Одоевский Владимир Федорович - Дневник. Переписка. Материалы

Впрочем, в малом знаменном роспеве фит и вовсе нет. Напротив, в западных миссах, а также во многих наших переложениях и сочинениях, изданных от Капеллы или с ее дозволения, хроматические звукосочетания и размеры интервалов требуют от поющего особого искусства, знания музыки и пространного голоса; исполнение сих переложений и сочинений в приходских церквах обыкновенными голосами есть просто невозможность и, к крайнему прискорбию, подает повод к постоянному для мирян соблазну, особливо когда к фальшивому, по трудности, пению присоединяется визгливый крик мальчиков (альтов), старающихся выпевать недостигаемые для них верхние ноты.

   Кто же может и должен ныне учить пению в народных школах и что представляется всего ближе к делу и не потребует значительных издержек?

   Здесь, кажется, надлежит различить две эпохи: настоящую и будущую. В настоящее время единственно возможные и нужные для церковного пения учителя суть священники, диаконы и дьячки приходских церквей. Многие из сих лиц знают церковные гласы и их употребление превосходно, и почти все читают свободно церковную ноту, - а эти два предмета именно и нужны и достаточны ныне для народных училищ. Выбор из сих лиц способнейшего можно предоставить благочинным, по распоряжению местных архиереев. Во всяком случае простой, но вполне ясный и доступный учебник для таких лиц, а равно и для учеников необходим.

   Потребуется, конечно, некоторое вознаграждение за сего рода уроки, но оно не может сравниться с тем, что могут стоить регенты из Капеллы.

   Поручение сего дела именно духовным лицам указывается другим, важнейшим соображением.

   Слова напевов синодского издания не суть одно выражение благочестивого чувства; они, преимущественно в Ирмологии, содержат в себе часть историко-догматического учения Православной Церкви, а именно события Ветхого Завета в виде прообразований событий Нового.

   Так, первая песнь каждого гласа в Ирмологии указывает на переход евреев чрез Чермное море;

   вторая песнь - на шествие Моисея в пустыне;

   третья - на Анну, мать Самуила;

   четвертая - на пророка Аввакума;

   пятая - на пророка Исаию;

   шестая - на пророка Иону;

   седьмая - на трех отроков в пещи горящей;

   осьмая - на то же;

   девятая - на Богоматерь и Захарию.

   Отсюда явствует, что обучение церковному пению не должно быть простым заучиванием музыкальных мелодий, но должно быть соединено с классом Закона Божиего и Священной истории так, чтобы песнопение было не мертвою буквою, а чтобы учитель, объясняя догмат Церкви или рассказывая событие из Священной истории, мог указать на воспроизведение их в молитвах, воспеваемых в церкви. Нельзя не ожидать важного религиозно-нравственного влияния на души учащихся, когда молитва, при посредстве пения удобно удерживаемая памятью, будет им напоминать и разъяснение слов ее, и ее отношение к Священному Писанию. Такое взаимодействие не останется бесследным.

   Может ли такое важное дело быть вверено регентам, получившим лишь музыкальное образование? Этот вопрос сам себе отвечает...

   Для будущего времени нужным бы казалось (посредством сношений с обер-прокурором Св. Синода) принять неукоснительные меры к усилению обучения церковному пению в семинариях, ибо, сколько известно, оно ныне ограничивается лишь духовными училищами, и то по учебнику невозможному {Печатным руководством в духовных училищах служит помещенная в начале синодского Сокращенного Обихода "Азбука начального учения простого нотного пения, содержащегося на цефаутном ключе". Эта азбука составлена по существовавшей в 1700-х годах весьма сбивчивой системе мутаций (Mutatio - Mutation, Muance), где семь звуков выражались лишь шестью названиями, которые по особым затруднительным правилам переносились с одного звука на другой. Ныне эта система до того забыта, что на десять музыкантов едва ли найдется один, который бы мог объяснить странное теперь выражение "цефаутный ключ". По этому учебнику никакое преподавание невозможно.}, хотя практически цель сего обучения и достигается.

   За сим от желающего иметь свидетельство на звание "учителя церковного пения" требовать исполнения следующих осьми условий, а именно:

   а) По части церковного пения:

   1) Уметь вполне ясно и отчетливо выговаривать слова молитв по синодскому Обиходу и избегать неправильных ударений, как, например, "Господи помилуй" вместо "помилуй", "нeбесныя" вместо "небeсныя" и т.п.; а равно наблюдать правильность остановок, означаемых в Обиходе целою нотою (такт), и уметь отличить те места, где она находится в средине предложения, от тех мест, где она служит для окончания предложения и обозначает отдел нотной строки.

   2) Уметь читать, то есть петь церковную ноту так же легко, как читается всякая книга "с первого раза" (am Blatt, a prima vista).

   3) Знать все церковные восемь гласов так, чтобы при исполнении какого-либо напева уметь, в большей части случаев, отличить первый глас от второго, второй от третьего и так далее; и независимо от того знать, в каких случаях указано Церковию употребление того или другого гласа.

   4) Уметь приложить к церковному одноголосному напеву нижнюю терцию и правильный для такого сопряжения бас (без неправильного последования октав или квинт) или приложить другие два голоса в пределах совершенного трезвучия (reiner Dreyklang), называвшегося у нас в старину "триестествогласием", и также избегать фальшивого последования квинт или октав.

   б) Собственно по музыкальной технике:

   5) Уметь записать всякий напев под диктовку, то есть по голосу поющего.

   6) Знать все четыре певческих ключа так же твердо, как альтовый или скрипичный.

   7) Знать и уметь показать физиологическую технику голоса, то есть приемы, как переводить дух, или другими словами, петь верно и громко, но не уставая.

   8) При обучении отнюдь не употреблять никакого инструмента (скрипки или клавиатурного инструмента) кроме камертона и руководствовать учеников единственно голосом, приучив их к различению диатонических интервалов в пределах октавы.

   Сии условия предложить посредством публикаций для всех и в особенности для тех из духовных училищ, где обучают пению, равно:

   Классу первоначального пения Русского Музыкального общества в Москве;

   Музыкальному училищу [Бесплатной музыкальной школе] Ломакина в Петербурге;

   Придворной капелле, если она того пожелает.

   Лиц, получивших такое образование, подвергать двоякому экзамену, а именно:

   а) По первым четырем условиям, то есть по церковному пению, в епархиальных комиссиях, предполагаемых высокопреосвященным Филаретом.

   б) По пятому, шестому, седьмому и восьмому условиям - в особых комиссиях музыкальных экспертов, кои могут собираться по мере нужды и по распоряжению Министерства народного просвещения в Петербурге и в Москве.

   В следствие таких экзаменов выдержавшим оные выдавать от Министерства народного просвещения свидетельства, дающие право:

   а) Учить церковному пению в училищах вообще, а равно и в частных домах.

   б) Управлять в приходских церквах, но под надзором священника, пением на клиросе.

   Примечание. Экзамен по церковному пению при самом Министерстве народного просвещения был бы в настоящее время затруднителен. Впоследствии, когда образуется известное число получивших свидетельства учителей церковного пения, - из них самих могли бы, с приглашением духовных местных властей, образоваться (в видах упрощения дела) местные комитеты для экзамена поступающих.

  

  

   Эта монополия, как превосходно разъяснено высокопреосвященнейшим митрополитом Московским, ни на чем не основана, кроме как на смешении понятий.

   Переложения или сочинения, изданные Капеллою под различными названиями и напечатанные итальянскою нотою, несомненно составляют ее собственность, на правах авторской собственности - не более; но издания, напечатанные церковными нотами, в один голос, по благословению Св.Синода и заключающиеся в пяти книгах:

   Обиходе Пространном,

   Обиходе Сокращенном,

   Ирмологии,

   Октоихе,

   Праздниках,

   суть собственность Синода, и от него одного может зависеть дать или не дать дозволение кому бы то ни было повторить сии издания в том виде, как они напечатаны.

   Но гармонизация, или положение на два, три, четыре или более голосов сих самых одноголосных напевов должна, кажется, быть общим достоянием всех православных. Гармонизацию церковного Обихода можно сравнить с переложением, например, псалмов в стихи; издание Псалтыря принадлежит Синоду, но переложение псалмов в стихи никогда никому не воспрещалось. Нельзя предполагать, чтобы какая то ни было гармонизация могла повредить сбыту синодских изданий, ибо гармонизация всегда будет работою техническою, ученою и притом дорогостоящею, так что большее число православных покупателей всегда предпочтет более достоверные и вместе дешевые издания Синода всяким другим.

  

  

   При мысли о цензуре музыкальных произведений невольно рождается вопрос: каким способом можно цензуровать музыку?

   Музыка, какая бы она ни была, не может содержать в себе ничего предосудительного; она не речь и не живопись. На каком основании цензор может запретить один ряд нот и позволить другой? На что именно укажет он в этих рядах, запрещая или позволяя?

   Музыка может быть изящною или неизящною, но здесь дело вкуса, и это обстоятельство не может входить в правительственные распоряжения.

   В применении к церковному пению самым зазорным делом может быть - положение слов молитвы на музыку театральную, на музыку плясовую.

   К сожалению, сему не может воспрепятствовать никакая цензура, и вот тому доказательство, если ограничиться даже временем Бортнянского, не касаясь новейших сочинителей будто бы церковной музыки. Можно указать в операх Галуппи целые места, перенесенные его учеником Бортнянским в наше церковное песнопение. Сего мало. В Обиходе есть молитвы, воспеваемые преимущественно в заутреню Светлого Христова Воскресения, каков утренний канон Пасхи ("Воскресения день" и прочее) {Синодского нотного Обихода (тиснения 1844 года) на обороте л. 220 и следующих [греческого роспева]}. Напев этих молитв в синодском Обиходе - радостный, но сохраняющий все достоинство церковного пения. В течение времени к этому напеву привился напев веселой плясовой песни, которой старинные слова "Ах Дон, ты наш Дон", а новейшие "Барыня, барыня", - и в этом виде перешел в так называемый Круг простого церковного пения, издавна употребляемого при Высочайшем дворе, изданный в 1837 году и перенесенный ныне в четырехголосное переложение, изданное от Капеллы {Издание Капеллы - часть 1, с. 367.} (1) {Здесь и далее в скобках дан номер комментария}. Это прискорбное явление ясно указывает на недействительность и даже невозможность нотной цензуры.

   Нотная цензура была вызвана у нас совсем другими обстоятельствами, которые ныне забылись. Уже в царствование царя Алексея Михайловича у нас появляются польские певцы, внесшие к нам характер западной музыки, не столько в самые наши нотные напевы, которые тогда знались тверже нынешнего, сколько в способ их выражения, неизобразимый словесною речью, но понятный музыканту.

   Доныне между певчими осталось польское слово для обозначения страстного или игривого выражения: эксцелентовать голосом; тогда же ввелся и так называемый поныне лежачий бас (выражение бессмысленное), дозволявший верхним голосам эксцелентовать. Впоследствии, именно с царствования Елизаветы Петровны, у нас появились итальянские певцы и капельмейстеры, между прочим, Галуппи, славный тогда преимущественно как сочинитель опер буффа {Bernsdorf Universal Lexicon der Tonkunst. Dresden, 1857. B. 2. S. 95-96.}.

   Господство музыки оперной отразилось тогда в Италии и на церковной музыке; сочинения Палестрины, Орландо Лассо, Галлуса (в Германии) и других серьезных церковных музыкантов стали исполняться редко и вытеснялись мало-помалу произведениями новейших сочинителей, подчинившихся влиянию оперной музыки и тем угождавших легкомысленной и сластолюбивой публике того времени. У нас это выразилось особенным образом: для исполнения церковной музыки Галуппи, Сарти, Керцелли потребовались женские голоса. Дворяне завели у себя хоры и, как нельзя было вводить женщин на клирос, то (что запомнят еще многие старики) дворовых девок стригли, одевали в мужское платье, и они пели в церквах. Эксцелентованье женских голосов дошло до того, что в церквах слушатели забывались и аплодировали.

   Такой соблазн обратил на себя наконец внимание правительства; но, кажется, тогда смешали две разные вещи: то, что происходило от исполнения, от особого страстного выражения, от манеры петь, - то приписали нотам, хотя должно согласиться, что новейшие церковные сочинения итальянцев и их подражателей, на которых так горько жаловался митрополит Евгений {См. его "Историческое рассуждение вообще о древнем христианском пении, и особенно о пении Российския Церкви...". СПб., 1804. С. 16, примечание 36.} (2), давали более повода к эксцелентованию, но оно могло быть применено ко всякой музыке. Например, простые ноты Обихода:

   <center><img src="o02.jpg"></center>

   получали совершенно чуждый им страстный оттенок, когда певец пел их так:

   <center><img src="o03.jpg"></center>

  

   Или когда вместо:

   <center><img src="o04.jpg"></center>

  

   певчий пел:

   <center><img src="o05.jpg"></center>

  

   Ноты те же, но А и а принадлежат к церковному пению, а В и в - к театральному.

   Бортнянский, хотя увлекаемый общим потоком, во многих сочинениях и подчинялся тогдашнему итальянскому вкусу, но как человек православный и человек с дарованием, старался удержать нашу церковную музыку от совершенного падения в итальянизм и, вероятно, в особенности воздерживал придворный хор от итальянских замашек в пении {См. в Энциклопедическом лексиконе Плюшара статью о Бортнянском Федора Львова, бывшего директора Придворной капеллы (3).}; между тем, как человек (по преданию) весьма тонкий, он воспользовался обстоятельствами времени для подчинения себе всей церковной музыки в России.

   Первый указ 14 февраля 1816 года относится единственно до лица Бортнянского; впоследствии право цензорования и сочинения уже как бы по наследству перешло от лица к званию директора Капеллы.

   Но вопрос и поныне остался столь же неразрешенным, как и во время Бортнянского. Каким образом, - как заметил и высокопреосвященный Филарет, - одному лицу может быть вверена оценка - прилична ли та или другая музыка (гармонизация, переложение, сочинение) для употребления в церкви?

   Должно при сем заметить, что если такое дело могло в прежние времена быть вверено одному лицу, по недостатку и книг о предмете, и знающих это дело людей, то такое обстоятельство не существует после ученых трудов Ундольского, Сахарова, Стасова, Разумовского и когда уже существуют действительные эксперты по сей части, между коими достаточно назвать священника Д.В. Разумовского, Н.М. Потулова и Г.Я. Ломакина.

   Но какие бы ни были эксперты, главное дело в том, что музыка на бумаге, писанная или напечатанная, до минуты своего исполнения нема, почти не существует, и следственно не может представлять не только ничего предосудительного, но даже и никакой материи для цензуры.

   Цензура может для сего рода музыки начаться лишь тогда, когда ее исполняют.

   Посему казалось бы возможным:

   1) Разрешить для всех вообще печатание церковных переложений и сочинений, подвергая духовной цензуре, на общем основании, лишь текст слов, заимствованных из Священного Писания или из молитвенников. Наконец, относительно так называемых переложений, то есть положений на несколько голосов одногласного напева, содержащегося в синодском Обиходе, может быть возможна материальная поверка: точно ли в представленном переложении повторен в верхнем голосе напев, нота в ноту, без всяких изменений, - что может сделать не только всякий священник, но и всякий мирянин, знающий церковную ноту, более легкую, нежели круглая итальянская. Но оценку гармонизации переложений и сочинений в археологическом, ученом и художественном отношениях можно предоставить единственно публике и журналам, которые, вероятно, будут гораздо строже к сочинениям, дозволяемым иногда Капеллою.

   2) Дозволение исполнять в церкви то или другое духовное переложение или сочинение предоставить, согласно с мнением высокопреосвященного митрополита Московского, усмотрению епархиального начальства, по распоряжению Св. Синода, который, на основании указа 26 мая 1850 года, обязан "наблюдать за сохранением единства и древности в церковных напевах, к которым привык слух молящихся". Таким образом, без положительного распоряжения со стороны епархиального начальства, сообразно мысли высокопреосвященного Филарета, не должно исполняться в церкви никакое письменное или напечатанное переложение или сочинение, под каким бы то ни было предлогом.

  

  

  

   Существует мнение, к счастию разделяемое немногими, и то мало знакомыми с нашею древностию, что будто бы наше старинное песнопение было нечто варварское, невежественное, полудикое, что наше церковное песнопение началось лишь с того времени, когда подчинилось западному влиянию, и что даже будто бы оно было одноголосным, как осталось у раскольников.

   Если не верят словам наших предков, присваивавших церковному пению название сладкогласного, доброго, изрядного (в старинном смысле этого слова), трегласного ангелоподобного, то можно указать на любопытное свидетельство Гербиния - иностранца, бывшего в Киеве в половине XVII века {Johannes Herbinius. Название книги весьма длинно; оно начинается словами "Religiosae Kijoviensis Cryptae..." (Jena, 1675. P. 153, 154). Издание довольно редкое.}. "Греко-россияне, - говорит он, - святее и изящнее славят Бога, чем римские католики. Псалмы и другие священные гимны, где слышны дискант, альт, тенор и бас в приятнейшей и явственной гармонии, поются в их церквах на их языке и по правилам искусства ежедневно. У них простой народ понимает то, что священник поет или говорит на природном славянском языке. Все миряне, соединяясь со священником, поют так гармонически и благоговейно, что, слушая их, я пришел в упоение (экстаз) и думал, что я в Иерусалиме, присутствую духу и образу первоначальных христианских церквей, и прославляя Сына Божия, я прослезился под влиянием простого русского богослужения и воскликнул со св. Амвросием и св. Августином: "Полны небо и земля величием славы Твоея!..""

   При книге своей Гербиний приложил и ноты, употреблявшиеся тогда в русских церквах на пяти линейках со словами: "Слава Тебе, Боже наш". Начертание нот такое же, как в синодских изданиях.

   Следственно, наше церковное пение в половине XVII века было не только не диким, но гармоническим, ученым, четырехголосным и писанным на пяти линейках.

   Что сталось с этим исконным нашим гармонизованным пением? Оно не сохранилось и в самом Киеве. Кажется, наше древнее пение разделило участь западного, которое, все более и более сближаясь с музыкою оперною и балетною, дошло до того, что в Италии во время возношения Даров играют арии из Россиниева "Barbiere" ["Севильского цирюльника"], и недавно в Париже издали (вероятно, в насмешку) "Terpsichore pieuse" ["Набожная Терпсихора"], то есть танцы, составленные из мисс новейших сочинителей. Мы, к прискорбию, идем к тому же, и идем быстрыми шагами; в новейших сочинениях, назначенных для церкви, можно на каждом шагу встретить и марши, и полонезы, и менуэты, и немецкие (медленные) вальсы.

   Во Франции, Бельгии, Германии ученые и благочестивые люди сильно взволнованы этим бедственным направлением церковной музыки. Они стараются удержать этот поток ученою разработкою напевов и невм (западные крюки), и всего более - возобновлением памятников древнего западного пения, издающихся ныне во множестве не только со тщанием, но и с великолепием {Куссемакер, Клеман, Нидермейер, д'Ортиг, Ламбильот, Лафаж, Вимон, Винтерфельд и многие другие, коих издания образуют уже целую огромную литературу западного церковного пения.}.

   У нас разработка памятников древнего песнопения и издание самых памятников останавливались доныне наиболее цензурными препятствиями, монополиею и неприкосновенностию Капеллы. Ученых исследований по сей части у нас мало, памятника не издано ни одного; опыты древней гармонизации Капеллою и ныне не допускаются.

   Мы имеем для соблюдения своеобразности нашей церковной музыки единственное неоцененное сокровище - вышеупомянутые пять церковных книг, издаваемых от Синода с 1772 года. Недавнее открытие древних наших рукописей о музыке указало на всю важность этого издания и установило последовательную связь между большею частию напевов синодского издания и древнейшею эпохою нашей истории.

   Ирмологий синодского издания оказывается почти тождественным с рукописными, так называемыми двойными Ирмологиями половины XVII века, где соединены крюковые знаки с линейными нотами (вероятно, для учебного употребления), так что чтение крюков, особенно при пособии "Ключа Тихона Макарьевского", ученого дидаскала 1690-х-1710-х годов, сделалось для многих весьма доступным.

   Известно, что в царствование царя Алексея Михайловича было два собрания дидаскалов - светских и духовных - для проверки пения, написанного крюками, и эти лица в усердной работе, как свидетельствует современная патриарху Иоакиму рукопись Александра Мезенца, справлялись с харатейными [пергаменными] списками "за 400 лет и вящще", что ведет к XII веку.

   Вышеупомянутые двойные Ирмологий и Стихирари, в свою очередь, тождественны (сколько доныне открыто изысканиями) с чисто крюковыми Ирмологиями и Стихирарями той же эпохи, находящимися в рукописях неизвестных учеников Шайдурова (изобретателя помет), а равно в рукописях Александра Мезенца и монаха Тихона Макарьевского, работавших во времена и, вероятно, перед глазами патриархов Адриана, Иоакима и даже Никона, ко времени которого восходят двойные Ирмологий и Стихирари.

   Следственно, и исторические наведения и предание Церкви утверждают за нотными изданиями (с 1772 года повторяемыми, к величайшему счастью, без перемен) непогрешимую и святую старину; следственно, здесь то основание, к которому ныне единственно должно обращаться для сохранения нашего церковного пения в его исконном, самобытном виде, - тем более, что сии напевы сохранились и в слухе народном, несмотря на то, что они с каждым днем все более и более вытесняются - с одной стороны пением раскольников, потерявших большею частию значение крюков, с другой - разными переложениями, где напевы воспроизведены неточно и обезображены несвойственною им новейшею западною гармониею и чуждыми диатонической гамме наших напевов хроматическими сочетаниями.

   Эта сторона нашего духовного художества долго была совершенно забыта. Древние рукописи о нашей музыке были не только недоступны, но и неизвестны; для крюков не было типографического шрифта, и они считались нужными лишь для употребления раскольников {См. книжку "О пении в России" сочинения Федора Львова, бывшего директора Капеллы. СПб., 1834. С. 21.}. Незнание дела простиралось до того, что сочинитель книжки "О пении в России", как кажется, собиравший тщательно возможные тогда (в 1834 году) данные, недоумевает даже, что такое осьмогласие (то есть то, на чем основано все наше церковное пение) - восемь ли разных мелодий или пение, осьмью гласами производимое (4).

   Более ясные понятия о нашей древней музыке появились весьма недавно; некоторые немногие данные по сей части не восходят далее 1846 года и встречаются в чисто исторических разысканиях Ундольского (не-музыканта), в отрывках, даже недостаточно списанных, собранных Сахаровым (также не-музыкантом).

   Настоящая технико-историческая разработка крюковых источников началась с 1863-1864 года в высшей степени замечательных статьях священника Д.В. Разумовского {В Известиях Археологического общества, в Чтениях Московского Общества любителей духовного просвещения и других изданиях.}; настоящая техническая обработка песнопения началась в те же годы, в четырехголосных положениях (доныне не дозволяемых к печатанию Капеллою) Н.М. Потулова, отличного знатока наших древних напевов.

   Способ изображения крюковых знаков типографическим набором изобретен лишь в конце прошлого года и требует новых трудов - и археологических, и палеографических, и чисто технико-музыкальных.

   В таком виде дело не может привести ни к какой правительственной мере. Все, что может сделать правительство в настоящее время, это - содействовать по возможности изданию древних музыкальных памятников, в той мере как оно содействует изданию древних памятников по другим частям, а главное - не препятствовать спокойной разработке предмета; дать труженикам этого дела возможность представлять на суд ученого мира различные опыты по сей части, не стесняя печатание сих опытов какою бы то ни было цензурою, в особенности цензурою Капеллы, которой издания идут совершенно по другой дороге и суть произведения, основанные на западной теории, а не на нашей исконной. Кто находится на истинном пути - это дело ученой критики, для которой необходим простор.

   Нет ни малейшего повода предполагать, что технико-исторические разыскания и опыты гармонизаций, для уразумения которых нужен порядочный запас весьма разнообразных археологических и технических сведений, могут иметь какое-либо вредное влияние в каком бы то ни было отношении. Какая может быть связь между немым, напечатанным экземпляром и церковным исполнением во всеуслышание?

   Благочестивое исполнение в церквах ограждается вполне нотными изданиями Синода; единственно возможная в настоящую минуту мера - просто держаться синодского Обихода, охраняя верность его перепечатывания, то есть сообразно с первым его (1772 года) изданием, предоставляя выбор гармонизаций, или переложений усмотрению епархиального начальства, сообразно со степенью знаний и голосами поющих и не поставляя в обязанность церковным хорам петь единственно по переложениям или сочинениям директоров Капеллы, может быть, и превосходным, но большею частию рассчитанным на эффект, производимый огромной массой певчих с отличными, исключительными голосами и музыкально образованных.

   Когда важнейшие спорные вопросы по сему делу пройдут чрез горнило критики и будут рассмотрены гласно общими трудами людей, занимающихся сею частию, тогда от усмотрения духовной власти будет зависеть привести в обязательное исполнение то, что окажется достойным.

  

   1. Одоевский имеет в виду следующее изложение Пасхального канона:

   <center><img src="o06.jpg"></center>

   2. Указываемый Одоевским фрагмент о "слепых и неразборчивых подражателях италианской музыки" находится на с. 17.

   3. "...Церковное пение при высочайшем дворе тогда украшалось разными более концертными убранствами, нежели молитвенным выражением. Это произвели иностранные капельмейстеры, которых призывали ко двору для театра, именно: Керцелли, Галуппи, Сарти и проч. Хотя тогдашний придворный хор сильно выражал их искусственные красоты и гласностию обращал на себя внимание, но между тем Бортнянский чувствовал, что наше церковное пение клонилось к западу и постепенно удалялось от высокой простоты сердечной.<...> Бортнянский должен был отклонить слушателей от витиеватых украшений, какими иностранные артисты одевали нашу церковную музыку, чудесные очарования слуха заменить одним наслаждением сердечным, и следовательно, вместо пышной роскоши концертной услаждать сердца и возбуждать чувство простым и чистым пением" - Львов Федор. Бортнянский // Энциклопедический лексикон (Плюшара). Том 6. СПб., 1836. С. 423.

   4. Ф.П. Львов в книге "О пении в России" оспаривает некоторые положения митрополита Евгения. В частности, он не согласен с тем, что существующие "гласы сии суть не что иное, как восемь разных простых и кратких мелодий". Он считает, что подлинное, полученное из Византии "изрядное осьмогласие" до нас не дошло, что "демественное осьмигласное пение" было "на восемь голосов написано" (как удвоение стандартной четырехголосной гармонии), что появление русской крюковой грамоты "еще более исказило обезображенное уже и без того", как следствие татаро-монгольского ига, "наше священное пение". При этом Львов полагает все же, что "остаток древнего греческого напева" сохранен в синодальных изданиях на квадратной ноте.

   При подаче своего "Мнения" в Министерство просвещения Одоевский присоединил к нему приложение, состоявшее из несколько фотографических снимков и ряда нотных примеров. Описание этого приложения сохранилось в архиве Д.В. Разумовского (РГБ, ф. 380, No 16/9): использовались снимки с рукописей "двойного" (то есть двознаменного) Ирмология XVII века из собрания Одоевского, Ирмология середины XVII века, по преданию принадлежавшего патриарху Никону, а также принадлежавшего Разумовскому списка "Ключа" Тихона Макарьевского. Эти материалы сопоставлялись с соответствующими песнопениями по синодальным изданиям на квадратной ноте и с гармонизациями Капеллы. Целью подобных "сличений" было доказать, во-первых, что синодальные издания точно следуют за рукописными текстами XVII века, а во-вторых, что гармонизации Капеллы искажают древние напевы (сравнительный свод переложений с роспевами был составлен Н.М. Потуловым).

  

   Москва, 24 февраля 1866

  

   Я написал замечания на бумагу Министерства Императорского Двора более для очистки совести. Просидев над ними ночь, я к рассвету спросил самого себя: что же будет далее? Трудно высказать мягко, как я ни старался, что вся бумага основана на невероятном смешении понятий и на фактах вполне неверных. Это поведет лишь к раздражению, а не к делу.

   Нельзя ли достигнуть следующих результатов: или 1-е: чтоб бумага была взята назад, или 2-е: чтобы она не помешала подписать определение всеми единогласно?

   Не угодно ли будет Его Императорскому Высочеству употребить меня в качестве негоциатора? то есть в каком виде будет угодно:

   а) прямо с поручением мне от Великого Князя объясниться,

   или б) образовать мне возможность переговорить с Графом [Адлербергом] спокойно, не на лету, не более 20 минут,

   или в) самому мне, яко прочитавшему записку Графа, ехать к нему в качестве члена Комиссии и эксперта для разрешения трудностей дела. В последнем случае он может меня принять сердито, но старику от старика все можно перенести; может быть хуже - он меня не примет.

   Во всех трех случаях придется может быть отложить завтрашнее заседание впредь до результата негоциации. Все соображения исчезают пред важностию дела.

   На чем, спросите Вы, основаны мои надежды на умиротворение? Признаюсь, я еще верю в то, что называется accent de la verite [убедительность истины]. По какому-то чутью мне кажется, что мне удастся убедить старого Графа. Он не может предполагать во мне никакой задней мысли; знает, что я человек честный и прямодушный и притом по положению моему независимый; что мой интерес просто интерес православного Русского человека; что даже мое самолюбие в этом деле я смирил, ибо если бы я когда принялся опять за это покинутое мною дело, то к моим услугам вся печать во всех ее видах и сочувствие, с которым принимаются мои статьи по этому предмету во всех концах России. Наконец, должно принять в расчет и мнение, гласно выражаемое [митрополитом] Филаретом и многими духовными специалистами по сей части. Между нами, мой частный интерес один: мне жаль старого Графа, мне бы хотелось избавить его от ропота и сарказмов, которые раздадутся повсюду, когда узнают (ибо ничто ныне не может остаться в секрете), что он один с Бахметевым отстаивает и поддерживает нелепую, всем ненавистную привилегию Капеллы. Все общие вопросы у нас обыкновенно заволакиваются тиною частных интересов, - но этот слишком задевает за живое Русских людей всех классов, - и [силою] вещей рано или поздно, но выплывет. Надобно приноровиться, как на Руси об нем говорить. Участие Великого Князя в сем деле помимо прочего не должно остаться безмездным.

   При сем:

   No 1. Замечания на бумагу Министерства Императорского Двора.

   No 2. Суть дела - оба в весьма кратких словах, как материал на случай доклада Государю.

   No 3. Окончательный [вывод].

   Извините, если посылаю все это черновое, писца у меня здесь нет, а сам переписать не успел. Впрочем мое черновое всегда читается довольно четко. Если будет копия, я желал бы ее просмотреть.

  

   (ГЦММК, ф. 73, No 352, л. 1-1 об. Черновик рукой Одоевского.)

  

   Речь в письме идет о документе, публикуемом ниже под авторским названием "Логомахия", а также о документах, тоже публикуемых ниже (очевидно, в чуть более поздней редакции) под названиями "Вся суть дела относительно народных школ", "Окончательный вывод", "Pro memoria по Комиссии". Как ясно из данного письма, эти тезисы предназначались как материал для доклада (Головнина или великого князя Константина Николаевича) государю.

  

   Петербург, 18 марта 1866

  

   Многоуважаемый Князь Владимир Федорович. Господин Гирс сообщил мне Ваши желания: перепечатать страницу Вашего мнения о церковном пении, доставить чрез Вас Митрополиту Филарету печатный экземпляр его записки и доставить Вам несколько экземпляров всего, что было напечатано в Комиссии. К величайшему сожалению я не могу исполнить ни одного из этих желаний. Ваше мнение было напечатано в том виде, как Вам угодно было доставить, и сообщено официально мною некоторым лицам. Было бы не только неприлично, но опасно, чтоб оно появилось в другом виде. У Митрополита Филарета осталась копия его мнения и потому платной копии ему не нужно, а по многим причинам желательно не искать более его участия в деле, которому он уже принес всю нужную пользу. Наконец по весьма многим причинам необходимо не распространять в публике того, что было напечатано собственно для членов Комиссии и что достигло уже цели. Сегодня государю угодно было утвердить заключение Комиссии, назначить Великого Князя председателем специального Комитета и предоставить Его Высочеству избрать членов. Теперь для пользы дела желательно бы оставить в покое покойную Комиссию о церковном пении и готовиться к чисто ученой, технической деятельности специального Комитета.

  

   (ГЦММК, ф. 73, No 351 л. 26-27. Автограф.)

  

   Причиной, побудившей Одоевского просить о перепечатке одной страницы "Мнения...", явилось замечание о сходстве одного из мотивов Пасхального канона в изложении Капеллы с известной народной песней (см. нотный пример выше): князь посчитал его слишком резким. Один печатный экземпляр "Мнения..." все же попал в руки постороннего лица, и текст в его первоначальном виде, несмотря на протесты Одоевского, был напечатан в периодическом издании (см. в комментариях к Дневнику).

  

   Без даты [после 18 марта 1866?]

  

  

   В народных школах должно учить не музыке, а церковному пению; между тем и другим такое же различие, как между литературою и простым чтением молитв.

   Ученикам сих школ нужны не мелодии, но привычка правильно соединять церковные напевы с текстом молитв; не сольфеджи и другие екзерциции, а уменье петь на Гласы сообразно Церковному Уставу.

   Лишь в Синодском издании сохранились Гласы во всей их первобытной чистоте. В переложениях Капеллы характер церковных Гласов потерян от чуждой им гармонизации. В "Круге простого пения", изданном Капеллою, настоящий Синодский напев даже заменен другим, произвольным, сочиненным неизвестно кем, около 1830 года.

   Ученикам нужна не итальянская, но церковная квадратная нота, то есть та самая, которою напечатаны издания Св. Синода, рассылаемые во все приходские церкви; исполнение по сим изданиям Синода обязательно для поющих на клиросе. Переложения Капеллы напечатаны итальянскою нотою и содержат в себе хроматические украшения, которых в настоящих, то есть Синодских нотных книгах нет; по сим обеим причинам переложения Капеллы для народных школ недоступны.

  

  

   1. Класс обучения церковному пению в народных школах соединить с классом Закона Божия и Священной Истории.

   2. Учителей церковного пения избирать из священников, дьяконов, дьячков или из других лиц, обучавшихся церковному пению в Духовных Училищах.

   3. Предоставить Министру Народного Просвещения иметь при каждом учебном округе (на первый раз при Петербургском, Московском и Киевском) особого инспектора по части обучения церковному пению вообще в округе из лиц, специально сей частию занимавшихся, с подчинением их единственно Министерству Народного Просвещения.

   4. В народных школах обучать церковному пению единственно по нотным книгам, напечатанным церковного нотою от Св. Синода, впредь до составления по распоряжению Министерства Народного Просвещения, согласно мысли Высокопреосвященного Филарета: 1) особого учебника и 2) сборника самонужнейших для народных школ церковных песнопений, который также должен быть напечатан церковного нотою.

   5. Исполнение в церквах каких бы то ни было церковных сочинений и переложений вверить непосредственному надзору епархиального местного начальства, но печатание таковых сочинений и переложений допустить на основании общих правил для произведений печати установленных.

  

   Для единства - допускать лишь такие переложения, где в верхнем голосе древний напев, как он изображен в Синодских нотных книгах, воспроизведен в точности нота в ноту без всяких украшений и тем менее бемолей или диезов.

   Если это будет соблюдено, то единство пения сохранится вполне, ибо какая бы ни была гармонизация переложения, регент и миряне на клиросе, ученики народных школ и других учебных заведений, солдаты полков, даже все находящиеся в церкви могут присоединить исполнение основного напева к самому многочисленному хору, при котором такой унисон мирян, учеников и проч. будет производить действие истинно величественное и умилительное. Вот цель, которой некогда должно достигнуть в России, и тогда в напеве песнопения сохранятся та своеобразность и своебытность, которой ныне препятствовали переложения Капеллы, где отнюдь не воспроизводятся исконные напевы, а искажаются западными нововведениями, вполне противоположными характеру наших коренных церковных напевов.

   Для Комитета будет два дела по сборнику:

   1-е Определить с богослужебной точки зрения, что всего важнее для народных школ и расположить педагогически, то есть так, чтобы от простого вести к более искусному.

   2-е Гармонизации в 2, 3, 4 и более голосов предоставить: Афанасьеву, Балакиреву, Даргомыжскому, Зарембе, Ломакину, Потулову, Рубинштейнам, Серову, Щиглеву и другим известным композиторам, определив условия сего труда.

  

   (РГБ, ф. 380, карт. 16, No 12, л. 13-16 - писарские копии двух первых разделов, сделанные по заказу Д.В. Разумовского для Московской консерватории; ГЦММК, ф. 73, No 355, л. 10-12, 32 - черновик.)

  

   Датируется на основании записи в Дневнике от 3 марта об окончании "дополнительной записки для великого князя", а также упоминания Комитета (второй Комиссии), который, как явствует из предыдущего письма Головнина, был утвержден государем 18 марта 1866. Документ представляет собой программу деятельности нового Комитета. Примечателен перечень композиторов, которым предполагается поручить гармонизации церковных распевов для школьного сборника.