| Главная » Книги |
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 1, Страница 5
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 1ми журнала были очень умные и острые люди, так что журнал часто
удачно соперничал с оппозиционными периодическими изданиями. В Одессе
Ланжерон дал Пушкину трагедии свои на прочтение. Понимается, Пушкин их
не прочел и, спустя несколько времени, на вопрос Ланжерона, которая из
трагедий более ему нравится, отвечал ему наугад, именуя заглавие одной из
них. В ней выведен был республиканец.
***
Дмитриев, жалуясь на скучного и усердного посетителя своего, говорил,
что приходит держать его под караулом.
***
- За что многие не любят тебя? - кто-то спрашивал Ф.И. Киселева.
- За что же всем любить меня? - отвечал он. - Ведь я не золотой
империал.
***
Граф Толстой, известный под прозвищем Американца, хотя не всегда
правильно, но всегда сильно и метко говорит по-русски. Он мастер играть
словами, хотя вовсе не бегает за каламбурами.
Однажды заходил он к старой своей тетке. "Как ты кстати пришел, -
говорит она, - подпишись свидетелем на этой бумаге". - "Охотно, тетушка,
- отвечает он и пишет: "При сей верной оказии свидетельствую тетушке мое
нижайшее почтение". Гербовый лист стоил несколько сот рублей.
Какой-то родственник его, ума ограниченного и скучный, все добивался,
чтобы он познакомил его с Денисом Давыдовым. Толстой под разными
предлогами все откладывал представление. Наконец, однажды, чтобы разом
отделаться от скуки, предлагает он ему подвести его к Давыдову. "Нет, -
отвечает тот, - сегодня неловко: я лишнее выпил, у меня немножко в голове".
- "Тем лучше, - говорит Толстой, - тут-то и представляться к Давыдову".
Берет его за руку и подводит к Денису, говоря: "Представляю тебе моего
племянника, у которого немного в голове".
Князь*** должен был Толстому по векселю довольно значительную
сумму. Срок платежа давно прошел, и дано было несколько отсрочек, но денег
князь ему не выплачивал. Наконец Толстой, выбившись из терпения, написал
ему: "Если вы к такому-то числу не выплатите долг свой весь сполна, то не
пойду я искать правосудия в судебных местах, а отнесусь прямо к лицу вашего
сиятельства".
За дуэль или какую-то проказу был посажен он в Выборгскую крепость.
Спустя несколько времени показалось ему, что срок содержания его в крепости
уже миновал, и начал он рапортами и письмами бомбардировать начальство, то
с просьбой, то с жалобой, то с упреками. Это наконец надоело коменданту
крепости, и он прислал ему строгое предписание и выговор с приказанием не
осмеливаться впредь докучать начальство пустыми ходатайствами.
Малограмотный писарь, переписывавший эту офицерскую бумагу, где-то и
совершенно неуместно поставил вопросительный знак. Толстой обеими руками
так и схватился за этот неожиданный знак препинания и снова принялся за перо.
"Перечитывая (пишет он коменданту) несколько раз с должным вниманием и с
покорностью предписание вашего превосходительства, отыскал я в нем
вопросительный знак, на который вменяю себе в непременную обязанность
ответствовать". И тут же стал он снова излагать свои доводы, жалобы и
требования.
Шепелев (генерал Дмитрий Дмитриевич) говорит всегда несколько
высокопарно. Однажды сказал он Толстому: "Послушайся, голубчик, моего
совета: если у тебя будет сын, учи его непременно гидравлике". - "Почему же
именно гидравлике?" - спрашивает Толстой. "А вот почему. Мы, например,
гуляем с тобой в деревне твоей, подходим к ручью, я беру тебя за руку и
говорю: Толстой, дай мне 100 тысяч рублей..." - "Нет, - с живостью прервал
его тот, - подведи меня хоть к морю, так не дам". - "Не в том дело, -
продолжает Шепелев, - но я увидел, что на этой речке можно построить
мельницу или фабрику, которая должна дать до 20 и 30 тысяч рублей
ежегодного дохода".
Когда появились первые 8 томов Истории Государства Российского, он
прочел их одним духом, и после часто говорил, что только от чтения Карамзина
узнал он, какое значение имеет слово Отечество, и получил сознание, что у него
Отечество есть. Впрочем, недостаток этого сознания не помешал ему в 12-м
году оставить Калужскую деревню, в которую сослан он был на житье, и
явиться на Бородинское поле: тут надел он солдатскую шинель, ходил с
рядовыми на бой с неприятелем, отличился и получил Георгиевский крест 4-й
степени.
***
Князь Чарторижский (старик, в конце прошлого столетия) распустил по
Варшаве слух, что приехал знаменитый гадатель, обладающий удивительным
дарованием узнавать прошедшее и угадывать будущее, что остановился он в
Пражском предместье, в таком-то доме и в такие-то часы принимает
посетителей. В эти часы отправлялся он сам в назначенное место, переряжался и
в темной комнате давал свои аудиенции. Разумеется, что все общество хлынуло
к нему, и в особенности дамы. Он знал всех жителей варшавских, более или
менее все их действия, желания и помыслы, а потому и легко было ему удивлять
всех своим чудесным всеведением. Между тем узнал он и многие новые тайны,
которые перед ним обнаружились и невольно были высказаны. И жена его
попалась в эту сеть. Может быть, и она проговорилась, и всеведущий маг узнал
иное, чего он не знал. Вот хороший сюжет для повести или для оперетки.
***
Генерал Лубинский, поляк в душе, но умеренный и благоразумный
либерал, говорил, что полякам не должно забывать, что царь конституционный
в Польше есть император самодержавный в России и что в борьбе свободы с
властью должно всегда иметь эту истину перед глазами.
***
На вечере у княгини Заиончек (жены наместника) речь зашла о желаниях
каждого, и каждый из присутствующих должен был выразить, чего просил бы
он от судьбы, если она взялась бы исполнить желание. "Спасти Отечество", -
сказал П. "Что же, - с живостью перебила его княгиня Заиончек, - вы имели
бы тут общую участь с гусями Капитолия".
Это слово очень остроумно и очень уместно в официальном положении
княгини. Она вообще мало разговаривает, но отрывисто и метко отпускает
подобные выстрелы.
***
Канцлер Румянцев когда-то сказал, что Наполеон не лишен какого-то
простодушия (bonhomie). Все смеялись над этим мнением и приписывали его
недальновидности ума Румянцева. А может быть, он был и прав. В частных
сношениях Наполеона с приближенными и подчиненными ему людьми была
некоторая простота, как оказывается из многих рассказов и отзывов. К тому же,
по горячности своей, он был нередко нескромен и проговаривался.
Н.Н. Новосильцев рассказывал, что за столом у государя Румянцев, по
возвращении своем из Парижа, сказал следующее: "В одном из моих разговоров
с Наполеоном осмелился я однажды заметить ему: "Неужели, государь, при
достижении подобного величия и высоты, не подумали вы, что, сколько вы ни
всемогущи, но закон природы падет и на вас. Избрали ли вы достойного себе
наследника и преемника вашей славы?" - "Поверите ли, граф, - отвечал
Наполеон, ударяя себя по лбу, - что мне это и в голову не приходило!
Благодарю. Вы меня надоумили".
Оставляю на произвол каждого решить, не солгал ли тут кто-нибудь из
трех; а на правду что-то не похоже.
***
Князь Дашков, сын знаменитой матери, имел, говорят, в обращении и в
приемах своих что-то барское и отменно-вежливое, что, впрочем, и бывает
истинным признаком человека благорожденного и образованного. В
доказательство этих качеств князя Дашкова, В.Л. Пушкин приводит следующий
случай.
Он, т.е. Пушкин, и зять его Солнцев были коротко знакомы с князем и
могли обедать у него когда хотели. Однажды приезжают они к нему в час обеда
и застают у хозяина все отборное московское общество, всех сановников и всех
наличных Андреевских кавалеров. Увидя, что на этот раз приехали они
невпопад, уезжают домой. Неделю спустя получают они от князя приглашение
на обед, приезжают и находят то самое общество, которое застали они в тот
день.
***
В 1809 или 1810 г. приезжал в Москву, Бог знает откуда, какой-то чудак,
который выдавал себя за барона Жерамба, носил всегда черный гусарский
мундир и вместо звезды на груди серебряную мертвую голову. Он уверял, что
этот мундир и эта голова были присвоены полку, который он на своем
иждивении поставил в Австрии во время войны. Все это казалось очень
баснословно, но сам был он очень мил и любезен и хорошо принят в лучшие
московские дома.
Сначала жил он очень широко, разъезжал по Москве в щегольской карете
цугом, играл в карты, проигрывал довольно значительные суммы и т.п. Наконец
денежные средства его, по-видимому, истощились. В подобной крайности
написал он княгине Дашковой письмо такого содержания: что он видел
Родосский колосс, Египетские пирамиды и подобные тому чудеса и не умрет
спокойно, если не удостоится увидать княгиню Дашкову. Старушка была
тронута этим лестным приветом и пригласила его к себе. В первое же свое
посещение попросил он у княгини дать ему взаем 25000 рублей. Княгиня,
разумеется, их не дала, и знакомство их на этом и кончилось.
Когда русские войска вступили в Париж, многие офицеры, знавшие
Жерамба в России, нашли его траппистом в Париже и под именем отца
Жерамба. Он, кажется, несколько был известен и литературными
произведениями. Во время пребывания своего в Москве обратил он сердечное
внимание свое на одну девицу и, не смея ей в том признаться, написал в альбом
ее брата: Prince, je vous adorerais, si Vous etiez Votre soeur. (Я бы вас обожал,
если бы вы были своей сестрой.)
***
За получением известия о кончине императора Александра последовало
в Варшаве политическое и междуцарственное затишье; впрочем, более
наружное и официальное; а умы, разумеется, были взволнованы молчанием
правительства и не знали, как объяснять это молчание.
Депутация от Государственного Совета или других высших мест
решилась отправиться к генералу Куруте. Он спал. Поляки убедили
камердинера разбудить его, потому что приехали по важному и
неотлагательному делу. Курута принял их в постели. Они объяснили, что
желают представиться новому императору и спрашивают, когда и как могут
исполнить эту обязанность. "Cela ne cadre pas avec nos combinaisons" (это не
соответствует нашим расчетам), - отвечал им Курута, повернулся на другой
бок и тут же заснул.
Александр Голицын, известный под именем Рыжего, вследствие каких-то
неудовольствий по службе и неприятных слов, сказанных ему великим князем,
просился в отставку. Курута назначен был от цесаревича негоциатором, чтобы
убедить Голицына отказаться от своего намерения. "Mon cher, - сказал ему
благоразумный Улисс, - le Grand Duc est un grand prince, c'est le frere de
l'Empereur. Il faut etre magnanime avec les grands et savoir se survaincre". (Мой
милый, великий князь - великая особа, он брат императора. Надо быть
великодушным с великими особами и уметь себя преодолевать.)
***
Говоря о некоторых блестящих счастливцах, NN сказал: "От них так и
несет ничтожеством".
***
Н.Н. Новосильцев - человек умный, хотя и в некотором размере, очень
образованный, доброжелательный, способный иметь благородные движения, а
иногда и силу выражать их на деле. Но при этом есть слабости в уме и характере
его. Их должно приписывать среде, в которой он обращался. В нашем обществе
нет надлежащего контроля, и общественное мнение не имеет довольно силы,
чтобы подчинять нравственной дисциплине действия и привычки своих членов.
В Варшаве он не умеет обращаться с поляками. Он любит, ласкает,
принимает и угощает своими роскошными обедами только тех поляков,
которые и без того принадлежат России, как принадлежали бы они всякой
другой господствующей державе (есть же натуры, которые, как вещи, должны
непременно кому-нибудь принадлежать).
Политика должна делать уступки, заискивать и стараться разными
обольщениями вербовать даже и недоброжелателей. Этого способа завоевания
Новосильцев никогда не испытывал. Своей невнимательностью,
недоступчивостью он только раздражал людей, считавшихся в оппозиции.
Немцевич за обедом у NN говорил соседу своему со слезами на глазах: "Вот
первый кусок русского хлеба, который я ем в Варшаве".
Но, впрочем, много было в Новосильцеве сочувственного и
привлекательного: большая простота и одинаковость в обращении. Разговор его
мог быть разнообразен и занимателен; но по какой-то лени он не любит
упражнять свой ум, и по большей части разговор вертится около мелочей,
событий и городских сплетен. Лень его до того доходит, что он даже не читает
газет и признается, что узнает о важных европейских событиях от англичанина,
камердинера своего, который прилежный читатель английских газет,
выписываемых Новосильцевым.
Он до того беспечен, что однажды, и то нечаянно, отыскал в старой
забытой им шкатулке многие важные и драгоценные бумаги, между прочими -
собственноручные на французском языке письма от английского
принца-регента, нынешнего короля: одно о ганноверских делах, другое с
просьбой исходатайствовать ему позволение приехать на твердую землю и
принять участие в войне против Наполеона. Было письмо и от Пита. И вместе с
этими бумагами отыскались в шкатулке забытые ассигнации на 2000 рублей.
В молодости он писывал русские стихи и, кажется, особенно эпистолы,
которые в царствование Екатерины были в большом ходу. Но и теперь
художественные привычки отчасти остались при нем. Можно иногда застать его
за переводом, белыми стихами, какой-нибудь оды Анакреона или за
клавикордами, разыгрывающего сонату. Эти отдыхи и досуги в жизни
официального человека имеют особенную прелесть.
Новосильцева можно назвать заколоченным колодцем многих
исторических достопамятностей.
***
Князь Голицын прозван Jean de Paris (название современной оперы),
потому что он в Париже, во время пребывания наших войск, выиграл в одном
игорном доме миллион франков и, спустя несколько дней, проиграл их так, что
не с чем было ему выехать из Парижа.
Он большой чудак и находится на службе при великом князе в Варшаве в
должности - как бы сказать? - забавника. И в самом деле он очень забавен
при какой-то сановитости в постановке и кудреватости в речах.
Надобно прибавить, что он от природы был немного трусоват. Однажды
ехал он в коляске с великим князем, и скакали они во всю лошадиную прыть.
Это Голицыну не очень нравилось. "Осмелюсь заметить, - сказал он, - и
доложить вашему императорскому высочеству, что если малейший винт
выскочит из коляски, то от вашего императорского высочества может остаться
только одна надпись на гробнице: здесь лежит тело Его Императорского
Высочества Великого Князя Константина Павловича". - "А Михель?" -
спросил великий князь (Михель был главный вагенмейстер при дворе великого
князя). "Приемлю смелость почтительнейше повергнуть на благоусмотрение и
прозорливое соображение вашего императорского высочества, что если, к
общему несчастью, не станет вашего императорского высочества, то и Михель
его императорского высочества бояться не будет".
В другой раз говорил он великому князю: "Вот, кажется, ваше
высочество, и несколько привыкли ко мне, и жалуете, и удостаиваете меня
своим милостивым благорасположением, но все это ненадежно. Пришла бы на
ум государю мысль сказать вам: "Мне хотелось бы съесть Голицына", - вы
только бы и спросили: а на каком соусе прикажете изготовить его?"
Однажды захотелось ему иметь прибавку к получаемому им
содержанию, казенную квартиру и еще что-то подобное в этом роде. Передал он
свои желания генералу Куруте. Тот имел привычку никогда и никому ни в чем
не отказывать. "Очень хорошо, mon cher, - сказал он Голицыну, - в первый
раз, что мы с вами встретимся у великого князя, я при вас же ему о том
доложу". Так и случилось. Начался между великим князем и Курутой, как и
обыкновенно бывало, разговор на греческом языке. Голицын слышит, что
несколько раз было упоминаемо имя его. Слышит он также, что на предложения
Куруты великий князь не раз отвечал: "калос". Все принадлежащие
варшавскому двору довольно были сведущи в греческом языке, чтобы знать, что
слово калос значит по-русски: хорошо. Голицын в восхищении.
При выходе из кабинета великого князя Голицын только что собирался
изъявить свою глубочайшую благодарность Куруте, тот с печальным лицом
объявляет ему: "Сожалею, mon cher, что не удалось мне удовлетворить вашему
желанию; но великий князь во всем вам отказывает и приказал мне сказать вам,
чтобы вы впредь не осмеливались обращаться к нему с такими пустыми
просьбами".
Что же оказалось после? Курута, докладывая о ходатайстве Голицына,
прибавлял от себя по каждому предмету, что, по его мнению, Голицын не имеет
никакого права на подобную милость; а в конце заключил, что следовало бы
запретить Голицыну повторять свои домогательства. На все это великий князь и
изъявлял свое совершенное согласие.
Надобно видеть и слышать, с каким драматическим и мимическим
искусством Голицын передает эту сцену, которой искусный комический
писатель мог бы воспользоваться с успехом.
***
На довольно многолюдном вечере у варшавского коменданта Левицкого
Новосильцев имел неприятную стычку с одним из адъютантов великого князя.
Сгоряча дал он ему почувствовать, что власть, которой он официально
уполномочен, может простираться и на него.
Разумеется, это было доведено до сведения цесаревича, который остался
очень недоволен. Пошли переговоры, Новосильцев был не прочь и от поединка,
но дело обошлось миролюбиво, хотя, может быть, и более неприятным образом
для Новосильцева. Вследствие посредничества со стороны цесаревича,
Новосильцев должен был сказать несколько извинительных слово адъютанту в
том же доме и перед тем же обществом, которое было свидетелем стычки. Так и
случилось.
С этой поры политическое и нравственное значение Новосильцева в
Варшаве было несколько потрясено, и из независимого положения перешел он в
другое, которое подчинило независимость его постороннему влиянию.
Спрашивали у Васеньки Апраксина, одного из зрителей этой
примирительной сцены, как обошлось все дело. "Очень хорошо, - отвечал он.
- Байков (старший и ближайший к Новосильцеву чиновник) ввел его в комнату
и сказал ему: Сын Святого Людовика, посмотри на солнце". Известно, что эти
слова были сказаны духовником несчастного Людовика XVI, когда он всходил
на эшафот.
Замечательна удачная находчивость Апраксина в подобных случаях. Он
не знал истории, ничего никогда не читал, вероятно, как-то мельком слыхал про
это изречение и тут же применил его так метко, остроумно и забавно.
Кроме саморощенного дарования на острые слова Апраксин имеет еще и
другие таланты. Никогда не учась музыке, поет он прекрасно и разыгрывает на
клавикордах лучшие места из слышанных им опер. Никогда не учась
рисованию, он мастерски владеет карандашом и пишет прекрасные карикатуры.
У генерала Синягина есть большой альбом, Апраксиным исписанный: тут, в
смешных и метких изображениях, проходит все петербургское общество. Со
временем этот альбом может сделаться исторической достопамятностью.
***
В дневнике NN записано: "Мое дело не действие, а впечатлительная
ощутительность; меня хорошо бы держать как термометр: он не может ни
нагреть, ни освежить покоя, но ничто скорее и вернее его не почувствует и не
укажет настоящую температуру. Часто замечал я за собой при событиях, что
поражали меня иные признаки и свойства, которые ускользали от внимания
других".
***
Многое может в прошлой истории нашей объясниться тем, что русский,
т.е. Петр Великий, силился сделать из нас немцев, а немка, т.е. Екатерина
Великая, хотела сделать нас русскими.
***
Я желал бы славы себе, но не для себя, а с тем, чтобы озарить ею могилу
отца и колыбель моего сына.
***
О Небо! Зачем при склонностях мирных дало ты мне и порывы
мятежные? Тихое забвение, тихое убежище, тень двух-трех деревьев, светлый
бег ручья, при вас мысль моя отдыхает. Вами, кажется, могла бы ограничиться
вся алчность моих желаний; но страсти, обольщения света уносят меня далеко
от вас. В волнении тоски беспредельной я вздыхаю по вас: на вашем
безмятежном лоне порываюсь на новые движения. Я в всегдашней борьбе с
самим собой и не знаю, что окончательно одержит верх. У других для этого
тайного и глухого волнения пробуждается вечно бьющий источник поэзии; но
не каждому судьбой дается он в удел. А, кажется, он один может утолить жажду
души, равнодушной к так называемым земным благам, - души, которая готова
иссохнуть на почве, где, по преданиям толпы, растет человеческое счастье и
расцветают житейские выгоды.
***
Магницкий зашел однажды к Тургеневу (Александру) и застал у него
барыню-просительницу, которая объясняла ему свое дело. Магницкий сел в
сторону и ожидал конца аудиенции. Докладывая по делу своему, на какое-то
замечание Тургенева барыня говорит: "Да помилуйте, ваше
превосходительство, и в Евангелии сказано: на Бога надейся, а сам не плошай".
- "Нет уж, извините, - вскочил со стула и, подбежав к барыне, с живостью
сказал ей Магницкий. - Этого, милостивая государыня, в Евангелии нет". И он
возвратился на свое место.
Когда в 1812 году Магницкий жил в ссылке, в Вологде, какой-то
доморощенный вологодский поэт написал следующие стихи:
Сперанский высоко взлетел,
Россию предать хотел:
За то сослан в Сибирь
Копать имбирь.
Магницкий сидит,
Туда же глядит.
Стихи дают некоторое понятие об общем расположении к двум
политическим ссыльным.
Следующий случай еще сильнее может служить тому признаком.
Рассказывали, что Магницкий пошел в лавку и, купив самовар, велел отнести
его к себе на квартиру, сказав свою фамилию. Услышав ее, купец выгнал его из
лавки и самовара не продал. Этот анекдот, может быть, и выдуман, но он ходил
по Вологде и, следовательно, имеет свое значение.
***
Молодой князь Марцелин Любомирский был очень хорошо принят в
лучшем петербургском обществе; но скоро своротил с пути, растерялся, наделал
долгов и тайно скрылся. Во время расточительной жизни своей он все указывал
заимодавцам на местечко Дубно, которое принадлежало отцу его и вскоре
должно было поступить в продажу, и что тогда выплатит он все свои долги. NN
при этом сказал: "Заимодавцы Любомирского могут изменить известную
пословицу и говорить: "Славны Дубны за горами".
***
Нелединский говорит, что при дворе сегодня не есть последствие
вчерашнего дня, и ненадежное указание на завтрашний. Каждый день при дворе
имеет свою отдельную судьбу. Так на него и надо смотреть.
В 1812 году Нелединский оставил Москву за несколько минут до
вступления французов и так врасплох, что выехал в своей извозчичьей карете,
как разъезжал по городу. В Ярославле представлялся он великой княгине
Екатерине Павловне. На слова Нелединского, который смотрел довольно
мрачно на совершающиеся события и на последствия, которыми могут они
отозваться в России, великая княгиня с живостью возразила ему: "Но, однако
же, брат мой любим народом". - "Конечно, - отвечал Нелединский, -
государь любим, но любовь поддерживается доверием, а доверие рождается от
успехов".
После выхода французов из Москвы и водворения в ней некоторого
порядка он никак не мог решиться оставаться в ней на житье, как прежде. Он
говорил, что в глазах его неприятель опозорил Москву. Он продал свой
большой дом на Мясницкой и переселился на житье и на службу в Петербург.
В одной из зал его дома была во всю длину стена уставлена большими
зеркалами. Во время пребывания французов в Москве он говорил, что понимает,
с каким удовольствием квартирующие в доме его французы должны стрелять из
пистолетов в эту зеркальную стену.
***
Во дни процветания Библейских обществ, манифестов Шишкова и
злоупотребления, часто совершенно не у места, текстами из Священного
Писания, Дмитриев говорил: "С тех пор, как наши светские писатели просятся в
духовные, духовные стараются применить язык свой к светскому".
К нему ходил один московский священник, довольно образованный и до
того сведущий во французском языке, что, когда проходил по церкви мимо
барынь со кадилом в руках, говорил им: "Pardon, mesdames". Он не любил
митрополита Филарета и критиковал язык и слог проповедей его. Дмитриев
никогда не был большим приверженцем Филарета, но в этом случае защищал
его. "Да помилуйте, ваше высокопревосходительство, - сказал ему однажды
священник, - ну таким ли языком писана ваша Модная жена!"
***
В старой Москве живал один Левашов, очень образованный, приятного
обхождения, славящийся актерским искусством своим на домашних театрах, но,
по несчастью, донельзя пристрастный к пиву. Говорят, что он перед концом
своим выпивал его по несколько десятков бутылок в сутки.
Дмитриев, который был с ним в приятельских отношениях, рассказывал,
что в коротких ему домах он не стеснялся, но все-таки немного совестился
частых требований любимого своего напитка; а потому и выражал свои
требования разнообразными способами: то повелительным голосом приказывал
слуге подать ему стакан пива, то просил вполголоса, то мельком и как будто
незаметно в общем разговоре. Дмитриев применяет эти различные интонации к
Василию Львовичу Пушкину, большому охотнику твердить и повторять свои
стихи. "И он, - замечает Дмитриев, - то восторженно прочтет свое
стихотворение, то несколькими тонами понизит свое чтение, то ухватится за
первый попавшийся предлог и прочтет стихи свои, как будто случайно".
***
В Москве до 1812 г. не был еще известен обычай разносить перед
ужином в чашках бульон, который с французского слова называли consomme.
На вечере у Василия Львовича Пушкина, который любил всегда
хвастаться нововведениями, разносили гостям такой бульон, по обычаю,
который он, вероятно, вывез из Петербурга или из Парижа.
Дмитриев отказался от него. Василий Львович подбегает к нему и
говорит: "Иван Иванович, да ведь это consomme". - "Знаю, - отвечает
Дмитриев с некоторой досадой, - что это не ромашка, а все-таки пить не хочу".
Дмитриев, при всей простоте обращения своего, был очень щекотлив, особенно
когда покажется ему, что подозревают его в незнании светских обычаев, хотя он
большого света не любил и никогда не ездил на вечерние многолюдные
собрания.
***
Было какое-то торжественное празднество в кадетском корпусе в
присутствии великого князя Константина Павловича и многих высших
сановников. А.Л. Нарышкин подходит к великому князю и говорит: "J'ai aussi un
cadet ici". - "Я и не знал, - отвечает великий князь, - представь мне его".
Нарышкин отыскивает брата своего Дмитрия Львовича, подводит его к
Константину Павловичу и говорит: "Voici mon cadet". Великий князь
расхохотался, а Дмитрий Львович по обыкновению своему пуще расфыркался и
встряхивал своей напудренной и тщательно завитой головой {По-французски
слово cadet имеет значение и младшего брата.}.
А.Л. Нарышкин был в ссоре с канцлером Румянцевым. Однажды
заметили, что он за ним ухаживает и любезничает с ним. Спросили у него
объяснить тому причину. Он отвечал, что причина в басне Лафонтена
Maitre-cordeau sur un arbre perche
Tenait en son bec un fromage:
Maitre-renard par l'odeur alleche
Lui tint a-peu-pre ce langage и пр.
(Вороне где-то Бог послал кусочек сыра и т.д.)
Дело в том, 
| |
| Просмотров: 513 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры