| Главная » Книги |
Фет Афанасий Афанасьевич - Письма, Страница 19
Фет Афанасий Афанасьевич - Письма через несколько дней
приехал к нему с визитом в Спасское. Впоследствии поэт вспоминал: "Разговор
наш принял исключительно литературный характер, и, чтобы воспользоваться
замечаниями знатока, я захватил все, что у меня было под руками из моих
литературных трудов. Новых стихотворений в то время у меня почти не было, но
Тургенев не переставал восхищаться моими переводами од Горация..." А вот
впечатления Тургенева (в письме С. Аксакову от 5 июня 1853 года): "Он мне
читал прекрасные переводы из Горация <...> Собственные его стихотворения не
стоят его первых вещей - его неопределенный, но душистый талант немного
выдохся... Сам он мне кажется милым малым. Немного тяжеловат и смахивает на
малоросса, ну и немецкая кровь отозвалась уваженьем к разным систематическим
взглядам на жизнь и т. п.". Отправившись в уланский полк, стоявший под
Новгородом, Фет вскоре прислал в Спасское переведенную им полностью первую
книгу "Од" Горация; Тургенев, решивший напечатать эту книгу на свой счет,
взялся за редактуру перевода и писал П. Анненкову 2 ноября 1853 года: "Я
сегодня же посылаю к Фету огромное письмо, где выставлены все самомалейшие
ошибки". Так началась деятельность Тургенева в роли "редактора Фета" - столь
характерной для их последующих литературных отношений. Письмо к Фету 1853
года нам неизвестно; но знаменательно, что первое из известных тургеневских
писем Фету (посланное из Петербурга и датируемое февралем - апрелем 1855
года) посвящено именно изданию фетовской лирики - и с обязательной
"тургеневской редактурой": "Некрасов, Панаев, Дружинин, Анненков, Гончаров -
словом, весь наш дружеский кружок Вам усердно кланяется. А так как Вы пишете
о значительном улучшении Ваших финансов, чему я сердечно радуюсь, то мы
предлагаем поручить нам новое издание Ваших стихотворений, которые
заслуживают самой ревностной очистки и красивого издания, для того чтобы им
лежать на столике всякой прелестной женщины. Что Вы мне пишете о Гейне? Вы
выше Гейне, потому что шире и свободнее его". Приведя это письмо в своих
воспоминаниях, Фет далее пишет: "Конечно, я усердно благодарил кружок, и
дело в руках его под председательством Тургенева закипело. Почти каждую
неделю стали приходить ко мне письма с подчеркнутыми стихами и требованиями
их исправлений. Там, где я не согласен был с желаемыми исправлениями, я
ревностно отстаивал свой текст, но по пословице: "один в поле не воин" -
вынужден был соглашаться с большинством, и издание из-под редакции Тургенева
вышло на столько же очищенным, насколько и изувеченным" {МВ, I, с.
104-105.}. Это и было печально знаменитое издание 1856 года (ставшее
загвоздкой для фетовской текстологии и породившей целую проблему
"тургеневских исправлений") - памятник борьбы двух прямо противоположных
художественных принципов. "... В деле свободных искусств я мало ценю разум в
сравнении с бессознательным инстинктом (вдохновением), пружины которого для
нас скрыты (вечная тема наших горячих споров с Тургеневым)" {Там же, с.
40.}, - писал Фет, искавший в поэзии "музыкально-неуловимого" и мало
озабоченный смысловой "неясностью", стилистической "дисгармонией" и
грамматической "неправильностью" в своих стихотворениях. Тургенев же
требовал "словесного совершенства" - ясности, гармонии, правильности каждого
слова, оборота, строки - и не уставал указывать Фету на "темноту",
"непостижимость", "хаотичность", "мутность" в его созданиях (особенно в
переводах), прибегая нередко к "комическим преувеличениям" ("Эдип,
разрешивший загадку Сфинкса, завыл бы от ужаса и побежал бы прочь от этих
двух хаотически-мутно-непостижимых стихов").
Фет далеко не всегда подчинялся редакторским требованиям Тургенева, но
мнение своего друга и "литературного советника" стремился узнать всегда, ибо
он был для него величайшим авторитетом; вспоминая об их петербургском
общении середины 1850-х годов, поэт писал: "...я стал чуть не ежедневно по
утрам бывать у Тургенева, к которому питал фанатическое поклонение" {Там же,
с. 33.}. Общение двух друзей на протяжении многих лет отличалось одной
особенностью: неизменное влечение друг к другу сопровождалось столь же
неизменными и яростными спорами.
Несмотря на "жестокие споры" и "суровые отзывы" о произведениях друг
друга, отношения Фета и Тургенева в это время были самыми безоблачными.
Настоящим праздником для них обоих становились летние приезды Тургенева
из-за границы в Спасское, когда оба приятеля предавались любимейшему своему
развлечению - охоте. Разговоры об охоте - такая же постоянная тема их
переписки, как и литература; в письмах Тургенева находим подробнейшие
описания охотничьих трофеев - этих нескончаемых тетеревов, рябчиков,
дупелей, вальдшнепов, зайцев, лис и т. д. и т. д. "Всё земное идет мимо, все
прах и суета, кроме охоты", - написал однажды Тургенев Фету, и за этой
шуткой скрывался вполне серьезный смысл: для таких "поэтов природы", какими
были оба художника, охота представляла собой самую органичную форму участия
в жизни природы. Не случайно Тургенев (в письме И. Борисову от 28 января
1865 года), чувствуя приближение старости, среди важнейших остающихся
жизненных ценностей поставил рядом чувство красоты и охотничью страсть:
"Благо, чувство к красоте не иссякло; благо, можешь еще порадоваться ей,
всплакнуть над стихом, над мелодией... А тут охота - страсть горячая,
сильная, неистомимая..." То же самое мог сказать о себе и Фет.
После одного из таких совместно проведенных охотничьих сезонов Тургенев
писал Фету: "Часто думаю я о России, о русских друзьях, о Вас, о наших
прошлогодних поездках - о наших спорах. Что-то Вы поделываете? Чай,
поглощаете землянику возами - с каким-то религиозно-почтительным расширением
ноздрей при безмолвно-медлительном вкладывании нагруженной верхом ложки в
галчатообразно раскрытый рот. А Муза? А Шекспир? А охота?" Это письмо (от 18
июня 1859 года) стоит уже на той границе, за которой отношения Фета и
Тургенева вступили в новую полосу (как выразился позже Фет - от
"лирического" периода перешли в "эпический"), отмеченную уже не просто
спорами, но непримиримым идейным противостоянием. Нетрудно заметить, что эта
перемена совпала с наступлением новой социально-политической эпохи в
России-эпохи 60-х годов. "Перемену атмосферы" поэт переживал очень остро - и
мы уже знаем, какое решение было им принято: оставить литературу и заняться
практической деятельностью, стать сельским хозяином. О своей новой жизни Фет
подробно писал Тургеневу; тот отвечал ему в ноябре 1860 года: "Ваши письма
меня не только радуют - они меня оживляют: от них веет русской осенью,
вспаханной уже холодноватой землей, только что посаженными кустами, овином,
дымком, хлебом; мне чудится стук сапогов старосты в передней, честный запах
его сермяги - мне беспрестанно представляетесь Вы: вижу Вас, как Вы
вскакиваете и бородой вперед бегаете туда и сюда, выступая Вашим коротким
кавалерийским шагом... Пари держу, что у Вас на голове все тот же засаленный
уланский блин!" Но вот, приехав в мае 1861 года в родные края, Тургенев уже
въяве видит своего друга в новом образе "сельского хозяина" и сообщает
Полонскому: "Он теперь сделался агрономом-хозяином до отчаянности, отпустил
бороду до чресл - с какими-то волосяными вихрами за и под ушами - о
литературе слышать не хочет и журналы ругает с энтузиазмом..." Опять были
долгие разговоры, беспощадные споры и, конечно, охота... 14 июля 1861 года
Тургенев пишет Полонскому: "Теперь он возвращается восвояси, т. е. в тот
маленький клочок земли, которую он купил, посреди голой степи, где вместо
природы существует одно пространство (чудный выбор для певца природы!), но
где хлеб родится хорошо и где у него довольный уютный дом, над которым он
возится как исступленный. Он вообще стал рьяным хозяином, Музу прогнал
взашею..."
Хотя Фет и "прогнал музу взашею", но литератор в нем неудержимо
просился наружу - и он взялся за публицистику. Еще в конце 1861 года Борисов
сообщил Тургеневу: "...нельзя Вам заранее не поведать о восхитительной
статье Фета: "Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство". Ничего не
выдумано, все истинная правда. Но все это передано неподражаемо, фетовски"
{"Тургеневский сборник", вып. III. Л., 1967, с. 354.}. Деревенская
публицистика Фета, его размышления о сельском хозяйстве появились в журнале
"Русский вестник" (1862, 3 и 5) под названием "Записки о вольнонаемном
труде". Вот отзыв Тургенева после прочтения "Записок": "Дайте нам также
продолжение Ваших милейших деревенских записок: в них правда - а нам правда
больше всего нужна - везде и во всем". Таким же было впечатление Тургенева и
после знакомства с первыми очерками "Из деревни": "...ощущал при этом
значительное удовольствие. Правда, просто и умно рассказанная, имеет
особенную прелесть". Но Тургенев ценил не только правду фетовских очерков -
но и многое в практической деятельности своего друга. В 1867 году в
центральных губерниях России был неурожай; в числе пострадавших были и
крестьяне Мценского уезда. Фет организовал в Москве литературный вечер в
пользу голодающих крестьян; вырученная сумма была роздана крестьянам в
кредит. В 1871 году кредит был возвращен - и Фет организовал постройку
сельской больницы для борьбы с сифилисом {"Здание бывшей земской больницы
существует уже более 90 лет. Сейчас в нем размещается участковая больница"
(Н. Чернов. Орловские литературные места. Тула. 1970).}. Тургенев писал ему
в связи с этим: "А за поход Ваш по поводу сифилиса нельзя Вас не похвалить -
вот это дело, дельное дело - и дай бог Вам успеха и помощи отовсюду! На Вашу
больницу с домом я немедленно подписываюсь на сто рублей серебром". А
незадолго до этого Тургенев говорил о хозяйственной деятельности Фета: "А
что Вы выводите славных лошадей и вообще хозяйничаете с толком - за это Вам
похвальный лист! Вот это точно дело и оставляет дельный след". Однако
одобрение "дельности" Фета никак не свидетельствует о том, что Тургенев
разделял убеждения своего друга. Более того, именно теперь в поведении Фета,
его устных высказываниях, его письмах и публицистике все явственнее
проступал облик почвенника и консерватора; и с этим Фетом Тургенев, либерал
и западник, вступил в яростную и непримиримую полемику. Еще как-то осенью
1862 года Тургенев, описывая в письме к Фету свое новое жилище в Бадене
("зелени пропасть, деревья старые, тенистые... виды красивые"), получил
известие о "плачевном конце предприятия Гарибальди" и после перерыва в
несколько дней продолжил письмо Фету: "...я не мог более писать. Хотя мне
хорошо известно, что роль честных людей на этом свете состоит почти
исключительно в том, чтобы погибнуть с достоинством, и что Октавиан рано или
поздно непременно наступит на горло Бруту - однако мне все-таки стало
тяжело. Я убедился, что человеку нужно еще что-то, сверх хороших видом и
старых деревьев, и, вероятно, Вы - закоренелый и остервенелый крепостник,
консерватор и поручик старинного закала - даже Вы согласитесь со мною,
вспомнив, что Вы в то же время поэт - и, стало быть, служитель идеала".
Характеристика Фега, хоть и гротескно-заостренная, дана во вполне дружеском
тоне, без всякого "вызова"; и тем не менее само появление ее знаменательно.
Первым предвестием назревающего конфликта можно считать письмо Тургенева от
15 июня 1866 года; в нем существенно то, что традиционные предметы споров
Тургенева и Фета - "интуиция" и "свобода" - перенесены теперь из сферы
психологии и философии творчества в область общественного поведения и
гуманистических ценностей: "...моя претензия на Вас состоит в том, что Вы
все еще с прежним, уже носящим все признаки собачьей старости упорством
нападаете на то, что Вы величаете "рассудительством", но что в сущности не
что иное, как человеческая мысль и человеческое знание <...> Вы видите, что
наш "старый спор" еще не взвешен судьбою - и, вероятно, не скоро
прекратится".
Поворотным пунктом в их отношениях оказался 1867 год. Летом этого года
Фет был избран мировым судьей южного участка Мценского уезда; вступление в
эту должность (которую он исправлял в течение десяти лет) стало существенным
событием его жизни. И вот при очередней встрече, летом 1868 года, Тургенев
увидел своего приятеля в "новом образе": "... он очень растолстел, облысел;
бородища у него стала огромнейшая. Чтоб посмешить меня, он надел на себя
судейский мундир - действительно, в нем он очень забавен". Мировой судья Фет
смешил своего заграничного друга и в письмах, рассказывая ему истории и
сценки из своей судейской практики (Тургенев даже советовал сделать на этом
материале книжку: "...по двум-трем сообщенным им мне анекдотам я вижу, что
это может выйти прелестно и препоучительно, вроде - помните - его
хозяйственных писем"). Представление об этих "судейских сценках" дает одно
из сохранившихся писем Фета к Тургеневу от 5 марта 1873 года (см. письмо
10).
Для того чтобы понять суть следующих писем Фета к своему другу,
приведем выдержки из трех писем Тургенева Борисову первой половины 1870 года
из Веймара: "Едва ли Фет приедет и в нынешнем году в Баден. ...он, хотя и
полунемец, а вне России жить не может"; "Приятно мне думать, что я увижусь с
Фетом - постараюсь, по старой памяти, с ним поспорить, что мне с каждым
годом все труднее и труднее становится"; "Фет, действительно, стал каким-то
странным: пишет мне длиннейшие и, говоря по совести, неудобопонятные
письма". Чтобы оценить существо этих отзывов и их взаимную связанность, надо
опять обратиться к "рубежному" 1867 году.
Избрание Фета на должность мирового судьи сыграло решающую роль в
окончательном формировании его идеологии. Впрочем, достаточно определенно об
этом сказал он сам в "Моих воспоминаниях": "...я подхожу к событию, которое
по справедливости может быть названо эпохой, отделяющей предыдущий период
жизни и в нравственном, и в материальном отношении от последующего" {MB, II,
с. 122.}. Рассказав о своем избрании в мировые судьи, которым
"предоставлялось судить публично по внутреннему убеждению", Фет затем целую
главу своих воспоминаний отводит "судейским историям", отобрав их в виде
некоторой "квинтэссенции" его судейского и жизненного опыта. О значении
этого опыта для себя лично он говорит так: "...ведь и я сам, не будучи
радикалом, был самым наивнейшим либералом до мозга костей. ... Я уверен, что
читатель, удостоивший до сих пор мои воспоминания своего внимания, не
испугается небольшого ряда судебных случаев, приводимых здесь мною в
качестве лестницы, по которой я, руководимый наглядным опытом, мало-помалу,
в течение 10'/2 лет, спускался с идеальных высот моих упований до самого
низменного и безотрадного уровня действительности. Как ни тяжко было иное
разочарование человека, до той поры совершенно незнакомого с народными
массами и их мировоззрением, я все-таки с благодарностью озираюсь на время
моего постепенного отрезвления, так как правда в жизни дороже всякой
высокопарной лжи" {MB, II, с. 122, 124.}. Признание Фета говорит о той
"почве", на которой его прежнее "вялое ожесточение" и "кислое брожение" (что
чувствовал в нем Тургенев) перебродило в окончательную идеологию
консервативного почвенничества. Поэтому, когда Тургенев летом 1870 года
вновь увидел Фета, то в одеянии мирового судьи перед ним предстал
непримиримый идейный противник. Тургенев писал Полонскому из Спасского (16 и
20 июня): "Я вчера вернулся от Фета, который живет отсюда в 70 верстах в
степной местности, плоской, как блин. Сам он толст, лыс, бородаст - и в
белом балахоне с цепью мирового судьи на шее представляет зрелище
почтенное"; "Живется мне здесь ничего, хорошо - и, кроме рассуждений Фета, я
еще никаких безобразий не встречал. Он страшно обрюзг, все еще пишет стихи,
а главное - врет чушь несуразную, не столь часто забавную, как прежде". Если
практическое хозяйствование Фета было "дельным делом", по выражению
Тургенева; если - по его же предсказанию - фетовская судейская деятельность
была пронизана "ясным и честным здравым смыслом и положительной
законностью", то в своем общественном поведении, в защите своих убеждений
Фет доходил, по собственному признанию, до "уродливых преувеличений", а по
выражению того же Тургенева - был "удилозакусный" (что и принесло Фету
репутацию архиреакционера). Тургенев не оставлял без внимания ни одного
проявления "фетовского безобразничанья", и его письма к Фету являют цепь
непрерывных столкновений. Фет демонстративно вышел из Общества для пособия
нуждающимся литераторам и ученым, ибо считал, что "литература способна быть
забавой или отрадой и даже некоторым подспорьем насущному хлебу, но что
чисто литературный труд в большинстве случаев так же мало способен
прокормить отдельного человека, как и душевой крестьянский надел... Поэтому
помощь должна являться к литератору, как и ко всякому другому труженику,
только как помощь при неожиданном несчастии, но никак не в виде поощрения на
бездоходный труд" {MB, II, с. 247.}. Не желая давать своих "трудовых денег"
на помощь враждебным ему литераторам-разночинцам, Фет не удержался от
"руготни" в их адрес. Тургенев отвечал ему (23 января 1370 года): "Ваши
отзывы о Ваших - о наших - собратьях, русских литераторах, о нашем бедном
Обществе становятся - говоря без прикрас - возмутительны. ...впечатление,
производимое Вашей постоянной руготней, неприятно вяжется в моей голове с
Вашим именем, с тем, в сущности симпатичным, воспоминанием, которое я храню
о Вас. Довольно, Афанасий Афанасьевич! Довольно!.. Полно швырять (или
швыряться, как хотите) грязью! А то ведь эдак, пожалуй, соскользнешь в
Каткова... в Булгарина упадешь!" Фет высказал полную солидарность со
статьями Каткова, появившимися в 1871 году в "Московских ведомостях" в связи
с проводившейся реформой средних учебных заведений, которая была направлена
против "кухаркиных детей": окончивших реальные училища разночинцев не
допускать в университеты, а классические гимназии прочно отделить от
реальных училищ. Тургенев писал Фету из Бадена 6 сентября 1871 года: "... Я
вырос на классиках и жил и умру в их лагере... Классическое, как и реальное,
образование должно быть одинаково доступно, свободно - и пользоваться
одинаковыми правами". В одном из писем Тургенев как бы проводит
"демаркационную линию" между своими и фетовскими убеждениями: "...Вы не
любите принципы 92-го года (а 89-го года Вы уж будто так любите?),
Интернационалку, Испанию, поповичей - Вам это все претит; а мне претит
Катков, _баденские генералы_, военщина и т. д. Об этом, как о запахах и
вкусах, спорить нельзя". Последняя фраза явно говорит о том, что и терпение,
и желание Тургенева спорить с Фетом иссякали. Действительно, это письмо (от
13 сентября 1873 года) стоит в преддверии окончательного разрыва отношений.
В переписке Фета и Тургенева возникают тягостные паузы. Одна из них
последовала за письмом Фета от 5 марта 1873 года (см. письмо 10): Тургенев
был нездоров, лечил подагру на водах в Карлсбаде и собрался с ответом Фету
только 8 июня. В письме этом, в извинении своего молчания, Тургенев указывал
на скуку как на факт, только и заставивший его взяться за перо; были там,
очевидно, и еще какие-то выражения, мало приятные Фету. На это Фет отвечал
письмом, датируемым Б. Я. Бухштабом серединой июня 1873 года (см. письмо
11).
"Наша переписка вступила в эпический период", - говорит в этом письме
Фет; но уже совсем рядом был и последний, "драматический период". Совершенно
отчетливой вехой, обозначившей наступление этого "драматического периода",
оказалось событие, которое стало кульминацией всей жизни Фета, завершило его
долгую борьбу с "несправедливой судьбой" и окончательно оформило социальный
и идейный облик этого человека: 26 декабря 1873 года Александр II дал сенату
указ "о присоединении отставного гвардии штабс-ротмистра Аф. Аф. Фета к роду
отца его Шеншина со всеми правами, званию и роду его принадлежащими". Фет
превратился в Шеншина - стал законным членом рода Шеншиных, полноправным
российским дворянином. Мог ли Тургенев в 1862 году, с "комическим
преувеличением" величая скромного фермера (у которого в жизни не было даже
самой захудалой крепостной деревни) "закоренелым и остервенелым
крепостником, консерватором и поручиком старинного закала", - мог ли
Тургенев предполагать, что слова его окажутся совсем не шуткой? Впрочем,
одно из его писем Фету ясно показывает, что Тургенев давно угадывал
магистральное направление внутреннего движения Фета; в этом письме (от 30
октября 1874 года) финал идейной эволюции Фета прямо связывается с началом -
событиями двадцатилетней давности: "... Не могу, однако, не выразить своего
удивления Вашему упреку г-ну Каткову в либерализме! После этого Вам остается
упрекнуть Шешковского в республиканизме и Салтычиху в мягкосердечии. Вас на
это станет, чего доброго! - Вы чрезвычайно довольны всем окружающим Вас
бытом: ну и прекрасно! Помните, как 20 лет тому назад Вы в Спасском в самый
разгар николаевских мероприятий огорошили меня изъявлением Вашего мнения,
что выше положения тогдашнего российского дворянина - и не только выше, но
благороднее и прекраснее - ум человеческий придумать ничего не может". Зная
это умонастроение Фета, Тургенев вряд ли был удивлен появлением в фетовской
публицистике апологии "среднего землевладельца"; но он вряд ли принимал это
всерьез - почему и писал Фету 26 сентября 1871 года: "А Вы, душа моя,
продолжайте
мечтать
о
создании
у
нас
в
России
земледельчески-дворянски-классической аристократии - баюкайте в качестве
нянюшки самого себя в качестве младенца! Чем бы дитя ни тешилось - лишь бы
не плакало!" Тургенев явно не мог предположить, каким неуклонным было
движение Фета к его "идеалу среднего дворянина" и каким поистине "поручиком
старинного закала" на деле окажется его друг. Когда же это окончательно
выяснилось, когда была поставлена последняя точка и Фет стал Шеншиным, стало
очевидно, что им лучше разойтись в разные стороны. Найдя кстати
подвернувшийся предлог (письмо от Полонского, где говорилось о каком-то
невыгодном отзыве Фета о Тургеневе), Тургенев прямо предложил Фету
прекратить отношения, написав из Парижа 28 ноября 1874 года: "Любезный
Шеншин, сегодня я получил Ваше письмо - а четвертого дня пришло ко мне
письмо Полонского <...> полагаю лучшим прекратить наши отношения, которые
уже и так, по разности наших воззрений, не имеют "raison d'etre" {Разумного
основания (фр.).} <...>. Откланиваюсь Вам не без некоторого чувства печали,
которое относится, впрочем, исключительно к прошедшему". В ответном письме
Фет пытался предотвратить разрыв, но Тургенев подтвердил свое намерение еще
одним письмом, от 12 декабря 1874 года, которое заканчивал так: "Не могу не
заметить, что Вы напрасно благодарите судьбу, устранившую Ваше имя от
соприкосновения с нынешней литературой; Ваши опасения лишены основания: как
Фет, Вы имели имя, как Шеншин, Вы имеете только фамилию". Фету-Шеншину
теперь терять было нечего - и в прощальном письме своему другу-врагу (от 12
января 1875 года) он, что называется, высказал все, что о нем думает (см.
письмо 12).
Так закончились отношения Тургенева и Фета, представляющие собой
выразительнейшую страницу в истории борьбы двух идеологий внутри российского
дворянства: либерального западничества и почвеннического консерватизма. Но в
отношении двух писателей был свой post scriptum. В августе 1878 года
Тургенев, приехавший в Спасское и помирившийся с Толстым, получил неожиданно
письмо от Фета - с предложением примирения. На него он ответил письмом от 21
августа: "Любезный Афанасий Афанасьевич, я искренне порадовался, получив
Ваше письмо. Старость только тем и хороша, что дает возможность смыть и
уничтожить все прошедшие дрязги - и, приближая нас самих к окончательному
упрощению, упрощает все жизненные отношения. Охотно пожимаю протянутую Вами
руку..." Прежней дружбы, конечно, восстановить не удалось, и редкие письма,
которыми обменивались писатели вплоть до смерти Тургенева, были лишены
прежнего кровного чувства "дружбы-вражды". Последнее слово в этой истории
принадлежит Фету; по воспоминанию его племянника В. Семенковича (пытавшегося
заговорить с дядей об отрицательных сторонах личности Тургенева), Фет сказал
ему: "Тургенев умер, он ваш родственник, которым должны гордиться не только
вы, но и вся Россия; судить его частную жизнь - не нам с вами. Когда мы
сойдем в могилу, дай бог, чтобы мы унесли с собой такое имя честного
человека, какое унес Тургенев" ("Вестник Европы", 1900, 4, с. 855).
8
1 Уланская фуражка, которую Фет носил и выйдя в отставку.
2 Речь идет о свадьбе Надежды Афанасьевны Шеншиной и Ивана Петровича
Борисова.
3 Стихотворение "На развалинах цезарских палат".
4 Литературный журнал, издававшийся в 1858 -1859 гг. Е. Ф. Коршем (см.
письмо 54, примеч. 2).
5 Повесть Тургенева "Ася".
6 В письме к Л. Толстому от 17 января 1858 г. Тургенев писал:
"...Боткин сообщил мне о Вашем намерении затеять с Фетом журнал, посвященный
исключительно художеству... Подождите затевать это дело до нашего
возвращения; потолковавши хорошенько, может быть, мы и смастерим что-нибудь
- ибо я понимаю, какие побуждения лежат в основании такого прожекта". Л.
Толстой 4 января 1858 г. писал близкому ему в это время критику В. Боткину,
находившемуся в Риме: "У нас, т. е. в русском обществе, происходит небывалый
кавардак, поднятый вопросом эманципации. Политическая жизнь вдруг неожиданно
обхватила всех... Изящной литературе, положительно, нет места теперь для
публики. Но не думайте, что это мешало мне любить ее теперь больше, чем
когда-нибудь. Я устал от толков, споров, речей и т. д. ... У меня есть к вам
серьезное дело. Что бы вы сказали в теперешнее время, когда политический
грязный поток хочет решительно собрать в себя все и ежели не уничтожить, то
загадить искусство, что бы вы сказали о людях, которые бы, веря в
самостоятельность и вечность искусства, собрались бы - и делом (т. е. самым
искусством в слове) и словом (критикой) доказывали бы эту истину и спасали
бы вечное, независимое от случайного, одностороннего и захватывающего
политического влияния? Людьми этими не можем ли быть мы? Т. е. Тургенев, вы,
Фет, я и все, кто разделяет наши убеждения. Средство к этому, разумеется,
журнал, сборник, что хотите. Все, что является и явится чисто
художественного, должно быть притянуто в этот журнал..." Замысел Толстого не
осуществился.
7 Сестра Л. Толстого, Мария Николаевна.
8 По предположению Н. Пахомова, речь идет о поэте и переводчике Л. Мее.
9 В первые годы после женитьбы Фет с женой снимали квартиру на Малой
Полянке, в доме Сердобинской (дом не сохранился).
9
1 А. Григорьев в это время находился в Италии в качестве воспитателя
юного князя И. Ю. Трубецкого.
2 Фет переводил "Антония и Клеопатру".
10
1 L'Homme - femme, reponse a M. Henri d'Idevill {Мужчина - женщина,
ответ Д'Идевиля мсье Анри (фр.).} - название памфлета Дюма-сына, выпущенного
отдельной брошюрой в 1872 г.; посвящена процессу Леруа Дюбура, осужденного
на пять лет каторжных работ за убийство изменившей ему жены. "Прямой связи с
содержанием памфлета Дюма в рассказе Фета нет, но при популярности этого
памфлета в то время он, вероятно, ассоциировался со всяким разговором о
женском вопросе" (см. коммент. Б. Бухштаба в сб. "И. С. Тургенев. Материалы
и исследования". Орел, 1940, с. 49).
2 Мессонье Эрнест (1815-1891) - французский живописец. Тургенев писал
Фету 21 февраля 1873 г. из Парижа: "Картины действительно меня занимают при
отсутствии всякого другого живого интереса; но хорошие страшно кусаются... а
посредственные картины не стоит покупать. Я, однако, приобрел очень хороший
пейзаж Мишеля за 1600 франков <...> Но это ничего перед Мейссонье, который
недавно продал небольшую картину... за 80 000 франков".
3 Леконт де Лиль (1818-1894) - французский поэт.
4 фет цитирует начало стихотворения Пушкина "Для берегов отчизны
дальной".
5 Первые строки стихотворения Лермонтова "Русалка".
6 Фет собирался купить у брата Тургенева Николая Сергеевича имение
"Долгое"; покупка не состоялась.
11
1 Фет цитирует Евангелие от Иоанна (гл. 5, ст. 2 и 7).
2 Афанасий Великий (ок. 295-373 гг.), епископ Александрийский.
3 Смысл последней фразы связан с разговором о "кружках" в рассказе
Тургенева "Гамлет Щигровского уезда" (см. И. С. Тургенев. Полное собрание
сочинений и писем. Сочинения, т. IV. М.Д963, с. 284).
4 Варварские поэмы - поэтический сборник Леконт де Лиля (1862).
5 Ван дер Неер - голландский живописец XVII в.
6 Петя Борисов, сын Н. А. и И. П. Борисовых, после смерти родителей
воспитывался у Фета.
7 И. П. Борисов служил в Кавказской армии.
8 Великий князь Михаил Николаевич, наместник Кавказа.
12
1 В конце 50-х гг. Фет много переводил, сделав эту раб 
| |
| Просмотров: 1067 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры