Одоевский Владимир Федорович - Дневник. Переписка. Материалы

justify">   Посылаю Вам при сем, многоуважаемый Князь Владимир Федорович: 1, список изданий Певческой Капеллы, из которого Вы увидите, как дорого они продаются, 2, руководство к обучению пению в народных школах, составленное по приглашению Министерства Народного Просвещения известным Ломакиным, и 3, руководство при обучении детей пению Вильбоа. По этим двум учебникам я весьма желал бы знать Ваше мнение и был бы особенно признателен, если бы Вы сообщили мне оное в виде статьи для Северной почты, ибо эта статья возбудила бы полезную полемику, а Ваше имя, которое всеми уважаемо, дало бы силу правильному воззрению. Принца Ольденбургского ожидают к 10 января, и тогда известная Комиссия начнет свои труды.

   Искренне желаю Вам и добрейшей Княгине на новый год всего лучшего.

   Преданный

  

   (ГЦММК, ф. 73, No 351, л. 20-20 об.)

  

   Имеется в виду "Руководство к обучению пению в народных школах" Г.Я. Ломакина (СПб., 1865) и "Краткое руководство при обучению детей пению" К.П. Вильбоа (Петербург, изд. Стеллов-ский, б.г.). Об этих пособиях не имеется отзывов Одоевского; дороговизна же изданий Капеллы упоминается во многих его работах.

  

  

   Конфиденциально

   31 декабря 1865

  

   Задали Вы мне задачу, многоуважаемый Александр Васильевич! и пришлась она в самую горячую пору реформы судопроизводства, да еще в эпоху переходную, где новость дела, гласность и публичность, трудно совместимые с оставшимся еще письменным производством, требуют от Первоприсутствующего беспрерывно усиленного внимания и утроили его работу.

   Но между тем введение в народные школы церковного пения есть дело такого порядка и так близко моему сердцу, что не пожалею на него никаких трудов, хоть бы и живот свой в него положить. Много лет я его изучал и много над ним работал, но при существовавшем индифферентизме и, сказать прямо, при непонимании всей важности этого дела, я оставлял мои работы в картоне и лишь изредка откликался на разные возникавшие в публике вопросы печатными статьями. Следственно: здесь дело для меня сподручное.

   Страшит меня лишь поездка в Петербург теперь; не говорю о том, что она отвлечет меня от настоятельных Сенатских занятий, ко вреду их, - главное дело в том, что мой приезд в Петербург теперь будет для Комиссии бесполезен. Как я изъяснил в моем официальном к Вам отношении от 30 декабря, прежде всего надобно составить материал для суждений Комиссии. Иначе произойдет следующее: посадили Вы меня вместе с Бахметевым, который меня терпеть не может, ибо мои исторические исследования считает посягательством на Церковный Обиход, замежеванный им в свою крепостную собственность. Мы в Комиссии с ним непременно перегрыземся, и наши бранные слова будут: целые и полуинтервалы, дрейкланг, септаккорд, гласы, Tonarten, контрапункт церковный и контрапункт театральный и другая подобная тарабарщина музыкальной терминологии; вообразите себе, как приятно и интересно будет для Комиссии разнимать нас. К чему это поведет, кроме потери времени, скуки и охлаждения к делу?

   Моя затаенная мысль следующая: пусть Комиссия как верховное судилище, не предрешая ничего по существу, сочтет меня, на первое время, в откомандировке в Москве, с правом составить Sub-Комиссию (которую можно назвать как угодно, например Московским Отделением Комиссии, только не Комитетом) из специалистов, или экспертов по этому делу (каковых в Петербурге NB не имеется); пусть поручит этому Отделению составить соображения; а соображения эти будут в действительности просто: "Руководство к обучению в народных школах церковному пению", простое, всякому понятное (в чем главная трудность); затем пусть Петербургская Комиссия рассмотрит эту работу, вызовет меня, если найдет то нужным (тогда уже будет подкладка для спора), - или, что было бы еще лучше, назначит конкурс на составление такой книжки, подвергнув этот предмет гласному обсуждению в печати; в разных уголках России найдутся люди, которые зело маракуют это дело и остановлены в своих работах единственно тем шлагбаумом, который называется Придворная Капелла.

   Большое Вам спасибо за то, что Вы затронули наконец заколдованную монополию этого странного учреждения. Я пытался поднимать об нем вопрос, да было без пользы и потому наскучило. Одеревенело оно - и как было при Елизавете Петровне - так и осталось. Между тем вред, производимый Капеллою по части церковного пения, превосходит всякое вероятие. Сама она ничего не делает путного и другим мешает. Нет! я ошибся, у ней есть дело, - но чисто коммерческое: она печатает свои сочинения и свои переложения, запрещая всякие другие. Издали они например так называемое Львовское Переложение Обихода, Ирмология и проч. в 4-х книгах, дорого стоивших и дорого продающихся: это - доходная деревня. Опасение страшное, чтобы кто-нибудь не перебил лавочки. Переложение весьма плохое, да и не церковное, а в театральном вкусе, да на беду содержит отступление от настоящего, то есть Синодского, издания, единообразно с 1772 года повторяющегося, в котором переменять что-либо или поправлять ради прихотей господствующего вкуса или моды также не подобает, как переменять слова в молитвах, не говоря уже об исторической и художественной нелепости таких переправок. {К переменам в напевах перелагатели Капеллы пришли просто по неумению справиться с ходом древних мелодий. Так называемый (в изданиях Капеллы No 146) Обиход Простого (будто бы) церковного пения так же нелеп, почти столь же труден для обыкновенных смертных и еще более несогласен с исконными нашими напевами.}

   Но что всего хуже, это Капелльное Переложение рассчитано на эффекты огромного хора и отборных, исключительных голосов и потому весьма трудно, а частию и вовсе неисполнимо для обыкновенных, приходских певцов (в виду которых именно и напечатано Синодское издание). Между тем, насилием буквы указов, Капелльное Переложение на практике считается обязательным для церковных хоров и, разумеется, для регентов Капеллы. Результат естественный: аматеры, поющие на клиросах, не могут петь по Капелльному Переложению, а от старого, настоящего пения отстали, и выходит по церквам, к соблазну мирян и к потехе раскольников и католиков, ужаснейший кавардак с театральными закидками, проникнувший, как я мог здесь убедиться, даже в монастыри.

   Чтобы не остановить сбыта своего напечатанного Переложения, Капелла постоянно запрещает всякие работы по сей части. Ломакин (капельмейстер у Графа Шереметева, весьма знающий это дело) не может издать своих весьма дельных и замечательных трудов; в прошедшем году я отправил, чрез Ахматова, гармонизацию Обихода, сделанную Потуловым, отличным музыкантом, человеком весьма благочестивым - который от Синодского Обихода не отступил ни на одну йоту, - г. Бахметев возвратил этот добросовестный многолетний труд, даже не удостоив его своим рассмотрением.

   Словом, Капеллою употребляется систематическая пропаганда об руку с административной силой для замены везде нашего древнего простого песнопения театральными хитростями. Посредством игры словами разных указов Капеллою проводится такая теория, сколько можно понять из довольно сбивчивой редакции ее отношений, что право издавать какие бы то ни было работы по Обиходу принадлежит во всей России единственно ей, Капелле, состоящей (заметьте) из одного человека, который ныне есть г. Бахметев, который сам сочиняет церковную музыку (Бог знает что - какие-то вальсы) и сам цензирует свои сочинения. В его отношениях, как вижу и в напечатанном Вашем докладе (стр. 2), искусно смешиваются две совершенно различные вещи: переложение Обихода, сделанное Львовым и на котором действительно выставлено: собственность Капеллы, - с настоящим Синодским Обиходом, который продается, и весьма дешево, во всех Синодских книжных лавках и есть достояние всех православных мирян, желающих археологически или музыкально потрудиться над этим делом. Довольно замечательно, что г. Бахметев в отношении к Вам лишь вскользь упоминает об указе 1850 года, мая 26, даже не обозначая его числа, - а об указе 1852 года сентября 21-го (копии с обоих указов я послал Вам при официальном отношении) вовсе не упоминает, et pour cause [и неслучайно]; из сих указов явствует, что цензура лишь духовно-музыкальных сочинений принадлежит Капелле, но что цензура переложений (то есть положений на 3 или 4 голоса Синодского одноголосного издания) принадлежит Синоду, а не Капелле; да и по существу дела иначе быть не может. Между сочинениями и положением на хор непременяемых напевов, содержащихся в Синодском издании - большая разница. Сочинения могут подлежать музыкально-технической оценке, - но в переложениях стоит только проверить, согласно ли с Синодским изданием переписан напев молитвы, - точно как проверяются буквы молитв или цитат из Священного Писания. Такова и цель всех бывших по сему предмету указов, и она весьма понятна. Каким образом смысл этих указов обратился в монополию Капеллы - то было дело особого искусства. Все это ловко перепутано и заплетено кружевом в долгие годы.

   Очевидно, что об всех этих закулисных проделках мне невозможно будет говорить в Комиссии, тем более что они как будто дело постороннее в отношении к обучению пению в школах; но Вы видите, что именно на произвольном толковании указов и на сбивчивости в названиях предметов и изданий, о коих идет речь, построена баттарея г. Бахметева. На этом основании он присвоивает право обучения пению лишь своим регентам, - от которых да сохранит Вас Бог, - ибо они ни на что не годятся, а на обучение в народных школах и подавно. Из Капеллы они выносят лишь полное незнание именно того, что им следует знать, и вносят в жизнь самые дикие понятия о церковном пении, почерпнутые ими от своих недоучившихся учителей. Здесь, например, есть считающийся еще лучшим из них г. Багрецов, - он такой невежда в музыкально-церковных предметах, что трудно поверить.

   Вы сделаете истинно великое дело, если снимете шлагбаум с науки нашего церковного песнопения. Запретительные указы были понятны в то время, когда существовали по церквам помещичьи хоры, в коих участвовали и стриженые девки, для благоприличия одетые в мужское платье (я еще видал таких девок), и по милости итальянских регентов, на которых так горько жаловался еще Митрополит Евгений [Болховитинов] {См. его Историческое рассуждение о древнем христианском и особенно о пении Российской церкви. СПб. при Св. Синоде. 1804 года in 4®. Примечание 36 на стр. 16.}, наша церковная музыка получала все более и более театральный характер. Ныне этот характер остался лишь - именно за Капеллой; напротив, разработка музыкальных рукописей в Имп[ераторской] Публичной Библиотеке, труды Сахарова, Ундольского, Стасова, священника Разумовского, Потулова и некоторых других разъяснили основания нашего древнего песнопения; теперь нечего бояться введения театральной музыки и подчинять ученые работы таких людей суждению г. Бахметева, потому что он некогда играл на скрипке. А между тем выходит следующая аномалия: Капелла отстаивает театральный характер своих переложений против работ вполне согласных с древними преданиями, к соблазну благочестивых мирян, к изумлению и огорчению ученых, трудящихся серьезно над этим предметом.

   Это затруднение может, кажется, разъясниться очень просто: пусть останется за Капеллою образование епархиальных и полковых регентов впредь до реформы самой Капеллы; пусть она продолжает продавать свои переложения и сочинения желающим. Но никаким законом не возложено на нее вмешательство в дело народного музыкального образования, которое скорее предоставлено Консерватории Русского Музыкального Общества и куда бы по-настоящему надлежало посылать регентов Капеллы доучиваться.

   За сим: цензура церковных нот, предоставленная единоличному заведению, какое бы оно имя ни носило, есть ныне странная аномалия между всеми настоящими правительственными мерами; археолого-музыкальные труды вышеозначенных ученых, более здравые понятия о нашей церковной музыке, распространенные в публике, поднявшийся вообще уровень музыкального образования (не коснувшийся лишь Капеллы) - ясно указывают, что лучший страж чистоты нашего церковного песнопения будет свободное обсуждение тех немногих церковных сочинений и переложений, какие у нас появятся по снятии шлагбаума. Сим нисколько не остановится сбыт переложений Капеллы и сочинений г. Бахметева, - они войдут только в ряд произведений других смертных, и даже перевес будет всегда на стороне Капеллы, по ее официальному положению и потому что с нею для публики соединено quand meme [прежде всего] воспоминание о Бортнянском. Пусть за Синодом останется право проверки напева по Синодскому изданию - эта проверка не испугает никакого благочестивого ученого.

   Наши церковные напевы, как они сохранились около 700 лет в Синодском издании (и в нем одном), есть такое сокровище, которым не может похвалиться ни один народ в мире; грустно подумать, что разработка этого сокровища может быть остановлена лицом, не имеющим никаких других прав на учено-музыкальный авторитет кроме своего звания Директора Придворной Капеллы. Жалобы на этот смешной, но действительный террор раздаются повсюду.

   Настоящее место для приготовительной работы, которая поступит на рассмотрение Комиссии - Москва. Здесь люди и понимающие это дело и ему сочувствующие; здесь огромные собрания древних музыкальных рукописей: в Библиотеке Синодальной типографии, в Епархиальной библиотеке, у Графа Уварова (знаменитая коллекция), наконец у меня. Ведь мы должны учить в школах не итальянским ариям, даже не музыке в строгом смысле, но церковному пению, - это пение, как сказано в указе 1859 года, должно сохранять "единство и древность". И учебник должен иметь в виду эти два качества; но здравое понятие о значении этого единства и этой древности - доступно лишь тем лицам, которые глубоко изучили археологию наших песнопений.

   Простите мне это длинное письмо; Вы сами в том виноваты - Вы воскресили во мне давно забытые мечты. Осмеливаюсь думать, что сообщаемые мною здесь закулисные тайны этого малоизвестного мира будут не лишними для соображений, каким образом помимо претензий г. Бахметева провести у нас разумное музыкальное образование народа и не мудрствуя лукаво доставить ему высоконравственное наслаждение петь в церкви и дома наши церковные молитвы как следует и как ему сподручнее. Бога ради не оставляйте этого великого дела и вынесите на плечах своих борьбу, которую поднимут затронутые частные интересы, - история этого не забудет. А мы готовы помогать Вам всею душою и никаким чернорабочим трудом не побрезгуем.

   За тем небольшая просьба: прикажите доставить ко мне экземпляра два Высочайше утвержденных правил 23 марта 1863 года и 14 июля 1864. Мой экземпляр у меня утащили, а Москва такой городок, что в книжных лавках не найдешь почти ни одного закона; все ссылаются на здешний магазин Анисимова, но у Анисимова лишь то, что напечатано от II Отделения Собственной Е. И. В. Канцелярии. Что бы вам, господа министры, избрать хоть того же Анисимова (он живет в Петербурге) комиссионером для всех ваших министерских изданий. Публика теперь уже не так индифферентна, как прежде, и жалуется на необходимость выписывать из Петербурга всякий закон, ее так живо интересующий, которого по аккуратности наших книгопродавцов никогда и не дождешься.

  

   (ГЦММК, ф. 73, No 351, л. 1-7. Черновик рукой Одоевского.)

  

   По-видимому, к этому письму относится запись в Дневнике: "...очень трудно писать к министрам о музыкальной технике".

   Копии правительственных указов по поводу церковного пения, которые Одоевский послал Головнину, во множестве представлены и в фонде князя в ГЦММК.

   "Невежество" любимого московского регента Ф.А. Багрецова, без сомнения, преувеличивается автором письма: среди регентов той эпохи он был, возможно, самым образованным, учившимся, в том числе, и в Петербурге. Другое дело, что Багрецов не выказывал никакого интереса к "древнему пению".

  

  

   5 января 1866

   Надпись Одоевского: "Получено 8 января"

  

   Государь Великий Князь Константин Николаевич, прочитав с большим интересом отношение Вашего Сиятельства ко мне от 30 минувшего декабря, изволил поручить мне уведомить Вас, что Его Императорское Высочество примет с особенною благодарностью Ваши предварительные соображения о самом ходе работ Комиссии, Высочайше учрежденной под председательством Его Высочества по делу о преподавании церковного пения в народных школах.

   Поспешая уведомить Ваше Сиятельство, покорнейше прошу принять уверение в моем совершенном почтении и преданности.

  

   (ГЦММК, ф. 73, No 351, л. 11-11 об. На бланке Министерства народного просвещения. Текст рукой писца.)

  

   Вскоре после получения этого письма Одоевский начал работу над текстом "Мнения...". Возможно, к этому времени относятся и публикуемые далее заметки под названием "Предметы, предназначенные к обсуждению".

  

  

   11 января 1866

  

   Письмо Ваше ко мне от 1 января с приложенными к оному двумя брошюрами: "О древнерусском песнопении" и "О бесплатном классе простого хорового пения", также полученную мною от Д.Н. Замятнина выписку из письма Вашего к нему я представлял Государю Великому Князю Константину Николаевичу.

   Его Высочество обратил особенное внимание на помянутые брошюры и изволил сказать, что нашел в них много для Себя нового и полезного, причем поручил мне сообщить Вам, что Его Императорское Высочество находит необходимым посоветоваться с Вами по некоторым вопросам, касающимся дела церковного пения, и для сего, по приезде Принца Петра Георгиевича Ольденбургского, который выехал сегодня из Венеции, будет просить Вас приехать в Петербург только на два или на три дня и постарается не задержать Вас долее.

   Примите, Милостивый Государь, уверение в отличном почтении и преданности.

   (ГЦММК, ф. 73, No 351, л. 12. На бланке Министерства народного просвещения. Текст рукой писца.)

  

   Одоевский писал к министру юстиции о том, что не имеет средств для поездки в Петербург на заседания Комиссии по церковному пению. Под "брошюрами" имеются в виду статьи Одоевского, опубликованные в газете "День" в 1864 (их отдельные оттиски).

  

   17 января 1866

  

   ...Нельзя не сожалеть, что заседания Комиссии отсрочиваются на неопределенное время и тем, может быть, истощают Ваше терпение. Все к лучшему! Пусть вырабатывается постепенно взгляд на предмет, весьма важный и для народного образования вообще и для церковного пения в особенности.

   Вы пишете, что "Обер-прокурор Синода поговаривает, что предположенный Комиссией вопрос должен касаться прямо Синода, а не Министерства народного просвещения". Пусть Комиссия пошлёт от себя ко всем членам Синода, находящимся в С.-Петербурге точно такие же вопросы, какие были предложены нашему Владыке, и пусть при этих вопросах приложит брошюры и Министра народного просвещения и нашего Владыки. В том, что ответит каждый член Синода, после этого нельзя сомневаться.

   Далее. Министр Двора отстаивает сильно права Директора. Это опять понятно. Начальник ратует за своего подчиненного. Но если, по мысли Владыки [Филарета], учреждены будут Комитеты с известными правами, и тогда у Директора останется еще весьма много других прав, или лучше, и тогда права Директора не будут нисколько нарушены: они только получат желаемую ясность, которой в настоящее время не имеют. Директор Капеллы по смыслу всех Высочайших указов всегда будет представителем единственно Придворного пения. С тою целию ему и вверялось образование регентов, то есть обучение их придворному напеву, выдача им аттестатов и издание своих и цензура других духовно-музыкальных сочинений. Таким образом Придворное пение и распространение его - главная цель всех прав Директора. Все прочие права Директора, как, например, наблюдение за регентами, получившими образование в Капелле, есть ни более, ни менее как одно, но большое средство, ведущее к той же цели. Комиссия в развитии своего предмета, без сомнения, постарается уяснить эту точку зрения, тем более что во всех Высочайших указах замечается, что собственно церковное пение, нотные печатные книги, издаваемые Синодом, и разные местные напевы, издревле сохранившиеся в монастырях и соборах, находятся вне власти Директора и должны быть сохранены во всей своей силе под надзором Епархиальных Преосвященных. Придворное пение и Директор Придворной Капеллы - вот предмет и лицо - нераздельные между собою! Св. Синод положительно не признает за Придворным пением древность, но снисходит к нему и, заметьте, никогда не предписывал употреблять его в храмах по всей России как пение каноническое, гласовое. Повторяю, все права Директора Капеллы относятся только к Придворному пению и придворным певцам; на других певцов уступлено ему право только в том случае, когда они хотят или необходимо должны изучить придворный напев; на аттестаты дано право, дабы всякий знал, что лицо, имеющее аттестат Капеллы, знает придворный напев и может быть употреблен с пользою для образования певцов в искусстве исполнять придворный напев, на издание сочинений дано право потому, чтобы так сказать отвердить повсюду придворный напев и сделать его повсюду однообразным. В этом последнем случае весьма замечательны два обстоятельства: во-первых, все изданное Капеллою обозначается не сочинением Директора, а напевом, издавна употребляемым при Высочайшем Дворе, и во-вторых - все разрешенное Директором к печатанию не иначе вводится в богослужебное употребление, как по особому на то разрешению Св. Синода. Итак, Директор есть Придворный певец, а не певец церковный.

   О пересмотре переложений Львова Св. Синодом. Вы пишете, что дело это прекратилось за тем, что Св. Синод не нашел специалистов для рассмотрения. Но сколько мне известно, переложения Львова рассматривались в Москве в учрежденном здесь в 1848 году Комитете, и отзыв Комитета, подкрепленный мнением Владыки, был отослан в Синод. Рассмотрение не осталось без неприятностей. Львов написал несколько колкостей. Но печатные переложения за всем тем остались и доселе печатаются без исправлений, сделанных Комитетом.

   По известной Вам записке К[нязя] В.Ф. Одоевского об исправлении печатных нотных книг. Здесь, сколько я ни добиваюсь, никак не мог получить сведений о том, послали ли это дело в Св. Синод с мнением Владыки. Словом, Капеллою употребляется систематическая пропаганда об руку с административной силой для замены везде нашего древнего простого песнопения театральными хитростями...

  

   Вот что я намерен развить в предположениях, кои мне дозволено составить, не затрогивая (если того не потребуется) крепостных прав Капеллы, к сему делу нисколько не относящихся.

   Некоторые подробности излагаю в особом письме, которого не успел еще дописать.

   Прошу только обратить внимание, что все здесь изложенное вполне совпадает с весьма правильным взглядом на это дело.

   1. В народных школах должно учить не музыке, но церковному пению. От смешения этих двух понятий проистекают все недоразумения. В церковном пении два главные предмета: а) правильное и внятное произношение слов молитвы, б) напев, исполненный в точности и единственно по Синодскому, а не по иному какому-либо Обиходу (NB. Синодский Обиход в ушах большей части простолюдинов, и отступление от него соблазняет их).

   2. Это обучение может быть в настоящее время предоставлено единственно священникам, диаконам или дьячкам и другим воспитанникам духовных училищ, где учат пению, - не только ради издержек, но и по цели церковного пения. (Впоследствии, по указаниям опыта может быть речь об особых учителях, которые непременно образуются, если будет отменена монополия Капеллы на исключительное образование всех возможных регентов.)

   3. К сожалению, воспитанники духовных училищ знают Обиход лишь по слуху, а ноты читают плохо. Для них необходимо Руководство в пределах церковного пения - без всяких притязаний на собственно музыкальное образование. Такого Руководства нет. У меня есть библиографическая редкость: "Краткие ирмолойного пения правила для священно- и церковнослужительских детей и проч.", соч. Епископа Феоктиста, напечатанное в 1801 году. Сочинитель был плохой музыкант, и много в книге и непонятного и неясного, - хотя все-таки в ней более применительных к делу замечаний, нежели во всем, что доныне издано у нас по сей части.

   Его [Руководство] надобно составить и приладить [?] так, чтобы оно было понятно даже не имеющему никакого понятия о музыке. (В начале Сокращенного Обихода Синодского издания находится несколько страниц под названием "Азбука начального учения простого нотного пения, содержащегося на цефаутном ключе", но эта азбука составлена по невероятно сбивчивой системе, исчезнувшей в начале XVIII столетия и до того ныне забытой, что на сто музыкантов едва ли найдется один, способный понять эту систему и даже объяснить, что такое цефаутный ключ. По этой Азбуке учиться невозможно.)

   4. Обучение пению должно быть хоровое, но непременно в один голос (унисонное), ибо пение аккордами не может быть доступно предполагаемым учителям; способ употребления простейших аккордов, единственно нужных в напеве церковного пения, может быть указан во 2-й части Руководства, но оставлен на первое время, впредь до указаний опыта, на произвол учащих, смотря по степени их знаний и пожеланий. Напевы, находящиеся в Синодском Обиходе, преимущественно рассчитаны на простое, то есть унисонное пение - с тем, по словам Златоуста, чтобы миряне подпевали. Есть возможность обучить способу подпевания, но, повторяю, это обучение должно предоставить будущему времени, а не налагать на учеников две трудности разом.

   5. В основание обучению должен быть положен церковный Обиход Синодского издания - но никакие другие переделки, под каким бы именем они ни существовали, изданные Капеллой. Так называемый "Обиход простого церковного пения при Высочайшем Дворе употребляемого" (Каталог Стелловского No 146) - так же, как и все изданное Капеллою, не годится для народных школ, во-первых, потому что он совсем не прост для начинающих и предполагает в них познание того, что и не требуется для церковного пения и чему обучать можно лишь в специальной музыкальной школе, а не в общей народной, и во-вторых (что гораздо важнее), этот Обиход не согласен с настоящим Синодским Обиходом, который действительно прост и доступен всякому голосу. Капелла под предлогом мнимого упрощения исказила исконные напевы, содержащиеся в Синодском издании (что в этом деле не подобает), в чем легко можно удостовериться сравнением так называемого простого пения, изданного Капеллою, с Синодским изданием.

   6. Составление Руководства весьма простого, дешевого и вполне отвечающего предположенной цели может быть совершено в Москве, где есть действительные эксперты по сей части, а за сим эта работа может быть подвергнута критике, по усмотрению Комиссии, но вне Капелльной цензуры, не имеющей основания ни в законах, ни в существе дела. Еще бы вернее объявить конкурс.

   Вообще необходимо очистить предлежащее от разных осложнений, от опасения за привилегии, от раздраженных самолюбий и проч., даже от археологических вопросов. Дело Комиссии - вне всего этого, для нее может существовать лишь два вопроса:

   1. Как и в каких пределах обучать пению в народных школах?

   2. Кому благовиднее, удобнее и дешевле поручить это обучение?

   Имею честь приложить два экземпляра моей брошюрки "Заметки о пении в приходских церквах", с трудом мною найденных. Она предшествовала двум другим, и потому уже лучше, что короче.

   В Москве на днях был г. Бахметев и, как доносит московская сплетня (в россказнях которой я имею обыкновение отбрасывать 99%), неоднократно ездил к Филарету с жалобою на то, что на него, Бахметева, готовится целый заговор, что я (!), интригуя против него, изобрел Комиссию - страшно за человека становится - уж не ищем ли мы с Вами места Директора Капеллы? Полагаю, что Филарет не обратил большого внимания на эту болтовню, но не лишнее принять ее к сведению.

   [Вариант: Бахметев был неоднократно у Филарета. Московские усердствующие хожалые рассказывают разные россказни, из коих я по обыкновению откидываю 90%, тем более, что друг другу они противоречат. Общий однако говор que B. revient a Petersbourg tout radieux {что Б[ахметев] возвращается в Петербург сияющим (франц.).}. Но из этого еще ничего не следует, ибо Филарет человек умный, что грех сказать про Б[ахметева.]

   Как бы то ни было, и поелику главное, чтоб из дела вышло дело, а не кончилось бы спорами и пустой тратой бумаги и времени, - я бы желал съездить к Филарету до моего отъезда в Петербург, разумеется просто от себя, испросить его благословения на предстоящий труд, тем более, что это дело его интересует, хотя я не люблю его беспокоить личными посещениями, но передавал ему все мои брошюрки, он их читал и часто поминал об их содержании как о предмете важном. Не знаю, известно ли Вам, что в конце 1864 года, когда мне и в голову не входила мысль о возможности ныне учрежденной Комиссии, я дал Ахматову краткую записку о необходимости составить печатный учебник церковного пения, на что в конце 1865 получил письмо, что Св. Синод принимает мое предложение с благодарностию.

   Вот еще два экземпляра моей брошюры; она предшествовала другим qui a l'avantage d'eter plus courte {и лучше их тем, что короче (франц.).}.

   Очень бы я желал, чтобы от Вас мне был прислан ряд вопросов, каких бы то ни было, широких или узких, чтобы мне не слишком распространяться и не наткнуться на неожиданное, - тем более что за Сенатской заботой я в последнее время отстал от этого дела. На них бы я желал ответить здесь, ибо здесь у меня целый арсенал в 3-х шкапах новейшей литературы по этому предмету, которых не повезешь в Петербург. Мне бы не хотелось смолчать ни на один вопрос, который представится, и в этом деле nous avons avoir raison et demi {мы должны быть более чем правы (франц.).}.

   Прочие подробности в особом к Вам письме, которое надеюсь послать сегодня. Тут много закулисного.

   Жму Вашу руку. Помогай Вам Бог. Не оставляйте этого дела - его не забудет История.

  

   (ГЦММК, ф. 73, No 350 и No 351, л. 29-31. Черновик рукой Одоевского; состоит из двух фрагментов письма, отчасти содержащих варианты одних и тех же мыслей.)

  

   В Дневнике в записи от 17 января читаем: "Писал к Головнину о желании моем съездить к Филарету...". Неизвестно, побывал ли Одоевский у митрополита Московского, но запись об итогах посещения митрополита Н.И. Бахметевым находим в Дневнике от 9 января: "Бахметев... уверял, что его Филарет совершенно понял и что он уезжает совершенно спокойный".

   "Заметки о пении в приходских церквах" были опубликованы в газете "День" (1864, No 4).

  

   19 января 1866

  

   Вследствие записки Вашего Сиятельства г-ну Министру Юстиции от 13 сего января я сделал распоряжение о доставлении Вам из весьма незначительных средств Министерства Народного Просвещения пятисот руб. на издержки предстоящей поездки в С.-Петербург для принятия участия в Комиссии о введении в народных школах церковного пения.

   Деньги эти будут доставлены Вашему Сиятельству по почте департаментом Народного Просвещения.

   Примите уверение в истинном почтении и совершенной преданности.

   (ГЦММК, ф. 73, No 351, л. 13. На бланке Министерства народного просвещения. Текст рукой писца.)

  

   Петербург, 29 января 1866

  

   Почтеннейший Князь Владимир Федорович. Я до сих пор не отвечал на Ваше доброе письмо от 17 числа, потому что оно находилось у Вел. Князя К[онстантина] Н[иколаевича], который только сегодня возвратил мне оное. Его Высочество будет по телеграфу просить Вас в течение поста приехать дня на два или на три в Петербург, собственно для того, чтоб Ему разъяснить разные вопросы по делу церковного пения. Принц Ольденбургский наконец вернулся. Митрополит Филарет отвечал Вел. Князю, и сколько известно, мы теперь собрали здесь все материалы, какие могли собрать. Что Вел. Князь Вам предложит изустно, мне неизвестно, но Вел. Князь сказывал мне, что желает вести дело в Комиссии так: сначала разработать предложение Министерства Народного Просвещения о свидетельствах на звание или право обучать в народных школах церковному пению, о монополии Придворной Капеллы издавать духовную музыку и перелагать, об учреждении комиссий для цензуры духовно-музыкальных сочинений. Затем Его Высочество предложит обсуждению Комиссии вообще о способах очищения нашей церковной музыки от иностранных элементов и о способах сделать ее народною, русскою, своеобразною. С моей стороны, я не могу сделать Вам никаких вопросов, но скажу, что если бы Вы составили для народных школ учебник церковного пения, то Министерство Народного Просвещения купило бы у Вас оный и постаралось бы разослать десятками тысяч экземпляров.

   (ГЦММК, ф. 73, No 351, л. 14-15. Автограф.)

  

   Вместе с письмом Головнин отправил Одоевскому экземпляр текста митрополита, поскольку в дневниковой записи от 1 февраля читаем: "Письмо от Головнина от 29 января с брошюркой, содержащей заметки Филарета - его взгляд совершенно совпал с моим". Вопрос, насколько совпадали или не совпадали взгляды митрополита и Одоевского, подробно рассматривается в соответствующем разделе III тома "Русской духовной музыки...". Здесь важно отметить, что во время работы над своим "Мнением..." Одоевский учитывал основные идеи митрополита.

  

   Петербург, 11 февраля 1866

   Телеграмма

  

   Великий князь Константин Николаевич просит вас приехать в Петербург. Министр просвещения Головнин

  

   (ГЦММК, ф. 73, No 351, л. 17.)

  

   Петербург, 16 февраля 1866

  

   Искренно радуюсь Вашему благополучному приезду, почтеннейший Князь Владимир Федорович. Слова эти не фраза по случаю расстроенного состояния Московской железной дороги, по которой езда становится опасной.

   Ваша чрезвычайно интересная записка переписывается. Прилагаемые печатные записки Вы, вероятно, прислали мне по ошибке.

   Завтра в 12 час. у Государя заседание Совета Министров. Там увижу Вел. Кн. Константина Николаевича и буду просить Его Высочество повести наше дело сколь возможно поспешнее, чтоб Вас здесь не задерживать.

  

   (ГЦММК, ф. 73, No 351, л. 18. Автограф.)

  

   Под "запиской" здесь и далее имеется в виду "Мнение..." Одоевского, который приехал в Петербург накануне, 15 февраля.

  

  

   Петербург, 17 февраля 1866

  

   Подлинная записка послана Вел. Кн. Константину Николаевичу.

   Другая копия отправлена в типографию Академии Наук для напечатания в 300 экз., из коих 200 для Вас.

   Корректуры будут Вам доставляться.

  

   (ГЦММК, ф. 73, No 351, л. 20. Автограф.)

  

   Петербург, 18 февраля 1866

  

   Имею честь довести до сведения Вашего Сиятельства, что Его Императорское Высочество Государь Великий Князь, Председатель Высочайше учрежденной Комиссии по церковному пению, приглашает Вас в заседание Комиссии в Мраморный Его Императорского Высочества дворец в понедельник, 21-го сего февраля, в 8 часов вечера, в мундирном фраке и черном галстуке.

   Управляющий делами Комиссии,

  

   (ГЦММК, ф. 73, No 351, л. 20.)

  

   Заседание комиссии было отложено на три дня ввиду болезни министра двора.

  

   Петербург, 22 февраля 1866

  

   В исполнение приказания Его Императорского Высочества, Председателя Высочайше учрежденной Комиссии по церковному пению, имею честь препроводить к Вашему Сиятельству печатный экземпляр Вашей записки по делу о церковном пении.

   Управляющий делами Комиссии,

  

   (ГЦММК, ф. 73, No 351, л. 21.)

  

  

   Вопрос - принадлежит ли единственно Капелле право образовывать учителей церковного пения и могут ли учить сему пению лица, не получившие аттестата из Капеллы, - разрешается буквою и разумом высочайших повелений, помещенных в указе Св. Синода от 26 мая 1850 года, где говорится лишь об епархиальных и полковых регентах; это выражение ясно указывает на то, что здесь имелись в виду регенты многочисленных хоров, а не учители народных школ, где было бы немыслимо даже и предполагать обучение хорально-многоголосной музыке (доступной лишь специальным музыкальным училищам), а где возможно учить пению молитв лишь в один голос и постоянно в диатонической гамме, как они написаны в нотных книгах, издаваемых от Синода; это церковное пение потому и называется простым, в отличие от многоголосного, партесного, хроматического.

   В настоящем случае нельзя, хоть в кратких словах, не коснуться технической стороны предмета, дабы разъяснить смешение понятий, от которого происходит большая часть недоразумений и затруднений во всем этом деле.

   Церковное пение почитают за одно и то же с музыкою вообще. В этом большое заблуждение.

   Обучение церковному пению есть часть музыкальной науки, но часть отдельная, имеющая весьма мало общего с остальными частями сей науки; обучение церковному пению относится к музыке как простая грамотность к декламации или к литературе.

   Чтобы увериться в этой истине, стоит заметить, например, что:

   1. В музыке 21 нота (не считая двойных бемолей и двойных диезов).

   2. В церковном пении всего 7, и даже точнее: 4 (то есть тетрахорд, везде одинаково повторяющийся).

   3. В музыке более семи октав; в церковном пении только три.

   4. В музыке наиболее употребительных аккордов считается до 69; в церковном пении только два аккорда в трех видах.

   5. В музыке более шести ключей; в нашем церковном пении один ключ, редко два ключа.

   6. Музыкант непременно должен уметь играть хоть на каком-либо инструменте; для церковного пения этого рода знание не нужно, а иногда даже вредно.

   Отсюда явствует, что от учителя настоящего церковного пения вовсе не следует требовать того, чего требуется от учителя музыки, ибо области того и другого весьма различны, не только по нотописанию, но и по существу, - различны до того, что и хороший музыкант, но незнакомый с наукою нашего церковного пения, долго не приучится ограничиваться ее немногими элементами, которые между тем вполне достаточны для изображения высокохудожественных мелодических и гармонических сочетаний в наших церковных напевах.

   В музыке есть паузы, маленькие ноты (appoggiatura), трели, форшлаги; в нашем церковном пении нет даже знаков для изображения пауз, апподжиатур и т.п.

   В музыке словесный период подчинен музыкальному или, по крайней мере, согласован с последним; в нашем церковном пении музыкальная мелодия вполне подчинена словесному периоду, и остановки (деление на периоды) производятся не по требованиям музыкальным, а по смыслу речи.

   Церковные напевы в том виде, как они изображены в синодских изданиях, редко переходят за пределы пяти всегда диатонических нот; кажется, древними сочинителями сих напевов они были так написаны именно для того, чтоб сделать их доступными всякому обыкновенному голосу, а не одним исключительным голосам. Напевы переходят за октаву редко, и то в так называемых фитах (оргельпункты, или каденцы того времени); но эти фиты - бессловные и могут быть выпущены без вреда главному напеву.