| Главная » Книги |
Фет Афанасий Афанасьевич - Письма, Страница 7
Фет Афанасий Афанасьевич - Письмавигается микроскопически, прочел одну треть книги и многого не разжевал,
как бы хотел, хотя общий очерк его системы мне понятен. Но есть выводы
демонстративные, до того тонкие, что надо особенное внимание при чтении.
Недаром Шопенгауэр понял его только при 8 чтении. Но мое первое стоит
пятого. Со страхом жду газет. Все, что мы с Вами говорили и предвидели, к
сожалению, сбывается буквально. Я задавал этот вопрос Каткову, то есть к
чему приведут нас победы, если такие и будут? Нам не дадут никаких плодов,
ни для себя, ни для других. На это он отвечал: "Влияние Англии на Востоке
пало". А что скажет он об этом влиянии, если оно восторжествует даже над
очевидными для всего света победителями? И вот под этими неизменными
впечатлениями получаю письмо от Энгельгардта: напиши я для "Московских
ведомостей" стихи на смерть Черкасского. Я, разумеется, отвечал, что это мне
не по силам. И этот раз правда.
Это совершенно не в моем роде, да, кроме того, как я буду хвалить
людей, погубивших мое отечество? Как бы я желал хоть часа 3 просидеть в
Вашей гостиной и порассказать прелестной графине, каких я насмотрелся людей.
Если бы это были выродки, не стоило бы говорить, но им имя легион - или
Петербург. Мы продаем Петины Новоселки {2}. Приехал из Питера генерал-майор
князь Энгалычев. Мы приняли его, как принимают покупателя. Зато на другой
день во время переговоров о покупке я, если бы дело шло о моей
собственности, наверное, поколотил бы этого генерала. Никакая лошадь не
может быть тупее; так что я сказал ему: "Вы сознаетесь, что ничего не
понимаете, а между тем не позаботились захватить знающего человека. Я
решительно не могу Вам отвечать, потому что ни слова не понимаю в вашей
речи". Спрашивает, указывая на хлеб в мешках: "Это все молоченый?" - и
спрашивает у меня в Воробьевке, сколько кур в Новоселках, а лошадей и не
смотрит. И когда дойдет до конца, - у него одно слово: "Позвольте, для этого
мне надо _сосредоточиться_". Слышите голос Петербурга? По-нашему, надо
сказать: чтобы понять, что, за исключением 19 десятин неудобной из 359, -
останется 340 удобной, надо не быть дураком, а у петербургского генерала в
Английском клубе это называлось - надо сосредоточиться. И так
сосредоточиваются петербургские политики, финансисты, академики и ведут
дело.
Как Вы все поживаете и что Ваша работа? У меня стихов нет и будут ли,
не знаю.
После святой думаю заехать и на денек в Ясную Поляну.
Примите и передайте графине наши общие с женой поклоны и приветствия.
Говорят, что "коренная" еще на этот год продержится на месте {3}.
Будьте, главное, здоровы.
Всегда Ваш А. Шеншин.
Поп-законоучитель отстранил своего товарища от школы, а сам не бывает,
а я ему ничего не дам.
33
31 марта. Будановка <1878 г.>
О, как живительны Ваши краткие письма, дорогой моей душе Лев
Николаевич. Знаете ли, какое доброе дело Вы ими делаете? Вы меня всякий раз
подымаете с земли, на которой я иногда лежу, скорбный, одинокий, как
расслабленный у овчей купели. Знаете ли, как я облизываюсь от предвкушения
наслаждения, когда сажусь писать Вам? Точь-в-точь маленький когда-то Илюша,
которого музыка вызывала из темной комнаты танцевать, а сознание, хорошо ли
выйдет, удерживало выходить с своим искусством на свет. Так и я все боюсь за
неумение высказать, что нужно. Но с Вами и это не страшно. Вы читаете между
строками. Очевидно, читая Ваши письма, я не помышляю о Льве Толстом, но надо
быть слепым, чтобы не поражаться ударами великого писателя. Таких приемов
нельзя выдумать. Вы правы - я не умею писать прозой, как не умеет А. Мюссе.
Задача лирика не в стройном воспроизведении предметов, а в стройности тона.
Живописцу нужно красную комнату, и он тащит и кардинальскую мантию и
старую бабушкину шаль, хотя такое согласование у романиста возбудит смех. Я
очень хорошо знаю, что в реальности das Ding an sich - есть Unding {Вещь в
себе не вещь (нем.).}, но я люблю мечтать, что дорожу в Вас тем, что не
может быть Predicat {Здесь в смысле: высказано (нем.).}. Какая счастливица
Ваша прелестная жена, мой постоянный неизменный идеал. Какая она
необыкновенная умница, - что знает, а не только чует свое счастье. Если бы
Вы были самым ограниченным, бездарным и несведущим человеком и я бы
посмотрел Вам в глаза и за теперешним их всевидением, проницательностью
досмотрелся до простоты и целостности этого взгляда, я бы и тогда
воскликнул: "Ессе homo {Вот человек (лат.).}. Вот тот человек, которого я
ищу и жажду". Вы говорите о низменности людей. Но надо условиться в термине
низменность. По-моему, по русской пословице "Не удастся свинье на небо
взглянуть" - низменна крыловская свинья под дубом. Напрасно:
Ведь это дереву вредит, -
Ей с дубу ворон говорит.
А она отвечает:
Мне были б желуди, ведь я от них жирею.
Выучите эту свинью древним и новым языкам, познакомьте с философией, с
искусствами, взглянет ли она когда на небо? Не потому, что она не способна
научиться, а потому, что она свинья и у ней шея кверху не гнется. Чем
большему ее научат, тем больше от нее беды. Она должна про высокое, как
нравственность, государство, народ, образование, искусство, судить по слуху.
Вот она и строит земледельческие академии, подрывая изо всех сил земледелие,
старается об истреблении волков и развитии общества стрелков и свободной
продаже пороха и запрещает под ужасным Штрафом возить порох по железным
дорогам, а другие уничтожила. Хлопочет о народных, принудительных
европейских школах и оставляет попов в презренном виде, от которого русский
человек - и раскольник и православный - готов откупиться последней курицей,
лишь бы иметь право загоготать ему в спину - и забывает, что в Европе нет
попа не из университета, да какого университета. Но об этом горько говорить.
Я боюсь, когда загляну в газеты. Все, о чем мы с Вами бесполезно толковали
за 2 года, о чем Вы печатали, все это сбывается в увеличенном виде, а они
все свое, да еще хотят, чтобы мы их воспевали. "Бог с ними, прости им". Что
же остается делать. Заснешь в уединенном кабинете или в саду и держишься
единственного Льва Николаевича и Ясной Поляны, представляющую единственную
действительно Ясную Поляну в непроглядном мраке нравственного дремучего
лесу. Что я и делаю. Другого не знаю.
<...>
Лет 18 тому назад ехали мы в тарантасе за Волхов с Тургеневым на
тетеревей. И он прочел мне целую лекцию, из которой явствовало его
превосходство надо мною, как человека _надломленного_ над цельным. Я тогда
ничего не отвечал, господи, неужели я так недавно был так возмутительно
глуп. Часто я теперь вспоминаю тогдашнего модного _надломленного_. Помню,
что худо понимал это выражение, а между тем внутренно, наподобие Ивана
Ивановича, повторял: "Господи! Николай-чудотворец: отчего я не
_надломленный_". Что же, однако, в самом деле может обозначать это фигурное
выражение?
Очевидно, что, наскуча французское desillusionne, blase разочарованный,
притуплённый, равнодушный, они перевели с немецкого der Zerrissene, словом,
как ни называй, разочарованный, надломленный или нигилист. Человек
отрицающий; а между тем все эти на словах неверующие готовы казнить не
признающих их пропаганды. Ergo, или они лгут, или сами не знают, чего хотят
и что говорят. А я теперь, напротив, горжусь, что Страхов, не отвечающий на
письма мои в Публичную Императорскую библиотеку в Питере, находит меня
цельным, ибо не понимаю, как можно жить надломленному, то есть не самим
собою.
Еще ближе к делу. Третьего дня я получил из Одессы письмо от брата
Петруши, который, не получил, разумеется, на Балканах ни денег - двукратно с
января, ни платья высланного - и который пишет, что, бесцельно прошатавшись
в Царьграде и проч., прибыл, как и следует, безо всего в Одессу, где хочет
наживать деньги торговлей учебными принадлежностями, на что нужно 5 тысяч. В
ту же ночь я выслал ему с верховым 1000 рублей через Курск и пишу, что
деньги у него готовы. Нечего Вам говорить, что за этой лавочкой сидит
лавочник, который давно ждет, кому бы сбыть свой хлам, а тут навернулся
олухной тетерев Петр Афанасьевич. Поэтому я пишу брату следующее: "На твою
речь о невозможности тебе жить где-либо, за исключением окроме России, после
всего того, что было, смею заметить, что ты никого не убил, не ограбил, не
оскорбил и, сколько я знаю, не совершил никакого дела, после которого стыдно
на людей смотреть. А Нарышкин только что вернулся из волонтировки и хвастает
этим, а что ты не женился, так благодари бога, да и скольким холостякам
пришлось бы бежать на окраины. Кроме того, я сам бежал на окраину в
Воробьевку, в которой, кроме помещения в доме, пустой флигель - и что еще
окраиннее за 3 версты от усадьбы 270 десятин дубового лесу, который я делю
на 27 лесосек и буду продавать по 10 десятин ежегодно за 3000 рублей,
которые уже предлагали, давая за 70 десятин крупного лесу по 300 руб.
Поэтому подумай; не удобнее ли и выгоднее будет нам обоим, если ты будешь
ежегодно покупать у меня такую лесную дачу, с поставкой за 8 верст на
станцию Курской дороги. Я все равно должен продать эту дачу и вручить тебе
деньги, а ты во что бы то ни стало хочешь торговать.
Уж лучше лесу повырубить не может, а чтобы дело было по совести, то
попросим Льва Николаевича взглянуть на лес, и он тебе, как знаток, все
расскажет и укажет". Дело в том, что если брат не возьмет этого дела,
которым мне бы хотелось удержать его от скитанья и мельмотства, то я сам
буду производить эту операцию по Вашему указанию. И так я вел все это дело к
тому, чтобы доказать Вам, что приезд Ваш весной в Воробьевку, кроме именин
сердца, будет иметь для меня значительное практическое, а при брате и
нравственное значение. Жена просит передать графине Софье Андреевне ее
усердный привет, а Вы должны за меня усерднейше поцеловать прекрасную руку
моего неизменного идеала. Без нее все Вы, несмотря на гений, на отличные
сердца, на состояние, пропали, как мухи осенью. Да хранит ее бог - эту
трудолюбивую пчелу - в ее шумливом улье.
Всегда Ваш А. Шеншин.
Вальдшнепов нет как нет! А у Вас?
34
16 апреля <1878 г.>. Будановка.
Христос воскресе!
Дорогой Лев Николаевич.
Более и сознательнее, чем когда-либо, благодаря Ренану (не прямо от
него, а через него) захотелось мне, помарфившись до упаду, кликнуть Вам
издалека это приветствие. Все с Соломона и за 1000 лет до него и после него
искали - и нашли одно отрицание, и никто никогда не сказал великой проповеди
из лодки: _блаженны нищие духом_ {1} и блаженны Вы, когда поносят Вас. Но
ведь он не разумел тех нищих духом, которые, ничего не понимая, берутся все
делать и всему учить. Ко мне сейчас приходили христосоваться три мужика, и я
чувствую, что мне не мешало бы занять кое-что у этих нищих духом. Но ведь
они ничего не проповедуют.
Простите великодушно, что я Вас хвалил. Я знаю, что это неловко, но
позволяю это себе только как объяснение, почему я так настойчиво обращаюсь к
Вам со всякой всячиной. Дайте мне человека, и я потушу фонарь.
Но, с другой стороны, если я не буду говорить Вам всего, что думаю, то
мои письма будут невозможны. Мог ли я не подпрыгнуть, читая последние строки
Вашего письма: "планы Ваши как ни хороши, Петру Афанасьевичу не понравятся".
"Экой молодчина! - воскликнул я, передавая письмо брату Петруше, сидевшему
по левую мою руку, за чайным столом, - он лучше тебя знает, чем я, знающий
тебя от рождения". Брат теперь у нас. Надолго ли - не знаю. Но я ужасно рад
его приезду. "Милости хочу, а не жертвы". Если Вы так хорошо знаете брата,
то как должны знать меня. Следовательно, оправдываться бесполезно. Но я
полагаю, что если в человеке нет подъема, того, что Панаев {2} называл:
вздохом, то ничто не может дать его, а если он есть - отнять. Нельзя быть
слепому - живописцем, глухонемому - виртуозом, ибо это одно исключает
другое; но быть поэтом и сапожником (Ганс Сакс), делать плошки и
проповедывать апостола Павла и т. д. Можно быть не только равнодушным ко
всему житейскому, но даже чувствовать к нему непреоборимое отвращение и быть
слепорожденным для духовных потребностей. Если я действительно Марфа, потому
что хлопотал и хлопотал и хлопочу еще много, то, увы! далеко не потому, что
так высоко ценю жизнь с ее благами земными. Какой бы я был счастливец, если
бы хоть на закате дней, как Гафизова звезда,
Все полюбив, уж на небо она испросилась;
И рада была, что ночною порою скатилась {3}.
Ах! как бы это было хорошо. Но, к сожаленью, этого далеко нет. У меня есть
потребность порядка. Дайте мне щей с говядиной, творогу со сливками,
душистого кофею, и я не попрошу ничего более. Но чтобы это было хорошо.
Кажется, на что проще? а как трудно этого добиться.
Я люблю, чтобы лошади, собаки, коровы, экипаж соответствовали своему
названью. Легко ли это, да еще у нас в России, где никто не подумает, можно
ли тонкой серебряной ложкой доставать крутую кашу из горшка, не прогнув
ложки. Вот теперь я обнес парк оградой, а народ становится ногами на засов и
лезет через палисадины. Поставили сторожа у ворот и поймали его с женой,
готовых пройти в охраняемые вороты. С другой стороны: мы сердимся, зачем он
выливает тут нечистую воду, а дали ли ему, куда ее выливать? В Европе, где
чисто, все это прилажено и близко.
Что касается до стихов, то это молния, которая приходит и уходит и
зимой бывает как исключение. Напрасно хотите Вы лепить пару людей там, где
бог уже слепил ее. Графине не учиться ни у меня, ни у кого на свете
практичности. "Das macht ihr keine nach" {Никто не может сравниться с ней
(нем).}. Если Вы боитесь за мой материализм, то я не боюсь за Ваш аскетизм и
хандру. Такие силачи все перемалывают в муку, а не в муку. Послезавтра
ожидаем утренним поездом Дмитрия Петровича с семейством на некоторое время.
Грайворонка от Воробьевки 80 верст, и на своих можно быть там в 7 часов.
Если буду здоров, думаю проводить Боткиных до Козловки в мае около 15-го - а
там мы могли проехать с Вами в Воробьевку и на 2 дня на Грайворонку, если
будет охота. Жена и брат вместе со мной просят Вас передать наши усердные
поклоны графине Софье Андреевне.
При случае черкните словечко
Вашему А. Шеншину.
35
28 апреля <1878 г.>. Будановка.
У нас полон дом гостей, и я пользуюсь свободной минутой, чтобы отвести
душу и сказать Вам, дорогой Лев Николаевич, несколько слов. Жду 15 мая, а
может быть, и раньшего срока и наперед испрашиваю у графини Софьи Андреевны
позволения привезти брата Петра Афанасьевича на денек. Это его, бедняка,
освежит надолго, как и меня. Знаю, что отказать в подобной просьбе неловко.
Но если Вы промолчите, то я отклоню его приезд, хотя он, то есть брат, в
очень хорошем расположении духа. Дело в том, что и он разделяет мою любовь к
Вам обоим, таким, каким мы Вас знаем. Извините заранее, если Не сумею
сказать то, что бы хотел.
Дня 2 по получении Вашего последнего письма о Ренане {1} у меня все
было ясно, и жаль, что я тогда не написал того, что теперь, второпях, как-то
разбросалось клоками.
Помню, что хотел сказать, что с Вашей точки совершенно с Вами согласен,
что суть в зерне и хлебе, а не в соломе, хоботье и т. д. Но дело в том, что
Евангелие такая книга, которую читающие ее 100 раз не умеют ни запомнить, ни
связать в своем представлении. По крайней мере, так до сих пор было со мной.
Я когда-то получил по 5 из закона божия и затем из богословия - и я до сих
пор довольно твердо умею смотреть в казенные богословские очки. К сожалению,
еще на 2 курсе университета, когда уже мне в жизни не приходилось
возвращаться к казенному богословию, очки эти разбил у меня на носу
вдребезги Штраус {2}, и Вольтер нисколько не способствовал их возрожденью.
Приходилось мне не раз с тех пор перечитывать Евангелие, и я уже без очков
ничего не мог прочесть и видел только всюду те противоречья, на которые с
такой беспощадностью указывал Штраус, хотя бы на въезд в Ерусалим на двух
ослах разом: на осля и жеребя сына подъяремнича. Высокое учение любви -
ненависть. Индейская религия учит любить не только людей и скотов, но даже
нечистых насекомых.
То, что говорили казенщики, что древний мир, то есть Рим (империя),
погибал от разврата и нужно было возродить этот мир, - история не детская, а
настоящая, - мне указывает, что вселенная только и благоденствовала при
императорах, как уже род человеческий не блаженствовал ни до, ни после
империи. Что зке это такое, какое же это явление? В чем его всепобедная сила
или, по крайней мере, если не всепобедная, то могучая, которая из секты
иудейской превратилась в веру общечеловеческую?
Эти вопросы возникают сами собой, и ответы на них, очевидно, могут быть
различны и только гадательны. И мне кажется, что один из них это новизна
проповеди об духовном уничижении, то есть проповеди в блаженствах.
Таких мыслей я нигде не встречал и не могу не дивиться их глубокому
значению. Говорю прямо: до Ренана у меня был хаос в голове, не связанный
никаким единством представления. Прочитав Левина, я могу догадаться, что он
любил есть, пить, курить. Но, если бы я прочел, что был Левин, который
пришел, сел на стул, обрезал себе ногти, насыпал перцу на котлетку и сказал:
люблю уж их и не люблю грифельных досок и т. д., то я, прочитав целый том,
не составил бы себе никакого понятия, а если б эти факты передавали 4
человека и все вразлад, то я бы и совсем стал в тупик. Вы сами указываете на
закон, писанный в сердцах. Ergo в нем все дело. Не Павел ли сказал "ныне
разумеем как зерцалом в гадании, тогда же узнаем лицом к лицу"? Я так много
и упорно глядел в зерцало, - что и гадать не смею. Ich kann nicht anders.
Gott, helf mir {Иначе я не могу. Да поможет мне бог (нем.).}.
Преданный Вам А. Шеншин.
Буду телеграфировать, но куда, на Козловку или Ясенки?
36
2 января <1879 г.>. Москва.
Покровск. ворота,
дом Боткиной.
Дорогой граф!
Осуждение моей статьи и Страховым и Вами {1} только обрадовало меня
уверенностью в действительной дружбе подобных Вам людей. Этого мало: оно
показало, что Вы не считаете меня человеком, способным принимать вещи
наизнанку.
Жаль не за покойницу статью и не ради меня, а ради той непроглядной
лакейской нелепицы, в которой мы беспомощно осуждены доживать наиболее
сознательные годы нашей жизни. Если эти строки застанут Страхова, скажите
ему, что между 6 часами вечера (прибытие Курского поезда) и 8 1/2 - отправка
Московского-Петербургского - ему бы удобнее всего 4 января забросить ко мне
в швейцарскую чемодан и пить у меня в комнате чай и таким образом дать мне
возможность увидеть его часа на два; так как теперь ехать мне в Питер
незачем.
Напишите поскорей, когда Вы в Москву, чтобы нам не разминоваться. В
Москве мне тоже делать нечего, и я бы алкал проездом домой заехать еще раз в
Ясную, оставив жену в Москве. Что-то за перевозкой не помню, уцелела ли моя
"Welt als Wille" Шопенгауэра, поэтому не снабдите ли меня Вашей, если не
найду в Москве.
Передайте графине мою неизменную симпатию.
7 часов утра. Все спят. Тороплюсь кончить, потому что утром надо к
нотариусу по делам Борисова.
Всегда Ваш А. Шеншин.
"Я жить хочу! - кричит он, дерзновенный. -
Пускай обман! О, дайте мне обман!"
И в мыслях нет, что это лед мгновенный,
А там под ним - бездонный океан.
Бежать? Куда? Где правда, где ошибка?
Опора где, чтоб руки к ней простерть?
Что ни расцвет живой, что ни улыбка, -
Уже под ними торжествует смерть.
Слепцы напрасно ищут, где дорога,
Доверясь чувств слепым поводырям;
Но если жизнь - базар крикливый бога,
То только смерть - его бессмертный храм.
Прилагаю не посланное к Вам письмо, написанное тотчас после свидания в
Ясной Поляне.
37
3 февраля <1879 г.>. Будановка.
Дорогой и необходимейший Лев Николаевич!
Виноват ли я, что и вчерашнее письмо Ваше, подобно всем остальным,
действует на всего меня, как солнце на зимнюю почву. Все тает, и давнишние
цветы обманывают зрение, показываясь из-под снега. Все равно! Целые рои дум
и ощущений налетают от Ваших круглоспутанных букв на меня, и я счастлив, что
могу беседовать с Вами. Надеюсь, что в настоящее время Вы уже молодцом. Жена
благодарит графиню и Вас за приветствие. Она со станции на ухабах опустила в
возке оба стекла, и чуть не поплатились катастрофой. К счастью, воспаление
бросилось в ухо, от которого она все время страдала, да и теперь еще не
оправилась.
Я с наслаждением стараюсь забрать Wirklichkeit {Действительность
(нем.).} над Шопенгауэром. Начал перевод. Ваше выражение круто-превосходно.
И в этом смысле кладу оружие. Кому же и судить об этом, как не Вам, и я
нисколько не намерен отстаивать крутость того или другого стихотворения. Это
они сами делают. Иное выходит - сайка, а иное - выборгский крендель. Рецепта
на них я не знаю. Но что касается концепции всего стихотворения, то тут я
буду, как Вы говорите, доходить. Доказывать, собственно, значит разбирать по
частям, чтобы не потеряться в целом. Слово Жюль Верн ужасное слово для
поэта. Это слово - мелькало у меня в голове при самом зарождении
стихотворения - и - и не остановило меня. Во-первых, второй год я живу в
крайне для меня интересном философском мире, и без него едва ли можно понять
источник моих последних стихов. "Wer den Dichter will verstehen muss ins
Land des Dichter's gehen" {Кто хочет понять поэта, тот должен погрузиться в
его мир (нем.).}, - говорил Гете. Вы скажете, что, мол-де, все оправдание,
как если бы юноша, на вопрос любимой женщины о его беспорядочном виде,
объяснял ей: "Это меня били". Коли тебя били, не ходи любезничать. Но
рождается вопрос: если в церковь, в собрание ходил Жюль Верн - следует ли
уже никому туда и не ходить. Обязан ли поэт, да еще лирический, выбирать
только строго-реально - возможные положения и состояния? Его дело звонить по
всем видам, и по дубовому дубу, и по серебряному. Звенит - хорошо - не
звенит - плохо, хоть бы сама скрипка Страдивариуса.
Все античные музеи полны Аполлонами в виде Геркулеса, амурами в том же
виде. Возможно ли это? Нет - в реальности и да - в идеале.
Мысль о кончине человеческого мира стара, как человек. Байрон наскочил
на нее в своей "Тьме". Солнце потухло. Ветра нет, корабли гниют, и два врага
узнают друг друга при раздуваемом ими последнем костре. Байрон выпустил из
виду, что прежде такой ничтожный мир, как земля, подобно луне остынет, чем
такой громадный, как солнце, а, главное, когда то или другое потеряет нужную
теплоту - выйдет ясно не его "Тьма", а моя картина {1}.
Воскресение из мертвых придумано не мной. В Иосафатской долине нам
приказано явиться целиком, как жил в Воробьевке, для этого и волк приносит
во рту мою ногу. А ну как приказано будет поднять Шеншина для репетиции?
Послушают ли его, что это, мол, положение для бывшего человека невозможно?
Да ведь и родиться из земли, и писать другому такому же земляку то, что
пишу, - еще менее возможно, а ведь нас не послушали, говорят _пиши_. Не
забудьте, что это уже эпос, сказка, и поэтому меня суждение детей бесконечно
обрадовало. Тут они самые настоящие судьи. Хороша сказка или неинтересна?
Никто лучше их не знает. Не могу воздержаться и не присоединить к ним голос
седовласого младенца Страхова: "Стихи чудесные. Из числа лучших Ваших
стихов". Далее, говоря о всех последних, которые читает, как пишет, всем
встречным: "Да, я забыл прибавить, что действие стихов неотразимо и что
всего сильнее действует "Alter ego", как тому и следует быть".
Не Вам, дорогой друг, восклицать: "Много шуму из ничего". Не к Вам
обращать слова: "Поймет ли он, чем ты живешь" - да, - поймет. Не только
поймет, но еще подбавит хлеба. У меня есть одинокий теперь товарищ юности -
Бржеская, письма ее я Вам показывал, и она иногда во мне роит давно
прошедшее с "Alter ego" и т. д. Каждый раз, когда напишу стихотворение, мне
кажется, что это гробовая доска музы. Глядь, опять из могилы пыхнет огонек и
напишешь. Я даже этого не ищу, - а помню время и чувство, что стихам не
может быть конца, стоит поболтать бутылку, и она взорвет пробку. Теперь
этого чувства и в помине нет. Если муза входит - я говорю: "Откуда? Какими
судьбами? Неужели ты еще не совсем умерла?" Вы пока этого понять не можете,
да и не дай бог этого понимать. А быть может, эпос в других условиях. Лира
без kategorischen Imperativ {категорического императива (нем.).} никому не
нужна, а только потянет на глупость и бездарность ума, хотя и imperativ еще
не гарантия хорошего.
Старая кобыла жеребит козлят вместо коней, а нельзя было не жеребиться.
Прилагаю при сем нового жере 
| |
| Просмотров: 486 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры