Одоевский Владимир Федорович - Дневник. Переписка. Материалы

  

   Труды Государственного центрального музея музыкальной культуры имени М.И. Глинки.

   Редактор-составитель М.П. Рахманова.

   Авторы вступительных статей и комментариев О.П. Кузина, М.П. Рахманова

   Научный редактор - М.В. Есипова

   М.: Издательство "Дека-ВС", 2005. - 524 с.

  

   Книга представляет собой сборник впервые публикуемых материалов, связанных с последним, московским, периодом жизни В.Ф. Одоевского.

   Scan ImWerden

   OCR Ловецкая Т.Ю.

  

   Введение

  

   I ЧАСТЬ

  

   Ольга Кузина. Предисловие

   Анастасия Ляпунова. Н.Г. Рубинштейн и В.Ф. Одоевский

   Дневник В.Ф. Одоевского. Хроника музыкальных событий

   Комментарии к Дневнику (Ольга Кузина, Марина Рахманова, материалы Анастасии Ляпуновой)

  

   II ЧАСТЬ

  

   Марина Рахманова. "...Священное песнопение в том самом виде, в каком употребляли его наши предки..."

   "Дело о церковном пении"

   Переписка В.Ф. Одоевского с Д.В. Разумовским

   Разные письма

  

   Приложения

  

   1. Марина Рахманова. "Мирская песня..."

   2. "Сербские гласы"

  

   Композиция музейного альманаха, посвященного отмечавшемуся в 2004 году 200-летию со дня рождения В.Ф. Одоевского, складывается из двух частей.

   В центре первой части - публикация "Хроники музыкальных событий", извлеченной из Дневника Одоевского ("Хроника" - название условное, данное составителями). Ее предваряет не публиковавшаяся ранее статья известного русского музыкального текстолога А.С. Ляпуновой "Н.Г. Рубинштейн и В.Ф. Одоевский" (1940). История появления этой статьи и сведения о работе Ляпуновой над рукописным наследием Одоевского излагаются во вступлении к первой части альманаха.

   Вторая часть состоит из нескольких разделов: "Дело о церковном пении"; переписка В.Ф. Одоевского с Д.В. Разумовским; письма разных корреспондентов к Одоевскому и Разумовскому. Каждый из разделов имеет собственную структуру, обусловленную характером публикуемых документов; вся часть в целом предваряется отдельной вступительной статьей.

   В приложении публикуются с комментариями некоторые нотные материалы из архива Одоевского.

   За немногими частными исключениями, все документы, включенные в альманах, публикуются впервые. Большая их часть находится в фонде Одоевского в ГЦММК имени М.И. Глинки; рукопись Дневника хранится в РНБ; используются также материалы из фондов Одоевского и Разумовского в Отделе рукописей РГБ.

   Вступительная статья к первой части и публикация статьи А.С. Ляпуновой подготовлены О.П. Кузиной. Подготовка текста Дневника Одоевского и комментариев к нему выполнены О.П. Кузиной и М.П. Рахмановой, с привлечением расшифровки дневниковых записей и комментариев к ним, сделанных в конце 1930-х годов А.С. Ляпуновой. Материалы второй части и вступительная статья к ней подготовлены М.П. Рахмановой.

   Каждый из публикуемых архивных текстов имеет свою специфику, в соответствии с которой избирается форма его подачи. Поскольку материалы первой и второй частей альманаха, относящиеся к одному и тому же периоду жизни Одоевского, тесно связаны между собой, неизбежным в некоторых случаях становится повторение тех или иных сведений; отсюда же - и возвращение к проблематике Дневника Одоевского во второй части книги (дневниковые записи выступают как комментарии к другим документам и письмам).

   Тексты публикуются преимущественно в соответствии с принятыми ныне правилами орфографии и пунктуации, что в случае Одоевского не потребовало сколько-нибудь существенных изменений: его стиль письма близок к современным нормам. Исключением является устойчивое выдерживаемое и сохраненное в публикации написание с прописных всех титулов и всех слов в названиях ученых обществ, учебных заведений и других институций такого рода.

   Публикаторы приносят свою благодарность Рукописному отделу Российской национальной библиотеки и лично Н.В. Рамазановой за предоставленную возможность публикации материалов из архива А.С. Ляпуновой и помощь в работе с рукописями Одоевского, хранящимися в РНБ. Мы благодарим также А.А. Наумова за исключительно ценные замечания, сделанные им в ходе подготовки альманаха.

  

  

   В последние годы мы часто открываем непознанное в жизни и наследии выдающихся деятелей прошлого. Среди них и князь Владимир Федорович Одоевский, 200-летний юбилей которого был отмечен в прошлом, 2004 году. Государственный чиновник, известный беллетрист, публицист, механик-изобретатель, композитор и музыкально-общественный деятель, Одоевский занимался также изучением церковной и народной русской музыки, увлекался физикой и математикой, философией и акустикой. Эта разносторонняя его деятельность открывается нам порой с неизвестных, ранее неизученных сторон.

   Жизнь Одоевского четко делится на три периода. Он родился в 1804 году в Москве, окончил Благородный пансион при Московском университете, был одним из основателей Общества любомудрия, объединившего молодых философов-шеллингианцев. В 1826 году, женившись, он переезжает в Петербург, где поступает на службу в Цензурный комитет Министерства иностранных дел. В 1830-е годы Одоевский приобретает известность как беллетрист и публицист. В 1849 году он становится заместителем директора Императорской Публичной библиотеки, а также директором Румянцевского музея. В 1861 году музей был переведен в Москву, и Одоевский в начале 1862-го возвратился в древнюю столицу, где и прожил до конца своих дней.

   Шестидесятые годы были чрезвычайно важным периодом в музыкальной жизни Москвы: это организация отделения Русского музыкального общества, основание консерватории, блестящая эпоха деятельности Николая Рубинштейна, первые шаги на композиторском поприще молодого Чайковского, постановка опер Серова, приезд Верди, Вагнера, Берлиоза...

   В деле создания РМО и консерватории Одоевский стал связующим звеном между Московским отделением общества и его высокой покровительницей великой княгиней Еленой Павловной; он участвовал в организации Артистического кружка, Славянского и Археологического съездов, в деятельности Общества древнерусского искусства; князь был частым посетителем Практической академии коммерческих наук, где слушал лекции по физике, и т. д.

   В кабинете Одоевского встречались писатели, ученые, артисты, музыканты. Прожив жизнь, покрывающую почти две трети века, Одоевский соприкоснулся со множеством своих выдающихся современников: от Верстовского и Пушкина, Вяземского и Жуковского, Лермонтова и Гоголя, Даргомыжского и Глинки - до Тютчева и Ивана Аксакова, Достоевского и Льва Толстого, Вагнера и Шумана.

   Владимир Федорович оставил после себя большое литературно-музыкальное наследие, интерес к которому существовал всегда. Важным этапом его освоения стал, в частности, 1935 год, когда в серии "Литературное наследство" была опубликована большая выборка из Дневника Одоевского, отражавшая в основном его взгляды на общественно-политическую жизнь России. {См.: "Текущая хроника и особые происшествия". Дневник В.Ф. Одоевского. 1859-1869 гг. // Литературное наследство. Т. 22-24 / Вст. статья Б. Козьмина, ред. текста и предисловие М. Брискмана, коммент. М. Брискмана и М. Аронсона. М., 1935. С. 79-308.} Что же касается музыкальной стороны наследия князя, то к 1940-му была создана монография Г.Б. Бернандта, но труд, получивший отрицательную оценку рецензентов, не был опубликован. В 1952 году диссертацию на тему "В.Ф. Одоевский - музыкальный критик" защитил Б.Б. Грановский, но и эта работа, сохранившаяся в рукописи, не увидела свет. Наконец, в 1956 году был издан составленный Г.Б. Бернандтом том "Музыкально-литературное наследие", в котором представлены музыкально-критические статьи Одоевского, его избранные письма, фрагменты некоторых незаконченных работ (в дальнейшем ссылки на это издание даются сокращенно - Бернандт). Том этот, конечно, не исчерпывал всего музыкально-литературного наследия Владимира Федоровича. Например, в него лишь в очень малой части вошли публикации о церковном пении: по понятным причинам Г.Б. Бернандт смог поместить в свое собрание лишь те выступления в печати или письма, где о церковном пении говорилось либо в чисто теоретическом плане (исследование ладов и звукорядов), либо попутно (например, в речи Одоевского на открытии Московской консерватории, где по его настоянию была сразу же учреждена кафедра истории церковного пения). Работы Одоевского, связанные с церковным пением его эпохи, были включены в данном томе лишь в перечень печатных трудов. Отчасти этот пробел был восполнен вышедшим в 2002 году третьим томом серии "Русская духовная музыка в документах и материалах" {Русская духовная музыка в документах и материалах. Т. III: Церковное пение пореформенной России в осмыслении современников. М., 2002.}, где впервые после 1860-х годов были опубликованы крупнейшие работы Одоевского о церковном пении с соответствующими комментариями (ссылки на это издание также даются в тексте сокращенно - Русская духовная музыка). Следует отметить, что в 1989 году вышла в свет книга шотландского исследователя Стюарта Кэмпбелла "В.Ф. Одоевский и формирование русского музыкального вкуса в XIX столетии" - превосходное исследование, опирающееся на архивные материалы; там есть и содержательная глава о церковном пении. {См.: Campbell James Stuart. V.F. Odoevsky and the Formation of Russian Musical Taste in the Nineteenth Century. New York-London, 1989.} Но, к сожалению, в России эта книга не получила практически никакого распространения.

   Некоторые фрагменты биографии князя - юные годы в Москве, жизнь и литературная деятельность в Петербурге до 1840 года - освещены в сравнительно новой книге М.А. Турьян "Странная моя судьба" (М., 1991). Есть и более новые публикации по разным темам из музыкального наследия князя, носящие частный характер. Но нет ни одной сколько-нибудь развернутой работы, посвященной последнему, московскому периоду жизни Одоевского. Между тем на эту тему еще в 1930-1940-е годы обратила внимание крупный русский музыкальный текстолог А.С. Ляпунова.

  

   Обращение А.С. Ляпуновой к фигуре Одоевского, и именно к его позднему московскому периоду, не было случайным. Анастасия Сергеевна (1903-1973) - дочь композитора Сергея Михайловича Ляпунова {Судьба семьи Ляпуновых сложилась трагически. Мать Анастасии Сергеевны, Евгения Платоновна Ляпунова (урожденная Демидова), в 1890-х училась пению в Московской консерватории у Е.А.Лавровской, часто выступала на ученических концертах. Ее отец, композитор Сергей Михайлович Ляпунов, профессор Петербургской консерватории и староста консерваторской церкви, после ареста по "делу церковников" в 1923 году был вынужден эмигрировать в Париж, где через год внезапно скончался от сердечного приступа. Их старший сын, Андрей в 1916 году, не закончив курса классического отделения гимназии св. Анны, поступил в Михайловское артиллерийское училище; через год он был направлен на юго-западный фронт, служил в Белой армии и вскоре погиб. Другой сын, Юрий, подававший большие надежды в области античной истории, ученый секретарь Эрмитажа, был призван в Красную армию и в 1919 умер от тифа. Борис, научный сотрудник Библиотеки Академии наук, в 1937 году был арестован и погиб в заключении. Мать Анастасии Сергеевны и обе ее старшие сестры (Ксения и Людмила) умерли во время войны в блокадном Ленинграде. Из всей семьи судьба пощадила только Анастасию, ее сына Андрея и ее младшую сестру Ольгу. (Подробнее см.: Рамазанова Н.В. А.С. Ляпунова - хранитель и исследователь музыкальных рукописей // Петербургский музыкальный архив. Вып. 3. СПб., 1999. С. 6-15.)}, правнучка (по матери) известного писателя, лексикографа и этнографа В.И. Даля, автора знаменитого "Словаря живого великорусского языка" и близкого друга Одоевского.

   Анастасия Сергеевна родилась в Петербурге в 1903 году. Свое образование она начинала в Москве в известной женской классической гимназии С.Н. Фишер, а потом, уже после революции, окончила в Петрограде 23-ю трудовую школу. Ее первым учителем музыки был отец. По окончании в 1931 году историко-теоретического факультета Ленинградской консерватории она преподавала в Казани в Татарском техникуме искусств. В 1937 году она закончила аспирантуру ленинградского отделения Государственной академии искусствознания (ГАИС), затем аспирантуру Ленинградской консерватории; тогда же стала работать в консерватории библиотекарем, а позднее библиографом Рукописного отдела; с 1938 по 1940 год заведовала этим отделом. С 1940 года Ляпунова - сотрудник, а затем, вплоть до 1963-го - главный библиограф Отдела рукописей Государственной публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина (ныне Российской национальной библиотеки). В 1946 году она защитила диссертацию на тему "Творческое наследие М.А. Балакирева (тематический указатель)". Среди наиболее ценных ее трудов справочное издание "Творческое наследие М.А. Балакирева. Каталог произведений", замечательная "Летопись жизни и творчества М.А. Балакирева", публикация переписки Балакирева и Стасова, а также каталог "Рукописи М.И. Глинки" и каталог произведений Глинки, изданных в 1917-1954 годах.

   Одна из первых научных работ Ляпуновой была посвящена музыкальному критику, писателю, журналисту и востоковеду О.И. Сенковскому. Позже она обратилась к изучению музыкально-критического наследия В.Ф. Одоевского. Однако обе эти темы не были ею завершены. Результаты текстологических исследований наследия Одоевского претворились в работе "Музыкальный дневник В.Ф. Одоевского", представляющей собой подготовленную к публикации "музыкальную" выборку из Дневника Одоевского московского периода его жизни. {Разные варианты подготовленной А.С. Ляпуновой "музыкальной выборки" из Дневника и комментариев к этому тексту находятся в РНБ (ф. 1141, No 168-171).}

   В 1940 году на материале этой работы Ляпунова написала статью "Н.Г. Рубинштейн и В.Ф. Одоевский" для сборника "Музыкальная культура Москвы 1850-1860-х годов и ее деятели". История сборника такова: в то время Музей музыкальной культуры проводил большую научно-исследовательскую работу, и в планах на 1940-1941 значилась публикация сборника, в составе которого фигурировали следующие статьи: Т.Э. Цытович - "Музыкальная культура Москвы к началу 1860-х годов", Н.В. Туманина - "К.К. Альбрехт", Е.Е. Бортникова - "П.И. Чайковский и Московская консерватория", В.В. Яковлев - "Н.Д. Кашкин", А.С. Ляпунова - "Н.Г. Рубинштейн и В.Ф. Одоевский". {ГЦММК, ф. 453, No 1633.} Вероятно, первоначально для этого же сборника планировалась статья Г.Б. Бернандта "В.Ф. Одоевский", которую автор написал в октябре 1940 года. {ГЦММК, ф. 449, No 1921.} По разным причинам издать сборник оказалось невозможным, и собранный материал решили опубликовать в журнале "Советская музыка". Статья Ляпуновой планировалась на ноябрь 1941 года, но началась война и публикация было отложена. Многие годы машинописная копия статьи хранилась в фондах ГЦММК (другой ее экземпляр находится в фонде А.С. Ляпуновой в Отделе рукописей РНБ {РНБ, ф. 1141, No 153.}).

   В статье достаточно подробно описывается московский период жизни Одоевского, дается контекст его взаимоотношений с различными музыкально-общественными деятелями и организациями, а также с его непосредственным окружением - друзьями и знакомыми. Обозначающая круг проблем и событий, статья является содержательным предисловием к следующей за ней "Хронике музыкальных событий".

  

  

   Несколько раз в жизни Одоевский принимался вести дневник. Но до 1859 года это были эпизодические записи, относящиеся, например, к его поездкам за границу в 1857 и 1858 годах. Систематические записи начинаются лишь с 1859 года, и в дальнейшем Одоевский ведет Дневник регулярно до самой смерти (в прямом смысле слова: последняя запись сделана накануне кончины). Озаглавленный "Текущая хроника и особые происшествия", дневник представляет собой два толстых переплетенных тома, в которых левая сторона листов оставлена чистой, а правая разграфлена поперек на 7 отделений (по количеству дней недели), и еще раз вдоль - пополам (в левую часть заносились события, происшедшие "с утра до обеда", а в правую - "с обеда до ночи"). На правой стороне листов Одоевский записывал кратко все события дня, имена посетителей, свои действия. Здесь было распределенное по часам описание дня ("чем занимался", "что видел", "с кем познакомился" и т. д.). Если требовались какие-либо дополнения или расширения, то Одоевский переходил на левую сторону разворота, где, ссылаясь на соответствующее число, делал дополнительные заметки. Туда же приплетались или вклеивались письма, афиши, программы, пригласительные билеты и т. п. Два тома Дневника хранятся ныне в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки. {РНБ, ф. 539, переплеты 15 и 16.}

   История публикации этого литературного памятника многосложна и пока, видимо, далека от завершения. В опубликованной в "Литературном наследстве" части Дневника сконцентрированы записи, отражающие общественно-политические и литературные высказывания Одоевского, его взгляды на политическую и светскую жизнь Петербурга и Москвы. Неопубликованным осталось множество записей, касающихся общения Одоевского с музыкальным миром, его музыкально-общественной деятельности в Москве. Автор публикации в "Литературном наследстве", не будучи музыкантом, не придавал большого значения тем "музыкальным" записям, которые казались ему не связанными с известными событиями и крупными именами. Высказывания о музыке были либо опущены, либо представлены фрагментарно и мало прокомментированы. Возможно, определенную роль играл и цензурный фактор, или, скорее, "самоцензура". Так, публикатор во вступлении утверждал, что записи воспроизводятся "почти полностью", кроме тех, которые не имеют "ни культурно-исторического, ни биографического значения". Это оказалось далеко не так, что и показала работа А.С. Ляпуновой.

   Правда, комментарии Ляпуновой к тексту Дневника на сегодняшний взгляд кажутся далеко не полными, а в ряде случаев устаревшими - либо по причинам объективным, либо по причинам конъюнктурным. Так, некоторые статьи и письма из московского и петербургского фондов Одоевского, достаточно подробно описываемые Ляпуновой в комментариях к дневниковым записям, были изданы и прокомментированы в томе "Музыкально-литературного наследия", составленном Г.Б. Бернандтом, и, таким образом, ныне не нуждаются в цитировании и пересказе. С другой стороны, Ляпуновой почти не комментировался длинный ряд записей Одоевского, связанных с проблематикой церковного пения. Кроме того, не комментировалось множество имен людей, с которыми встречался Одоевский и которые попали на страницы его Дневника.

   Перед авторами этого сборника встала, во-первых, проблема сверки текста "музыкальных фрагментов" Дневника, подготовленного Ляпуновой, с рукописью Одоевского; в результате некоторые расшифровки записей были уточнены, а иногда и дополнены. Во-вторых, подготовка "музыкальных фрагментов" к публикации в настоящем сборнике потребовала гораздо более подробного, чем у Ляпуновой, комментирования и часто комментирования иного характера, соответствующего другому времени, другим научным нормам. Некоторое подспорье в понимании дневниковых записей могут составить также материалы второго раздела настоящего сборника, относящиеся к тому же периоду, что и Дневник, и нередко "пересекающиеся" с ним. При подготовке к публикации было решено не ставить в тексте знаки купюр, поскольку мы заранее оговариваем жанр публикации: не весь Дневник Одоевского, а только извлеченная из него "хроника музыкальных событий", причем не с начала ведения Дневника (1859), а с момента переезда Одоевского в Москву (май 1862).

   Что касается статьи "Н.Г. Рубинштейн и В.Ф. Одоевский", то она публикуется по проверенной автором машинописи, с сохранением авторских подстрочных примечаний и с дополнительными комментариями, помещаемыми после текста. Редактура коснулась только приведения текста к современным нормам орфографии, пунктуации и оформления сносок. Читатель заметит, что в статье Ляпуновой нередко цитируются фрагменты Дневника Одоевского, который публикуется в настоящем альманахе. Дело в том, что Анастасия Сергеевна не рассчитывала на публикацию своей расшифровки в полном ее объеме и потому старалась ввести высказывания Одоевского в собственный текст. Несмотря на образующиеся повторы в структуре настоящего издания, решено было сохранить весь текст статьи - и потому, что работа Ляпуновой сама по себе составляет ценный памятник, и потому, что сделанный ею обзор хорошо ориентирует читателя в пространном тексте Дневника Одоевского.

  

   Когда В.Ф. Одоевский после 36-летней жизни в Петербурге собрался переезжать в Москву, решение это удивило многих его друзей и знакомых, вызвав с их стороны ряд недоуменных вопросов. Казалось странным: зачем человек бросает насиженное место, упрочившееся служебное положение, связи при дворе и меняет это все на скромное существование в полупровинциальном городе, каким тогда была Москва. Всем почти неизменно Одоевский отвечал одно и то же: "Здесь нужны две вещи, здоровье и деньги, а у меня нет ни того, ни другого" (Дневник, 11 марта 1862). За этими немногими словами скрывалась не простая усталость, но глубокое разочарование, горечь и сознание собственного бессилия сделать что-то нужное и полезное в тех условиях, в какие поставила его судьба. Действительно, несмотря на кажущееся благополучие, жизнь Одоевского в Петербурге была далеко не тем, чем он ее старался сделать, - и это одинаково можно сказать как о его служебной и общественной деятельности, так и о личной семейной жизни. Уже с середины 40-х годов в его высказываниях проскальзывает желание расстаться с Петербургом и, переселившись в какой-нибудь тихий уголок, коротать свои дни на покое. В последующие годы это желание усиливается и крепнет. Но не так-то легко было порвать все связи и уехать куда бы то ни было, - хотя бы на мызу Ронгас (небольшой кусочек земли на берегу Финского залива под Выборгом, приобретенный Одоевским в середине 40-х годов), где он первоначально и мечтал провести свою старость. Помимо того что Одоевский нравственным долгом каждого человека считал отдавать свои силы государству (то есть служить), помимо невозможности для него лично жить в глуши вне соприкосновения с общественностью, перед ним неотвязно вставал всегда и всюду преследовавший его, проклятый денежный вопрос: не служить было нельзя еще и потому, что иных источников существования не было. Поэтому приходилось мириться с существующим положением и ждать. И лишь последовавшее в начале 60-х годов назначение Одоевского сперва присутствующим, а потом первоприсутствующим московского департамента Сената {Одоевский был назначен с 15 октября 1861 первоприсутствующим 6-го департамента Сената; с 28 декабря 1862 - присутствующим 8-го департамента и с 25 декабря 1864 - первоприсутствующим 8-го департамента Сената.} разрешило наконец эту проблему, над которой он бился в течение долгих лет.

   Москва во многих отношениях привлекала Одоевского. Здесь он родился, вырос, здесь начал свою служебную и общественную деятельность; с Москвой связывали его не только воспоминания, но и оставшиеся в живых друзья и товарищи юных лет (Погодин, Верстовский, Соболевский, Кошелев). Здесь как нигде в другом месте он мог и служить, и принимать участие в общественной жизни, и работать в области интересовавших его вопросов науки и искусства, будучи в то же время свободным от всех обременительных придворных и светских обязанностей.

   Одоевский возлагал большие надежды на жизнь в Москве: "Вот и кончился 1861 год, - писал он в Дневнике 31 декабря 1861, - кажется с 1862 для меня начнется новая жизнь, менее материальная, и больше мне останется времени для моей внутренней жизни". {Говоря о Дневнике Одоевского, я в большинстве случаев имею в виду не те выдержки из него, которые были опубликованы в "Литературном наследстве" за 1935 год, но рукописный материал, хранящийся в ГПБ имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде и зарегистрированный по описи бумаг Одоевского под переплетами 15 и 16. Огромное количество высказываний Одоевского о музыке не вошло в опубликованную часть и цитируется в настоящей работе впервые. Ссылки на изданную часть оговариваются особо.}

   Но даже и тогда, когда все было решено и назначение его в Москву состоялось, ликвидировать дела и расстаться с Петербургом было непросто, и прошло четыре с половиной месяца со времени приведенной записи, прежде чем переезд состоялся.

   17 мая 1862 года в 8 часов утра Одоевский с женой высадился на Николаевском вокзале в Москве, и с этого момента начался новый - последний - период его жизни.

   Москва приняла его радушно. В тот же день явилась к нему небольшая депутация - Перфильев, Свербеев и Лонгинов - с хлебом-солью: "огромным калачом" и "микроскопической солонкой". Возобновились прежние знакомства. Одним из первых пришел старик Даль, потом Верстовский, Вельтман; семьи Погодиных, Кошелевых, Хомяковых, Далей, Свербеевых образовали круг близких друзей Одоевского. С Соболевским он поселился вместе, заняв верхний этаж большого дома на Смоленском бульваре, где и прожил до самой смерти (Соболевский жил в нижнем этаже).

   Вскоре после приезда Одоевского друзья устроили в его честь обед в трактире в Ново-Троицком переулке. Были: Соболевский, Лонгинов, Погодин, Маслов, Путята; говорили речи, а Лонгинов сымпровизировал целое стихотворение:

  

   Для матушки Москвы наш друг оставил Север.

   С ним возвратилась нам счастливая пора.

   Так закричим: Одоевский for ever!

   Одоевский vivat! Одоевский ура! *

  

   {* Дневник от 24 мая 1862; см.: Литературное наследство. Т. 22-24. М.-Л., 1935. С. 150.}

   Быстро стали завязываться и новые знакомства. На почве общих интересов в области археологии и палеографии Одоевский близко сошелся с известным впоследствии исследователем-историком церковного пения Д.В. Разумовским, с археологом-любителем Я.О. Орлом-Ошмянцевым и с Н.М. Потуловым (известен своими гармонизациями древнерусских церковных песнопений), которого он знал еще в Петербурге. Из музыкантов он вскоре познакомился с Н.Г. Рубинштейном, а через него и с другими членами Русского музыкального общества и консерватории. Из любительниц музыки частой посетительницей его вечеров была О.И. Тимирязева, ученица Н.Г. Рубинштейна, а впоследствии и другая его ученица, Н.А. Муромцева.

   Говоря о посетителях Одоевского, нельзя обойти молчанием вопрос, затронутый уже в литературе - о значении его салона в период 60-х годов. В книге Аронсона и Рейсера "Литературные кружки и салоны" высказана мысль об упадке и отсталости салона Одоевского уже с середины 40-х годов. Характеризуя этот салон с самого начала как литературно-музыкальный, авторы дают оценку ему исключительно с литературной точки зрения; действительно, с середины 40-х годов начался отход Одоевского от литературы, и это не могло не сказаться на составе посетителей его салона. Но не учтено другое, а именно, что с этого же самого времени начался довольно заметный поворот интересов и деятельности Одоевского в сторону музыки. А если рассматривать его салон с этой (музыкальной) точки зрения, то вряд ли можно признать упрек в отсталости справедливым: Глинка, Даргомыжский, Балакирев, Серов, Стасов, братья Рубинштейны, Чайковский - все это были передовые деятели в области русской музыкальной культуры, а о их сношениях с Одоевским и посещении его вечеров имеется немало свидетельств. И в частности, в московском салоне Одоевского 60-х годов собирались все передовые музыкальные силы того времени. Будучи чрезвычайно разносторонним человеком, Одоевский не замыкался исключительно в сфере музыки. В его гостеприимном кабинете встречались люди самых разнообразных профессий и специальностей. Так было раньше, в Петербурге, и в этом отношении Одоевский не изменил себе до конца жизни.

   Но все же в центре его интересов стояла музыка. В Петербурге многочисленные служебные и светские обязанности мешали отдавать ей столько времени, сколько бы хотелось. Это и явилось одним из стимулов переселения в Москву¹. Начатые в Петербурге по материалам Публичной библиотеки изыскания в области древнего церковного пения Одоевский собирался закончить в Москве. По-видимому, у него был уже написан какой-то труд по этому вопросу. В письме к И.П. Сахарову от 19 октября 1860 он сообщает, что окончил книгу под заглавием "Опыт руководства к основным законам мелодии и гармонии для не-музыкантов, приспособленное [sic] преимущественно к чтению рукописей о нашем древнем песнопении"². Несколько позднее, 22 мая 1861, в письме к В.Н. Кашперову Одоевский пишет о том же: "Я приготовил к печати книгу "О древнем русском песнопении", где постарался раскрыть вещь непочатую: наши древние рукописи о музыке, которые доныне оставались иероглифами по очень простой причине: потому что наши музыканты не археологи, а археологи не музыканты". Далее Одоевский излагает вкратце теорию древнерусского песнопения. В его Дневнике этот труд просто называется "Осьмогласие". А в 1865 имеются записи, где говорится, что он предпринял работу под названием "Главные основания древ[него] русск[ого] песнопения" (1865, 1 апреля).

   Сделанные наблюдения были, следовательно, обобщены и систематизированы в письменном виде³.

   В Москве Одоевский продолжал работы в этой области с еще большим жаром. Можно сказать, что эта проблема, наряду с изучением народной песни, доминировала над всеми остальными его интересами. Он рылся в библиотеках Москвы и Троице-Сергиевой лавры, ездил по окрестным монастырям, посещал службы в различных церквах, знакомился со старообрядцами и бывал на их молениях, - все в поисках новых рукописей или бытующих напевов, - через купцов-букинистов разыскивал редкие материалы. Для него "осьмогласие" было живым делом, и он стремился его оживить и для других, путем внедрения в церковно-певческую практику старинных напевов. Назначенный в 1865 в комиссию по введению преподавания церковного пения в народных училищах, Одоевский и здесь проводил ту же свою линию возрождения древнего пения. Взгляды его на этот предмет изложены в записке под названием "Мнение В.Ф. Одоевского по вопросам, возбужденным Министром народного просвещения по делу о церковном пении"⁴. Не без его влияния был введен в только что открывшейся консерватории курс истории церковного пения в России, и ему же принадлежала мысль - не получившая впрочем осуществления - об утверждении при консерватории церковных хоров. В этой своей деятельности Одоевский проявлял себя не только как ученый исследователь, но и как активный пропагандист, для которого музыка, и в частности церковная, была мощным орудием воздействия на человеческую психику.

   Свой основной труд по церковному пению ему не удалось опубликовать, но в отдельных статьях он высказывает немало интересных мыслей и наблюдений по этому вопросу.

   Возобновив занятия осьмогласием с первых же дней пребывания в Москве, Одоевский долгое время не находил в окружающих ни сочувствия, ни понимания: "Никто из всех, с кем я доныне говорил, не понимает дела. Даль лучше всех вник", - записывает он в Дневнике 13 июня 1862. С Далем его связывал не только интерес к русской старине, но и к русскому фольклору. В одно из первых посещений Даль звал Одоевского "на старуху", которая поет старинные песни; записывали Даль - слова, Одоевский - музыку. Одна из песен была опубликована с небольшим комментарием Одоевского в "Русском архиве" за 1863. Одоевский записывал песни и с голоса самого Даля, а также Бессонова (издатель "Калек перехожих"), Молчанова (певец) и многих других. Он собирал все возможные сборники и не упускал случая познакомиться с новым материалом в этой области. Его исследования народной песни были опубликованы в ряде статей при его жизни и после смерти.

   Помимо этого Одоевский не оставлял занятий в области математики и естественных наук, связывая их опять-таки с музыкой. Правда, занятия эти не были систематическими, но их необходимо учесть для полноты музыкальных взглядов Одоевского. Известны рассказы о том, что его кабинет походил на физическую лабораторию, столько там было собрано всевозможных аппаратов и музыкально-акустических инструментов; некоторые из них были сконструированы по заказу Одоевского, как, например, его знаменитое энгармоническое фортепиано⁵. Изобретательством в этой области Одоевский занимался до конца жизни; последний год он работал над "акустическим микроскопом", или "звукособирателем" (записи от 1 и 12 августа 1868). Изобретая сам, Одоевский не переставал пополнять свои знания, примером чего могут служить его посещения публичных лекций по физике профессора Любимова в последний год его жизни (статья Одоевского о них была напечатана в "Современной летописи" за 1868).

   Не менее любопытны его записи в Дневнике о занятиях математикой, посредством которой Одоевский пытался найти обобщенное выражение некоторых музыкальных явлений. Частичное отражение эти математические изыскания нашли в одной из его статей ("Русская и так называемая общая музыка"). "Собственно музыка как наука есть одна из прикладных частей математики" - пишет он в этой статье ⁶.

   Сознательно отказываясь от всякой административной деятельности, Одоевский не замыкался в сфере служебных и научных интересов. Его волновали все события общественной и политической жизни. Он принимал близкое участие в делах Русского музыкального общества, Общества древнерусского искусства, Артистического кружка; он интересовался политической жизнью: "освобождение" крестьян, польское восстание 1863 года, судебная реформа, - которую он как судебный деятель принимал очень близко к сердцу⁷, - все это были вопросы, на которые он нередко откликался в печати. Много статей, предполагавшихся к печати, но незаконченных, сохранилось в его бумагах, и все они (так же как и записи в Дневнике) свидетельствуют о живом и непосредственном восприятии событий текущего момента.

   Его политические взгляды достаточно ясно сформулированы в этих статьях: умеренный либерал, не сочувствующий социалистическому движению, Одоевский радостно приветствовал реформы 60-х годов, видя в них залог будущего коренного переустройства России. Переустройство это может быть достигнуто лишь сверху путем мирных реформ и просвещения. Лишь дружными совместными усилиями, направленными к поддержке воли "мудрого" монарха, можно, по его мнению, преодолеть косность масс и достичь развития национального самосознания России. И в этом движении музыка должна сыграть не последнюю роль. Музыке Одоевский приписывал большую нравственную, воспитательную, организующую силу. "Художественный элемент - важное дело в общественном устройстве, во всех смыслах, даже в нравственном, даже в политическом, ибо все связано в мире. Не забудем, что нигде так явственно не выражается характер народа, как в его музыке. <...> Развить свое народное музыкальное отличие, провести его со всеми его оттенками и условиями в художественное произведение - есть такая же обязанность для народных деятелей, как развить и народное слово". {Одоевский В.Ф. Русская или итальянская опера // Москва. 1867, 29 марта.}

   Русское национальное музыкальное искусство во всех его формах и проявлениях должно найти себе поддержку к дальнейшему развитию и распространению в обществе. Этой тенденцией и была проникнута вся деятельность Одоевского в течение последних семи лет его жизни в Москве.

  

  

   Осенью 1862 года, в один из приемных дней Одоевского, пятницу, к нему явился с визитом Н.Г. Рубинштейн: "Николай Рубинштейн со старинной партитурой Олега - музыка Канибо [Каннобио], Сарти и Пашкевича. Толковали с ним об Осьмогласии" (14 сентября 1862).

   Таким образом, прошло почти четыре месяца со времени переезда Одоевского, прежде чем начали устанавливаться его связи с музыкальным миром Москвы. Это совершенно понятно, если учесть, что Одоевский переехал весной, когда концертный сезон уже кончился, а на летнее время многие, в том числе и Н. Рубинштейн, разъезжались из Москвы.

   Первая встреча Одоевского с Рубинштейном в Москве не была их первым знакомством. Описывая вечер у княжны Львовой (в Петербурге) 17 февраля 1862, Одоевский в числе гостей называет Николая Рубинштейна, не прибавляя, впрочем, никаких комментариев к его имени.

   Как со всяким новым человеком, а тем более с музыкантом, Одоевский вскоре перевел разговор на свою любимую тему, об осьмогласии. Но из всех дальнейших записей, связанных с Рубинштейном, приходится заключить, что в этой области их интересы не сходились, и беседы на эту тему между ними не возобновлялись (хотя курс истории церковного пения был введен в Московской консерватории, вероятно, не без влияния Одоевского). Характерно также и то, что Рубинштейн, зная, по-видимому, интерес Одоевского к старине, явился к нему с партитурой XVIII века.

   Месяца полтора спустя Одоевский в первый раз слышал игру Николая Рубинштейна. Это было 27 октября 1862 года, во втором симфоническом собрании РМО {Программы концертов Московского отделения РМО, напечатанные в отчетах за разные годы, к сожалению, не снабжены датами, но судя по всему Одоевский мог слышать Николая Рубинштейна в первый раз только в этом концерте, так как следующее собрание с участием Рубинштейна как пианиста состоялось уже 1 декабря в присутствии царской фамилии, а в 1-м, 3-м и 4-м собраниях Рубинштейн как пианист не принимал участия.}, где Рубинштейн исполнял концерт Литольфа ор. 102. Скупой на отзывы в своем Дневнике, Одоевский и на этот раз записывает лаконично: "С Погодиными в концерте Русского Музыкального Общества. В первый раз слышали Николая Рубинштейна; он играет не хуже брата". Отзывов об Антоне Рубинштейне в Дневнике Одоевского тоже немного, но даже и по некоторым отрывочным записям можно представить себе общее мнение Одоевского о нем, как о пианисте. Так, например, 24 ноября 1861 он записывает: "...на вечере у Виельгорского, где Рубинштейн был просто велик как никто"; 15 апреля 1861: "Вечер музыкальный у Графа Матвея Виельгорского. Септуор Бетховена и Септоур Гуммеля - Рубинштейн был поразителен". {Ср. также отзыв об А.Г. Рубинштейне от 9 октября 1868 в Дневнике Одоевского.} Таким образом, в словах "не хуже брата" заключалась немалая похвала.

   Правда, несколько позднее, в 1864, в письме к великой княгине Елене Павловне, Одоевский все-таки в отношении пианизма отдает пальму первенства Антону. Но еще позднее, в 1868, говоря об игре Клиндворта и сравнивая ее с игрой братьев Рубинштейнов, он ставит их обоих на одном уровне. Возможно, что какие-то элементы исполнительства Антона Рубинштейна были более по душе Одоевскому, чем игра его брата. Подробно на эту тему Одоевский нигде не высказывается. Но как бы то ни было, несомненно, что и исполнительский талант Николая Рубинштейна он ставил очень высоко.

   В конце 1862 произошло событие, в связи с которым Одоевскому пришлось принять довольно активное участие в делах РМО: в ноябре в Москву приехал государь, и нужно было добиться его посещения концерта РМО. Как учреждение молодое, только становящееся на ноги, оно нуждалось в правительственной поддержке. Поддержки же этой было легче добиваться, заручившись "благосклонностью" их величеств. Но добиться этой "благосклонности" было довольно затруднительно: во-первых, государь не любил музыку, ничего в ней не понимал, и терпеть не мог ходить в концерты {Об этом имеется свидетельство в Дневнике Одоевского от 17 августа 1865 (запись со слов государя).}; во-вторых, глава московского отделения РМО Николай Рубинштейн был в немилости за визит к Герцену. Нужно было не только добиться посещения концерта (о чем, может быть, хлопотали заранее еще в Петербурге), но и обставить прием так, чтобы не вызвать неудовольствия. Никто не мог быть в этом деле полезен более, чем Одоевский, принятый при дворе, до тонкостей знавший придворный этикет, изучивший музыкальные вкусы высоких "покровителей" и лично "знакомый" (если можно было быть знакомым) с государем.

   29 ноября к Одоевскому явилась депутация от РМО с просьбой принимать гостей в концерте. Заручившись их согласием, Одоевский взял прием на себя. Программа должна была быть составлена с таким расчетом, чтобы в ней были и западноевропейские классики, и русские авторы, чтобы играл Рубинштейн, чтобы все вместе было не утомительно и чтобы наконец непременно была "Прециоза" Вебера, которую, как исключение, почему-то любил государь.

   Концерт прошел удачно, и на другой день Одоевский вместе с членами дирекции РМО ездил во дворец благодарить за посещение. "Были очень милостивы, - добавляет он, - и, что всего больше меня порадовало, к Рубинштейну, который был под опалою за визит к Герцену" {Литературное наследство. С. 162.} (2 декабря 1862). Об этом визите Рубинштейна к Герцену, причинившем столько волнений, к сожалению не удалось найти никаких подробностей. {Визит Н.Г. Рубинштейна к Герцену состоялся летом 1862, как можно установить из составленного жандармерией списка подозрительных правительству лиц, подлежащих задержке и обыску при возвращении из-за границы в Россию; этот список, в котором значится и Рубинштейн, был опубликован в "Колоколе", No141, 15 августа 1862 (см.: Лемке М. Очерки освободительного движения 60-х годов. СПб., 1908).} Как бы то ни было, самый факт этот показывает определенную направленность образа мыслей Рубинштейна, известную демократичность его взглядов, не вызвавшую в данном случае сочувствия у Одоевского, который и являлся "примиряющим началом" во всей этой истории.

  

  

   С конца 1862 Одоевский завел у себя по пятницам "музыкальные беседы", целью которых было распространение основ музыкальной грамоты среди небольшого кружка его знакомых. Первое такое собрание состоялось 28 декабря 1862: "После обеда моя 1-я музыкальная беседа: полные семьи Свербеевых, Погодиных и Далей, Кошелева с дочерью, Потулов, рекомендованный Кошелевою этнограф и музыкант. Начали в 9 - кончили в 11-ть". Круг слушателей впоследствии немного изменился; некоторые лица прекратили свои посещения, зато другие прибавились; среди последних были: О.И. Тимирязева, Разумовский (впрочем, ходивший нерегулярно), Орел-Ошмянцев, Потулов и некоторые другие. Кое-кто из молодежи участвовал в хоре РМО (как, например, обе Дали⁸), и таким образом установилась новая связь между этим учреждением и Одоевским.

   Как можно судить по сохранившимся рукописным конспектам Одоевского, он с одной стороны разнообразил и оживлял свои занятия путем показа акустических опытов, но с другой стороны и усложнял их, привнося элементы философии, физики и математики. Так, например, первая беседа была посвящена вопросу о том, что каждое искусство в большей или меньшей степени несет в себе элементы чего-то "недосказываемого" (иррационального): "Нет возможности в ограниченную черту, в ограниченное слово вложить свою беспредельную обширность человеческой мысли, элементы человеческого чувства". {Беседы о музыке. Беседа 1-я. 28 декабря 1862. Архивно-рукописный отдел МГК [ныне - ГЦММК, ф. 73, No 428-432].} Цель каждого искусства в том именно и заключается, чтобы пробудить эти мысли и чувства