. Скворцы и дрозды
прилетели, и вот-вот ждем вальдшнепов, на которых Федор Федорович обещал
приехать около 25. Бедняга, его семейное счастие, кажется, угостило
параличом, и он говорит, произнося с усилием. У нас мучительная и неизбежная
стройка вытаскивает последнюю копейку, так что я уже чешу не затылок, а
пустопорожнее место. Хотя до сих пор выхожу на воздух мало, но не томлюсь
скукой, деля день между чтением, счетами, бильярдом и пасьянсом. Кант
под 
| |
| Просмотров: 485 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры