Леонтьев Константин Николаевич - Избранные письма (1854-1891)

й очень выгодно, потому что у Вас "рубашки пропадали без нее" и т. п. Я и теперь готов ей сказать, что так смотреть на Ваш брак - большая ошибка! И дай Бог для ее собственного достоинства, для ее собственного развития к лучшему, чтобы она яснее прежнего поняла, как много Вы ей приносите в жертву (или в дар, если слово "жертва" Вам не по сердцу) и как мало она.

   Привязанность, доброта, верность, честность нашлись бы авось-либо и в другой женщине и помимо ее, не вся же Россия развращена, зла и порочна. Хороших и добрых женщин у нас много... Но найти молодого человека даровитого, трудолюбивого, доброго с твердостью (а не доброго с бесхарактерностью, что весьма скверно!), молодого человека с будущностью и с положением в обществе, уже о сю пору достаточно (по годам и состоянию) почетным, и выйти за него замуж только через одну его привязанность и благородство, без всякого долга даже с его стороны,- это такая редкость и такое счастье для простой и бедной девушки, что лучше бы ей было "посмиреннее" взирать на свою удивительную судьбу и не гордиться "благодеяниями" рубашек, кухни и т. д. Авось-либо, это все и так обошлось бы... Конечно, она молода и, по-видимому, не лишена смышлености, и потому есть надежда, что она станет на настоящую точку зрения и достигнет скоро того, что про нее можно будет сказать стихом Майкова: "Ее живит смиренья луч!"

   Мне ли не понимать всего "этого", всех этих оттенков, когда я сам женился точно так же, по старой привязанности и без всякого долга на бедной и безграмотной девушке? Да, но я до сих пор с величайшей радостью и признательностью вспоминаю, что Лиза и вида не показывала, что она может быть мне особенно полезна, она просто-напросто не скрывала своей почти детской эгоистической радости, что вышла замуж за человека давно любимого и вдобавок за "дворянина", за "барина", который ее из последнего наряжает и балует, не позволяя ей, однако, слишком много рассуждать. Да она и сама, слава Богу, рассуждать много не бралась ни обо мне, ни в обществе, ни даже со мною... Вот за это за все я ее высоко ценил и ценю, и если у нас позднее (гораздо позднее, после 8 лет согласной жизни) случились тяжелые распри, о которых мне до сих пор больно вспоминать, то вина была моя, а не ее! Оттого-то я и несу так покорно и даже весело под старость крест ее теперешнего слабоумия, ее неопрятности и т. д. Бог наказал меня, а она своего состояния не чувствует, слава Богу, и старость ее гораздо веселее, счастливее и беззаботнее моей...

   Лиза, говорю я, смолоду не бралась много рассуждать, хотя далеко не была глупа, она зато имела женский "такт" в те года (до последнего несчастного душевного переворота) прежде всего заботиться о "внешности" своей. И это очень важно, ибо, если муж по доброте и по привычке снисходителен к этому, то на посторонних невнимание молодой женщины к внешности, к манерам, к выбору выражений в разговоре, к щеголеватости даже дома, наедине, производит всегда более или менее удручающее и унылое впечатление, которого, живя в обществе, надо как огня избегать. Товарищи и вообще посторонние люди в глаза этого не скажут и не должны говорить, не имеют права соваться не в свое дело. Если же я позволяю себе это говорить даже ей в глаза, то это потому, что я сознаю, до чего и желание Вам всякого блага и всякого, даже и внешнего, улучшения во мне искренне и сильно; да и потому еще, что я в ней сразу увидел женщину безукоризненно хорошего сердца, прямую и добрую, которая примет мои слова как следует. Хоть ей и досадно будет сначала, ну а потом поймет, что я от избытка дружбы к любимому ею же человеку строг и требователен к ней... Да! Поменьше воображать, что она Вам полезна,- это раз; не так смело в обществе рассуждать, а больше прислушиваться и присматриваться, "век живи - век учись"- это два (муж будет со временем иметь видное общественное положение, он уже и теперь известен многим людям в обществе, высоко по званию или по талантам стоящим); третье: в кофточках целые дни дома не ходить (и не принимать в этом виде Уманова, Тиличеева³, ни даже дворника!), папирос на пол не бросать, "проценты" и т. п. не говорить, а просить мужа поправлять с глазу на глаз, ибо лучше, эстетичнее совсем даже не знать, что такое проценты, чем знать и говорить "проценты"...

   Ну, а моральное ее "устроение", как говорят монахи, вообще очень хорошее. Надо только постараться, чтобы оправдать на деле слова о. Амвросия: "она - девушка приличная и вас не осрамит!" <...>

   Читали ли Вы статью "Московских ведомостей" о Владимире Соловьеве⁴ и об книге на французском языке "Русская идея"? Жалко! Потерян он для православия и России - перешел через край! Хочу ее выписать - книгу эту. <...>

  

   Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПБ, 1911. С. 46-53.

   ¹ Базаров и Аркадий - персонажи романа И. С. Тургенева "Отцы и дети".

   ² Авдотья Тарасовна - невеста, впоследствии жена А. А. Александрова.

   ³ Тиличеев - неустановленное лицо.

   ⁴ Читали ли Вы статью "Московских ведомостей" о Владимире Соловьеве...- В 1888 г., находясь в Париже, Вл. С. Соловьев прочитал в салоне кн. Витгенштейн (урожд. Барятинской) доклад "Русская идея", который затем был издан на французском языке (русский перевод появился только в 1911г.). Основная мысль Соловьева заключалась в том, что историческим призванием России является воссоединение восточного и западного христианства под главенством папы римского. Брошюра Соловьева встретила ожесточенные нападки консервативной прессы. Сам Соловьев и его друзья опасались, что ему или не разрешат въезд в Россию, или он будет сослан. Статья, о которой писал К. Н. Леонтьев, появилась в "Московских ведомостях" 30 сентября 1888 г.* Анонимный автор писал: "Два первоклассных русских писателя нашего времени, граф Лев Николаевич Толстой и Владимир Сергеевич Соловьев, стали в ряды самых фанатических врагов Православной Церкви, внося авторитетом своего имени бесконечную смуту в нашу так называемую интеллигенцию, уже без того легкомысленно шаткую в своих убеждениях. <...> Втоптав в грязь всю православную Россию, г. Соловьев вступает в свою роль боговдохновеиного пророка и провозглашает свою "Русскую идею", долженствующую указать России на ее историческую миссию и спасти ее из мрака "варварского идолопоклонства". "Идея" г. Соловьева удивительно проста, ясна и изящна. Вот ее кощунственная сущность: Россия должна осуществить на земле царство Св. Троицы: роль Отца должен принять на себя папа Римский как представитель прошлого, роль Сына - русский царь или вообще государственная власть как представительница настоящего и, наконец, роль Духа Святого выпадает на долю "Пророков", то есть на долю г. Соловьева и ему подобных как представителей будущего". Книга Вл. С. Соловьева была представлена папе и одобрена им. К. Н. Леонтьев выступил с пространной статьей "Владимир Соловьев против Данилевского" в газете "Гражданин" (1888. 8, 11, 14, 16, 21, 2 апреля; 1, 9, 18, 21, 28 мая и 2 июня), в которой пытался смягчить общее неблагоприятное впечатление от высказанных Соловьевым идей. О благожелательно-пристрастном отношении К. Н. Леонтьева к Вл. С. Соловьеву свидетельствует и позднейшее письмо славянофила А. А. Киреева к С. А. Петровскому: "К. Н. Леонтьев пишет, что в сущности согласен с моей критикой на его (Соловьева.- Д. С.) брошюру, но выгораживает Соловьева и папу (!), удивительно, как все это укладывается у него в голове?! За патриарха стоит, за православие и выгородить хочет папу, т. е. злейшего врага и православия, в России!" (ЛБ, Петр. 1/64.)

  

  

   Ответ твой не делает тебе чести. Прескверного духа!

   Сестру ничуть не подозреваю в возбуждении твоих дурных чувств.

   Собственной твоей бестактности, полагаю, оказалось достаточно для такого ответа.

   Лихорадка у тебя была в 40 лет и у меня была 2 года (в Турции) тоже в 40 лет; у кого же молодость? Что за бредни! Ну, и положение это тоже недурно! {Даже и лежа в постели, в горизонтальном положении, можно ответить, если есть совесть. (Примеч. К. Н. Леонтьева.)}

   Как хочешь, только не спеши заноситься; я уверен, что рано или поздно совесть-то заговорит в тебе. И ты раскаешься, сознавши, что я был в этом случае прав.

   А пока, чтобы избегнуть от тебя наставлений, как мне писать, открытыми или нет... и т. д., я ни с какими более просьбами к тебе обращаться не буду и совсем тебе писать ни о чем не стану. Тем более что ты твоими словами ("прошу (!!) Вас о нуждах в открытых письмах мне не писать. К чему это?") хочешь дать мне почувствовать, что ни морально, ни вещественно более во мне не нуждаешься. Ну, что ж! Насильно мил не будешь. Благодарствуй!

   Когда же ты почувствуешь, что ты ошибся и что почему-нибудь ты во мне опять нуждаешься так или иначе, пиши смело. Сделаю, что могу, охотно. И такой "лихорадки", как у тебя бывает, когда нужно вовремя ответить, у меня, Бог даст, не случится.

   А уж принимать мне уроки от тебя, как писать, поздновато! Не прогневайся.

   Сестра твоя душу свою за меня полагала, да и то я не "понес", что она в последнее время уроков моих не принимала, а мне беспрестанно давала наставления. А ты хоть и очень хороший человек (когда у тебя нет febris {Горячка (лат.).}, лени и жоповатости {Кабы почта это приняла, написал бы в открытом с точками ж. п. в. т. ст. Жаль, что не попробовал. Зашипи теперь: "Што это! Ш дядей невозмошно дело иметь..." И выстави бороду вперед, как Юлиан Богоотступник¹. У него, говорят, борода тоже вперед торчала. (Примеч. К. Н. Леонтьева.)}), но ее истинно великих, прежних и незабвенных заслуг передо мной не имел и не имеешь. Вероятно, и не претендуешь на это?

   Ну, прощай... человек с "достоинством" и "независимостью". Помози тебе Господи!... А уж я теперь буду подальше и поосторожнее...

  

   Публикуется по автографу (ГЛМ).

   ¹ Юлиан Богоотступник (331-363) - римский император, автор трактата"Против христиан", сторонник веротерпимости. В его правление произошло кратковременное возрождение запрещенных языческих культов.

  

  

   <...> Одно для меня стало несомненным: эмансипация есть разрушение, революция.

   К сожалению, цензурные условия, которым я, впрочем, всегда охотно готов покоряться, не позволяют мне высказаться до конца. Сущность моего общего взгляда такова: либерализм есть революция; социализм - [нрзб.] создание будущего, "грядущее рабство", по выражению Спенсера¹. "Рабство" в самом широком смысле этого слова, т. е. глубокое, новое неравенство прав.

   Не мы ли ответим на этот вопрос? И Достоевский полагает, что мы решим вопрос экономический. Но на это надо века. А пока, чтобы не испортиться, достаточно строгого охранения, реакции. По крайней мере, это повернее. <...>

  

   Публикуется по автографу (ГПБ).

   ¹ Герберт Спенсер (1820-1903) - английский философ, психолог и социолог. В трактате "Человек против государства" (1884), в русском переводе "Грядущее рабство", выступал против государственного вмешательства и регламентации, которые, по его мнению, вели к рабству индивидуума.

  

  

   <...> Именно для крестьян нужна любовь деспотическая и забота принуждающая. Для воли они, видимо, не созданы. <...>

   Насчет письма. Очень рад, что Оптина произвела на Вас хорошее впечатление (мне и Уманов пишет то же об Вас); но насчет эстетики и нравственности - я просто и не понимаю Вас!

   Если, как Вы утверждаете, многие мыслители находили, что все прекрасное нравственно, и наоборот, то я их с этим не поздравляю! Тогда бы жить было очень легко на свете! Не было бы той христианской борьбы, посредством которой человек с развитым вкусом беспрестанно должен эстетику приносить в жертву морали. Я знаю, что есть люди (например, Хомяков), которые находят, что мораль и есть высшая эстетика. Но я нахожу, во-первых, что это во многих случаях вопрос темперамента или натуры, а во-вторых, что такое обобщение слов и понятий только затемняет дело.

   Больше спорить не расположен об этом, тем более что беды большой нет мыслить так, как Вы. Пожалуй, это даже и удобнее для практической жизни. Но если этот вопрос Вас интересует по существу своему, то сходите к Влад<имиру> Андр<еевичу> Грингмуту¹. Он об этом отлично умеет говорить. Лишь бы он удосужился, а то я, который знал такое множество людей, не помню никого, кто бы именно по этой части меня так бы удовлетворял! Его высоким инстинктам в этом отношении помогает и начитанность, ученость, до которой мне далеко и которой у меня, слишком много жившего по разным местам и в самых переменчивых условиях, и быть не может.

   Если Вы поговорите с ним об этом, Вы мне доставите большое удовольствие. <...>

   Как хорошо, что Вы немец по крови и русский по духу. И Грингмут тоже. Не люблю я нашу чистую русскую кровь! Любил прежде крепко, но беспорядок, бесхарактерность, неустойчивость надоели смертельно! <...>

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

   ¹ Владимир Андреевич Грингмут (1851-1907) - публицист, педагог, общественный деятель консервативного направления. По окончании историко-филологического факультета Московского университета слушал лекции в Берлине и Лейпциге. Преподавал греческий язык в катковском Лицее, где позже был директором. Как ученик и друг M. H. Каткова, являлся ближайшим сотрудником "Московских ведомостей", а с 1896 г. до конца жизни был их редактором-издателем. В 1905 г. основал Монархическую партию и выступал против нового конституционного строя.

  

  

   Очень был я рад Вашему письму, милый мой Николай Алексеевич! Очень хорошо Вы сделали, что вспомнили "Оптинского отшельника"! Другой раз только не рвите письма, может быть, уничтоженные были еще лучше этого? Зачем Вы все в каком-то смятении? Молитесь Богу почаще, а сами не робейте и не смущайтесь и будет легче жить на свете.

   В том, что Вы решаетесь поступить в Пензе на службу, беды никакой не вижу и Вашего негодования на провинциальное общество совсем не принимаю.

   Губернские города я знаю и люблю гораздо больше, чем столицы. Почему это в Пензе только непременно так дурно, не понимаю! По-моему, жизнь, например хотя бы в Калуге, гораздо занимательнее и приятнее, чем постоянное вращение в кругах редакторских, литературных и ученых. Я с ранних лет смотрел на это последнее общество как на неизбежное зло, как на легкий источник для справок и отчасти как на средство для целей практических. Не понимаю! Смотрите - не предубеждение ли это? Надо уметь видеть и хорошее, отыскивать его вовсе не так трудно. Много значит и то, каков сам человек в обществе. Говорите сами о предметах высших и поверьте, что многие отзовутся. Многие как-то стыдятся сами начинать беседы о высшем; я везде и во все года умел побуждать к этому других, и мне никогда не бывало скучно. Поэзия есть более или менее везде в жизни, а если мы не будем "чуять" ее в жизни, а все в книжках искать - так это плохо! <...>

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

  

  

   <...> Судьба Александрова меня самого очень печалит. Но заметьте, что он приезжал сюда благословиться у отца Амвросия (все успели побывать здесь, кроме Вас и Денисова!)... И от. Амвросий благословил. Александров, видимо, и сам сомневался и поэтому решился принять решение старца как Волю Божию. Старцы же имеют в виду обыкновенно не счастье, а загробное спасение наше. С житейской же стороны они стараются только не налагать на нас "бремена неудобоносимые". Человеку, у которого он видел бы преобладание эстетики над моралью, он (от. Амвросий), вероятно, не благословил бы, ибо ведь по известным Вам обстоятельствам ее прошлого и по неимению детей - прямого долга жениться тут и со строго христианской точки зрения не было. Можно было пресечь блуд с нею, и если жить долго воздержанно не можешь, то искать получше невесту. Но, видно, от. Амвросий быстро угадал то, что Вы, зная Александрова, про него говорите: "все перетерпит и ни на Бога, ни на духовника не возропщет и втайне". У него, хотя он и поэт, но мораль гораздо сильнее эстетики.

   Впрочем, верно то, что она девка добрая и прямая. Именно девка, а не девушка, и тем более не "девочка"! После венца она неожиданно при всех упала ему в ноги... Это, как хотите, ее сердце рекомендует!

   Ну, а относительно "изящества" я с Вами совершенно согласен. Что делать! <...>

   Фудель действительно молодец, человек смелый, твердый и с ясным умом. Я недавно еще перечитал его книгу о молодежи. Много там хорошего. Надеяться только на "любовь" в русской общине не надо, нужно проповедовать любовь, ибо ее очень мало, но не надо ее пророчить, чтобы без пользы не разочароваться горько. Это благородные бредни Аксакова, Достоевского, О. Миллера. Особенно этот "мужик Марей"¹, помните. Очень это мило, но и очень мало. <...>

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

   ¹ "Мужик Марей" - герой одноименного рассказа Ф. М. Достоевского, воплощающий в себе доброту и отзывчивость русского народа ("Дневник писателя", 1876, февраль).

  

  

   Если это вы, Осип Иванович, написали статью в "Русском деле"¹ об Арх. Антонии² и Льве Толстом, то поздравляю Вас. Поздравляю! Вы молодец! И если много у нас будет таких юношей, как Вы, у России есть будущность. Прав Уманов, возлагая на Вас большие надежды. Даже и то, что Вы обо мне мимоходом сказали, я считаю искусным выбором, ибо в этих словах моих самая сущность моего взгляда на заблуждение Толстого: вера его в собственное сердце, вдобавок по личному настроению вовсе не особенно доброе. {Есть множество доказательств тому, что граф вовсе не добр. Очень многие и спроста, и неспроста гораздо добрее его. Старая-престарая песня: все гордость, вера в себя. (Примеч. К. Н. Леонтьева.)}

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

   ¹ ...статью в "Русском деле"...- В газете "Русское дело" (1888, 28 ноября) была опубликована за подписью "Ф" обширная хвалебная рецензия на беседы иеромонаха Антония "О нравственном превосходстве православного понимания Евангелия сравнительно с учением Л. Толстого" ("Церковный вестник". 1888. No 32-37).

   ² Антоний - См. примеч. 4 к письму 218.

  

  

   Дорогой Осип Иванович, сам я вовсе не выезжаю, но я послал о. Амвросию на прочтение те страницы Вашего письма, которые касаются Вашего священства, и получил через одно монашествующее лицо (пользующееся его полным доверием и во многих случаях исполняющее его самые важные поручения) следующий ответ: "О. Амвросий благословляет Вам очень охотно и безотлагательно заняться этим делом и уверен при этом, что даже никаких препятствий особых этому не встретится. Советует прежде всего прямо обратиться к Московскому митрополиту и объяснить ему все откровенно". <...>

   Мне-то вовсе не хочется, чтобы Вас послали на какие-нибудь "окраины" для борьбы с иноверцами. Это, конечно, важно, но в 100 раз важнее действие прежде всего на образованных людей нашего великорусского столичного общества... В нем ведь вся суть вреда и пользы, а не в мужиках, не в униатах и не в камчадалах. По моему взгляду, пять-десять людей, особенно мужчин, того общества, к которому мы с Вами принадлежим и которых Вы заставите для самих себя веровать, не стыдиться страха наказания Божия и молиться, стоят 1000 мужиков, 500 униатов простого звания и многих, очень многих якутов и алеутов! Не увлекайтесь также поэзией "сельского" народничества. Я ее сам, разумеется, пережил и понимаю, но опыт и более зрелая религиозно-практическая мысль раскрыли мне глаза на эту мысль, простую, как всякая широкая и глубокая мысль: в нас, в нас все дело, вся сила; а на нас-то трудно действовать по многим причинам, а больше всего по непобедимому дотла во всех нас позитивизму. Проникнуться мистической стороной учения, как проникнуты им были люди в старину и как теперь хорошие монахи и многие хотя и очень простые, но верующие крестьяне, нашему обществу очень трудно. Но зато в случае удачи при нашей собственной искренности и при помощи Божией один председатель суда, один полковник, одна княгиня, один профессор или писатель полезнее для Церкви шириной своего влияния, чем целое многолюдное село, которого жители обойдутся и без "благовоспитанного", идеально настроенного и университетски обученного священника. Высшему и среднему образованному обществу претят семинаристы, даже и хорошие. Это чувство вошло в привычку, дошло до несправедливости, до глупости, пожалуй. Но оно есть исторический факт, что делать. Не забывайте этого. И если Вы бы в чем-нибудь оказались бы и менее святы, чем монах несовременного воспитания или священник из "духовных", то все-таки образованный человек Вам больше поверит, чем им, а под Вашим влиянием он дойдет и до просвир, и до чтения "житий", и до самого того святого старца, к которому он без Вас бы и не пошел. Свой опыт вернее. "Sapienti sat!" {Для понимающего достаточно (лат.).}.

   Вы прекрасно делаете, что пишете о Киреевском. Конечно, он грешит тем, чем все тогда грешили, слишком философски, слишком по-"германски" местами выражается. Неясно, недоступно, но есть зато у него истинные жемчужины чувства и мысли. Обратите внимание на место (стр. 101 1-го тома, письмо к от. Макарию¹, в конце), где он приводит мнение св. отца (Максима Исповедника?!)², что любовь (к Богу, конечно) состоит из вожделения и страха. Это не он говорит; но и то хорошо, что упоминает.

   Полагаю, что недурно было бы также воспользоваться, если ход Ваших мыслей этому не препятствует, тем местом, где он говорит о "сети монастырей" (стр. 220, т. 2, Библиография). Тогда страдания были одного рода, теперь другого, но именно для современного рода горя и страданий лучшей стороной могли бы служить хорошие монастыри, если бы в монахи шло побольше просвещенных дворян. Хороша "простота" {Я говорю о простоте внешней, конечно, а не о высокой простоте сердца, могущей быть у самого светского человека. (Примеч. К. Н. Леонтьева.)}, но не на всех она хорошо действует, многих людей тонких она отталкивает и внушает ту мысль, "что этот простой человек не то чувствует, что я". И мне нужно было ознакомиться с Хомяковым, Аксаковым и некоторыми католиками, чтобы захотелось ехать к святым из русских купцов и греческих мужиков. К афонским я скоро привык, по возвращении в Россию мне даже и к повиновению отцу Амвросию трудно было привыкнуть. Помог человек моего круга Константин Карлович Зедергольм, в монашестве о. Климент! Ему я невыразимо обязан! <...>

   Ну, прощайте! Поздравляю Вас с приближающимся Рождеством и Новым годом, а еще более с благословением от. Амвросия вступить на прекрасный избранный Вами путь. Дай Бог мне дожить до того, чтобы Вы в цветной хорошей рясе меня посетили здесь и чтобы я поцеловал Вашу пастырскую ручку! <...>

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

   ¹ Макарий - в миру Михаил Иванов (?-1860), старец Оптиной Пустыни, из дворян. Духовник И. В. Киреевского.

   ² Максим Исповедник (582-662) - учитель церкви, богослов, знаток античной философии. Занимал в Константинополе придворные должности. Во время религиозных распрей подвергся гонениям и после урезания языка и отсечения правой руки был отправлен в ссылку, где и умер.

  

  

   <...> О Мейера лексиконе¹ скажу вот что. Вы правы: такой суммы - около 100 р<ублей> с<еребром> я за книгу заплатить не могу... Не потому, что у меня не бывает лишних денег, но потому, что я теперь просто помешался на уплате долгов (старых). И упорно на этом стою. А их у меня, как Вы знаете, немало везде. Я уже за эти полтора года выплатил около 1500 (1700) и с передышками продолжаю (я думаю, Вы ушам или глазам своим не верите!). Да, мой друг: "Les jours se suivent, mais ne se ressemblent pas!" {Дни сменяются, но не походят друг на друга (фр.).} Жизнь моя теперь до того тиха и однообразна, что как пошлешь кому-нибудь каких-нибудь 25-30 р<ублей> с<еребром>, о которых он уже и забыл, так уж это своего рода сильное ощущение! Других сильных ощущений у меня нет (т. е. нравственных, физические есть - бессонницы, нервные боли, кашли и т. п.). <...>

   <...> ...Не литература может дать мне теперь эти приятные сильные ощущения, а многое другое: прогулка по оптинскому лесу с приятелями, беседа с о. Амвросием, политические известия в моем духе (например, известная телеграмма государя князю Баттенбергскому², смерть либерального Фридриха III³ и воцарение опрометчивого Вильгельма II, который, того и гляди, доведет до войны, которой я так жажду для окончания восточного вопроса и т. д.).

   В число этих-то приятных и сильных ощущений я помещаю и расплату с долгами. Но и она была бы быстрее и совершеннее, если бы не было того, о чем Т. И. Филиппов (без подписи) выразился печатно так: "Размеры литературной известности Леонтьева вовсе не соответствуют силе его замечательных и разнообразных дарований" и т. д. Было бы больше так называемой "славы"- было бы больше денег, были бы скоро уплачены все долги (я думаю, что и всего-то их у меня, считая и банк, и банкиров, и всяких Варзелли⁴ в Турции 8-9000, и даже Вас!). И так как мне самому-то лично вполне достаточно (здесь) того, что я получаю от казны, то сколько бы я сделал добра другим! Делаю я его понемногу и теперь, да все это так ничтожно! Но ясно, что тут рука Божия! Видно, ни мне, ни тем, кого бы я хотел облагодетельствовать, не на пользу душевную были бы эти излишние деньги. Конечно, я теперь веселиться и мотать уже по одному страху Божию охоты не имею и физически для этого слишком ослабел, но делать добро en grand {Щедро, на широкую ногу (фр.).} другим - такое наслаждение само по себе, что Богу, видно, не угодно, чтобы последние годы мои были слишком веселы и чужою радостью. Так думают монахи, и я вполне разделяю их образ мыслей в подобных случаях. Господь знает меру нашу! Именно деньги как результат славы, а не сама слава; выше я потому и приписал "так называемая", что нынешние формы литературной славы мне ужасно не нравятся. Некрасиво. Я понимаю, что когда кто-нибудь из наших генералов въезжал верхом в Адрианополь, например, с музыкой - так это хорошо. Но ведь это чувство разделял с начальником и всякий неизвестный офицер и солдат. Ну, а литература? ..."Вошел маститый (!) юбиляр (!) в черном фраке!.."- И к тому же они все такие дураки в этом отношении... Пишут поэзию, а сами ее не соблюдают в жизни. Натащат на юбилей старых своих жен и целое гнездо детей... и фраки, фраки, фраки. Очень некрасива физически нынешняя слава писателей. Вот слава и жизнь - это Байрона... Этому можно и позавидовать, и порадоваться. Странствия в далеких местах Турции, фантастические костюмы, оригинальный образ жизни, молодость, красота, известность такая, что одной поэмы расходилось в 2 недели по 40 000 экземпляров... Сама ранняя смерть в Миссалонгах, хотя бы и не в бою,- венец этой прекрасной, хотя, разумеется, и нехристианской жизни.

   Не подумайте, что я говорю это потому, что "зелен виноград" - нет, я и теперь не прочь от славы, от похвальных статей и т. п. Я их желаю, не стыжусь сознаться; я - человек. Но я редко ошибаюсь в понимании чувств моих. И что же мне делать, если с годами все во мне постепенно перевернулось, и мысль о деньгах, даруемых славой, стала мне приятнее мысли о самой славе (т. е. такой, какая нынче доступна человеку при жизни). Я Вам сделаю сейчас одно очень тонкое, но весьма реальное психологическое примечание. Получишь газету, в которой с почтением или сочувствием помянуто мое имя. Приятно на минуту, но всегда невольно подумаешь: "Вот как поздно схватились!" и потом сейчас же: "Богу не угодно! После смерти больше оценят ... и только. Получишь деньги от Мещерского или от Берга или за Сборник⁵ - тоже приятно при виде, во-первых, повестки... А потом целый ряд разнообразных удовлетворений: туда долг, забытый почти кредитором, послал, Лизавете Павловне что-нибудь дал - прыгает, несмотря на свои 50 лет, Варе подарок, платье, студенту бедному, но способному, 25 р<ублей> на приезд в Оптину, Саше бархатную поддевку, нищим роздал, Марье Владимировне послал, себе новые книги купил, лошадь купил. Теперь что? Не "фразы" говорю? <...>

  

   Впервые опубликовано в журнале: "Русское обозрение". 1897. Март. С. 456.

   ¹ Мейера лексикон - немецкая энциклопедия, издававшаяся Библиографическим институтом Г. Ю. Мейера в Лейпциге во второй половине XIX в.

   ² ...известная телеграмма государя князю Баттенбергскому...- После поражения Турции в Русско-турецкой войне 1877-1878 гг. было образовано Болгарское княжество, престол которого занял русский ставленник немецкий принц Александр Баттенбергский (1857-1893). В Болгарии на протяжении ряда лет шла борьба партий, приведшая к разрыву с Россией. В 1886 г. князя Александра принудили к отречению от престола, но, благодаря действиям своих сторонников, он сразу был призван обратно. Понимая, что править против воли России невозможно, он обратился к императору Александру III с телеграммой: "Россия даровала мне корону, и в руки ее государя я готов вернуть ее". Царь отвечал: "Я буду воздерживаться от всякого вмешательства в то печальное положение вещей, в каком оказалась Болгария, доколе Вы останетесь в ней". После этого князь незамедлительно отрекся от престола.

   ³ Фридрих III (1831-1888) - король прусский и император германский.

   ⁴ Варзелли - неустановленное лицо.

   ⁵ Сборник - книга К. Н. Леонтьева "Восток, Россия и Славянство" (M., 1885-1886), составленная из статей на общественно-политические темы.

  

  

   <...> Поздравляю Вас с Рождеством и Новым годом и Авдотью Тарасовну также. На Новый год Вам желаю в критических статьях побольше смелости в переступании за черты общепринятого и избитого. В критике Гаршина Вы еще все ходите на цыпочках около этих черточек: войну не хвалите прямо, за военный быт в мирное время не вступаетесь, не пользуетесь всяким случаем прочесть мораль (нашу) недалекому все-таки автору и ослам читателям. Христианство в жизни Вашей личной уже настоящее, свято-отеческое, а в статье - еще видно, что сунулись было с евангельского краюшка да и назад... Нет, мол, "не хоцца" говорить настоящее страха ради иудейского (т. е. хамского) и т. д.

   Авдотье Тарасовне на Новый 1889 год от всей души желаю носить почаще корсет и вообще всего того, что органически связано с идеей корсета и с житейски-правильным произношением слова "проценты". Орфография - это пустяки (для не-писателя), a comme il faut {Светскость, благопристойность (фр.).} разговора - ужасно важная вещь, которая, кстати сказать, и Законом Божиим нигде не запрещена. <...>

   Господь с Вами!

   Церковь не забывайте... Небось, весь Рождественский пост, как хищные звери, мясо терзали? Мои все Вам обоим кланяются и ждут сюда летом. <...>

  

   Впервые опубликовано в журнале: "Богословский вестник". 1914. Июнь. С. 292-294.

  

  

   <...> Продолжаю радоваться за Фета и сызнова с большим удовольствием и чувством перечитывал все эти дни его старые (т. е. молодые) стихи; но его "Вечерними огнями"¹ восхищаться, как другие, решительно не могу! "Люблю тебя" (кх, кх!)... "Ты села, я стоял" (кх, кх, кх!)... Не понимаю! и совершенно согласен с Вольтером², который сказал: "Старая лошадь, старая возлюбленная и старый поэт - никуда не годятся. Я предпочитаю старого друга, старое вино и старую сигару!"

   Хотел было я к первому письму (об одеждах, фраках и т. п.) прибавить и второе - о разнице между его утренними и вечерними огнями, с дружеским советом о любви умолкнуть; но, вообразите, о. Амвросий, узнавший от кого-то со стороны о моем намерении, прислал мне из скита запрет - сказал: "пусть уж старика за любовь-то не пронимает. Не надо". Я, конечно, очень охотно положил "дверь ограждения на уста мои". <...>

  

   Впервые опубликовано в кн.: Памяти К.Н. Леонтьева. СПб, 1911. С. 59, 60.

   ¹ "Вечерние огни".- См. примеч. 4 к письму 167.

   ² Вольтер (Франсуа Мари Аруэ, 1694-1778) - французский писатель и публицист. Пользовался при жизни огромным влиянием в Европе и в России.

  

  

   Дорогой Осип Иванович, я понимаю, что в открытых письмах Вам нельзя было сказать мне, зачем Вы едете в Петербург, но так как я принимаю живейшее участие в Вашей судьбе, то буду ждать нетерпеливо той минуты, когда время позволит Вам сообщить мне откровеннее и подробнее об этом неожиданном деле. Прилагаю при сем две рекомендательных карточки князю Мещерскому и Т. И. Филиппову. Можете и воспользоваться, и не воспользоваться ими по Вашему усмотрению. Насильно я Вам этих (по моему мнению, весьма пригодных Вам) знакомств не навязываю.

   Мещерскому я, как видите, ни слова не упомянул о Ваших добрых намерениях стать священником, но Филиппов другое дело. Он специалист по церковным делам и сам лично человек весьма религиозный и способный поддерживать человека без всякого личного интереса, из-за одной идеи. Впрочем, чтобы Вас решительно ничем не связывать, я и Филиппову приготовил две карточки - одну с откровенностью, другую с умалчиванием. Я помню, что Вы желали сохранить в тайне Ваш план на том основании, будто бы "только одни тайные планы осуществляются", и поэтому и даю Вам возможность поступить по-вашему или по-моему. Мой же совет - от Филиппова-то именно и не скрываться. Он человек с большим влиянием, с большим тактом и большой смелостью, при замечательно тонком и просвещенном уме. Если Господь присудит ему кончить жизнь обер-прокурором Св. Синода, то это будет большим благом для Церкви. Другого такого и не найдем! В настоящую минуту едва ли он может иметь прямое влияние на дела Церкви, потому что он, к несчастью, несколько лет тому назад с Победоносцевым¹ сильно рассорился (все за церковные же вопросы), и хотя, как я слышал, теперь они будто бы несколько примирились, но все-таки непосредственное влияние, повторяю, теперь Филиппов едва ли может иметь. Но вес его слова, его мнения в Петербурге вообще очень велик, и он вдобавок человек придумчивый, умеющий находить разнообразные пути для достижения целей (я ведь не знаю, зачем Вы едете). Хорошо Вам ему представиться и быть ему известным. Кому же и знать его, как не мне, я могу назвать его прямо "благодетелем" своим. В течение десяти и более последних лет имя его связано в моей сердечной памяти почти со всем тем, что у меня было за это время хорошего и мало-мальски выгодного. И спокойствием моей старости, моей пенсией я более всех обязан ему. Идти к нему лучше всего в половине 10-го, в 10 утра {Не забудьте, что он автор книги весьма важной: "Современные церковные вопросы", и что он в России первый (раньше епископов) стал против болгар за Вселенскую Церковь. Первый и один. (Примеч. К. Н. Леонтьева.)}. Только ради Бога не прячьтесь слишком в Вашу раковину, говорите больше. Это, право, досадно, что в статьях Ваших в 20 раз больше ума и таланта, чем в Ваших разговорах. На все есть мера: хороши кстати осторожность и скрытность, но ne quid nimis {Ничего сверх меры (лат.).}! На что уж у меня есть дар располагать людей к откровенности, но и то Вы в письмах, издали со мной откровеннее, чем в глаза. <...>

   "Жестоко слово сие"! Но кроме вас, трех - 4-х юношей и Т. И. Филиппова вот уже более двадцати лет, как я не вижу ни в ком моим сочинениям серьезной поддержки! Пусть бы опровергали добросовестно и внимательно - я был бы и этим доволен. А то только и слышишь, что "оригинально"! Ведь это глупо, наконец. И сумасшедшие оригинальны, а я что ни скажу, то лет через 5-10-15 осуществляется! Грингмут в зависимости от Петровского² и боится. Петровский личный враг, упрямый, хитрый, ограниченный и в ненависти своей (личной) даже правый, ибо я действительно оскорбил его однажды. Что же касается до идей, то раз я осмелился находить, что Катков не во всем был одинаково прав, то, конечно, я в глазах Петровского пустой человек, самоуверенный мечтатель и т. п. <...> Здесь летом можно познакомиться с людьми всякого рода, начиная от сановников и придворных до юродивых и калик перехожих! Только, разумеется, надо пожить, а не мелькнуть на недельку. Здесь от мая до октября жизнь несравненно полнее, разнообразнее и поучительнее, чем жизнь в столичном все том же ученом, среднем и литературном кругу. В Оптиной летом, особенно если взять ее вместе с Козельском, соседними деревнями и помещичьими усадьбами, с богомольцами как знатными, так и простыми, видишь в сокращении целую Россию, понимаешь, как она богата. А наша средняя жизнь в Москве, жизнь университета, редакций, типографий и "интеллигентных" товарищеских и семейных кружков - это-то и есть та самая буржуазная Европа, о которой я говорю. Это необходимое зло и только. А Оптина со всеми упомянутыми придатками и пестротой летнего приезда - это хорошая жизнь в современности.

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

   ¹ Константин Петрович Победоносцев (1827-1907) - государственный деятель, юрист, профессор Московского университета, член Государственного Совета, обер-прокурор Св. Синода (1880-1905). Проводил консервативно-охранительную политику. Почти все русское общество крайне отрицательно относилось к нему. "Победоносцев, выдающегося образования и культуры человек, безусловно, честный в своих помышлениях и личных амбициях, большого государственного ума, нигилистического по природе, отрицатель, критик, враг созидательного полета, на практике поклонник полицейского воздействия, так как другого рода воздействия требовали преобразований, а он их понимал умом, но боялся по чувству критики и отрицания, поэтому он усилил до кульминационного пункта полицейский режим в православной церкви. Благодаря ему провалился проект зачатка конституции, проект, составленный по инициативе графа Лорис-Меликова и который должен был быть введен накануне ужасного для России убийства императора Александра II ив первые дни воцарения императора Александра III. Это его, Победоносцева, великий грех; тогда бы история России сложилась иначе и мы, вероятно, не переживали в настоящее время подлейшую и безумнейшую революцию и анархию" (Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 1-3, М. 1960. Т. 2. С. 260). Свое мнение о К. П. Победоносцеве К. Н. Леонтьев высказал в одном из писем к Т. И. Филиппову: "Человек он очень полезный; но как? Он как мороз: препятствует дальнейшему гниению, но расти при нем ничего не будет. Он не только не творец, но даже не реакционер, не восстановитель, не реставратор, он только консерватор в самом тесном смысле слова; мороз, я говорю, сторож, безвоздушная гробница, старая "невинная" девушка и больше ничего!!" (Памяти К. Н. Леонтьева. СПб., 1911. С. 124).

   ² Сергей Александрович Петровский (1846-?) - юрист, сотрудник газеты "Московские ведомости". После смерти М. Н. Каткова - редактор-издатель этой газеты (1887-18%).

  

  

   Дорогой Осип Иванович, третьего дня получил Ваше письмо и сегодня отвечаю. Хочется поскорее хоть чем-нибудь да утешить Вас.

   Я вчера еще послал Ваше письмо к старцу, но, к несчастью, на второй неделе его простудили в келье холодными одеждами и тому подобными неосторожностями, и он вдруг до того ослабел, что монастырское начальство послало за опытным и хорошим врачом в Калугу. Все мы были очень смущены (ибо им одним почти держится дух этой обители), но, слава Богу, опасность миновала, а только он еще так слаб, что доктор не советовал допускать его в течение 2-х недель заниматься делами паствы. Вот поэтому приближенное к нему лицо не решилось вчера передать ему на прочтение Ваше письмо. Дело Ваше, впрочем, до того важно (не для Вас одних, но и для всякого человека, преданного православной Церкви), что, конечно, от. Амвросий при первой возможности займется им. Большим облегчением служит и Ваш четкий, "бисерный" почерк. Старцу будет легко и самому Ваше письмо прочесть.

   Я дело не затяну, это не в моем духе, и Вы можете быть уверены, что я все другое оставлю, а Вас извещу тотчас же об его ответе.

   Пока я не знаю взгляда от. Амвросия, я ничего сам решить даже и "про себя" не могу; но, зная его систему, думаю, что он одобрит Вас и посоветует только немного обождать. Вспоминаю при этом слова Христа: "Кто любит отца или матерь больше меня, несть меня достоин".

   Разумеется, это хорошо, что мать Ваша горяча, но отходчива. Климент Зедергольм против воли отца перешел в православие, а кончилось тем, что отец-пастор согласился и на переход матери в православие. В моей книге¹ этого нет, но я узнал об этом позднее. Н. И. Субботин² напечатал потом позднее подробно о переходе его в православие. Правда, протестанты гораздо податливее католиков; но Бог милостив, дело обойдется, я уверен. Дьявол немедленно начинает класть препятствия на пути того, кто горячо стремится ко благу. Не оставит Вас Господь! Он увенчает Ваши усилия победой.

   Все Ваши возражения мне насчет столиц и удаления я одобряю. Другое дело общий взгляд, и другое дело Ваш частный случай. Раз Вы заботитесь прежде всего, чтобы самого себя утвердить и духовно развить, то Вы совершенно правы. Вы беретесь за самый корень дела, и это делает большую честь Вашему духовному настроению. Держитесь его; Вы правы, рассчитывая на то, что и влияние не уйдет, если Вы будете его достойны. И я, когда поехал в 71 году на Афон, то мне было не до влияния, я думал о себе, о своих грехах, о своем неверии, о своем тогдашнем отчаянии, и когда я сам, с Божьей помощью, утвердился в верованиях и в познании учения, то и влияние откуда-то само собой пришло, несмотря даже на то, что в то время я еще весьма сильно был борим разными страстями и привычными пороками. Когда я противополагал Вам влияние на высшие классы влиянию на 5-6 крестьянских общин, я противополагал две ветви одного корня друг другу и находил, что на одной будет больше плодов, чем на другой. Но Вы хотите взяться крепко за корень, и мне остается только восхищаться быстротой и силой Вашего духовного роста. Помози Вам Боже! Прибавлю еще и то, что большая разница для Вас служить священником