Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 1, Страница 25 - Книги

под маскою! И в полнолунии лица своего, и в полном азбучном облачении

имени своего они все-таки остаются неизвестными, благородными инкогнито.

Они родились спрятанными.

***

Императрица Екатерина II строго преследовала так называемые

азартные игры (как будто не все картежные игры более или менее азартны?).

Дошло до сведения ее, что один из приближенных ко двору, а именно Левашев,

ведет сильную азартную игру. Однажды говорит она ему с выражением

неудовольствия: "А вы все-таки продолжаете играть!" - "Виноват, ваше

величество: играю иногда и в коммерческие игры". Ловкий и двусмысленный

ответ обезоружил гнев императрицы. Она улыбнулась: тем дело и кончилось.

***

Мы заметили, что всякая игра более или менее азартна, т.е. более или

менее подвержена случайности. Трудно даже в точности определить, какая игра

азартная, какая нет. Обыкновенно называют азартными играми игры

бескозырные. И то не верно: в пикете нет козыря, а пикет считается

коммерческою игрою. В экарте есть козырь, а эта игра признается азартною и

запрещена. Пожалуй, так называемые коммерческие игры еще иногда опаснее

неопытным новичкам: против них могут действовать умение противника и

случайность в сдаче ему хороших карт, не говоря уже о некоторых

соображениях, при которых хорошие карты непременно очутятся в руках его.

В старое время общепринятая игра была бостон. Кто-то сказал, что в ней

неминуемо имеешь дело с двумя неприятелями и одним предателем, который

идет тебе в вист. Всякая игра бой: умение умением, но есть и доля счастья и

несчастья, то есть случайности, следовательно - азарта. Вообще игра, может

быть, и зло, но зло неизбежное и законами неуловимое. Можно проиграть в

фараон сто рублей и даже пять, в вист можно проигрывать десятки тысяч

рублей в каждый вечер. Едва ли еще не благоразумнее допустить публичные

азартные игры под строгим и добросовестным наблюдением полиции и при

некоторых сберегательных и ограничивающих условиях: таким образом скорее

будут и волки сыты, и овцы целы, нередко вплоть остриженные (это так), но по

крайней мере шкура их будет удобнее спасена, нежели в потаенных игрецких

трущобах. Есть люди предопределенные роковою силою неминуемому

проигрышу. Американец Толстой говорил об одном из таковых обреченных,

что, начни он играть в карты сам с собою, то и тут найдет средство проиграться.

Один беспристрастный и нелицеприятный сын рассказал мне, как

покойный отец его, в конце прошлого столетия, выиграл у приятеля своего

двадцать тысяч рублей - на клюкве. Вот как это происходило. Он предложил

добродушному приятелю своему угадывать, в которой руке его цельная

клюковка, в которой раздавленная. Разумеется, заклад был определен в

известную сумму. Игра продолжалась около двух часов. Нужно ли добавить для

простодушного читателя, что вызванный на игру окончательно назначал всегда

невпопад? Что же после, не приписать ли и клюкву к азартным играм? Закон

упустил это из виду.

***

Бедную старушку больно приколотили. Приколотивший ее был

присужден заплатить ей 25 рублей за побои и бесчестье. Она любила

припоминать и рассказывать этот случай, рассказ же свой заключала всегда

следующими словами, которые произносила с умилением и с крестным

знамением: "Вот как не угадаешь, с какой стороны взыщет тебя Божье

милосердие".

***

В 1806 или 1807 году один из известнейших московских книгопродавцев

рассказывал следующее приходящим в лавку его: "Ну, уж надо признаться,

вспыльчив автор такой-то. Вот что со мною было. Приходит он на днях ко мне

и, ни с того, ни с другого, начинает меня позорить и ругать; я молчу и смотрю

что будет. Наругавшись вдоволь, кинулся он на меня и стал тузить и таскать за

бороду. Я все молчу и смотрю что будет. Наконец плюнул он на меня и вышел

из лавки, не объяснив в чем дело. Я все молчу и жду, не воротится ли он для

объяснения. Нет, не возвратился: так и остался я ни при чем!"

***

Отцу Алексея Михайловича Пушкина, пострадавшему в царствование

Екатерины II, кто-то, кажется какой-то князь Волконский, сказал: "Не понимаю,

почему так много говорят о книге Гельвеция de l'esprit; я прочел ее от доски до

доски и ничего особенного в ней не нашел". - "Верю, - отвечал Пушкин, -

но тут, может быть, не один Гельвеций виноват".

***

Во время маневров император Александр Павлович посылает одного из

флигель-адъютантов своих с приказанием в какой-то отряд. Спустя несколько

времени государь видит, что отряд делает движение, совершенно несогласное с

данным приказанием. Он спрашивает флигель-адъютанта: "Что вы от меня

передали?" Выходит, что приказание передано было совершенно навыворот.

"Впрочем, - сказал государь, пожимая плечами, - и я дурак, что вас послал".

***

На Каменном острове Александр Павлович заметил на дереве лимон

необычайной величины. Он приказал принести его к нему, как скоро он спадет с

дерева. Разумеется, по излишнему усердию приставили к нему особый надзор, и

наблюдение за лимоном перешло на долю и на ответственность дежурному

офицеру при карауле. Нечего и говорить, что государь ничего не знал об

устройстве этого обсервационного отряда.

Наконец роковой час пробил: лимон свалился. Приносят его к

дежурному офицеру. Это было далеко за полночь" Офицер, верный долгу и

присяге своей, идет прямо в комнаты государя. Государь уже почивал в постели

своей. Офицер приказывает камердинеру разбудить его. Офицера призывают в

спальню.

"Что случилось? - спрашивает государь. - Не пожар ли?" - "Нет,

благодаря Бога, о пожаре ничего не слыхать. А я принес вашему величеству

лимон". - "Какой лимон?" - "Да тот, за которым ваше величество повелели

иметь особое и строжайшее наблюдение". Тут государь вспомнил и понял, в чем

дело.

Александр Павлович был отменно вежлив, но вместе с тем иногда очень

нетерпелив и вспыльчив. Можно предположить, как он спросонья отблагодарил

усердного офицера, который долго после того известен был между товарищами

под прозвищем Лимон.

***

В Варшаве рассказывали, что в одном сражении польский офицер (не

припомню имени его) был на ординарцах у Наполеона I. Он посылает его с

приказанием к начальнику отдельного корпуса, стоящего в стороне. Офицер

пришпорил лошадь свою и поскакал; но, отъехав несколько саженей,

возвращается он к императору и спрашивает: "А где найти мне ваше

величество, когда исполню поручение?" - "Хоть ростом я и невелик, -

отвечал Наполеон, улыбаясь, - но все-таки вы, вероятно, отыщете меня.

Поезжайте только скорее".

Другой случай. Императрица Жозефина подарила часы также одному из

польских офицеров, находившемуся при особе Наполеона. После расторжения

брака с Жозефиной Наполеон вспомнил про эти часы и спросил офицера,

сохранил ли он подарок императрицы. "Нет, ваше величество, - отвечал он. -

Son heure a sonne (час ее пробил)".

С той самой поры офицер перестал пользоваться прежним

благоволением Наполеона.

***

Во время парада на Саксонской площади великий князь Константин

Павлович подзывает польского генерала, известного стихотворца, и, показывая

на выстроившийся полк, говорит ему: "Что вы на это скажете? Это получше

ваших стихов!" - "Sans aucun doute, monseigneur, mais aussi ce sont des vers

Alexandrine, т.е. нет сомнения, ваше высочество, но зато они и Александрийские

стихи (шестистопные).

Кажется, незачем добавлять, что это было сказано в царствование

Александра Павловича.

***

Байков, лицо, известное в Варшаве, был в начале столетия причислен к

неудавшемуся, или не дошедшему до места назначения своего, посольству

графа Головкина в Китай. Перед тем состоял он на службе при посольстве графа

Маркова в Париже. Позднее был он главным чиновником, если не совершенно

правителем дел, в канцелярии Новосильцева в Варшаве. В этой должности и

умер он скоропостижно в карете, недалеко от Вильны, когда он, помнится, ехал

в загородный дом к невесте своей. Мицкевич, в сатирической драме по поводу

Виленско-университетских дел, не упустил случая нарисовать и его портрет. По

моему убеждению, Байков много вредил Новосильцеву; с этой точки зрения,

постараюсь и я в нескольких чертах определить эту личность.

Он был человек способный, особенно сметливый, вообще умный, очень

занимательный и забавный в разговоре. Нельзя назвать его добрым человеком,

но нельзя назвать и злым. Он был добр равнодушно, зол не всегда

неумышленно. Когда поживешь на свете и долго потрешься около людей,

бываешь рад и человеку, который не постоянно готов напакостить ближнему из

одной чистой любви к искусству пакостить, а пускается на эту охоту только в

известных случаях и по особенно-личным обстоятельствам. От первых никуда

не уйдешь: они везде отыщут тебя, как охотник отыскивает зверя. В отношении

к другим стоит только не выбегать к ним навстречу и посторониться с дороги

их, когда они неуклонным и беспрепятственным шагом идут к цели своей.

В обращении своем Байков был несколько наступателен и дерзок. С ним,

то есть против него, должно было всегда держаться в позиции оборонительной.

Горе тому, кто захотел бы завести с ним равные и братские сношения:

простодушный и несчастный Авель сделался бы неминуемо жертвою Каина.

Каин уничтожил бы, задушил бы его своею властолюбивою натурою. Он не был

ни любим, ни уважаем в варшавском обществе, ни в польском, ни в русском

кругу. А что всего хуже и прискорбнее, это нерасположение к нему скоро

отозвалось на самом Новосильцеве.

Новосильцев любил его, т.е. он забавлял Новосильцева; вследствие того

он баловал Байкова и давал ему волю. Новосильцев был отменно мягкого

характера; им легко было овладеть. Байкову не нужно было прибегать для

достижения этой цели к изысканным ухищрениям и тактическим обходам. Он

отчасти владел Новосильцевым, потому что был налицо. Можно сказать, что он

им владел силой какого-то пассивного магнетизма, не давая себе труда и

магнетизировать его.

Байков был сам натуры довольно беззаботной, тучной и ленивой, даже

сонливой. Он нередко засыпал на людях, в салонах и в театре, где иногда,

спросонья, обращался на сцену к актерам и особенно к актрисам с шуткою не

всегда приличною. Резкие, высокомерные замашки его, может быть, ему и

прирожденные, вероятно еще более развились в дипломатической школе графа

Маркова, который также некогда славился своим бритвенным языком и

обращением часто до заносчивости невежливым. Как бы то ни было, но

подобное обращение не могло нравиться тогдашнему аристократическому

варшавскому обществу.

Поляки считали Байкова недостаточно благовоспитанным и от него

уклонялись, хотя по официальному положению его и не могли совершенно

чуждаться его. Что ни говори о политической несостоятельности поляков и

вследствие того и некоторых нравственных недостатках их, но нельзя не

признать, что поляки, мужчины и женщины аристократического круга, всегда

обращавшиеся в высших и лучших обществах европейских столиц, сохранили и

после переворотов, обессиливших национальное значение их, все предания,

обычаи, поверия и, пожалуй, и суеверия золотого века европейского

общежития. В Польше не было уже материального, средневекового барства, но

изящное салонное барство, основанное на наследственной образованности,

было еще силою и прелестью общества.

В первые времена возрожденного Царства Польского, в эти медовые

месяцы брачного сожительства между Варшавской Польшей и Русским

правительством, сношения завоеванных с завоевателями были не только

миролюбивы, но, вероятно, и дружелюбны со стороны первых. Разумеется,

могли быть и даже были исключения; но большинство довольствовалось тем

что есть: упования на лучшее или на большее были пока еще потаенные pia

desideria (добрые пожелания). Но после того обнаружилась какая-то

incompatibilite d'humeur (несходство в нраве); далее раздражение и окончательно

разрыв. До этого кризиса, во время перемежающейся лихорадки, осторожность,

политическая сдержанность, при твердости всем явной и всеми признаваемой,

даже некоторая терпимость, были бы на то время не излишнею уступчивостью,

не слабостью, а лучшим средством к полному, по возможности, сближению и к

устроению равновесия.

Новосильцев был некоторое время тем, что называется l'homme de la

situation, т.е. человеком, соответствующим настоящему положению. Он не

поддавался полякам, но и не унижал, не дразнил их. Он тоже принадлежал

избранному кругу людей благовоспитанных и отличающихся изяществом,

блеском и, так сказать, благоуханием образованности. В этом отношении

высшие аристократические лица сочувствовали ему. Байков, с самого начала,

был часто какою-то разноголосицею, резкою, грубою нотою в этой только что

улаживающейся гармонии.

В числе смешных слабостей его была и та, что он сбивался на

местоимениях. Новосильцева он на языке его всегда сходил на мы. Мы сделаем,

мы решили, наш повар, мы даем бал и так далее. Однажды, приглашая поляка

на обед к Новосильцеву, сказал он: "Приходите к нам сегодня запросто

отобедать". - "К сожалению, не могу (отвечал тот с лукавою вежливостью): я

уже отозван к его превосходительству сенатору Новосильцеву".

После всего сказанного спрашиваю себя, не грешно ли, и во всяком

случае не совестно ли, выносить сор из старины, сор замогильный. Римская

поговорка известна; но если говорить о мертвых только хорошее, то из истории

выйдет одно похвальное слово, а не беспристрастный и верный синодик. Одно

условие: в рассказах о минувшем, в характеристике людей, более или менее

замечательных деятелей, уже сошедших с почвы действия, должны соблюдаться

педантически осмотрительность и строгость: не повторять наобум то, что

мельком слышал от стоустной молвы, а еще более от тысячеустной сплетни.

Нет, тут должно передавать только то, что видел собственными глазами,

слышал собственными ушами, в чем убедился не чужим, а собственным

убеждением. А и тогда еще можешь промахнуться: и глаза иногда обманывают,

и убеждение оказывается легковерным и погрешительным. Но по крайней мере

в таком прискорбном случае не нарушаешь спокойствия совести и не кладешь

пятна на нее. От живописца современной эпохи более требовать нельзя.

Байков был далеко не историческое лицо и не исторический деятель;

история не заметит его и не догадается о нем; но положением своим в обществе,

прикосновением к лицам, которых голоса и руки имели более или менее

влияние на совершавшиеся события, и он не совершенно чужд истории, и если

будущий дееписатель помянутой эпохи мог бы вооружиться всеисследующим

микроскопом, то он отыскал бы и затерянное имя Байкова в среде действующих

лиц, которые заслонили его ростом своим и подавили значительностью своей.

Не должно придавать людям более важности, чем они заслуживают; но нельзя,

по крайней мере, очевидцу не пристроить каждое второстепенное и

пятистепенное лицо к месту, которое принадлежит ему. Байков не был недугом

Новосильцева, но он был болячкою его.

Вообще должно сознаться, что, за весьма редкими исключениями,

прилив официальных русских лиц в то время не мог смешаться с варшавским

обществом. Уровень их был значительно ниже варшавского. Это была большая

ошибка. Государь, Новосильцев, сам великий князь Константин Павлович,

несмотря на неровности характера и припадки своей вспыльчивости, некоторые

из адъютантов его, еще три или четыре гражданские лица могли, конечно, дать

отрадное понятие о русской образованности; но зато, что сказать о влияющем

большинстве, о массе? Лучше ничего не говорить.

Генерал Курута, например, был главным лицом при дворе цесаревича.

Он был человек умный и не злой; во все время нахождения своего при великом

князе он, вероятно, никому вреда умышленно не сделал, а может быть, часто

укрощал вспышки, готовые разразиться. Он был хитрый грек: но признаться

должно, что аттицизма было в нем немного, и он не смотрел греком времен

Периклеса. Какого же можно было ожидать от него благоприятного русского

преобразовательного влияния на польское общество, в котором находились еще

живые предания, свидетели и участники изящных и блестящих увеселений

Трианона или родных Лазенок и великолепных празднеств Сен-Клу и

Фонтенебло?

Многие из нас думают, что достаточно материальной силы для

преобладания в чужой стороне. Оно не всегда так. Нечего и говорить, лестно и

приятно чувствовать за собою дубинку Петра Алексеевича: она хорошее

вспомогательное средство и даже в своем роде назидательное. Сила силою, и

пренебрегать ею нельзя; но не худо иметь при ней и нравственную указку для

благонадежного и окончательного преподавания. Многие из нас того мнения,

что правительственные лица, в области более или менее чужой, должны, если

они хорошие патриоты, ненавидеть людей, подчиненных власти их, и

равномерно быть ими ненавидимы; не дай Боже, чтобы администратор полюбил

находящихся в управлении его, а они его полюбили: тут тотчас наши

публицисты заподозрят измену! Нужно отвращать и побеждать враждебные

побуждения, но самому не допускать в себе вражды: вражда одну вражду и

родить способна.

Император Николай это хорошо сознавал и чувствовал. Отпуская графа

Гурьева в Киев на генерал-губернаторство, он сказал ему следующие

достопамятные и великодушные слова: "Ты знаешь, что я, после польского

возмущения, до поляков не большой охотник, но если, по предубеждениям и по

страсти, я увлечен буду на принятие каких-нибудь мер несправедливых против

них, то обязанность твоя немедленно предостерегать меня".

ВЫДЕРЖКИ ИЗ РАЗГОВОРОВ

NN: Что ты так горячо рекомендуешь мне К.? Разве ты хорошо знаешь

его?

Р: Нет, но X. ручается за честность его.

NN: А кто ручается за честность X.?

Начальник департамента. Мне кажется, я вас где-то встречал.

Молодой проситель, желающий получить место в департаменте. Так

точно, ваше превосходительство, я иногда там бываю.

Молодой офицер, приехавший в Москву: Сделай одолжение, Неелов:

сыщи мне невесту. Смерть хочется жениться.

Неелов: Охотно, у меня есть невеста на примете.

Офицер: А что за нею приданого?

Неелов: Две тысячи стерлядей, которые на воле ходят в Волге.

***

В Москве (не знаю, как теперь) долго патриархально и свято сохранялись

родственные связи и соблюдалось родственное чинчинопочитание. Разумеется,

во всех странах, во всех городах есть и бабушки, и дядюшки, и троюродные

тетушки, и внучатые братья и сестры, но везде эти дядюшки и тетушки более

или менее имена нарицательные, в одной Москве уцелело их существенное

значение. Это не умозрительные числа, а плоть и кровь.

Уж если тетушка, то настоящая тетушка; уж если дядя, то дядя с ног до

головы; племянник, за версту его узнаешь. Круг родства не ограничивается

ближайшими родственниками; в Москве родство простирается до едва

заметных отростков, уж не до десятой, а разве до двадцатой воды на киселе.

Нужно прилежное и глубокое изучение по части генеалогии, чтобы вполне

усвоить себе эти тарабарские грамоты родословия. А есть такие профессора, а

особенно профессорши, которые по щепке и по листочку переберут любое

московское генеалогическое древо.

В тридцатых годах приехал в Москву один барин, уже за несколько лет

из нее выехавший. На вечеринке он встречается нечаянно с одним из

многочисленных дядюшек своих. Тот, обиженный, что племянник еще не был у

него с визитом, начинает длинную нотацию и рацею против ослабления

семейных связей и упадка семейной дисциплины. Племянник кидается ему на

шею и говорит: "Ах, дядюшка, как я рад видеть вас. А мне сказали, что вы уже

давно умерли". Дядюшка был несколько суеверен и не рад был, что накликал на

себя такое приветствие.

***

Пришло же в голову чудаку вывести такую арифметическую табличку:

Из прошлых рифмачей у нас он не 1;

Хоть родом он москвич, а пишет как Мор 2.

Его стихами ты себе хоть нос у 3.

Ему докажешь ли, как дважды два 4,

Что врет он. Ничего! Он врать начнет о 5.

У всех людей пять чувств: в нем с глупостью их 6.

Доселе на земле чудес считали 7;

Но чудо ведь и он, так смело ставьте 8.

Ему подобного, иди хоть за три 9

Земель, не сыщешь: он без единицы 10.

***

А вот другая шалость, найденная в той же тетрадке:

Как?

Лука Лукич уж не дурак?

Что ж?

На человека он похож?

Ба!

И знает он, что б-а-ба?

Ой,

И стал он малый деловой?

Ну,

И он нашел себе жену?

Эй,

И он отец своих детей?

Вот полоса так полоса:

Теперь я верю в чудеса.

***

Кстати помянуть здесь и Неелова. Он, между прочим, любил писать

амфигури, и некоторые из них очень удачны и забавны. Это последнее свойство

- отличительная черта если не таланта, то способности Неелова. Забавность,

истинная и сообщительная веселость очень редко встречаются в нашей

литературе. А между тем в русском уме есть жилка шутливости: мы более

насмешливы, чем смешливы, преимущественно на письме. Чернила как-то

остужают у нас вспышки веселости. На русской сцене мало смеются и мало

смешат.

У французов называются амфигури куплеты, положенные обыкновенно

на всем знакомый напев: куплеты составлены из стихов, не имеющих связи

между собою, но отмеченных шутливостью и часто неожиданными рифмами.

Иногда это пародии на известные сочинения, легкие намеки на личности и так

далее. Вот некоторые выписки из Неелова:

Пускай Тардив

{Петербургский ресторатор.}

В компот из слив

Мадеру подливает;

А Жан Расин,

Как в масле блин,

В бессмертьи утопает.

Андрей Сушков

Лишь пять вершков

В природе занимает;

А Бонапарт

С колодой карт

Один в пасьянс играет.

Это было писано в 1813 году. Тут был забавный куплет о французских

маршалах Даусте (рифма была куст) и Удино, но это рифмы не скажу. В это

время все содействовало патриотизму поражать врага: и лубочные народные

карикатуры, и, пожалуй, лубочные стихи, которые на этот раз с большей

меткостью попадали в цель, чем оды Державина.

В то самое время Неелов имел тяжбу, которая рассматривалась в

Правительствующем Сенате. Дело длилось. Неелов излил меланхолические

чувства свои в заключительном куплете своего амфигури:

Мой геморой

Иной порой

Вертит меня, ломает;

Но ах, Сенат

Мне во сто крат

Жить более мешает.

Неелов, истинный поэт в своем роде, имел потребность перекладывать

экспромтом на стихи все свои чувства, впечатления, заметки. Он был русская

Эолова арфа, то есть народная игривая балалайка.

Неелов два раза был женат, но детей не имел; а сердце а priori было очень

чадолюбиво. Вот как эта любовь выразилась однажды:

Дай, судьба, ты мне ребенка;

Тем утешь ты жребий мой:

Хоть щенка, хоть жеребенка,

Лишь бы был мне сын родной.

Этот поэт, по вольности дворянства и по вольности поэзии, не всегда был

разгульным циником. Он иногда надевал и перчатку на правую руку и

мадригальничал в альбомах московских барышень. Вот что написал он во время

грозы:

Я грома не боюся;

Он прогремит, пройдет.

Но равнодушья твоего страшуся:

Оно меня убьет.

***

Я говорил о балалайке: это напоминало мне рассказ Американца

Толстого. Высаженный на берег Крузенштерном, он возвращался домой

пешеходным туристом. Где-то в отдаленной Сибири напал он на старика,

вероятно, сосланного: он утешал горе свое родными сивухой и балалайкой.

Толстой говорил, что он пил хорошо, но еще лучше играл на своем

доморощенном инструменте. Голос его, хотя и пьяный и несколько

дребезжащий от старости, был отменно выразителен. Толстой помнил, между

прочим, куплет из одной песни его:

Не тужи, не плачь, детинка;

В рот попала кофеинка,

Авось проглочу.

И на этом авось проглочу голос старика разрывался рыданиями, сам он

обливался слезами и говорил, утирая слезы свои: "Понимаете ли, ваше

сиятельство, всю силу этого авось проглочу!." Толстой добавлял, что редко на

сцене и в концертах бывал он более растроган, чем при этой дикой и нелепой

песне Сибирского рапсода.

***

Кто-то говорил, что вообще наши статистики скорее статисты, которые,

по определению нашего академического словаря, суть актеры без речей на

сцене. И от наших статистиков больших речей и чисел ожидать нельзя. В

статистику приходится верить более на слово. Хорошо еще в маленьком

государстве; но у нас, с нашими пространствами, безграмотностью и

недостатком правильного счетоводства, как уследить за всеми делами природы

и делами рук человеческих? Прошу покорно вычислить, хотя приблизительно,

хотя с некоторой вероятностью, число куриц и коров, и так далее, которые

родятся, здравствуют и умирают

От хладных Финских скал до пламенной Колхиды.

В начале столетия и собирания статистических сведений, одна местная

власть обратилась в один уезд с требованием доставить таковые сведения.

Исправник отвечал: "В течение двух последних лет, то есть с самого времени

назначения моего на занимаемое мною место, ни о каких статистических

происшествиях, благодаря Бога, в уезде не слышно. А если таковые слухи до

начальства дошли, то единственно по недоброжелательству моих завистников и

врагов, которые хотят мне повредить в глазах начальства, и я нижайше прошу

защитить меня от подобной статистической напраслины".

***

Жена генерала Л., слывшего остряком, была, говорят, особенно глупа.

При людях, боясь какой-нибудь чудовищной обмолвки, муж держал язык ее на

привязи. Например, он не позволял ей открывать рот, пока не даст он

условленного знака. Однажды, на многочисленном вечере, генерал, по

обыкновению своему, краснобаял, рассказывал анекдоты, рассыпался шутками,

острыми словами. В пылу витийства своего он необдуманно и нечаянно сделал

головой условленный с женой знак. "Ну, наконец, слава Богу (вскрикнула она),

вот уже полчаса что мигаю тебе: жажда меня замучила. Смерть хочется выпить.

Человек, подай мне стакан воды".

В другой раз генерал ожидал какого-то почетного гостя; между тем

необходимо было ему отлучиться из дома. Он приказывает жене принять гостя

и сказать, что он тотчас возвратится; вместе с тем строго наказывает ей не

пускаться в дальние разговоры, а говорить только о самых близких и домашних

предметах. Гость приезжает. "Что это за панталоны на вас? - обращается она к

приезжему. - У моего мужа платье совсем не так сшито". Призывает она

камердинера мужа и приказывает ему принести жилеты и панталоны барина.

Приносят. Генерал возвращается домой и застает выставку. Вот картина!

(Рассказано В.Л. Пушкиным, современником этих событий.)

***

NN. говорит, что сочинения К. - недвижимое имущество его: никто не

берет их в руки и не двигает с полки в книжных лавках.

***

Двоюродные братья, князья Гагарины, оба красавцы в свое время,

встретились после двадцатилетней разлуки в постороннем доме. Они,