| Главная » Книги |
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 1, Страница 21
Вяземский Петр Андреевич - Старая записная книжка. Часть 1прелесть, которая вызывала снисхождение. Эти слабости, немощи,
свойственные человеческой натуре, не избегали строгой оценки и суда, но и не
отталкивали сочувствия к ним.
Тургенев, как и многие, принадлежал к либералам, желающим
улучшений в гражданском быту, а не к либералам, желающим ниспровержения
и революции, во что бы ни стало. К сожалению, встречаются люди, в которых
есть что-то претительное, возбуждающее почти враждебное противодействие
при изъявлении ими начал, по-видимому, честных и благонамеренных: так
изъявления эти грубы, наглы и исключительно-самовластительны. В подобных
людях такая личность, как Тургенев, доживи он до настоящего времени, не
возбудила бы ни малейшего сочувствия. Да и не поняли бы его, как лишенные
чувства обоняния не догадываются об ароматных испарениях благоуханного
растения. Одно, может статься, и способно ныне обратить внимание их на
такую личность, а именно то, что Тургенев в свое время слыл либералом.
Следовательно, он наш, говорят эти господа. Нет, милостивые государи, совсем
не ваш, и с вами ничего сходного он не имеет.
Есть цеховые и положительные либералы, которые положительную
посредственность свою (чтобы не сказать: положительную ничтожность)
расцвечивают либеральными узорами и виньетками, заимствованными из
дешевых иностранных изданий. Чтобы подкрепить и усилить себя, они охотно
вербуют задним числом в артель свою лиц, либерализм которых есть явное
опровержение их ремесленного либерализма. Эти господа, на числах неверных,
на лживых данных, берутся разрешать общественные задачи. Они выводят
категории, раздувают системы, в которых нет ни достоверности, ни даже
правдоподобия. Стоит только дотронуться до них булавкой исторической и
практической критики, и все эти неловко и насильственно надутые пузыри тут
же прокалываются, свертываются и скомкиваются.
Суворов говорил, кажется, Каменскому: "Об императрице Екатерине
может говорить Репнин всегда, Суворов иногда, а Каменский не должен
говорить никогда". Можно бы вывести такое правило и для многих журнальных
Несторов, которые, зря и мудрствуя лукаво, пишут общественные летописи про
общество, которого они не знают, про людей совершенно им чуждых, с
которыми они ни сблизиться, ни даже сойтись не могли, про события, которые
доходят до них из третьих или четвертых рук. И эти лица и события
перекладывают они на свой лад, развивают или сушат в жарко натопленной
теплице своих сочувствий, благоприятных или враждебных. Хороши выходят
их рассказы и картины, с коими потомству придется справляться для полного
изображения минувшей эпохи! Не к одному из них, а к многим прилично
применить стих:
Живет он в Чухломе, а пишет о Париже.
***
В записной книжке русского путешественника прошлого столетия
записано: un bonheur passe est un malheur present (счастье минувшее есть
несчастье настоящее).
Он же рассказывает, что в молодости своей, путешествуя в Португалии,
он рассердился на почтаря, который вез его очень медленно. В старые годы от
русской досады до русской ручной управы было недалеко: русский
путешественник потузил португальца. Тот, не говоря ни слова, ушел и оставил
путешественника посреди дороги с коляскою и лошадьми. Тут этот последний
догадался и заключил, что есть некоторая разница между португальской и
русской ездой.
***
Русские люди выводятся. Выражаем здесь сетование и укоризну вовсе
неславянофильские. Напротив, мы говорим о средневековом поколении нашего
общества, о современниках Екатерины, которые носили еще отпечаток
предыдущих царствований и которых духом и влиянием пропитались
некоторые лица позднейшего времени. Ничего нет тяжелее и скучнее русских
по обязанности, русских, сделавшихся русскими вследствие и на основании
какой-нибудь исторической или философической системы: под гнетом системы
стирается, убивается вся свежесть, вся краска, вся поэтическая своеобразность
русской натуры. То ли дело чистокровный русак, который не добивается
казаться русским, не хвастается тем, что он русский, и даже будто не
догадывается, что он русский.
Федор Петрович Опочинин был одна из этих личностей. Он был еще не
стар, а на нем как будто легли многие слои русских преданий. Он
бессознательно закалил себя в русском горниле, заматерел в русской закваске.
Разумеется, все это понимаем мы и принимаем в хорошем значении. Есть худая
закваска, но есть и вкусная, и лакомая. Ум Опочинина был совершенно русской
складки и русского содержания. В нем были и тонкость, и сметливость, и
наблюдательность; была русская шутливость, которая вообще отличается от
инонародной. По-русски говорил он превосходно, мастер был рассказывать, а
запас рассказов его был неистощим. Рассказы, когда они кстати уместны и
удачны, имеют особенную прелесть. Они драматизируют разговор. Они жизнь и
действие его. Философические, отвлеченные беседы хороши в кабинете, с глазу
на глаз, или с кафедры, но в приятельском, откровенном кружке они
утомительны.
Одним летом сошлись мы с ним в Ревеле. Тогда записал я некоторые из
сказаний его. Вот, между прочим, следующие.
Какой-то боярин послан был, помнится, царем Алексеем Михайловичем
в Китай с дипломатическим поручением и сворою отличных собак, легавых и
борзых, в подарок правителю Небесной империи. Однажды просит он одного
приближенного к царю мандарина узнать, как понравились собаки его
величеству. "Собаки были очень вкусны, - получил он в ответ, - особенно
зажаренные на касторовом масле". - "Злодей! - воскликнул ошеломленный
боярин, - он съел царем пожалованных ему собак. И охота нашему государю
связываться с таким поганым народом".
***
Пред открытием военных действий в 1812 г. и во время приготовлений к
ней, частые курьеры приезжали к губернатору одной из губерний, прилежащих
к будущему театру войны. Эти посланные от военного министра, или от
главнокомандующих войсками, привозили предписания и ордера о
немедленном заготовлении или высылке провианта, о заготовлении подвод и о
прочих воинских потребностях. Эти предписания постоянно ссылались на
статьи известной желтой книжки (полевой устав), по которым, в случае
замедления или неточного исполнения данных приказаний, виновник
подвергается всей строгости законов: тут были опять ссылки на какие-то статьи.
Эти курьеры как-то обыкновенно приезжали по вечерам. В эти часы губернатор
отдыхал от своих дневных подвигов и предавался за карточным столом
мирному занятию бостона. Получив пакет, он торопливо распечатывал его,
кидал на содержание бумаги беглый и рассеянный взгляд и отдавал ее
правителю канцелярии для надлежащего исполнения.
В течение двух-трех недель курьеры наезжали, и все обходилось и
сходило с рук благополучно. Однажды подобный военный гонец приехал утром.
Губернатор на досуге прочитал бумагу, заключающую в себе постоянные
ссылки на какие-то таинственные статьи. "Да, бишь, теперь кстати скажи мне,
- сказал он правителю канцелярии, - какие это статьи, на которые они все
указывают? Давно собирался я спросить тебя, но все времени не было". - "Эти
статьи, - отвечал чиновник, - относятся до военного суда, по которому
виновные подвергаются иногда смертному приговору, особенно в военное
время". - "Ого, - вскричал ошеломленный губернатор, - здесь, видно, не до
шутки: слуга покорный, и Бог с ними со всеми!"
Тут, от испуга, занемог ли он вправду, или сказался больным, но в тот же
день сдал должность свою вице-губернатору, а месяц спустя вышел, по
совершенно расстроенному здоровью, в чистую отставку. С той поры он,
беспрепятственно и не смущаясь духом, мог вполне предаваться мирным
упражнениям своим по части бостона.
***
Мы говорили об одном барине, приехавшем в Ревель. "Кажется, этот
барин (сказал Опочинин) ума твердого, но не быстрого" (забавно ударяя на
последние слоги). Нельзя шутливее и вежливее высказать, что человек туповат.
Опочинин был один из близких людей к великому князю Константину
Павловичу, который удостаивал его своей особенной доверенностью и любил
ум и беседу его. В Константине Павловиче также била чистая русская струя.
***
Упомянутое выше посольство в Китай напоминает другое посольство,
также замечательное, по следующему обстоятельству. Боярин с каким-то
поручением отправлен был из Москвы к одному из европейских дворов. Он
прибыл к назначению своему, когда король был болен. Приема быть не могло.
Проходят дни, недели, а король все нездоров.
Потеряв терпение, боярин объявляет, что он далее ждать не может и что
получил приказание возвратиться в Россию. На настоятельные и упорные
требования его иметь перед отъездом аудиенцию дают ему знать, что король
примет его, но в постели, с которой, по болезни своей, он встать не может.
"Хорошо, - отвечает боярин, - но в таком случае приготовьте и мне
кровать, возле королевской. Мне, уполномоченному представителю русского
царя, неприлично было бы стоять или сидеть, когда король лежит".
***
Некто, приехавший с Дону, только что и говорил о своих донских
похождениях и подвигах. Это было в начале двадцатых годов. Мицельский, в
Варшаве, сказал на это: S'il n'a pas le don de la parole, il a du moins la parole du
Don. (Игра слов, непереводимая на русский язык.)
***
Говорили однажды о звукоподражательности, о собрании некоторых
слов на разных языках, так что и не знающему языка можно угадать
приблизительно, по слуху, к какой категории то или другое слово должно
принадлежать.
В Москве приезжий итальянец принимал участие в этом разговоре. Для
пробы спросили его: "Что, по-вашему, должны выражать слова: любовь,
дружба, друг?" - "Вероятно, что-нибудь жесткое, суровое, может быть, и
бранное", - отвечал он. "А слово телятина?" - "О, нет сомнения, это слово
ласковое, нежное, обращаемое к женщине".
ВЫДЕРЖКИ ИЗ РАЗГОВОРОВ
1. Политического
X.: Сомневаться нечего: Пальмерстон ведь не глуп, и вот что на это
сказал бы он...
Д.: (прерывая его): Нет, воля твоя, если на то пошло, то Пальмерстон не
может никогда сказать то, что ты скажешь.
2. Литературного
Н.: Все же нельзя не удивляться изумительной деятельности его:
посмотрите, сколько книг издал он в свет!
NN.: Нет, не издал в свет, а разве пустил по миру.
3. Служебного
Чиновник: Я пришел всепокорнейше просить ваше превосходительство
уволить меня на год в заграничный отпуск.
Директор департамента: Что это вам вздумалось?
Чиновник: Да так-с, нынешний год не хорош для чиновников.
Директор: Как не хорош?
Чиновник: В нынешний год почти все табельные дни приходят на
воскресенья, так что мало остается неприсутственных дней. Поэтому и желаю я
воспользоваться этим годом.
4.
Докладчик: Такой-то чиновник просит о дозволении ему вступить в
законный брак.
Министр Вронченко, письменно изъявляя согласие, говорит: "Не имею
чести знать его, а должен быть большой дурак". Эта формула неизменно и
стереотипно повторялась в продолжение многих лет при каждом подобном
докладе.
5.
Директор Департамента: А ваша невеста хороша собой.
Жених-чиновник: Совсем не гнусна, ваше превосходительство. С
позволения вашего, она несколько похожа на вашу супругу.
6. Филантропического
Л.: Подпишитесь на выдачу какой-нибудь ежегодной суммы в пользу
заведения для раскаявшихся грешниц.
М.: Покорнейше благодарю! Я и так уже издержал довольно денег в
пользу их до раскаяния, а теперь ни денег, ни охоты нет на новые издержки.
7. Супружеского
Жена (в провинции): Ты верно забудешь меня в Петербурге.
Муж: Как не стыдно тебе подозревать меня: ты знаешь, что я тебя без
памяти люблю.
8. Дружеского
В Таврическом дворце, в прошлом столетии, князь Потемкин, в
сопровождении Левашева и князя Долгорукова, проходит через уборную
комнату мимо великолепной ванны из серебра.
Левашев: Какая прекрасная ванна!
Князь Потемкин: Если берешься ее всю наполнить (это в письменном
переводе, а в устном тексте значится другое слово), я тебе ее подарю.
Левашев (обращаясь к Долгорукову): Князь, не хотите ли попробовать
пополам?
Князь Долгоруков слыл большим обжорой.
9. Министерского
Граф Канкрин: А по каким причинам хотите вы уволить от должности
этого чиновника?
Директор департамента: Да стоит, ваше сиятельство, только посмотреть
на него, чтобы получить к нему отвращение: длинный, сухой, неуклюжий
немец, физиономия суровая, рябой...
Граф Канкрин: Ах, батюшка, да вы это мой портрет рисуете! Пожалуй,
вы и меня захотите отрешить от должности.
***
Ш. говорит кудревато, высокопарно и с какой-то заведенной
торжественностью. В начале 20-х годов толковали в одном приятельском
кружке о какой-то правительственной мере, которая была вопросом дня.
Каждый выражал мнение свое.
Ш. вмешался в разговор и сказал: "Если имел бы я высокую честь
заседать в Государственном Совете, я позволил бы себе сказать..." -
"Какую-нибудь глупость", - перебил его и выстрелил в него как из пистолета
генерал Бороздин.
***
Имя графа Александра Ивановича Остермана-Толстого принадлежит
военной летописи царствования императора Александра Первого, богатой
многими блестящими именами. Почти все они, более или менее, вышли из
военной школы, имевшей преподавателями своими Румянцева, Суворова,
Репнина, Долгорукова-Крымского. В числе своих знаменитых сверстников и
сослуживцев граф Остерман умел себя выказать. Рыцарское бесстрашие в
сражении, отвага, когда была она нужна, и неодолимая стойкость, когда
действие требовало упорно отстаивать оспариваемое место, были, по словам
сведущих людей, отличительными принадлежностями военных способностей
его.
Но здесь нам дело не до воина. В далеко не полном очерке мы хотим
припомнить здесь отрывочные черты, которые могут дать понятие об этой
замечательной и своеобразной личности; хотим передать впечатления,
которыми врезалась она в памяти нашей.
Граф Остерман-Толстой был высокого роста, худощав; смуглое лицо его
освещалось выразительными глазами и добродушием, которое пробивалось
сквозь темный оттенок наружной холодности и даже суровости. Ядро,
оторвавшее руку его до плеча, запечатлело внешний вид его еще большим
благородством и величавостью. Что ни думай о войне и об ужасах этого
человеческого самоуправства, но раненые ветераны, эти живые памятники
народных событий, опаленные и раздробленные грозою, всегда поражают
зрителей почтительным вниманием и сочувствием. Нравственные качества его,
более других выступавшие, были прямодушие, откровенность, благородство и
глубоко врезанное чувство русской народности, впрочем, не враждебной
иноплеменным народностям. Тогда было время уживчивое. Врагов знали только
на поле битвы; в мирное время люди не умудрялись как бы питать и
поддерживать междуплеменные предубеждения и недоброжелательства.
Воинское рыцарство имело в графе Остермане и нежный оттенок
средневекового рыцарства. Он всегда носил в сердце цвета возлюбленной
госпожи своей (la dame de ses pensees). Правда, и цвета, и госпожи по временам
сменялись другими, но чувство, но сердечное служение оставались
неизменными посреди радужных переливов и изменений. Это рыцарство, это
кумиропоклонение перед образом любимой женщины было одной из
отличительных примет русского или, по крайней мере, петербургского
общества в первые годы царствования императора Александра. Оно придало
этому обществу особый колорит вежливости и светской утонченности. Были,
разумеется, и тогда материалисты в любви, но много было и сердечных
идеологов. Это был золотой век для женщины и золотой век для образованного
общества. Женщина царствовала в салонах не одним могуществом телесной
красоты, но еще более тайным очарованием внутренней, так сказать,
благоухающей прелести своей.
Нелединский был первосвященным жрецом этого платонического
служения. Остерман, в свое время, был усердным причастником этого прихода.
Говоря просто по-русски, он был сердечником. Одним из предметов поклонения
и обожания его была варшавская красавица, княгиня Тереза Яблоновска, милое,
свежее создание. Натура вообще, и польская натура в особенности, богато
оделила ее своими привлекательными дарами. Польша много издержала,
растратила сил своих невоздержностью по части политической гигиены, но две
силы, если не политические, то поэтические, два неотъемлемые сокровища, два
победоносные орудия остались при ней, а именно: женщина и мазурка.
У графа Остермана был прекрасный во весь рост портрет княгини
Терезы. Он всегда и всюду развозил его с собой, и это делалось посреди бела
дня общественного и не давало никакой поживы сплетням злословия.
Во-первых, граф был уже не молод, и рыцарское служение его красоте было
всем известно; во-вторых, княгиня принимала клятву его в нежном подданстве с
признательностью, свойственной женщинам в этих случаях, но и со
спокойствием привычки к взиманию подобных даней. Нужна еще одна краска
для полноты картины. Заметим, что в то время граф был женат, но не слышно
было, что романтические похождения его слишком возмущали мир домашнего
его очага.
Вот, впрочем, образчик супружеских отношений его. Графиня была
болезненного сложения и приехала однажды в Париж искать облегчения у
французских врачей. Муж был тогда в Италии, но, по непредвидимым
сердечным обстоятельствам, вынужден был и он приехать в Париж в то самое
время, как и графиня. Он скрывался в отдаленной части города, под чужим
именем и в своей потаенной засаде продолжал переписываться с женой из
Италии.
После всего сказанного, не для чего прибавлять, что Остерман был
великий оригинал, или чудак во всех действиях и приемах своих. Некоторые
боялись оригинальности его, многие сочувствовали ей и любовались ею.
Оригинальные личности бывают и анекдотические. Человек, за которым нельзя
закрепить ни одного анекдота, есть человек пропащий: это лицо без образа, по
выражению поэта. Он тонет в толпе. Мы говорили, что Остерман разъезжал с
портретом красавицы. Иногда разъезжал он и с другими предметами своей
приверженности: позднее, когда командовал он корпусом, кажется,
гренадерским, в дороге следовали за ним два или три медвежонка, которые
имели свою особенную повозку и свои приборы за столом, когда граф
останавливался обедать на станции. Можно представить себе переполох
станционных смотрителей, когда граф наезжал со своими попутчиками.
Однажды явился к нему по службе молодой офицер. Граф спросил его о
чем-то по-русски. Тот отвечал на французском языке. Граф вспылил и начал
выговаривать ему довольно жестко, как смеет забываться он перед старшим и
отвечать ему по-французски, когда начальник обращается к нему с русской
речью. Запуганный юноша смущается, извиняется, оправдывается, но не
преклоняет графа на милость. Наконец отпускает он его, но офицер едва вышел
за двери, граф отворяет их и говорит ему очень вежливо по-французски: "У
меня танцуют по пятницам, надеюсь, что вы сделаете мне честь посещать мои
вечеринки".
Один новопожалованный генерал говорил безрукому герою: "А вам,
граф, должно быть страшно в толпе; неравно, кто-нибудь толкнет вас, и вам
будет больно". - "Меня не толкнет", - отвечал он хладнокровно и сурово и
тут же спиной обратился к нему.
Графу понадобился кучер - на выезд явился к нему парень видный
собой с хорошими рекомендациями, с окладистой рыжей бородой, "Охотно взял
бы я тебя, - сказал Остерман, - но я рыжих терпеть не могу". - "Чем же
виноват я, - говорил кучер, - что я рыжим родился, и что же мне тут делать?"
- "А идти к генералу С., который чернит себе волосы, - продолжает граф, -
и попросить его научить тебя, как себя очерноволосить". Кучер, принимая
буквально эти слова, отправляется к помянутому генералу и докладывает ему:
"Граф Остерман приказал кланяться вашему превосходительству и пожаловать
мне рецепт для крашения волос". Легко понять, как генерал принял эту просьбу
и досадовал на Остермана, подозревая его в умышленной насмешке.
С царствованием императора Александра кончилась, так сказать, и
русская жизнь графа Остермана. С этой поры он исчезает для России.
Прискорбные ли недоразумения, действительные ли неприятности по службе
или просто причудливость нрава его, решить положительно не беремся, но как
бы то ни было, что-то совратило его со стези и положения, на котором занимал
он видное и почетное место. Говорили (но не всегда говоренному можно
безусловно верить), что, в противность обязанности своей и даже приличию, не
явился он к торжественному обряду, при котором должен был присутствовать
по званию генерал-адъютанта и как один из старейших и почетнейших
генералов русской армии. Говорили, что вместо того, чтобы приехать в Москву
в назначенное время, он отправился в Италию, "куда влекла его могущая
любовь". Если все это так, то, разумеется, последствия должны были несколько
неблагоприятно отразиться на высшие отношения к нему.
Как бы то ни было, и какие бы обстоятельства не оторвали его от России,
но с того времени он в ней уже не живал. Он много путешествовал, объездил,
кажется, Восток, и только изредка доходили о нем до Отечества отдельные и
смутные слухи. Когда праздновалась годовщина Кульмской битвы, император
Николай, желая видеть на этом историческом празднике Кульманского героя,
повелел пригласить его к назначенному торжеству. Но он, под разными
предлогами, отказался от приглашения. Не обращая внимания на странность
подобного поступка, но помня и признавая одни боевые заслуги и блестящее
участие его в знаменитом Кульмском деле, государь прислал ему знаки ордена
Св. Андрея Первозванного: прекрасная черта и благородное, так сказать,
отмщение за выходку довольно неприличную. Уверяют, что пакет,
заключавший в себе эти знаки отличия, остался у него до кончины
нераспечатанным!..
Последние годы жизни своей провел Остерман в Женеве или в
предместье города. Тут увиделся я с ним, лет 20 и более спустя после прежних
свиданий наших. "Что делаете вы, граф, в Женеве?" - спросил я его. "Je tourne
le dos an Montblanc", - отвечал он (оборачиваюсь спиною к Монблану). И в
самом деле, кресло, на котором сидел он целый день почти неподвижно,
упиралось в простенок между двух окон, из которых был великолепный вид, на
Белую Гору. Он был уже утомлен жизнью и дряхл, но намять его была еще
бодра и свежа.
Впрочем, и о памяти его можно сказать, что она остановилась на
исторической странице, которой замыкается царствование императора
Александра Павловича; далее не шла она, как остановившиеся часы. Новейшие
русские события не возбуждали внимания его. Он о них и не говорил и не
расспрашивал, что делается в России. Не слыхать было от него ни слова теплого
участия, ни слова сожаления, ни слова укора. Какая ни была причина
размолвки, если в нем не было христианского смирения и прощения
действительным или мнимым оскорблениям, то не было и тени злопамятства, по
крайней мере на словах. Он просто в отношении к России заживо замер и
похоронил себя в дне 19 ноября 1825 года.
В прежние годы рыцарь красоты, ныне принес он обет рыцарской
верности памяти Александра. Кабинет его в Женеве был как бы усыпальницею
покойного Императора. Все возможные портреты его, во всех видах и объемах,
бюсты, статуэтки, медали, - все, что только могло напоминать его, было
развешено по стенам, расставлено на столах. Он был окружен этими
воспоминаниями; он хранил их с нежным благоговением. Он жил в них и в
минувшем, которое они изображали. На столе его постоянно лежало собрание
стихотворений Державина. "Вот моя Библия", - говорил он. Жаль, если
Лажечников, бывший долгое время при нем адъютантом, не собирал и не
записывал по горячим следам любопытные проявления этой своеобразной
личности: она и везде была бы на виду, а у нас, при некоторой бледности
общего колорита, она поражала яркостью красок своих и выпуклостью
очертаний.
Мы пользовались приязнью графа, но никогда не были с ним в коротких
и постоянных сношениях. Встречались мы урывками, время от времени, и опять
надолго расставались. А потому сказанное здесь о нем далеко не портрет, разве
легкий очерк; ближе знающие его могут пополнить этот черновой набросок.
***
Мы упомянули выше о положении женщины в начале нынешнего
столетия и несколько позднее. В петербургском, а частью и в московском
обществе женщина обладала силою и властью. Женщины на Западе завидовали
ей и оплакивали свое лишение всех прав состояния. Это лишение было
неминуемым следствием политических, общественных и нравственных
переворотов.
Тьер выдумал аксиому, которою погубил монархию во Франции: le roi
regne et ne gouverne pas (король царствует, а не управляет). Навыворот этому
определению можно бы сказать, что западная женщина, если иногда так или сяк
управляет, то уже не царствует, а женщины любят царствовать. Женщины,
синие чулочницы, или красные чулочницы, или женщины политические,
парламентарные, департаментские - какие-то выродки, перестающие быть
женщиной и неспособные быть мужчиною. Нелединский, Пушкин, Остерман не
любили этих кунсткамерных уклонений от природного порядка. Нередко
слыхал я от светских дам за границей, что только у русских еще сохранилось
поклонение женщине (le culte de la femme).
Однажды на бале в Париже разговаривал я с дамою, которой только что
был представлен. Она сидела, а я стоял у кресла ее. Вблизи был стул, и стояло
несколько дам. Она предложила мне взять стул и сесть для продолжения
разговора. Я отказывался, говоря, что не сяду, когда при мне дамы стульев не
имеют. "Сделайте одолжение, - сказала она, улыбаясь, - бросьте ваши
петербургские вежливости: здесь никто их не поймет".
Разумеется, в старину бывали женщины аристократические и
демократические, женщины избранные и женщины общедоступные. Нередко
(нечего греха таить) те же платонические жрецы, пожалуй, может быть, тот же
Нелединский, тот же Остерман, при чистом служении обожаемой Лауре,
совращались иногда с целомудренного и светлого пути своего и спускались
потаенно на битую и торную дорогу.
Изыскания и расследования этих противоречий и противочувствий
принадлежат психологии или просто мужской натуре. Не нужно забывать
притом и эпоху, и современные ей нравы. Как бы то ни было,
аристократическая женщина, то есть аристократка не только по рождению, но и
по другим преимуществам, жила в то время особняком, опираясь на
возвышенное подножие, сидела на троне, посреди двора своего. Женское
разночинство тайком оспаривало иногда власть такой женщины, стараясь
перенимать ее моды, приемы, осанку; но все это было не что иное, как внешние
попытки, а на деле глубокая бездна отделяла одних от других. Ныне перекинут
мост чрез эту бездну, и на нем сходятся и смешиваются порубежные населения,
так что со стороны не скоро разглядишь, где кончается аристократическая, где
начинается плебейская любовь.
***
Что ни говори, а Молчалины - народ в литературе драгоценный. В
тетрадках их сохранилось многое, что без них пропало бы без вести. Вот,
например, одна из подобных находок. Стихи писаны давно, но по содержанию
едва ли не применимы они ко многим эпохам:
Всех обращиков, всех красок
Он живой лоскутный ряд:
Нет лица, но много масок,
Всюду взятых напрокат.
Либерал, чинов поклонник,
Чрезполосная душа,
С правым он его сторонник!
С левым он и сам левша.
&nb 
| |
| Просмотров: 482 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры