Леонтьев Константин Николаевич - Избранные письма (1854-1891)

ые науки? На системе (на тайне) атомов, которых никто не видел и, согласно понятиям той же науки, никогда не сможет увидеть. У атома нет размеров, следовательно, это всего лишь нуль. Один нуль, помноженный на тысячу нулей, может ли он дать вещественную величину? Ничто, абстракция, метафизическая выдумка ученых... этот атом (сколько бы мы его ни умножали) - как он может произвести протяженные, осязаемые, видимые, а иногда огромные тела?

   Почему, дражайший мой друг, тайна сия менее таинственна, чем догмат о Св. Троице, первородном грехе и искуплении?

   Впрочем, между этими двумя тайнами есть некоторая разница... Священник признает, что Троица непостижима, склоняется перед нею и искренно предлагает вам верить этому... Профессор же утверждает, будто атомы суть реальная истина. "Я-то знаю!"- говорит он вам. Кто же из них честнее и последовательнее? Полагаю, для Вашей умной женевской головки уже не требуются дальнейшие рассуждения. Вот где погибельная бездна так называемых основ...

   Что касается бездны настоящего (каковое, в сущности, не существует, ибо есть лишь неосязаемое пересечение застывшего и бесповоротного прошлого и неизвестного будущего...), то лучше говорить о бездне ближайшего времени... <...>

   Итак, мы имеем веру в неизвестное, а в конце концов - личный и общественный эвдемонизм². Вначале тайна, потом много треска и мишуры с изрядным количеством низменной прозы и, в качестве конечной цели, вера в неизвестное... Я не понимаю, чем это более логично, нежели христианство. Нет! Разумнее молиться Богу, чем восторгаться лакеем, которого я не хочу называть в этом серьезном письме.

   Дорогая мадам Ону! Поверьте мне, сделавшись христианкой, Вы исцелитесь.

   Когда я говорю "христианкой", то, конечно же, подразумеваю "православной". Вы достаточно образованны и разумны и способны сами понять, что такой монах, как Лютер³, выбросивший свою рясу и придумавший без всякого складу новую религию, не был последователен. Подумайте об этом сами. Припомните то, что вы читали, и все, что уже знаете...

   Пригласите потихоньку о. Смарагда⁴. Он лучше знает подробности, чем я. И наконец, надо пробовать... МаДам, кто знает?.. Во всяком случае, пусть даже в этом ничего и нет, что Вы теряете? Ничего. А выигрыш, если вы избавитесь от заблуждения? Выигрыш дает все... И я ручаюсь за Ваше быстрое исцеление. Я в это верю, верю! Но не только верю, но и знаю. И вот почему.

   Посылаю Вам образ Пресвятой Девы "Утоли моя печали". Также посылаю маленькую книжечку "Акафист Божьей Матери Утоли моя печали", которую дал мне случайно встреченный на дороге нищий отшельник с Афонской Горы. Он отдал ее, видя меня больным и удрученным. С тех пор я всегда держал эту книжечку у своего изголовья и не засыпал, хотя бы немного не прочтя из нее.

   Я не дарю Вам этот образ, сейчас это невозможно; поверьте, лишь ради таких избранных, как Вы, у меня достает смелости расстаться с ним на некоторое время. Послушайтесь меня, послушайтесь меня, говорю я Вам. Повесьте этот образ так, чтобы он всегда был перед Вашими глазами. Заставьте себя хотя бы один раз прочесть эту книжечку до конца. Этого достаточно. Вы увидите возвышенную поэзию христианского лиризма. Для начала принудьте себя. Я знаю, Вы откроете ее почти с отвращением... Но знаю и то, что через несколько дней мысли Ваши переменятся...

   Эта икона - список с чудотворного образа, находящегося на Афонской Горе. Я знаю ее силу... Божество, Пресвятая Дева и святые могут двояко действовать на того, кто склоняется перед ними - мгновенно, что называется чудом и чему я сам имел разительное подтверждение на Афонской Горе, и постепенно, естественным образом, но весьма ощутительно для внимающего ума. Это делается таким сочетанием обыденных обстоятельств нашей жизни, чтобы они были благоприятны в нравственном и материальном отношении. Перед Вами мой пример. Я приехал в К<онстантинопо>ль в плачевном состоянии, без денег и без малейшей надежды на будущее, с ощущением того внутреннего ужаса, который не оставлял меня ни на минуту даже посреди оживленной и с виду веселой беседы; здоровье мое было подорвано... Но приехал я в эту столицу с твердым убеждением, что этого хочет Бог; Пресвятая Дева благословила мою поездку. И что происходит? Здоровье поправляется, появляются добрые и гостеприимные друзья, деньги всегда находятся, как только я оказываюсь в безнадежном положении. То совсем неожиданно получаю их от Министерства, то "Русский вестник" присылает 1000 рублей. Сейчас у меня всего 10 турецких фунтов, и я не знаю, что буду есть в новом моем доме и что пошлю жене на май месяц... Но я не страшусь. Я уверен, что откуда-нибудь деньги появятся, ибо Бог того хочет и потому сделает людей более разумными, чем они кажутся в минуту сомнения...

   Здоровье восстановилось, страх прошел, жена худо-бедно, но одета и имеет пропитание, "Русский вестник" делает мне авансы, Халки пришлись мне по вкусу, статьи мои имеют успех, я много пишу...

   Вот это я и называю расположением обстоятельств в мою пользу, то есть второй способ действия. Что касается чуда, то я уже рассказывал Вам о приключившемся с моей больной рукой и двумя Евангелиями на Афонской Горе.

   Увы! Признаться ли Вам, что я испытываю страх?.. Может быть, это страх показаться смешным? Такой же человек, как все, этот известный всем Леонтьев, старый развратник, впавший в мистицизм, когда уже не может более грешить (но это можно всегда, сударыня, к тому находятся тысячи способов), начинает изображать собою апостола православия.... Вот такая насмешка и вправду страшна. <...>

   Да благословит Вас Бог; что касается моих смиренных и недостойных молитв, они будут всегда...

   В Халках есть еще не занятые хорошие дома. Что Вы скажете об этом. <...>

  

   Впервые опубликовано в кн.: Архимандрит Киприан. Из неизданных писем Константина Леонтьева. Париж. 1959, С. 16-19.

   ¹ ...для вашей умной женевской головки...- Предки Е. А. Ону были швейцарцы; возможно, она родилась в Женеве.

   ² Эвдемонизм - этическая теория, согласно которой поступки человека определяются только стремлением к удовольствиям и благам жизни.

   ³ Мартин Лютер (1483-1546) - немецкий религиозный реформатор, основатель протестантизма.

   ⁴ Отец Смарагд (Троицкий, 1836-1886) - настоятель посольской церкви в Константинополе.

  

  

   Ваше высокопреподобие, отец Леонид!

   Может быть, припоминая по очереди имена тех русских чиновников на Востоке, с которыми Вы встречались в Константинопольском посольстве, Вы вспомните и меня - К. Леонтьева.

   Я не раз в бытностью мою (в 1867 г.) в Константинополе имел счастье беседовать с Вами и поэтому решаюсь теперь обратиться к Вам не только за советом, но и с почтительнейшею просьбой войти по-христиански в мое нравственное положение и помочь мне.

   Вот в чем дело: я желаю жить при монастыре в России, и особенно при одном из подмосковных.

   Не стану теперь обременять Вас, высокопреподобный отец мой, длинною повестью тех событий, которые постепенно укрепили во мне это неизменное решение. Не забудьте, что я уже не молод (мне 42 года), и верьте, что решение это - плод почти трехлетних дум и испытаний. При свидании, в котором я, с Божьей помощью, не отчаиваюсь, объяснения собственно духовные и нравственные будут легче. Но здесь я скажу Вам только вот что: я оставил службу, имею шестьсот рублей пенсии и в ожидании отъезда моего в Россию живу в величайшем уединении на известном, вероятно, Вам острове Халки.

   Перед отставкой моей я был около полутора года консулом в Солуне¹. Уже я и там давно думал о монашестве, но одно неожиданное обстоятельство так поразило меня, что я поехал на Афон с намерением даже и тайно и не дожидаясь отставки постричься, если уговорю монахов. Наши русские монахи отговорили меня спешить, но я, состоя еще на службе, взял отпуск и прожил около года на Афоне, изучая монашескую жизнь и испытывая себя, и вот убедился, что на первый раз для меня нет ничего лучшего, как пожить при хорошей обители и под хорошим руководством - как бы это сказать - в виде постоянного полумирского поклонника. Отец Иероним² и отец Макарий³, известные Вам духовники Руссики⁴, говорили, что мне нужно духовное подчинение и вместе с тем некоторая телесная свобода, потому что я болезнен, слишком привык к независимости и к тому же занимаюсь литературой. В этом смысле афонская келия в лесу и зависимость духовная от старца-руководителя были бы как раз по мне для начала. Но оставаться на Афоне по многим причинам теперь было бы неудобно. Упомяну только о политических обстоятельствах. Вы не поверите, какую бурю и без того причинило в греческих и турецких газетах мое временное поклонничество на Святой Горе! Игнатьев почти вынудил меня уехать оттуда для успокоения умов. Мирские греки образованного класса все очень нерелигиозны; у них нет, как у нас, ни пламенных нигилистов, ни пламенных православных, ни Нечаевых⁵, желающих разрушить все общество, ни образованных дворян и богатых купцов, идущих в монахи. Где им (т. е. и грекам и болгарам одинаково) понять чувство русского человека, пресыщенного западною мудростью, не верующего во все прелести прогресса и его обещания; где им понять, что русский человек, которого они считают дипломатом и писателем, предпочитает в горе и болезни Афон Баден-Бадену!⁶ <...>

   И вот я, в ожидании отъезда моего на родину, нанял домик на горе, в уединении, на о. Халки, и живу. Срок же моего отъезда зависит от окончания некоторых сочинений о Востоке для "Русского вестника". Быть может, я буду готов ехать этой осенью. Но куда? Уверяю Вас, отец мой, что мне отвратительно и страшно оставаться день один в гостинице, в многолюдном городе. Я желаю приехать прямо в Новый Иерусалим⁷ или в другую подмосковную обитель, если Ваш ответ будет неблагоприятен. Не имея ответов от Вас или от другого игумена, я не знаю, решусь ли ехать! В Москве я не хочу быть и дня одного. Благословите ли Вы приехать прямо к Вам и поселиться в виде опыта?

   Скажу еще два слова о моих обстоятельствах. Я женат, детей у меня нет, с женой я брачно не живу уже около трех лет, впрочем, мы согласны, и она от всего сердца старается теперь вступить на мой путь. Я имею от нее письменное дозволение на пострижение, она дала мне его для Афона, ибо, как Вы знаете, на Востоке этого достаточно; в России, я знаю, это иначе, вследствие бюрократической премудрости, но духовный смысл такая бумага будет иметь и у нас. О вещественном своем положении скажу следующее: у меня 600 рублей пенсии, которая, пока я явно не пострижен, неотъемлема; у меня в Калуге есть имение, которое дает от 800 до. 1000 рублей дохода; редакция "Русского вестника" платит мне круглым числом около 1800 рублей сер<ебром> в год, а по возвращении моем в Россию, вероятно, и больше даст. Литературные мои труды последнего времени благословлены духовниками. Если, с Божьей помощью, я пристрою жену при каком-нибудь женском монастыре, то имение хочу обратить как-нибудь на ту обитель, которая меня приютит. Вот все, что имел сказать. Буду, батюшка, ждать Вашего ответа и старческого благословения.

   Остаюсь с глубочайшим почтением Вашего высокопреподобия покорный слуга и послушник К. Леонтьев.

  

   Впервые опубликовано в журнале "Русское обозрение". 1893. Сентябрь. С. 319-323.

   Архимандрит Леонид (Лев Александрович Кавелин, 1822-1893) - двоюродный брат историка К. Д. Кавелина. Приобрел известность трудами по археологии и истории. Был настоятелем посольской церкви в Константинополе. В 1874 г. управлял богатейшим Ново-Иерусалимским монастырем под Москвой. Перед самой смертью Леонтьева Леонид, бывший тогда наместником Троице-Сергиевой лавры, не разрешил Леонтьеву, уже принявшему тайный постриг, поселиться в Лавре. "Он не особенно благоволил к моему другу,- вспоминал Губастов.- Леонид был человек властный, мелочный и обидчивый" (Памяти К. Н. Леонтьева. СПб, 1911. С. 223).

   ¹ Солунь - Салоники, город в Греции.

   ² Отец Иероним (Иоанникий Павлович Соломенцов, 1803-1885) - духовник и старец русского монастыря св. Пантелеймона на Афоне. Происходил из мелких старооскольских купцов. Лично знавший его К. Н. Леонтьев писал о нем: "Это был не только инок высокой жизни, это был человек более чем замечательный. Не мне признавать его святым - это право Церкви, а не частного лица, но я назову его прямо великим человеком с великой думою и необычайным умом <...>; не получивши почти никакого образования, он чтением развил свой сильный природный ум и до способности понимать прекрасно самые отвлеченные богословские сочинения, и до умения проникаться в удалении своем всеми самыми живыми современными интересами. Твердый, непоколебимый, бесстрашный и предприимчивый; смелый и осторожный в одно и то же время; глубокий идеалист и деловой донельзя; физически столь же сильный, как и духовно; собою еще и в преклонные годы поразительно красивый, отец Иероним без труда подчинял себе людей, и даже я замечал, что на тех, которые сами были выше умственно и нравственно, он влиял еще сильнее, чем на людей обыкновенных" (Гражданин, 1889, 17 июля).

   ³ Отец Макарий (Михаил Иванович Сушкин, 1821-1889) - архимандрит русского монастыря св. Пантелеймона на Афоне. Происходил из богатых тульских купцов. Значительно поднял благосостояние обители, построил несколько новых храмов. Был весьма популярен среди простого народа в России. К. Н. Леонтьев оставил воспоминания о нем, где, в частности, писал: "Это был великий, истинный подвижник и телесный и духовный, достойный древних времен монашества и вместе с тем вполне современный, живой, привлекательный, скажу даже, в некоторых случаях почти светский человек в самом хорошем смысле этого слова, т. е. с виду изящный, любезный, веселый и общительный" (Гражданин, 1889, 12 июля).

   ⁴ Руссик - обиходное название русского монастыря св. Пантелеймона на Афоне.

   ⁵ Сергей Геннадиевич Нечаев (1847-1882) - революционер-экстремист. По образованию учитель. В своей деятельности руководствовался тем принципом, что цель оправдывает любые средства. В 1869 г. участвовал в убийстве члена своей организации студента И. И. Иванова. Бежал в Швейцарию, но был выдан русским властям. В январе 1873 г. приговорен к 20 годам каторжных работ. Умер в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. Процесс Нечаева послужил Достоевскому документальной основой для романа "Бесы".

   ⁶ Баден-Баден - фешенебельный курорт в южной Германии.

   ⁷ Новый Иерусалим - Истринский Воскресенский монастырь в Звенигородском уезде Московской губ. Основан патриархом Никоном в 1656 г. Главный собор представляет собой подобие Иерусалимского храма.

  

  

   Милостивый государь Павел Михайлович, прошу вас не медлить более ответом на мое большое письмо и решить его судьбу. На днях Игнатьев уезжает в Петербург на свадьбу великой княжны¹. Именно пока он будет в Петербурге, мне бы хотелось знать, что меня ожидает. Ибо если Вы не захотите или не можете устроить меня сносно в Москве или под Москвою, мне остается одно - возвратиться на службу и опять, опять забросить свои литературные занятия. Это будет для меня ужасно, и если бы я не был связан некоторыми обстоятельствами, я бы лучше сейчас же уехал бы жить на Афон, чем возвращаться на службу. Там молитва и общество стольких людей, сходных со мною по убеждениям и вкусам. Только бы хоть сколько-нибудь утешить и поддержать меня в том справедливом отчаянии, в которое я, поверьте, имею право иногда впадать, видевши, как вяло идут мои литературные дела, несмотря на всю добросовестность мою, на искренность, на страсть мою даже!.. <...>

  

   Публикуется по автографу (ИРЛИ).

   ¹ ...на свадьбу великой княжны.- Имеется в виду бракосочетание второй дочери Александра II великой княжны Марии Александровны (1853-1920) и герцога Эдинбургского Альфреда Эрнеста Альберта.

  

  

   <...> К тому же не надо забывать, что мы не знаем, до какой степени реально все существующее. Что точнее математики и физики. А в математике - геометрия начинается мечтательной мыслью - точка есть пространство без всякого протяжения в длину, ширину и глубину, потом - линия есть движение этой мечтательной единицы: линия имеет только длину... А физика вся основана на атомах, которых не только никто не видел, но и видеть не может никогда, ибо они не имеют протяжения. Как же это так? Частицы, не имеющие протяжения, совокупляясь, образуют кусок мела или дом, которые имеют протяжения? Да если у них нет протяжения, так сложи их хоть триллионы триллионов, все-таки не выйдет тело, имеющее протяжение в длину и глубину?! Вот она вся наука наша. Надо ее знать, но не для того, чтобы поклоняться ей, а для того, чтобы стать выше ее, стряхнуть с себя ее иго. Надо ее знать теперь и для того, чтобы иметь оружие против всех этих господ, которые хотят обратить мир в сеть железных дорог и убить в нем все горячее: религию, страсти, роскошь, с одной стороны, верующее нищенство с другой, славу, войну и всю прелесть случайностей, которые хоть пугают и губят иногда человека, но зато поощряют в нем все силы духа.

   Умеренные прогрессисты, вроде Альбертини², Дудышкина и т. п. (а их теперь везде тысячи, и во Франции, и в Англии, и даже здесь, в Турции!) хуже революционеров и нигилистов. Эти, во-первых, лично выше, они подвергаются опасности казни, ссылки, бедности и светло и не пошло служат своему пошлому идеалу, в котором будет много чистоты, но ни малейшей музыки. Музыка жизнию рождается, сменою боли и наслаждения, и все поэтическое выходит или из грязного народа, или из изящной аристократической крови.

   Умеренные прогрессисты опаснее революционеров; эти последние, если им дать возможность, крайностями пробудили бы такую вспышку религиозности и охранительных чувств, что после недолго бы достало всего этого; а умеренные либералы подстегивают мир постепенно ядом материальной пользы. У католиков уже предполагают ввести в Церкви какое-то дешевое искусственное масло (huile de Pétiole) вместо деревянного для лампадок, но, слава Богу, духовенство не согласилось! <...>

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

   ¹ Николай Алексеевич Любимов (1830-1897) - профессор физики Московского университета. Сотрудничал в "Русском вестнике" и "Московских ведомостях" (в 1866 г.- временный редактор). Много занимался проблемой университетского образования. Способствовал введению нового университетского устава 1884 г.

   ² Николай Викентьевич Альбертини (1826-1890) - публицист умеренно-либерального направления. Сотрудничал в "Отечественных записках" и "Голосе". Подвергался административным преследованиям (6 лет ссылки в Архангельской губ.).

  

  

   Наконец, добрый мой Губастов, я у пристани! Монастырь красив, архимандрит ко мне очень милостив, келия опрятна и просторна. Я уже брат Константин, а не К. Н. Леонтьев. Писать мне не запрещают, но я надеюсь, что с Божией помощью и от этой дурной привычки я постепенно отстану. Я долго Вам не писал... Я был сверх сил обременен в одно и то же время заботами о завтрашнем дне, тяжкими для меня сношениями с Катковым, хлопотами по банкам, нотариусами, мировыми судьями, расчетами с братьями, старыми недугами, сожалением и заботами о судьбе бедной жены, спешными литературными делами, горестью при виде опустошения родного имения и стольких близких могил, и при всем этом духовные потребности жили своим чередом. Вы можете себе представить, сколько нужно было бодрости и мужества, чтобы причалить к пристани при таких обстоятельствах!

   Теперь я захотел написать Вам и проститься с Вами. Передайте то же всем моим цареградским друзьям и приятельницам. Я всех их помню и люблю.

   Время, которое я провел в Константинополе, мне будет памятно с самой хорошей стороны. Я говорю себе: Бог делает все к лучшему! Если бы мне пришлось уходить в монастырь из такого общества, как наше посольское, то было бы все-таки жалко и тяжело, а когда видел сперва в течение первого месяца свою разоренную и немую уже для сердца деревню, а потом два последние месяца разных непривлекательных лиц, то всякий монастырь и помимо духовных побуждений, а только эстетически покажется прелестью.

   Я до того обрадовался, что устроил почти все, что мог, и уехал сюда, до того дорогой задумался, что проехал лишних две-три станции к Рязани, заплатил штраф и вернулся сюда с большим трудом. Вот и все.

   О литературе ничего не буду писать. Что Бог даст... Кланяйтесь, кланяйтесь много всем. Ону, который не отвечает и мад<ам> Ону, и Хитровым², и Нелидовым³, и Мурузи⁴, и молодым людям всем... <...>

   Ну, прощайте! Кто знает, может быть монахом еще раз буду на Востоке. От всей души желаю, чтобы Вы не оставляли дипломатии и Востока. Верьте - все остальное ужасно гадко. Только монастыри и хороши! <...>

  

   Впервые опубликовано в журнале "Русское обозрение", 1894, сентябрь, с. 364.

   ¹ Николо-Угрешский монастырь - в 15 верстах от Москвы. Основан Дмитрием Донским по возвращении с Куликовской битвы.

   ² Хитровы - М. А. Хитрово и его жена С. П. Хитрово.

   ³ Нелидовы - советник посольства в Константинополе Александр Иванович Нелидов и его жена Ольга Дмитриевна, урожденная княжна Хилкова.

   ⁴ Александр Константинович Муруэй (1842-?) - дипломат, один из чиновников русского посольства в Константинополе.

  

  

   <...> На этой неделе Господь, вняв, наконец, моим молитвам сподобил меня быть принятым в число братии Николо-Угрешского монастыря под Москвой, и.о. Архимандрит Пимен¹ - настоятель наш - милостив и снисходителен ко мне вовсе не по заслугам моим, ибо в мои года, как Вы знаете, уже и трудно стать хорошим иноком; слишком сучьев много наросло, которые обрубать надо!

   <...> Надо при этом взять в расчет некоторые обстоятельства, очень неблагоприятные теперь в России для литературы вообще. Человек хорошего направления нынче нелегко находит себе место в печати. Это не ко мне одному относится. Погодин² говорил мне, что негде печатать; он же говорил мне, что Аксаков³ плачет иногда, когда один. "Русский вестник" загроможден просто материалом, ибо он единственный в России журнал, в котором может печатать человек не демократического, не революционного, не буржуазно-либерального духа. "Гражданин"⁴ мал и, кажется, небогат. "Русский мир" ⁵ хорошего направления, но газета, а я пишу более крупные вещи. Остальные почти все зараза. <...>

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

   ¹ О. Пимен (Петр Дмитриевич Мясников, 1810-1880) - происходил из купцов. Автор "Воспоминаний" (М., 1877).

   ² Михаил Петрович Погодин (1800-1875) - русский историк и публицист славянофильского направления. Профессор Московского университета, учитель С. М. Соловьева.

   ³ Аксаков - И. С. Аксаков. В это время ему была запрещена издательская деятельность.

   ⁴ "Гражданин" - политическая и литературная газета-журнал (1872-1914), основана в Петербурге кн. В. П. Мещерским. В "Гражданине" сотрудничали Ф. М. Достоевский, К. П. Победоносцев, H. H. Страхов, Н. С. Лесков, Ф. И. Тютчев.

   ⁵ "Русский мир" - ежедневная умеренно консервативная газета, выходившая в Петербурге с 1871 по 1880 г. Основателем ее был известный славянофил генерал М. Г. Черняев. С конца 70-х гг. направление газеты в связи с переменой владельца резко изменилось.

  

  

   <...> Здоровье мое прекрасно. Но... impotentia virilis {Мужское бессилие (лат.).} - слава Богу, установилась прочно!

   Очень рад и считаю это благодатью Господней. <...>

  

   Впервые опубликовано в журнале "Русское обозрение". 1894. Сентябрь. С. 365.

  

  

   <...> К тому же Россия оригинальна тем, что в ней всего можно ожидать наихудшего, когда дело идет о высшей культуре. Наш утилитаризм начинает далеко превосходить европейский, ибо корни идеальной культуры были у нас моложе и слабее, и их оказалось прогрессу легче вырвать, чем на Западе, где идеальные потребности религии, поэзии, рыцарства и т. п. накопились за тысячу лет. <...>

   Жена и Маша¹ были здесь после Вас; пробыли три дня, и я был рад их видеть; они теперь мирны в общем горе и общей нужде, хоть Маша, конечно, без капризов и дурных манер теперь обойтись не может. Они меня ждут теперь в Кудиново пить кумыс. Да и брату² мы, посоветовавшись с дельцами, в соглашении отказали и он, кажется, начинает тяжбу. Присутствие мое необходимо там, около Калуги, хоть на одну часть лета. Хотя почти все адвокаты говорят, что мы правее и выиграем, но не надо себя и ласкать надеждами; вдруг проиграем еще половину Кудинова! Тогда уже и хлеба там на 4-х человек недостанет. <...>

   А что касается до уныния и тоски, то они при плохих делах по литературе везде - и на Афоне, и в Кудинове, и на Угреше были. Менее всего, однако, в Халках и Пере не только потому, что я думал: вот-вот напечатают. Но еще и потому, что сама жизнь в Царьграде меня более всякой другой жизни удовлетворяет; там есть все: для церковных чувств, для общих потребностей, для мысли и т. д. Только в Царьграде я жил настоящим; ей-Богу так! Только в Царьграде я чувствовал себя на своем месте, на всех других местах я чувствовал себя временно, и Вы сами хорошо знаете, что из всех других мест я уезжал с радостью и только из Царьграда с сожалением и досадой, что нельзя тут окончить жизнь. Кроме дружбы [нрзб], кроме общества в моем вкусе (не хамского), кроме вообще обстановки, я, как кошка к дому привязывается, привязался к посольству. Люблю Франческо, Евангели, дворы и сады, фонари и шелест деревьев во дворе, люблю игнатьевские рауты и обеды, уважаю Семирамиду, дружен с горничными Ону, переношу даже прическу мадам Белоцерковец и грацию Сухотиной³. И на солнце есть пятна! <...>

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

   ¹ Маша - племянница Леонтьева, Мария Владимировна Леонтьева (1848-1927), дочь В. H. Леонтьева. Все важнейшие события внутренней и внешней жизни Леонтьева, его писательство и идейные искания неразрывно связаны с ней. Под псевдонимом "Русская женщина" опубликовала статью "Женщина - женщине о новой книге" (Свет. 1886. No 91) о книге Леонтьева "Восток, Россия и славянство". В 1869-1873 гг. по нескольку месяцев жила в доме Леонтьева в Янине и Салониках.

   ² ...брату...- Имеется в виду Александр Николаевич Леонтьев (годы жизни неизвестны), офицер, выведен в неизданном автобиографическом романе Леонтьева "От осени до осени" под именем Алексея как кутила и развратник, подобие армейского Ноздрева. В 1875 г. Леонтьев записал о нем в своих воспоминаниях: "...он стал седым и гадким стариком... всегда без места, без денег, иногда полупьяный, всюду презираемый порядочными людьми..." (Лит. наследство. Т. 22-24, М., 1935. С. 470).

   ³ Франческо, Евангели... Семирамида... мадам Белоцерковец... Сухотина - неустановленные лица, связанные, по всей очевидности, с русским посольством в Константинополе.

  

  

   Il y a des siиcles que je n'entends plus vôtre bonne voix, mon excellente?? amie??

   S'il ne s'agissait que de moi, que de l'ami seul - il n'y aurait pas 4 points d'interrogation. Mais il s'agit de Vous, de l'amie, par conséquent il y a 4 points d'interrogation. 1 point. Vous êtes femme c.а.d. épouse, mère et coquette en même temps... Voila bien des raisons d'être pour oublier un ami. 2 point. Vous aviez vos raisons personelles pour être très mécontente de moi et quoique plus que la moitié de ces raisons ont été réfutées par moi, en partie en personne de Mr. Jomini sur votre cher escalier (cher pour moi, pour mon souvenir!); en partie en tête-а-tête dans votre chambre а coucher; quoique l'autre moitié de vos accusations ont été reconnues justes par mon humilité, et la sincérité de mon repentir (а propos de la jalousie de confesseur) - devrait faire rayer tout cela de votre mémoire (de la mémoire de coeur- c.а.d.)... Qui sait cependant, si la rancune... 3 point. Mon long silence. Ce silence ne prouve rien... L'été passé encore, а peine arrivé ici, j'ai écrit а votre mari une lettre très longue. Onou ne ma pas repondu. Je ne lui en veux nullement pour cela: il m'a prouvé quarante fois son amitié sincère et solide; il s'empressait de m écrire lorsqu'il s'agissait d'une affaire ou de mes intérêts matériels; et je comprends qu'un homme occupé et souvent fatigué comme lui se trouve dispensé de soutenir une correspondence purement sentimentale même avec un homme auquel il porte pourtant un vif intérêt... <...>

   Ma santé ne va ni bien, ni mal. Je suis а Koudinowo pour trois ou 4 mois; pour faire une cure de кумыс qui vient d'être terminée et je ne puis pas dire si elle m'a fait du bien on non. Il y a aussi des comptes а régler avec des banques de Kalouga. Je ne m'ennuis pas; je prie Dieu (moins que je ne devrais le faire, sans doute, mais j'espère; j'ai institué ici des prières en commun le matin et le soir); j'écris; notre société est assez nombreuse pour le moment, malgré nptre dénuement: ma femme, ma niиce Marie (elle a vieilli énormément), une demoiselle voisine qui vient lui aider dans son petit ménage et par dessus le marché la mère de ma femme et sa soeur cadette sont venues de la Crimée pour la voir. Nous ne pouvons pas payer des domestiques et toutes ces dames travaillent et servent l'une l'autre assez angéliquement. Je tache d'y mettre bon ordre. Voila, chère amie, mon existence provisoire. Au mois d'août je les quitte pour aller passer l'hiver а Оптина пустынь qui est а 60 verestes de nous. Chez moi je continue а porter l'habit de moine lorsque je suis forcé de sortir autrement mis, et je porte une поддевка noire et fort longue, a не хамское платье.

   Одиссей печатается в "Русском Вестнике".

  

   Тысячу лет не слышал я Вашего доброго голоса, мой дражайший?? друг??

   Если бы это касалось только меня - не было бы сих четырех вопросительных знаков. Но речь идет о Вас, и появляются 4 вопросительных знака. 1-й знак. Вы женщина, следовательно, супруга, мать и кокетка одновременно... Вот уже достаточные причины, чтобы забыть своего друга. 2-й знак. У Вас есть личные резоны быть недовольной мною, и хотя больше половины этих резонов мною опровергнуты, частью в лице г-на Жомини на Вашей милой лесенке (милой для меня и моей памяти!), частью с глазу на глаз в Вашей спальне; вторая половина Ваших обвинений признана мною, недостойным, справедливою, и искренность моего раскаяния (касательно ревности духовника) должна была бы изгладить все это из Вашей памяти (т. е. из памяти сердца)... И все-таки, кто знает, может быть, злопамятство... 3-й знак. Мое долгое молчание. Но это молчание ничего не доказывает... Еще прошлым летом, едва приехав сюда, я написал Вашему мужу весьма пространное письмо. Ону ничего мне не ответил. Я нимало за это на него не сержусь: сорок раз он мне уже доказывал свою прочную и искреннюю дружбу и не медлил, если речь шла о деле или вещественных моих интересах; мне понятно, что занятый человек, к тому же утомленный, как он, не может поддерживать чисто дружескую переписку даже с человеком, вызывающим у него чувство живого интереса... <...>

   Здоровье мое ни хорошо, ни дурно. Уже три или 4 месяца, как я в Кудинове ради лечения кумысом, которое уже кончилось, но я не могу сказать, лучше мне от него или нет. Кроме того, надо уладить дела с калужскими банками. Я не скучаю, молюсь Богу (не так много, как нужно, но я не теряю надежду, я учредил здесь совместные молитвы утром и вечером); я пишу; общество наше пока довольно многочисленно, несмотря на нашу бедность: моя жена, племянница Мария (она ужасно состарилась), одна соседская барышня¹, которая приходит помогать ей в ее небольшом хозяйстве, и сверх того приехавшие из Крыма мать моей жены и ее младшая сестра. Мы не можем держать прислугу, поэтому эти дамы работают и с ангельским терпением помогают друг другу. Я же стараюсь поддерживать должный порядок. Таково, дорогой друг, мое теперешнее, как я полагаю, временное существование. В августе я уеду отсюда, чтобы провести зиму в Оптиной Пустыни, в 60 верстах от нас. У себя дома я продолжаю носить монашеское одеяние, а когда по необходимости надобно выходить в другом платье, надеваю черную и очень длинную поддевку, а не хамское платье.

   "Одиссей" печатается в "Русском вестнике".

  

   Впервые опубликовано в кн.: Архимандрит Киприан. Из неизданных писем Константина Леонтьева. Париж, 1959. С. 20-21.

   ¹ ...соседская барышня...- Людмила Раевская, близкая приятельница Леонтьева.

  

  

   <...> Кроме всех тех качеств личных, которые я нахожу в Вас и в княгине Вашей¹, кроме Вашего ко мне расположения, вы оба с женой приносите с собою какой-то отдаленный луч Востока Турции, воспоминание, иногда и полусознательное, той жизни, которую я до сих пор оплакиваю и к которой никогда, вероятно, уже не вернусь. Вот Вам мои искренние чувства! Не будете ли Вы свободны хоть на три дня в половине августа? Если будете и если правда, что Вы теперь одни, а княгиня опять у сестры Вашей², приезжайте ко мне в Кудиново на эти два-три дня. Природа у нас недурна и комфорта на такое короткое время найдется достаточно. Я сочту это не только радостью, но и честью... Вы знаете мое мандаринское и con amore {С любовью (лат.).} чинопочитание. Я буду ужасно рад другу Гагарину и в то же время, буду ужасно важничать, что, мол, знай наших, сам вице-губернатор у нас гостит. И все это освежит, конечно. Право, попробуйте. Я говорю, после 15-го августа, потому что Успенским постом я буду говеть в Оптиной Пустыни и опять, причастившись, вернусь в Кудиново, где, вероятно, и пробуду с Божьей помощью до глубокой осени. Что я буду делать позднее - это как Богу угодно. Мне бы хотелось навсегда устроиться так - зиму в Оптиной Пустыни, лето у себя в деревне. Я приехал сюда из Угрешского монастыря в мае, чтобы пить кумыс (который я и пил с месяц, хотя он у нас и не совсем удался). Я даже по вольности дворянства продолжаю носить монашеский подрясник, а для тех выездов, при которых уже вовсе нельзя себе этого позволить, сшил себе черную поддевку чуть не до пят длиною, чтобы больше походить на инока, чем на европейского хама-буржуа. Разве дурно это сочетание: миряне относительно церкви [желающие?- Д. С] подражать ей, и гордость противу всех тех холуйских ненавистных рож, которых вздумали нынче нам предлагать в идеал. <...>

   Вы спросите, вероятно, как и почему я попал опять совсем в мир, в свое Кудиново, в общество женщин, которых теперь около меня множество, ибо к жене моей из Крыма приехали на время гостить мать и сестра? Причина, я Вам скажу откровенно, какая. В Угреше я старался исполнять все, как мог, но не мог никак приучить себя к слишком уж грубой и простой будничной пище в общей трапезе, а покупать свое было в январе и феврале вовсе не на что; я до того ослабел от голода и заболел Великим постом от какой-то нервной одышки, что сам архимандрит Угрешский благословил меня пожить на воле в деревне, а осенью вернуться, если хочу, в монастырь.

   О литературе моей я не буду Вам ничего писать... Что писать, когда все идет плохо. Когда пойдет лучше, Вы сами в печати увидите и тогда-таки говорить будет излишне. <...>

  

   Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

   Кн. Константин Дмитриевич Гагарин - государственный деятель, калужский губернатор, товарищ министра внутренних дел в министерстве гр. Д. А. Толстого.

   ¹ ...княгине Вашей.- См. примеч. к письму 173.

   ² ...у сестры Вашей - неустановленное лицо.

  

  

   Я здесь получил Ваше письмо, дорогой Николай Николаевич; мне его переслали из Угрешского монастыря только на прошлой неделе... Я очень ослабел и заболел от лишений в монастыре и уехал сюда, в свое маленькое именьице, подкрепиться до осени. Осенью думаю опять в какой-нибудь монастырь. Долго без церкви и молитвы - я быть не могу, и на меня слишком часто в мирской обстановке находит нестерпимый ужас смерти и тоска. (Дорого бы я дал - чтобы наверное узнать,- что Вы в самом деле думаете об этих вещах... Неужели Вы остановились на Православии в культурном смысле для других и на интимном пантеизме для себя? В сущности, я не имею никакого права предлагать Вам подобные вопросы. Я их предлагаю и не Вам, а себе; Вам же я признаюсь только, что ужасно желал бы забраться на минуту в серое вещество Вашего обширного, судя по фотографиям, мозга или даже еще дальше, в какой-нибудь Ваш вартолиев мост..!¹) Я же, грешный, смирился, перестал верить вовсе в ум и рассудок наш (не в мой только, а в человеческий) и убежден теперь вот уже 4-й год, после некоторых событий, что "начало Премудрости есть страх Божий"... Именно страх и трепет, ибо если Богу угодно, то Аверкиев² и Стахеев³ (которые Вас так восхищают, я полагаю, в минуту некоторых неведомых процессов в вартолиевом каком-нибудь мосту) достанут Вам(?), а кого Бог изберет себе мучеником, тому придется только удивляться, придется, соображая обстоятельства, ломать себе голову: в чем же дело, наконец?.. И не понявши ничего, видя, что здравым рассудком нельзя объяснить себе своих несчастий и неудач, придется воскликнуть: "Есть нечто, ведущее жизнь нашу помимо всякой видимой, житейской правды и помимо всякого так называемого здравого смысла..." Ну, оставим это - и так понятно!

   По-настоящему, мне бы не следовало более писать для печати, не по бессилию, не по усталости, не по недостатку содержания, а из отречения, из борьбы и из самобичевания за прежние слишком сладострастные строчки и цинизм моих повестей и романов из русской жизни...

   Под влиянием подобного чувства я в 71 году перед отъездом на Афон сжег 5 частей "Реки времен", которую Вы знали, и думал, что, кроме духовных и, пожалуй, политических статей (да разве одной большой повести, в которой я бы представил историю моего обращения), уже не буду ничего писать... Но что же? Я ли виноват, что мои "Восточные повести" находят всегда более или менее верный сбыт, а другие мои сочинения лежат по году в редакциях (напр<имер>, "Письма русского мирянина"⁴, которые, как я слышал, и Вы читали,- валяются в "Гражданине", кажется, более полугода, несмотря на то, что князь Мещерский ⁵ сказал, что он непременно хоть частью их украсит (это его слова) свой журнал, столь прекрасный по духу и столь плачевный большею частию по подробностям выполнения). Рад бы забыть все эротическое и не писать об этом вовсе, но что делать... У меня пенсии 600 рублей, именье, заложенное и перезаложенное, дает всего около 200 рубл<ей> (!) в год, у меня 7000 долгу и в том числе и людям бедным, недуги беспрестанные, и на эти 800 рублей нас содержится четверо. И в монастыре с нашими привычками надо хоть 50 рублей в месяц, хоть 30. хоть 20, наконец,- а где их взять? Поневоле не бросаешь повестей, не для себя, а для других они нужны! <...>

   Теперь о фонде⁶. Благодарю Вас за хлопоты. Бестужеву напишу тоже. Но я очень рад, что это дело расстроилось; я терпеть не могу всех этих Кислых Клейстеров современных учреждений... Все эти юбилеи во фраках, университетские обеды, фонды и т. п. И, конечно, только по пословице "С лихой собаки хоть шерсти клок" я решился на это униженье... Я был весною вынужден безвыходным положением. Со мной был молодой грек-слуга, который убивался по родине и даже не раз руки на себя наложить хотел; я ему должен был уплатить 150 руб<лей> жалованья и на дорогу, и не было ни гроша, и я не знал, где взять (Каткову я не по моей, а по его вине задолжал 4000 рубл<ей>, а теперь "Одиссей" ⁷, который печатается в "Вестнике", едва-едва, я думаю, 1500 рубл<ей> покроет). Вот почему, не для себя, я решил обратиться к этому фонду. Ибо я терпеть не могу и презираю всех бедных и нуждающихся литераторов и ученых, но себя 1-го в том числе. Что может быть гаже! Приехавши в деревню свою, я придумал продать около сотни дедовских лип в саду и отправил грека.

   Еще можно было бы принять, если бы г. г. этого Фонда обрадовались бы, что я обратился к ним, и прислали бы мне сейчас, не рассуждая о моей пенсии, 500 рублей, например, а если они еще толкуют, так... сказал бы я здесь вещь выразительную, но обеты не позволяют... Вы поняли, что значат мои точки? <...>

   Вместо того, чтобы писать о таких пустяках, как Стахеев, написали бы Вы по поводу "Карениной" большую статью, исследовав [нрзб.] о том, что со времен индусов, евреев и Гомера для поэзии необходимы в жизни религия, война и нравы, ибо даже для нарушения правил романтическими страстями необходимы эти правила. Без поэзии правил нет и поэзии нарушения. Поэтому и аристократия необходима, а тот средний быт честной и сухой деятельности, к которому хотят все свести, есть смерть поэзии. <...>

  

   Публикуется по автографу (ГПБ).

 &nbs