Одоевский Владимир Федорович - Дневник. Переписка. Материалы

их и национальных моментов (РНБ, переплет 77).

   480. Имеются в виду священник русской посольской церкви в Вене о. Михаил Раевский и, по-видимому, регент этой же церкви (подробнее см. далее, в публикации письма Раевского к Одоевскому).

   481. Непонятно, о какой статье для Лароша идет речь. Можно предположить, что в связи с началом чтения им курса истории музыки в Московской консерватории Одоевский счел нужным изложить письменно свои взгляды на различия "русской и так называемой общей музыки".

   482. Вероятно, Щербачев Николай Владимирович (1853 - ?) - дипломат, музыкант-любитель, пианист и композитор, в детстве бравший уроки у Листа, позже сблизившийся с "Могучей кучкой".

   483. Замысел "Вражьей силы" и начало работы над этой оперой относятся к весне 1867. В декабре 1868-го Серов показывал в Москве первые три акта, впоследствии был создан и четвертый, но все же опера осталась после смерти автора незаконченной.

   484. В концерте исполнялись: увертюра к "Фиделио" Бетховена, Второй концерт для фортепиано с оркестром Листа, увертюра к "Эврианте" Вебера, "Симфонические этюды" Шумана, Парафраза из оперы Вагнера "Нюрнбергские мейстерзингеры" Г. фон Бюлова, Скерцо ор. 2 Чайковского, фрагменты из "Годов странствий" Листа. Везде исполнителем был Н.Г. Рубинштейн, и он же аккомпанировал Меньшиковой в исполненных ею фрагментах из опер, романсах Глинки и песнях Шуберта.

   485. Сохранилась программа этого концерта любительского хора, певшего в почтамтской церкви и созданного по инициативе любителя и знатока церковного пения почт-директора В.А. Писарского:

   Д. Бортнянский. Помощник и Покровитель

   Д. Бортнянский. Чертог Твой вижду

   Херувимская Симоновская

   Г. Ломакин. Тебе поем

   Д. Бортнянский. Херувимская

   Г. Ломакин. Ныне отпущаеши

   Д. Бортнянский. Отче наш

   Д. Бортнянский. Достойно есть.

   Багрецов Федор Алексеевич (1812-1874) - регент Чудовского хора, автор пользовавшихся популярностью духовно-музыкальных произведений.

   486. По поводу этого концерта в "Московских ведомостях" появилась заметка: "В концерте Сетова мы услышим сочинения 12-ти композиторов и тридцать нумеров, исполненные одиннадцатью артистами соло, двумя оркестрами и двумя хорами, в том числе: четыре увертюры, "Арагонская хота" Глинки, пять отрывков из оперы Мейербера "Il Propheto", пять отрывков из "Тангейзера" (опера Вагнера), пятнадцать арий и романсов, несколько хоров и morceaux d'ensemble, концерт на фортепьяно и Andante и Rondo на скрипке. На афише прочли мы имена большей части наших музыкальных знаменитостей". В концерте участвовали: Александрова-Кочетова, Меньшикова, Оноре, Н.Г. Рубинштейн, Орлов, Финокки, Демидов, Радонежский, Лауб и др.

   487. Статья вышла в No 49 "Московских ведомостей" под заглавием "О Лаубе как основателе у нас настоящей скрипичной школы" (псевдоним "О.О.О."; Бернандт, 338).

   488. Статья "Рогнеда и другая новая опера Серова в его концерте 10 марта в всокресенье в Большом театре" появилась в "Современных известиях" 9 марта под псевдонимом "Тихоныч" (Бернандт, 340).

   489. В первом концерте Серова в Москве были исполнены сольные номера, хоры, симфонические отрывки из опер "Рогнеда", "Юдифь", "Не так живи, как хочется" (впоследствии "Вражья сила") и Малороссийские пляски из симфонической пантомимы "Вакула-кузнец".

   490. Бугаев Николай Васильевич (1837-1904), Столетов Александр Григорьевич (1839-1896) - профессора математики и физики Московского университета.

   Под "братом профессора Рачинского", то есть Сергея Александровича Рачинского, может подразумеваться его родственник (но не брат) Александр Викторович Рачинский (1826-1877) - писатель-историк, который много путешествовал, служил в разных местах, в том числе в Турции и Болгарии, знал массу языков, занимался также археологией. А.В. Рачинский был приятелем М.П. Погодина и А.С. Хомякова; в последнее десятилетие своей жизни занимался разбором архива знаменитой Ниловой пустыни на озере Селигер.

   491. Шрадик Генри (1846-1918) - скрипач, выпускник Брюссельской консерватории, в 1866-1868 профессор Московской консерватории.

   492. Второй концерт Серова в Москве проходил в Малом театре с участием Александровой и Меньшиковой, исполнившей малороссийскую песню Серова на слова Шевченко "От села до села" и песню "Ах, никто меня не любит"; кроме того были повторены отрывки из опер Серова.

   493. Имеется в виду певица Алина Александровна Хвостова (в замужестве Полякова), которая впоследствии часто выступала в концертах Петербургского отделения РМО.

   494. Эта лекция Серова была напечатана в "Современной летописи" под названием "Девятая симфония Бетховена, ее склад и смысл" (1868, No 16).

   495. Дюпон (Dupont) Жозеф (1838-1899) - дирижер итальянской труппы.

   496. Речь, вероятно, идет об Альберте Вивье (Vivier; 1816-1903) - композиторе, теоретике, авторе трактата "Traite complet d'harmonie" (1862).

   497. Упомянутый концерт состоялся 21 апреля в зале Благородного собрания и был организован самим Д.А. Агреневым-Славянским и Обществом славянских певцов; в программе были песни разных славянских народов.

   498. Письма М.И. Глинки к К.А. Булгакову (с предисловием М.Н. Лонгинова и примечаниями Одоевского - см.: Бернандт, 368) были напечатаны в журнале "Русский архив" в 1869.

   499. Леонова Дарья Михайловна (1829 или 1834-1896) - певица, солистка Мариинского и Большого театров.

   500. Возможно, речь идет об органе немецкого мастера Фридриха Ладегаста, который был изготовлен по заказу московского купца и мецената, музыканта-любителя Василия Алексеевича Хлудова (1843-1915). Другой приобретенный Хлудовым орган той же фирмы впоследствии, в 1886, был подарен им Московской консерватории. С 1998 этот инструмент в отреставрированном состоянии находится в ГЦММК.

   501. Речь идет о настоятеле Херсонесского Свято-Владимирского монастыря. Этот монастырь был основан архиепископом Херсонским Иннокентием (Борисовым) в 1850 на месте, где Иннокентий вместе с графом А.С. Уваровым нашел несколько древних церквей, в том числе церковь с двумя крещальнями. Сопоставляя этот факт с древнерусскими летописями, они сделали вывод, что в одной из этих крещален принял христианство великий князь Владимир. После окончания крымской войны здесь был устроен мужской монастырь. Затем на этом месте был построен величественный храм св. Владимира, включивший в себя остатки древних сооружений, причем в закладке храма в 1867 принимал участие лично Александр II. В таком свете становится понятно, почему князь Одоевский, носивший имя Владимир, подарил своему гостю старинную родовую икону.

   502. Имеется в виду книга, принадлежавшая Алексею Егоровичу Викторову (1827-1883), архивисту, хранителю отделения рукописей и старопечатных книг Румянцевского музея, с 1868 - заведующему архивом и канцелярией Оружейной палаты, члену Общества древнерусского искусства.

   503. Речь может идти об упоминаемой далее симфонической картине А.Г. Рубинштейна, но скорее имеется в виду увертюра Ю.К. Арнольда под тем же названием, сохранившаяся в архиве Одоевского.

   504. Митрополит Московский Иннокентий (Иван Евсеевич Попов-Вениаминов; 1797-1879) прибыл в Москву из Сибири 25 мая 1868. Его вступление в должность было необычайно торжественным. После полувекового управления епархией митрополита Филарета Москва с напряжением ждала назначения нового пастыря, и выбор именно епископа Иннокентия, великого просветителя народов Сибири и Америки, вызвал всеобщий восторг. Новый митрополит сразу же развернул активную и разностороннюю деятельность. Как пишет биограф, "он являлся всюду, где можно и полезно быть, и принимал личное участие во всем. <...> Всякий, имевший в нем нужду, безбоязненно приходил к нему, в полной уверенности встретить у него добрый, радушный прием, сочувствие к горю и полную готовность оказать возможную помощь и словом, и делом" (Барсуков Иван. Иннокентий, митрополит Московский и Коломенский по его сочинениям, письмам и рассказам современников. М., 1883. С. 612-613).

   Одоевский мог знать владыку еще с тех времен, когда никому тогда не известный священник с Дальнего Востока Иван Вениаминов впервые приезжал в Петербург и Москву для печатания своих научных трудов и переводов Евангелия на языки дальневосточных народов, то есть с конца 1830-х - начала 1840-х годов. Во всяком случае митрополиту были близки обе темы, волновавшие Одоевского: образование в народных и духовных школах и церковное пение. Несколькими годами ранее владыка составил специальную Записку о воспитании духовного юношества, где предлагалась весьма радикальная и демократическая реформа духовной школы с целью ее приближения к жизни, прежде всего к народному быту. Что же касается пения, то названный выше биограф пишет: "...Митрополит Иннокентий очень любил хорошее пение, и преимущественно старинный напев. При нем в домовой его церкви на Троицком подворье никогда не было менее 18-ти человек Чудовских певчих. Порядок этот, установленный владыкою, не изменялся и тогда, когда он отсутствовал. <...> Чудовским хором в то время управлял ученик знаменитого Багрецова, Мечев" (Там же. С. 750-751; имеется в виду Алексей Иванович Мечев (1812-1907), отец св. Алексия Мечева и дед св. Сергия Мечева).

   505. Канилле Федор Андреевич (1836-1900) - пианист и педагог; в 1850-х сблизился с Балакиревым и его музыкальным кружком, давал уроки фортепиано и композиции Римскому-Корсакову.

   506. Имеется в виду иероманах Арсений, который с 1860 являлся библиотекарем Троице-Сергиевой лавры. Вместе с иеромонахом Иларием (Москвиным) он составил подробное описание рукописей лаврской библиотеки, а также опубликовал "Летопись наместников, келарей, казначеев, ризничих, экономов и библиотекарей Свято-Троицкой Сергиевой Лавры" (СПб., 1868).

   507. Аарон (Александр Иванович Казанский; 1818-1890) - архимандрит, в течение более 20 лет регент в Троице-Сергиевой лавре; составитель Ирмология по напеву Лавры (издан Юргенсоном в 1887).

   508. Имеется в виду основной труд знаменитого немецкого физика Германа Гельмгольца - "Учение о слуховых ощущениях как физиологическая основа для теории музыки" (русский перевод - 1874).

   509. "Обедня Альбрехта" - по-видимому, часть его "Руководства к хоровому пению по цифирной методе Шеве" (приложение).

   510. Неясно, кто из Врасских имеется в виду; возможно, Б.А. Врасский: в некоторых мемуарах (в частности, С.Д. Шереметева) имеются упоминания о его "своеобразном мистическом настроении".

   511. Издание "Детские песни. Свежей памяти кормилицы и нянюшки Василисы Зиновьевны" П.А. Бессонова (М., 1868) вышло в свет без нотного текста; в другом труде Бессонов поясняет, что записанные Кашперовым и редактированные Одоевским песни предназначались для второго издания, но были утеряны.

   512. Одоевский, вероятно, имеет в виду труды барона Франсуа Александра Блейна (Blein) "Expose de quelques principes nouveaux sur l'acoustique et la theorie des vibrations..." (Paris, 1832) и "Note sur la loi des resonances graves resultant de deux sons donnes..." (Paris, 1827).

   513. Удивительным образом фамилия мальчика-скрипача совпадает с фамилией трагически погибающего скрипача Ефимова (только не Ивана, а Егора) в ранней, 1840-х годов, повести Достоевского "Неточка Незванова", где прототипом одного из главных персонажей, князя-филантропа Х-го, послужил известный писателю князь-филантроп Одоевский.

   514. В программе 1-го квартетного собрания РМО (1-я серия) были: квартет D dur Гайдна, фортепианное трио d moll Мендельсона, квартет Es dur Бетховена, а также "Песня без слов" Чайковского и Фантазия на мотивы музыки к "Сну в летнюю ночь" Мендельсона в исполнении Клиндворта.

   515. В программе 2-го квартетного собрания РМО были: Квартет a moll Шумана, Фортепианное трио D dur Бетховена, Квартет Es dur Мендельсона; А.Г. Рубинштейн играл в ансамбле, а также собственные фортепианные пьесы.

   516. В программе 3-го квартетного собрания РМО были: Квартет С dur Гайдна, Фортепианное трио А.Г. Рубинштейна, Квартет a moll op. 132 Бетховена, а также пьесы ор. 9 Шумана; партию фортепиано исполнял А.Г. Рубинштейн.

   517. Воспоминания A.M. Дюбюка о Джоне Филде появились в декабрьских книжках "Недели" за 1898 год.

   518. Речь идет об одном из центральных этнографических трудов митрополита Иннокентия - "Записки об островах Уналашкинского отдела", изданном впервые в Петербурге в 1840-1841 (в трех частях) и удостоенном тогда Демидовской премии.

   519. Штиль Генрих (1829-1886) - в 1853-1866 годах органист собора св. Петра в Риме, затем дирижер Singakademie в Берлине; концертировал в России и за границей; в 1862-1869 первый руководитель органного класса Петербургской консерватории.

   520. Речь идет о "Чешской увертюре" (2-я ред. - "В Чехии") М.А. Балакирева, сочиненной по случаю приезда "славянских гостей".

   521. Приводим упоминающееся в записи письмо А.Н. Серова (РГБ, ф. 380, карт. 15, No 30, л. 1):

   Воскресенье, 1 декабря 1868

   Последние репетиции "Рогнеды" состоятся завтра, в понедельник, 2 декабря и послезавтра, во вторник, 3-го - от 10 1/2 часов все утро. Если Вам время позволяет, милости просим.

   Потрудитесь уведомить также Н.М. Потулова и свящ. Разумовского, которые заранее изъявляли мне желание быть на которой-нибудь из последних проб.

   Москва

   Hotel de la Paix, на Тверской

  

   P. S. He получили ли Вы письма на мое имя от баронессы Раден, из Михайловского дворца?

  

   Приписка рукой Одоевского (адресовано Н.М. Потулову):

  

   Вот записка, полученная мною почти сию минуту. Для меня - нет возможности не быть в самое это время в Сенате. Послушайте Вы за меня. Если увидите Серова, - скажите ему, что я никакого письма для него не получал. 2 декабря. Ваш К. В. О.

   Жена ждала Екатерину Александровну сегодня утром, - а завтра до 2-х часов жена не будет дома.

  

   522. Приезд B.C. Серовой в Москву был действительно неожиданным. Вначале Серов поехал один на репетиции "Рогнеды", но его молодая жена соскучилась в Петербурге: "Настолько мне стали вдруг противны мои занятия и даже обычные более чем скромные одеяния, что я вздумала себе сшить белое платье и поехала к Серову в Москву экспромтом" (Серова B.C. Цит изд. С. 117).

   523. Возможно, речь идет о сочинении Одоевского "Опыты в пределах погласицы древнерусских тетрахордов. Двухорная песнь для фортепиано в четыре руки".

   524. В 3-м собрании РМО исполнялись: Оксфордская симфония (G dur) Гайдна, Концерт для скрипки с оркестром g moll M. Бруха (солист Лауб), 42-й псалом для соло, хора и оркестра Мендельсона (солистка Александрова) и музыкальная характеристическая картина "Иоанн Грозный" (ор. 80) А.Г. Рубинштейна.

   525. Кальвизиус (Calvisius) Сетус (1556-1615) - капельмейстер, теоретик, композитор; Раймонди (Raimondi) Пьетро (1786-1853) - композитор, теоретик, известный контрапунктист.

   526. Имеется в виду Рахманинов Аркадий Александрович (1808-1880) - военный, композитор-любитель и пианист; дед С.В. Рахманинова.

   527. В программе 4-го собрания РМО были: увертюра к "Эврианте" Вебера, Концерт для фортепиано с оркестром f moll Шопена (солист Клиндворт), отрывки из оратории Гайдна, Восьмая симфония Бетховена и музыкальная былина "Садко" Римского-Корсакова - московский дебют композитора.

   528. "Музыкальная грамота, или Основания музыки для немузыкантов" задумывалась Одоевским в четырех выпусках, в свет вышел в 1868 только первый из них. Черновые материалы для продолжения этой работы - ГЦММК, ф. 73, No 427 и др.

   529. Первый Археологический съезд проходил в Москве с 16 по 28 марта 1869. Одоевского в это время уже не было в живых, однако он успел приготовить для выступления на съезде три материала и вместе с Д.В. Разумовским разработал специальные вопросы, в соответствии с которыми участники съезда должны были обсуждать проблематику музыкального искусства.

   Упомянутые три материала были опубликованы посмертно в Трудах Первого Археологического съезда (М., 1869). См. также ниже публикацию дополнения к одному из приготовленных Одоевским к съезду материалов ("Мирская песнь...").

   530. Щуровский Петр Андреевич (1850-1908) - пианист, композитор, дирижер; учился в Московской консерватории у Дюбюка и Чайковского; в отчете РМО за 1868/69 числится преподавателем обязательного фортепиано.

   531. Опера ставилась в Большом театре в бенефис Меньшиковой под управлением Э.Н. Мертена и имела большой успех.

   532. Герц Карл Карлович (1820-1883) - профессор археологии и истории искусств Московского университета.

   533. В своих воспоминаниях А.О. Смирнова-Россет, которая познакомилась с опытами по "восстановлению древнего пения" еще в Петербурге, где их производили Г.Я. Ломакин и Одоевский, говорит, вероятно, передавая мнение московского общества, что именно Одоевский "открыл ключ к древней церковной музыке", и в частности ему приписывалось составление "нотного пения для обедни в старинном роде" (Смирнова-Россет А.О. Воспоминания. М., 1999. С. 318). Подробнее см.: Русская духовная музыка... Т. III. С. 50-60.

   534. Имеется в виду уже опубликованная в 1867 статья Одоевского "Русская и так называемая общая музыка" и помещенные в упомянутом ранее пособии Альбрехта русские песни, над гармонизацией которых автор работал вместе с Одоевским.

   535. Вероятно, речь идет о статье Лароша, опубликованной в "Русском вестнике".

   536. См. об этом далее в отдельной публикации.

   537. Заметка появилась в газете "Голос" от 5 декабря в разделе "Внутренние известия. Петербургская хроника".

   538. В статье "Петербургские театры", опубликованной в январском номере "Отечественных записок", по поводу речи Одоевского говорилось:

   "Маститый наш литератор и знаток древней церковной музыки князь В.Ф. Одоевский произносит красноречивую речь на французском языке, в которой, восхваляя заслуги иностранного композитора, благодарит его, между прочим от имени всех россиян, что он, то есть Берлиоз, обратил благосклонное свое внимание (в статьях, писанных Берлиозом в Journal des Debats) на драгоценного и поистине гениального нашего соотечественника, Михаила Ивановича Глинку!! Мы глубоко уважаем почтенного и достойного князя Одоевского, но не можем не видеть в этих словах досадного самоунижения. Бесспорно, что Берлиоз принадлежит к числу музыкальных деятелей, выходящих из ряду вон, но как же сравнить заслуги его в отношении к русскому искусству с заслугами, оказанными русскому оперному делу незабвенным Глинкой!" (С. 164).

   539. Зверев Василий Иванович (1824-1884) - малолетний певчий, певчий, уставщик и помощник регента Чудовского хора; во второй половине 1860-х - новоназначенный регент Синодального хора. Подробнее об этом концерте см. ниже, в публикации материалов "славянского концерта".

   540. Рейсман (Reismann) Август (1825-1903) - немецкий музыковед, теоретик, композитор; Меркель (Merkel) Густав Адольф (1827-1885) - немецкий органист, композитор.

  

   Во втором разделе сборника публикуются разные документы Одоевского и других лиц (в основном из фонда Одоевского в ГЦММК, а также из фондов Одоевского и Разумовского в РГБ), условно объединенные в несколько "блоков": "Дело о церковном пении" (материалы, связанные с Комиссией по введению церковного пения в народных школах); переписка Одоевского с Д.В. Разумовским; письма разных лиц к ним обоим. Все эти документы относятся к тому же последнему, московскому периоду жизни князя, что и публикуемые фрагменты Дневника, и часто упоминаются в дневниковых записях или могут служить иллюстрацией к ним. Особенное внимание к вопросам церковного пения не является результатом "выборки", произведенной публикатором, - оно отражает реальную картину преобладающих музыкальных интересов Одоевского в последние годы его жизни, как она запечатлелась в его московском архиве. Отсюда и необходимость еще раз обратиться к проблематике Дневника князя.

   Читая Дневник Одоевского - а лучше всего читать его, положив перед собой и том 1935 года, и настоящую публикацию, - нетрудно выделить ряд сквозных тем: служба в Сенате (каждый день кроме воскресенья и праздников); посещение оперы и концертов; дела, связанные с РМО, с деятельностью Общества древнерусского искусства, Московской консерватории, Артистического кружка, Славянского съезда и т. п.; общение с друзьями, посетителями, просителями. Через дом Одоевского катится ежедневно людской поток, и никому нет отказа: Владимир Федорович помогает деньгами, советами, книгами, нотами, своими связями (в том числе и при дворе) - в конечном итоге своими силами и своим временем. И того и другого остается уже не так много, он чувствует это, но продолжает жить по-прежнему. Окружающие же словно не замечают возраста Одоевского, чему способствует его манера держаться, быстрота мыслей и речей, а также внешность: хорошо знавший Владимира Федоровича с давних лет А.П. Никитенко, встретив его после восьмилетнего перерыва, записывал в 1866 в дневнике: "Он мало изменился наружностью, а душою нисколько. Он такой же умный, склонный к умозрениям человек, такой же благородный, честный, такой же хлопотун, как и прежде, с моложавым лицом" {Никитенко А.В. Моя повесть о самом себе. Записки и дневник. Т. И. СПб., 1905. С. 280.}.

   В Дневнике отражаются собственные заветные занятия князя, их тоже много: и математика в ее применении к акустике, и физические опыты, и музыкальное сочинение. Очень важное место в жизни Одоевского в это время занимают поиск древнерусских певческих книг и их расшифровка, а также работа над многократно упоминаемым им трудом под названием "Осьмогласие". Его потом тщетно пытались найти исследователи: труд хоть и был анонсирован автором, но не был написан, а весь разошелся в статьях, письмах, фрагментах, которые читатель найдет и в "Литературно-музыкальном наследии" под редакцией Г.Б. Бернандта, и в третьем томе серии "Русская духовная музыка в документах и материалах", и в нижеследующем разделе настоящего сборника. Сверх собственно исследовательской деятельности массу времени занимало у него участие в Комиссии по введению церковного пения в народные школы - "Дело о церковном пении" (именно так сам Владимир Федорович озаглавил соответствующую подшивку документов), то есть случай, когда познания и энергия Одоевского оказались востребованными обществом и властью.

   Для верного понимания публикуемых ниже документов полезно поставить их в контекст личности и деятельности Одоевского в целом.

   Родившийся на пять лет позже Пушкина и одновременно с Глинкой, Одоевский пережил одного на три десятилетия, другого на 12 лет. Нравственный облик Владимира Федоровича в зрелые годы запечатлен в фигуре князя-филантропа в "Неточке Незвановой" Достоевского и даже, по некоторым современным исследованиям, в образе князя Мышкина в "Идиоте", который, как и Одоевский - последний потомок древнейшего рода.

   В связи с этим можно вспомнить, что по происхождению Одоевский стоял во главе всего русского дворянства: его называли "русским Монморанси"; он был куда знатнее самого императора. Его род восходил к св. князю Черниговскому Михаилу Всеволодовичу (потомок Рюрика в XI колене); при пресечении самых старших ветвей Рюриковичей в XVI и XVII веках князья Одоевские оказались генеалогически первыми среди всего потомства Рюрика. По своим родственным связям Одоевские переплетались с родами Шереметевых, Трубецких, Толстых, Шуваловых, Щербатовых, Апраксиных, Долгоруковых, Грибоедовых и проч. Князь Владимир Федорович трепетно относился к своей рюриковской ветви: хранил родословные грамоты, занимался генеалогией, соблюдал этикет. Но при этом он никогда не был богат и не стремился к этому. Как писал Владимир Соллогуб, "в душе его не было места для кичливости - в душе его было место только для любви. Свое родовое значение он сознал не высокомерием перед другими, а прежде всего строгостью к самому себе и неограниченною преданностию началам человечности" {Цит. по: В.Ф. Одоевский. Последний квартет Бетховена. Повести. Рассказы. Очерки. Одоевский в жизни. М., 1987. С. 343.}.

   "Преданность началам человечности" выразилась не только в художественной деятельности Одоевского, но и в том, как он относился к своей повседневной службе в Сенате.

   Служба в Сенате обусловливалась прежде всего необходимостью иметь средства к существованию в Москве: уезжая из Петербурга, Одоевский лишался жалованья, которое получал на должностях директора Румянцевского музея и заместителя директора Публичной библиотеки. Своего сколько-нибудь значительного состояния у Одоевского к этому времени не было; не было у него и никакой недвижимости. Поэтому его постоянным жильем стала наемная квартира в доме Волконского по Смоленскому бульвару (теперешний No 17), а в теплое время года, не имея "подмосковной", Одоевский переезжал в так называемый Остоженский дворец, принадлежавший великой княгине Елене Павловне (переезды аккуратно отмечаются им в Дневнике). Дворец этот (ныне перестроенное здание Академии дипломатии, до революции знаменитый Катковский лицей) был приобретен супругом Елены Павловны - великим князем Михаилом Павловичем у графа Головина для проживания своей семьи во время приездов в Москву. Пользуясь расположением овдовевшей к тому времени великой княгини, Одоевский, по всей видимости, получил приглашение пользоваться пустовавшим помещением. Конечно, от Смоленского бульвара до Остоженки очень близко, но можно предположить, что Владимира Федоровича привлекали дворцовый сад и близость Москва-реки.

   Он служил сначала в 6-м (по уголовным делам) департаменте Сената (в 1-м его отделении), затем, с января 1863 перешел в 8-й департамент, рассматривавший гражданские дела, и через год стал первоприсутствующим этого департамента. Как пишет он в Дневнике, "по крайней мере избавился от битвы против плетей и розог", то есть против телесных наказаний. "Сенатское дело" признавалось им исключительно важным, хотя он не был юристом по образованию и ранее никогда не работал в судебных органах. Особенность ситуации состояла в том, что на период службы Одоевского пришлась судебная реформа 1864 года, принципиально изменившая процесс судопроизводства. Владимир Федорович встретил ее с полным энтузиазмом, хотя в результате дел у него прибавилось. От судебной реформы Одоевский, по воспоминаниям его близкого друга А.И. Кошелева, ожидал закрытия московских отделений Сената, намереваясь выйти в отставку и "писать свои записки". Однако этого не произошло, и он состоял сенатором до конца дней, а потомки лишились мемуаров Одоевского, которые могли бы представлять колоссальный интерес.

   Сенат являлся в то время высшей кассационной инстанцией (выше его был только Государственный совет). Сенаторы назначались государем. Департамент Сената мог кассировать решение любого суда, если в ходе разбирательства были допущены процессуальные нарушения.

   Подробное описание деятельности московских сенатских департаментов - правда, в предшествовавшую эпоху - оставил другой русский литератор, много лет проведший на этой службе, Михаил Александрович Дмитриев.

   Сенат, учрежденный Петром Первым, являлся сначала высшим правительственным, а не судебным органом. Потом, "с умножением дел", Сенат был разделен на департаменты, и сенатские дела отошли к министру юстиции. В Сенат стали назначать людей, часто не отличавшихся выдающимися способностями, но "неопасных" по образу мыслей, в том числе отставных военных. Тем не менее, Дмитриев находил, что в его время Сенат был вполне эффективным судебным органом. "Во-первых, - писал он, - в каждом департаменте найдется хоть один сенатор, разумеющий дело, и если на его стороне большинства голосов и не будет, то, по крайней мере, дело перенесется в общее собрание: ибо в Сенате большинство голосов не решает дела. <...> Кроме того, есть еще причина, по которой надежнее ожидать правосудия от Сената, чем от других инстанций. Во всех других судебных местах канцелярия зависит от членов присутствия: они, заодно с канцелярией, могут так вести дело, чтоб оно заранее клонилось к желаемому ими результату; но в Сенате канцелярия составляет отдельное ведомство, подчиненное одному обер-прокурору. Лица, которые должны будут решать дело, не участвуют в его ходе, в его приготовлении к слушанию; им подают готовое, им неизвестное: они узнают апелляционное дело из записок, рассылаемых только за несколько дней до слушания дела, а частные дела только при самом докладе. Следовательно... стачки быть не может" {Дмитриев М.А. Главы из воспоминаний моей жизни. М., 1998. С. 468-469.}. Однако, как замечает далее Дмитриев, Сенат все же подчинялся министру юстиции, и многое зависело от того, каков оказывался этот министр.

   В бытность Одоевского обер-прокурором 8-го департамента был знаменитый впоследствии К.П. Победоносцев, а министром юстиции сначала Дмитрий Николаевич Замятнин, занимавший этот пост с 1862 по 1867, а затем Карл (Константин) Иванович фон дер Пален. "Главный начальник" Одоевского, многократно упоминаемый в Дневнике и в письмах Замятнин, при котором состоялась судебная реформа, долгое время прослужил в разных судебных учреждениях, был крепким профессионалом и отличался умением подбирать знающих сотрудников.

   Судебная система России в обновленном виде оказалась представленной судами двух уровней: мировыми, которые избирались населением и рассматривали мелкие уголовные и гражданские дела, и окружными, которые назначались правительством и вели сложные уголовные процессы; за Сенатом по-прежнему осталась функция высшей кассационной инстанции. Главными чертами "новых судов" были их бессословность, гласность и состязательность: в зале суда теперь присутствовал не только прокурор, но и адвокат. Кроме того, в России возник институт присяжных заседателей.

   Первые годы существования новых судов отмечены большим общественным энтузиазмом по поводу их деятельности. Даже такой "архи-консерватор", как князь В.П. Мещерский, при всей враждебности к реформам 1860-х, писал: "...Первые годы введения и действия новых судебных учреждений были блестящими страницами честных нравов во всей области русской Фемиды: это был какой-то весенний воздух, где ободряюще веяли ароматы честности и где каждый из нас в то время чувствовал, что этот, часто накрахмаленный, часто педантичный, часто либеральный новый слуга юстиции исполнял задачу честности, на себя принятой собственным вдохновением. Это был какой-то праздник честности" {Мещерский В.П. Мои воспоминания. М., 2001. С. 280.}.

   Именно такое - вдохновенное отношение к своим обязанностям ощущается в дневниковых записях Одоевского. Бывал он и педантичен, например, в случае с неправильной баллотировкой В.И. Якунчикова в Артистическом кружке. И настоящим праздником становилось для него достижение справедливого решения сложного дела.

   Одоевский тщательно готовился к заседаниям в департаменте, прочитывая материалы, а не только "записки" о деле, подаваемые секретарями (некоторые сенаторы и "записок" не читали). Чтобы коллеги-сенаторы не сокращали продолжительность заседаний (а следовательно, тщательность рассмотрения дел), Одоевский устраивал для них за свой счет чай с калачами и икрой во время работы. Он регулярно знакомился с русской и зарубежной литературой по предмету, делал выписки. Существовал также, по воспоминаниям А.И. Кошелева, толстый том - "реестр", в который Одоевский вносил все дела, рассмотренные в его присутствии.

   В московском архиве сохранился другой, тоже объемистый, красиво переплетенный том - нечто вроде "судебного дневника", в который Одоевский вносил особо заинтересовавшие его случаи из судебной практики и свои размышления на сопутствовавшие темы (ф. 73, No 456). Записи в этом томе были начаты только в 1868, и потому заполненными оказалось лишь несколько десятков страниц. Вместо титула в том вклеена "Ведомость делам: по 8-му Департаменту Сената от 1 января 1866 по 1 сентября 1868 года". Из этой ведомости (приводится факсимиле) следует, что, например, в 1867 году в департамент "вступило" 3245 дел, при этом от прошлого года оставалось 1004 дела, "разрешено" было 2711, остальные остались "нерешенными" на следующий год. Объемы деятельности просто устрашающие!

   Процитируем одну из записей "судебного дневника", дающую представление о его складе: "И до нового судопроизводства существовали и закон и суды - в том нет спора; но закон есть понятие отвлеченное, если человек не умеет отличить в жизни то, что законно, от того, что незаконно; суд суть действие отвлеченное, когда суд не ставит человека в возможность отличить законное от незаконного. В прежнее время человек знал, что есть закон, что есть и суд, но не знал, как соединяется суд с законом, а закон с судом, и оттого был в колебании, или имел способ притворяться колеблющимся между понятиями: законное и незаконное" (л. 31).

   Судебная деятельность Одоевского безусловно отразилась в документах, связанных с церковным пением, где много внимания уделяется юридической стороне дела: как мы бы сейчас сказали, "монополистическим" правам Придворной капеллы на издание церковных переложений и композиций. Капеллу Одоевский считал одним из оплотов широко понимаемого "крепостничества" (таким это учреждение во многом оставалось вплоть до 1917 года). Подобные мысли особенно ярко выражены в публикуемых его письмах к министру народного просвещения А.В. Головнину.

   Помимо остро ощущаемой Одоевским несправедливости позиции Капеллы, весьма не демократически отказывавшей авторам в публикации их работ, был еще один очень важный, глубокий повод для борьбы Владимира Федоровича с этим придворным учреждением, и он возник тогда, когда Капелла "покусилась" на пение в народных школах, утверждая, что только воспитанные ею учителя могут учить народ, как ему петь в церкви и что слушать там. И потому большое место в архиве Одоевского занимают не только ученые изыскания, но и совершенно практические тексты, появившиеся в результате работы Комиссии по введению обучения церковному пению в народные школы, инициированной и по сути возглавленной Одоевским: это масса всякого рода переписки с членами Комиссии, протоколы заседаний и решения, а также возражения на документы, представленные Придворной капеллой и Министерством императорского двора, которые не собирались уступать своих прав. Как пишет Одоевский министру просвещения, задача Комиссии - вопреки всем препятствиям "провести у нас разумное музыкальное образование народа и не мудрствуя лукаво доставить ему высоконравственное наслаждение петь в церкви и дома наши церковные молитвы как следует и как ему сподручнее. Бога ради, не оставляйте этого великого дела..."

   Одоевский отвечает и на вопрос, почему столь велико дело введения правильного - в его понимании, согласного с древними традициями - церковного пения в учебные программы вновь создаваемых народных школ. Вопрос тут не в так называемом эстетическом образовании народа, а в его образовании духовно-нравственном: то, что в слухе народа, считал Одоевский, то и в его жизни, в его делах. Порча народного слуха административно вводившимися в предыдущие десятилетия переложениями Придворной капеллы - есть порча народного сознания, народной жизни. Одоевский не был славянофилом и даже находил между собою и московскими славянофилами старшего поколения большие расхождения, хотя, читая Дневник, нетрудно увидеть, как много у него друзей в московской славянофильской среде: Аксаковы, Хомяковы, Свербеевы, Кошелевы... Коротко говоря, он не соглашался с тем, что народ всегда во всем прав и его не надо ничему учить, а только учиться у него. Одоевский много выступал по вопросам народного образования и написал немало разных текстов для народного и школьного чтения; среди них много заметок "общеобразовательных", но есть и такие всем известные шедевры, как переложения русских сказок и бессмертный "Городок в табакерке".

   Чтение массы документов, написанных Одоевским в связи с деятельностью Комиссии по введению обучения церковному пению в народные школы, может показаться утомительным по повторению в них все тех же постулатов. Впрочем, точно Одоевский не повторяется никогда: мысль его все время поворачивается разными гранями, а словесные формулировки оттачиваются до того состояния, когда они становятся афоризмами, потом повторяемыми учеными из поколения в поколение: "беда в том, что у нас археологи - не музыканты, а музыканты - не археологи"; "мы имеем то, чем не может похвалиться ни один из европейских народов: священное песнопение в том самом виде, в каком употребляли его наши предки..." и так далее. Другого пути у Владимира Федоровича не было: он стремился пробить стену незнания и непонимания. И все-таки невольно задаешься вопросом: как не скучно ему было это? Но ему явно не было скучно: "[Враги] не остановят моих действий, когда я сочту нужным действовать, как и когда мне заблагорассудится, ибо то, что я отстаиваю, считаю делом святым и разумным... Звание русского дворянина, моя долгая, честная, чернорабочая жизнь, не запятнанная ни происками, ни интригами, ни даже честолюбивыми замыслами, наконец, если угодно, и мое историческое имя - не только дают мне право, но налагают на меня обязанность не оставаться в робком безмолвии, которое могло бы быть принято за знак согласия..." {Цит. по: В.Ф. Одоевский. Последний квартет Бетховена... С. 21-22.}

   Конечно, трудно сейчас понять, для чего понадобилось Одоевскому вместе с его единомышленником Н.М. Потуловым подсчитывать количество расхождений в традиционных роспевах, гармонизованных Капеллой, с тем, что для них было "иконописным подлинником": изданием тех же роспевов одноголосно на квадратной ноте (цифра получилась впечатляющая: больше двух тысяч!). На самом деле для того, чтобы не показаться голословным, чтобы иметь в руках точные данные. Из того же ряда - его попытка объяснить барышням, слушавшим музыкальные лекции в его доме, или читателям "Музыкальной грамоты для не-музыкантов" основы музыкальной теории с помощью наглядных физических опытов или таблиц акустических "дрожаний". В этой вере в точное знание, в науку - тоже личность Одоевского.

   Главное же состоит в том, что многое повидавший и многое узнавший за свою жизнь, Одоевский к зрелым годам пришел к убеждению, что именно древние роспевы и народная песня есть самое высокое и духовно аристократическое искусство, и ему хотелось научить всех понимать их смысл. Конечно, Владимир Федорович и раньше, в петербургский период, занимался церковным искусством: достаточно напомнить, что это именно он, вместе с В.В. Стасовым, убеждал Михаила Ивановича Глинку ехать в Берлин к Зигфриду Дену и учиться там технике старых западных мастеров, чтобы укрепить тем самым фундамент русской музыки. Одоевский особенно настаивал на том, чтобы Глинка попробовал свои силы в области духовного творчества, хотя, разумеется, были у Глинки и другие побудительные причины, среди которых важную - и пока не раскрытую роль - играло нравственное влияние главного духовного авторитета Петербурга той эпохи - Игнатия Брянчанинова, настоятеля петербургской Троице-Сергиевой пустыни. Его внимание к церковному пению и мнение о том, каким оно должно быть, отражены в опубликованных письмах святителя, в том числе в большом письме-статье, адресованном именно Глинке (оно недавно опубликовано полностью и нуждается в особом осмыслении, - но это уже совсем особая тема).

   Можно заметить, что в московский период подход Одоевского к церковному пению "модулировал" по сравнению с петербургскими годами: он стал и более практическим, и более историческим, чему, конечно, способствовала сама почва древней столицы и люди, обитавшие в Москве. Фигурально говоря, от мысли "связать узами законного брака фугу и русскую песню" Одоевский перешел главным образом к мысли вернуть народу его собственное великое историческое наследие. Как писал сам Владимир Федорович в статье, посвященной открытию в Москве Общества древнерусского искусства (в 1865), "на Западе искусство церковное, несмотря на блистательную ученую и артистическую разработку этого предмета, вообще слывет под именем археологии, то есть науки о древности... <...> Напротив того, в нашем отечестве искусство церковное непрестанно входит в интересы текущей жизни. <...> Это не прошедшее, а великое дело настоящего и будущего России. Древнерусское искусство есть вместе и искусство церковное, и по преимуществу национальное России современной" {Русская духовная музыка... Т. III. С. 106-107.}. И Одоевскому несомненно удалось возбудить общественное мнение, по крайней мере в Москве: в дневниках, воспоминаниях, письмах разных его современников то и дело мелькают упоминания о новооткрытой "древней церковной музыке", даже если эти современники музыкой вообще не слишком интересовались.

   Одоевский вел жизнь безукоризненно чистую и совершенно открытую для людей из любых сословий. Как настоящий аристократ, он был подлинным демократом и, например, любил работать не только головой, но и руками (сам мастерил физические, акустические приборы, проявлял активную деятельность на кухне перед дружескими обедами). Об этом свидетельствуют все документы московского периода, в которых отражены повседневные занятия и встречи князя.

   Москва предоставляла для открытой жизни, вероятно, еще больше возможностей, чем чиновный Петербург. Так, ближайшим другом Одоевского становится приходской священник Д.В. Разумовский; его дом посещают разные духовные лица, в том числе выдающиеся, каковы, например, московский викарий епископ Леонид (Краснопевков), протоиерей венской посольской церкви Михаил Раевский, ученый-археолог архимандрит Антонин (Капустин), и он сам обращается с возникающими вопросами к разным людям из духовного сословия; здесь особый интерес представляет его общение с обоими московскими митрополитами того периода - ныне канонизированными митрополитом Филаретом (которому Одоевский посылал свои публикации по церковному пению) и митрополитом Иннокентием (с которым он обсуждал вопросы певческого образования духовенства). Занявшись историей церковного пения, Одоевский стал посещать разные храмы, древние монастыри, побывал в единоверческой церкви и приобрел добрых знакомых среди богомольного и ценящего родную старину московского купечества. В результате подобных связей обогатилось рукописное певческое собрание Одоевского (ныне хранящееся в РГБ). Конечно, новым знакомым Владимира Федоровича льстил его княжеский титул, но они почувствовали и серьезность интереса князя к старине. Так, при посещении единоверческой церкви, на вопрос: "Вы, князь, верно, охотник?", то есть охотник до знаменного пения, Одоевской гордо ответил: "Нет, я работник". В результате ему стали приносить редкие певческие рукописи. Серьезность намерений Одоевского подтверждают не только опубликованные его тексты, но и сохранившиеся в музейном фонде многочисленные копии с древнерусских певческих руководств