Леонтьев Константин Николаевич - Избранные письма (1854-1891)

? Как бы в случае несчастия не пришлось в скит уйти, а Лизавету Павловну особо в Козельске устроить. Невольно приходят такие мысли по мере того, как приближается срок родить ей! Помилуй Боже! Впрочем, и то сказать, Бог знает, что лучше для всех нас!

   Посылаю Вам довольно удачный портрет мой. Берегите его, он, вероятно, последний, ибо, если бы я долго еще прожил, то очень дряхлым я себя снимать не позволю. Что за охота! Видел я недавно портреты Дарвина⁶, Пирогова⁷ и А. Н. Островского в последние годы их жизни. Ну, что за гадость! Чистые орангутанги... Кому это нужно - не понимаю. <...>

  

   Впервые опубликовано в журнале: "Русское обозрение". 1897. Май. С. 412-420.

   ¹ "La Russie et l'Eglise Universelle".- См. примеч. 4 к письму 202.

   ² "Новое время"- издававшаяся в Петербурге в 1868 по 1917 гг. ежедневная газета. В 1876-1912 гг. редактором-издателем был А. С. Суворин, переориентировавший ее с либерального на консервативное направление.

   ³ ...при новом государе - то есть Александре III.

   ⁴ Александр Николаевич Пыпин (1833-1904) - исследователь русской литературы, фольклора и общественности. Двоюродный брат Н. Г. Чернышевского. Профессор Петербургского университета. Был избран членом Академии наук, но не утвержден из-за противодействия министра внутренних дел гр. Д. А. Толстого. Сотрудничал в журналах "Отечественные записки" и "Современник". Ближайший сотрудник и член редакции "Вестника Европы". Автор около 1200 работ.

   ⁵ Стефан Стамбулов (1854-1895) - болгарский государственный деятель. Участвовал добровольцем в Русско-турецкой войне 1877-1878 гг. Президент палаты депутатов. После свержения князя Александра Баттенбергского - регент. Отстаивал независимость Болгарин от России и установил деспотическое правление. После избрания болгарским князем Фердинанда Кобурга - премьер-министр. В 1894 г. народное возмущение заставило его уйти в отставку. Убит террористами.

   ⁶ Чарлз Дарвин (1809-1882) - английский ученый-естествоиспытатель. Автор теории естественного отбора.

   ⁷ Николай Иванович Пирогов (1810-1881) - врач, специалист по военно-полевой хирургии. Профессор Петербургской медико-хирургической академии. Руководил медицинской службой во время Севастопольской обороны 1854-1855 гг.

  

  

   Уманов! Как это Вам не стыдно, Вы как женщина! Второстепенные соображения для Вас важнее главных. Разве это можно перестать совсем писать ко мне оттого, что совестно - долго не писали! Мне так объяснил Александров причину Вашего молчания. Если чувствуете себя неправым, давно бы сказали для формы 2-3 слова извинения, и кончено! Я говорю "для формы", потому что сам я, как видите, вовсе на Вас не обижаюсь за это, а только не могу не порицать строго Вашей русской невыдержки... Больше одного года не устояло со мною Ваше доброе, искреннее ко мне чувство! Помните, голубчик, что некоторое тонкое понуждение воли необходимо во всем - ив вере, и в любви, а не в одной работе или науке. Нельзя делать все только по влечению, с этим далеко в жизни не уйдешь. Положим, что Вы еще молоды, а Петр Евгеньевич¹, который много старше Вас, сделал со мной еще хуже: тот вовсе не ответил мне на мое первое отсюда письмо и тоже укоряет себя (как слышно); и тоже ни с места; но из этого не следует, что Вы оправданы дурным примером старшего. "Возлюби ближнего твоего и возненавидь грехи его!" Петр Евгеньевич человек благородный, добрый, великодушный, способный на рыцарский поступок, притом же ума из ряда вон выходящего, но у него, так же как и у Вас, "психический ритм" слишком быстр. Надо это помнить и бороться противу этого. Выравнивать немного душу свою; признаюсь Вам для пользы Вашей, что я в Ваши годы сам был таков, но рано понял это и рано стал ненавидеть в себе эту неровность и годам к 30 много, очень много исправился. Иначе посмотрите, какие выходят крайности: с начала нашей разлуки никто из товарищей Ваших так часто и так много мне не писал, как Вы. Прошел только год - и я не существую уже для Вас. А Кристи, Фудель и Александров у меня не только были здесь в течение 2-х лет по два раза, но и никогда не прекращают со мной переписку.

   Я понял бы это, если бы Вы переменили вообще образ мыслей, как бы сохраняя прежнее со мной единомыслие, лично бы за что-нибудь отступились бы от меня. Все это в порядке вещей; но - зря! Это ужасно, когда подумаешь, сколько людей в России способны так всем пренебрегать, все запускать, перед всякими мелочами останавливаться (вроде - "давно не писал, стыдно!"). Александров сказал мне еще, будто Вы находите, что из провинции не о чем писать! Ну, голубчик мой, это еще хуже! Исправьтесь, исправьтесь, ИСПРАВЬТЕСЬ!

   Неужели только и жизнь, что ходить из редакции в редакцию впечатлеваться постоянно не одной действительностью, а передовыми статьями и фельетонами?

   Послушайте, знаете, сколько я счетом годов прожил в столицах из 58-ми лет моих? Сейчас сочту: оставим раннее детство, но с 14 лет до 18 (4 года) я учился в Калуге, от 18 до 23 (5 лет) проживал только зимы в Москве, студентом. Начиная с осени 54 года и до осени 57 я был в Крыму военным врачом (сам не хотел брать место в Москве). С 61 до конца 63 прожил (и то с перерывами) в Петербурге, а потом, от 63 до 74-го -11 лет,- в Турции, большею частию по разным провинциям, на Афоне и в Царьграде... Потом, с 74 по 81, опять туда-сюда и только последние 6 лет, от 81 до 87, подряд в Москве. Значит, всего на 58 лет не более 11 -12 полных годов в Москве и Петербурге! А что, я разве глупее от этого? Надо, во-первых, в себе самом носить идеалы, хранить их, независимо от среды. Во-вторых, надо делать все возможное, чтобы находить жизнь везде. Да, везде она так или иначе интересна, а тем более в русской провинции.

   Читайте книги с выбором, а не зря, наблюдайте людей, сходитесь с ними, сейте в них добрые семена, не прикрывайте всем нам свойственную лень такими плохими словами лжесмирения: "Да где мне" и т. д. Это все глупости 40-х годов, "лишние люди", герои Достоевского, "гамлеты" Тургенева. Истинное смирение, христианское, есть вещь духовная, она относится ко грехам, а не к способностям и к политическому влечению. Вот если редко в церковь ходите, скоромное по постам едите, старым друзьям без причины не пишете - смиряйтесь: "Меа culpa! Mea culpa!" {Моя вина! Моя вина! (лат.).} Ну, а когда дело идет о полезном влиянии на людей, то совсем некстати в себе отчаиваться...

   И еще, как это у Вас не будет интересного материала, когда Вы в суде служите? Да сколько, я думаю, Вы видели за этот год и слышали! И не хотите писать...

   Ну, довольно укорять!

   Посылаю Вам портрет мой (провинциальной работы), несравненно лучший, чем прежний, московский,- в "облаках", который даже прошу Вас теперь, имея лучший, разорвать. Так он гадок!

   О себе мог бы сказать много хорошего, но не стану и трудиться, пока Вы длинным письмом не докажете, что Вы во мне еще хоть сколько-нибудь да нуждаетесь... Бог с Вами!

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

   ¹ Петр Евгеньевич - П. Е. Астафьев.

  

  

   <...> Об издании "Одиссея" я еще не отложил попечения. Лучше всего будет (через Кристи или через кого-нибудь еще) обратиться сначала к Суворину. Тогда увидим. Благодарю за намерения, но отчего же Вы не решаетесь все-таки испытать Л. Н. Толстого с этой стороны?¹ Если неожиданно согласится, подивимся вместе и порадуемся за меня. Если, как и вероятно, откажется, не будем плакать и тоже порадуемся за идею, т. е. за невыдержку чистой этики без Бога, Христа и старцев. Старец, знавши, что "Одиссей" - вещь безвредная, и услышавши от него сознание в том, что он действительно ее не раз и при самом авторе публично хвалил и что автору нужны деньги, даже не для себя, а для уплаты старых долгов и т. д., старец, говорю я, прямо бы велел ему приклеить к этому изданию свой популярный штемпель. <...>

  

   Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПб, 1911. С. 70-72.

   ¹ ...не решаетесь все-таки испытать Л, Н. Толстого с этой стороны?- "К. Н. Леонтьев просил меня поговорить с Л. Н. Толстым, чтобы он написал предисловие к его "Одиссею". Ничего из этого, конечно, не вышло". (Примеч. А. А. Александрова.)

  

  

   <...> Я не признаю себя сильным в метафизике и всегда боюсь, что я что-нибудь слишком реально и по-человечески, а не по-философски понял. Вы знаете, как определял метафизику Вольтер? Слушайте: "Когда человек говорит, и никто его не понимает, и когда он сам наконец начинает ничего не понимать,- это метафизика!"

   Конечно, и на этом Петр Евгениевич мог бы меня сейчас поймать, воскликнув: "психология или метафизика - большая разница!" Но я остаюсь прав по чувству: я понимаю очень ясно, я чувствую психологию более конкретную (самолюбие, гнев, любовь, твердость, "самовар и раскаяние" у русских по Рошфору ¹ и т. д.); но когда начинается психология более метафизическая (эмоции, навыки, ассоциации и т. д.), у меня начинает "животы подводить" от страха, что я не пойму... Никак всего этого пальцами не ухватишь, и, верьте, есть, например, у Шопенгауера страницы (например, об эстетике), которые для меня ясны, как день, а в его "законах достаточного основания" и т. п. решительно ни бельмеса не понимаю! <...>

  

   Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПб, 1911. С. 72-73.

   ¹ Рошфор - возможно, известный французский публицист и политический деятель Виктор Анрн Рошфор (1831 -1913).

  

  

   И за то спасибо, дорогой Николай Алексеевич, что скоро ответили. Что ж с Вами делать, если Вы такой "унывающий россиянин"! Вот именно Вам-то, при Вашей впечатлительности и наклонности унывать, на которую Вы сами горько жалуетесь, Вам-то и не годится надолго прекращать переписку с теми друзьями, которых участие может Вас ободрить. Я говорю не только про себя, но и про Фуделя, и про Александрова, например. Не прекращайте впредь сношения с ними, ни со мной. Если замолчите случайно надолго (то есть не случайно, а вследствие упадка духа), не стесняйтесь (это недостойно даже Вашего ума!), а понудьте себя выйти наконец из этого молчания. Вот хоть бы и я; один раз я простил Вам Ваше забвение, ну, а 20 раз не стану набиваться молодому человеку с моими любезностями, когда он в них не нуждается и вместо того, чтобы в грустные минуты искать утешения в дружеской и откровенной беседе, бранит только себя "Гамлетом" и больше ничего. Пожалуйста, оставьте этот дух сороковых годов! 40-е эти годы хороши только со стороны эстетических взглядов. Все остальное в их духе прескверно. В религии - полное отчуждение от Церкви, в политике - либерализм, в личной жизни - ни к чему не ведущее, вечное недовольство собой, ничего общего с христианским "смирением" не имеющее... или очень мало, по крайней мере. Истинный христианин при наивном смирении (то есть сознании и понимании своих грехов) совершенно покоен, а "Гамлеты" сороковых годов все волнуются: то слишком много требуют от себя, то слишком много от жизни и людей. Многие литераторы и наставники ваши вас, господа, сбивают тем, что хвалят 40-е годы эти, но ведь их дух можно хвалить только по сравнению с 60 и 70 годами, но идеи, вкусы и веяния и молодые люди 80-х годов несравненно лучше людей 40-х... Несравненно! Тогда невозможны были ни Фудели и Веригины, ни Кристи, которые учатся богословию и молятся для себя, ни Александровы, которые не хотят жениться без благословения старца... Не падайте же духом, голубчик! Вы живете в хорошее время...

   Прочно ли это движение в "новейшей" России - не знаю, но что оно прекрасно - это верно.

   Никогда еще образованные люди в России не стремились так к Церкви, как теперь! А Церковь и учение ее - это сама суть. При этом и государственность, и эстетика, и мораль - все выразится сильнее... <...>

   Дело прежде всего не в том, чтобы писать статьи в защиту православия, а в том, чтобы самому и для себя верить и иметь "страх Божий"! Одна среда, в которую человек с отвращением и даже досадой от непривычки поест постное, одна всенощная, которую он с любовью отстоит, одна домашняя молитва: "Господи, подкрепи меня, утешь меня, прости мне!" - стоят десяти статей для других.

   Бог и я, как говорят монахи, а потом польза других, она при вере и молитве сама собой выйдет.

   Фудель и даже Веригин гораздо для меня дороже всех сентиментальностей Достоевского, которому за них платили деньгами и славой!

   Пожалуйста, пожалуйста, будьте для себя православным и поверьте, что и Пенза будет больше Вам нравиться, когда Вы в себе найдете больше внутренней жизни. <...>

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

  

  

   <...> В заключение прибавлю, что роковые в моей жизни цифры -89, 90, 91 (49, 50 и 51; 61 и 62; 70 и 74; 79,

   80, 81- все эти годы были для меня очень жестоки и тягостны), о которых я Вам говорил (или нет - не помню), уже сильно дают себя чувствовать. Если не смерть близится, то надо ждать какой-то новой, тяжелой и значительной в моей жизни перемены. Уже признаки начала и конца и обнаружились один за другим. Во-первых, отец архимандрит крайне недоволен юродствами бедной Лизаветы Павлоны, ее шутками с молодыми монахами и т. п. Перед Рождеством, после одной ее глупости, он потребовал ее удаления в Козельск; там она прожила 2 недели, после чего я обещал ему смотреть за ~"ней строже, и ее вернули с уговором - испытать до мая. Но разве за ненормальным и слабоумным человеком долго уследишь? Я предвижу, что мое положение в этой милой усадьбе уже непрочно, и можно со дня на день ожидать, что я буду вынужден или всем домом переехать в Козельск, или их с Варей устроить в Козельске, а самому удалиться в скит.

   Но это еще ничего, а случилось еще нечто гораздо худшее. Александр увез от Вяземских¹ молодую девушку (горничную), поселил ее в Козельске и, по всем признакам, содержал ее, потому что она ничем не занималась, кроме пения, пляски и кутежа. Но это так и быть! Это его личный грех, и даже Варя на это собственно смотрит еще довольно рассудительно для молодой и любящей жены. Но беда в том, что он как русский человек не мог ограничиться скромной и приличной, так сказать, изменой, а начал кутить, "чертить", что называется: пил, скакал с ней по городу, мои комиссии исполнял все хуже и хуже, домой постоянно опаздывал и даже в деньгах запутался так, что много задолжал. Если бы кто-нибудь мне предсказывал, что и этот осторожный, честный, покойный и даже весьма дипломатический характер так неожиданно и "широко" прорвется, я бы не поверил. Да и не верил до тех пор, пока не стало слишком очевидно и сам сознался наконец. Пока батюшка, я и Варя уговорили его уехать к отцу на несколько месяцев для перелома в чувствах. Конечно, он кается, но Вы, конечно, понимаете, как важен и для него, и для Вари, и для меня этот первый шаг на скользком пути! Вера моя в его солидность уже раз навсегда поколеблена, для Вари впереди ждешь скорбей и слез, для него - дома скука от неизбежных укоров и желания снова находить утешения на стороне. В моем доме ему уже более не предстоит надолго занятий и службы вследствие моего недоверия и моей, так сказать, природной "неотходчивости" в подобных случаях. Струна какая-то у меня лопнула, и даже Варя со мною согласна, что открытый кутеж и все эти его беспорядки хуже самой измены, которая, при всей греховности своей, могла бы быть соблюдена без шума и расстройства дел...

   Хорошо, если Бог поможет образумить и устроить его где-нибудь здесь, неподалеку, а если он предпочтет остаться под Москвой, ведь рано или поздно и Варя должна будет оставить и меня, и Лазвету Павловну. А Варя - единственная душа в доме, с которой я могу душу отвести.

   Поняли теперь, что такое для меня эти цифры - 90-й и 91-й? Пока благодарю Господа, принимаю все это покойно и твердо, но что буду чувствовать тогда, когда все это вокруг меня рухнет? Не знаю и боюсь, что будет очень тяжко и скучно. <...>

  

   Впервые опубликовано в кн. Памяти К. Н. Леонтьева. СПб, 1911. С. 82-85.

   ¹ Вяземские - семья богатых помещиков, живших неподалеку от Оптиной Пустыни.

  

  

   <...> Есть и другая история. Пока она еще сносна, но может тоже со временем повлечь за собой ряд горьких последствий. Мой солидный, твердый, верный, умный, осторожный Саша Пронин вдруг, после стольких лет приличного поведения, прорвался совсем по-великороссийски. Увез горничную молоденькую от князя Вяземского (из имения), устроил ее в Козельске на свой счет, собрал компанию, кутил, начал пренебрегать всеми моими делами и, наконец, наделал долгов. Варя была очень огорчена; вмешались мы с от. Амвросием и убедили его уехать на несколько месяцев к отцу (под Москву), чтобы отвыкнуть, пережить чувства, так сказать. Он очень умен и вовсе не бесхарактерен, так что можно надеяться, что он обуздает себя хоть на время. Мне он сам не нужен ни для хозяйства, ни для сердца; и для того, и для другого нужна Варя. Его можно будет устроить на должность где-нибудь поблизости здесь. Но за ее будущее мне страшно: раз молодой и красивый муж решился на подобный первый шаг, захочет и второй, и третий раз развлечься. Она же, Варя, женщина хотя и умная и очень добрая и благородная и набожная, но не из тех ловких жен, которые умеют с этого рода делами мириться и через снисхождение и ловкость эту сохраняют навсегда дружбу мужей. Она, вопреки всем моим просьбам и советам, не может воздержаться, чтобы не наскучить ему укорами. А это, увы, самое верное средство удалить от себя и самого доброго мужа.

   Видите, голубчик, и с этой стороны "почва" под моими ногами колеблется! И по поводу всех этих неожиданностей приходится подивиться и с ужасом подумать: как это столькие люди живут без религии и особенно в старости, когда уже нет утешения ни в житейской борьбе, ни в тех страстях, которые увлекают людей помоложе.

   А при вере все-таки и на этой обманчивой земле много легче.

   "Богу так угодно! Бог милостив!" И легче. <...>

   13 января день моего рождения; 59 лет, а по статистике только 1 человек на пятьсот доживает до шестидесяти лет. <...>

   За портретик благодарю. Он очень мил, хотя и мал. Но поэтому же у Вас, в Белостоке, фотографическая мастерская называется фотоателье.

   Вот холуевина-то!

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

  

  

   <...> Скажу Вам только две новости: 1) вчера, 13 января, мне минуло 59 лет. Это удивительно! Никак вполне к этим "законам природы" не привыкнешь! А 2) вот что: Марья Владимировна гостит здесь, в Оптиной, уже 3 месяца на гостинице, в 20-30 шагах от моего дома, и пробудет и еще, пока отец Амвросий не достанет ей место где-то в Полтаве.

   И мы не только не видимся, но даже не волнуемся оба, находим это совершенно естественным.

   Вот уж именно: "Les jours se suivent, mais ne se ressemblent pas!" {Дни сменяются, но не походят друг на друга (фр.).}

   За воспоминания Ренана¹ очень Вам благодарен. Они действительно очень сердечны и милы, и даже могут и религиозную пользу принести, ибо если он сам утратил веру безвозвратно, то ведь никто не обязан в этом ему сочувствовать или подражать. Но он местами о вере других пишет умно, благородно и справедливо.

   Утратить безвозвратно веру - это то же, что в другой сфере impotentia virilis {Мужское бессилие (лат.).}. Глуп будет человек, который будет уверять, что в половых отношениях нет ничего приятного и даже высокого, оттого что он сам импотент!

   Ренан - импотент в религии, но он достаточно умен, чтобы понимать, что сама-то по себе религия хороша и утешительна <...>

  

   Впервые опубликовано в журнале: "Русское обозрение". 1897. Июнь. С. 906-907.

   ¹ ...воспоминания Ренана.- "Souvenirs d'enfance et de jeunesse", ("Воспоминания детства и юности"), 1883.

  

  

   <...> Я тоже на этот раз буду краток. Ничего нового у нас здесь нет. В моей жизни никаких пока особых перемен. Завтра начинаю говеть, дома, конечно.

   Есть, впрочем, одно новое и утешительное. Двое молодых людей из хорошего дворянства - Шидловский¹ и двоюродный брат его Черепанов² - поступили недавно в скит. Они оба женаты, жены их молоды и хороши собой, жили согласно, как слышно, но решились отказаться от мира и друг от друга. Их одели (то есть надели с молитвой ряски) всех 4-х в один день; на гостинице прощались, и даже от. Петр³, известный Вам и Евгении Сергеевне гостиник, мужичок скорее хитрый, чем чувствительный, и тот заплакал, глядя на слезы Черепановой⁴. Другая (Шидловская)⁵ посуше, кажется, и с "душком".

   Дамы после этого уехали в Воронежскую губ., в общину, которую Шидловская устроила в своем имении, а мужья остались в скиту. Помоги им Господь! <...>

   Ходят слухи об отставке Бисмарка... Дай Бог! Император очень жив и опрометчив и без тормоза наделает ошибок нам на пользу... Вот и люби все человечество это по рецепту Достоевского и Соловьева. Я не умею! И без тени покаяния даже буду очень рад таким невзгодам Германии, от которых долготерпеливая Россия наша попользуется для разрешения Восточного вопроса (т. е. хочу и сам дожить до взятия Царьграда). Это - главное. <...>

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

   ¹ Борис Вячеславович Шидловский - двоюродный брат С. А. Толстой, жены Л. Н. Толстого, служил в лейб-гвардии гусарском полку. В монастыре пробыл недолго.

   ² Черепанов - других сведений об этом лице не найдено.

   ³ От. Петр - других сведений об этом лице не найдено.

   ⁴ Черепанова - неустановленное лицо.

   ⁵ Вера Николаевна Шидловская (1861-1918) - урожденная Шабельская, жена Б. В. Шндловского.

   ⁶ Император - то есть германский император Вильгельм II.

  

  

   <...> Не горюйте слишком обо мне и об Варе, мы давно уже оба успокоились; Александр все еще у отца, под Москвой, и я хочу благословиться у от. Амвросия, чтобы продлить его изгнание до Пасхи. Варя отнеслась к первой измене его гораздо рассудительнее, чем можно было от ее прежней страстности и вспыльчивости ожидать. Она прежде всего была рада, что он не на глазах, что она не видит его проказ и не слышит о нем рассказов, которые ее раздражали. До сих пор не скучает и даже весела. Что касается до меня, то, увидавши ее рассудительность, я стал покойнее за ее будущность, ибо для любящей женщины труднее всего перенести именно первую измену. Потом, если мужчина с ней-то самой хорошо обращается, то многие из них привыкают к этому. Что касается до меня, то, с одной стороны, я за ее будущность тревожился при этом первом его приключении; а для себя видел в этом предзнаменование (в числе многих других) о приближении какого-то нового и нелегкого перелома в моей жизни (90-й, 91-й год. Помните?). Мне все кажется (хотя, разумеется, я не знаю), что если я в течение этих двух роковых лет не умру, то какая-то совокупность обстоятельств и перерождение собственных моих чувств приведет меня к оставлению того подобия семейной жизни, которым я был до сих пор доволен. Как бы не пришлось в скит или монастырь переселиться, а жену с Варей - в Козельск? Иногда и жутко что-то, как начнешь думать... Но это все еще неясно; ясно одно, что для дома моего здесь Саша не только бесполезен, но даже и обременителен. Получает 10 руб<лей>, а леность его и равнодушие к делу (которого у него меньше всех) до того мне наскучили и утомили меня, что без него стало гораздо легче. Его ум и прекрасный, ровный характер обезоруживают, правда... Но все-таки я не люблю его небрежности и буду искать ему поблизости другое место. У чужих, небось, будет построже к себе. Пишет нам, что очень кается и без нас скучает. Я ему ответил очень строго: "Без нас ли? Или без кого еще? Главное, без двух товарищей кутежа?" К девице-то этой он, кажется, не очень привязан (хотя она, слышно, очень красива). Он, видимо, не столько ее полюбил, сколько кутеж и приключения во всецелости. Понимаю это по старой памяти, и не за это строго сужу, а за крайнюю неисполнительность по хозяйству. <...>

  

   Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПб, 1911. С 86-90.

  

  

   <...> Сейчас ушел от графа Л. Н. Толстого¹. Был ужасно любезен, но 2 часа спорил... Он неисправим. <...>

  

   Впервые частично опубликовано в кн.: Летописи Государственного литературного музея. Кн. 12. М. 1948. С. 164.

   ¹ ...Сейчас ушел от графа Л. Н. Толстого - Толстой посетил 27-28 февраля 1890 г. в Оптнной Пустыни свою сестру M. H. Толстую. О встрече с Леонтьевым он записал в своем дневнике: "Он сказал: вы безнадежны. Я сказал ему: а вы надежны. Это выражает вполне наши отношения к вере" (Толстой Л. Н., Полн. собр. соч. Т. 51. М., 1952. С. 23-24).

  

  

   <...> Тот же, кто и чувствует сильно, и форму эту личную нашел, тот наложит свою личную печать на произведение и в том случае, если тема была уже испробована и прежде его лучшими поэтами. Фет и Тютчев¹ писали об осени после Пушкина, и стихи их, несмотря на это, прекрасны. Вообще же, и темы лучше выбирать поновее. Я даже Александрову, у которого несомненный лирический дар, говорил, чтобы он о природе, по возможности, бросил писать, ибо после такого периода, как наш русский стихотворный период от Батюшкова, Жуковского и Пушкина до Фета, Полонского², Майкова, Тютчева, что можно сказать о природе нового! Никакого нет сомнения, что и содержание исчерпывается надолго после богатых периодов во всяком роде литературы. Возьмем примеры из другой сферы: что можно теперь сказать нового в повестях и стихах об разных "оскорбленных и угнетенных" после Гоголя, Достоевского, Некрасова, отчасти и Тургенева? Уже и роман Достоевского "Оскорбленные и униженные" в 62-м или 63 году показался и мне, и многим несносной старой песнею. И только страстная тенденциозность Вл<адимира> Серг<еевича> Соловьева могла побудить его вспомнить через 20 лет в публичной речи об этом плохом произведении писателя на столь избитую тему. Жизнь не искусство, а искусство не жизнь. Роды искусств, их приемы и само содержание изнашиваются гораздо прежде жизни. Изнашиваются идеи и формы самой жизни, но много позднее. Пример: римская жизнь дотла износилась к IV и VI-му веку (в IV - воцарение христианства, перенесение столицы в Византию, в VI -Одоакр³ и т. д.); а сколько времени жило римское общество (еще прежде этих событий), перебивалось, так сказать, прежними старыми поэтами: Горацием⁴, Вергилием⁵, Овидием⁶, Ювеналом⁷ и т. д. Все они явились друг за другом в течение сравнительно короткого времени, от Августа⁸ разве-разве до Адриана⁹ (Ювенал?).

   И для предметов поэзии и вообще искусства нужен роздых какой-то, нужно времени забвение. Писал по-своему хорошо Жуковский о 12 годе, современник события ("Певец во стане русских воинов"), через 20-30 лет написал Пушкин "Бородинскую годовщину" и "Клеветникам России", а Лермонтов свое "Бородино", а через пятьдесят только лет явился человек, который, вспомнив о 12 годе, сумел иначе, но прекрасно осветить эту эпоху,- Лев Толстой. Нынче слишком много пишут, слишком много печатают, это очень вредно, ну, публицистика, наука, религия, что делать, нельзя не писать об них - борьба за жизнь самую идет везде. Но стихи, повести, романы? На что это? Или прекрасно, оригинально, сильно, или ничего! <...>

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

   ¹ Федор Иванович Тютчев (1803-1873) - поэт и публицист славянофильского направления. Занимал пост председателя Комитета иностранной цензуры.

   ² Яков Петрович Полонский (1819-1898) - поэт-лирик и романист.

   ³ Одоакр (?-493) - германский предводитель, вступивший на римскую службу. Вел борьбу за власть, 13 лет управлял Италией. Был убит.

   ⁴ Гораций Флакк (65-8 до н. э.) - римский поэт-классик эпикурейского направления. Писал панегирики, восхвалял императора и величие Рима.

   ⁵ Вергилий (70-19 до н. э.) - римский поэт-классик, воспевал сельскую жизнь. Автор поэмы "Энеида", ставшей настольной книгой в римском образованном обществе.

   ⁶ Публий Овидий Назон (43 до н. э.-17) - римский поэт. Автор "Метаморфоз" - монументального поэтического труда в 15 книгах на мифологические темы. Умер в ссылке на берегу Черного моря. Его произведения считаются образцовыми по языку и стихосложению.

   ⁷ Ювенал (ок. 60- ок. 127) - римский сатирический поэт резко обличительного направления. В своих сатирах отобразил все стороны римской жнзнн.

   ⁸ Август (63 до и. э.-14 н. э.) - римский император.

   ⁹ Адриан (76-138) - римский император.

  

  

   Посылаю Вашему преподобию 2 первые главы ответа и глубоко страдаю за Вас, помышляя о том, каким скверным почерком я это написал! И сколько Вам нужно будет догадки и внимания, чтобы местами угадывать даже недописанные окончания слов...

   Что делать! Простите! Чем сильнее волнует меня предмет, тем я хуже пишу. Именно волнует... Например, когда я пишу такие вещи, как "Добрые вести"¹, то я покойнее и пишу чище, я знаю, что за спиной у меня целая Церковь. А "Культура"² эта, кто ее знает? Это всей тяжестью на моих плечах. Ну как соврем на весь мир?

  

   Публикуется по копни (ЦГАЛИ).

   Э. К. Выторпский - по всей вероятности, монах Оптиной Пустыни.

   ¹ "Добрые вести" - статья К. Н. Леонтьева о возрождении религиозности в русском обществе (Гражданин. 1890. 22, 24, 28 марта, 7 апреля).

   ² "Культура" - вероятно, одна из замышлявшихся и оставшихся незавершенными или неопубликованными статей К. Н. Леонтьева.

  

  

   <...> Влад<имир> С<ергеевич> Соловьев, конечно, гений, но гений, находящийся, во-первых, в духовной прелести¹, а во-вторых, взбешенный донельзя тем, что у нас все (за исключением легальных нигилистов) восстали против него единодушно.

   И что за вздор: Россия Ксеркса или Христа?² "Россия - России"- вот что нужно. Св. Константин, Феодосий Великий³, Юстиниан⁴ были христианскими Ксерксами⁵, во-первых, а во-вторых - Европа либеральная, которой он нас стращает, находится теперь вовсе не в периоде перед Персидскими войнами⁶, а скорее похожа на Грецию после Пелопеннесской⁷ и Фиванской⁸ войн, т. е. в периоде разложения и духовного упадка; а мы, как ни плохи, а растем еще, как Рим после Пунических войн⁹. Он хочет ломать историю в угоду своей тенденции, да ее не сломаешь!

   Мало ли что он "орел" умом и талантом, а все его противники едва-едва в ястребы годятся; и Наполеон I был неизмеримо выше и Кутузова¹⁰, и Блюхера¹¹, и Шварценберга¹², и Веллингтона¹³; однако история была за них, а не за него, и они соединенными силами низложили его.

   Не мы, его слабые противники, победим его; его победят факты самой жизни православного Востока... И от учения его останется только то, что в нем было действительно важного (в особенности, я думаю, теория развития Церкви, ясная, как дважды два - 4; ну, и вообще тот именно богословский дух, который он первый у нас внес в философию). <...>

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

   Владимир Михаилович Эберман. Об этом адресате К. Н. Леонтьева его биограф пишет: "Познакомился Константин Николаевич через Владимира Соловьева с неким Э<берма>ном, который в Москве еле-еле перебивался то корректорской работой, то случайными занятиями при газете, а иногда оставался без куска хлеба с женой и тремя детьми. Леонтьев и Владимир Соловьев часто помогали ему деньгами, устроили в одной аристократической гостиной литературный вечер и собрали для него около 200 рублей. К<онстантин> Н<иколаевич>, кроме того, уговорился с Э<берма>ном, чтобы тот хлопотал за него по редакциям, типографиям и др<угим> местам, за что платил ему 10 % из своего литературного заработка". (Коноплянцев А. Жизнь Константина Николаевича Леонтьева. Памяти К. Н. Леонтьева. СПб, 1911. С. 126). Других сведений о В. М. Эбермане не найдено.

   ¹ ...в духовной прелести...- Здесь слово "прелесть" употреблено в его старинном значении как "обман, заблуждение".

   ² ...Россия Ксеркса или Христа?- отклик К. Н. Леонтьева на стихотворение Вл. С. Соловьева "Ex oriente lux" ("Свет с Востока"), опубликованное в журнале "Вестник Европы" (1890, No 4) и заканчивающееся следующим четверостишием:

  

   О, Русь! в предвиденье высоком

   Ты мыслью гордой занята;

   Каким же хочешь быть Востоком:

   Востоком Ксеркса иль Христа?

  

   ³ Феодосий I Великий (346-395) - римский император и полководец. Первый установил христианскую религию как государственную и строго преследовал как еретиков, так и язычников.

   ⁴ Юстиниан Великий (ок. 483-565) - византийский император. Происходил из крестьянской семьи. В его правление была проведена кодификация римского права ("Кодекс Юстиниана").

   ⁵ Ксеркс (?-465 до н.э.) - персидский царь. Усмирил восстание в Египте, предпринял неудачный поход в Грецию. Убит в дворцовом перевороте.

   ⁶ Персидские войны (500-449 до н. э.) - составляют самый блестящий период греческой истории (битва при Марафоне, защита Фермопил, Саламннское сражение). После этой войны Персия лишилась всех своих владений на Эгейском море, Геллеспонте и Босфоре, и наступил период расцвета греческого общества.

   ⁷ Пелопоннесская война (431-404 до н. э.) - крупнейшая в истории Древней Греции воина между объединениями городов-государств, главным образом между Спартой и Афинами. Афины были побеждены, а всей Греции нанесен непоправимый урон.

   ⁸ Фиванские войны - многочисленные войны (VI - IV вв. до и. э.) древнегреческого города-государства Фивы с другими греческими городами-государствами за преобладающее положение.

   ⁹ Пунические войны (264-146 до и. э.) - войны между Римом и Карфагеном, в результате которых Карфаген был разрушен, жители проданы в рабство, а территория превращена в римскую провинцию Африка.

   ¹⁰ Михаил Илларионович Кутузов-Голеннщев (1745-1813) - полководец и дипломат. Отличился в сражениях при Ларге и Кагуле. Тяжело ранен во время осады Очакова. Совершил выдающийся подвиг при штурме Измаила. С успехом вел переговоры в Константинополе и Берлине. В 1805 г. во главе русской армии потерпел сокрушительное поражение под Аустерлицем. Во время войны 1812 г. сменил М. Б. Барклая-де-Толлн на посту главнокомандующего.

   ¹¹ Гебгард Леберехт Блюхер (1742-1819) - прусский фельдмаршал. В 1813 г. с успехом командовал соединенными русско-прусскими войсками. Во время битвы при Ватерлоо своевременный подход Блюхера решил исход сражения.

   ¹² Карл Филипп Шварценберг (1771-1820) - австрийский фельдмаршал. Во время войны 1812 г., командуя союзной с французами армией, занимал выжидательное положение. В 1813 г. получил главное командование войсками союзников и разбил Наполеона под Лейпцигом, но после этого действовал с излишней осторожностью и не сразу решился занять Париж.

   ¹³ Артур Веллингтон (1769-1852) - английский полководец. Во время Наполеоновских войн успешно действовал на Пиренейском полуострове. Во главе англо-голландской армии и при содействии Г. Л. Блюхера одержал решающую победу над Наполеоном при Ватерлоо. Занимал посты премьер-министра и министра иностранных дел.

  

  

   <...> Конечно, очень жаль, что Вы долго были под исключительным влиянием Гейне¹ и Некрасова, Это поэты ломаные, коверканные, противные, у которых именно лиризма-то пламенного, искреннего и нет. В них бездна лживого, натянутого и изысканного. И, заметьте, изысканность их не в том, чтобы выражаться полюбезнее или покрасивее, как было у поэтов XVII и XVIII веков, а напротив, в том, как бы произвесть более болезненное, тяжелое и противное впечатление. Еще Гейне тем искреннее, что он сам был человек больной, который пролежал не знаю сколько лет на диване в параличе, продолжая писать свои коверканные стихи. Ну, а наш Некрасов просто был подлец, который эксплуатировал наши модные чувства, наши демократические наклонности 40-50 и 60 годов, нашу зависть к высшим, нашу лакейскую злость, и писал обо всем этом, за немногими исключениями, "деревянными виршами", как прекрасно выразился о нем Евг<ений> Марков. И у Гейне, и у Некрасова (и тем более у Гоголя, о котором Вы тоже помянули) образы очень ярки, очень выпуклы, нередко до грубости выпуклы. Не в недостатке образности вина этих стихотворцев (Гоголя пока оставим), а в исковерканности одного (Гейне) и в лживой какофонии другого. Не то беда, что Некрасов писал "о мужике", а то беда, как он о нем писал! Прежде всего, и нескладно, и неискренно. Ведь и Кольцов писал и о мужике, и о бедности. Но КАК! Ведь это прелесть.

   Впрочем, я отвлекся. Дело не в них, дело в Вас. Будьте покойны - они оставили на Вас очень мало следа. Если бы Вы мне теперь не сказали, что Вы увлекались Некрасовым и Гейне, я бы никогда не догадался сам об этом. В Вашей натуре гораздо более чистого лиризма, чем в натурах Гейне и Некрасова. Вам по собственному складу Вашему были бы всех других поэтов сроднее Шиллер, Жуковский и Тютчев. Знаете ли Вы их хорошо? Они и к христианству всех ближе. Великие Байрон и Гете {Пушкин по духу - середина между ними. (Примеч. К. Н. Леонтьева.)} - оба глубоко развратны и в высшей степени чувственны (особенно Гете). Они оба на эстетическое чувство (в самой жизни, на развитие истинно эстетического мировоззрения, а не то что журнальной критики какой-нибудь!) действуют неотразимо!

   Гордость, отвага, страстность, сила воли, физическая красота и физическая сила, тонкое сладострастие, какое-то скрытое во всем языческое богословие прекрасного в реальной жизни, глубокий аристократизм мировоззрения - вот положительная сторона у Гете и Байрона. Это, конечно, гораздо лучше и выше этой промозглой позднейшей музы "скорби и печали", столь некрасивой и хамской (надо сознаться!), но и Гете, и Байрон для христианства истинного очень вредны. Они могут, пожалуй, к нему привести человека путем психических антитез, как привела к нему языческая эстетика весь Рим и всю Грецию. Но не иначе. Я знаю по опыту моего собственного многогрешного сердца, каким горьким способом такая поэзия приводит к Богу и Христу. <...>

   Надо возражать, надо спорить. Иначе не разъяснится дело. Спорить "хорошо" и небесплодно могут только те, которые наполовину уже согласны. Иначе и не следует, ибо кроме гнева и злобы из спора ничего не выйдет.

   Вы говорите, что многие священники (из Академии) думают все только об общественной пользе, о любви и т. д. Я же Вам скажу, что я со многими монахами воюю за то, что они зато вовсе не хотят об этом думать. (Отец Амвросий думает, но он "алмаз" среди грубых гранитов, по выражению Гоголя.) Да, это беда наша русская, что одни создают свои общественные христианские идеалы не на аскетической сущности, а другие, служа лично по совести аскетическому идеалу, знать не хотят общественной жизни. Знаете что? Я знал одну великую игуменью (из дворянок), она 2 года тому назад умерла всего 43-х лет. Она говорила: "нам нужны новые монашеские ордена, которые бы могли больше влиять в мире. Единственный у нас орден Св. Василия² не должен быть "разжижаем" или изменяем. Молитва, телесные подвиги в общежитии, богослужение, вот назначение этого ордена. Избави Бог ослаблять его