| Главная » Книги |
Фет Афанасий Афанасьевич - Письма, Страница 21
Фет Афанасий Афанасьевич - Письманой только
благополучием и исправлением мух.
Вы больны и думаете о смерти, а я здоров и не перестаю думать о том же
и готовиться к ней. Посмотрим, кто прежде. Но мне вдруг из разных незаметных
данных ясна стала ваша глубоко родственная мне натура-душа (особенно по
отношению к смерти), что я вдруг оценил наши отношения и стал гораздо
больше, чем прежде, дорожить ими".
3 В 1873 г., по царскому указу, Фету было разрешено "принять фамилию
ротмистра А. Н. Шеншина" - он получал права потомственного дворянина и был
внесен в родословную книгу орловского дворянства.
26
1 Судебные процессы 70-х гг. над революционерами-народниками.
2 Толстой послал Фету пять стихотворений начинающего поэта А. Кулябко.
27
1 В мартовском номере "Русского вестника" за 1877 г. печатались главы
седьмой части "Анны Карениной".
2 Комаровский Леонид Алексеевич (1846-1912) и Аксаков Иван Сергеевич
(1823-1886) - активные деятели славянского движения.
3 Молитва Левина при родах жены ("Анна Каренина", ч. 7., гл. XIV).
29
1 Слово "прелесть" в русской религиозно-догматической литературе
означало "греховный соблазн".
2 Ртищев; см. посвященное ему стихотворение (письмо 62).
3 Своим племянникам О. В. Шеншиной (с которой Фет рассорился) и В. А.
Шеншину - Фет отказал в наследстве.
4 Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен - командир кавалерийского корпуса, куда
входил кирасирский Военного ордена полк.
5 Александр Иванович Иост-управляющий имениями Фета.
30
1 Цитата из стихотворения Тютчева "Сон на море".
2 22 февраля - именины Фета.
32
1 Весна - "великий вздох природы": этот замечательный образ принадлежит
Фету, но представляет собой развитие памятного поэту выражения И. Панаева
(см. письмо 34, примеч. 2).
2 Петр Борисов был наследником и материнского имения (Новоселки), и
отцовского (Фатьяново). Имения давали очень малый доход; и поскольку Борисов
не собирался "подымать благосостояние наследственных гнезд" (а больному Фету
было не под силу осуществлять над ними надсмотр) - то было решено их
продать.
3 Речь идет о так называемой "Коренной ярмарке" (некогда одной из самых
богатых и известных в России, но в эти годы уже приходившей в упадок).
34
1 Евангелие от Матфея, гл. 5, ст. 3.
2 Панаев Иван Иванович (1812-1862) - поэт и прозаик, с 1847 г.
издававший (вместе с Н. Некрасовым) журнал "Современник", где с ним
познакомился Фет. В письме к Фету от 5 марта 1862 г. Тургенев сообщил о
смерти этого человека, который "казался олицетворенным здоровьем"; Фет пишет
в "Моих воспоминаниях" (ч. 1, с. 394): "Итак, - подумал я по прочтении
письма, - нашего добродушного и радушного Панаева не стало... Жажда
всяческой жизни была для него непосредственным источником всех восторгов и
мучений, им испытанных. Не раз помню его ударяющим себя с полукомическим
выражением в грудь туго накрахмаленной сорочки и восклицающим, как бы в свое
оправдание: "ведь я человек со вздохом!" Уже одно то, что он нашел это
выражение, доказывает справедливость последнего".
3 Фет цитирует свой перевод из Гафиза - "Звезда полуночи дугой золотою
скатилась"...
35
1 Толстой и Фет обсуждали книгу Э. Ренана (1823-1892) "Жизнь Иисуса",
запрещенную в России.
2 Фет имеет в виду немецкого философа-пантеиста Д. Штрауса (1808-1874),
автора книги "Жизнь Иисуса, критически переработанная" (1835-1836), где с
позиций исторической критики анализируется содержание Нового завета.
36
1 В августе 1878 г. Фет в Ясной Поляне читал Толстому и Страхову
наброски своей статьи под названием "О современном умственном состоянии и
его отношении к нашему умственному благосостоянию". Фету посоветовали статью
доработать; он трудился над ней до конца года, "расширил и органически
связал" и дал новое название "Наша интеллигенция".
Переделав статью, Фет снова представил ее на суд Толстому и Страхову -
и встретил их единодушное и решительное осуждение. Рукопись статьи
сохранилась (двадцать пять листов большого формата, находится в фонде Фета в
Отделе рукописей ГБЛ); знакомство с ней не оставляет сомнения в том, что
работа была достойна критики. Статья "Наша интеллигенция" представляет, по
существу, "изнанку" фундаментального публицистического труда Фета - очерков
"Из деревни": если там некоторые "реакционные крайности" выглядели лишь
частностями на фоне здравого и глубокого чувства жизни и убежденной защиты
своей позиции, то здесь, наоборот, многие прежние идеи Фета оказались
обесцененными, измельченными тем фельетонным злобствованием, той "руготней",
которую автор поставил во главу угла. Несостоятельность нового фетовского
публицистического выступления со всей очевидностью сказалась в стиле работы,
в которой характерная для Фета резкая оригинальность явилась уродливой
однобокостью, а яркая парадоксальность была доведена до абсурда. Обо всем
этом писал Фету Страхов в письме от 31 декабря 1878 г. из Ясной Поляны: "Мне
странно было вспомнить весь блеск, всю выразительность и энергию ваших речей
и Поляне и в Воробьевке и видеть, как все это потухло исказилось и ослабело
у вас на бумаге. Вам изменяет даже ваш удивительный язык, несравненный дар
яркого и краткого выражения. Вы как будто кому-то подражаете, говорите не
своим языком, постоянно невольно сбиваясь на свой собственный. Вы взялись
как будто не за свое дело которое не выше, а гораздо ниже ваших сил".
37
1 Речь идет о стихотворении "Никогда", посланном Фетом на отзыв
Толстому (см. Переписка, т. 2, с. 42-43).
39
1 Фет неточно цитирует стихотворение Шиллера "Тайна воспоминаний": "Не
стремятся ль... // Силы духа быстрой чередою // Через жизни мост, чтобы с
тобою // Жизнью жить одною?" (пер. А. Григорьева).
2 В журнале "Огонек", где публиковались некоторые стихи Фета,
печатались также Полонский (стихотворение, посвященное Н. А. Грибоедовой, -
1879, 10) и Майков ("О славном гайдуке Радайце" - 1879, 7).
3 Н. Кишинский, поставленный Тургеневым управлять Спасским в надежде,
что он увеличит доход с его имения, оказался расхитителем и разорителем
поместья.
42
1 "Пытаюсь быть кратким, но становлюсь непонятным" - 25-й стих
"Искусства поэзии" Горация.
2 Речь идет о сочинениях А. Шопенгауэра.
3 Александр Никитич Шеншин - муж Любови Афанасьевны, сестры Фета.
4 Согласившись на продажу родовых Новоселок и Фатьянова, П. Борисов,
однако, "предавался самым розовым мечтам по отношению к покупке земли
где-либо неподалеку от нас" - пишет Фет в "Моих воспоминаниях" (ч. II, с.
381). В Щигровском уезде было куплено подходящее имение, принадлежавшее гр.
де-Бальмену - Ольховатка. Фет принимал деятельное участие в устройстве этой
усадьбы; но в 1888 г. П. Борисов умер от неизлечимой психической болезни.
5 Мирза-Шафи (псевдоним Вазех; 1796-1852) - азербайджанский поэт. Его
песни записал и издал в немецком переводе Ф. Боденштедт.
43
1 Часть текста этого письма утрачена - письмо было разрезано Толстым на
полосы и использовано в качестве закладок.
2 С этими словами Л. Толстой подошел к Фету на маскараде в Москве в
январе 1862 г. после кратковременной ссоры между ними (см. письмо Фета к
Тургеневу от 12 января 1875 г.).
44
1 Фет цитирует французский перевод книги "Деонтология, или Наука о
морали" английского социолога, родоначальника этики утилитаризма И. Бентама
(1748-1832).
2 Толстой был занят изучением и истолкованием Нового завета
("Соединение и перевод четырех Евангелий").
3 Книга Шопенгауэра "Мир как воля и представление" в переводе Фета
вышла в Петербурге в 1881 г.
4 Получив это письмо Фета, Толстой написал ему ответ - самое большое из
всех писем, которые приходилось ему писать поэту. Беловой текст этой
"отповеди Фету" не сохранился; С. Розановой опубликован черновик, написанный
рукой переписчика Толстого - с его поправками (см. Переписка, т. II, с.
102-106).
45
1 λόγος - логос (древнегреч.); "термин древнегреческой философии,
означающей одновременно "слово" (или "предложение", "высказывание", "речь")
и "смысл" (или "понятие", "суждение", "основание"). <...>
Логос - это сразу и объективно данное содержание, в котором ум должен
"отдавать отчет", и сама эта "отчитывающаяся" деятельность ума, и, наконец,
сквозная смысловая упорядоченность бытия и сознания; это противоположность
всему безотчетному и бессловесному, безответному и безответственному,
бессмысленному и бесформенному в мире и человеке. <...> Для христианства
значение термина "логос" определено уже начальными словами Евангелия от
Иоанна - "В начале был логос, и логос был бог": вся история земной жизни
Иисуса Христа интерпретируется как воплощение и "вочеловечение" Логоса,
который принес людям откровение и сам был этим откровением, "словом
жизни"..." (С. С. Аверинцев).
2 Весьма существенны для понимания позиции Фета его слова из письма
Толстому от 31 июля 1879 г.: "Не помню, писал ли я Вам о пословице,
слышанной и заученной на всю жизнь от Петра Боткина: "Дай бог дать, да не
дай бог взять". В этой пословице смысл всего христианства и всей моральной
жизни. Дающий принимает роль и чувства божества, берущий - раб, ибо
чувствует, что делает долг, поступает в зависимость от дающего <...> Дающий
<...> живет в царстве свободы, в царстве благодати, ибо дает в силу
собственной (а не чужой) любви, и к нему только можно приложить слова
апостола: "Для свободных нет закона". <...> Но много ли действительно таких
сосудов любви? Разве можно стадо в десять овец и тысячу козлов называть
овечьим? Или называть людей, задающихся одними материальными вопросами, -
христианами?
Вот для них-то и существует и должен существовать закон, как существует
розга для тех из детей, на которых бессильны другие мотивы. Много надо
условий, чтобы человек действительно почувствовал... что дай бог дать, и что
это дать в царстве благодати не может ео ipso быть обязательно, то есть
узаконено, ибо тогда оно теряет значение благодати и переходит в царство
закона, уничтожая все царство благодати".
46
1 Фет цитирует "Фауста" Гете в собственном переводе.
47
1 Неточная цитата из стихотворения Лермонтова "Небо и звезды".
2 Ср. слова С. А. Толстой в письме к Фету от 24 декабря 1890 г.: "...И
пусть Л. Н. отрицает и стихи, и музыку, и всю поэзию - он ее из себя не
вынет и меня не убедит; только и возможна жизнь, освещенная искусством, а то
от всего отпали бы руки - и жить было бы нельзя" (ГБЛ).
С. А. ТОЛСТОЙ
Среди многочисленных адресатов Фета было немало женщин. К сожалению,
безвозвратно пропали те из этих писем, которые были бы для нас наиболее
ценны: письма к Марии Лазич и Александре Бржеской. Тем не менее существует
весьма значительный фонд фетовских писем, адресованных женщинам. Среди них -
письма к двум Толстым, которые обе были Софьи Андреевны и обе - жены
писателей: одна - жена Льва Николаевича Толстого, а другая - Алексея
Константиновича Толстого. Прежде чем говорить о письмах Фета к С. А.
Толстой, приведем одно письмо к С. А. Толстой-Миллер: это письмо-исповедь
(предположительно датируемое 10 февраля 1880 года) дает очень выразительную
автохарактеристику Фета как раз того времени, когда началась его дружба с
женой Л. Н. Толстого. Вот извлечения из этого пространного письма (приводим
по тексту, опубликованному в "Вестнике Европы", 1908, 1, с. 218-221),
посланного Фетом вдове А. К. Толстого в Петербург, где он незадолго перед
тем с ней познакомился: в письме Фет говорит о своем теперешнем жизненном
положении, о недавно приобретенной усадьбе Воробьевке, о своих литературных
занятиях (перевод "Фауста" Гете).
"Глубокоуважаемая графиня! Вчера я был глубоко обрадован любезным
симпатическим письмом Вашим от 7 февраля. Я позволил себе увлечься мыслью,
что его выражениями руководила не одна привычка блестящей женщины
очаровывать всех приближающихся к ее "душистому кругу", как говорил мой друг
Гораций. Мне послышалась в нем та симпатия, которая сближает адептов одного
культа. Таким сердечным культом были, есть и будут мои помыслы о покойном
Алексее Константиновиче. Я уже писал Вам, что обладаю самым дружеским и до
того лестным для меня письмом его, что подобные слова могли быть сказаны
только человеком, исполненным ко мне симпатии. <...> Заговорил я снова об
этом только по поводу объяснения мною внутреннего смысла Вашего любезного
письма - я стараюсь всю жизнь познать самого себя. И знаю, что в моих
выражениях я всегда ищу самого сильного, иногда доходящего до уродливого
преувеличения; но вместе с тем я заклятый враг фразы; фразой я называю -
софистическую подтасовку понятий с целью выдать ложь за истину. Я не зашел к
Вам именно по известной щепетильности и из боязни фразы. Оказывается, что
наказанный я сам. - Кто же, кроме меня, в целой России (едва ли это
преувеличено) мог до такой степени нуждаться в изустной беседе с Вами,
беседе, при которой так многое объясняется в двух словах, на что на письме
нужны томы. За исключением Льва Толстого, я не знаю на Руси человека пера,
чтобы не сказать - мысли, который бы находился в подобных мне условиях почти
абсолютного одиночества. Но и Толстой несравненно более меня пользуется
духовным общением, которого я, за внезапным поворотом самого же Толстого по
настоящему его направлению, лишен окончательно, за исключением одного
Страхова, который радует меня, гостя у меня в деревне летом по нескольку
дней и даже недель. <...> Не горько ли, что человек, более всякого другого
нуждающийся в духовной помощи, сам проходит мимо исключительно талантливого
врача? <...> Вы любезно обещали протянуть мне руку помощи по отношению к
"Фаусту". Но Вы не знаете того, кому приходится помогать. Хоть Вы будете
отмечать "Фауста", а помогать придется мне. Кто же я? Несмотря на
исключительно интуитивный характер моих поэтических приемов, школа жизни,
державшая меня все время в ежовых рукавицах, развила во мне до крайности
рефлексию. В жизни я не позволяю себе ступить шагу необдуманно, что не
мешало мне, однако, глупо пройти мимо Вашей двери.
Свою умственную и матерьяльную жизнь я созидал по одному кирпичику. В
матерьяльном отношении я не желаю ничего, кроме сохранения status quo.
Три года тому назад, я, наконец, осуществил свой идеал - жить в прочной
каменной усадьбе, совершенно опрятной, над водой, окруженной значительной
растительностью. Затем иметь простой, но вкусный и опрятный стол и опрятную
прислугу без сивушного запаха. Страхов может Вам сказать, что все это у меня
есть, и все понемногу улучшается. При этом у меня уединенный кабинет с
отличными видами из окон, бильярдом в соседней комнате, а зимой цветущая
оранжерея. Хозяйство мое полевое идет сравнительно настолько хорошо,
насколько позволяют наши экономические безобразия. Что касается до моей
умственной жизни, то, постоянно стараясь расширять свой кругозор, я дошел до
сознательного чувства, что всякие вздохи о минувшей юности не только
бесполезны, но и неосновательны. По законам духовной механики - что теряется
в интуитивности, приобретается в рефлекции, и человек, вместо того чтобы
походить на летящую ракету, которую кто-то поджег, напоминает
наэлектризованный снаряд, заряда которого никто не видит и не подозревает,
пока к нему не прикоснется. Я пришел к убеждению, что без общего
миросозерцания, каково бы оно ни было, - все слова и действия человека,
сошедшего с бессознательной quasi-инстинктивной стези, только сумбур и ряд
противоречий. Говоря об электрическом снаряде, я говорю о себе. В
исключительно интуитивной юности моей не могло быть и тени тех
многоразличных гражданских, экономических, философских интересов, которые
меня теперь тайно волнуют и наполняют..."
Этот яркий "эпистолярный автопортрет" Фета относится как раз к тому
времени, когда началось его близкое общение - а затем и задушевная переписка
- с женой Л. Толстого Софьей Андреевной (1844-1919). Переписка продолжалась
полтора десятилетия (письма поэта хранятся в ГМТ; двенадцать писем Фета
печатаются по автографам из этого собрания). Они были знакомы давно, но
"личные отношения с Фетом у нее сложились лишь после того, как Толстой,
поглощенный своим новым образом жизни и мысли, своими новыми делами,
заботами, интересами и друзьями, отошел от него. Теперь через Софью
Андреевну главным образом осуществлялась и как бы продолжалась духовная
связь обоих писателей. Она приглашает на свои вечера Фета с женой, сама
бывает у них, посылает ему издаваемые ею сочинения Толстого, посвящает в
творческую жизнь мужа и в то же время знакомит последнего с новыми стихами
поэта..." {С. А. Розанова. Лев Толстой и Фет (История одной дружбы). -
"Русская литература", 1963, 2, с. 106.} Этому этапу отношений Фета и С.
Толстой предшествовали двадцать лет знакомства. Вскоре после женитьбы
Толстой познакомил Фета со своей женой; в письме от 19 ноября 1862 года поэт
писал своему другу: "Что милейшая графиня Софья Андреевна? Передайте ей мою
живейшую симпатию. Скажите, что никто посторонний не ценит ее более моего.
Какая кроткая, прелестная женщина, точно вечерняя звезда между ветвями
плакучей березы". В следующем году произошла "история со светляками",
которую С. Толстая в своей "Автобиографии" ("Начала", 1921, 1) описала
так: "Довольно часто посещал нас Фет... Когда он к нам заезжал проездом в
Москву и обратно в свое имение, часто с своей доброй женой Марией Петровной,
он оглашал весь дом своей громкой, блестящей, часто остроумной и порою
льстивой речью. В 1863 году он был в Ясной Поляне ранним летом, в то время,
как Лев Николаевич был страшно увлечен пчелами и целыми днями проводил время
на пчельнике, куда и я прибегала к нему иногда с завтраком. Вечером мы все
решили пить чай на пчельнике. Засветились всюду в траве светляки. Лев
Николаевич взял два из них и, приставя шутя к моим ушам, сказал: "Вот я
обещал тебе изумрудные серьги, чего же лучше этих?" Когда Фет уехал, он
написал мне письмо со стихами, кончавшимися так:
В моей руке твоя рука,
Какое чудо!
А на земле два светляка,
Два изумруда".
С. Толстая говорит о фетовском стихотворении "Я повторял: "Когда я
буду..." - первом (и, пожалуй, лучшем) из обращенных к ней; в последующие
годы ей были посвящены: "Когда так нежно расточала..." (1866), "Когда стопой
слегка усталой..." (1884), "И вот портрет! И схоже и несхоже..." (1885), "Я
не у вас, я обделен..." (1886), "Пора! по влаге кругосветной..." (1889).
Эти "стихотворения на случай" не принадлежали к лирическим шедеврам - и
всех их, вместе взятых, перевешивает другой знаменательный факт: написав
стихотворение "Alter ego", Фет 19 января 1878 года послал его в письме
Толстому, сопроводив такими словами: "...по обычаю, посылаю стихотворение,
не знаю как написавшееся, но которое прошу прочесть графине Софье Андреевне,
так как, по-моему, из живущих оно более всего подходит к ней". Этот факт
высочайшего "лирического посвящения" подтверждает всю нешуточность той
оценки личности Софьи Андреевны, которую находим в письме Фета к Толстому от
31 марта 1878 года: "Какая счастливица Ваша прелестная жена, мой постоянный
неизменный идеал". Последние слова Фет повторял многократно - в том числе и
в письмах к самой С. Толстой - и они не были ни светским комплиментом, ни
поэтическим преувеличением. Можно даже точно назвать ту отличительную
особенность личности С. Толстой, которая для Фета и определяла ее
"идеальность": это было редкостное по органичности соединение "поэтичности
натуры" с "практическим инстинктом". В письме к С. Толстой от 12 июня 1887
года Фет писал об этом так: "Если Вы, при Ваших эстетических стремлениях, по
врожденной энергии требуете материальных забот и трудов, то мне, грешному,
остается только завидовать..." Завершая это же письмо, Фет говорил: "Теперь
Вы имеете полное право спросить, какое побуждение заставило меня послать Вам
эту скучную и бессвязную болтовню? Конечно, одно желание - в форме этого
письма безмолвно появиться в Вашем кабинете и отдохнуть душою при виде живой
Вашей деятельности, неразлучной с тонким пониманием высших требований
жизни".
Не будем затрагивать здесь вопроса о том, какого "ранга" было чувство
Фета к С. Толстой - была ли это, как полагают некоторые исследователи,
"последняя любовь поэта", или просто "влюбленность", или что-либо иное.
Остановимся лишь на несомненном и очевидном духовном содержании их взаимного
влечения. В письме к Толстому от 14 января 1877 года Фет писал о его жене:
"Мы спорим - она молчит, но если скажет словечко, то значит самобытно,
оригинально, женственно. С первого дня нашей встречи она победила меня и
никогда не разрушила моего идеала. Вы понимаете, что я заговорил о графине
по чувству противуположения. А тем не менее нужно тянуть лямку". Поэт
сравнивает жену Толстого со своей собственной "хозяйкой" - Марией Петровной;
это было существо добрейшее и преданнейшее, но - прозаическое и "бескрылое".
Выразительно характеризует ее один эпизод, записанный в дневнике А.
Жиркевича (знакомый Толстого и Фета, военный юрист и литератор-дилетант); 21
декабря 1890 года после своего первого посещения Фета он записал: "Был вчера
у старичка Фета... Он мне прочел наизусть несколько новых своих
стихотворений, из которых три были посвящены амурным словоизлияниям.
Сидевшая тут же жена его, подмигнув глазом, сказала мне: "Думали ли Вы по
фотографической карточке, что старец занимается любовными стишками?"
Действительно, комично было слышать, как Фет, шепелявя и с отдышкой чуть не
на каждом слове, описывает страсть, которая якобы живет в его груди"
{Цитирую по статье И. А. Покровской: "Письма А. А. Фета к А. В. Жиркевичу".
- "Русская литература", 1971, 3, с. 96.}. Пошляк Жиркевич и подмигивающая
ему Марья Петровна заставляют вспомнить другую дневниковую запись,
принадлежащую жене Толстого. В мае 1891 года Фет проездом в Воробьевку был в
Ясной Поляне; 22 мая С. Толстая записала в своем дневнике: "Был Фет с женой,
читал стихи - все любовь и любовь... Ему 70 лет, но своей вечно живой и
вечно поющей лирикой он всегда пробуждает во мне поэтические и
несвоевременно молодые, сомнительные мысли и чувства" {С. А. Толстая.
Дневники в двух томах, т. 1, 1862-1900. М., 1978, с. 186.}. Позже, используя
эту запись для своих мемуаров, С. Толстая так описала эту майскую встречу с
Фетом в Ясной Поляне: "В саду яблони цвели необыкновенно. Помню, как
приехавший к нам с женой Фет восхищался этими яблонями, восхищался и весной,
и нашей жизнью, и мной с сестрой Таней. Он декламировал нам стихи, и все
любовь и любовь. И это в 70 лет. Но он своей вечно поющей лирикой всегда
пробуждал во мне поэтическое настроение и несвоевременные молодые мысли и
чувства, не к нему, конечно, а ко всему, что составляет мечту..." {Цит. по
указ. соч. И. А. Покровской, с. 90.} Приехав в Воробьевку, Фет 22 мая
написал С. Толстой письмо, где были слова: "...Вы обе с Татьяной Андреевной
femmes du foyer {Женщины очага (фр.).}, но я всегда счастлив, когда услышу
серебристый звон ваших поэтических сердец. При вас обеих и я возрождаюсь, и
мне кажется, что моя старость только сон, а наступает действительность, т.
е. вечная юность". Приведенных цитат, кажется, вполне достаточно, чтобы
почувствовать, какой подлинной духовной потребностью и настоящей сердечной
связью жила переписка Фета и С. Толстой. "Многоуважаемый Афанасий
Афанасьевич, - обращалась она к нему, - видно, сердце сердцу весть подает. Я
сама так соскучилась, что долго не имела известий о вас, что сегодня же
хотела писать к вам. И вдруг получаю письмо ваше, которое перечла с таким
интересом два раза: так оно полно содержания, так в нем много несомненно
молодого духа - всеобъемлющего и всепонимающего, да еще в конце сюрприз -
опять стихи, и все та же, вечно молодая поэзия, для которой нет ни возраста
и никаких оков" (письмо от 11 апреля 1886 года) {ГБЛ.}.
Основная часть переписки Фета и С. Толстой приходится на 80-е годы;
сближению корреспондентов в эти годы способствовало то обстоятельство, что в
1881 году Фет купил себе дом на Плющихе и из редкого летнего гостя Ясной
Поляны превратился в частого зимнего гостя дома Толстых в Хамовниках. "Когда
мы переехали в Москву, - писала С. Толстая в упоминавшейся выше
"Автобиографии", - Фет купил недалеко от нас дом и часто посещал нас,
говоря, что в Москве ему ничего не нужно, только - самовар. Мы засмеялись
этому неожиданному желанью Фета, а он объяснил его так: "Я должен знать, что
в таком-то доме, вечером, кипит самовар и сидит милая хозяйка, с которой я
могу провести приятный вечер". Портрет Фета в кругу толстовской семьи можно
представить по замечательно живому и юмористическому описанию,
принадлежащему дочери писателя - Татьяне Львовне: "...Фет имел привычку,
разговаривая, очень тянуть слова и между словами мычать. Иногда он начинал
рассказывать что-нибудь, что должно было быть смешным, и так долго тянул,
так часто прерывал свою речь мычанием, что терпения недоставало дослушать
его, и в конце концов рассказ выходил совсем не смешным. <...> Как-то
вечером мы, дети, сидели в зале за отдельным столиком и что-то клеили, а
"большие" пили чай и разговаривали. До нас доносились слова Фета,
рассказывающего своим тягучим голосом о том, какие у него скромные вкусы и
как легко он может довольствоваться очень малым.
- Дайте мне хороших щей и горшок гречневой каши... ммммммм... и больше
ничего... Дайте мне хороший кусок мяса... ммммм... и больше ничего... Дайте
| |
| Просмотров: 441 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры