Забелин Иван Егорович - История русской жизни с древнейших времен

бы братом для всех остальных хозяйств. Вообще село или деревня, даже в значении отдельной усадьбы, выражая хозяйственную самостоятельность своего владельца, неизменно должны были выводить родовые связи на одну равную для всех степень родового братства. Этим путем, проходя чрез независимое хозяйство, родовое устройство быта в собственной же среде нарождало общину, то есть, известное равенство отношений, связен, прав и обязанностей. Однако эта община и по происхождению и по своим идеям была в сущности общиною кровного братства, ибо понятий о братстве-равенстве общественно-политическом она не имела, да и не могла иметь, и уставляла свои отношения только по идеалу родового колена братьев, все-таки с обычными расчетами родового старшинства и меньшинства. Таким образом много думать о нашей древней общине возможно только в смысле братства исключительно родового, но не общественно-политического.

   И так союз поселков представлял уже новую степень в бытовом развитии родовых связей и отношений. Он все родовые колена уравнивал в одно колено братьев-хозяев, к чему неизменно приводили существующие самостоятельные и независимые отдельные поселки-хозяйства, равные дети одной матери, которою конечно был первый поселок первого заселителя известной местности.

   Мы сказали, что союз крови, расселившейся на известной местности, сам собою определял границы своему родовому владенью. Точно также действие или деяние одной родовой власти по пространству своего владенья необходимо создавало отдельную волость, о-волость об-волость, область, которая была уже союзом не лиц, а союзом дворов, сел, деревень и разных других поселений.

   Семья, отделяя от себя новые семьи, становилась союзом семей или родом; род, образуя новые роды, становился союзом родов или племенем.

   По земле это шло от двора, хутора, или деревни в древнем смысле, от единичного хозяйства, которое, распадаясь на новые дворы, становилось селом, или сиденьем нескольких хозяйств на одном месте, союзом дворов. Точно так, как и союз сел и отдельных хозяйств, раскинутых по известной местности, становился волостью или новою единицею земской жизни.

   Если волость потому прозывалась волостью, что в среде ее населения ходила одна власть, принадлежавшая в обширном смысле всему тому роду, который ее населял, а в частном только его старейшинам, как личным выразителям родовой власти: если власть, какая бы ни была, по закону общей жизни человека необходимо требует крепкого места для собственной же охраны и защиты, для обеспечения собственной твердости и независимости в действиях, хотя бы против непокорных и непослушных родичей, то уже одна идея власти или владенья всею родовою землею должна была приводить к необходимости строить для нее прочное и твердое гнездо. В волости, как в совокупности многих отдельных поселков, необходимо должен существовать такой поселок, который служил бы средоточием и охраною для жизни всех остальных. Положим, что такой поселок уже существовал, как мы сказали, на месте старшего поселения. К нему за судом и правдою тянули родичи со всех сторон. В нем, под руководством старейшин происходили не только общие сходки, веча, но и годовые собрания для отправления общих языческих празднеств. Все это в обычном и мирном порядке жизни не представляло еще необходимости устраивать первоначальное гнездо особенно крепко. Но наставала опасность, от нашествия иноплеменных или от набега соседей чужеродцев, или от собетвенных родовых смут и усобиц, - где же тогда можно было укрыть от врагов своих жен и детей, свой скот, свои запасы и разное имущество? Единение рода на одном корне связывало в один узел и потребности общей защиты, хотя бы и от домашнего врага. Малый хоронился за старого, а все должны были искать необходимо одного крепкого убежища.

   В таких случаях, или предвидя такие случаи, волость, большая или малая, общими силами строила городок. Если первоначальная семья занимала землю в чужой и враждебной стороне, то она, конечно, если и не тотчас, то все-таки в непродолжительном времени укрепляла свое жилище городком и это крепкое место первого поселения становилось уже истинным родоначальником для всех других поселений в занятом краю. Но если семья основывалась в пустой и никому не принадлежащей местности, где не предвиделось никакой опасности, разве только со стороны зверей, то для такого поселения вполне были достаточны обычные сельские ограды в роде тына и даже простого плетня. Насыпать земляной вал здесь не было нужды. Здесь городок мог появиться только в качестве дальнейшего развития волостной жизни, как выражение ее единства и крепости, и как опора даже для усмирения внутренних домашних смут.

   Городок вообще представляет защиту, или в собственном смысле щит против врага. Защита есть первое общее дело для волостных людей. Она и должна была выразиться в одном общем деле, каким несомненно было устройство земляной постоянной твердыни.

   Каждое отдельное сиденье на земле, село, деревня, естественно не могли защищать себя одними собственными средствами. В своей отдельности они были бессильны, и только один союз родства способен был подать им надежную помощь. В случаях общей опасности, люди обыкновенно, даже и во время нашествия Французов, уходили в леса, в болота и там прятались от общего врага. Это был самый первобытный способ защиты и спасанья, при чем выбор места, конечно, вполне зависел от случая. Туда или сюда, куда бы не уйти, лишь бы спастись от врага. Но часто повторяемые опыты такого спасанья скоро могли научить, что надежнее всего прятаться в месте уже для всех известном, избранном и устроенном собственно для обороны, как и для сохраненья всякого имущества. В лесной или болотной трущобе, на высоком береговом крутояре, посреди непроходимых оврагов можно было соорудить такое укрепление, которое врагу не только взять, по и отыскать было невозможно. Малые городки по большей части находятся именно в таких скрытных и неприступных местах, от чего происходит и общее их имя Кром, Кромный, Кремль. Такие городки очень нужны были и в 11, 12,13 вв. и даже в 15 и 16 ст. когда все еще жили под страхом внезапных нашествий от Татар и Литвы. Такие места у Ятвягов и у Мордвы назывались твердями, а у Чуди осеками, причем летопись не называет их городками, и потому можно думать, что это были действительно только временные случайные укрепления, не имевшие постоянной стражи, и что след. городок, напротив того, тем и отличался от подобных твердей, что постоянно был охраняем, хотя бы малою дружиною. Нам кажется, что иначе и быть не могло, если городок вырастал посреди населения, занимавшегося не одним земледелием, но и всяким промыслом и торговлею. Это в особенности должно относиться ко всем лесным и болотным местам древней Русской страны. Промысл и торговля еще больше нуждались в защите и охране своих добыч, и потому бежали под защиту городка скорее других. Они первые и селились подле городка. Для земледельческого населения городок в действительности мог служить только временным убежищем в засаду от врагов; но для торговых и промышленных людей он очень был надобен во всякое время. Известное дело, что накопленное богатство требует постоянной заботы о его сохранении и охранении. Богатство земледельца заключалось в его ниве. Засевши от врагов в городке и выдержав осадное время, он по необходимости уходил снова делать свои нивы. Богатство промышленного и торгового человека заключалось в его товаре. Этот товар больше всего и нуждался в постоянном крепком, сохранном месте, к которому торговые и промышленные люди необходимо теснились со всех сторон, и которое естественно они же и держали всегда наготове к обороне. По большим путям, других, т. е. временных ненаселенных городков, по всему вероятию и не существовало.

   Как бы ни было, но каждый размножившийся род, или родовая волость постройкою городка приобретали силу и самостоятельное значение не только между соседями, но и в собственных глазах. Каждый отделявшийся родовой участок, каждая новая волостка, как скоро ставила себе особый городок, тотчас приобретала самостоятельное положение даже и в глазах своего корня. Самое множество городков и по некоторым местам особенная их скученность объясняются больше всего именно отделением от коренной волости новых ветвей, которые, делаясь достаточно самостоятельными, спешили устроиться таким же земляным окопом. От одной матери нарождались новые детки. Вот почему понятие о городке всегда совпадало с понятием о волости, и города без волости не существовало. Город был, так сказать, головою волости, выразителем ее земского единства. Естественно, что и волость без своего особого города или городка едва ли могла существовать. Нарождавшиеся новые волости в недрах своей матери-волости старшей, устраивая свои городки, но по молодости не пользуясь равным с нею значением, именовались не городами, но пригородами, иначе сказать, детьми старшего города. Это самое еще яснее обозначает, что основным камнем волостной независимой жизни был город, что нарождение новых волостей и новых городов не изменяло общего понятия о волости, как об одном городе, или о городе, как об одной волости, для которой все младшие ее отростки оставались, так сказать, в детской от нее зависимости и почитались пригородами, приростками к главному или старшему городу. Такие волости, конечно, становились уже областями.

   Само собою разумеется, что постройка городка, как общее дело, производилась общими силами и средствами всей родовой волости. Все родичи должны были участвовать в сооружении своей родовой крепости. Одни сыпали вал, копали ров, другие валили лес, рубили стены или ставили тын, строили избы и клети, укрепляли ворота башнею или вежею, с которой необходимо было следить за врагом и отбивать его приступ. Городок строился главным образом на случай общей опасности для помещения в нем жен и детей, старого и малого, для сохранения скота и имущества, поэтому его объем или простор зависел от многолюдства родовой округи. Оставшиеся городища при различной форме имеют и весьма различную величину. Самые малые сто шагов и самые большие около тысячи шагов в окружности. Обыкновенная величина бывает в треть десятины и доходит до полуторы десятины.

  

  

   Обыкновенно говорят, что древний Русский город был ни что иное, как огороженная деревня. Так рассуждал еще Шлецер; за ним тоже повторяют и теперь. Нам кажется, что это не совсем так. Огородите деревню какими угодно стенами, она все останется деревнею, если свойства ее жизни останутся те же деревенские свойства. Никакая внешняя вещественная форма не нарождается без особенных причин для ее существования. Она всегда выражаете известное особое содержание жизни. Деревня - это дор, взодранное из под леса пространство для пашни и сенокоса; это двор, то есть, клеть, изба, хоромина, выстроенная для обитателя деревни, огороженная со своими службами по-деревенски плетнем-забором. Вот первоначальная и простая форма деревенской жизни. Для всякого двора, сколько бы потом их не выстроилось рядом, эта форма остается одна и та же. И люди, сколько бы их не народилось и не поселилось около одной первоначальной семьи, все будут жить на одном и том же деле, а следовательно в одних и тех же порядках своего быта. Но деревня, строящая для себя земляной окоп. стены, выбирающая для этого особое место со всеми выгодами крепкой защиты, такая деревня влечется к своему новому делу уже другими помышлениями и совсем иными задачами жизни. Выстраивая городок, и устраивая в нем себе охрану и защиту, она необходимо изменяет свой нрав и порядок быта, приспособляясь к новой форме существования. Защита для деревни - новое дело. Оно естественно выводит деревенский быт в новый порядок людских отношений, указывает людям новые места, располагает их одного за другим, смотря по их способностям к новому, делу. Все это необходимо вызывается постройкою и устройством защиты, и город, как средоточие защиты, необходимо становится и средоточием иной, совсем не деревенской жизни.

   В первое время, когда он ставился силами одного размножившегося рода, когда ветви родства не были слишком многочисленны, то его защитниками являлись родичи еще близкие друг к другу по родовой лестнице и потому в городке необходимо царствовали обычаи и порядки в точном смысле родовые с распределением людского союза на отцов и детей, на старших и младших по родству и по возрасту, но еще не по обществу. Но когда род, с размножением своих ветвей, становился целою волостью, когда родичи расходились по лестнице рождения далеко друг от друга и на сцену выступало только братское равенство волостных поселков, то защитниками волостного укрепления являлись уже иные люди и в городке восстановлялись обычаи и порядки несколько отличные от родовых в собственном смысле.

   Естественно предполагать, что горожане такого города подобно тому, как и люди боевого поля, собирались от всех родов или от всех поселков родовой волости, которая ставила город для собственной же защиты. Несомненно, что каждое село, или каждый род, что в первое время было одно и тоже, под видом повинности, должны были высылать на защиту города способного защитника, так как и при постройке города, они необходимо высылали способного работанка. В городе стало быть собирались люди уже не одного рода, но разнородные, если и не совсем чужие друг другу по происхождению от одного корня, зато совсем другие для каждого отдельного родства. Здесь возникло первоначальное общество, которое, как союз других вполне равных товарищей или друзей, так и именовалось дружиною. Понятие о другом и друге заключало в себе смысл именно того равенства между людьми, которого в родовых отношениях и связях никогда не существовало и не могло существовать. Там во всяком случае бывали только старшие и младшие и только великими счетами местничества можно было иногда доказать, что тот или этот родич приходится в версту другому родичу, что напр. третий брат равен первому своему племяннику, т. е. первому сыну своего старшего брата. Но и это равенство имело в виду только одни места. Понятие о друге, как о равном во всех отношениях товарище, выводило родовые идеи на новый путь людских связей и отношений. Дружина являлась первородным обществом.

   Но если вообще боевое поле служило основанием для развития дружинной жизни, то город в свой черед был истинным гнездом дружинных и общинных союзов и связей. Как место дружинного быта, он необходимо должен был в точности определять положение и место каждого лица, приходившего на его защиту и поступавшего в его дружину. Родовая связь людей определяла такие места по родству. Дружинная связь должна была распределить людей по иному порядку, какой сам собою возникал из боевого дела всех защитников города. В этом случае их боевые ряды послужили основанием для рядов дружинных, то есть общественных, иначе сословных. Здесь было положено первое семя для разделения людей по сословиям, первое семя гражданства.

   Городок в сущности был военною защитою, поэтому в нем первое место должно принадлежать людям боевого поля. На этом поле первым лицом был князь, он водил и строил полки, он починал битву.

   Первым лицом и коренным основанием дружинного быта он является и в городе. Можно даже полагать, что первое понятие о князе родилось со самим городом, с первым устройством дружинной жизни, ибо первый Киевский человек Кий, тогда начинает княжить в своем роде, когда братья строят ему городок Киев. В глубокой древности этим словом обозначалась родоначальная власть, но в 9 веке, судя по переводу св. Писания, оно "имело смысл более общий и означало не только властителя, но и всякого сильного человека" {Буслаев: О влиянии христианства на Слав. язык, 164.}.

   В последующее время в Новгороде лицо князя становится необходимым существом для этого вольного, но старого великого города. По всему вероятию Новгородский обычай жить всегда с князем идет из глубокой древности и вовсе не обозначает особой привязанности к Рюриковой династии. По указаниям летописи видно, что у Полян в Киеве, как и у всех других племен, у каждого существовало свое особое княженье, что уже в приход Рюрика, Полоцк, Туров, Древляне имели своих князей и что при Олеге по всем городам под его рукою сидели свои князья, которые носили даже собирательное имя всякое княжье. Все это заставляет полагать, что если существовали города, то в каждом городе был свой князь, что князь вообще был необходимым существом городской жизни, как творец суда и расправы и первый защитник от обид и всяких врагов. Это был кон или корень городского общежития.

   За ним следовали передние мужи, именем которых, мужи, в родовом распорядке обозначался совершенный возраст, и стало быть способность быть защитниками рода, почему и на боевом поле они ставили первый передовой ряд людей мужественных, храбрых, отважных, которые первые бросались в битву, были первыми начинателями и производителями боя. Не потому ли они чаще всего именуются боярами, людьми боя в собственном смысле? По крайней мере такому объяснению этого имени вполне отвечает сущность жизненной роли боярина, особенно в древнейшее время. Это был передний и передовой разряд боевых людей, водителей битвы, начинателей боя. Очень естественно, что и во всех других житейских отношениях боярин становился первым и передовым человеком, потому что находившееся в его руках боевое дело, защита земли, было первым передовым делом и для всего нарождавшегося общества. По той же причине это звание приобреталось только личною заслугою, личною доблестью, личными боевыми достоинствами и не было наследственно {Есть мнение, что именем боярина "назывались родоначальники Старославянских городов", основания которого к сожалению не весьма достаточны (см. г. Затыркевича: О влиянии борьбы между народами и сословиями на образование строя Рус. Государства). Родовое происхождение боярина ни чем не объясняется и ничем не подтверждается; напротив того все указывает на его дружинное происхождение. От древних до поздних времен это имя обозначает в старшем значении - воеводство, в младшем - военных людей, боевую городскую дружину. Поэтому и производство этого слова [по Булгарскому письму болярин] от болий, большой, большак, точно также ничего не объясняет, ибо при этом требуется прежде всего доказать, что в древнерусском обществе искони существовали понятия о магнате [magims], о гранде [grandis], о вельможе. Нам кажется, что таких общественных идей мы никогда не отыщем в нашей древности. По всему вероятию имя бояре, боярин, обозначало какое либо дело, занятие, вообще деловое качество жизни. В первоначальном общежитии и особенно в городовой дружине верховным делом и занятием мог быть только передовой бой, руководительство в битве, а вследствие того и руководительство в управлении землею. Несомненно, что первыми боярами были первые богатыри.}.

   За передними мужами, то есть, за людьми полного возраста или за отцами, в родовом устройстве, конечно, следовали дети, чады или вся родовая молодежь, почему и младший состав городовых защитников удержал за собою наименование детских и отроков и даже пасынков. Последнее имя прямо и показывает, насколько родовые связи общества разошлись и удалились от первоначального своего состава, ибо пасынок обозначает уже родство не кровное, а, так сказать, союзное. Детские в прямом смысле были дети бояр, почему в позднее время весь разряд младшей дружины, сохраняя далекую старину, прямо уже и именуется детьми боярскими. Надо заметить, что все такие имена в древности выражали сущую действительность, потому что на самом деле тогда воевать начинали с детских и отроческих лет. Князья в 12-14 лет участвовали уже в битвах и водили самолично полки.

   Не один дитя-Святослав бросал первое копье во врага. Славный Даниил Романович Галицкий, бывши еще так мал, что и матери своей не узнал, лет шести, уже исправно действовал мечем. Когда крамольники бояре стали разлучать его с матерью, выпроваживая ее вон из Галича, он не хотел с нею расстаться, плакал и следовал за нею верхом на коне. Один из бояр схватил его за повод, ворочая назад. Ребенок обнажил меч и ткнул им боярина, но поранил только его коня. И только одна мать могла взять из его рук меч и умолила его остаться в Галиче. В первое нашествие Татар Даниилу было с небольшим 20 лет, но в битве на Калке он вел себя богатырем, "младства ради и буести" не чувствовал на себе ран и почуял их уже тогда, когда, побежавши с поля, напился воды.

   Из обстоятельств жизни первого Святослава и жившего после него спустя почти триста лет Даниила, мы можем хорошо себе объяснить, что такое были наши детские, впоследствии Боярские Дети. В двадцать лет это были уже настоящие богатыри.

   Однако второй слой собственно городских защитников именовался собирательно гридь и гридьба, а единично гридин. Так как звание боярина приобреталось личною доблестью и не было наследственно, то дети бояр, доблестных передовых мужей города, по естественному порядку, пользуясь славою своих отцов, должны были составить особый слой военной дружины, отличный от остального населения. Нет сомнения, что именно этот, в собственном смысле дружинный слой именовался Гридьбою. Само собою разумеется, что норманская школа всякое теперь непонятное имя толкует из скандинавских языков, так и гридь происходит от шведского, gred - меч, от Гирдман - придворный, Hird, Hirdinn - княжеский телохранитель. Отсюда вообще гридина определили дворянином, княжеским телохранителем, придворным чиновником, всегда находившимся при князе, так как и особая комната на княжеском дворе именовалась гридницею от сборища в ней гридей - телохранителей.

   Между тем все свидетельства летописей, где упоминается Гридьба, ничего не говорят о таком значении этого слова, а указывают прямо, что Гридьбою назывался особый слой не княжеских придворных, а именно городского населения и именно слой военной дружины, идущий всегда вместе, хотя и впереди, со слоем купцов. В одном списке Русской Правды эти два слоя прямо так и названы горожанами, в отличие от княжих мужей.

   Состав городского общества впервые обозначен по случаю пиров св. Владимира, которые он давал дружине на своем дворе в гриднице. На эти пиры приходили: 1 - бояре, 2 - гриди, 3 - сотские, десятские и 4 - нарочитые мужи.

   Гридница в собственном смысле значит сборная храмина или изба для схода Гридьбы. Была ли она принадлежностью одного княжего двора, или составляла необходимую постройку для городского общежития, об этом можно судить по указаниям летописей. В Новгороде и Пскове, где древнейший городской быт существовал без особой помехи, гридницы ставились уличанами. В Новгороде в 1470 г. на Славкове улице была поставлена середняя гридница, след. посреди двух крайних. Во Пскове на улице Званице существовала гридница прозванием Коровья {П. С. Р. Л. IV, 127, 235.}. Гридницы бывали у Владык, а иногда служили местом заточения. Гридницею вообще называлась обширная храмина, в которой собирались горожане, по всему вероятию, для суда или для совещаний, а также и для общих праздничных пиров. Она соответствовала мирской, сборной, иначе судной деревенской избе. Самое слово гридь родственно Хорутанскому громада, сборище, толпа {Грдина - юнак, храбрец; Гордый в Галицких песнях эпитет доброго, удатного, красивого, пригожего.}. и должно обозначать в исключительном смысле городовую военную общину, или городовую дружину.

   По-видимому бояре были только передними мужами Гридьбы и как мы сказали получали это звание только за личную доблесть. Дети бояр, боярская молодежь, и в прямом, и в относительном смысле меньшинства, естественно становились в ряды Гридьбы, которая поэтому в летописных свидетельствах занимает всегда второе место после бояр.

   Так мог образоваться в городовой дружине ее военный слой, конечно, уже в дальнейшем развитии города, когда его жизнь являлась уже полною чашею относительно разнородного и разнообразного его населения. Но мы упомянули, что еще при самом начале в числе причин, которые побуждали устраивать городок, не последними были всякий промысл и торг, очень нуждавшийся в охране своих товаров или всякого движимого имущества. Первыми людьми в первом городе являлись не только передние люди боевого поля, но и передние люди мирного промысла и торга. В первое время эти два рода занятий необходимо соединялись даже в одних и тех же лицах. Да и в последующее время мы находим купцов на том же боевом поле, идущих следом за Гридьбою, то есть, за сословием бойцов в собственном смысле. В течение всей нашей истории, когда политическою силою всей страны был собственно город, подчинявший своей воле самое князьё, купеческое сословие в каждом городе составляло великую силу, нисколько не меньшую перед силою боярства и всей военной дружины. Это самое заставляет предполагать, что и при основании всего древнейшего Русского Городства едва ли не первым камнем был положен именно купеческий промысл, который необходимо нарождал и потом отделял от себя и военный промысл под видом особой военной дружины бояр и гридьбы. По крайней мере такое положение дел должно было существовать во всех углах страны, где население устремлялось больше всего к мирному промыслу и торгу.

   Торговый и промышленный люд, селившийся под защитою города, точно так же, как и исключительно военный люд должен был нести тягость городовой защиты, ибо город для каждой округи-волости был собственно военным гнездом, способным и обязанным защищать не только самого себя, но и всю волость. Кто селился в городе, тот необходимо становился ратником. Судя по упоминанию на пирах Владимира десятских и сотских, можем предполагать, что все горожане - купцы и промышленники в отношении своего воинского и вообще городского тягла распределялись на десятки и сотни, вероятно по числу отдельных хозяев, а вместе с тем и по роду занятий, то есть, собственно по отдельности первоначальных кровных родов городского союза, ибо род занятий или род промысла несомненно всегда определялся кровною связью и рождением в кругу того или другого промысла.

   Числовое распределение людского союза принадлежит к древнейшим учреждениям народов. Но оно прямо показывает уже перемену счетов родства на счеты общества, переход из родового устройства жизни в устройство общинное. Десятский собственно был староста над своим десятком: сотский - староста своей сотни. Естественно, что с размножением населения умножились десятки и сотни и вырастала необходимость в особом старейшинстве над всеми десятками и сотнями. Таким старейшиною является тысяцкий, глава числового распределения городских обывателей, который вероятно наименован так не по точному исчислению подвластной ему среды, а по общему понятию о крайнем, самом большом количестве числового населения. По смыслу последующей роли тысяцкого, он был в собственном смысле градодержатель, воевода собственно городского населения в общем его составе, и представлял в своем лице особую силу, которая после князя была первая сила. Это был старший из всех бояр. Но его значение и смысл его властительной роли не ограничивался интересами одного боярства, или одной военной дружины города: он был представителем и головою, так сказать, всего гражданства. Поэтому и вес его власти иногда очень перевешивал в сторону этого гражданства и уравнивался с властью самого князя.

  

  

   Распространение и расселение малого городка в большой город, конечно, зависело больше всего от выгод местности, где он впервые выстраивался. В глухом углу он оставался на самом деле тою потайною твердынею, какую строило себе древнейшее Славянство. Но иным городкам выпадала, хотя бы в начале и случайная доля стоять на таких местах, которые по различным обстоятельствам и особенно по своему географическому положению делались перекрестным путем для окружного населения и средоточием торговых и промышленных связей. В этом отношении очень выгодны были места при устьях или вблизи устьев более или менее значительных рек, куда сходились дороги из далеких углов страны, а также и на верховьях какой либо речной округи, откуда дороги расходились во все стороны.

   На таком средоточии водяных путей малый городок незаметно и скоро становился городом большим и его население, размножаясь, точно также очень скоро из родового превращалось в дружинное.

   Естественно, что такой город, собирая силы целого племени становился впоследствии как бы столицею или старшим городом между всеми родовыми городами этого племени. Его старшинство могло происходить и от действительного старейшинства в основании города, но вероятнее всего оно происходило от тех географических и этнографических условий места, которые сами собою выдвигали город вперед и наделяли его старейшинством силы и могущества.

   Наиболее прочное, плодотворное и самое крепкое могущество город получал, как мы сказали, от торгового промысла. Построенный на выгодном месте, маленький городок тотчас привлекал к себе людей промышленных во всех видах. Вблизи его стен разводились слободки, особые ряды изб, стоявшие в поле на воле и на свободе, как можно объяснить первоначальное значение этого слова. Но в слободах, кроме того, в начале всегда селилось свободное население, независимое ни от какого тягла, необязанное никакою службою для города. Впоследствии оно конечно примыкало к самому городу и домами и службою и составляло уже его конец, как обыкновенно назывались заселенные пригородные местности. В общем составе такие слободки и концы именовались вообще посадом, то есть сплошным сиденьем вокруг города. В развитии города посад представлял уже новую и весьма важную ступень, которая из укромного военного гнезда создавала действительное гражданство. Если в малом городке самые его стены ограничивали свойство его населения, так сказать, одним военным ремеслом, по которому и купец становился прежде всего воином, то в городке посадском военная жизнь должна была отойти на второе место и| подчиниться интересам Посада. Если городок, как военное; гнездо своей волости, в первое время необходимо заключал в своих стенах население более или менее однородное, даже в чистом виде родовое, то посад с первого же времени становился гнездом населения, смешанного из всяких людей, которое в существенном смысле и завязывало узел первого гражданства. Смесь населения всегда и повсюду составляет самую могущественную стихию в развитии городского быта; она есть прямое и непосредственное начало собственно гражданских отношений и гражданского развития земли. Поэтому, где прилив смешанного населения был сильнее и многообразнее, там скорее всего вырастало и могущество города, необходимо распространявшего это могущество и на всю окрестную страну. Таким путем без сомнения сложились наши первые города, особенно Новгород и Киев. Как бы ни было, но Посад возле военного гнезда разводил гнездо промышленное и ремесленное и в первоначальную военную природу города вносил новую силу жизни, без которой военный городок остался бы навсегда только временною стоянкою и с распространением безопасности житья примкнул бы к тем многочисленным городищам, которые, как не развившиеся семена городского быта, сохраняют теперь только память о господствовавшей некогда повсеместной вражде и осаде со стороны своего же населения.

   Боярство в общем смысле военной дружины и купечество в общем смысле торговой и промышленной дружины, как два рода независимых занятий, послужили естественными и главными основами при дальнейшем развитии городского быта. От присутствия этих особых начал в распределении и размещении людей города родовой характер городской общины стал изменяться и уступать характеру в прямом смысле общинному.

   Если городок вырастал, как необходимая потребность родовой волости для сосредоточения в нем защиты и всех отправлений жизни волостью, то естественно, что собравшуюся в нем дружину должна была поддерживать и кормить общими силами тоже волость, так как она же должна была строить, починять и всячески устраивать свое военное гнездо. Вот основание последующего права кормления городов принадлежавшими к ним волостями и землями, и основание обязанности строить и починять города волостными людьми.

   Во всяком случае, кто бы ни строил первый город, отдельный род, волость и даже целое племя, кормление и строение города необходимо распадалось на все поселки, которые находили в нем свою защиту. Пришедший Рюрик как призванный защитник земли, точно также начинает строить многие города, конечно в тех местах и в тех волостях, где больше всего требовалась защита от врагов, и где население нуждалось только в храброй дружине. Он пришел не завоевателем, а защитником, и потому построенные им города были столько же делом самих тех людей, которых он пришел оберегать и защищать и которые естественно но доброй воле несли и все повинности по устройству и кормлению такого города.

   Таким образом и построение городов князьями отвечало только существенным потребностям волостной жизни. С построением нового города создавалась новая волость, образовывалось новое крепкое средоточие жизни.

  

  

   Если город являлся выразителем и существом волостных связей и отношений, если это было только жилище, хоромина, в которой для защиты и охраны сосредоточивалась жизнь самой волости, то в его деятельности, в его порядках жизни необходимо должны были сохраняться все те стремления, какими отличался и каждый отдельный родовой поселок, каждое отдельное, независимое хозяйство, ибо город в сущности было только завершением и средоточием общей жизни таких хозяйств.

   Отдельное хозяйство начинало свою жизнь с деревни. Мы не знаем, как такая жизнь начиналась в поле, то есть в степных местах. Там вероятно она начиналась селом, то есть сиденьем на известном месте, которое требовало только забот о распашке широкого поля. Слово деревня напротив показывает, что жизнь начинает свое дело в лесу, и начинает с того, что делает дор - росчисть леса для пашни и покоса, вздирает лесную чащу, дабы устроить ниву. Эта очистка лесного угодья или дикой лесной земли для разведения пахотного поля, от способа самой работы - драть, прочищать, подсекать, валить лес, прозвалась как упомянуто дором-двором и деревнею {Дор и теперь на севере значит росчисть, роспашь; дерть - роспашь, подсека; деревки - росчисть, чищоба, подсека, починок; деревня - пашня полоса, земля, пустоть. В древнем языке россечи дор значило рассечь, расчистить место для покоса и пашни.}, что значило одно и тоже, то есть, росчисть, пашню. В древнее время деревня заключала в себе по большой части один двор, редко два или три, и тем обнаруживала, что поселок начинался с одной семьи, или с одного родового колена.

   Из того же корня по всему вероятию идет и дорога, продранное в лесу пространство, необходимый путь из деревни на Божий мир. Такие пути-дороги деревня пролагала во все стороны, куда заводил ее лесной промысл, за зверем, за птицей, за пчелою, или хозяйская работа над пашнею и сенокосом в отхожих пустошах. Такими путями распространялись и обозначались границы деревенского владенья. Топор ходил по деревьям и клал рубежи {Рубежом технически называлась зарубка, прямая вырубленная черта. Она же называлась и тном. Два рубежа, два тна значили две параллельные прямые зарубки. Гранью и границею технически назывались две прямые зарубки, соединенные крест на крест X, отсюда грановитый, граненный, сделанный гранями или призмами.}, зарубал свои знаменья, обозначая путь, путик, или зарубая своим знаком бортевое ухожье. Коса ходила по лугу, соха - по ниве, обозначая тоже работу человеческих рук и тем определяя право на владенье тем лугом и тою нивою.

   Само собою разумеется, что в глухих местах, в непроходимых лесах и дебрях прокладывать такие пути было делом великого труда и требовало великой настойчивости и времени. Поэтому естественно, что право на тот или другой угол земли всегда принадлежало тому, кто первый прокладывал к нему путь и, нет сомнения, что те знаменья - рубежи, какими обозначался этот путь становились священными и неприкосновенными письменами или актами, документами собственности, разрушение которых неизменно влекло за собою кровавую месть виновному и преследование его общими силами всего рода.

   Наш промышленник северного края и в настоящую минуту ведет свои лесные промыслы тем порядком, который достался ему от глубокой древности и был некогда господствующим и повсеместным во всей этой равнине, называемой Русскою Землею. Когда спрашиваешь поселян в Архангельской губернии, чем вы промышляете? то по рассказу Максимова (Год на Севере, II, 348) в каждом селении получаешь один ответ: "Да путики кладем, птицу ловим, зверя бьем по этим путикам".

   "Путики, говорит Максимов, - это лесные тропы, которыми прорезаны все тамошние тайболы и леса. Путик прокладывает себе всякий мужик, которому припадет только охота к лесному промыслу. У старательного и домовитого промышленника таких путиков проложено до десятка и редкий из них не тянется на 40, на 50 верст; некоторые заводят свои тропы и гораздо на большее пространство. Путик этот прокладывается просто: идет мужик с топором, обрубает более бойкие и частые ветви, чтобы не мешали они свободному проходу; в намеченных по приметам и исконному правилу местах вешает он по ветвям силки для птиц, прилаживает у кореньев западни для зверя. И так приметался, так приобык в долгом опыте и приглядке к делу каждый из охотников, что он уже твердо помнит и подробно знает свою тропу и ни за что не перемешает свои путики с чужими. Верный исконному обычаю и прирожденному чувству понимания чести и уважения к чужой собственности, он и подумать не смеет осматривать, а тем паче обирать чужие путики, хотя бы они тысячу раз пересекли его путик".

   Самое слово путь в той стороне имеет значение промысла идти в пути - значит идти на промыслы. И в 16 веке упоминаются эти путики: их называли пасными (на зверя) и силовыми (на птицу) {Акты юридические, No 358.}. Это показывает только, что с незапамятных времен они существуют в промысловой жизни нашего севера неизменно. Они теперь сохранились только в глухих северных краях, куда еще мало достигает новая промышленная жизнь. Но было время, когда по всей нашей земле другого способа устраивать себе промыслы не существовало. За птицею и зверем, за пчелою и даже за пашнею и сенокосом надо было ходить, делать пути в те или другие стороны, прокладывая или еще вернее продирая собственными усилиями путь-дорогу.

   Дорога эта вырубалась топором, не только как тележник, путь колесный, который необходимо было иметь для проезда на пашни и сенокосы, но также как путь-тропа, пролагаемая только для пешего ходу. В этом последнем случае топор на право и на лево тесал потесы и клал грани и знаменья, как напр. в бортных ухожаях, на пути за пчелами. Чтобы обозначить пределы своего владенья, свои пути и межи, в старину выражались так: куда топор ходил.

   Топором каждая деревня прорубала и зарубала себе право собственности на окрестную землю. Самые межи клались не на земле, а вырубались топором же на деревьях. Земляная межа всегда шла только живыми урочищами в роде речек, оврагов, болот, ржавцев, мхов и т. и. Но как скоро она теряла живое урочище, то переходила на дерево и уже одно дерево представляло для нее единственный предмет для межевого признака, поэтому такая межа всегда отводилась от одного дерева до другого, "от дуба или сосны на березу; а на березе грань, да на липу, да на две ели, да на вяз, а на них грани; да на три ели - выросли из одного корени; да на две осины, да на березу на виловатую, да к кроковястому вязу, да к двум вольхам - из одного корени выросли" и т. д.

   Такие путики могли принадлежать одной деревне, одному поселку, но иные, более пространные и значительные, могли принадлежать и всей волости, т. е. всему союзу родовых поселков. В известное ухожье могла ходить вся округа, как в общее для всех владенье, каковым напр. были неизмеримый лесной остров, или озеро, или воды большой реки и т. и. Естественно, что такие обширные ухожья и пути должны были принадлежать уже волостному городку, как главному узлу волости и власти.

   Первобытное деревенское понятие о пути, как о дороге промысла или всякого дохода, легло в основание и городовой деятельности.

   Впоследствии город, как военная дружина, стал называть путем всякий военный поход, и разумеется всякую дорогу в завоеванную страну, по которой собиралась дань и другие поборы.

   Как деревня, ходя по своим путям, являлась промышленником зверя, пчелы, рыбы и т. и., так и городок становился промышленником людских поселков и чужих волостей и даже городов, которыми овладевал для собирания дани.

   Как в деревне действовал топор селянина-пахаря, птицелова, зверолова и пр., зарубая и прорубая себе путики, так и в городе его военная дружина зарубала и прорубала себе пути для своих промыслов мечем. Дружинный быт в этом отношении нового ничего принести не мог; он народившись постепенно из развития земских же сил, употребил в дело те же исконивечные способы устраивать свой промысл, какие по всей земле существовали с незапамятного времени.

   Как деревенский промышленник со своим топором, так и сам светлый князь или светлый боярин со своим мечем ходили, лезли в свои пути, и на право и на лево зарубали свои права на землю, добытую, налезенную трудом великим. Отцы - пионеры пролагали эти пути, дети и внуки держали их, как отчину и дедину, как родовую собственность. Если поселянин отмечал свое право на землю указанием, куда плуг, соха ходили, куда коса ходила, куда топор ходил, то князь, голова дружинная, точно также мог указывать на свое право указанием, куда меч ходил.

   Каждый город, подобно деревне распространял свои пути во все стороны и зарубал себе собственный округ, отчего и границы такого округа прозывались рубежом. Вот почему самые дела наших первых князей, весь порядок этих дел, представляли в сущности только новый шаг, новую ступень в развитии старых земских промышленных отношений. Князья, как способная дружина, только способствовали городам распространить новый промысл даней, оброков, уроков. Они ничем не отличались от простых промышленников: также ходили на ловы не для потехи, а именно для промысла: сами собирали полюдье, дани, дары, уроки, оброки; сами оберегали Днепровские караваны купцов-гречников, и т. д. Вообще существенная роль князя состояла в том, что он был первый работник и хозяин своего города и своей волости или области и всей своей Земли. Стихия хозяйского дела была основанием его быта, как стихия военного дела была только охраною и поддержкою этого быта.

   Переход из оборонительного положения в наступательное и завоевательное случался конечно у тех городков, где по выгодам местоположения накоплялось больше народонаселения и сходилась более сильная многочисленная и отважная дружина.

   Если в первое время отдельные роды очень часто жили во вражде, воевали друг с другом, то воюя, они необходимо должны были завоевывать друг у друга и земли, и волости, и самые города, и всякие угодья. Осиливал конечно тот, у кого было больше силы, а большую силу возможно было иметь только в храброй и многочисленной дружине. Поэтому, где накоплялось много дружины, там и городок становился сильным и опасным соседом для других городков, и в нем сами собою возникали уже завоевательные помыслы, ибо дружина жила именно промыслом войны.

   Само собою также разумеется, что дружина особенно могла скопляться на бойких перекрестных местах, через которые протягивались торговые и промышленные дороги, куда поэтому сходились люди от разных сторон и разные люди.

   Вот по какой причине важнейшими владетельными городами первых Русских племен оказываются те, которые стоят на великих распутиях, как Киев, Чернигов, Смоленск, Полоцк, Новгород, Ладога и пр. Несомненно, что и эти города в начале были простыми родовыми городками, как летописец засвидетельствовал о Киеве. Причины, почему именно эти, а не какие-либо близлежащие городки получили перевес, скрываются больше всего в топографических свойствах их местности, особенно способной к скоплению людей по угодьям жизни.

   С течением времени колесо счастья поворачивалось и иные города могли приходить в упадок или от собственного бессилья или от завоевания более сильным соседом.

   Но как бы ни было, а к началу нашей истории сложилось несколько городов, которые владели уже большими волостями одноплеменного населения, были уже главными городами целых племен. Объединить своею властью из разрозненных родов целое племя эти города иначе не могли, как после борьбы с отдельными волостями, после завоеваний и покорений мелких городков. Нам кажется, что этой цели они достигали посредством военного промысла, который в сущности ничем не отличался от другой промышленности тех веков. Такие города, подобно деревням, могли пролагать свои пути очень далеко. Новгород собирал дань не только с приморских земель Белого моря, но с Печерского и с Югорского Края.

   Для проложения и укрепления подобных путей, владетельный город употреблял рубежи и знаменья своего рода. Это были новые городки, которые он строил по всем направлениям своих промышленных дорог, особенно по течению рек. Вот новая причина, объясняющая существование многочисленных земляных окопов.

   Вместо догадок, как это могло происходить, обратимся к позднейшему времени и посмотрим, каким образом, спустя 600 лет, та же самая Русь, скопившаяся теперь в Москве, собирала свои дани у Сибирских инородцев, покорение которых из Москвы шло шаг за шагом точно также, как из Киева и Новгорода шло покорение Славянских и других племен по всему северо-востоку. Свидетельства о Московских порядках собирания даней не подлежат и малейшему сомнению, потому что находятся в официальной переписке правительства. Что они вполне приложимы и к Варяжским временам, в этом тоже сомневаться нет оснований. В истории, как и в жизни отдельного человека, одинаковые цели и одинаковые обстоятельства всегда и повсюду порождают одинаковый способ действий, одинаковые отношения и весьма сходные черты даже в мелких подробностях. Царь Иван Вас. посылая в Югорскую землю собирать дань по соболю с человека, писал тамошнему князю и всем людям Сорыкитские Земли, чтобы собрали дань сполна, и прибавлял: "а мы вас ради жаловать и от сторон беречь, под своею рукою держать, а не сберете нашей дани и мне на вас послать свою рать и вострую саблю"... Эти речи по своему смыслу так древни, что их без ошибки можно относить к самым отдаленным временам. Так, несомненно, говорил еще О