Островский Александр Николаевич - Письма 1842 - 1872 гг.

условием присутствие 45 членов из числа 200, представляющих нормальный состав Общества, оставляет неразрешенным вопрос о том, при участии какого числа членов могут быть производимы выборы в новые члены в первое время по открытии Общества, то есть до того времени, пока состав Общества сделает возможным исполнение указанного выше условия. При таком пробеле в уставе Артистическому кружку не оставалось ничего более как принять обычный, в таких обществах и клубах, естественный исход из затруднительного положения, то есть производить выборы наличным числом членов. Если б действия возникающего Общества не возбудили неудовольствия, не было бы и вопроса о законности или незаконности первоначальных выборов и вообще мер, принятых в первое время, пока устав, писанный для 200 членов, неприложим. Теперь, вследствие возникшего вопроса о законности действий, Артистическому кружку остается или признать произведенные выборы недействительными и просить Министерство внутренних дел о дополнении устава, или, не уничтожая своих постановлений, представить дело на усмотрение Министерства, предоставя ему утвердить или кассировать свои действия. Первое, по моему мнению, неисполнимо потому, что, по основному юридическому правилу, ни одно юридическое лицо не перерешает своих собственных постановлений. Затем остается только другая мера - представить дело на усмотрение Министерства. Эту меру я считаю благовидною, как лучший исход из неловкого положения, в которое стало Общество вследствие неполноты устава.

  Обращаясь засим собственно к лицам, которые считают себя обиженными, быв Обществом забаллотированными, я спешу передать Вашему сиятельству, что, как новый старшина, почту своим долгом употребить все усилия, чтобы уладить это дело и привести его к концу, по возможности безобидному для обеих сторон, и вперед ручаюсь за успешный результат моих действий.

  Примите, Ваше сиятельство, уверение в моем совершенном почтении и преданности.

  

  

  

  

  

  

  

  

  А. Островский.

  

  

  

  

   190

  

  

   М. В. ВАСИЛЬЕВОЙ [ОСТРОВСКОЙ]

  

  

  

  

  

  

  

  Казань, 24 мая 1865 г.

  Милочка Маша! Вчера мы прибыли в Казань благополучно и здорово. Погода совершенно октябрьская. Здоровье мое хорошо, я начал много ходить пешком, что мне очень полезно. Горбунов сбирается дать здесь вечер и теперь хлопочет по начальству. В Казани мы пробудем до четверга, выедем в четверг поутру и в тот же день будем в Симбирске. Я буду тебе писать из каждого города, а ты больше гуляй, запасайся здоровьем и не ленись писать. Надо так провести лето, чтобы нам с тобой, моя милочка, к осени быть обоим здоровыми.

  Целую тебя.

  

  

  

  

  

  

  

   Твой А. Островский.

  

  

  

  

   191

  

  

   [Е. Н. ВАСИЛЬЕВОЙ (ЛАВРОВОЙ)]

  

  

  

  

  

  

  

  25 мая 1865 г. Казань.

  

  

  

   В зимний холод

  

  

  

   Всякий молод.

  

  

   По календарю май 25 числа,

  

  

  а по погоде в Казани октябрь 1865 г.

  Дорогая и милая нам Екатерина Николаевна. Извещаем Вас о благополучном прибытии нашем в старую столицу татарского царства. От Нижнего мы плыли при постоянно попутном холодном ветре с дождями и шквалами; живописные берега, на короткие промежутки освещаемые солнцем, грустно улыбались, глядя на нас; к счастью, судьба нам послала вместо одного пароходного капитана двух (один Петр Брылкин, другой Николай Сухопрудский, сын бывшего директора Московского театра), что очень приятно, если взять в расчет, что они оба моряки и оба пьяницы. Горбунов, разумеется, сейчас же принял над ними начальство как старший чином (в городах он генерал, на воде адмирал), на пароходе водворился порядок, подняли адмиральский флаг, и дело пошло как по маслу. В Нижнем мы пробыли только один день (пятницу), и не без пользы, вечером были в театре и видели: "Было, да прошло". Пьеса от дурного исполнения выигрывает еще более. В Казани мы наблюдаем татар и татарские нравы русского населения; видели и татарок, встречались и хорошенькие, но за недосугом не успели еще подробно рассмотреть отличительной особенности татарских женщин. По примеру Леоновой, которая в прошлом году в тесном соединении с г. Монаховым

  

  

  

   В город Казань

  

  

  

   Ездила казать свой талант, разумеется, за что и была щедро награждена публикой, а Монахова в саду офицеры прибили, и Горбунов в среду 26 мая желает доставить здешней публике удовольствие заплатить ему деньги. Как оценят его здесь, мы Вас известим, сообщив о собранных рублях и копейках.

  Покорнейше прошу Вас передать К. Г. [Астапову] мою просьбу, во 1-х, чтобы он сообщил о результатах моего письма к кн. Одоевскому и переговорах г. Белинга с тем же князем; во 2-х, чтобы он вошел в интимные переговоры с г. Садовским 1-м о том, желает ли он ехать на ярмарку. Если же г. Садовский считает препятствием для себя постановку "Воеводы" к 15 числу, то успокоить его тем, что назначение для первого представления Неклюдов отдал на мою волю, и я, с своей стороны, считаю выгодным отложить его до 25 числа. В случае желания г. Садовского ехать на ярмарку попросить его сообщить свой репертуар. Передайте К. Г. [Астапову] мой поклон и попросите его нужные мне сведения изложить на бумаге и переслать не позже 5 июня, в форме письма, с оставлением на почте до требования в в Нижний, куда я на обратном пути из Саратова заеду.

  

  

  

  

   192

  

  

   М. В. ВАСИЛЬЕВОЙ [ОСТРОВСКОЙ]

  

  

  

  

  

  

   Симбирск, 29 мая 1865 г.

  Милочка Маша, из Казани мы выехали 27 числа и в тот же день приехали в Симбирск, а выезжаем в Самару сегодня. В Казани Горбунов устроил вечер и взял больше 300 рублей. Погода нехороша и холодно. Здоровье мое недурно. Дорога была бы очень приятна, если бы погода была получше. Здесь нет никаких увеселений, и мы сидим дома, да притом же дождь и ветер. Какова-то погода у вас. Напиши мне, милочка, о своем здоровье. Целую тебя.

  

  

  

  

  

  

  

   Твой А. Островский.

  

  

  

  

   193

  

  

   М. В. ВАСИЛЬЕВОЙ [ОСТРОВСКОЙ]

  

  

  

  

  

  

   Саратов, 5 июня 1865 г.

  Милочка Маша, я тебе пишу из каждого города, а ты жалуешься на мою беспечность. Я тебе написал первое письмо из Казани, до Казани езды четыре дня, да письмо идет из Казани четыре дня, вот и 8 дней, а с почты принесут на девятый, вот отчего и долго. Наконец мы доехали до тепла, в Саратове уж даже жарко. Горбунов здесь будет играть два спектакля, за что, разумеется, возьмет деньги. Из Саратова мы выезжаем во вторник, и когда это письмо придет к тебе, мы уж будем обратно в Нижнем, и вслед за этим письмом ты получишь письмо из Нижнего. Иван Федорович тебе кланяется.

  Целую тебя.

  

  

  

  

  

  

  

   Твой А. Островский.

  

  

  

  

   194

  

  

   [Е. Н. ВАСИЛЬЕВОЙ (ЛАВРОВОЙ)]

  

  

   От Саратова до Нижнего-Новгорода. Пароход "Царевна"

  

  

  

  

  

  

  

  

  8 июня 1865 г.

  

  

   Под Самарою разбойнички шалят,

  

  

   А в Саратове девицы хороши.

  

  

  Много любимая и много уважаемая нами

  

  

  

  Екатерина Николаевна,

  Из Казани, откуда мы послали Вам отчет о нашем путешествии, мы быстро направились назад в Симбирск, Самару и Саратов. Быстрые переезды, короткие остановки и кипучая деятельность наша не давали нам времени одуматься. Многозначительные события, одно за другим, бежали так быстро, что мы не только Вам, но и себе не успевали дать в них отчета. Теперь, когда мы совершили все, что нам было предназначено свыше, когда последний город (Саратов) нашего путешествия быстро удаляется за кормой нашего парохода и мы, забравшись на "Царевну" (пароход), начинаем спокойное, длинное пятидневное возвращение вверх по Волге; когда мысли успокоились, впечатления улеглись, мы с свежей головой и покойной совестью принимаемся за перья. Плывя от Казани вниз, я дивился тому, с какой премудростью все устроено в природе, - чем дальше на юг, тем холоднее; один только Саратов оправдал географию; в этой стране, где цветет лимон, то есть нет, не лимон, а где камышинские арбузы очень дешевы, - мы на другой день нашего прибытия принуждены были надеть парусинные [костюмы]. Из Симбирска мы Вам писали, а из Самары и рады бы написать, да нечего, - город большой, купеческий, жизнь благочестивая, семейная, без удовольствия, нравы жестокие, - необразование полное, - кумысные заведения Аноева и Постникова не процветают, больных мало - больше всех пьет кумысу здоровый Рассказов. Труппа артистов под управлением Медведева сбирается на Сергиевские воды и теперь без дела, т. е. без дела только актеры, а актрисы кой-чем занимаются и довольно усердно, но выгоды имеют малые. Слова песни "Под Самарою разбойнички шалят" не совсем справедливы; разбойников нет, нельзя, век прогресса, теперь поборы с судов производятся инженерами водяной коммуникации, а не разбойниками, все-таки шаг вперед; не знаю, выгоднее ли стало судохозяе-вам, да мало ль чего! Что на них смотреть. Разбойник - мужик необразованный, у него и потребности незначительные, оттого он и брал меньше, а офицер дело другое, он и шампанское пьет и французские перчатки носит.

  9 июня. Несправедлив также и другой стих песни: "А в Саратове девицы хороши!" Ничего нет хорошего! Притом же известно, что Саратов есть родина хлыстов. Если бы в Саратове точно были девицы хороши, то не было бы никакого расчету заводить такую пустую и противоестественную секту. В Саратове уж не шутя пахнет югом, жарко и пыльно, жителей 100 тысяч, есть горсточка порядочных людей, с которыми мы, разумеется, скоро сошлись. Есть вокзал на берегу Волги, есть коммерческий клуб, есть загородный сад с театром, в котором играет Берг с своей труппой. Мы приехали накануне бенефиса Пиуновой (Шмидтгоф), у которой шла "Гроза". Горбунов сейчас же, как учтивый кавалер, предложил свои услуги и сыграл Кудряша и доставил Пиуновой полный сбор. Да она и стоит того - милая актриса и милейшая женщина; я вспомнил одни стишки, которые очень идут к ней.

  

  

  

  Не кори, что так развратен

  

  

  

  До тебя пройденный путь;

  

  

  

  Но целуй до синих пятен

  

  

  

  Эту шею, эту грудь.

  Саратовские фотографы Муренко и Ушаков увековечили нас в различных позах и разных величин, порознь и в группах. Сии точные изображения прибудут в Москву вместе с нами.;

  Горбунов играл еще в двух спектаклях, разумеется за деньги, которых у него с саратовскими набралось довольное количество; а так как он боится, что его в Жигулевских горах ограбят разбойники, то и старается их поскорее пристроить. 7-го числа мы проводили генерала в Пензу, а 8-го утром выехали сами в обратный путь. Теперь подъезжаем к Самаре, вечер восхитительный, хотя и свежо.

  10 июня. Вчера в Самаре сел на пароход Рассказов, и теперь мы играем с ним в пикет.

  11 июня. Забыл я Вам сказать о пище, которой мы пользуемся: совершенно свежая икра, осетрина, севрюга, стерляди, дупеля, фазаны - все это нипочем. Кажется, чего бы нам еще, а все нехватает чего-то, очень существенного! Мы теперь уподобляемся бедным путникам, которые в полуразрушенной лодке несколько дней без всякой пищи носятся по океану; говорят, что у этих несчастных особенно страшно выражение глаз: каждый смотрит на своего соседа с непреодолимым желанием съесть его. Посторонние говорят, что у нас точно то же выражение глаз, когда мы смотрим на женщин.

  Следующее письмо наше будет из Щелыкова.

  

  

  

  Целую Ваши ручки. Ваш...

  

  

  

  

   195

  

  

  

   Н. А. ДУБРОВСКОМУ

  

  

  

  

  

  8-12 июня 1865 г. Пароход "Царевна".

  

  

  

  Милостивый государь

  

  

   майор Николай Александрович.

  Путешествие наше до Саратова совершилось благополучно, о чем Вам и доносим, теперь плывем обратно, чего и Вам желаю. По получении сего письма имеете Вы, милостивый государь, сходить к Николе Воробино и исследовать, в каком состоянии здоровье Агафьи Ивановны, насколько процветает сад и все прочее, и немедленно уведомить меня. Адресуйте в Щелыково Кинешемского уезда, Костромской губернии.

  

  

  

  

  

  

   Любящий Вас А. Островский.

  P. S. Поклонись Полтавцеву.

  

  

  

  

   196

  

  

  

   Ф. А. БУРДИНУ

  

  

  

  

  

   10-12 сентября 1865 г. Москва.

  Любезнейший друг Федор Алексеевич, я не отвечал тебе так долго потому, что возился с постановкой "Воеводы". Когда я кончил комедию "На бойком месте", я долго думал, кому отдать ее в бенефис. Самая видная, по моему мнению, роль (Евгении) должна принадлежать Левкеевой, ей, по всей справедливости, следовало отдать и пьесу. Что же касается до роли Бессудного, то я с самого начала предполагал отдать ее Самойлову и при проезде его через Москву заявил ему об этом - эта роль совершенно по его средствам. Строгие характеры не по тебе, ты сам это знаешь. Теперь у меня какое-то особенное расположение писать, - я напишу до Нового года еще пьесу или две, найдутся роли и для тебя. Прощай, поклонись всем нашим знакомым. Мы все живы и здоровы.

  

  

  

  

  

  

  

   Твой А. Островский.

  

  

  

  

   197

  

  

  

  

  НАЩОКИНУ

  

  

  

  

  

   Москва, 6-е октября 1865 года.

  Нижеподписавшиеся старшины Артистического кружка,

  изъявляя благодарность господину Нащокину за пожертвованное им в пользу Кружка домино-лото, покорнейше просят распорядиться о безотлагательной выдаче означенного домино-лото, так как в непродолжительном времени имеется в виду открытие Кружка.

  

  

  

  

  

  

  

  

  А. Островский.

  

  

  

  

  

  

  

  

   Н. Лесли.

  

  

  

  

  

  

  

  

   Ев. Рейтерн.

  

  

  

  

  

  

  

  

  Н. Рубинштейн.

  

  

  

  

   198

  

  

  

   Н. В. ГЕРБЕЛЮ

  

  

  

  

  

  

   17 октября 1865 г. Москва.

  

   Милостивый государь Николай Васильевич.

  Перевод "Укрощения строптивой" у меня давно готов, я его Вам вышлю на этой неделе. Так как это мой первый труд в этом роде, то мне хочется сделать его поотчетливее; я просмотрю его еще раз, и уже последний, и доставлю Вам.

  

  

  

  

   Готовый к услугам Вашим А. Островский. 17 октября 1865 г.

  

  

  

  

   199

  

  

  

   В. В. САМОЙЛОВУ

  

  

  

  

  

  

   27 октября 1865 г. Москва.

  Многоуважаемый Василий Васильевич, мой перевод комедии Шекспира "Усмирение своенравной" кончен и отослан в Петербург Николаю Васильевичу Гербелю. К нему или к Н. А. Некрасову нужно будет обратиться, чтобы они по отпечатании дали нам поскорее два оттиска для представления в цензуру. Об этом я пишу к Некрасову, но недурно будет, если и Вы, с своей стороны, о том же похлопочете. Я думаю, что для представления в цензуру надо будет экземпляры переписать, выкинув места, зачеркнутые цензурой в переводе Кетчера, и сократить для сцены некоторые длинноты.

  Желаю Вам всего лучшего. Засвидетельствуйте мое почтение Вашей супруге и попросите передать мой поклон сестрицам и Квадри.

  

  

  

  

  

  

  Преданный Вам А. Островский. 21 октября.

  

  

  

  

   200

  

  

  

   Н. В. ГЕРБЕЛЮ

  

  

  

  

  

  

  5-го ноября 1865 г. Москва.

  

   Милостивый государь Николай Васильевич.

  По неаккуратности почты я получил обе корректуры только вчера (4-го числа), хотя на одном конверте виден штемпель, что он получен в Москве 3-го. Места, замеченные Вами карандашом, я исправил.

  Я сомневаюсь насчет одного темного места: посмотрите подчеркнутые мною строки на 244 странице (Гремио). У Шлегеля и Тика тоже: Der Beidenliebe... {Взаимная любовь.}, а к кому относится, неизвестно. Любовь отца к дочери или наша любовь (нас обоих), как у меня, - это неясно.

  

  

  

  

   Готовый к услугам Вашим А. Островский.

  

  

  

  

   201

  

  

  

   Н. В. ГЕРБЕЛЮ

  

  

  

  

   Первая половина ноября 1865 г. Москва.

  

   Милостивый государь Николай Васильевич.

  Потрудитесь исправить, если еще не исправлен, на 257 странице 3-й стих:

  

  

  

  

  Бьянка

  

  

  Теперь не _пере_веду ли вам сама я.

  

  

  

  

  Нужно:

  

  

  Теперь не _пер_веду ли вам сама я.

  

  

  

  

  

   Готовый к услугам А. Островский.

  

  

  

  

   202

  

  

  

   Н. А. НЕКРАСОВУ

  

  

  

  

   Первая половина марта 1866 г. Москва.

  Многоуважаемый Николай Алексеевич, обстоятельства бывают разные: в Московской театральной конторе с Нового года заводят единство кассы, но до сих пор завели только одно единство, а кассы еще нет. Наступают праздники, а у меня денег ни копейки. Сделайте одолжение, если можете, вышлите мне 500 рублей, которые мне нужны до последней крайности, если же не можете, то уведомьте поскорее, чтобы мне успеть принять какие-нибудь меры.

  Теперь о моей работе. Мои новый труд делится не на акты, а на две большие части; 1-я будет кончена на Страстной и немедленно выслана к Вам, а 2-я - недели через три. 1-ю часть можно будет напечатать в апрельской книжке, а 2-ю отложить до осени; впрочем, Вы увидите сами, может быть захотите и все оставить до сентября.

  Хорошо или дурно то, что я написал, я не знаю, но во всяком случае это составит эпоху в моей жизни, с которой начнется новая деятельность; все, доселе мною писанное, были только попытки, а это, повторяю опять, дурно ли, хорошо ли, - произведение решительное.

  

  

  

   Искренно уважающий и любящий Вас А. Островский.

  

  

  

  

   203

  

  

  

   Ф. А. БУРДИНУ

  

  

  

  

  

  

  16-18 апреля 1866 г. Москва.

  Любезнейший друг Федор Алексеевич, рано ты благодаришь за пьесу и рано от нее отказываешься. Ты, вероятно, основываешься на словах Деноткина; но то, что я с ним говорил, было предположение, не больше. Теперь о другой пьесе, которую ты просишь в бенефис. Во 1-х, она еще далеко не кончена, во 2-х, не знаю, будет ли она удобна для сцены, в 3-х, она потребует больших издержек, без чего немыслима ее постановка, и я могу отдать тебе ее только с условием выхлопотать костюмы и декорации, в 4-х, содержи все это в тайне, пока появится пьеса и произведет впечатление, тогда нам легче будет разговаривать, и в 5-х, не спорь со мной о распределении ролей!

  Теперь у меня к тебе просьба: не можешь ли ты узнать, долго ли пробудет Некрасов в Петербурге; потом я на следующей неделе посылаю в Петербург первую половину моего труда, она будет у брата, у Анненкова и у Некрасова, так ты прислушайся к отзывам и отпиши мне о них. Наши все тебе кланяются. Прощай.

  

  

  

  

  

  

  

   Твой А. Островский.

  

  

  

  

   204

  

  

  

   Н. А. НЕКРАСОВУ

  

  

  

   Начало второй половины апреля 1866 г. Москва.

  Многоуважаемый Николай Алексеевич, первую часть моего труда я кончил, подвигается к концу и вторая: если б я был здоров, я бы еще на прошлой неделе выслал Вам первую половику, но отвратительная погода наша совсем меня уложила. На той неделе Вы получите половину, но печатанье, по всем соображениям, следует отложить до осени. К 1-му мая готово будет все. У меня на эту пьесу много надежд, и потому я прошу Вас, по прочтении, сказать мне Ваше искреннее мнение об ней. Долго ли Вы останетесь в Петербурге, не побываете ли к нам в Москву?

  

  

  

  

  

  Душевно преданный Вам А. Островский.

  

  

  

  

   205

  

  

  

   Н. А. НЕКРАСОВУ

  

  

  

  

  

   1-я половина мая 1866 г. Москва.

  Прежде я получал с театров за зиму тысячи по три и больше, нынче я получил только полторы. Остались у меня от третьего года пять билетов по 100 рублей, и те я принужден был зимой заложить в Опекунском совете, 13-го мая им срок. Я пишу Вам искренно, по-дружески, надеюсь, что и Вы мне ответите тем же. Ни с кого бы я не взял за эту пьесу менее 3000 р., с Вас возьму 2500, если Вы отдадите мне их теперь же. Этот труд должен обеспечить меня на лето, слишком тысячу руб. я должен раздать сейчас же, а остальное останется мне до сентября - я очень серьезно нездоров, и мне нужно будет лечиться. За эту пьесу я должен взять деньги - занимать мне не у кого. С нетерпением жду Вашего ответа. Если Вы найдете, что мой труд стоит таких денег, то дайте!

  

  

  

  

   206

  

  

  

   Н. А. НЕКРАСОВУ

  

  

  

  

  

  

   17 июля 1866 г. Щелыково.

  Многоуважаемый Николай Алексеевич, вчера приехал брат и сообщил мне, что он ни с кем не сошелся в Петербурге о моей пьесе, что он желает выждать время и может мне дать теперь за нее 2000 р. По долгом размышлении и припомнив наши с Вами разговоры, я решился отдать пьесу Вам за ту цену, которую Вы мне предлагали, т. е. за 1500 р. Только, ради бога, поскорее деньги, мне они нужны до крайности. Еще маленькое условие, или, лучше сказать, просьба, - так как мне этими деньгами управиться никак невозможно и притом я Вам должен 300 руб., значит получу только 1200 р., что для меня в настоящее время решительно ничего не значит, то я Вас прошу выслать мне 1800 р. и считать за мной 600 р. в долгу. Отдохнув до августа, я опять примусь за работу, для которой у меня есть материалы, этот труд тоже поступит в Ваше распоряжение. Отвечайте, Николай Алексеевич, поскорее, чтобы я мог на что-нибудь решиться, пока здесь брат; да пора уж мне и успокоиться, я совершенно измучился с этим делом.

  Если Вы будете согласны, то прошу Вас выслать мне деньги как можно скорее, этим Вы меня избавите от больших забот и огорчений и крайне обяжете.

  

  

  

  

   Искренно уважающий Вас А. Островский. 17 июля 1866 г.

  

  

  

  

   207

  

  

  

   Ф. А. БУРДИНУ

  

  

  

  

  

  

  8-9 сентября 1866 г. Москва.

  Любезнейший друг, мы с Агафьей Ивановной, зная твою аккуратность, были в большом недоумении, отчего ты не отвечаешь на письмо мое, адресованное к тебе 12 августа на Полясовскую станцию. Теперь дело объяснилось, Иван Егорович говорит, что ты этого письма не получал. Что за чудо!

  Я писал тебе, во 1-х, что в Москве, в конторе, с ума не сошли, что сметы в 23 т. и 19 т. были не на мою пьесу, а на Чаевскую, которую приказано было из Петербурга ставить на Большом театре, а об моей еще и разговору не было, потому что она была еще в цензуре. 2-е) Что отдать тебе в бенефис "Самозванца" я очень рад, но прошу тебя оставить мне на волю распределение ролей и в этом со мной не спорить. 3) Чтоб не просить в Петербурге новой постановки, а только малость какую-нибудь, в добавку к прежней (Чаевской). 4) Поговорить с Павлом Степановичем, не может ли пройти "Минин" совершенно переделанный так, что будет почти новая пьеса. Писал я и еще что-то, да не упомню. Теперь прошу тебя отвечать мне поскорее. Мы здесь ждем гр. Борха, не можешь ли узнать, когда он приедет. Мы все здоровы и тебе кланяемся.

  

  

  

  

  

  

  Любящий тебя А. Островский.

  

  

  

  

   208

  

  

  

   Ф. А. БУРДИНУ

  

  

  

   Начало второй половины сентября 1866 г. Москва.

  Любезнейший Федор Алексеевич, я получил письма от тебя и от Марковецкого насчет "Минина", но обстоятельство вот какого рода: он у меня хотя готов, но на клочках и не приведен в порядок. Чтобы приготовить его для отсылки в Петербург, т. е. собрать, отделать и переписать два экземпляра, нужно по крайней мере неделю самого усиленного труда. Если вам можно подождать, то отвечайте скорее, а я пока работаю день и ночь. Через неделю я могу выслать "Минина" на твое имя, с соблюдением всего, что мне писал Марковецкий. Отчего бы не взять кому-нибудь в бенефис "Усмирение своенравной" в моем переводе, хоть бы Леонидову. Похлопочи и отвечай. Собственно по твоему письму пришло мне в голову много разных мыслей, которые я тебе сообщу, когда будет мне посвободнее.

  "Минин" является совсем в новом виде, из него выйдет живая и сценичная пьеса.

  Наши тебе кланяются.

  

  

  

  

  

  

  

   Твой А. Островский.

  

  

  

  

   209

  

  

  

   Ф. А. БУРДИНУ

  

  

  

  

  

   24-25 сентября 1866 г. Москва.

  Любезный друг Федор Алексеевич, "Минин" послан сегодня посылкою, завтра ты его получишь. Задержка случилась оттого, что не вдруг два экземпляра переписывались, а один за другим. Писец, который начал второй экземпляр, бежал, в театре все переписчики заняты, посторонних писцов искали, не нашли, и переписывал один. Вслед за сим я посылаю письмо к Марковецкому. Пришли мне свои соображения о раздаче ролей. По-моему, во что бы то ни стало надо настоять, чтобы Минина играл Самойлов. Другие роли, я думаю так: Аксенов - _Сосницкий_, Поспелов - _Малышев_, Пожарский - _Нильский_, тебе - Колзакова, Биркина или Лыткина, выбирай сам. Павлик - _Марковецкий_. Теперь к тебе просьба: от вас прислали бумагу, чтоб доставили смету на моего "Самозванца"; смета (в 5000 р.) послана, похлопочи всеми зависящими от тебя мерами, чтобы ее утвердили и поскорей прислали, нам время дорого. Это, кажется, будут последние мои театральные хлопоты. Объявляю тебе по секрету, что я совсем оставляю театральное поприще. Причины вот какие: выгод от театра я почти не имею (хотя все театры в России живут моим репертуаром); начальство театральное ко мне не благоволит, - а мне уж пора видеть не только благоволение, но и некоторое уважение; без хлопот и поклонов с моей стороны ничего для меня не делается; а ты сам знаешь, способен ли я к низкопоклонству; при моем положении в литературе играть роль вечно кланяющегося просителя тяжело и унизительно. Я заметно старею и постоянно нездоров. Агафью Ивановну, безнадежно больную, я не могу оставить даже на один день, и потому ездить в Петербург ставить там пьесы прежде, чем в Москве, ходить по высоким лестницам мне уж нельзя. Поверь, что я буду иметь гораздо более уважения, которое я заслужил и которого стою, если развяжусь с театром. Давши театру 25 оригинальных пьес, я не добился, чтобы меня хоть мало отличали от какого-нибудь плохого переводчика. По крайней мере я приобрету себе спокойствие и независимость вместо хлопот и незаслуженного унижения. Современных пьес я писать более не стану, я уж давно занимаюсь русской историей и хочу посвятить себя исключительно ей - буду писать хроники, но не для сцены; на вопрос, отчего я не ставлю своих пьес, я буду отвечать, что они не удобны, я беру форму "Бориса Годунова". Таким образом, постепенно и незаметно я отстану от театра. Об этом моем твердом и непреклонном решении ты не говори никому, я и в Москве никому не объявлял. Театральное начальство может оскорбиться, считая мой поступок протестом (а я просто устал), некоторые любящие меня артисты могут огорчиться; а если будешь молчать, то пройдет год-другой, и дело уладится само собою, без разговоров. Прощай! Пиши ко мне! И нездоровится, и тоска, Агафья Ивановна все хворает, и я уж теряю всякую надежду.

  

  

  

  

  

  

  Любящий тебя А. Островский.

  P. S. Вчера я получил письмо от Горбунова, он между прочим пишет: "О мерзостях против Вас я ничего не пишу;