Леонтьев Константин Николаевич - Избранные письма (1854-1891)

при монастыре (пускай и женском) и быть приходским священником в крестьянской среде. Чичерин³ (человек, кажется, не особенно православный), однако в своей книге (история политических учений)⁴ называет монашество идеализмом христианства. Он умный и ученый человек и <я> вынужден так назвать его. Если современное русское монашество плоховато, то это касается не учения его, а зависит больше всего от того, что люди в него теперь идут не лучшие, а кой-какие. И через это среднего уровня монахи не могут, так сказать, лично особенно нравиться людям развитым и сильно влиять на них. Нужны истинные прозорливцы и особенно одаренные люди, чтобы влиять на нас, как влияет, например, от. Амвросий. Да и то не без предварительной подготовки светскими людьми высокого образования. Не знаю, например, так ли бы легко повлиял на меня от. Иероним Афонский (старооскольский купец образования 20-х и 30-х годов!), если бы меня хоть немного не подготовили славянофилы и некоторые даже католические писатели. Но как бы ни был плох средний уровень монахов, он и в понимании учения и в нравственной дисциплине несравненно выше среднего уровня крестьян. Я ведь знаю хорошо и тех и других, и стоит только сравнить крестьянина немонаха с монахом из крестьян, чтобы видеть уже огромную разницу в степени христианского рассуждения, если не в степени христианской морали. У монаха из мужиков есть уже ясный идеал - покаяния и смирения, и при самой грубой выработке слышишь эти слова; у мужиков некоторый вид смирения придается гораздо больше внешними условиями нужды, физического страха перед начальством (даже и теперь), чем памятью об учении. В монастыре живешь в воздухе учения, даже и тогда, когда этот воздух не слишком чист и свеж. Это грустно иногда, но так было и в лучшие времена христианской древности, Вы узнаете это из житий Святых и из аскетических писателей. И тогда жаловались на пороки монахов. Но ведь и крестьяне наши большей частью очень порочны (Вы сами это говорите в брошюре Вашей). Но при этом разница между селом и монастырем та, что в монастырях воздух имеет (для нас) ³/₄ кислорода и ¹/₄ азота, а в деревне наоборот - ³/₄ азота и ¹/₄ кислорода.

   Когда я писал Вам в пользу столицы, то я сравнивал ее не с монастырем (о котором и речи не было тогда), а с крестьянским сельским приходом. И теперь скажу, столица (для священника Вашего образования) лучше деревни, но монастырь, конечно, лучше и того и другого, особенно для начала, для того утверждения, о котором Вы говорите.

   Боюсь только, что пока будет продолжаться у Вас борьба с римским фанатизмом матери, в Лесной монастырь возьмут другого... Я очень рад, что Вы познакомились с Иванцовым-Платоновым⁵; это весьма ученый и образованный человек; прежде, подобно многим нашим ученым "белым" иереям, он, кажется, был против монашества. Но за последние годы повеял такой дух, что многие люди стали быстро изменять свои взгляды к лучшему. Берегитесь только его либерально-славянофильского оттенка. Все-таки этого нельзя в зрелые годы скоро и дотла выкурить из человека.

   Я всегда так говорю: "Учреждения пусть будут суровы; человек должен быть добр". Вот христианство. Замечу еще одну не очень утешительную для природы человека черту, но, я думаю, очень верную психологически: "При суровых законах и обычаях и доброта-то легче". Немного и нужно, чтобы быть уже добрым христианином. Например, при рабстве: прибил раба за дело и умеренно, без внутреннего ожесточения, и то уже и рабу хорошо, и он говорит: "справедливый господин!" И рабовладелец прав и добр и даже, может быть, и подвиг самовоздержания, рассуждения и любви совершил, а когда два свободных хама, один богатый, а другой бедный, приходят в столкновение и ввиду мировой судья, то что же выходит? Богатый не бьет не по страху Божию и любви, а по страху человеческому, а бедный фыркает и ничем не доволен, все ему мало! Кстати сказать: не подумайте, что я оплакиваю крепостное право по личному интересу. Вы жестоко ошибаетесь. Я никогда сам крепостными не владел и над ними не начальствовал и даже постоянно смолоду зря воевал за них с матерью.

   Позднее некрепостных я стал иногда бить. И с Божьей помощью раза два случилось, что и Господь оскорбителей бил с отменною опасностью, но с успехом. В этом не особенно каюсь.

   Говорю же я о суровости законов и личной доброте - вообще, чтобы резко отделить идею христианской гуманности от юридического свободолюбия.

   Суровые нравственные законы, смягченные личным христианством и тонкой образованностью высших классов,- вот мой идеал для России ближайшего будущего. И больше ничего!

   Обнимаю Вас крепко и Евгении Сергеевне⁶ кланяюсь.

   В брошюре моей есть несколько грубых опечаток: на стр. 6, 12, 28 и 43-ей. Объяснить их здесь не в силах. Сами смекайте, коли есть охота.

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

   ¹ В моей книге...- Леонтьев К. Н. О. Климент Зедергольм, иеромонах Оптиной Пустыни. М., 1882.

   ² Николай Иванович Субботин (ок. 1827-1905) - профессор Московской Духовной академии, автор трудов по истории русской церкви, посвященных преимущественно расколу.

   ³ Борис Николаевич Чичерин (1828-1904) - теоретик государства и права, историк, публицист и общественный деятель. Ученик Т. Н. Грановского. Профессор Московского университета. Крупный помещик. Был московским городским головой.

   ⁴ ...в своей книге...- Имеется в виду кн. Б. Н. Чичерина "История политических учений", ч. 1-5 (М., 1869-1902).

   ⁵ Александр Михайлович Иванцов-Платонов (1835-1894) - протоиерей, богослов и проповедник, профессор Московского университета. Автор многих трудов по истории христианской церкви. Был близок к славянофилам.

   ⁶ Евгения Сергеевна - жена И. И. Фуделя.

  

  

   Спешу, дорогой Осип Иванович, передать Вам ответ от. Амвросия: 1) насчет матушки Вашей - не слушайтесь, не беспокойтесь, идите своей дорогой, а когда она будет говорить: "Мне через тебя католический священник причастия не дает", то отвечайте ей: "Тем лучше, я Вас тогда сам причащу!" Это собственные слова от. Амвросия, которые он благословляет Вам смело ей сказать. Доверенный его инок, через которого я к нему вынужден был (благодаря моему неизменному зимнему затворничеству) обращаться, прибавляет, что от. Амвросий очень оживился под впечатлением Вашего письма, принял все это дело горячо к сердцу и, видимо, верует, что мать Ваша, именно благодаря Вашему священству, сама перейдет в православие. Я очень всему этому и за Вас, и за дело рад.

   2) Насчет женского монастыря, напротив того, я вынужден несколько Вас огорчить. От. Амвросий решительно не советует по молодости Вашей брать это место. Посредствующий инок (еще до разговора с батюшкой), когда только получил от меня Ваше письмо с инструкциями, от себя сказал мне, что едва ли от. Амвросий благословит в женский монастырь, потому что к такому молодому священнику молодые монахини не станут откровенно обращаться. Да и вообще не годится. Меня это как светом самого озарило! Я думал только о Вашем настроении, а об настроении монахинь вовсе забыл! В этом я грубо и непростительно ошибся! И гораздо чувствительнее так ошибаться женатому теоретику Иванцову-Платонову, чем мне, который 18 уже лет состою недостойным учеником практически духовных старцев. Вспоминаю теперь, кстати, что я часто слыхал и прежде, что не только очень молодые, но вообще женатые священники не очень-то годны для монахинь. Спокойные (сравнительно) сами со стороны плотской борьбы, они не понимают сердцем ту ужасную и утонченную брань помыслов и сладострастия, которые приходится нередко выносить и немолодым уже монахиням. И поэтому бывают несправедливы и слишком строги.

   С этой стороны, тронутый Вашими чувствами и мечтами, я ошибся; но мне приятно вспомнить, что я предвидел смелый и добрый взгляд старца на борьбу Вашу с католицизмом матери. Я предвидел, что он не посоветует Вам здесь уступать и смягчаться. Конечно, когда касается до веры и до служения Церкви, то не надо щадить ни мать, ни брата, ни даже столь любимую Вами Евгению Сергеевну. Это я так, на всякий случай говорю; я знаю, что до сих пор она ничем Вам не мешала, а даже поддерживала. Но надо помнить это, на случай. Жена - "сосуд слабый", и мы не должны никогда давать им над собой воли. Избави Боже! Это так, на случай!

   Насчет женского монастыря, хотя и поддался Вам, но не скрою, что очень рад теперь резкому совету отца Амвросия не брать этого места и возвращаюсь на старое: столица, Москва - лучше! Другое дело священник и другое дело мирянин среднего круга, ходящий от редактора к профессору, а от учителя к сотруднику. Священник и в Москве входит посредством исповеди и некоторых треб (если он захочет быть серьезным и не искать только денег) в живые, сердечные отношения с разными людьми, и с горничной, и с дворником, и с графиней, и с купцом; постарается-таки и между монахами найдет себе друзей. Нужно быть общительнее, искать, говорить больше самому и наводить людей на живые и откровенные беседы, не скучать ни с дворником, ни с графиней, потому только, что ни тот, ни другая не лезут на стену от последней передовой статьи какой-нибудь... Если же хочешь жить живой жизнью, а не одною умственною жизнью теоретических отражений, то надо относиться к ученому и литературному миру, как в геометрии относится линия тангенс (в одной точке) так:

   а не погружаться в него как линия секанс:

   Вот Влад<имир> Андр<еевич> Грингмут, умнейший человек, и в идеалах он бы и желал быть тангенсом, но нужда, семейные обстоятельства и лихорадка литературных ежедневных впечатлении сделали его секансом, по уши воткнули его в деревянного Петровского и К°... И Катков, точно такой еще с 50-х годов, в этот бумажный и кабинетный мир воткнулся и врезался, но его хоть сколько-нибудь вытащили оттуда практический гений, удача, слава, деньги, привели его, не сдвигая почти с места и с просиженного в течение 30 и более лет кресла на Страстном бульваре¹, (пропуск слова в автографе.- Д. С.) и с государями, и со знатью, и с архиереями, и со светскими женщинами, и с министрами, и с народом, и с полководцами.

   Я не против Москвы, я только против постоянного и неизбежного вращения в мире печатной бумаги, в кругу редакторов, сотрудников, профессоров. Деятелю всякому, даже и духовному, в наше время их нужно касаться с осторожностью и расчетом. Не надо всасываться в этот круг исключительно.

   Вы напрасно думаете, что я бежал из Москвы от московской жизни. Я бы сумел жить в Москве сообразно моему возрасту, личным вкусам и религиозным правилам. И жил-таки, насколько позволяли разбитое здоровье и средства. Я понимаю и испытал не раз одинокую жизнь в келье, но [нрзб.] я хочу простора, помещичьей по крайней мере, если уж не богатой, обстановки. И теперь, если бы я имел больше средств и чуть-чуть побольше сил телесных, я бы на три-четыре зимних месяца брал бы большой номер в "Славянском базаре"² или дорогую квартиру и ездил бы в Москву. Это была и мечта моя - большую часть зимы в Москве, а от мая до ноября или декабря в Оптиной. Но средства осуществить ее не позволяют, и я предпочитаю жить здесь безвыездно, но по-дворянски и поблизости отца Амвросия, чем в Москве без него и скромным тружеником. Мое воспитание, мои привычки другие, я избалован, испорчен даже, а Вы нет. С этой стороны Вам лучше, и Вы сами лучше. Но одно тут общее должно быть - не погружаться по уши в бумажный и ученый мир, а быть искусным, расчетливым тангенсом, чтобы Вас только не забывали в нем. Имея в жизни нечто другое {У меня это другое было постоянно: сперва 8 лет практика медицинская, военная жизнь в Крыму, связи в богатом кругу, потом Турция, служба, Афон, своя деревня, опять цензорская служба, все-таки власть, а не теория, не мысль одна, теперь Оптина. (Примеч. К. Н. Леонтьева.)} (в Вашем случае прекрасное нечто - священство), никогда не впадешь в душевное рабство перед этим миром, будешь покойнее и в самолюбии, будешь иметь другие утешения, другие скорби, другую жизнь, другие радости, другую борьбу. У Льва Толстого вот было имение родовое и любимое, хозяйство, война, высший круг, охота, мужики, и поэтому в нем никогда не было того до ребячества литературного исступления, которым страдал Достоевский, принужденный погрузиться в одну точку по бедности и неимению ни службы и другой еще карьеры, ни своей любимой деревни, ни войны, ни высшего общества (только Сибирь - одно живое воспоминание). Тургенев был богаче и странствовал много, но и он был чувствительнее Толстого ко всему бумажному, потому что мало другой жизни имел. Достоинство, с которым всегда держал себя Фет, вопреки грубейшей к нему несправедливости критики и дурацкой публики нашей, значительно зависело от того, что он сперва был лихим уланом и кирасиром (и от души), а потом серьезным хозяином, помещиком и мировым судьей, а не был только писателем.

   Вот в чем дело, голубчик мой, а не в противоположности Москвы и деревни. Круг важен, а не местность.

   У хорошего священника, если он сумеет взяться, в наше время в большом городе круг этот будет шире и поучительнее, чем в глухом селе или в удаленном женском монастыре. Оптина славится, а кто пойдет в этот Лесной?! А спасаться? Авось-либо отец Иоанн Кронштадтский и около Петербурга, куда его то и дело возят, спасается! "Царствие Божие внутри нас".

   Прощайте! Крепко обнимаю и целую Вас: "Будьте чисты, как голубь, и мудры, яко змей". Отцу Иванцову-Платонову ни слова о том, что отец Амвросий не велел туда и почему. Он монахов не любит, и на Вас за это оскорбиться может, поберегите его для своей пользы, на случай, но ему не доверяйтесь так, как оптинским. Уж солгите лучше на себя, что передумали и т. п. "Есть время молчать и есть время глаголати".

   Вы вот некстати все молчите, молчите в обществе, а тут вдруг, где не нужно, дьявол сам и разверзнет Вам уста для неуместного изречения правды. Лгать не лгать хоть, ну а "бисер" метать тоже не надо. Духовная власть великого старца это бисер, а ученые богословы наши эти хоть и не свиньи, положим (зачем же!), ну а все-таки в них большею частию немножко Лютер сидит.

   И Самарин, друг Иванцова-Платонова, видимо, предпочитал Феофана Прокоповича³ старцу Яворскому⁴; и Хомяков к протестантам обращался любовно, а к папству с ненавистью, а из двух зол - лучше наоборот.

   Прощайте... Доброй, милой и, по-видимому (?), не ищущей преобладать Евгении Сергеевне мой привет. И от моих домашних всех тоже.

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

   ¹ ...кресла на Страстном бульваре...- там помещалась редакция газеты "Московские ведомости".

   ² "Славянский базар" - гостиница в Москве.

   ³ Феофан Прокопович (1681-1736) - проповедник, писатель и богослов. Противник католицизма, сторонник новой европейской науки Ф. Бэкона и Р. Декарта. Главный помощник Петра I в делах церковного управления. Автор "Духовного регламента". Первенствующий член Св. Синода. Находился под сильным влиянием протестантского богословия.

   ⁴ Стефан Яворский (1658-1722) - иерарх русской церкви. Учился в католических школах Польши и воспринял там враждебное отношение к протестантизму. Был местоблюстителем патриаршего престола и находился в открытой оппозиции к Петру I, который тем не менее назначил его президентом Св. Синода. Пользовался широкой популярностью как проповедник.

  

  

   <...> Да, если разыскивание книг должно будет задержать отправку красок, то, пожалуйста, уж книги пришлите после, а краски скорее. И Дрепер (кажется), и Спенсер - европейские либералы, и я выписываю их отчасти из любознательности, отчасти по злобе, чтобы придираться к ним; ну, а краски для яиц - это поэзия моей старости! <...>

   Вы выразились печатно, что я пишу роман "не спеша"- уж так не спеша, что и в руки его не брал с прошлогоднего нашего свидания. Скучно! Все думается, что нехорошо напишу, если буду в тенденциях своих стесняться, а дам им волю, так все с презрением скажут: "себя описал, свои барские, пессимистические и оптинские бредни понес, испортил публицист рассказчика". Третьего пути нет! Изливать душу - испортишь направлением, длиннотами... Не изливать - охоты мало сочинять самый ход дела.

   Да и вообще, как разочтешь, что будет от Мещерского или от Берга денег столько-то и то-то, то и впадешь в такой приятный покой, долгий и сладкий, и начинаешь находить, что гораздо приятнее думать, как взбредет на ум, для себя ("отчего слон родится не в скорлупе?" и т. п.), чем мыслить последовательно и принудительно для публики, которая и знать-то меня не желает. Как брошу на месяц, на два писать (при деньгах), так помолодею, размечтаюсь, точно мне еще 30 лет - не больше!

   Какая прелесть повесть Гнедича¹ "Свободные художники"! Не без хамских словечек, но все-таки прелесть. Умно, остро, изящно, добродушно; фантазия, комильфотность и сила! И, заметьте, как это мило: кусок из Достоевского (в лицах Урюпеева, Бузикова, хохла Коржа и пьяного ветеринара) вставлен в массу Толстого! И главное действующее и очень изящное женское лицо - княгиня - немолодая. И нет любви сексуальной, а христианской или моральной, что ли,- бездна!

   Уж не прогневайтесь, это лучше Гаршина, хотя и от него много бы можно было ждать, если бы он не ограничился раскрытием Евангелия, а пошел бы поговорить с от. Иоанном Кронштадтским или с монахами, даже и Невской лавры, даже и Невской лавры, ДАЖЕ И НЕВСКОЙ ЛАВРЫ! (Это я все громче и громче кричу!) Не бросился бы с лестницы! <...>

  

   Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. М., 1911. С. 61-64.

   ¹ Петр Петрович Гнедич (1855-1925) - писатель и драматург. Автор "Истории искусств с древнейших времен". Переводчик трагедий Шекспира.

  

  

   <...> Я долго не хотел верить (судя по себе), чтобы личные расчеты, пристрастия, личные досады, личная лень и нерадение играли такую огромную роль в нашей газетной литературе, как меня уверяли. Теперь, поживши в течение 7-10 последних лет поближе к этому миру печатной бумаги, я убедился, что это правда. Катков и Аксаков хотя и вносили тоже в дело свою страстность и свои как политические, так и всякие другие расчеты, но у них все было крупно и до мелких и подлых придирок никогда не доходило. Без них нравственный уровень охранительных газет ("Гражданин", "Московские ведомости", "Русское дело") немедленно и ужасно понизился. Я говорю "нравственный уровень", потому что со стороны умственной, государственной, литературной - все они ведутся не только недурно, но и в некоторых отношениях даже очень хорошо, дельно. <...>

   Лассаля¹ (хоть что-нибудь, в чем виден основной дух его) и Луи Блана² мне очень бы нужно иметь для одной большой работы, которая - будет ли окончена или нет,- но я надеюсь, что если она останется после меня и неоконченной), то будет иметь ценность. Задача ее ясна из заглавия: "Средний европеец как идеал и как орудие всемирного разрушения". Без помощи социалистов как об этом говорить? Я того мнения, что социализм в XX и XXI веке начнет на почве государственно-экономической играть ту роль, которую играло христианство на почве религиозно-государственной тогда, когда оно начинало торжествовать. {А без религии, само собой, жить все люди не будут. Социализм еще не значит атеизм. (Примеч. К. Н. Леонтьева.)}

   Теперь социализм еще находится в периоде мучеников и первых общин, там и сям разбросанных. Найдется и для него свой Константин³ (очень может быть, и даже всего вероятнее, что этого экономического Константина будут звать Александр, Николай, Георгий, то есть ни в каком случае не Людовик, не Наполеон, не Вильгельм, не Франциск, не Джемс, не Георг...). То, что теперь - крайняя революция, станет тогда охранением, орудием строгого принуждения, дисциплиной, отчасти даже и рабством.

   Местами я указывал на это в "Сборнике" моем. Социализм есть феодализм будущего.

   Указывал, но хочу доказать, что в сущности либерализм есть, несомненно, разрушение, а социализм может стать и созиданием. Но это купится ценой долгой приостановки того безумного движения, которое охватило теперь (с XVIII века) разрушаемый эгалитарною свободой старый мир.

   Иначе (если социализм не будет в силах создать попеременным путем - и крови, и мирных реформ - новое неравенство прав и новую разнородность развития, другими словами, если он не может положить предел распространению Перипандопуло⁴, Троянских, Сади-Карно, Базилио⁵ и т. д.), иначе близится конец всему... Однородное буржуазное человечество, дошедшее до того именно, чего в 40-х годах имел слабость желать Прудон⁶, т. е. дошедшее путем всеобщей, всемировой, однородной цивилизации до такого же однообразия, в котором находятся дикие племена,- такое человечество или задохнется от рациональной тоски и начнет принимать искусственные меры к вымиранию (например, стоит только приучить всех женщин перед совокуплением впрыскивать известные жидкости, и они все перестанут рожать; это очень легко, нужно только, чтобы к этой мысли люди привыкли, как привыкли они теперь ко многому, что 200 лет тому назад показалось бы или ужасным, или несбыточным); или начнутся последние междуусобия, предсказанные Евангелием (я лично в это верю); или от неосторожного и смелого обращения с химией и физикой люди, увлеченные оргией изобретений и открытий, сделают наконец такую исполинскую физическую ошибку, что и "воздух, как свиток, совьется", и "сами они начнут гибнуть тысячами". С моей стороны прибавлю, если цель всей истории не что иное, как Троянский или даже и Ястребов⁷, не говоря уже о Вирхове и Сади-Карно, то я и грехом не считаю от всей души желать, чтобы они, средние всеевропейцы будущего, полетели вверх тормашками в какую-нибудь цивилизацией же ископанную бездну! Туда этой мерзости, этому "пиджаку" и дорога! Заметьте, кстати: Луи Блан в одной из речей своих (по свидетельству русских журналов) говорит, что "торжествующий социализм должен будет непременно запретить большую часть машин". А Герберт Спенсер, либерал, стращает: "социализм есть ужасное порабощение общинам и деспотическому государству!" Вот и та остановка подвижности, посредством которой социализм может задержать (но не навсегда устранить) приближение неминуемого все-таки "светопреставления". Вот о чем я пишу. И если буду жив и окончу, то как бы не пришлось и мне это за границей печатать. Это было бы оригинально, не правда ли?.. Только едва ли придется; здесь я все толстею в теле и все слабею. Ожирение сердца, должно быть, а это опасно и можно вдруг умереть... Да это, положим, и не беда теперь. <...>

  

   Впервые опубликовано в журнале: "Русское обозрение". 1897. Май. С. 398-402.

   ¹ Фердинанд Лассаль (1825-1864) - немецкий юрист, экономист и политический деятель социалистического толка. Сотрудник "Новой рейнской газеты" К. Маркса и Ф. Энгельса. Деятельно участвовал в революции 1848 г. Один из вождей Демократической партии. Президент Всеобщего немецкого рабочего союза. Из-за любовной истории убит на дуэли.

   ² Луи Блан (1811-1882) - французский социалист и политический деятель. Участвовал в Революции 1848 г., после поражения которой бежал в Англию. К Парижской Коммуне 1871 г. относился отрицательно.

   ³ ...свой Константин...- Имеется в виду римский император Константин I (ок. 285-338), разрешивший законом свободное исповедание христианства, хотя официальной религией при нем оставалось язычество. Сам Константин крестился незадолго до смерти.

   ⁴ Перипандопуло - неустановленное лицо.

   ⁵ Базилио.- Возможно, Леонтьев пишет о Константине Михайловиче Базили (1809-1884), дипломате и писателе, по происхождению албанском греке. К. М. Базили служил русским консулом в Сирии и Палестине, а также в Азиатском департаменте министерства иностранных дел. Его литературные труды посвящены Ближнему Востоку.

   ⁶ Пьер Жозеф Прудон (1809-1865) - французский экономист и политический деятель. Самоучка, сын крестьянина. Автор трудов по теории собственности и политических систем.

   ⁷ Иван Степанович Ястребов (1839-1894) - писатель. Занимал консульские должности в Греции, в том числе в Салониках. Писал корреспонденции с Востока для журналов "Православное обозрение" и "Известия С.-Петербургского славянского благотворительного общества".

  

  

   <...> Вл<адимир> Серг<еевич> Соловьев жестоко "предает" меня своим молчанием! Видите, как даже у высоконравственных людей мораль естественная несовершенна! А если бы он, при своей сердечной любви ко мне и при значительном умственном нашем совпадении в частностях, считал грехом свое молчание, то уж с его изобретательностью как не найти, где отозваться о брошюре¹, которую он, по словам Кристи, на словах превозносит! Если в "Вестник Европы" нельзя, потому что там надо меня безусловно порицать, то в "Русской мысли" можно бы ему легко найти modus vivendi! {Способ существования (лат.).}

   Именно - fatum {Судьба (лат.).}, как Вы писали! <...>

  

   Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПб, 1911. С. 64-65.

   ¹ ...о брошюре...- Речь идет о брошюре "Национальная политика как орудие всемирной революции" (М., 1889).

  

  

   Благодарю всем сердцем аккуратных и православных друзей за милое поздравление с "красным яичком".

   А каково "искушение" для праздников? Насчет "Национальной политики"¹?

   Каковы "редакторы" и их сотрудники вообще?

   Хочу спросить у от. Амвросия, будет ли грех назвать их всех (в этом частном случае) "скотами" и предателями? (Кроме бедного С. Ф. Шарапова.) Я думаю, если при этом внутренне самому не раздражаться, то мало будет греха назвать людей только по имени их!

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

   ¹ ...насчет "Национальной политики".- См. примеч. 1 к письму 196.

  

  

   <...> Молюсь я о том, чтобы Господь позволил мне дожить до присоединения Царьграда. А все остальное приложится нам само собой! Узел там и больше нигде. Это - цель; остальное все или средства, или последствия. Я уверен, что и в самых высших сферах так думают. Если же и нет, то отчаиваться не надо.

   "L'appétit vient en mangeant!" {Аппетит приходит во время еды (фр.).} Будут вынуждены обстоятельствами так думать. Пусть только Германия втянет Турцию в союз противу нас, и я воскликну: "Ныне отпущаеши раба Твоего?" Тогда политическое положение станет легче в смысле определенности главной цели, а что стратегическое будет несколько труднее, не беда. Восточный вопрос - не Польский какой-нибудь или Туркестантский или Афганский, его разрешение в нашу пользу есть событие мировое 1-й важности. Точка великого поворота в истории. Относительно же военных трудностей скажу вот что: насчет созидания, насчет творчества, самобытного устроения, прочности и т. п. Россия остается еще сфинксом; способна ли она ко всему этому - еще вопрос, и очень горький даже. Но что касается до способности всеразрушения - в этом никто ее не превзошел. С 15-16 столетия, со времен Иоаннов все слабое или мало-мальски ослабленное вокруг России одно за другим рушится и гибнет: Казань, Астрахань, Сибирь, Малороссия, Швеция, Польша, Турция, Кавказ, азиатские ханства... Смешно даже видеть и читать, когда наши обижаются или притворяются обиженными тем, что Запад нас так боится! Это что-то роковое и почти невольное. Как же не бояться! Не то страшно, чего хочет великий народ, а то страшно, что он и нечаянно, быть может, иногда, да делает. Самые большие неудачи наши (Тильзит¹, Парижский и Берлинский трактаты²) - пустяки сравнительно с нашими приобретениями и торжеством медленным, но верным, фатально верным.

   Что мы такое: действительно ли мы новый культурный мир, как думал Данилевский, орудие ли примирения Церквей без всякой особой гражданской оригинальности, как желает и надеется Влад<имир> Соловьев, или, наконец, мы таим в загадочных недрах нашей великой отчизны зародыш самого ужасного отрицания и нигилизма (иногда, увы! думается, признаюсь, и так!), задатки самого гнусного и кровожадного хамства (равенства то есть); во всяком случае, наше призвание, огромное и грандиозное, еще далеко не исполнено, и поэтому "горе тому, кто станет на дороге этому не нами, а Свыше предначертанному стремлению".

   Могу Вас уверить, что мне иногда очень жаль не только и без того в истории и семье столь несчастливого Франца-Иосифа³, не только турок, которых я до смерти люблю (все-таки на европейских демократов не похожи), но даже и великого, грозного Отто Ф. Бисмарка!

   Просто жаль, как бабочку, которая летит на огонь...

   И Вы должны мне верить, ибо если Вы или Константин Дмитриевич⁴ мало-мальски внимательно читали мои книги, то Вы должны сознаться, что я уже не раз был пророком.

   Оттого-то и становятся многие перед моими мнениями в тупик, что (по выражению Т. И. Филиппова) читатели наши привыкли к мыслям уже жеванным (или Катковым, или европеистами, или старо-славянофилами), а я даю новую и твердую пищу. Надо оспаривать или соглашаться. Первого не умеют, второе обидно. Поэтому редакторы или молчат, или без доказательств зовут меня "психопатом", "фанатиком", "хищным мистиком" или "умом великим, но взбалмошным или больным". Не верьте им. Я умом здоров, а они умом слабы, и больше ничего.

   Что касается до Франции, то сама по себе она, разумеется, "un ramassis de goujats" {Шайка хамов (фр.).}, и только; но, я думаю, Дерулед⁵ был прав, говоря в Москве так: "Вы, русские, не обязаны нас защищать, если на нас нападет Германия; но мы - другое дело, нам нужно возвратить провинции и смыть позор, поэтому мы вынуждены будем вам помочь. И в тот день, когда у вас произойдет с Германией разрыв, у нас на восточной границе при всяком правительстве ружья и пушки начнут сами палить!"

   Sapienti sat! {Понимающему достаточно (лат.).}

   Дай, Господи, князю побывать на Афоне и вернуться оттуда не с одними впечатлениями "туриста", это для меня было бы большим огорчением, а с тем страхом Божиим и с тою верою, без которых не может быть истинно русский государственный человек.

   (Шувалов⁶, например, был хорош тем, что он был не либерал, но с религиозной стороны он был анафема и даже свинья.)

   Графу Дмитр<ию> Андр<еевичу> Толстому относительно сословных его реформ продолжаю горячо сочувствовать и очень рад, что он берет верх.

   Прочно ли все это только? Дворянство наше ужасно легкомысленно, и русских настоящих в его среде очень мало.

   Я думаю-таки, если новая сословность у нас утвердится хоть на 100 лет, то прав до известной степени Данилевский: будет своя цивилизация.

   Если нет и все усилия Толстого дадут плоды такие же непрочные, как французская реакция 20-х годов, то наша будущность пойдет по разрешению Восточного вопроса очень быстро, или по пути Влад<имира> Соловьева (т. е. придется искать другого рода сильную дисциплину), или по пути самой крайней революции. Qui vivra verra! {Поживем - увидим (фр.).}

   Господи, спаси Россию! <...>

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

   ¹ Тильзит - город в Восточной Пруссии (ныне Сове тс к Калининградской обл.), где был заключен в 1807 г. Тильзитский мир с Наполеоном после разгрома русской Армии при Фридланде. Россия и Франция обязывались по договору помогать друг другу в войнах. Россия присоединялась к Континентальной блокаде против Англии. Договор поставил Россию в тяжелое положение. Через 14 лет А. С. Пушкин писал: "Тильзит! При звуке сем обидном теперь не покраснеет Росс".

   ² Парижский и Берлинский трактаты...- Парижский мирный договор завершил Крымскую войну. Россия уступила часть Бессарабии с Измаильской крепостью, отказалась от военного флота на Черном море и должна была срыть там все береговые укрепления. О Берлинском трактате - см. примеч. 1 к письму 102.

   ³ Франц Иосиф (1830-1916) - император австрийский, весьма несчастливый в личной жизни (самоубийство единственного сына Рудольфа в 1889 г. и смерть императрицы Елизаветы от руки анархиста в 1854 г.).

   ⁴ Константин Дмитриевич - муж кн. Е. К. Гагариной, кн. К. Д. Гагарин.

   ⁵ Поль Дерулед - французский поэт и политический деятель. Поддерживал генерала Ж. Буланже. Дважды приезжал в Россию: в 1886 г. для антигерманской пропаганды и в 1887 г. иа похороны M. H. Каткова.

   ⁶ Петр Андреевич Шувалов (1827-1889) - государственный деятель. Был петербургским полицмейстером, управляющим III Отделением и шефом жандармов, генерал-губернатором Остзейского края, послом в Лондоне. Входил в состав русской делегации на Берлинском конгрессе. Принадлежал к крайним консерваторам.

  

  

   Милостивый Государь Сергей Васильевич! (Так, кажется?- если не так - простите!) Я давным-давно уже - величайший почитатель и поклонник Вашей театральной критики; мне и прежде не раз приходила мысль написать Вам о том, как я люблю Ваши статьи в "Московских ведомостях". Почему я этого не сделал, до сих пор не могу объяснить точно. Вероятно, и со мной случилось то же, что бывает со многими в таких случаях. Зачем?.. Частное письмо - не печатная похвала; много ли от частного письма человеку прибавится удовольствия? Он и сам знает, я думаю, что статьи его хороши? И тому подобное. Но когда я прочел последнюю Вашу статью, как ставили и судили "Грозу" Островского в Париже, чаша, так сказать, моего чувства переполнилась, и я решился написать Вам об этом. Отчего Вы до сих пор не издадите отдельный сборник? У меня есть собрание фельетонов Теофиля Готье¹ за 25 лет. Они очень хороши и занимательны, но я нахожу, что Ваши гораздо серьезнее, как серьезнее и русский театр нового времени театра французского. Я не могу равнять Скриба² и Дюма-сына³ с Островским и драмы ихние с Ал<ексеем> Толстым. Может быть, второстепенные у них и лучше наших таких; это и естественно, потому что вся жизнь и люди Франции XIX в. ближе к "среднему" чему-то, чем жизнь и люди в России. Но трилогия Ал<ексея> Толстого⁴ (которую почему-то боятся давать на сцене) и лучшие пьесы Островского стоят тысячи посредственных, приличных и занимательных французских драм и комедий.

   В Вашей последней статье о "Грозе" столько чувства, ума и правды, что она меня восхитила и переполнила через край ту "чашу", о которой я говорил! Как хорошо Вы подобрали цитаты из французских критиков! И как искренно и тепло выражена у Вас религиозная сторона дела!.. Видите ли, я давным-давно почти перестал ездить в театр по многим причинам, о которых распространяться не буду; прослуживши семь с лишком лет в Москве цензором, я был в театре только два раза: в "Жизни за царя"⁵ и в "Трогирском воеводе" Аверкиева - для костюмов и картинок (потому что ненавижу современный мужской костюм и отдыхаю глазами и душою на всех других, менее подлых, бессмысленных и менее позорных одеяниях!).

   Когда я живу в городе, мне после всего другого приходит в голову истратить деньги и предпринять какие-то хлопоты для того, чтобы быть в театре. Но Ваши статьи заставляют меня снова любить театр! Значит, они хороши!

   Во-первых, Вы меня заставляете в чтении гораздо больше понимать, чем бы я понял сам в действительности. Говорю я это не потому, что считаю себя непонятливым... Нет, увы! Я особенно умственною скромностью не отличаюсь! А потому, что это правда; надумавшись, намыслившись за день о множестве других вопросов, я уже не в силах еще над пьесой или игрой актеров мыслить внимательно.

   Во-вторых, это ясное понимание достоинств и недостатков пьесы и ее исполнения дается мне Вашими статьями даром: и без траты денег, и без физической возни (билет достать, не опоздать и т. д.). Воображения у меня самого много, и так как я прежде, в детстве и молодости, довольно много бывал в театре - видел Щепкина⁶ и Каратыгина⁷, и Мартынова⁸, и Мочалова⁹ и М-r и M-me Allan¹⁰, и Virginie Bourbier¹¹ немного помню, и Alexandre¹² в Ришелье (это был верх совершенства!), и Brissout¹³, и Paul Minet¹⁴, и Вернета¹⁵, и Рашель¹⁶ и Ристори¹⁷, слышал и Тамберлика¹⁸, и Лагруа¹⁹ и кое-кого еще, то, читая Ваши картинные, тонкие, изящные и хорошим гражданским духом вдобавок проникнутые разборы, я все это вижу, воображаю и радуюсь, не сходя с кресла, подобно тому как отставной генерал на деревяшке всею душой увлекается чтением отчетов и рассказов о последних блестящих и кровавых победах, в которых он уже и не может и даже не хочет участвовать.

   Положим, случалось, что я в каких-нибудь частностях бывал с Вами не согласен, но эти несогласия мои относились больше к самой жизни, и русской, и вообще, которую я "претендую" знать и, главное, понимать особенно хорошо, но никак не в театральной критике, где я готов безусловно Вам подчиниться. Помню одну Вашу прежнюю статью, за которую я на Вас таки посердился - это по поводу пьесы моего же бывшего "протеже", Н<иколая> Як<овлевича> Соловьева -"Ликвидация". Там слишком некстати и неосновательно (извините!) проглянула у Вас та самая консервативная или реакционная тенденция, которой я вообще не только все душой сочувствую, но и которой, как Вам, я думаю, несколько известно, и сам издавна служу пером и разговорами (а где только можно - то и действием, и всею жизнию моей); хороша она, но именно для того случая, в котором она у Вас тогда сильно выразилась, она вовсе не годится... Вы укорили Соловьева за то, что он, видимо, сочувствовал той барышне, которая влюбилась в молодого сына разбогатевшего мужика и вышла за него замуж. Вы увидели в этом чуть не совет молодым обедневшим дворянкам нашего времени и пороптали на автора. Помилуйте! И чистая эстетика (жизни, жизни, а не искусства), и требования грубейшей действительности заодно здесь против Вас. За кого же ей, такой девушке, предпочесть выйти?! За более "образованного" человека? Ах, эти нынешние образованные люди! Да ведь это больше, чем высшая степень пошлости! Худые, болезненные, раздражительные, впалая грудь, длинные костлявые пальцы, борода на впалой груди с ранних лет у них почему-то всегда почти огромная... Положение вечно неопределенное и т. д., и т. д. Да если б у меня дочь окончила даже курс у Фишер²⁰ и была бы при этом и красивая, и вполне светская девушка, то я сам бы предпочел выдать ее за богатого Бородкина и тем более Белугина, чем, например, за Надсона или даже Гаршина... Я понимаю, если бы она Белугину предпочла - ну, например, Н-ва или О-ва²¹ (Вы знаете их? Они оба учились в лицее)... Но ведь таких добыть девушке среднего круга очень трудно - и приходится считать за счастье, если отдашь за Белугина, а не за Гаршина и Надсона... Я выбираю, видите, еще даровитых разночинцев нарочно, чтобы моя мысль была яснее. Что толку писать поэзию какую-то, когда в жизни-то моей вокруг нет никакой поэзии - ни аристократической или придворной (как у Вронского, Облонского, Карениной), ни помещичьей и вообще деревенской, ни религиозной, как в монастырях или около них, ни боевой, как бывало на Кавказе или теперь в Средней Азии?.. Вот они, эти даровитые-то, и злятся и идут в нигилисты - то чахнут, как Надсон, то с лестниц бросаются, как Гаршин... И я знаю эти петербургские лестницы, живал смолоду и я на них, и если не бросился в свое время, то это потому, что я презирал эту жизнь и был уверен, что это ненадолго и что уж куда-нибудь да убегу в более свежее и здоровое место и в менее книжный и бумажный мир... И за таких-то отдавать дочь! И в таких-то влюбляться!.. Это практика действительности; к тому же и эстетика имеет свои независимые законы. Вы это знаете не хуже меня. Один из этих законов можно выразить так: жизнь прекраснее (красивее, полнее, содержательнее, солиднее и т. д.), когда есть резкое разделение сословий и положений. Эстетическое suum euique {Каждому свое (лат.).}: Николай I, Филарет²², Серафим Саровский²³, графиня Воронцова-Дашкова²⁴ и ее любовники, князь Барятинский²⁵, Лермонтов (не как сочинитель, а как сам гусар и сам Печорин), игуменья Тучкова²⁶, крепкая баба, которая пашет, мужики, вроде Каратаева, Бирюка, Хоря и Калиныча и т. д. В Европе все это ведь более и более сливается в среднего человека!.. Другой закон - антитеза первому, но в этом смысле, что исключение служит общему правилу, вот он. Всегда эстетика или поэзия находили огромную и живую пищу в случайном нарушении сословных границ, в поразительных переходах из одного положения в другое, благодаря ли особому дарованию человека или благодаря торжеству любви. (Издавна поэты любили разные сочетания такого рода: богиня и мертвый принц и пастушка, царь и простая подданная, господин и рабыня, Любаша, царская дочь, и пахарь Пршемысл²⁷; у Ж. Санд это беспрестанно...). И в этом-то смысле, с одной стороны, очень желательно, чтобы в России дворянство было отделено правами, богато, изящно, молодцевато, даже немножко и гордо, а с другой - mésalliance {Неравный брак (фр.).} при интересности общих лиц всегда будет иметь в себе много поэзии... И, возвращаясь к частному примеру деревенской любящей хозяйство, молодой и бедной дворянки (у Соловьева), полюбившей молодого, богатого, румяного и доброго юношу-мужика, мы видим, mésalliance имеет в себе много поэзии, независимо от политического вопроса, и потому уже имеет полное право на изображение в искусстве. Я привязался к этому так многословно, признаюсь, и потому еще, что на Соловьева тут имели несомненное влияние и мои эти теории, и сама действительность (я ведь знаю, кого именно он имел в виду).

   Молоденькая, но бедная дворянка в наше время выходит замуж за богатого, молодого и немножко, чуть-чуть грамотного крестьянина - это картина, согласитесь, лучше, чем следующая: "дочь инженерного полковника выходит замуж за учителя латинского языка". Само по себе, независимо от красоты и достоинства лиц,- первое милее, занимательнее и красивее...

   Простите, что увлекся, но, защищая пьесу Соловьева, я защищаю тут свои взгляды на эстетику жизни. Когда эта Ваша статья "О ликвидации" появилась, я в тот же вечер говорил о ней в этом же духе с Петром Евгеньевичем Астафьевым, и мне было очень приятно, что этот столь тонкий и нередко глубокий психолог согласился со мной.

   Не могу