Леонтьев Константин Николаевич - Избранные письма (1854-1891)

ужбу самую отдал бы за возможность писать. <...>

  

   Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева, СПб, 1911. С. 191.

  

   Константин Аркадьевич Губастов (1845-1913) - близкий друг и сослуживец Леонтьева по дипломатическому ведомству. Долгое время занимал консульские посты в европейской Турции, Константинополе и Вене. Был посланником при апостольском престоле в Риме, а под конец жизни - товарищем министра иностранных дел. По словам К. Н. Леонтьева, только Губастов и племянница Мария Владимировна хорошо знали и понимали его, благодаря взаимной симпатии, давнему знакомству и постоянной переписке. Губастов записал свои воспоминания, остающиеся одним из важнейших источников для биографии Леонтьева (сб.: Памяти К. Н. Леонтьева, СПб, 1911). В них он дал, в частности, такую характеристику: "По своей натуре Леонтьев был причудливый, деспотичный в домашней жизни русский барин с "нестерпимо сложными потребностями", которых он был, на свое несчастье, всегда рабом. После самого короткого с ним знакомства бросались в глаза черты русского помещика, родившегося и воспитывавшегося еще при крепостном праве. Неумение обходиться без многих слуг, любовь быть ими окруженным, патриархально-деспотическое обращение с ними, расположение к сельской жизни, к деревенским забавам и прочее" (с. 226).

  

   ¹ M-me Блонт - жена английского вице-консула в Адрианополе.

   ² Джон Стюарт Милль (1806-1873) - выдающийся английский мыслитель и экономист. В XIX в. был очень популярен в России; его "Основания политической экономии" перевел Н. Г. Чернышевский.

   ³ ...об отпоре пропагенде.- Имеется в виду Congregatia de propaganda fide, т. е. "Общество для распространения истинной веры", основанное в 1642 г. в Риме для распространения католичества и борьбы с еретиками, которыми Римская церковь считала и православных.

   ⁴ Владимир Александрович Соллогуб (1814-1882) - писатель, повести которого положительно оценил В. Г. Белинский за хорошее знание среды. В доме Е. А. Карамзиной встречался с А. С. Пушкиным, Н. В. Гоголем, М. Ю. Лермонтовым, В. А. Жуковским и др. Сотрудничал в "Современнике" и "Отечественных записках".

  

  

   Ваше письмо меня бы больше порадовало, если бы Вы не употребляли гадких слов натуральной школы. К чему это слово "струсить"? Когда Вы при мне приедете в Адрианополь, я Вам покажу письмо Проспера Mérimée, в котором он обличает меня в излишнем реализме; я ему отвечаю, "это правда, и я не знаю, как избавиться от этой скверной привычки, вдруг нельзя; посмотрели бы Вы "наших". Так я бы Вам показался чище и изящнее Платона¹ в выборе выражений".

   Возвращаю Вам Ваше письмо, выскоблите гадкие слова и напишите вместо них простые и благородные глаголы: пугаться, бояться и т. д.

  

   Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПб, 1911. С. 164, 165.

  

   ¹ Платон (428 или 427-348 или 347) - древнегреческий философ.

  

  

   <...> Я здесь точно русский помещик. Сижу с утра в чистом белье, в брусском бурнусе², которым обязан Вам, усы подкручены, лицо, как у Павла Петровича Кирсанова ("Отцы и дети"), вымыто душистым снадобьем, туфли новые, комната простая, но хорошая, кухарка русская, труд, так сказать, на поприще отчизны... Все у меня есть... и роман пишу... <...>

  

   Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПб, 1911. С. 192.

  

   ¹ Тульча (Тулча) - город в дельте Дуная в 50 км от Измаила, где К. Н. Леонтьев был консулом в 1867-1868 гг. Теперь на территории Румынии.

   ² ...в брусском бурнусе...- т. е. в белом арабском плаще. Брусса - резиденция турецких султанов на побережье Мраморного моря.

  

  

   Милостивая государыня Елизавета Александровна,

   вследствие предписания мужа Вашего¹, я пишу Вам по-русски.

   Если Вы интересуетесь моей судьбою, то я вам скажу, что я ее благодарю за то, что она привела меня в Тульчу.

   Я бы желал одного, чтобы, когда придет время повышения, меня бы здесь сделали консулом. Это город совершенно русский; дом мой на берегу Дуная принадлежит русскому раскольнику и самый, лучший в Тульче; мебели хотя немного, но все прилично, так что хоть бы и вас с супругом Вашим можно бы принять с честью. Обед у меня тоже русский: щи, каша, пироги - я в восторге... Недостает только Вашей карточки. Если нельзя без Алек ² (все-таки как-то покойнее), то уж и с Алекой потрудитесь прислать. Мужу Вашему жму крепко руку, тетушке Вашей³ свидетельствую мое искреннее почтение и, если нужно, при проезде ее в Россию готов служить чем угодно здесь.

   Хитрову⁴, пожалуйста, субъективный поклон. Подписка здесь на театр во Львове идет прекрасно. Как-то у него?

   Остаюсь навсегда, милостивая государыня, покорный слуга Ваш К. Леонтьев.

  

   Впервые опубликовано в кн.: Архимандрит Киприан. Из неизданных писем Константина Леонтьева. Париж, 1959. С. 9.

  

   Елизавета Александровна Ону, урожденная Пети де Баронкур (?- 1909). Внучка известного генерала эпохи наполеоновских войн, основателя Николаевской Академии генерального штаба барона А. Г. Жомини, жена М. К. Ону. Очевидно, под влиянием Леонтьева перешла из протестантства в православие. По воспоминаниям Леонтьева, "мадам Ону сверкала умом".

  

   ¹ ...мужа Вашего...- Михаила Константиновича Ону (1835-1901), дипломата, приятеля Леонтьева по посольству в Константинополе. Один из его сослуживцев так вспоминал о нем: "М. К. Ону был весьма интересным и оригинальным человеком. Службу он начал в качестве мальчика для поручений при канцелярии русского главнокомандующего во время венгерской экспедиции 1849 г. На него обратили внимание как на очень способного молодого человека, и он был взят в Россию, где и окончил гимназию, а затем Лазаревский восточный институт и стал большим знатоком не только турецкого, но также и греческого и арабского языков. Начав службу студентом посольства в Константинополе, Ону, подвигаясь там по служебной лестнице, сделался первым драгоманом. <...> Потом Ону был назначен, что бывало очень редко с драгоманами, советником того же посольства, а затем посланником в Афины <...>. Ону великолепно знал Ближний Восток и в особенности Турцию и турок <...>. Женат он был на образованной, но необычайно скучной женщине <...>. Ону в своей дипломатической деятельности часто прибегал к совершенно восточным приемам, но применял их с тонкостью и изворотливостью настоящего левантинца (под это понятие подходит все разноязычное разноплеменное иностранное население прежнего Константинополя). Если Ону сплошь и рядом терялся на больших придворных и дипломатических приемах, зато он был блестящ в разговоре с одним или двумя собеседниками, делая иногда замечания, поражающие своей глубокой мудростью и точностью выражения мысли" (Соловьев Ю. Я. Воспоминания дипломата. М, 1959. С. 111-113).

   ² Алеко - Александр Михайлович Ону (?-1935), сын М. К. и Е. А. Ону, впоследствии приват-доцент Петербургского университета. Умер в эмиграции.

   ³ ...тетушке Вашей...- жене барона А. Г. Жомини Марии Иосифовне, урожденной княжне Юшковой.

   ⁴ Хитров - М. А. Хитрово (см. примеч. к письму 25).

  

  

   <...> Я пишу утром и ночью. По службе тоже много занимаюсь. Время есть на все. И я желаю одно - свить навек мое гнездо в Тульче. Я Вам объясню почему. Где жить? В России вообще - для сердца, для привычек хорошо, но нет той живой политической деятельности. За границею - в Европе, спаси Боже, тошно подумать. В Петербурге хорошо для литературы, но нездорово, дорого, буржуазно, прозаично. В Москве - поэтичнее, но все же нет той службы, что здесь. В нашем Кудинове - здорово, есть поэзия, нет доходов и службы. Внутри Турции? Нет, другой раз калачом не заманишь. Я ужасно раскаиваюсь, что, не зная Дуная, сказал Иванову¹, что желал бы вернуться в Адрианополь. Ни за что! Лучше вице-консулом останусь, если Тульчу не захотят повысить в консульство. Здесь есть и движение, и покой, и восток, и запад, и север, и юг, встречи беспрестанные на дунайских пароходах, можно устроиться помещиком, как в деревне, здесь и Россия, и Молдавия, и Турция, и Австрия, и простор деревенский, и вместе с тем как бы в центре Европы! Прелесть! <...>

  

   Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПб, 1911. С. 192-193.

  

   ¹ И. А. Иванов - по всей вероятности, одни из чиновников русского посольства в Константинополе.

  

  

   Милостивая государыня Елисавета Александровна,

   я был очень тронут Вашим любезным ответом. Сообразно желанию Вашему, Хитрову написал простодушное письмо.

   Мужа Вашего имел случай обнять в Галаце¹. Не знаю, был ли он доволен или нет моей публичной демонстративностью. Но мне это было нужно для внушения другим здесь чиновникам. Ваш муж считается здесь тузом (да и я разделяю это мнение, все-таки, как хотите, рискует 1-м драгоманом стать!), так я бросился к нему на шею. Знай, мол, наших!

   А он, как бы Вы думали, целый час простоял перед моим домом на пароходе на таком расстоянии, как стоит "Тамань"² в Буюк-Дере, перед посольством,- и не зашел и мне не дал знать. А дом мой самый большой в Тульче и превеселый.

   В надежде увидеть Вас в Петербурге и заказывая даже для этой цели в Константинополе новое платье, честь имею быть, милостивая государыня, покорный слуга. Ваш К. Леонтьев.

  

   Впервые опубликовано в кн.: Архимандрит Киприан. Из неизданных писем Константина Леонтьева. Париж, 1959. С. 9-10.

  

   ¹ Галац - город в Румынии на левом берегу Дуная.

   ² "Тамань" - судно, постоянно стоявшее на якоре у летней резиденции русского посла в Буюк-Дере.

  

  

   Душечка Миша! Голубчик ты мой! Ежедневно стараясь припомнить сладкие дни нашего обоюдного детства, когда еще мы с тобой, милый мой Миша, были невинными, и услаждаясь этими издалеко приносящимися воспоминаниями, я прошу тебя, душка, не поддаваться общей заразе, не походить на Сергея Карловича Пустомолова¹ и не отказываться от пособия созидающемуся Львовскому театру... Так-то Миша! Я уж, душенька, 46 рублей отсюда послал и еще собираю, а у Вас там ни Губастов, ни ты даже Игнатьеву² не напомните, что он обещал. Игнатьеву, крошка ты моя, простительно забыть, он трудится больше всех нас. Губастову тоже простительно: едва из яйца вылупился, где ж ему послу напоминать. Но ты, Миша, ты? Тебя кто устрашит?

  

   Воззри в леса на бегемота,

   Что мною сотворен с тобой,

   Колючий терн его охота

   Безвредно попирать ногой.

   Как верви, сплетены в нем жилы,

   В нем ребра, как литая медь.

   Кто может рог его сотреть?

  

   Вот ты какой, Миша! Все это знают. И при том взял и осанкой, и эквитацией³, и службой государственной, и поэзией, и порочен настолько^ насколько следует человеку с тонким вкусом.

   Целую тебя в носик и прошу еще раз собрать хоть те деньги, которые при мне уже были записаны, и напомнить также послу о его обещании отправить их Аксакову (которому я уже написал, что и ты собираешь). Не осрамись же, дружок.

  

   Впервые опубликовано в кн.: Архимандрит Киприан. Из Неизданных писем Константина Леонтьева. Париж, 1959. С. 11.

   Михаил Александрович Хитрово (1796-1896) - дипломат и поэт. Происходил из старинного боярского рода. Окончил курс в Школе гвардейских прапорщиков. Служил в гвардии, потом по министерству иностранных дел. С 1871 г.- генеральный консул в Константинополе. Во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг.- правитель дипломатической канцелярии при главнокомандующем. Позже - генеральный консул в Салониках, дипломатический агент в Болгарии и в Египте, посланник в Румынии, Португалии и Японии. Близкий гр. А. К. Толстому, писал много стихотворений, сборник которых выдержал два издания (СПб, 1892 и 18%).

   Мнения о М. А. Хитрово весьма разноречивы. "Симпатичный, прекрасно воспитанный и интересный собеседник" (Глуховцев С. Наша старина, 1915. No 11. С. 1018). С другой стороны, один из руководителей русской дипломатии записал о нем в своем дневнике: "Мало хорошего, если этот пронырливый негодяй и беспринципный интриган станет нашим представителем в Греции" (Л амсдорф В. Н. Дневник, 1891- 1892. М.; Л., 1934. С. 345).

   ¹ Сергей Карлович Пустомолов - иронический намек на неизвестное лицо.

   ² Игнатьев - русский посол в Константинополе (см. примеч. к письму 28).

   ³ Эквитация - уравновешенность.

  

  

   <...> Письмо Ваше я получил сегодня и уже отвечаю. Не вижу я, во 1-х, чтобы мое влияние на Вас было сильно, уже потому, то Вам Courtois¹ не претит, а мне претит всякий француз. Потом, вероятно, Вы не едите постного, а я ем весь пост, конечно с рыбою, кроме сред и пятниц, а Лизу², которая только что приехала усталая и больная, посадил за постное, и это не помешало ей в 20 дней из изнуренной петербургской чиновницы стать здоровою и толстою Лизою.

   Доволен я не только постом моим, но и постом и боюсь одного, чтобы меня на будущий год не услали бы с Дуная внутрь, главное боюсь Адрианополя как огня. Конечно, я против этого приму все меры. Я очень хорошо знаю, что и в Адрианополе есть много поэзии, но ею можно было бы спокойно наслаждаться, если бы приматы были наши не друзья, а враги. Поэзия Адрианополя в простом народе, в турецких кварталах, в мечетях, в кладбищах мусульманских, в банях, в хорошеньких девочках предместий и в madame Blont. Вы можете находить, что mademoiselle Blont³ красивее ее, я готов это допустить, но только ухаживая за madame Blont и пользуясь хоть сколько-нибудь ее благосклонностью, можно постичь все силы и все дарования, которые в ней кроются. А ее царственный вид и оболочка мнимой холодности? А ее патриархальное обращение и доброта с прислугою? И т. д.

   Чтобы вполне постичь поэзию Адрианополя, послушайте моих советов: 1, не откладывая, заведите себе любовницу, простенькую болгарку или гречанку; 2, ходите почаще в турецкие бани; 3, постарайтесь добыть турчанку, это уж не так трудно; 4, не радуйтесь вниманием франков и не хвалите madame Badetti⁴; 5, гуляйте почаще на берегу Тунджи⁵ и вспоминайте меня; 6, подите когда-нибудь с кавасом⁶ к мечети Султана Баязета⁷ и устройте там на лужайке, около киоска, борьбу молодых турок (пехлеванов⁸), под звуки барабана, это прелесть! Я все это помню и понимаю. Но рядом с этим Адрианополь оставил во мне и другие воспоминания, о которых лучше и не думать. Желаю, чтобы с Вами не случилось того же.

  

   Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПб, 1911. С. 195-198.

  

   ¹ Courtois (Куртуа) - французский вице-консул в Адрианополе.

   ² Лиза - Е. П. Леонтьева, жена К. Н. Леонтьева.

   ³ Mademoiselle Blont (Мадемуазель Блон) - дочь английского вице-консула в Адрианополе.

   ⁴ Madame Badetti (Мадам Бадетти) - жена богатого адрианопольо кого торговца.

   ⁵ Тунджа - река, впадающая в Марицу у Адрианополя.

   ⁶ Кавас - турецкий жандарм.

   ⁷ Баязет - по всей вероятности, султан Баязет II (1447-1512), скончавшийся в Адрианополе.

   ⁸ Пехлеваны - люди, занимающиеся турецкой народной борьбой.

  

  

   Вот видите, Губастов, как я держу обещания,- сказал, в мае пришлю Соломону¹ 300 р<ублей>, еще апрель на дворе, а я уже 150 р<ублей> посылаю, остальные 150, конечно, тоже он в свое время получит. Как я их достаю - это другой вопрос. Кручусь на одном и том же месте: у одного займу - другому в срок отдаю. Это было бы еще не беда, если бы приезд жены и скромная отделка дома не прибавили к моему дефициту еще рублей 600. Но оставим этот унылый сюжет. <...> Вот уже три месяца муза моя умолкла. Приезд Лизы, мелкие заботы, к тому же она больна серьезно, и если корень зла не уничтожится, то болезнь ее может перейти в помешательство. Можете судить, легко ли мне в это время. Но я покоен, потому что убежден в возможности излечения. Здесь приписывают ее болезнь ревности, но это неправда - она приехала из Петербурга уже больная. Много поумнела, но и подурнела. Не думайте, чтобы моя личная жизнь была бесцветна. К сожалению, она очень бурна.

  

   Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПб, 1911. С. 198-200.

  

   ¹ Соломон - Соломон Нардеа, еврей-ростовщик в Адрианополе, главный кредитор Леонтьева.

  

  

   <...> Журналисты и публика вообще, были до сих пор несправедливы к моим литературным трудам, первые потому, что я не подчиняюсь ни одному из господствующих у нас направлений, вторые потому, что ждут от первых разрешения ценить или нет писателя.

   На службе я счастливее. Министерство не виновато, что я поступил поздно, но, благодаря поддержке Вашей, я не завидую тем, кому от рождения даны были протекция и богатство.

   Быть может, и на литературном поприще по многим столь солидным с моей практикой связям я найду в Вашем превосходительстве поддержку и хоть какое-нибудь облегчение в тяжкой борьбе, которую я веду во имя идей моих в моем уединении.

   Время и 1000 мелких препятствий не позволяют мне кончить всего того, что я задумал. Я упомяну пока только об одном. К осени или этой зиме я думаю кончить на французском языке письмо к Дж. Ст. Миллю под заглавием: "Что такое Россия и славянский мир и почему Россия может дать миру то, чего уже Запад не даст". Этот гениальный писатель не раз порицал Россию, не зная ее и не догадываясь, что она уже и теперь более всякой другой страны соответствует тому идеалу разнообразия развития <...>, который на Западе уже невозможен и которого [нрзб.] он горько оплакивает в своей книге "Свобода"¹. Если Бог поможет мне кончить этот труд, (полезный и для самославян), то я его представлю прежде отправки на одобрение Вашего превосходительства.

  

   Публикуется по черновому автографу (ГЛМ). Датировано по тексту.

   Николай Павлович Игнатьев (1832-1908) - граф, сын петербургского генерал-губернатора и председателя Комитета министров. Учился в Пажеском корпусе и Академии Генерального штаба. В 1858 г. принял начальство военно-дипломатической миссией в Хиву и Бухару. С небольшим конвоем прошел из Оренбурга по мало или вовсе не исследованным путям. Задержанный ханом, самовольно вышел из Хивы, прибыл в Бухару и заключил торговый трактат, освободив при этом русских пленников. В 27 лет получил генеральский чин и назначение уполномоченным в Китай, который отказывался тогда признавать Айгунский договор. После одиннадцати месяцев переговоров понял, что ему недостает главного аргумента - военной силы. Как раз в это время в Китае высадился англо-французский десант. Ловко маневрируя между правительством богдыхана и недавними противниками России, сумел оказать услугу и тем и другим и представить себя спасителем китайской столицы. Так был заключен новый Пекинский договор, по которому Россия получала границу вдоль левого берега Амура и Уссури, а Игнатьев - генерал-адъютантские эполеты и пост директора Азиатского департамента. В 1864-1877 гг. Игнатьев был посланником в Константинополе. За ним прочно утвердилась всероссийская известность защитника славян и лидера панславизма. Он же заключил по окончании русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Сан-Стефанский договор, исходя только из интересов России, что вызвало европейский кризис. В Петербурге многим высокопоставленным особам, в том числе и канцлеру А. М. Горчакову, уже давно не нравились блестящие успехи Игнатьева. Сан-Стефанский договор был заменен Берлинским трактатом, знаменовавшим дипломатический разгром России, а Игнатьев получил увольнение в деревню. По восшествии на престол императора Александра III Игнатьева снова призвали к власти, и он стал министром внутренних дел. На этом посту он находился ровно один год, успел провести антиеврейский закон 1882 г. и был заменен графом Д. А. Толстым. В оставшуюся ему еще четверть века жизни никогда более не возвращался на государственную службу. Был женат на княжне Екатерине Леонидовне Голицыной (1843-?).

  

   ¹. "Свобода" - один из основных трудов Дж. Ст. Милля трактат "О свободе" (1859).

  

  

   Знаете, что я придумал еще, многоуважаемый Николай Николаевич? Мне все недостает денег; выхлопочите-ка мне к пятнице от Кашпирева¹ рублей 400. Это уже не может обременить его. Так как Каткову² я не обязался положительно романом, то и могу обещать "Заре" один из двух: или "В дороге" или "Последнее звено".

   Только чтобы в пятницу он бы мне дал по секрету. Скажу Вам по совести - страх как нужно! Ужасно был бы я рад, если бы мог достать!

  

   Публикуется по автографу (ГПБ). Датировано по тексту.

   ¹ Василий Владимирович Кашпирев (1836-1875) - литератор. В 1869 г. основал в Петербурге журнал "Заря" умеренно-консервативного направления. Хотя Кашпирев потратил на него все свое состояние, за недостатком подписчиков журнал в 1872 г. прекратил свое существование.

   ² Михаил Никифоровым Катков (1818-1887) - публицист и издатель. Входил в кружок Н. В. Станкевича и был близок с В. Г. Белинским. Читал курс философии в. Московском университете. После упразднения философских кафедр в 1850 г. стал редактором сначала "Московских ведомостей", а затем и "Русского вестника". В начале своей деятельности выступал в пользу либеральных реформ. Пользуясь связями в высших сферах, успешно боролся с цензурными ограничениями и занял выдающееся положение как редактор. В "Русском вестнике" печатались Л. Н. Толстой, И. С. Тургенев, Н. С. Лесков. Во время польского восстания 1863-1864 гг. перешел на резко националистическую позицию. Постепенно перемещался в сторону крайнего консерватизма, обличал не только реформы 60-х гг., а даже правительственные учреждения за дух зловредной либеральности. Среди интеллигенции прочно укоренилась неприязнь как к нему лично, так и к его идеям. Его называли "самым гадким и вредным человеком на Руси". Во время пушкинского праздника 1881 года Тургенев отвернулся от протянутого Катковым бокала. С началом царствования Александра III влияние его усилилось еще больше, он оказывал уже непосредственное воздействие на администрацию, особенно в проведении контрреформ 1887 г. Катков скончался, оставив миллионное состояние. Леонтьев писал впоследствии: "...у Каткова я был какой-то пролетарий, труженик, подчиненный, ищущий его денег, бывающий только по делу" (Лит. наследство. Т. 22-24, М., 1935. С. 441).

  

  

   <...> Я еду в четверг и, вероятно, во вторник или в среду приеду к Вам еще проститься и посоветоваться, чего Вы от меня критически хотите, я не боюсь, что Вы слишком думаете о читателях. Я нахожу, что для них не стоит делать ничего. Пусть учатся. <...>

  

   Публикуется по автографу (ГПБ). Датировано по тексту.

  

  

   <...> А главное, тоска такая на сердце, которой я еще в жизни не испытывал. Это какая-то новая тоска, спокойная. Я боюсь, не вхожу ли я в тот период, про который Вы в Царьграде² говорили мне: не хочу я вас видеть, когда вы постареете, и все вам будет противно; вы будете ухаживать за женщинами, что совсем старикам нейдет. Вспоминая это, я вздыхаю... Ах, как я вздыхаю! Поверьте, мне это нестерпимо больно. Не думайте даже, чтобы Янина была в этом главною виною. Главною виною моя внутренняя жизнь. Я с ужасом вижу, что в первый раз в жизни начинаю ничего не желать, кроме вещественных удобств. Они меня радуют только сознанием, что без них было бы еще хуже, как без руки или без ноги. Но может ли радовать то, что у меня есть нога и рука? Вы скажете, пройдет! Дай Бог, дай Бог! <...>

  

   Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПб, 1911, С. 207, 208.

   ¹ Янина - город в центральной Греции, где Леонтьев служил консулом в 1869-1871 гг.

   ² Царьград - то есть Константинополь (турецкое название - Стамбул).

  

  

   <...> ...У меня есть драгоценные данные, почерпнутые из восточной жизни, которая (т. е. жизнь на Востоке) вообще уясняет во многом поразительно взгляд и на Россию. Все это я говорил и в Петербурге, но Вы не потрудились, кажется, обратить внимание на мои слова. Вы не хотели запомнить их. Душа моя вопиет, что некоторые из статей моих, полные живых, живописных, осязательных примеров, для умов некоторого склада будут доступнее, чем статьи самые дельные, но изложенные несколько сухо и абстрактно. Но у меня нет охоты писать их, когда я вижу, что даже и та статья, которую Вы обязались уже взять, не печатается. Напомню Вам (для куражу), что этот вопрос о грамотности был уже тронут в "Дне"¹ Аксаковым в том же духе (но мимоходом, без подробностей и ярких осязательных изображений); и Аксаков говорил: хороша грамотность, но готовы ли мы учить народ?

   Как я ни изворачиваю свой ум, как я ни подыскиваю, что может помешать напечатанию этой статьи, я не нахожу ничего.

   Вы разве забыли, что уже читали ее в Петербурге? Вы забыли, что сказали мне тогда: "Прекрасно! Прекрасно! Эту статью мы возьмем, особенно это сопоставление русских, болгар, греков и т. д. Вы живете в таких странах, где эти примеры доступны; если бы вы прибавили еще подробности об этом!"? А я, дурак, обрадовался и поверил! "Дай, мол, Бог здоровья Николаю Николаевичу!" И взял статью опять в Турцию, наполнил ее примерами и изображениями, подобных которым нелегко найти в нашей робкой литературе, и что же? Где статья?

   Понимаете ли Вы, понимаете ли Вы, понимаете ли Вы, что особенность моего положения вдали от России может привести к двум результатам противоположным: если не будет у меня поддержки, я задохнусь в уединении, а если у меня будет поддержка в России, то никто, кроме меня, не может доставлять драгоценных сведений о Востоке; есть еще два человека: Кельсиев² и Гильфердинг³; но они пишут иначе и имеют свои приемы, а я свои; цель же наша общая (и Ваша, и моя, и отчасти Кельсиева, и Гильфердинга) так высока и план так обширен, что всякий помощник должен быть дорог. По-моему, мы не должны даже стоять очень строго за оттенки; мы служим не какой-либо презренной практической партии à l'anglaise {По английскому образцу (фр.).}, мы Предтечи Великого Славянского Будущего; мы слуги учения столь широкого, что оно непременно должно распасться на ветви, но ветви этого учения должны обнять всю Россию и потом всех славян. И вот: моя жизнь на Востоке, плод моей практической деятельности, моя способность к изобразительности (на которую я в повестях даже из артистической, иконописной, так сказать, трезвости сам нередко накладываю узду) могут принести особые плоды, если меня не будут так жестоко, так гнусно томить, как томит меня эта беспутная редакция "Зари"! <...>

  

   Публикуется по автографу (ГПБ).

   ¹ "День" - еженедельная славянофильская газета, издававшаяся в Москве И. С. Аксаковым в 1861-1865 гг.

   ² Василий Иванович Кельсиев (1835-1872) - литератор. В 1857 г. сбежал с корабля в Англии к Герцену. Издавал при "Колоколе" листок "Общее вече", посвященный русскому Расколу, изучением которого он занимался. В 1862-1865 гг. находился в Тульче (где впоследствии Леонтьев был консулом) и вел среди русских раскольников-некрасовцев революционную агитацию. В 1867 г. добровольно сдался русским властям. Был прощен, после чего жил в Петербурге, издал несколько книг воспоминаний и сотрудничал в консервативных журналах.

   ³ Александр Федорович Гильфердинг (1831-1872) - славист, этнограф и публицист славянофильского направления. Председатель Славянского благотворительного общества в С.-Петербурге. -

  

  

   Володя, я получил вчера твое письмо и сегодня на него отвечаю. Ты знаешь мое мнение, что лучше бы всего поступить в военную службу. Я не знаю, почему ты этого не хочешь. Трусом я тебя не считаю, я думаю даже, что ты будешь молодец, значит, это или преувеличенные (представления?- Д. С.) о неудобствах и трудностях походной жизни или, что еще хуже, какие-нибудь дурацкие модные идеи, заслуживающие полного презрения. Нам нужны хорошие военные [нрзб.], а на других поприщах ползет нынче [нрзб.], как свинья. Вот тебе мое мнение. <...>

   А я, брат, все болею. Лихорадка изнурила меня до того, что я на днях, как только будет сила сесть на лошадь, уеду из Янины. <...>

  

   Публикуется по автографу (ГЛМ).

   Владимир Владимирович Леонтьев - сын брата К. Н. Леонтьева, В. Н. Леонтьева. Других сведений о нем не найдено.

  

  

   Я долго ждал от Вас письма, добрейший Николай Николаевич, и наконец понял, что жду напрасно. О чем, в самом деле, Вам писать мне? Если бы я был Тургенев или что-нибудь в этом роде, то, несмотря на все пренебрежение, которое справедливо возбуждают в Вас его последние выходки, Вы сочли бы, конечно, долгом вежливости поспешить ответом. Но ведь я, слава Богу, не Тургенев; мои мысли и произведения возбуждают в Вас сочувствие, а не пренебрежение... Поэтому и молчание Ваше я должен объяснять в хорошем смысле, в смысле простительной небрежности и т. п. <...>

   А "Заре" не мешало бы быть посмелее и посочнее. Хороша она, не спорю, и так; после сухости "Русского вестника"¹ от нее и в таком виде, в каком она есть, веет свежим воздухом. Но, во 1-х, хорошо ли Вы сделали, что сбились с пути Ап. Григорьева на простое московское славянофильство? Хорошо ли Вы сделали, что связали себе руки [нрзб.] - немецким фамилизмом² и нравственностью? Зачем было нападать на идеи Авдеева³, вместо того чтобы громить бездарность его, неумение его сделать идеи привлекательными? Что это - французское, что ли? Неправда. Многочисленных решений этому вопросу нет так же, как и государственному. Разнообразие реальное в разных нациях происходит не столько от разнообразного решения вопросов в принципе, сколько от разнообразных сочетаний одного житейского начала с житейскими началами, взятыми, так сказать, из других сфер. Пример: грек и русский. Грек: демагог, православный, экономен, непостоянен в делах гражданских, постоянен в домашних, строг в семье, в литературе ритор, властей не любит, религиозен без энтузиазма и без "искания". Великоросс: властям покорствует охотно, расточителен и беспечен, непостоянен в домашних делах, осторожен и скорее постоянен, чем изменчив, в делах гражданских, в семье довольно распущен, и не себе, и не другим. В литературе реалист, если религиозен, то или с энтузиазмом, или с "исканием", как замечали Кельсиев и я, у русских на Дунае при сравнении их с другими соседями их {Таким образом, мы найдем, что у грека есть общие черты с русским, с французом, а француза с испанцем, с китайцем даже и т. д. (Примеч. К. Н. Леонтьева).}.

   Соединение женолюбия с религиозностью не есть признак одного дурного воспитания и варварства или, напротив, развращенности и подражания. Это свойственная нам национальная черта, которой еще не сумела овладеть наша робкая литература. Она в сфере семейно-бытовой приближает нас больше к племенам романским [нрзб.], как наша умеренность и здравый смысл в целях государственно-гражданских напоминает скорее дух англо-саксонских и германских народностей.

   Славянофилы московские (которых я, однако, высоко чту) с своей немецкой нравственностью скорее рисовали себе свой собственный идеал русского человека, чем снимали с него идеализированный портрет. Ап. Григорьев [нрзб.] это давно, Вы сами это знаете.

   Ну, довольно об этом.

   Другое. Кто позволил этому несчастному Антропову⁴ (должно быть это он - А-в) унизить так Гончарова⁵? Как это умно! Как это кстати! От реалистической манеры давно уже начинает рвать людей со вкусом и начнет скоро рвать и публику - когда ей дадут что-нибудь иное. Как можно нападать на писателя, который, по крайней мере по манере, по приемам (если не по идеалу, не по сюжетам) менее груб, чем другие?.. Один язык его благороден до того, что заслуживает изучения. Объяснюсь примером. Откройте и посмотрите, как в иных местах он говорит о чувствах Обломова. Какой полет, какая теплота, какая трезвая и вместе с тем лирическая, воздушная образность. То же самое я найду и в 20 местах "Обрыва". Ваш Толстой хорошо рисует пунктиками на слоновой кости; но кисть его всегда мелка, как бы ни были велики события, за которые он берется. Теплоты у него, быть может, много в сердце, но он не умеет излить эту теплоту на бумагу широкими, воздушно-героическими чертами. Я не хочу унизить "Войну и мир". Я готов согласиться, что в своем роде это произведение гениально, и я буду в восторге, когда его переведут на все языки. Я готов повторить за Вами, что дальше по пути реализма идти нельзя. Но что же это значит? Не значит ли, что нужен поворот? Поворот к лиризму, к высокой несложности изображений, к чертам простоты, широким и свободным, точнее даже, я скажу, к благородной бесцветности (примеры: Чайльд-Гарольд⁶, Рене⁷, потом - Пушкин местами, из романов Санда⁸ - Лукреция Флориани⁹ написана [нрзб.] в этом роде, Вертер¹⁰, романы г-жи Крюднер¹¹, которых имя я забыл, и т.п.).

   К тому же роду относится по манере и Марко Вовчок¹². Именно то, за что Вы ее упрекаете, есть заслуга - эти общие, бледные, но теплые черты ее первых произведений напоминают общие и теплые черты народных песен и рассказов, никогда не имеющих грубой выразительности (хорошее выражение П. В. Анненкова)¹³.

   Хвалите Толстого за высоту выбора. Я рад, и все те, о которых стоит говорить, будут согласны с Вами.

   Выбор, конечно, весьма идеальный, патриотический, религиозный, изящный - но изображение, форма реалистические до крайнего предела. Дальше нельзя идти - Вы сами говорите. Пойти еще дальше - будет литература тоды-колды, над которой Вы справедливо издеваетесь. Потребность к повороту изящному, идеальному чувствуется уже давно во всем. У Толстого высокий выбор; у Григорьева есть местами фарфоровая чистота изображения, есть порывы высшего лиризма. У М. Вовчка проявилась хотя бы и мельком - пока ее не испортили - эпическая ясность и непритворная теплота, та елейность, о которой говорил Белинский и которой нет ни у Тургенева, ни у Толстого...

   Соедините все вместе - высокий выбор Толстого и высокие приемы Гончарова и М. Вовчка, прибавьте к этому между строчками побольше смелости философской или исторической мысли - и наша литература даст наконец миру то, что мы желаем,- своеобразное, русское содержание в прекрасной форме... Содержание Пушкина - Вы сами знаете - не так своеобразно, как содержание у западных гениев. Он в этом не виноват.

   Потом,- кто виноват, Вы или редакции, что к расколу относятся все ощупью, точно боятся обжечься? Еще это вопрос - что более народно (т. е. своеобразно), православие или раскол? Что может больше дать для своеобразной культуры и т. д. Я не равнодушен к православию в церковном смысле, я исполняю многое, чего не исполняете вы там, в Петербурге, но подобно тому, как Гизо¹⁴, сам протестант, признавал католичество необходимым для Франции, так и я спрашиваю себя: не культурнее ли, так сказать, влияет раскол? Я верю, что православие не сказало еще последнего своего слова. Оно может дать великих деятелей, великие произведения пластических искусств и слова, историческое значение его огромно... Но как Вы думаете - молокан¹⁵, духоборец¹⁶, скопец¹⁷, двоевер¹⁸ и т. д., воспитанный в университете или начитавшийся светских книг, то же он даст, что дали бы католик, протестант, православный, когда явится поэтом, мыслителем, гражданским деятелем и т. д.? Не смешите меня, говоря, что образованность приведет ведь к православию!.. Это говорят лишь здесь в разговорах с греками, с политической целью...

   Всех воспитанных с детства в разных религиях может объединить физически лишь равнодушие и безбожие. Пока человек при всем своем образовании не безбожник и даже скептицизм его огорчает, а не радует, как радует людей ничтожных, он непременно внесет в свою мысль, в свое творчество, в свою гражданскую деятельность иные звуки, внушаемые ему глубоким впечатлением первого воспитания... Раскол есть одно из величайших благ России. Мы желаем, не правда ли, чтобы славянство было своеобразно, чтобы его культура разнилась от Запада? Но согласитесь, что ни одна культура - для полного развития которой нужны века - не была однообразна в своем своеобразии. Иначе разные элементы объединялись в одной, иначе в другой. Чем разнообразнее русский дух, тем лучше. Довольно об этом.

   Еще. Отчего никто у нас не возьмется возвести принцип самодержавия в систему, оправдать его не только исторически, но и философски, со всеми пособиями экономическими, политическими и т. д.? Помните, я было хотел это сделать. Вы были рады. Но после судьбы, постигшей статьи о женщинах и о грамотности, я не хочу отрываться от повестей и романов, которые по крайней мере печатаются. Жить остается немного - надо спешить. К тому же в Петербурге вы имеете кругом себя людей более, чем я, ученых по части государственных наук.

   Статья Данилевского¹⁹ превосходна; я ее прочел раза три и еще буду читать, но нельзя же успокоиться на ней... "Твердите истину ежедневно, ибо другие твердят ежедневно ложь". <...>

   Главная заслуга Данилевского, кроме исчисленных Вами в заметке против "Русского вестника",- это еще то, что он первый в печати смело поставил своеобразие культуры как цель. Московские славянофилы все как-то не договаривались до этого; они вместо того, чтобы сказать, что без своей культуры и жить России не стоит, говорят, что на Западе все ложь, или что у нас то или другое не привьется, неудобно и т. п. натяжки. Раз поставив это учение на основании - "культура для культуры", славянофилы будут впредь тверже на ногах и на вопрос: "а общечеловеческое благоденствие?" могут ответить спокойно: "Да кто вам сказал, что мы об нем забыли?"

   Ну, довольно об "Заре".

   Я думаю, что племянница моя²⁰ уже сказала Вам, что у меня почти готов для "Зари" роман "Генерал Матвеев"²¹. Я нарочно так назвал, чтобы дураки нашего времени подумали: вот, какие-нибудь насмешки! Открыли бы с радостью, а уж начнут - так кончат и увидят, что смеюсь я не над генералом, а над ними. <...>

  

   Публикуется по автографу (ГПБ).

   ¹ "Русский вестник" - литературно-политический журнал, основан в Москве в 1856 г. M. H. Катковым. В нем печатались крупнейшие произведения русских классиков ("Губернские очерки" M. E. Салтыкова-Щедрина, "Отцы и дети" И. С. Тургенева, "Преступление и наказание" и "Бесы" Ф. М. Достоевского, "Война и мир" Л. Н. Толстого). Издание прекратилось в 1906 г.

   ² Фамилиям - учение секты фамил