| Главная » Книги |
Фет Афанасий Афанасьевич - Письма, Страница 4
Фет Афанасий Афанасьевич - Письмаign="justify">
<12-14 октября 1862 г.>.
Любезнейший граф!
Не могу достаточно из железной лавки высказать Вам, какою радостью
обдало меня Ваше лаконическое, но милое послание. Вы счастливы - и я рад
душевно за Вас. Вы давно стоите быть счастливым, и дай бог, чтобы нежная
рука всадила в Ваш мозг (в физиогномии не силен) тот единственно слабый у
Вас винт, который был у Вас шаток и не дозволял всему отличному человеку
гулять всецельно по свету. У каждого из нас недостает по нескольку винтов
(как в моей молотилке, которая каждую неделю меня радует новыми побряканьями
и ломками), но самая беда человеку, когда в нем зашатается тот главный,
серединный винт, который был такого крупного и сильного десятку у нашего
бесценного Николая Толстого. Этого винта нельзя заменить ничем, и потому
скажу: "Я не могу вспомнить про этого милого здоровенного умирающего, не
зашумев всеми ощущеньями души, как нагревающийся самовар". Но довольно. Вы
имеете в несколько раз более меня всяких средств составить и чужое и свое
счастие, желаю Вам его пуд и берковцы, - но если у Вас его будет наиболее
моего - и то не очень сердитесь.
Я юхван, - это у меня ничему другому не мешает, и так доволен
Степановкой, что не знаю лучшего Парижа. Но до сих пор не могу уладить своих
счетов, постройка замучила, окончательно поеду к 1-му ноября или около того
на Маросейку в дом Боткиных в Москву - и потому поеду с женой, которая,
когда я сообщу ей Вашу новость, будет плясать по комнате от радости, в
дилижансе, а не в своем зимнем возке и ergo, лишен буду радости обнять в Вас
человека <...> счастливого и быть представленным молодой графине, как не
злой человек.
Верьте, далее семейства счастие ходить не умеет, а на колесе-то своем
оно вечно спотыкается.
Веретено сломанное сейчас будет готово; зубья уложены, и я жду
обрадовать жену Вашей радостью. Но не может быть, чтобы я зимой не увидал
Вас.
Воображаю радость тетеньки, у которой от души за меня прогну поцеловать
руку. Графине хоть заочно меня порекомендуйте.
Душевно преданный А. Фет.
17
Степановка, 19 октября <1862 г.>.
Радости моей показалось неудовлетворительным, дорогой Лев Николаевич,
поздравление из железной лавки, и она излилась далее в астрономическую
эпиталаму {1}. Вот что пропел я Вам.
Кометой огненно-эфирной
В пучине солнечных семей,
Минутный гость и гость всемирный,
Ты долго странствовал ничей.
И лишь порой к нам блеск мгновенной
Ты досылал своим лучом,
То просияв звездой нетленной,
То грозным пламенным мечом.
Но час и твой пробил - комета!
(Благослови глагол его!)
Пора свершать душе поэта
Свой путь у солнца одного.
Довольно странствовать по миру,
Пора одно, одно любить,
Пора блестящему эфиру
От моря сушу отделить.
Забыть вражду судьбы безбрачной,
Пути будящего огня
И расцвести одеждой злачной
В сияньи солнечного дня.
Да, да, Вы правы, мне мало Вас видеть где-либо, мне нужно познакомиться
с Вами у Вас. Это andere Sache {другое дело (нем.).}. По пословице "в своем
углу стены помогают". Что касается до меня, то я себя охотно причисляю к
мономанам. Я люблю землю, черную рассыпчатую землю, ту, которую я теперь рою
и в которой я буду лежать. Жена набренькивает чудные мелодии Mendelson'a, а
мне хочется плакать.
Эх, Лев Николаевич, постарайтесь, если можете, приоткрыть форточку в
мир искусства. Там рай, там ведь _возможности вещей_ - идеалы.
Нет, служителям идеала грешно расходиться из-за сосиски или
непрогорелой сковороды. Безумная Россия, эта 1000-летняя улита, сделала все,
чтобы наплевать в бороду идеалу, и добилась до творений Вашего однофамильца
Алексея. Он, говорят, славный малый, но, да простит ему бог, но только не
Аполлон - его лакейского "Дон-Жуана", леймпачного "Серебряного" {2}. Это
геркулесовы столпы пошлости! Я отдаю все, что имею, тому, кто напишет хоть
одну строку смешней, жальче, пошлей этих произведений.
А Плещеевы и прочие. Нет, это не Мендельсоны! Надо любить, все любить,
сырую землю есть.
Сегодня засадил целую аллею итальянских тополей аршин по 5 ростом и
рад, как ребенок.
Я хотел бы так устроить дело. Взять два места в карете (мы едем около
5-го ноября) и одно наперед до Тулы. В Ясной Поляне я девушку к жене в
карету, а сам со станции к Вам. От Вас до Тулы на готовый билет и в Москву.
Черкните два слова, будете ли Вы это время дома, и я у Вас. Жена шлет Вам
сердечное поздравление и единственное желание, чтобы скорее для Вас настала
пора уставной грамоты. Наша, слава богу, благодаря Степановке и Василию
Боткину, гостившему у нас летом, на мази. Еще вот-вот и напишет. Недаром
Успенский говорит: "Нет, да ты, брат Лукьяныч, восчувствовать должен".
Однако не поленитесь черкнуть словечко в Орел на мое имя.
Жена уверяет, что знает, на ком Вы женаты. Увидим, успеет ли она делать
чудеса? Недаром ее прежняя фамилия начинается с Б (это имеет мистическое
значение). Буду ждать Ваших строк, а теперь жму Вам дружески руку при
желании всего, всего лучшего.
Весь Ваш А. Фет.
18
4 апреля <1863 г.>
Христос воскресе, милейший Лев Николаевич!
Выпроводил образа, сдвинул со стола стекло, - обрезки от листов,
которые сам врезал в парниковые колпаки. Алмаз режет расчудесно, и пишу к
Вам, моя разумная головка! Сколько раз я Вас обнимал заочно при чтении
"Казаков" и сколько раз смеялся над Вашим к ним неблаговолением! Может быть,
Вы и напишете что-либо другое - прелестное, - ни слова, - так много в Вас
еще жизненного Еруслана, но "Казаки" в своем роде chef d'oeuvre. Это я
говорю положительно. Я их читал с намерением найти в них все гадким от А до
Z, и кроме наслаждения полнотою жизни - художественной - ничего не обрел.
Одна барыня из Москвы пишет мне, что это прелестно, но не возвышает дух, и
видно, как будто автор хочет нас сделать буйволами. Матушка! Тем-то и
хорошо, что автор ничего не хочет. Разумеется, так нее мало подобные барыни
понимают Оленина. Да это и не их дело. Эх! как хорошо! И Ерошка, и Лукашка,
и Марьянка. Ее отношение к Лукашке и к Оленину - верх художественной правды.
Я нарочно по вечерам читаю теперь "Рыбаков" Григоровича. Все эти книги
убиты Вами. Все повести из простонародного быта нельзя читать без смеха
после "Казаков". Глеб лежит на вершах. Как? на вершах. Да навзничь, и его
старуха застает шепчущим про себя имена сыновей: "Ваня! Вася! Петя!" Это
статочно на луне или в доме барыни, которая через карманную трубку надувает
свой гуттаперчевый кринолин. Но когда Оленин, полон надежд, приходит к ней,
она говорит только: "У, постылый". Как это все свято, верно. Вот Вы сами
осуществили правило: "Он мне про эмансипацию, а я стану есть редьку". Так,
да надо есть-то ее умеючи.
Пожалуй, чего доброго, коммунисты почтут Вас своим главой. Напрасно!
Буйвол и Лукашка не потому хороши, что желают чужого во имя подлого
трусливо-ленивого чувства зависти, а потому что им ничего лишнего не нужно.
Буйвол не семинарист с запахом лампадки и риторическими доводами под
черепочком, а самый благородный лорд. Он вполне джентльмен. Он делает все
так, как делал его отец и дед. Буйвол порядочный человек, и я люблю
буйволицу. Поставьте Устеньку (кажется) и Марьянку в наши условия воспитания
- одна выйдет непотребной девкой, а другая солдафоном, - но у себя в слободе
- они богини. Богини - белых зубов, а это не безделица. Неизъяснимая
прелесть _таланта_. Талант - это чистый цвет лотоса или хоть крапивы - все
равно, но цвет <...>.
Послушать Вас порой в разговорах - нет силы согласиться, а в поэзии Вас
нет - есть одна сила и правда, а там словопрители разбирай по субботам,
отчего то или другое. "Казаки" должны явиться на всех языках <...>, это
дыхание леса с фазанами и Лукашкой, с бурки целящегося в абрека. Как лежит
мертвец и колени развалились. Вы мастер, и Вам книги в руки.
Школьники сидят на полу и перебирают пшеницу для семянной десятины.
Пора сеять, а весна чуть-чуть наклевывается.
Пожалуйста, черкните при случае словечко. Что ружье и Гольтяков?
Получили ли мое предыдущее письмо?
Кончаю и крепко жму Вам руку. Глаза плохо видят. Совсем было ослеп.
Милым дамам Вашим прошу передать мой задушевный привет.
19
11 апреля <1863>.
Не могу воздержаться, дорогой Лев Николаевич, чтобы не черкнуть Вам
несколько слов по поводу вчера прочтенного "Поликушки", Вы знаете, как Вы
мне дороги. Я не верю ни в чей современный талант, исключая Вашего. И не
писать Вам считаю постыдным, как считал бы постыдным мотыльку не пить росы,
вороне не воровать цыплят. Итак, - я, по-моему, имею полнейшее право
говорить Вам свое мнение начистоту. Став перед моим судом, Вы не моргайте и
не передавайте тяжесть корпуса с ноги на ногу, а не забывайте, что Вы Лев
Толстой, а не Алексей и не Феофил {1}. Вам нечего радоваться, что Вы
мастерски справились с тем или другим сюжетом. Это Вам бог дал такой сильный
живот. Но он же дал Вам нос художника. Зачем же Вы в угоду художнического
искания нового позволяете себе искать его там, где претит. На это Вы мне
скажете, что у меня нет носу и что тут не претит. А я скажу, что кто не
верит в Гомера, Рафаэля, Праксителя и Лизиппа - профанатор. Кол вбит,
веревка натянута, теленок ешь, что хочешь, но не дальше Конца веревки -
баста! Навеки. Дикий народ не может иметь истории, и никто извне не может
его заставить иметь, чего нет. Плесень народа не может иметь, то есть не
должна иметь повествователя. А наши бывшие дворовые менее самых
отвратительных негров (зри дядю Тома) {2} имеют право на перо первоклассного
писателя. Мужики - другое дело - они хоть варвары - но люди. Дворовые - не
люди и никому не понятны в одежде претензии на людей. И каков же результат?
Вы бились всеми силами стать на божески недоступную точку, хотели быть
отрешенным судьей, а стали как будто в отсталые ряды адвокатов. Это мне
больно! Подумайте - Вы и адвокатура в поэзии. Возможно ли это. "Да я ни за
кого". Вижу, знаю, слышу, чую, а дело-то все выходит вопиющее. "Это не моя
вина". Стало быть, моя или попа Семена? Нет, Вы солнце, - ну и сияйте жарко,
мягко, как хотите, но сияйте, а не стряпайте в темной закоптелой печи.
"Казаки" - Аполлон Бельведерский. Там отвечать не за что. Все
человечно, понятно, ясно, ярко - сильно. В "Поликушке" все рыхло, гнило,
бедно, больно, ни солено огорком [?]. Вы отсылаете Абдини в лазарет, отчего
же Поликушку не туда же? Все верно, правдиво, но тем хуже. Это глубокий
широкий след богатыря, но след, повернувший в трясину.
Скажу последнее слово. Я даже не против сюжета. А против отсутствия
_идеальной чистоты_. Венера, возбуждающая похоть, - плоха. Она должна только
петь красоту в мраморе. Самая вонь должна в создании благоухать, перешедши
durch den Labirint der Brust {через лабиринт сердца (нем.).} художника. А от
"Поликушки" несет запахом этой исковерканной среды. Это какие-то вчерашние
зады. Вот мое личное впечатление. Если я не прав, тем хуже для меня.
Напишите же словечко.
СТИХИ
Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне... (см. т. 1).
А. Фет.
Адрес мой г. Орел.
20
16 мая <1863 г.>, Степановка.
"Абракадабра" {1} дорогой Лев Николаевич! Вопрос: почему вы мне
несказанно дороги? Ответ: потому что мне все дорого в жизни. Экая славная -
с комарами, кукушками, грибами, цветами! Прелесть! - Нет, этого мало. Вы мне
дороги за абракадабру. Другие пузятся и думают, что наука есть абракадабра,
а вы понимаете, что она просто наблюдение над жизнью. Другие зато думают,
что жизнь это так себе. Предписал или убил - и все, а не то - все переломал
и сделал, как хочу; а вы понимаете, что тут-то и сидит моя милая
абракадабра, чудище без головы и без хвоста. За какую нитку ни потяни, все
голова, а она же и все ноги или хвост. Я присягаю, что не хожу вверх ногами,
Линкольн тоже и бранит меня антиподом, т. е. человеком вверх ногами.
Утешьтесь, голубчик. Это очень просто, т. е. ясно, что абракадабра, но
этого рассудителям никогда не понять. - Вчера я искал вам русского места и
положительно решил для себя, к черту деликатности! (Мне хочется говорить, а
вы слушайте или нет, ванте дело.) Пушкин, Тютчев, Толстой Л. Н. - и больше
никого из русских туда не пускаю. Не по писательству, а по ясной и крепкой
голове. Ясные головы чеканят мысли кувалдой, а не ковыряют и вылизывают их,
как лизун. - Ври, но ври так, чтобы я видел, что ты умеешь думать. Читаю -
взял у Борисова всю "Ясную Поляну". - Прелесть! Насчет прогресса вполне
согласен. Скорей можно допустить генерализацию - обобщение всех других
исключений. Поэты, астрологи, генералы более или менее все люди. В каждом,
хотя частью, живет эта струя. А какой общеисторический прогресс-для двух
человек 19 века? Ни римляне, ни греки о нем не помышляли. Упадок, разврат и
бессилие и т. п. нельзя назвать прогрессом <...>
Я в 42 года жизни знаю только одну историю - историю ястреба и
перепелки. Ястреб ест перепелку не из безнравственности, а потому что
обедает - будет ли ястреб Брут или Цезарь - все равно. Людей же я знаю
только двух: мужика и солдата. "Все мое", - сказало злато. "Все мое", -
сказал булат. И они только потому первые люди, и настолько первые, насколько
они не человеки. Как только полезут в человеки, то становятся последними. Но
есть подробности, с кот<орыми> я не согласен. - Вы признаете честные
привычки, не признавая честных убеждений. По-моему, это две совершенно
разных вещи. Можно иметь честные и нечестные, опрятные и неопрятные
привычки, независимо от убеждений, и наоборот. Можно понимать, что не
следует рыгать в обществе, а между тем иметь такую привычку. Но можно,
никогда не рыгая, - не находить этого дурным. - Ни с вами, ни с Руссо я не
согласен, что все люди родятся добрыми. - Если это с божественной точки, с
которой нет зла, с которой и поляк и нигилист добро, - не спорю, но просто
по-человечески, - в отношении земного добра и зла помню Горация:
Родятся добрые от добрых храбрецов,
В коровах и конях отцовский пыл хранится,
И от воинственных и доблестных отцов
Нельзя же голубю пугливому родиться.
Это уже физиология, и спорить трудно. Я завожу рысистых, а пусть
говорит кто хочет, что россиянка лучше.
Учу мальчиков - и еще знаем очень мало. Плохо читаем и едва начинаем
разбирать цифры. Экая прелесть ваше "Кому у кого учиться". Да, кувыркайтесь
на гимнастике вверх ногами, пашите, пойте и проч., но от поэта не уйдете.
Когда вы говорите о чувстве меры, я думаю про себя: "А ведь у меня есть
чувство меры. Почему же я знаю, что это идет в стихотворение, а это то - да
не туда. А здесь - загвоздка и конец - и ни-ни?" - Пожалуйста, про цыган в
пегом мерине {2} - чебурахайте сплеча, а если верите мне хоть
сколько-нибудь, прочтите мне готовое, и лишнее выбросим. Дорого - то
сказать, что все способны видеть, и никто не видал. Найдите, почему цыган,
как говорил покойный Николай Николаевич, думает только, как бы ободрать
нашего брата, цыганка тоже, и почему она в то же время - вся пыл и
вдохновение. Это художественно понять - гениальная штука.
В Новоселках мы ждали Вас до 12-го. Как досадно, что вы не подъехали. У
нас третьего дня градом окна повыбило, - но дурным хлебам мало повредило. Я
до сих пор плохо устроился и все более в бабьей шубенке хожу. Вот новое
стихотворение. Как вам?
Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне... <см. т. 1>.
Может быть, уже писал вам сей стих? Решительно не помню. Будьте
здоровы. Это главное. Милой хозяйке дома и добрейшей тетиньке мой усерд<ный>
поклон.
Ваш А. Фет.
Сию минуту еду в Москву и, может быть, на возврат<ном> заеду к Вам.
21
Степановка. 16 июня <1866 г.>.
"Irritabilis poetarum gens". Horatius {*}.
{* Гневливый род поэтов. Гораций (лат.).}
"Lobst du dem Kinde die Puppe, die der Kramer dahinreicht.
Glaube mir sicher, du bist Kindern und Kramern ein Goto. Goethe {1}.
Тургенев все читает мне мораль, говоря, что поэт должен как бог быть
свободен, то есть объективен, и не имеет предызбранного кумира. Он
совершенно прав, но едва ли нужно именно мне повторять эту аксиому. Мне
кажется, что я более других способен переноситься в чужую шкуру и понять,
например, что очень дурно, что солнце сжигает многое дотла, что было бы
лучше, если бы оно в июне на указанном месте делало сахарное мороженое, но
что беда в июле, что в таком случае оно было бы поваром, а не солнцем. Вот
почему я искренно Вас люблю со всем как есть, с ожесточенным ловлением за
ляжку барана, из которого, быть может, никогда ничего экономического не
выйдет. Но я хорошо знаю, что из него выйдет самобытный пошиб толстовского
писания и что без яснополянской школы и прогулок по зимнему лесу не было бы
Льва Толстого "с лягушкой выдумки твоей" {2}.
Теперь ясно, почему я не вступаю даже в полемику с людьми,
утверждающими, что в "Пятом годе" нет пятого года, что Кутузов и Багратион
списаны с современных генеральчиков etc {3}. Для меня и это все nebensache
{несущественно (нем.).}, я понимаю, что главная задача романа: выворотить
историческое событие наизнанку и рассматривать его не с официальной шитой
золотом стороны парадного кафтана, а с сорочки, то есть рубахи, которая к
телу ближе и под тем же блестящим общим мундиром у одного голландская, у
другого батистовая, а у иного немытая, бумажная, ситцевая. Роман с этой
стороны блистает первоклассными красотами, по которым сейчас узнаешь ex
ungue leonem. {по когтям льва (лат).} Но в нем, по-моему, есть важный
промах, который подрезывает крылья жадному интересу, с каким читаешь вещи
вечные.
В наш безобразный век русской лакейской литературы из жизни дьячков
неумытых я более, чем когда-либо, симпатизирую людям порядочным, хотя нечего
греха таить (между своими), пустое французское, придворное воспитание
сделало большинство людей порядочного общества презренными и ни на что в
мире не годными пустырниками. Несмотря на это, я предпочитаю людей
порядочных - поджигателям-поповичам. Семинарский пучок есть искусственно и
тщательно приготовленная свинья.
Простите - увлекся любимой темой. Но порядочность не есть положение, а
только отрицание всего непорядочного. Не ругатель, не рыгатель, не вор, не
пьяница - не забудьте, что нуль лучше и несомненнее всего другого выполняет
все эти условия. Не думаю, чтобы князь Андрей был приятным сожителем,
собеседником и т. д., но всего менее он герой, способный представлять нить,
на которую поддевают внимание читателя. Разве Гектор и Дон-Кихот не
порядочные люди? А между тем они нечто и другое, во имя чего они интересны.
Тут-то есть в деле искусства своя порядочность. Гомер и Сервантес могли бы
сделать главными героями и Тирсита и Санчо Пансо, но не сделали бы той
ошибки, в которую я впал в моих "Военных записках" {4}. Я вздумал
группировать события рассказа около человека-нуля-героя. Это неисполнимо.
Нельзя на белой бумаге писать водой. Пока князь Андрей был дома, где его
порядочность была подвигом, рядом с пылким старцем-отцом и дурой женой, он
был интересен, а когда он вышел туда, где надо что-либо делать, то Васька
Денисов далеко заткнул его за пояс. Мне кажется, что я нашел ахиллову пяту
романа, а впрочем, кто его знает.
У меня лично никогда не было к талантам писателей ничего, кроме любви и
глубокой симпати Я говорю, как старый столяр говорит молодому: "Отчего
фанерка дует и не пристает к дереву". А быть может, и старый столяр врет.
Вчера уехал от нас Борисов, прогостив 4 дня. 22 июля у нас бал. На Вас
плоха надежда, но если бы милейшая Татьяна Андреевна осчастливила наш день -
это было бы ух как хорошо.
Хлеба и сено у нас далеко ниже посредственного, но это не мешает мне
быть совершенно счастливым и довольным в нашем тихом уголке. У нас с женой
день так полон заботами и хлопотами, что не видишь и не замечаешь, как
докатываешься до вечернего самовара.
Уставная грамота наша написана к обоюдному удовольствию - и слава богу,
теперь можно тихонько катиться под ту гору, внизу которой ожидает
трехаршинная ямка. Надо сказать, что когда оглянешься назад, мало хорошего,
а что и было, то куплено неподценно дорого.
Поцелуйте за меня ручку у Вашей красавицы-хозяйки и пожелайте ей от
меня всего, всего лучшего. Жена обоим Вам крепко жмет руку и просит
засвидетельствовать тетеньке наш общий и низкий поклон. Хоть бы Софья
Андреевна заставила Вас когда-нибудь черкнуть мне 2 слова. Вы такой мастер
писать, не все же ловить баранов под ляжку.
Ваш А. Фет.
22
Г. Орел. Степановка, 15 июня <1867 г. >.
Edel sei der Mensch,
Hillreich und gut!
Denn das unterschcidet ihn
Von alien Wescn, die wir kennen {1}.
Вот гимн! Вот Гете! Выше этого не пойдет религия человека, и
действительность не перестанет с этим враждовать. Какой Вы недобрый, что не
черкнете мне в Орел словечка, хотя отлично знаете, что едва ли есть человек
способный Вас оценить полнее меня. Это не фраза, а правда. Мне дороже всего
кремень, как ты его ни поверни и ни ударь, все-таки из него искры, а не
ореховая скорлупа. Мне все проповедуют: "Надо, мол, людей брать, как они
есть". Прекрасно, господа, но ведь и я человек и меня, в таком случае надо
брать, каков - "Фелица, я развратен" {2}. Вас не надуешь, и слава богу.
<...>
Читали Вы пресловутый "Дым"? {3} У меня одна мерка. Не художественно? -
не спокойно? - дрянь, форма? Сам с ноготь, борода с локоть. Борода состоит
из брани всего русского, в минуту, когда в России все стараются быть
русскими. А тут и труженик честный _посредник_ представлен жалким дураком,
потому что не знает города Нанси. В России-де все гадко и глупо и _все надо_
гнуть насильно и на иностранный манер. На этом основании и дурак Литвинов
_изучил_ иностранную агрономию, чтобы ему, дураку, _применять_ ее в своем
имении. Ясно, осел. Не все ли это равно, что под русскую брыкуху запрягать
паровоз? Этого мало. Между всеми русскими негодяями и дураками оказывается
порядочный герой, истосковавшийся по аристократическому кругу, который будто
бы презирает, и бросающий женщину, которую будто бы уважает и любит, только
из-за того, что нанюхался волос женщины, которую с детства знает и признает
окончательно для себя непригодной. Мало того, этому краеугольному камню
русских и порядочных людей (в глазах автора) ни разу и на ум не пришло, что
женщина, которую он сманывает, жена другого - имя которого она носит и т. д.
Неужели это прогресс? Мужики за это оглоблей бьют. Порядочные люди борются,
насколько сил хватает, а жулики-прогрессисты об этом не думают.
| |
| Просмотров: 481 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры