Одоевский Владимир Федорович - Дневник. Переписка. Материалы

- прежде всего с "Извещения о согласнейших пометах" Александра Мезенца и с "Ключа знаменного" Тихона Макарьевского. Тут же находятся материалы, связанные с конструированием и практическим применением крюкового типографского шрифта. Эта идея очень занимала Одоевского и его единомышленников в связи с возможностью издания именно певческих азбук.

   Насколько важны были подобные интересы для Одоевского в московский период, свидетельствует публикуемая в настоящем сборнике его переписка с Разумовским и письма к ним обоим разных лиц. Вместе с Разумовским они ездили знакомиться с древними рукописями в Троице-Сергиеву лавру, по поводу чего родилась изложенная в Дневнике любопытнейшая идея о создании в лавре центра изучения древнего певческого мастерства, а также образцового современного церковного пения, для распространения его в качестве примера по всей России. Иначе говоря - о передаче лавре тех задач, которые в ту эпоху возлагались на Придворную капеллу. Может быть, тут Одоевский предугадал будущее: в наши дни пение лаврского хора под управлением архимандрита Матфея (Мормыля) действительно служит примером для всей России.

   Вообще "угадок" у Одоевского в разных областях очень много. Взять хотя бы идею открытия кафедры истории церковного пения в новообразованной Московской консерватории: вряд ли кому-нибудь, кроме Одоевского, в тогдашней России могла прийти в голову подобная идея. Но он не только выдвинул ее, но и воплотил в жизнь, для чего потребовалось и согласие намеченного директора консерватории Н.Г. Рубинштейна (что было нетрудно), и согласие митрополита Филарета (что было труднее: он строго и внимательно относился к любым проектам, совмещающим "духовное" и "светское"), и одобрение петербургской Главной дирекции РМО. Все эти препоны Одоевский преодолел, используя и свой дар убеждения, и старые личные связи. Перспективы начинания ясны: ныне Московская консерватория имеет в своем составе Научный центр русской церковной музыки имени протоиерея Д.В. Разумовского. Вероятно, справедливее было бы объединить в названии центра оба имени - Одоевского и Разумовского.

   Вера в точное знание сочеталась в нем с бурными взлетами фантазии. Его и называли часто фантазером, утопистом, наивным человеком. Невозможно не улыбнуться, например, читая запись о встрече Одоевского с Рихардом Вагнером, когда князь - любя и хорошо зная музыку автора "Тристана" - счел нужным объяснять ему устройство диатонических церковных ладов; запись заключается словами: "Вагнер совершенно понял преимущества осмогласия" (о том, как на самом деле не понял Вагнер Одоевского, см. комментарий к соответствующей дневниковой записи).

   Но поистине удивительны некоторые открытия, совершавшиеся им в полетах воображения. Самое, может быть, известное - энгармоническое фортепиано, о котором идет речь в Дневнике: оно понадобилось князю прежде всего затем, чтобы воспроизводить натуральный акустический строй русской песни и церковного пения. В той же музыкально-теоретической области Одоевский очень рано заговорил о надвигающемся исчерпании хроматики и особых возможностях диатонических ладов, которые он предпочитал называть по-древнерусски "гласами", и иной системы темперации.

   Начав разговор о предвидениях Одоевского, хочется вспомнить о его более ранней, незаконченной и опубликованной фрагментарно повести - скорее утопии - "4338 год". Там есть, например, соображение о том, что обычная переписка заменится "электрическим разговором", то есть, говоря нашим языком, телеграфом, а может быть, и электронной почтой. Есть предположение, что "будет приискана математическая формула для того, чтобы в огромной книге нападать именно на ту страницу, которая нужна, и быстро расчислить, сколько затем страниц можно пропустить без изъяна": все мы знаем, как это теперь делается на компьютере - с помощью команды "поиск" в меню "правка". А вот эпизод из Дневника: 6 августа 1868 года он, собравшись с друзьями в саду Остоженского дворца, испытывает очередной физический прибор, под названием "акустические очки": "...на расстоянии 60 сажень звук струн в 1/2 миллиметра в диаметре был явственно слышен, словно удар колокола или далекой пушки. Как назвать? Телефон или звукособиратель? - далекозвук - не хорошо". Ответ известен: телефон. Случайно так угадывать нельзя: для этого нужен соответствующий дар и настрой ума...

   Занимаясь историей русского церковного пения, ясно видишь, как трудами всего двух-трех одаренных и серьезно мыслящих людей в ту эпоху - в 1860-е годы - закладываются основы большого дела и большой науки, которые будут развиваться много десятилетий, вплоть до наших дней.

   В 1864 году Одоевский подарил стоявший на его рабочем столе бронзовый подсвечник своему соратнику на церковно-певческом поприще Николаю Потулову, а в 1866 году - в год начала чтения лекций о церковном пении в Московской консерватории - оба они отдали этот подсвечник о. Димитрию Разумовскому с наказом передать его лучшему исследователю древнерусского пения следующего поколения. Перед смертью в 1889 году о. Димитрий завещал подсвечник своему преемнику по консерваторской кафедре и директору Синодального училища Степану Смоленскому. Из завещания Смоленского известно, что тот в 1907 году передал подсвечник Одоевского своему духовному наследнику, талантливому исследователю Антонину Преображенскому. Неизвестно, передал ли Преображенский подсвечник своему лучшему ученику Максиму Бражникову или сгинул этот памятный дар в водоворотах революций и войн XX века. Быть может, подсвечника уже и нет на свете, но Максим Викторович Бражников успел выучить целое поколение исследователей и "школа Бражникова" - понятие совершенно актуальное в современной русской музыкальной медиевистике.

   Архив Одоевского в Музее музыкальной культуры имени Глинки в большой своей части состоит из материалов, связанных с главным "музыкальным" делом последних лет жизни князя - усовершенствованием церковного пения. Документы эти нередко отрывочны и разрозненны, среди них - рукописи нотные и литературные, черновики и беловики, законченные тексты и отрывки, фотографии с древнерусских рукописей и копии фрагментов средневековых певческих руководств. Ввиду "закрытости" в течение десятилетий темы отечественного церковного пения авторитетные ученые, прежде всего Г.Б. Бернандт и Б.Б. Грановский, много и тщательно работавшие с московским архивом Одоевского, этих документов почти не касались. Собственно, здесь повторяется ситуация, отмеченная в связи с комментариями А.С. Ляпуновой к Дневнику Одоевского: записи, посвященные РМО, консерватории и проч., прокомментированы подробно; записи другого рода не комментируются вовсе. Но и вне цензурных условий документы по церковному пению представляют значительную трудность для систематизации, ввиду, с одной стороны, многообразия их содержания, а с другой, фрагментарности и разбросанности по огромному архиву. Отнюдь не претендуя на полноту охвата всего рукописного наследия князя в данной области, мы попытались объединить выбранные для публикации документы в несколько групп, каждая из которых характеризует определенное направление в деятельности Одоевского. Большим подспорьем для работы с этими документами может служить третий том серии "Русская духовная музыка в документах и материалах" - "Церковное пение пореформенной России в осмыслении современников", где имеются специальные разделы, посвященные Одоевскому и его соратникам на поле церковного искусства - Д.В. Разумовскому и Н.М. Потулову, и где публикуются с подробными комментариями печатные выступления князя по вопросам церковного пения, а также работы его современников, как разделявших мнения Одоевского, так и оппонировавших ему. В этой книге дан также исторический контекст, в котором разворачивалась деятельность Одоевского в Москве в 1860-е годы. Поэтому здесь мы лишь вкратце наметим некоторые вехи.

   С переездом Одоевского в Москву в 1862 году вокруг него быстро сложился кружок единомысленных деятелей по церковному пению и постепенно возникла заинтересованная в этой деятельности среда. Наилучшую характеристику того "умственного возбуждения" в области церковного пения, которое возникло в древней столице с появлением там Одоевского, мы находим в очерке близкого ему (и неоднократно упоминающегося в Дневнике) историка и фольклориста П.А. Бессонова - очерке, написанном в 1872 году и в некоторых своих фрагментах представляющего воспоминания о недавнем прошедшем.

   "После митрополита Евгения, Сахарова и Ундольского, - пишет Бессонов, - мы должны здесь назвать тех деятелей, которым всего более обязана эта наука [наука о церковном пении] в наши дни: кн. В.Ф. Одоевского, протоиерея Дм. В. Разумовского и Н.М. Потулова. Первый, старший по времени и заслугам, первый же решился оставить путь предшественников, исключительно державшихся библиографии или одного литературного подбора исторических данных, и прежде своих сверстников обратился к живому исследованию самой музыки, скрытой под древними знаками или в свидетельстве уцелевших памятников: близкое знакомство с музыкою западной и тамошнею церковной, обладание средствами вокальными и инструментальными (голосов и орудий), общая высокая образованность, живость воображения и смелость догадки, теплота души впечатлительной и легко воспринимающей, наконец, постоянный интерес к сравнению с основами музыки народно-мирской, - все это дало ему возможность оценить по достоинству типы нашего Пения Церковного, до известной степени воспроизводить их в примерах увлекательного исполнения, намечать особенности и указывать своеобразные отличия. Какого-нибудь цельного произведения науки или музыки из этой области он нам не оставил и не мог создать как предводитель-энциклопедист, но он составил целую библиотеку, или музей классических памятников сего рода, целую массу разбросанных при этом заметок и целый круг живых деятелей, им одушевлявшихся, от него поучавшихся.

   В связи с ним, но с первых же шагов путем строгой специальной науки шел Дм. В. Разумовский и успел даже отпечатать вполне труд свой (сперва в Чтениях Общества любителей духовного просвещения, потом особою книгой "Церковное пение в России", 1867-1869); расшифровал исторический ряд музыкальных знаков начиная с самых древнейших, в оттиснутых образцах сопоставил их и сличил с нотою "церковной" и общеупотребительной, фактически осветил ими смысл памятников и всех свидетельских показаний; развернул их перед нами как одну книгу, чтобы читать по ней, и понимать, и петь, и воспроизводить вслух за всю историческую нашу древность, как будто мы еще теперь живем в ней, как будто никогда она не смолкала. Только разве современники, быть может из уважения к личным отношениям, в состоянии молчать об этом труде, зато при нем никогда уже, скажем наверное, не смолкнет самобытное пение в Русской Церкви.

   А чтоб оно на практике тотчас же воспользовалось уроками старины своей, на это положил всю силу своего практического музыкального таланта Н.М. Потулов: как практик по преимуществу, следуя направлению обратному сравнительно с Разумовским, он сошелся с последним в точках приложения основных начал к современной действительности. Сроднившись со всею вокальною сферою блестящей музыки западной и сам некогда действуя в ней исполнителем, он весь этот блеск, и гром, и раннее увлечение принес в жертву тому строгому и серьезному типу, который встретил на пути любопытствующего знакомства в нотных церковных книгах, доселе действующих на практике, по синодским изданиям. Когда же за ними трудом ученых вскрылся выше и глубже целый мир пения основного и древнейшего, к которому примыкают они как звено последнее, Потулов уже не безотчетно предался им, напротив, поверяя и дополняя их первичными образцами, с другой стороны уловил тайну применения их к теперешнему употреблению, более широкому согласно с развившимися требованиями нынешнего искусства, хотя бы самого взыскательного, хотя бы перед судом общеевропейской музыки.

   Всем памятен тот год, когда в приходской церкви протоиерея Разумовского с благословения митрополита Филарета и - прибавим - с одобрения присутствовавшего кн. Одоевского хором синодальных московских певчих, при разучении и управлении Потулова, исполнены были песнопения в целом ряде последовательных церковных служб, пред многочисленными, удивленными и умиленными слушателями. То были песнопения собственно те же, какие читаем мы в издании Синода, но в их исполнении мы с отрадным изумлением встречали уже сочетавшийся дух отдаленной древности с условиями текущей нашей минуты. Образцы эти оценил строгий ум и высокий дар почившего московского иерарха в его домовой церкви; православное чувство встречало их неподдельными слезами самого простонародья при повторении в Успенском соборе. С тех пор мы еще, слава Богу, не лишены права хоть по временам, хоть Великим Постом, горячо молиться их душою, словами и звуками; с тех пор в Москве, больше и больше расширяясь по кругам певческим, навсегда остались известны и чтимы так называемые "переложения потуловские", или, правильнее, подлинные образцы нашего храмового пения в условной их гармонизации, какая только законна и возможна по своеобразным особенностям нашей старины. Можно сказать: Филарет благословил, Одоевский напутствовал, Разумовский ввел нас в науку, Потулов продолжает руководить на пути исполнительского искусства. <...>

   Наконец, благодаря содействию Московского Общества древнерусского искусства мы ожидаем с нетерпением получить скоро в печати и заключительные плоды этого рода деятельности в простейшей, но вполне современной уже грамоте нотной, в первоначальном, но столь нужном для нас практическом руководстве, в доступных примерах, равно ручающихся и за подлинность, и за достоинство в нынешнем исполнении. С тем вместе падут, конечно, те фальшивые произведения, основанные на музыке западной, частнее - немецкой и итальянской, которых начало некогда занесено к нам через посредство Польши и которых прискорбные, хотя и сладкие испорченному уху последствия приходится вкушать нам доселе в кочевых певческих хорах русских, особенно московских, к глубокому огорчению всех истинно православных и образованных людей" {Бессонов П.А. Знаменательные года и знаменитейшие представители последних двух веков в истории церковного русского пения // Православное обозрение. 1872. No 1. Цит. по отдельному оттиску. С. 2-4.}.

   Последняя надежда не оправдалась: ни ученые изыскания, ни переложения Потулова, ни проекты Общества древнерусского искусства не стали панацеей от бед церковного пения, и "прискорбные плоды" "фальшивого" направления еще долго давали о себе знать. Однако значение новых деятелей Бессоновым охарактеризовано хоть и с горячим увлечением (в заключении очерка автор даже уподобляет своих современников известным историческим лицам прошлого: Одоевского - изобретателю киноварных помет Ивану Шайдурову, Разумовского - автору "Известия о степеннейших пометах" старцу Александру Мезенцу, а Потулова - автору "Ключа знаменного" Тихону Макарьевскому), но в общем совершенно точно.

   Одна из основных тем очерка Бессонова - 100-летие выхода в свет четырех певческих книг на квадратной ноте синодального издания (1772). Именно эта дата для историка является ключевой в истории русского церковного пения, и вообще - русской культуры, и, говоря о значении этого события, он приводит именно те слова Одоевского из его статьи "О пении в приходских церквах", без которых потом не обходился, кажется, ни один серьезный труд на данную тему: "Таким образом, мы имеем то, чем не может похвалиться ни один из европейских народов: священное песнопение в том самом виде, в каком употребляли его наши предки по крайней мере за 700 лет".

   Конечно, как Бессонов, так и в еще большей степени Одоевский и Разумовский понимали, что упомянутые нотные книги зафиксировали, притом не всегда точно, лишь часть того богатства, какое представляло собой певческое наследие Древней Руси. Изучение крюковой азбуки, разыскание и расшифровка знаменных рукописей (в том числе многоголосных), поиск возможностей публикации таких источников - постоянные темы их ученых занятий. Но в области практической они упорно выдвигали на первый план певчие книги 1772 года - как самый доступный и готовый к использованию источник. Для надолго пережившего своих соратников Разумовского эти книги остались главной темой исследований до конца дней: им в основном посвящена последняя книга о. Димитрия, вышедшая в 1886 году - "Богослужебное пение Православной Греко-российской церкви", и последним делом, которым он занимался, стало исправление синодальных нотных книг для очередного их переиздания. Не завершив этот труд, он передал его "с рук на руки" своему преемнику на посту профессора истории церковного пения в Московской консерватории - С.В. Смоленскому (см. подробнее в "Воспоминаниях" последнего, опубликованных в IV томе серии "Русская духовная музыка...").

  

  - Новое издание певческих книг

   Ниже публикуются документы, связанные с попыткой Одоевского привести в порядок те самые певческие книги на квадратной ноте, которые он и его единомышленники принимали за нерушимую основу истинно русского церковного пения. Поскольку эти книги переиздавались Св. Синодом, то и по вопросу об улучшенном издании их Одоевский адресуется к обер-прокурорам Синода - сначала к Алексею Петровичу Ахматову, потом к графу Дмитрию Андреевичу Толстому. К первому публикующемуся в этом разделе письму к Ахматову было приложено три "записки" князя: собственно о певческих книгах, об улучшении певческой азбуки, которая печаталась при одной из этих книг - так называемом Сокращенном (Учебном) Обиходе, и о регентском образовании. Последняя из трех "записок" связана с возникшей у Одоевского идеей определить Н.М. Потулова как опытного практика на должность прокурора Московской Синодальной конторы - для присмотра за деятельностью Синодального хора, находившегося в ведении конторы.

   Действительно, в 1860-е годы знаменитый в далеком прошлом (и потом в недалеком будущем) хор переживал не лучшие свои времена. Как пишет историк Синодального училища и хора о. Василий Металлов, "во главе... хора стояли скромные неизвестные руководители, люди дела и навыка, недостаточно высоко музыкально образованные, большей частью старые певцы того же хора, не без рутины и устаревших приемов ведшие свое дело, не имевшие и возможности расширить свой музыкально-певческий кругозор в то малодоступное музыкальному просвещению время..." {"Русская духовная музыка...". Т. II. Кн. 1. С. 110.}. Однако проект Одоевского запоздал, да и вряд ли был осуществим. Прокурором Синодальной конторы был назначен А.Н. Потемкин, а регентом - В.И. Зверев (который при личном знакомстве понравился Одоевскому - см. записи в Дневнике в январе 1869 года); настоящее же обновление хора и училища началось позже, в конце 1880-х годов, когда регентом стал B.C. Орлов, а директором С.В. Смоленский. Примечательна однако мысль Одоевского о том, что именно Синодальное училище, в противовес Придворной капелле, должно стать "рассадником настоящих регентов", - именно она и руководила деятельностью Орлова и Смоленского.

   Что касается проекта усовершенствования азбуки при Сокращенном Обиходе, то здесь ничего не было сделано, хотя вопрос этот вставал много раз в последующие десятилетия и снова обсуждался даже в начале XX века.

  

  

   31 января 1865

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   Конфиденциально

   Имею честь препроводить при сем на усмотрение Вашего Превосходительства три записки, относящиеся, по моему глубокому убеждению, до важнейшего в настоящую минуту вопроса в деле православных церквей как в России, так в особенности в Западных Губерниях.

   Воспользуйтесь такими людьми, как Ломакин, Потулов и Разумовский - осмелюсь прибавить и себя, - пока мы живы, счастливое соединение редких обстоятельств, особенная охота, специальные знания и проч. дали нам возможность изучить в глубь дело трудное, неблистательное, которого недостатки чувствуются всеми; а между тем, технические средства устранить эти недостатки недоступны 99-ти музыкантам на сто; умрем мы - и дело заглохнет к величайшему вреду Православия. Осмелюсь прибавить и то обстоятельство, что мы готовы работать безмездно, по глубокому убеждению в важности дела, - нужно нам лишь небольшое чисто административное содействие.

   Примите, Ваше Превосходительство, уверения в чувствах моего отличного почтения и совершенной преданности.

   P.S. Беру смелость просить об уведомлении: какая участь ожидает представленную мною Литургию, положенную в точности по Синодскому нотному обиходу {Чего нельзя сказать о самой большой части существующих у нас так называемых переложений.}, на 4 голоса г. Потуловым? Неужли может быть какое-либо затруднение в пропуске нескольких страниц нот, зарученных именем людей, весьма серьезно смотрящих на это дело и, смею сказать по правде, экспертов. В Россию входят сотни Латинских мисс, а на Православную обедню, где как святыня сохранена каждая нота напевов церковных в их первобытной чистоте, плод многолетних, благочестивых изучений, будет положен запрет? Это невозможно!

  

   (ГЦММК, ф. 73, No 345, л. 1. Писцовая копия в составе переплетенной самим Одоевским тетради с надписью на обложке: "Разные заметки относительно нашего Церковного пения в его настоящем состоянии по приходам. 1865. КВОд".)

  

   Переписку Одоевского по вопросу об издании переложений Потулова см. в следующем разделе.

  

  - О новых тиснениях служебных нотных книг Синодского издания:

   Сии четыре нотные книги суть и святыня и неоценимое народное сокровище, каким не может похвалиться ни одна страна в Европе, ибо, по всем историческим данным, в сих книгах сохранились те же самые напевы, какие употреблялись в наших церквах за 700 лет.

   Понятна важность сохранить сии напевы во всей их чистоте.

   В сих изданиях есть опечатки, их пока немного, но эти опечатки здесь важнее, нежели в речи, ибо музыкальное дело такого свойства, что неверная поправка одной ноты ведет к другой неверной же поправке следующих за нею и так далее.

   При новых тиснениях корректуру дают ныне править певчим! - но ни певчие, ни их регенты не имеют ни малейшего понятия о древнем песнопении, их этому нигде не учат и нет даже книги, из которой бы они могли почерпнуть сведения, нужные для определения самой по-видимому простой вещи: есть ли действительно ошибка в музыкальном тексте Обихода или Ирмология и проч.?

   Здесь нельзя не вспомнить слов Александра Мезенца (одного из ученейших дидаскалов, проверявших напевы по повелению царя Алексея Михайловича): "непщевание... от неискусства сиречь от ненаучения и крайняго невежества бывает... вем по истине еже без науки... исправити никак невозможно". Наши невежественные регенты и певчие этих слов и не слыхивали - и они ж исправляют наше древнее песнопение, эту драгоценную святыню - по своему произволу, по своей фантазии, не помышляя о том, что часто для исправления одной ноты в Обиходе или Октоихе и проч. необходимо сверить до десятка древних рукописей, и певчим и их регенту неизвестных и недоступных.

   Почему - при новых тиснениях церковных нотных книг не пригласить к участию в сем деле людей, специально им занимающихся, каковы например глубоко благочестивый и умнейший священник Димитрий Васильевич Разумовский (в Москве, у Егория на Всполье), Ст[атский] Сов[етник] Николай Михайлович Потулов и другие. Ни один православный ученый не откажется от безмездного труда по делу столь великой важности. Из таких лиц мог бы быть составлен особый Комитет, которому могло бы быть предоставлено право приглашать по своему усмотрению лиц, достаточно сведущих, для участия в сей трудной и чисто ученой корректуре и который бы собирался по мере надобности, по благословению Святейшего Синода.

   Осмелюсь прибавить, что, может быть, следовало бы воспользоваться существованием вышепоименованных лиц, доброхотных делателей на сем поприще, трудном, далеко не блистательном и требующем сведений, редко соединяющихся в одном и том же лице: и археологических и музыкальных. Их участие в корректуре приучило бы к сему делу на практике способнейших из регентов или из певчих и приготовило бы для будущего хотя сколько-нибудь нотных корректоров, каковых ныне не имеется вовсе.

  

   У нас нет школы для образования ни регентов, ни певчих. Правда, некоторые регенты уверяют, что они умеют петь. Но как происходит сие странное учение? Приготовляя людей к пению в Православной церкви, где никакой инструмент не допускается, регент прибегает к скрипке, на ней он наигрывает ученикам в уши нужный к празднику какой-либо изукрашенный напев, и когда ученики немножко переняли его как попугаи, - то дело тем и оканчивается. Ни о правильном гласоступании, ни об различии между гласами сообразно степенному осьмогласию, ни об различии интервалов, ни о средствах поверять свой собственный голос - ученикам ничего не сообщается. Некоторые из них получают темное понятие о ноте и притом о ноте итальянской, - но об ноте церковной, наиболее им нужной, редкий из них и слыхивал.

   Последствия понятны. Собираясь на клирос, не зная интервалов, едва зная ноты, привыкшие не к собственному управлению голосом, а к наигрыванию на скрипке, певчие совершенно теряются в разных хроматических хитросплетениях так называемых переложений и попадают в полный разлад, усиливающийся по мере вычурности музыки. С каждым годом этот невежественный разлад усиливается.

   В настоящее время певчие сами чувствуют всю скудость своих познаний, происходящую от нелепого обучения, и толпами наполняют залу бесплатного класса первоначального пения Русского Музыкального Общества. Этот класс приносит певчим несомненную пользу; здесь они по крайней мере знакомятся с интервалами без инструмента (ибо всякий инструмент кроме камертона в сем классе запрещен).

   Но им нужно еще познание нашего древнецерковного песнопения; для сего предмета нет учителей и в Музыкальном Обществе. Во всем Петербурге научить этому предмету может один Ломакин; во всей Москве один Потулов. Все другие регенты, без исключения, о сем деле понятия не имеют.

   Обращаясь к Москве, где способы музыкального образования скуднее петербургских и где модное церковное пение производит наиболее соблазна, я позволю себе заметить одно: если бы в Москве по сей части, например, при Московской Синодальной конторе, под ведением коей находятся Синодальные певчие, был человек столь сведущий в этом деле, как Стат[ский] Советник Потулов, то образование певчих значительно бы улучшилось; он не допустил бы их петь ту вычурную разладицу, которую они теперь по церквам поют, и, сверх того, в среде Синодальных певчих образовался бы рассадник настоящих регентов, а не таких невежественных, как теперь, и эти регенты нашли бы себе хлеб в целой России, ибо потребность слышать в церквах исконное наше древнее пение во всей чистоте и правильности ощущается ныне повсюдно. Выученные г-ном Потуловым небольшие хоры уже возбудили всеобщее сочувствие в Москве.

   К сему должно присовокупить следующее в высшей степени важное соображение.

   Обращено внимание на благолепие Православных церквей в Западных губерниях. Но эта мера достигнет ли своей цели, если на клиросах будет столь же безобразное пение, как почти везде в наших приходских церквах? какое торжество для Польских костелов, где неискусство поющих прикрыто органом!

   Если в руководство клиросу наших церквей в Западных губерниях будут даны существующие у нас переложения, то надобно будет послать туда и отличных певчих, на что бы потребовались огромные суммы; обыкновенные же певчие сих переложений решительно без явного соблазна петь не могут.

   Для обыкновенных певчих нужно самое простое пение, в точности по Обиходу, положенное на 3 голоса так, что можно было бы петь по нужде и в два, - и не требующее никакого особого искусства. Такая работа сделана для всех наших богослужений г-ном Ломакиным, и приготовлены у него люди, кои основательно могли бы учить причетников и мирян пению в Западных губерниях. Необходимо сим воспользоваться.

   В настоящем положении дел некоторое отсутствие внешнего великолепия в наших церквах не представляет той важности, какую может иметь отсутствие благочестивого, сладкогласного пения в Западных губерниях.

  

  

   Азбука первоначального обучения пению, печатаемая в начале Сокращенного Обихода, по всем доныне собранным историческим данным была составлена в то время, когда впервые западный элемент, посредством польских выходцев (каковым был между прочим Mikolai Dilezky [Николай Дилецкий]), вторгнулся в наше древнее песнопение. В ней звуки обозначены и названы не пометными буквами (Шайдуровскими), но Ут, Ре, Ми и так далее.

   В этом не было бы еще большой беды, ибо эти названия удобнее для пения, нежели Шайдуровские: гн, н, . (точка) и проч., но, к сожалению, сочинитель Азбуки ввел в нее тогда существовавшую на Западе самую сбивчивую систему обозначения звуков, носившую название "mutatis" - по-французски "muance". Чтобы объяснить, в чем состояла эта система, надлежало бы войти в такие технические подробности, кои бы здесь заняли слишком много места, ибо в настоящую минуту на сто музыкантов едва ли найдется хоть один, который был бы в состоянии объяснить эту систему, а сведения об оной можно найти лишь в малодоступных книгах по части музыкальной археологии. Достаточно сказать, что по этой системе на семь основных звуков приходилось всего шесть названий, так что для означения, например, седьмого переносились названия от других звуков по правилам весьма сложным. Отсюда ныне сделавшиеся уже непонятными почти для всех выражения: цефаут, аларе и проч.

   По сей причине Азбука при Сокращенном Обиходе ни к чему не служит; нет учителя, который сознательно мог бы учить по ней, ибо, повторяю - mutatio, или сольмизация есть предмет, доступный лишь музыкальным археологам. Мудрено ли, что обучающиеся музыке в семинариях ученики не приобретают вовсе тех певческих познаний, кои необходимы всякому церковнослужителю, и поют лишь по наслышке, а потому невольно следуют в пении произволу, а не точному содержанию церковно-нотных книг.

   Существует возможность, не вводя ничего излишнего в эту Азбуку, даже сохранив ее характер и самый язык, составить ее так, чтобы она была действительным руководством для учеников и самых учителей нашего церковного пения.

   Я бы взял на себя этот труд и предоставил бы его безмездно в распоряжение Синода, если бы мог быть уверен, что этот труд будет принят и следственно не напрасен. Само собою разумеется, что я наперед соглашаюсь на всякое рассмотрение или критику оного сведущими людьми по распоряжению Синодского управления.

  

   (ГЦММК, ф. 73, No 345, л. 2-7. Писцовая копия с правкой Одоевского (черновики авторские и писцовые - No 346, л. 1-11)).

  

   Ответ на свое послание Одоевский получил от нового обер-прокурора Св. Синода Д.А. Толстого только 1 сентября 1865. В ответе указывалось, что в июле того же года две "записки" (о переиздании книг и об азбуке) были переданы митрополиту Московскому. Что касается азбуки, то Одоевский приглашался составить таковую и представить "на усмотрение" Св. Синода (ф. 73, No 274).

   Вопросу об обучении певчих с помощью принятого в то время приема - игры регента на скрипке посвящено большое письмо Одоевского от 12 марта 1860, обращенное к тогдашнему директору Придворной капеллы А.Ф. Львову (Бернандт, 513). Повторяется эта мысль и в других работах князя.

   Что касается приемов обучения в "бесплатном классе простого хорового пения" РМО, открывшемся в Москве осенью 1864, то им посвящена специальная статья Одоевского "Бесплатный класс..." (Бернандт, 291-301). Следует напомнить, что класс церковного пения появился в Московской консерватории с момента ее открытия, и прежде всего благодаря Одоевскому и Разумовскому, а судя по Дневнику Одоевского, при консерватории планировалось создать и церковный хор из учащихся, на что уже было испрошено согласие митрополита. Можно заметить также, что и в уставе петербургской Бесплатной музыкальной школы под руководством М.А. Балакирева и Г.А. Ломакина, учрежденной в 1862, "отдельной строкой" было прописано обучение церковному пению: "...доставление недостаточным людям дарового музыкального образования для облагорожения их стремлений и для составления из них приличных церковных хоров, столь необходимых нашим приходским церквам..." (Зайцева Т.А. Говорят архивы // Балакиреву посвящается. СПб., 1998. С. 97).

  

   [1865, после 17 сентября]

  

   В записке Князя В.Ф. Одоевского изложено мнение главным образом о двух предметах: 1) о необходимости исправить нотные богослужебные книги последнего издания и 2) о необходимости составить для сего комитет, который бы последние издания нотных книг, для новых тиснений их, поверил с первым изданием, а в некоторых, особенно важных случаях сличил с нотными рукописями более старыми, чем первое издание нотных книг.

   Исправление последнего издания нотных богослужебных книг действительно необходимо, потому что в них находятся явные опечатки, в чем нетрудно удостовериться простым сличением последнего издания с первым изданием нотных книг.

   Исправление сие может совершиться первоначально поверкою последнего издания нотных книг с первым изданием их. В исполнении сего труда, легкого и не требующего никаких специальных познаний в музыке, может быть оказано справедливое доверие каждому умеющему читать линейные церковные ноты.

   Но первое издание нотных богослужебных книг не чуждо погрешностей и некоторых отступлений от рукописей, восходящих ко второй половине XVII века. Первопечатные нотные книги не дают научного понятия: 1) о характере церковного гласа: ибо какое понятие можно составить, например, о 2-м гласе знаменного роспева, когда он в печатном Ирмологе написан в области sol - mi, а в Октоихе в области do - la? 2) о роспевах: ибо какое понятие можно составить о сих роспевах, когда они, например, в Сокращенном (Учебном) Обиходе совершенно не указаны, а нередко и изложены смешанно? На первой странице Сокращенного (Учебного) Обихода слова предначинательного вечернего псалма "Благослови, душе моя, Господа, благословен еси Господи" имеют над собою мелодию киевского роспева, а следующие за ними остальные слова того же псалма - мелодию греческого роспева; 3) о самой мелодии песнопений, как, например, в Праздниках нотного пения стихира на вечерни в день Успения "Богоначальным мановением" имеет надписание "глас 1-й", а между тем, согласно древнему преданию, содержит в себе мелодии всех гласов знаменного роспева, размещенные в сродномузыкальном порядке. Посему сличение первого издания нотных книг с рукописями времен всероссийских патриархов надобно признать всегда благовременным и для церковного пения неоспоримо важным.

   Одни из нотных рукописей, восходящие ко второй половине XVII века, имеют ноты линейные, а другие - безлинейные.

   Линейные нотные рукописи, относящиеся ко второй половине XVII века, могут служить самым верным и единственным руководством для поверки мелодий, помещенных в нотных книгах под названием роспева греческого, киевского, болгарского и проч. Вместе с сим те же рукописи служат источником (хотя не единственным) для поверки мелодий знаменного роспева. Рукописи сии доступны всякому и находятся во всех известных библиотеках в Москве и Санкт-Петербурге. Чтение рукописных линейных нот не затруднительно: они имеют такой же шрифт или почерк, какой видится и в печатных нотных книгах первого и последующего изданий. Посему сличение первого издания нотных книг богослужебного пения с сими рукописями также может быть при надлежащем внимании исполнено всяким, умеющим читать линейные церковные ноты.

   Из безлинейных нотных рукописей при исправлении нотных книг 1-го издания оказываются необходимыми только такие рукописи, которые содержат в себе мелодию знаменного роспева. (Замечательно, что подобные рукописи, кроме мелодий знаменного роспева, вовсе почти не содержат других роспевов, изложенных в печатных нотных книгах.) Таких рукописей, восходящих ко 2-й половине XVII века, находится весьма много во всех библиотеках в Москве и Санкт-Петербурге. Чтение безлинейных нот знаменного роспева не затруднительно и не составляет частной тайны, а есть достояние весьма многих наших современников. Пособием для чтения безлинейных нот знаменного роспева служат, во-первых, такие рукописи, где над одною строкою текста находятся и безлинейные ноты и соответствующие им линейные. Таков, например, Стихирарь в Библиотеке Свято-Троицкой-Сергиевой Лавры; во-вторых, руководства, составленные по благословению и под наблюдением митрополитов (такова, например, Грамматика монаха Александра Мезенца) или, по крайней мере, писанные при жизни патриархов и лицами близкими к ним; таков, например, Ключ монаха Тихона Макарьевского - в сем Ключе все безлинейные ноты знаменного роспева объяснены нотами линейными; в-третьих, исполнение знаменного роспева по безлинейным нотам его, доселе еще употребляемое во всех почти храмах, где богослужебное пение совершается по книгам, печатанным во времена Всероссийских Патриархов.

   На основании сего, при поверке 1-го издания нотных книг с безлинейными рукописями знаменного роспева, также не несправедливо будет оказать доверие всякому знающему церковные линейные ноты и вместе безлинейные ноты знаменного роспева. Но так как частный труд, при всей добросовестности его, не может первоначально пользоваться всеобщим, полным доверием и притом легко может встретиться с препятствиями, по причине разнообразия безлинейных и линейных рукописей, то для блага Православной церкви естественно желать, вместе с Князем В.Ф. Одоевским, чтобы исправление первого издания нотных книг по рукописям, восходящим ко 2-й половине XVII века, поручено было целому собранию. Таково, например, и по цели и по составу своему Московское Общество Древнерусского Искусства: оно преимущественно занимается иконописью и церковным пением; оно в Публичном Московском Музее имеет немало нотных старых рукописей; оно, наконец, состоит из лиц духовного звания и светских, знающих церковное пение теоретически и практически. Если бы Общество Древнерусского Искусства приняло на себя труд исправления нотных книг богослужебного пения, то можно вполне надеяться, что труд сей не останется трудом тщетным, и Православная церковь будет иметь все последующие издания нотных книг верными их досточестной древности и посему, конечно, славную страницу в истории своей.

   Член Комитета, Московской Георгиевской на Всполье близ Кудрина церкви

   (ГЦММК, ф. 73, No 346, л. 12-13. Автограф.)

  

   Митрополит Московский, получив из Св. Синода записки Одоевского, запросил отзывы на первую записку у известных знатоков певческого дела - протоиерея И.М. Богословского-Платонова и Д.В. Разумовского. Как видно из публикуемого текста, о. Димитрий подошел к задаче исправления книг с более умеренных и рациональных позиций, нежели Одоевский. Примерно то же можно сказать и о сохранившемся в архиве Разумовского отзыве Богословского-Платонова: он выразил сомнения, будто синодальные издания сохраняют в точности древний текст, а также в возможности сверить все тексты синодальных изданий с некими древними крюковыми рукописями, заодно опровергнув заявление Одоевского, будто все предыдущие справщики были круглыми невеждами. В дальнейшем, уже после кончины Одоевского, вопрос об исправлении книг многократно обсуждался на заседаниях Общества древнерусского искусства (до его роспуска в середине 1870-х).

  

   Издание переложений Николая Михайловича Потулова - еще одна "сквозная" тема в деятельности Одоевского 1860-х годов. Переписка по ней ведется как с обер-прокурором Св. Синода, так и с директором Придворной капеллы, которому в то время принадлежало исключительное цензорское право в отношении духовной музыки. Сразу скажем, что все усилия не увенчались успехом, и труды Потулова были изданы позже, уже после кончины князя.

   Переложения Потулова, пензенского помещика и любителя церковного пения, начавшего во второй половине 1850-х с исполнения своих гармонизаций в собственном сельском храме и собственным хором певчих (доставшимся ему от дяди - крупного помещика Григория Александровича Потулова), приобрели известность с переселением Николая Михайловича в Москву и появлением в древней столице князя Одоевского. Как пишет в очерке о Потулове Разумовский, тут-то и "явилась мысль исполнять переложения г-на Потулова в храме, при богослужении. Для осуществления ее испрошено было архипастырское разрешение высокопреосвященнейшего митрополита Московского, приглашен хор синодальных певчих - и из всех трудов г-на Потулова избрано было переложение литургии св. Иоанна Златоустого древнего киевского напева" ("Русская духовная музыка...". Т. III. С. 129).

   Первое такое исполнение состоялось 19 января 1864 в церкви св. Георгия на Всполье, где служил о. Разумовский; затем переложения исполнялись в домовой церкви митрополита Филарета и даже в Успенском соборе Кремля (дальнейшие исполнения легко прослеживаются по Дневнику Одоевского). О сильном впечатлении, произведенном этим пением на москвичей, выразительно пишет Бессонов в цитированном выше фрагменте его очерка. Однако будущее показало, что работы Потулова - несмотря на превосходные намерения автора, его бескорыстие и преданность делу, на его несомненные познания в области церковного пения - оказались малохудожественными и не способными вытеснить пусть "фальшивый", но привычный молящимся стиль пения. Собственно, сам Потулов и не претендовал на высокую художественность: "Я осмелился взяться за труд не с тем, чтобы преобразовать пение наше, - этот удел может достаться только какому-нибудь вдохновенному гению, - но с тем, чтобы вызвать хотя суждения об этом важном и многолюбимом мною предмете..." (Там же. С. 29).

   Возникает вопрос: почему Одоевский, с его огромным музыкальным опытом и вкусом, так настойчиво пропагандировал эти сухие и однообразные гармонизации? Во-первых, вероятно, при исполнении за службой для соответствующим образом настроенных любителей русской старины потуловские переложения представляли выгодный контраст с тем, что обычно звучало в ту эпоху в московских храмах. Во-вторых, они являлись для Одоевского тем материалом, который можно было реально противопоставить агрессии Придворной капеллы, ее "крепостническим замашкам", столь ненавидимым Владимиром Федоровичем в любой сфере жизни. А о том, каковы были претензии Капеллы, свидетельствует публикуемое письмо ее директора, из которого следует, что на клиросах всех храмов России может звучать лишь то, что издано Капеллой, и никакие "самоучки" не могут ничего перелагать, сочинять или обучать кого-либо церковному пению. В этом контексте понятна и позиция митрополита Филарета, вообще настроенного против петербургской бюрократии: давая позволение на исполнение неизданных переложений Потулова, он отстаивал право Москвы на уважение к старым церковным традициям.

  

   [24