Островский Александр Николаевич - Письма 1842 - 1872 гг., Страница 7 - Книги

ский климат гибельным для его здоровья. Из Одессы он, кажется, писал жене о своем положении; не знаю, откровенно ли и в каких выражениях. Говорить с ним об этом было бы безжалостно. До Харькова я довез его в моем экипаже с остановками по 12 часов в сутки, и, благодаря хорошей погоде и отличной дороге, мы доехали благополучно. В Харькове Александр Евстафьевич остановился отдохнуть и полечиться. Лучше нельзя найти места для отдыха, здесь у него очень много знакомых и есть хорошие доктора. Его лечит доктор Рындовский, профессор Университета. Из Харькова Александр Евстафьевич едет в почтовой карете; содержатель почт, по знакомству, предлагает в его распоряжение удобный и покойный экипаж. По моему мнению, Александру Евстафьевичу, в его положении, пускаться в дорогу на 700 верст небезопасно, но он никак не хочет оставаться еще в Харькове, да и доктор не считает этот путь для него опасным и советует ему ехать. Все, что я мог сделать с своей стороны, - это бросить свой экипаж и взять место в той же карете, чтобы не оставлять Александра Евстафьевича и быть ему хоть чем-нибудь полезным в дороге. Мы выезжаем в воскресенье (14 числа). Все, что можно будет сделать, я сделаю; но я все-таки боюсь за эту дорогу и, видя его постепенное разрушение, теряю энергию. Я до сих пор все имел надежду, что он вернется в Петербург в силах, с Харькова я потерял эту надежду. Из Москвы я Вас уведомлю. Я бы Вас уведомил по телеграфу, но доктор говорит, что еще большой опасности нет. Тяжелый крест выпал на мою долю! Мысль - кого мы теряем! не дает мне опомниться. Я очень мнителен. Что, если доктора, советуя ему ехать, хотят только сбыть его с рук! Я боюсь сам захворать, тогда что будет! Я один только при нем из близких ему. Когда приедем в Москву, там дело другое. Но как-то доедем до Москвы! Вот в чем дело. Во всяком случае я Вас буду уведомлять о всем.

С истинным уважением и преданностию остаюсь Ваш

покорнейший слуга А. Островский. Харьков. 12 августа 1860 г.

122

П. С. ФЕДОРОВУ

14 августа 1860 г. Харьков. Из Харькова телеграмм 257. Августа 14, 10 ч. 55 м. [утра]

Петербург.

Дирекция театров. Инспектору Федорову.

Мартынов безнадежен. Ехать нельзя. Что делать? Ждем ответа в Харьков Турбину.

Островский. Турбин. Щербина.

123

П. С. ФЕДОРОВУ

16 августа 1860 г. Харьков. Из Харькова телеграмм 307. Августа 16, 10 ч. 25 м. [утра]

Петербург.

Дирекция театров. Инспектору Федорову.

Видимо слабеет, надежды нет. Меры приняты. Лечат профессора Грубе, Рындовский, Котелевский. Будем извещать.

Островский. Турбин.

124

П. С. ФЕДОРОВУ

16 августа 1860 г. Харьков. Из Харькова телеграмм 321 Август 16, 4 ч. 14 м. [дня]

Петербург.

Дирекция театров. Инспектору Федорову.

Был консилиум. Жить недолго. Жена едва ли застанет. Если умрет, что делать.

Островский. Турбин.

125

П. С. ФЕДОРОВУ

21 августа 1860 г. Харьков.

Милостивый государь

Павел Степанович.

Хлопоты последних дней, горькое сознание потери человека, незаменимого для искусства и дорогого лично для меня, мешали мне до сих пор сообщить Вам подробности болезни и смерти Александра Евстафьевича. Хотя я и все, видевшие его в Одессе и в Крыму, не имели уж никакой надежды на его выздоровление, хотя я и сам видел и со всех сторон слышал, что "едва ли Мартынов доедет до Петербурга", тем не менее смерть его поразила нас, как что-то неожиданное. Как-то не хотелось верить, что может умереть такой человек. С самого отъезда и до последнего его вздоха я не разлучался с ним, весь ход болезни и последние минуты его происходили на моих глазах. Покорнейше прошу Вас, Павел Степанович, сведения, которые я передаю Вам в этом письме, сообщить его родственникам и друзьям, сам я едва ли скоро могу быть в Петербурге, я так устал морально и физически, что мне нужно отдохнуть.

От Москвы до Одессы мы поехали на Воронеж; первая ошибка Александра Евстафьевича была, что он, почти не отдохнувши с дороги, играл в Воронеже три больших спектакля сряду. Из Воронежа мы приехали в Харьков, здесь, несмотря на просьбы мои, Щербины, Турбина, он не захотел даже отдохнуть, и мы поехали в Одессу. Хотя дорога и утомила Александра Евстафьевича, но в Одессу он приехал в состоянии довольно удовлетворительном. Одесса в июне - это печь: сорокаградусные жары, ни одной капли дождя, адская пыль - все это едва переносимо и для здорового, а для больного чахоткой убийственно. Влияние одесского климата сказалось скоро; на третий же день открылись у Александра Евстафьевича изнурительные поносы; сверх того, каждый спектакль добивал в нем последние силы. После "Кащея" я думал, что он умрет тут же на сцене. Когда мы уговаривали его, чтобы он отдохнул или вовсе бросил Одессу, он отвечал, что он связан словом, что Крым его поправит. Между тем он сердился на самого себя и часто говорил, что "глупо ездить в Одессу за деньгами, что за это не 2000 р., а 20 000 мало". В Крым он поехал с силами, совершенно разбитыми, так что едва вошел на пароход. В Ялте, как за последнее средство, он взялся за кумыс, но пил его недолго, он скоро ему опротивел. Тут стали появляться очень дурные признаки, именно обильная мокрота дурного свойства, которую он, при совершенной слабости, едва имел силы откашливать. В конце июля он стал собираться домой, но как-то нехотя и с каким-то страхом. Сколько раз он говорил мне и окружающим: "Как я покажусь домой! Что скажут? Я испугаю семейство. Найдутся люди, которые будут говорить, что я поехал за деньгами, а потерял здоровье. А что я выиграл? Я теперь долго, долго должен буду лечиться. Я потеряю то в Петербурге, что достал здесь". Мы ехали опять через Одессу и пробыли там два дня, тут он стал торопиться. Я предлагал ему отдохнуть. "Нет, нет, я поеду, я уж послал сегодня письмо; я приготовил своих ко всему". Мы выехали из Одессы 2 августа, ехали тихо, останавливались на ночь и среди дня, в жар. Кашель все становился хуже, мокрота увеличивалась, а силы слабели. Перед Харьковом он сказал Степану: "Я умру в Харькове". Когда я утешал его, что он доедет благополучно, он отвечал мне, что на него начинает нападать апатия и совершенное равнодушие ко всему. В Харьков мы приехали 8-го числа, и он предполагал пробыть дней 5-ть или 6-ть. К концу болезнь начала развиваться быстро, пропала всякая надежда даже временно восстановить его силы. Несмотря ни на что, он хотел ехать, я не решился ему противоречить, хотя твердо был убежден, что он умрет дорогой. Нанята была почтовая карета, и в 12 часов дня в воскресенье назначен был выезд. (Я писал Вам тогда.) Утром я взошел к Александру Ев-стафьевичу, он лежал еще на кровати. "Как я поеду? -сказал он. - Я очень слаб сегодня". - "Так отдохните еще денька два". - "Да ведь уж взяты билеты и деньги заплачены". - "Я сейчас их передам, здесь желающих много, спасибо скажут". - "Так похлопочите!" Я поехал на почту и передал билеты. В этот же день он уж не мог сам перейти до дивана, на котором обыкновенно лежал днем. Доктора уж ничего не могли сделать - легких не было. В понедельник Александр Евстафьевич уж не мог сам подняться с подушки. Во вторник был консилиум, но уж кончина приближалась. В этот день я и Степан уж не отходили от него ни шагу. В 5 часов он еще принял лекарство, в 6-ть уж не принимал; я спросил у него: "Не зажечь ли огня?" Он тихо проговорил: "Зажгите!" - и это были последние его слова. Часов в 7 он как-то странно обвел глазами комнату, я велел Степану подойти к нему поближе, думая, что он его ищет глазами; Степан стал против него; но мы ошиблись, взор его остановился, он глядел, уже не видя ничего. Потом он начал дышать тише и тише, и через полчаса жизнь перешла в смерть так незаметно, что мы все еще ждали последнего вздоха, когда уже все было кончено. Вообще болезнь Александра Евстафьевича очень походила на медленное, постоянное угасание; начиная с Одессы, день за день, с страшной постепенностию угасали его силы; все слабело: память, слух, зрение, аппетит, и чем ближе к концу, тем быстрее. Он умер во вторник (16) в 7 часов с 1/2; в среду его положили в гроб и вынесли в кладбищенскую церковь. Мы три версты несли его на руках, переменяясь с артистами и студентами. Самое большое сочувствие к покойному обнаружили артисты и Университет; на выносе, кроме студентов, был ректор и профессора. В пятницу отпели и закрыли гроб. Подробности этих дней пусть напишет кто-нибудь другой, я все это видел как во сне. Вот все, что я могу передать Вам.

С почтением и преданностию остаюсь

Ваш покорнейший слуга А. Островский. Харьков - 21 августа 1860 г.

126

И. И. ПАНАЕВУ

28 августа 1860 г. Москва.

Горе, любезнейший Иван Иванович, большое горе - нашего Мартынова не стало. Он умер (16 августа) в Харькове на моих руках. Без страдания, угасая день за днем, он скончался, как ребенок, не сознавая даже своего положения. Я только вчера приехал в Москву, разбитый, усталый. Я Вам напишу подробно в виде письма о его болезни в продолжение четырех месяцев его жизни, дайте мне только немного опомниться. С Мартыновым я потерял все на петербургской сцене. Теперь не знаю, когда буду в Петербурге, мне как-то не хочется туда ехать. Пьеску я выправил и посылаю Вам, сделайте милость, прикажите получше просмотреть корректуру.

В Крыму я кой-что приготовил, а теперь засяду за работу. "Сон на Волге" постараюсь окончить поскорее.

До свидания.

Преданный Вам А. Островский.

127

П. С. ФЕДОРОВУ

5 сентября 1860 г. Москва.

Милостивый государь

Павел Степанович.

Вчера в 11 часов утра я получил известие, что тело А. Е. Мартынова будет в Москву к 4 часам пополудни. Я известил артистов и просил их собраться у заставы, а сам поехал к архимандриту Данилова монастыря просить его, чтобы он с своими монахами встретил тело у заставы и позволил поставить его на время в той церкви, в которой мы отпевали Гоголя. Так все и сделалось. Сегодня в 2 часа назначена панихида, а завтра в 10 часов обедня и последняя панихида перед отправлением тела в Петербург, о чем я распорядился публиковать в газетах. Вот все, что я умел и успел сделать. Наше театральное начальство уклонилось от распоряжений, и все хлопоты опять пали на меня. Издержки во время пребывания тела в Москве артисты принимают на себя, они же распоряжаются и церемонией проводов до железной дороги. Уведомляя Вас об этом, я надеюсь, что Вы одобрите мою мысль и мое распоряжение поставить прах покойного Александра Евстафьевича (для желающих почтить его память) рядом с Гоголем.

С истинным уважением и преданностию остаюсь

Ваш покорнейший слуга А. Островский. Москва, 5 сентября 1860 г.

128

А. И. ШУБЕРТ

21 сентября 1860 г. Москва.

Александра Ивановна, при всем моем желании сделать Вам угодное завтра я быть у Вас не могу, т. е. не могу наверное сказать, буду или нет. Если будет хороша погода, я обещал ехать на рыбную ловлю в последний раз в этом году и не сдержать этого обещания не имею права. Если же погода будет дурна, я к Вашим услугам. Очень жалею, что случилось такое обстоятельство. В пятницу утром я постараюсь быть у Вас, и тогда потолкуем, когда нам будет время почитать, потому что у меня, кроме четверга, все дни свободны.

Душевно преданный Вам А. Островский. 21 сентября 1860 г.

129

Ф. А. БУРДИНУ

Москва, 24 сентября 1860.

Благодарю тебя за известие, любезнейший Федор Алексеевич. Похлопочи теперь, сделай милость, чтобы пьеса поскорей была выслана в Москву, это для меня довольно важно. Заставь переписать, заплати за переписку, что бы это ни стоило, и высылай не медля. Что ты мне не пишешь, есть ли какая-нибудь надежда на "Свои люди?" Тебе в Петербурге видней. Ты пишешь о скудости репертуара, что же спит ваше начальство! Если уж нельзя, так я и рукой махну. Я уж тебе писал, кажется, что если выхлопочешь, так бери себе в бенефис, а в Москве - Садовскому. Напиши мне адрес Мартыновой; вещи посланы Александром Евстафьевичем в Москву, он хотел взять их с собой в Петербург; получивши адрес, я сообщу его конторе транспортов, и она перешлет по адресу. Прилагаемую записку пошли к брату. Отвечай мне поскорее. Наши тебе кланяются.

Твой А. Островский.

Да нельзя ли похлопотать, тоже поскорее, чтобы Нордстрем пропустил "Не так живи, как хочется" по печатному экземпляру полного собрания. У нас хотят ее возобновить.

130

А. Д. ГАЛАХОВУ

11 ноября 1860 г. Москва.

Милостивый государь

Алексей Дмитриевич!

Вчера я получил Ваше письмо и спешу отвечать. Хотя настоящее траурное время и благоприятствует литературным чтениям, но, с другой стороны, где имена и где чтецы, которыми можно заинтересовать публику? Мы можем решительно осрамиться, т. е. собрать какой-нибудь вздор. Мне не хотелось бы принять на одного себя ответственность за неуспех чтения; потому я прошу комитет назначить лиц, которые должны составить афишу, или по крайней мере дозволить мне пригласить артистов театра принять участие в чтении; тогда еще можно рассчитывать на успех. Хоть бы Майков приехал: он может остановиться у меня, как и в прошлом году.

Нового у меня точно нет, а я буду читать "Доходное место", которое имеет интерес для московской публики уже тем, что было запрещено в день спектакля, и, кроме того, как только была объявлена эта пьеса, публика разобрала места на несколько представлений вперед.

Жду Вашего ответа, а пока принимаюсь за предварительные хлопоты относительно залы и прочего.

С совершенным почтением и преданностью имею честь

быть Ваш покорнейший слуга А. Островский. Москва, 11 ноября 1860 г.

131

А. В. ДРУЖИНИНУ

11 ноября 1860 г. Москва.

Милостивый государь

Александр Васильевич,

Будьте уверены, что я близко к сердцу принимаю успех Вашего журнала и по мере сил буду стараться ему способствовать. В настоящее время у меня нет ничего готового, но я всеми силами постараюсь к Рождеству что-нибудь приготовить. В декабре я постараюсь быть в Петербурге и непременно привезу что-нибудь. Я вчера получил от Галахова письмо, он предлагает мне устроить в Москве литературное чтение; это ставит меня в страшное затруднение, читать у нас некому. Остается одно средство - пригласить артистов, о чем я уже писал Галахову. Да хорошо, кабы приехал Майков. У нас, в Москве, скучио, и мне что-то все нездоровится.

Глубоко уважающий и преданный Вам А. Островский. Москва, 11 ноября 1860 г.

132

П. С. ФЕДОРОВУ

16 августа 1861 г. Москва.

Милостивый государь

Павел Степанович.

Елизавета Матвеевна Левкеева просит у меня для своего бенефиса мою маленькую пьеску "Свои собаки грызутся, чужая не приставай!" и, в случае моего согласия, просит уведомить Вас об этом. Если я этой малостью могу услужить г-же Левкеевой, я буду очень рад; она так много способствовала успеху моих пьес, что эту может вполне считать своей собственностью.

На-днях я посылаю в Петербург свое новое чадо, которое прошу Вас принять так же благосклонно, как и все прежние. С глубоким уважением и преданностью остаюсь

Ваш покорнейший слуга А. Островский. Москва, 16 августа 1861 г.

133

Ф. М. ДОСТОЕВСКОМУ

19-20 августа 1861 г. Москва.

Милостивый государь

Федор Михайлович,

Посылаю Вам пьеску, которую обещал для Вашего журнала. Нездоровье помешало моей работе, и я кончил ее позже, чем желал бы. Когда прочтете эту вещь, сообщите мне в нескольких строках Ваше мнение о ней, которым я очень _дорожу_. Вы судите об изящных произведениях на основании вкуса; по-моему, это единственная мерка в искусстве. Вы меня крайне обяжете, если выскажете свое мнение совершенно искренно я бесцеремонно.

У меня до Вас есть еще просьба. Сделайте одолжение, пришлите мне поскорее сколько-нибудь денег. В настоящее время я имею в них крайнюю нужду. Если бы Вы потрудились выслать мне несколько денег сейчас же, Вы бы меня очень обрадовали (в моей пьеске слишком три листа). Еще просьба, прикажите получше смотреть корректуры.

Уважающий Вас и душевно преданный А. Островский.

P. S. Я еще задумал для Вас пьесу, только не торопите.

134

Ю. Н. ЛИНСКОЙ

20 октября 1861 г. Москва.

Милостивая государыня

Юлия Николаевна.

Вчера я получил Ваше письмо и сегодня спешу отвечать. Вам угодно взять в бенефис мою пьесу "Свои собаки грызутся" - я очень рад, о чем Вы и заявите Вашему начальству. В Вашем письме виден как будто упрек мне, что отдал эту пьесу Левкеевой, а не Вам. Это объясняется очень просто: бенефис г-жи Левкеевой раньше Вашего, а пьеса была готова еще весной, потому я и отдал г-же Левкеевой; так как Ваш бенефис бывает обыкновенно поздно, то я думал написать Вам другую пьесу и привезти ее в Петербург. Теперь обстоятельства изменились, я оставляю совсем театральное поприще. Роли распределяйте, как Вам будет угодно. Кажется, Горбунов хотел играть Бальзаминова, в таком случае отдайте ему.

Всегда готовый к услугам Вашим А. Островский. 20 октября 1861 г.

135

И. Ф. ГОРБУНОВУ

Начало второй половины октября 1861 г. Москва.

Любезнейший Иван Федорович, когда я получу официально о запрещении моей пьесы Комитетом, я напишу Федорову очень сильное письмо. Сделайте милость, наблюдайте, какое оно произведет на него впечатление, и сейчас же отпишите мне подробно. Отбросьте на этот раз свою лень! Дело это для меня очень важно, может быть важнее гораздо, чем Вы думаете.

Ваш А. Островский.

Он получит мое письмо в субботу или в воскресенье.

136

П. С. ФЕДОРОВУ

26 октября 1861 г. Москва.

Милостивый государь Павел Степанович.

Давно я слышал, что пьеса моя "За чем пойдешь..." забракована Комитетом, но не верил этому, как делу совершенно невероятному. Теперь эти слухи подтвердились. Как могло это случиться? И по моему собственному убеждению, да и по отзыву людей, наиболее заслуживающих доверия, эта пьеса нисколько не хуже других моих пьес, пропущенных Комитетом, не говоря уже о множестве переводных и оригинальных произведений Других авторов. Моя вещь не пропущена, а бездна вещей, совершенно никуда не годных, пропускается Комитетом. Что же это значит? Но допустим, что моя вещь слаба (чего допустить никак нельзя), разве мои прежние труды, мои 14 пьес, не ограждают уже меня от строгого приговора! Из всего этого, при самом беспристрастном взгляде, можно вывести только одно заключение и именно явное недоброжелательство ко мне Комитета. За что бы, кажется? Павел Степанович, я уверен, что Вы не отнесете моих слов к себе, так как я совершенно убежден, что Ваш голос был за меня. Зная Вас, я иначе предполагать не смею.

Поверьте, что этот поступок Комитета оскорбителен не для одного меня в русской литературе, не говоря уже о театре. Так как гласно протестовать против решения Комитета я не могу, то у меня остается только одно: отказаться совершенно от сцены и ие подвергать своих будущих произведений такому произвольному суду. Я почти неразрывно связан с театром, десять лет я не сходил со сцены, сколько артистов получили известность в моих пьесах (Вы сами это знаете); на-днях я оканчиваю "Минина", который мне стоит многолетних трудов и которого я мечтал видеть нынешней зимой на сцене. Вы согласитесь, что со всем этим расставаться нелегко, нелегко отказываться от дела, которому исключительно посвятил себя! Но иначе я поступить не могу. При таком разногласии Комитета с общественным мнением, при таком недоброжелательстве ко мне я вправе ожидать, что и более серьезные, более дорогие для меня пьесы могут подвергнуться той же участи. А я не хочу рисковать получить новое оскорбление, с меня довольно и одного. Да и сверх того, если бы я послал еще хоть одну пьесу в Комитет, я бы этим самым признал его суд безо всякого протеста, тогда как я обязан протестовать всеми средствами. У меня есть одно средство, я к нему и прибегаю.

С глубоким уважением и преданностью имею честь быть

Вашего превосходительства покорнейший слуга

А. Островский. Москва, 26 октября 1861 г.

137

И. Ф. ГОРБУНОВУ

26 октября 1861 г. Москва.

Любезнейший Иван Федорович, к Федорову я написал только сегодня. Я пишу ему, что совершенно отказываюсь от сцены. Я не писал так долго потому, что не имел официального известия, я его и теперь не имею. Вы отдали пьесу Федорову, Вы и должны были прислать ее обратно. Сделайте это хоть теперь; пьесу отдайте брату, а заключение Комитета спишите и пришлите ко мне. Напомните о моем существовании Максимову, поклонитесь Курочкину, Васильеву всем знакомым и скажите им о моем твердом решении оставить театр. Через месяц я буду в Петербурге с "Мининым".

Ваш А. Островский.

138

С. С. КОШЕВЕРОВУ

7-8 ноября 1861 г. Москва.

Милостивый государь

Сергей Семенович,

Пьеса моя "За чем пойдешь, то и найдешь" не оправдывает своего заглавия; я написал ее затем, чтоб получить деньги, а денег за нее не получаю. Получил только задаток. Месяц тому назад Достоевский обещал выслать деньги на другой день; а теперь уж другой месяц пошел. Я вчера написал ему, чтобы он не забывал должного, что этого не должно делать! А пока у нас с Ганей ни копейки, и оба мы нездоровы. Одолжите, уж никак не более как на неделю, рублей 50. Я надеюсь, что к тому времени Достоевский почувствует угрызение совести и пришлет деньги. Тогда я Вам возвращу с величайшей благодарностью.

Душевно преданный Вам А. Островский.

139

Ф. А. БУРДИНУ

Вторая половина ноября - начало декабря 1861 г. Москва.

Благодарю тебя, любезнейший Федор Алексеевич, за подарок; удружил по-приятельски! И я постараюсь отплатить тебе чем-нибудь так же приятным. Ты, вероятно, слышал о моих делах с вашим комитетишком и о письме моем к Федорову, который, между нами будь сказано, уже успел нажаловаться Сабурову и вооружить его против меня. Все бы это - наплевать; да дело вот в чем. Варваре Васильевне Бороздиной нужна для бенефиса непременно моя пьеса; так нельзя ли выхлопотать "Доходное место" или "Воспитанницу". Обе они были в Комитете, с которым я впредь, несмотря ни на какие пожертвования, дела иметь не буду, разумеется до тех пор, пока мне не поклонятся. Похлопочи, милейший Федор Алексеевич! Намекни Федорову, что этим он может примириться со мной, чего ему, должно быть, очень хочется, да только мешает гордость и енаральский чин. Рассмотри дело и дай мне знать по телеграфу, можно ли надеяться на успех, или нет. Бенефис Бороздиной 20 декабря, она погибла, если у нее не будет моей пьесы, да и время коротко. Поторопись, сделай милость. "Доходное место" пригодилось бы и тебе в бенефис. Действуй от своего имени так, как бы эти обе пьесы принадлежали тебе и обещаны были еще прежде в бенефис. Отвечай поскорее! Как только "Минин" будет готов, я буду в Петербурге.

Любящий тебя А. Островский.

140

Б. Н. АЛМАЗОВУ

Первая половина декабря 1861 г. Москва.

Борис, если хочешь слышать "Минина", то приезжай сегодня вечером часам к 7-ми, не позже.

Твой А. Островский.

141

Ф. А. БУРДИНУ

14-15 декабря 1861 г. Москва.

Любезнейший Федор Алексеевич, благодарю тебя за хлопоты. Теперь ты можешь не торопиться, а делать дело исподволь, бенефис Бороздиной отложен до 19-го января. Я скоро сам буду в Петербурге, был бы еще скорее, но вдруг захворал. Последняя пьеса и различные волнения, кажется, окончательно расстроили мое здоровье. Что касается до письма к министру о "Доходном месте", то я думаю, что будет лучше прибегнуть к этому способу, когда я сам буду в Петербурге. Прощай! Еще раз благодарю тебя.

Любящий тебя А. Островский.

142

Е. П. КОВАЛЕВСКОМУ

Конец 1861 г. Москва.

Милостивый государь Егор Петрович,

Прибегаем к Вам с покорнейшей просьбой, доставьте нам Вашим ходатайством возможность сыграть несколько спектаклей в пользу Литературного фонда (спектакля три). Из всех любителей драматического искусства в Петербурге то общество, в котором режиссер г. Аристов и в котором и я принимал участие, всегда доставляло Фонду гораздо более, чем другие общества. После Рождества я думаю сам приехать в Петербург и принять участие в спектаклях.

С глубоким уважением и преданностью имею честь быть

Вашего превосходительства покорным слугою

А. Островский.

143