Вяземский Петр Андреевич - Записные книжки (1813-1848)

каждого неправильного положения; но власть лишена у нас этого природного и народного чутья. Разумеется, и Меншиков был импровизированный моряк, но Меншиков а 1а specialite d'etre un homme universel {Имеет специальность быть универсальным человеком (фр.).}, а что нашли морского в Перовском? Разве неудачный поход его в Хиву на верблюдах, названных, кажется Шатобрианом, les vaisseaux du desert {Кораблями пустыни (фр.).}⁸⁰.

  

   Le Peuple par Michelet [Народ, соч. Мишле]⁸¹. Среди многих нелепостей, громких и пустых фраз, проявляются и истины. Вообще довольно верно то, что он осуждает, но когда начнет советовать, учить, преподавать, тут не только ум за разум, но вранье за горячку переходит. "Надобно,- говорит он,- преподавать: la patrie comme dogme et principe, puis la patrie comme legende. Nos deux redemptions par la sainte pucelle d'Orleans, par la revolution, l'elan de 92, le miracle du jeune drapeau, nos jeunes generaux admires, pleures de Tennemi, la purete de Marceau, de magnanimite de Hoche, la gloire d'Arcole et d'Austerlitz etc. etc." {Родину как догмат и принцип, затем родину как легенду. Мы имели два искупления: через Орлеанскую девственницу и через революцию, мы имели порыв 92 года, чудо молодого знамени, молодых генералов, которыми восхищался и которых оплакивал враг, чистоту Марсо, великодушие Гоша, славу Арколя и Аустерлица и т. д. (фр.).}, а почему же не прибавляет он l'humiliation de Waterloo {Унижение Ватерлоо (фр.).}, ибо нет сомнения, что Аустерлиц, рано или поздно, должен был кончиться Ватерло или добровольною смертью Европы, чего ожидать было нельзя. Во многих местах он подражает Мицкевичу, но в Мицкевиче, под туманом заблуждений, все-таки теплится, светится какая-то вера, верование, а в Мишеле все это театрально, пустозвучно. "Rome est le pontificat du temps obscur, la royaute de Tequivoque, et la France a ete lepontife du temps delumiere" {Рим - это первосвященство темных времен, царство двусмысленностей, Франция же была первосвященником светлого времени (фр.).}. Следующее замечание довольно справедливо: "Toute autre histoire est mutilee, la notre seule est complete; prenez l'histoire d'ltalie, il у manque les derniers siecles; prenez l'histoire de l'Allemagne, de l'Angleterre, il у manque les premiers; prenez celle de la France; avec elle, vous savez le monde" {История всех других стран искажена, только наша сохранила свою целостность; возьмите историю Италии, в ней отсутствуют последние столетия; возьмите историю Германии, Англии - там нет первых веков. Возьмите историю Франции; читая ее, вы узнаете мир (фр.).}.

   Но вопрос: чему учиться из этой истории: тому ли, что должно делать, или тому, чего избегать должно, чего делать не должно? Главная мысль сочинения также справедлива, что вообще говоря о peuple [народе] принимают всегда за целое некоторые части его: une classe peu naturelle, depravee; се n'est point la le peuple, il faut le prendre dans sa masse, dans sa profondeur {Класс, мало естественный и развращенный; это совсем не народ, его надо брать в массе, во всей его глубине (фр.).}. Сравнение детей и народа: l'enfant explique le peuple,- l'instinct de l'enfant n'est paspervers, ni l'instinct des peuples - enfants {Ребенок служит объяснением народу. Инстинкт ребенка не может быть извращенным так же, как и инстинкт народов-детей (фр.).}. И у нас несправедливо было бы изучать и оценивать народ (у нас нет слова peuple в этом особенном значении). Крестьянство - христианство, мир православный; в городских фабричниках, в мастеровых, в дворовых. Ищите его ниже, то есть глубже.- С'est une grande gloire que nos vieilles communes de France, d'avoir trouve les premieres le vrai nom de la patrie. Dans leur simplicite pleine de sens et de profondeur, elles l'appelaient: Vamitie (La patrie n'etait encore que dans la commune: on disait: l'amitie de Lille, Vamitie d'Aire etc.) {Великая слава нашим старым французским коммунам, что они первые нашли истинное имя для родины. В своей простоте, полной глубины и здравого смысла, они называли ее: дружба (Родина была еще только в коммуне; говорили: дружба Лилля, дружба Эра) (фр.).}.

   Когда вошло у нас в употребление слово: отечество? Жаль, что оно принадлежит среднему роду. Оно облекается в какое-то отвлеченное понятие. Нельзя олицетворить его: отечество, отечествие, отчизна, отчина, все это более тесное значение места родины, последовательности от отца. Отечество, отчество слишком сходны одно с другим. Нет слова patriotisme, patriote {Патриотизм, патриот (фр.).}. Любовь к отечеству, холодное и неправильное выражение: означает отношение к чему-то, а не чувство чего-то - Vaterland {Отечество (нем.).}.

  

   Меншиков, говорят, вне опасности и выздоровливает. Стало быть Перовский - адмирал на час⁸².

  

   Когда старику Пашкову, кажется, Василию Александровичу, дали Андрея и все удивлялись, спрашивая за что, Меншиков сказал, что за службу его по морскому ведомству: "он десять лет не сходит с судна".

  

   Тютчев говорит, что Нессельроде напоминает ему египетских богов, которые скрывались в овощи: "On sent bien qu'il y a un dieu, cache ladessous, mais on ne voit qu'un legume" {Чувствуется, что здесь внутри скрывается бог, но не видно ничего кроме овоща (фр.).}.

   "Imaginez-vous le Tout-Puissant capricieux" {Вообразите себе всемогущего господина капризным (фр.).},- говорил он о ком-то⁸³.

  

   Глотка греческое слово, по-французски glotte, petite fente du larynx {Маленькая щель в гортани (фр.).}. В академическом русском словаре не обращено внимания на греческое происхождение некоторых наших слов, а если и бывают ссылки, то на латинские слова.

  

   "Le vrai est <cequ'ilpeut> comme il peut, et n'ade merite que d'etre ce qu'il est"(M-me de Staal-Delaunay) {Истина такова, какою может быть, и не имеет другой заслуги как быть тем, что она есть (г-жа де Сталь-Делонэ) (фр.).} ⁸⁴.

  

   "Вся земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет", говорили славяне, призывая варягов. И ныне то же можем сказать и говорим. Россия в этом отношении все еще та же. Нынешнее немецкое владычество в администрации России повторение Норманского. И тогда славянский народ не онорманили, и ныне русский народ не онемечили, но официальная Россия - не русская. Слова Погодина: влияние варягов на славян было более наружное, они образовали государство,- может быть применено ныне к немцам и вообще к иноплеменному люду. Разница разве в том, что норманская, то есть иноплеменная сила, воплотилась во втором периоде в русском Петре. Но и он, вероятно, находил, что наша земля велика и обильна, а наряда в ней нет, и призывал немцев на помощь⁸⁵.

  

  

   Странная моя участь: из мытаря делаюсь ростовщиком, из вице-директора департамента внешней торговли становлюсь управляющим в Государственный Заемный банк. Что в этих должностях, в сфере этих действий есть общего, сочувственного со мною? Ровно ничего. Все это противоестественно, а именно потому так быть и должно, по русскому обычаю и порядку. Правительство наше признает послаблением, пагубною уступчивостью советоваться с природными способностями и склонностями человека при назначении его на место. Человек рожден стоять на ногах: именно потому и надобно поставить его на руки и сказать ему: иди! А не то, что значит власть, когда она подчиняется общему порядку и течению вещей. К тому же тут действует и опасение: человек на своем месте делается некоторою силою, самобытностью, а власть хочет иметь одни орудия, часто кривые, неудобные, но зато более зависимые от ее воли.

   22-го числа октября призвал меня Вронченко и предложил мне это место. Я представил ему слегка свои возражения, говоря, что это место менее всего соответствует моим способностям, привычкам etc. Но, разумеется, эти возражения не могли иметь ни веса, ни значения, ибо они были в противоречии с общим положением дел в России. Что дано мне от природы - в службе моей подавлено, отложено в сторону: призываются к делу, применяются к действию именно мои недостатки. У меня нет никакой способности к положительному делопроизводству, счеты, бухгалтерия, цифры для меня тарабарская грамота, от коей кружится голова и изнемогают все способности, все силы умственные и духовные: к ним-то меня и приковывают роковыми кандалами. Было бы это случай, исключение, падающее на мою долю - делать нечего, беда моя, да и только. Знать, так на роду моем написано; но дело в том, что это общее правило, и мое несчастие есть вместе и несчастие целой России.- На конце поприща моего я вхожу в темный бор людей и дел. Все мне незнакомо и все в противоположности с внутренними моими стихиями.

   Меня герметически закупоривают в банке и говорят: дыши, действуй.

   Вероятно, никто не встречал нового назначения и повышения с таким меланхолическим чувством, как я. Впрочем, все мои ощущения, даже а самые светлые и радостные, окончательно сводятся во мне в чувство глубокого уныния.

  

  

   Я писал Жуковскому о нашей народной и руссо-славной школе: "Tout се qui n'est pas clair n'est point francais" {Все, что неясно - то не по-французски (фр.).}, говорят французы в отношении к языку и слогу.- Всякая мысль не ясная, не простая, всякое учение, не легко применяемое к действительности, всякое слово, которое не легко воплощается в дело, не русские мысль, учение, слово. В чувстве этой народности есть что-то гордое, но вместе с тем и холопское. Как пруссаки ненавидят нас потому, что мы им помогли и выручили их из беды, так наши восточники ненавидят Запад. Думать, что мы и без Запада справились бы - то же, что думать, что и без солнца могло бы светло быть на земле. Наше время, против которого нынешнее протестует, дало однако же России 12-й год, Карамзина, Жуковского, Державина, Пушкина. Увидим, что даст нынешнее. Пока еще ничего не дало. Оно умалило, сузило умы. Выдумывать новое просвещение, на славянских началах, из славянских стихий - смешно и безрассудно. Да и где эти начала, эти стихии? Отказываться от того просвещения, которое ныне имеем, в чаянии другого просвещения, более родного, более к нам приноровленного, то же, что ломать дом, в котором мы кое-как уже обжились и обзавелись, потому что по каким-то преданиям, гаданиям, ворожейкам где-то, в какой-то потаенной, заветной каменоломне должен непременно скрываться камень-самородок, из которого можно построить такие дивные палаты, что пред ними все нынешние дворцы будут казаться просто нужниками. Вот эти руссославы и ходят все кругом этого места, где таится клад, с припевами, заговорками, заклятьями и проклятьями Западу, а все ничего вызвать и осуществить не могут. Один пар бьет столбом из-под обетованной их земли. Эти руссославы гораздо более немцы, чем русские⁸⁶.

  

   29 июня 1555-1557 достигнув Переволока, Шемякин отрядил князя* Александра Вяземского, который близ Черного острова встретил и побил несколько сот астраханцев - (Поход на Астрахань. Царствование Иоанна. Карамзин)⁸⁷.

  

   Вигель, в записках своих упоминая о Козодавлеве, говорит между прочим, что он был и добрый человек и даже не худой христианин, но видно было из всего поведения и поступков его, что он более надеялся на милосердие божие, нежели на правосудие, В записках его много злости и много злопамятности, но много и живости в рассказе и в изображении лиц. Верить им слепо, кажется, не должно. Сколько мог я заметить, есть и сбивчивость и анахронизмы в событиях. К тому же он многое писал по городским слухам, а не всегда имел возможность проникать в сокровенные причины описываемых им явлений, а мы знаем, как слухи служат иногда неверными и часто совершенно лживыми отголосками событий. Со всем тем эти записки очень любопытны и Россия со всеми своими оттенками политическими, правительственными, литературными, общежительными, включая столицы и провинцию, и личностями отражается в них довольно полно, хотя, может быть, и не всегда безошибочно и непогрешительно верно.

   Вчера вечером читал он у нас многие отрывки из них.

   17 окт[ября] 1847⁸⁸

  

  

   Сейчас узнаю, что я пожалован кавалером ордена Св. Станислава 1-й степени. Видно, что я устарел и что дух во мне укротился. Эта милость меня не взбесила, а разве только немножко сердит. Во все продолжение службы моей я только и хлопотал о том, чтобы не получать крестов, а чтобы срочные, оказываемые мне милости обращались в наличные награждения, а не личные. При графе Канкрине я успевал в этом. Мои нынешние сношения с министром уже не таковы. Ордена в некотором отношении, похожи на детские болезни: корь, скарлатину. Если не перенесешь их в свое время, то есть в молодых летах, то можешь подвергнуться действию их на старости лет. Бог помиловал меня до нынешнего дня, но неминуемая скарлатина 1-го Станислава постигла и меня на 56 году жизни моей. Поздненько, но не можно сказать: vaut mieux tard que jamais {Лучше поздно, чем никогда (фр.).}. Всего забавнее, всего досаднее, что должно будет еще благодарить за это.

   Прошлого года по представлению моему не дали 1-го Станислава Скурыдину, потому что я его не имел. Теперь могу привить его другим. La plus belle fille ne peut donner que ce qu'elle a {Самая красивая девушка не может подарить более того, чем обладает (фр.).}.

   Впрочем, все это, может быть, к лучшему. Лишениями, оскорблениями по службе нельзя было бы задеть мое самолюбие. Провидение усмиряет мое самолюбие ниспосылаемыми мне милостями. Все мои сверстники далеко ушли от меня. Отличие, полученное мною, ни от кого меня не отличает, а, напротив, более прежнего записывает в число рядовых и дюжинных. Когда я ничего не получал, я мог ставить себя выше других или, по крайней мере, поодаль, особняком. Теперь, получив то, чего не мог не получить, самолюбию моему уже нет никакой уловки, никакой отрады. Оно подрезывается под общую мерку и должно стать на уровень со всеми.

   Боюсь только, чтобы не оскорбился Политковский, видя, что я догнал его.

  

  

   Представлялся сегодня государю благодарить за Станислава. Кажется с 39-го или с 40-го года не был я во дворце. Государь говорил мне о моей пирушке в честь Жуковского и о желании, чтобы он скорее возвратился. Я нашел, что государь очень переменился в лице: что-то как будто растянулось в чертах и поблекло⁸⁹.

  

  

  

   Выписки об Англии. Брайтон, 20 (н. с.) сент. 1838².

  

   Punch, le polichinelle anglais {Панч - английский полишинель (фр.).}. Пюклер рассказывает все содержание и весь ход этой национальной кукольной комедии. Есть сходство с тою, которая у нас представляется.

   Говорят, что дома не только арендуются на столько-то лет, но и продаются в вечное и потомственное владение. Вообще дома строются на живую нитку, "de la vient,- говорит Пюклер,- que dans les maisons de Londres on n'est pas toujours sur desa vie" {Отсюда происходит,- говорит Пюклер,- что вы никогда не уверены в своей жизни, живя в лондонских домах (фр.).}. Мой Mensbier [Менсбир] сказывал мне, что ему однажды хотелось выучить вальсу знакомых ему девушек, но он не мог продолжать, потому что стены дома тряслись, а надобно знать, что Менсбир тень человека, убившего плоть свою на уроки немецкого языка, род мученика Феодосия.

   [Сравнение благосостояния Франции и Англии] "Далее Пюклер приводит еще сильнейшее доказательство в пользу Англии. По исчислению его в Англии занимается хлебопашеством пятая часть целого народонаселения 3 королевств. Во Франции le quatre cinquieme. Et suit de la, qu'il reste dans le premier pays les 4 cinquiemes pour les manufactures, le commerce et les autres professions, tandis qu'en France, il ne reste qu'in cinquieme {Четыре пятых. Отсюда следует, что в первой стране четыре пятых остаются для промышленности, торговли и других профессий, в то время как во Франции остается лишь пятая часть (фр.).}. (После этого предстоит вопрос: что желательнее в нравственном отношении, не говорю чисто политическом, иметь богатое государство или большее число посредственно достаточных людей? Впрочем, Франция не пример, после 50-летней передряги и нескольких столетий, готовивших эту передрягу.

  

   В каком-то английском романе сказано: "C'est bien vrai, repond ud francais, un due cirait mes bottes a Naples et a Petersbourg un prince russe me rasait tous les matins" {Совершенная правда,- отвечал один француз,- что в Неаполе какой-то герцог чистил мне сапоги, а в Петербурге один русский князь ежедневно меня брил (фр.).}.

  

   Ship est la terminaison ordinaire du titre. Une fille de marque ladyship {Шип - это обычное окончание титула. Именитая девушка - лэдишип (фр.).}. Пюклер называет каких-то девиц veritables celships anglaises. Cel signifie anguille {Настоящие английские сельшип. Сель по-английски значит угорь (фр.).}. По-русски лучше: стерлядьшип, потому что есть что-то стерляжье в английской продолговатости, желтизне и речной природе. Недаром говорю, что во всем есть здесь что-то корабельное. Английский шип, наш вичъ омоним корабля, родоначальника английского могущества и дворянства англичан между народами³.

  

   Poetes populaires, ou ouvriers de la France: Jasmin (perruquier), Beureville (potier d'etain), Theodore Le Breton (ouvrier dans unefabrique d'indiennes), Magu (tisserand), Reboul (boulanger), Durand (menuisier), Hegesippe Moreau (compositeur d'imprimerie) {Французские поэты из народа или из рабочих: Жасмен (парикмахер), Бёрвиль (лудильщик), Теодор ле Бретон (рабочий на фабрике хлопчатобумажных тканей), Магю (ткач), Ребуль (пекарь), Дюран (плотник), Эжезипп Моро (наборщик) (фр.).}.

  

   Lecteurs, laissez tomber une noble indulgence,

   Gar peut etre ces vers sont mes derniers accords:

   Oui, de mes jours fletris deja j'use la trame

   La pensee a brise mon ame,

   Le travail a brise mon corps.

  

   ("Heures dereposd'un ouvrier", poesies de Le Breton, publieesen 1837)⁴ {Читатели, проявите благородную снисходительность, так как, может быть, эти стихи будут моими последними аккордами:

   Да, мною изношены нити моих уже увядших дней,

   Мысль разбила мою душу,

   Труд разбил мое тело.

   ("Часы отдыха одного рабочего", стихотворения ле Бретона, изданные в 1837 г.) (фр.).}.

  

   Ella a mio sangue

   Io l'ho tradita {*},

   {* В ней моя кровь

   И я ее предал (итал.).}

  

   поет Тамбурини в финале "Lucia". Sa voix descend jusqu'au la grave et monte jusqu'au fa aigu. (Test un baryton, mais de ceux, que leur organe rend propres a chanter meme les parties basses {..."Лючии". Его голос спускается до нижнего ля и подымается до верхнего фа. Это баритон, но из тех, голос которых позволяет им петь басовые партии (фр.).}⁵.

  

   Мое письмо к доктору Арендту.

   В болезнь мою, я поручал жене передать вам после моей смерти мои Брегетовые часы. Но вы умереть мне не дали, и я нахожу гораздо приличнее и приятнее еще заживо просить вас, почтеннейший и любезнейший Николай Федорович, принять их от меня и хранить на память о ваших искусных и дружеских обо мне попечениях и на память о неизменной благодарности телесно и душевно вам преданного и обязанного

  

   13 марта 1842. Петербург.

   На другой день Арендт привез мне часы обратно и просил дозволить ему хранить одну записку. Он никогда не хотел брать от меня денег за лечение⁶.

  

  

  

   "Хотя, с одной стороны, уже одно имя автора ручается за благонамеренность его сочинения, с другой - результат всех его суждений в рукописи (за исключением только некоторых отдельных мыслей и выражений) стремится к тому, чтобы сблизить с верою в бога удалившегося человека от религии и представить превратность существующего ныне образа дел и понятий на Западе, тем не менее вопросы его сочинения духовные слишком жизненны и глубоки, политические слишком развернуты, свежи, нам одновременны, чтобы можно было без опасения и вреда представить их чтению юной публики. Частое повторение слов: свобода, равенство, реформа, частое возвращение к понятиям: движение века вперед, вечные начала, единство народов, собственность есть кража и тому подобных, останавливают на них внимание читателя и возбуждают деятельность рассудка. Размышления вызывают размышления; звуки - отголоски, иногда неверные. Благоразумнее не касаться той струны, которой сотрясение произвело столько разрушительных переворотов в западном мире и которой вибрация еще колеблет воздух. Самое верное средство предостеречь от зла - удалять самое понятие о нем". (Заключение мнения г[енерала] Дубельта, поданное в Главное Правление ценсуры о (посмертных) последних сочинениях Жуковского 23 декабря 1850)¹.

  

   Официальный список московских славянофилов.

   Аксаков - Константин Тимофеевич.

   Аксаков - Иван.

   Свербеев - Дмит[рий] Ник[олаевич].

   Хомяков - Алексей Степ[анович].

   Киреевский - Иван Васильевич.

   Дмитриев-Мамонов - Емануил Александр[ович].

   Кошелев - Александр Иван[ович].

   Соловьев - Сергей Мих[айлович], профессор.

   Армфельд - Александр Осипович.

   Бестужев - Сергей Михайлович.

   Ефремов - Александр Павл[ович].

   Чадаев - Петр Яковлевич.

   Драшусова - Елисавета Алексеевна, жена адъюнкта.

   К[нязь] Львов - Владимир Владимирович.

   Маслов - Степан Алексеевич.

  

   Смешно видеть в этом списке, между прочими, имя Чадаева, который некогда был по высочайшему повелению произведен в сумасшедшие как отчаянный оксиденталист и папист. Вот с каким толком, с каким знанием личностей и мнений наша высшая полиция доносит правительству на лица и мнения².

  

   Копия

  

   В одной весьма замечательной записке о нынешних тяжелых обстоятельствах России, при указании причин, которые довели нас до нынешнего бедственного положения, между прочим сказано: "Многочисленность форм подавляет у нас сущность административной деятельности и обеспечивает официальную ложь. Взгляните на годовые отчеты. Везде сделано все возможное, везде приобретены успехи, везде водворяется, если не вдруг, то по крайней мере постепенно, должный порядок.- Взгляните на дело, всмотритесь в него, отделите сущность от бумажной оболочки, то что есть, от того что кажется, правду от неправды или полуправды, и редко где окажется прочная плодотворная польза. Сверху блеск, внизу гниль. В творениях нашего официального многословия нет места для истины. Она затаена между строками, но кто из официальных читателей всегда может обращать внимание на междустрочие".

   Прошу в[аше] п[ревосходительство] сообщить эти правдивые слова всем лицам и местам Морского Ведомства, от которых в начале будущего-года мы ожидаем отчетов за нынешний год, и повторите им, что я требую в помянутых отчетах не похвалы, а истины, и в особенности, откровенного и глубоко обдуманного изложения недостатков каждой части управления и сделанных в ней ошибок и что те отчеты, в которых нужно будет читать между строками, будут возвращены мною с большою гласностью. Прошу в[аше] п[ревосходительство] разослать всем вышепомянутым местам и лицам копии с настоящей моей записки.

  

   Подписал: генерал-адмирал Константин.

  

   26 ноября 1855.

  

   Сей напечатанный циркуляр был после отобран. Приведенные в нем слова взяты из записки, составленной П. А. Валуевым, которую я сообщил в[еликому] к[нязю]³.

  

  

  

  

   General,

   Votre excellence a bien voulu m'autoriser a recourir a sa bienveillante intercession, pour me faciliter les moyens de rentrer au service de sa majeste l'empereur et de dissiper par les preuves du zele, que j'y donnerai, les fa-cheuses preventions que je puis accrediter en restant dans l'inaction. Plein de reconnaissance pour les dispositions que votre excellence a manifeste a mon egard, je prends la liberte de lui soumettre avec franchise et confiance le resultat de mes reflexions a ce sujet. Desireux de detruireles interpretations auxquelles j'ai pu donner lieu, et qui ont ete faites de bonne foi, mais, peut etre plus severement que je ne le meritais, je n'aurais pas hesite un instant a saisir toute occasion favorable de rentrer au service et de faire tous les efforts possibles pour bien remplir les devoirs de toute place que sa majeste daignerait m'accorder. Mais des circonstances de famille ne me permettant pas de m'etablir a Petersbourg avant quelques temps, d'un autre cote mon grade et ma retraite du service depuis quelques annees ne me donnant pas la possibilite de solliciter dans l'interieur un emploi, qui convint a mon age deja assez eloigne de l'epoque favorable au debut dans une carriere nouvelle, je me trouve dans une position difficile et pour en sortir j'ose reclamer de nouveau votre appui et votre protection. Un emploi hors de la marche habituelle des affaires courantes, degage des affaires qui tiennent au grade, moins dependant de la routine qui ne s'acquiert qu'avec l'experience, serait de nature a repondre le mieux aux circonstances dans les quelles je me trouve, et peutetre meme aux faibles moyens que je pourrais utiliser pour justifier l'insigne faveur que sa majeste daignerait m'accorder en me prenant a son service. Toutes ces considerations se trouveraient reunies, si, en deposant aux pieds de sa majeste l'empereur mon voeu le plus sincere et le plus ardent, votre excellence, voulait bien me faciliter les moyens d'etre employe ou au quartier general de la seconde armee, ou attache a quelque nouvelle administration, que les circonstances de la guerre peuvent rendre necessaire. Je ne vous cacherai point, general, que l'epoque glorieuse qui s'ouvre sous de si beaux auspices et le desir de rentrer au service sur le theatre des evenements qui vont donner un si brillant eclat au regne de sa majeste l'empereur et a la Russie, me soyent faites pour m'enflammer d'un nouveau zele et me rendre impatient d'en donner des preuves. J'espere que vous ne verrez pas dans la manifestation de cet espoir, des pretentions qui seraient trop mal fondees, mais que vous у reconnaitrez l'elan d'un veritable russe, attache a la gloire de son souverain et de son pays.

   En tout cas je vous supplie, general, d'apprecier ma demarche telle qu'elle m'est dictee par mes sentiments les plus intimes. J'ose esperer que ma bonne foi et ma loyaute n'ont jamais ete mises en doute par les personnes qui m'ont connu, sous des rapports prives, et с'est leur temoignage que je reclame aupres de votre excellence. Si la grace que l'ambitionne aujourd'-hui ne devait pas avoir l'assentiment de sa majeste l'empereur, j'oserai vous demander toujours de vouloir bien deposer a ses pieds les voeux que j'ai forme et l'hommage de mon devouement, tout en esperant que quand les circonstances me le permettront, vous voudrez bien m'accorder de nouveau votre bienveillante intercession.

  

   Petersbourg

   1828.

  

   [Перевод]

  

   Генерал,

   Ваше превосходительство соблаговолили разрешить мне прибегнуть к вашему доброжелательному заступничеству, чтобы облегчить мне возможность^ вновь вступить на службу его императорского величества и доказательством усердия моего рассеять печальные предубеждения, которые могли сложиться против меня за время моего бездействия. Полный благодарности за расположение, проявленное ко мне вашим превосходительством, я беру на себя смелость с откровенностью и доверием представить вам выводы из моих размышлений по этому поводу. Желая опровергнуть толки, которым я мог подать повод, быть может и исходившие из добрых побуждений, но более строгие, нежели я это заслужил, я без всякого колебания воспользовался бы благоприятным случаем, чтобы вновь вступить на службу и приложить все возможные усилия к достойному выполнению обязанностей любой должности, которую соизволило бы поручить его величество. Но семейные обстоятельства не позволят мне еще некоторое время поселиться в Петербурге; с другой стороны, мой чин и мое удаление от службы на несколько лет не дают мне возможности ходатайствовать о должности внуттри страны, соответствующей моему возрасту, уже достаточно далекому от тех лет, которые благоприятствуют началу новой карьеры. Поэтому я нахожусь в трудном положении и вновь осмеливаюсь просить вашей поддержки и покровительства, чтобы найти из него выход. Должность, вне обычного хода текущих дел, не связанная с делами, требующими чинов и тем более навыков, приобретаемых опытностью, естественно всего более отвечала бы обстоятельствам, в которых я нахожусь, а также, может быть, и тем слабым средствам, которые я в состоянии использовать, чтобы оправдать высокую милость его величества, оказываемую мне принятием на службу. Все эти соображения имеют общую связь и, полагая к ногам его императорского величества мое самое искреннее и самое пламенное желание, я прошу ваше превосходительство облегчить мне возможность быть использованным или при главной квартире второй армии, или при каком-нибудь новом управлении, в котором по обстоятельствам войны может возникнуть необходимость. Не скрою от вас, генерал, что славная эпоха, открывающаяся при столь прекрасных предзнаменованиях, и желание вернуться на службу при событиях, которые дадут особый ослепительный блеск царствованию его императорского величества и России, воспламенили меня и вызвали нетерпение доказать свое усердие. Я надеюсь, что вы не усмотрите в проявлении этой надежды плохо обоснованных претензий, но признаете порыв истинно русского человека, который дорожит славой своего государства и своей страны.

   Во всяком случае, я умоляю вас, генерал, расценивать мою просьбу, как продиктованную моими наиболее сокровенными чувствами. Смею надеяться, что мое чистосердечие и прямодушие никогда не были под сомнением у людей, в частной жизни знавших меня; на их свидетельства я и ссылаюсь,(обращаясь к вашему превосходительству. В случае, если бы милость, испрашиваемая мною сегодня, не встретила бы одобрения его императорского величества, я осмеливаюсь все же просить вас сложить к его стопам мои желанья, и уверенья в моей преданности, оставаясь в надежде, что когда обстоятельства позволят, вы не откажете мне вновь в вашей благосклонной помощи.

   Петербург

   1828.

   [Примечание П.А. Вяземского]: Киселев, пред открытием Турецкой кампании, предлагал мне место при главной квартире, разумеется, по гражданской части. Он говорил о том Дибичу, который знал обо мне, вероятно, по одной моей тогдашней либеральной репутации и отклонил предложение Киселева. Тогда Киселев пред отъездом своим дал мне письмо к Бенкендорфу. Я отправился к нему и нашел его, сходящего с лестницы с женою. Он принял меня сухо - был недоволен будто настойчивостью, с которою я требовал, чтобы назначил он мне свидание. Он жаловался на то к[нязю] Алексею Щербатову, который, однако же, наконец свел меня с ним.

  

  

   Милостивый государь, князь Петр Андреевич,

   Вследствие доклада моего государю императору, об изъявленном мне вашим сиятельством желании, содействовать в открывающейся против Оттоманской Порты войне, его императорское величество, обратив особенно благосклонное свое внимание на готовность вашу, милостивый государь, посвятить старания ваши службе его, высочайше повелеть мне изволил уведомить вас, что он не может определить вас в действующей против турок армии по той причине, что отнюдь все места в оной заняты. Ежедневно являются желающие участвовать в сей войне и получают отказы.

   Но его величество не забудет вас, и коль скоро представится к тому возможность, он употребит отличные ваши дарования для пользы отечества. С совершенным почтением и истинною преданностию, имею честь быть

  

   No 1662

   20 апреля 1828 г.

   Петербург

  

   [Примечание П. А. Вяземского]: Можно подумать, что я просил командования каким-нибудь отрядом, корпусом или по крайней мере дивизиею в действующей армии. Тому, кому неизвестны ход дела и письмо мое, может показаться, что я требовал дивизии или по крайней мере полка для содействия в открывающейся против Оттоманской Порты войне.

  

  

  

   Препровождая при сем в оригинале отношение ко мне графа Толстого за No 2645, из коего ваше сиятельство увидите высочайшее государя императора повеление о воспрещении вам издавать "Утреннюю Газету", я таковую высочайшую волю сим вам, мил[остивый] гос[ударь], объявляю, прося покорно по прочтении означенного отношения оное мне возвратить, а с тем вместе и доставить мне письменное ваше обязательство, что упомянутой газеты вы издавать не будете.

   Имею честь быть с совершенным почтением вашего сиятельства покорным слугою

   No 133

   26 сентября 1828 г.

   Москва.

  

  

   No 77, 10 июля 1828 года.

  

   Государь император, получив сведение, что князь Петр Андреевич Вяземский намерен издавать под чужим именем газету, которую предположено назвать Утреннею газетою, высочайше повелеть изволил написать вашему сиятельству, чтобы вы, милостивый государь мой, воспретили ему, князю Вяземскому, издавать сию газету, потому что его императорскому величеству известно бывшее его поведение в Санкт-Петербурге и развратная жизнь его, недостойная образованного человека. По сему [?] уважению государю императору благоугодно, дабы ваше сиятельство изволили внушить князю Вяземскому, что правительство оставляет собственно поведение его дотоле, доколе предосудительность оного не послужит к соблазну других молодых людей и не вовлечет их в пороки. В сем же последнем случае приняты будут необходимые меры строгости к укрощению его безнравственной жизни.

   Сообщая вашему сиятельству сию высочайшую волю, честь имею быть с совершенным почтением и преданностию вашего сиятельства покорный слуга

  

  

   No 2645

   3-го июля 1828 года

   Петербург.

  

   [Примечание П. А. Вяземского]: Оказалось, что эта Утренняя газета, о которой не имел я ни малейшего понятия, была предположение самого к[нязя] Голицына (долго после приведенное в действие под именем Полицейской Газеты) и что должен был издавать ее один из его чиновников. Еще до сообщения мне письма Толстого к[нязь] Голицын объяснил ему это дело, как оно было. Я был тогда с семейством у Кологривовых в Саратовской губернии, и Голицын посовестился встревожить меня заочно присылкою этого письма, которое он сообщил мне только по возвращении моем в Москву. Вообще к[нязь] Голицын оказал мне в этом случае большое участие и даже имел за меня неприятную переписку с Бенкендорфом. Я никогда не имел случая положительно разведать, что могло подать повод к этому непонятному и глупому оскорблению, мне нанесенному. Известно только, что во время Турецкой кампании был прислан в главную квартиру донос на меня. По всем догадкам, это была Булгаринская штука. Узнав, что в Москве предпологают издавать газету, которая может отнять несколько подписчиков у "Северной Пчелы", и думая, что буду в ней участвовать, он нанес мне удар из-за угла. Я не мог иметь иных неприятелей, кроме литературных, и по ходу дела видно, что все это не что иное, как литературная интрига. Пушкин уверял, что обвинение в развратной жизни моей в Петербурге] не иначе можно вывести, как из вечеринки, которую давал нам Филимонов и на которой были Пушкин и Жуковский и другие. Филимонов жил тогда черт знает в каком захолустье, в деревянной лачуге, точно похожей на бордель. Мы просидели у Филимонова до утра. Полиции было донесено, вероятно, на основании подозрительного дома Филимонова, что я провел ночь у девок.- Вслед за перепискою Голицына, Жуковский вступился за меня, рыцарским пером воевал за меня с Бенкендорфом, несколько раз объяснялся с государем ⁴.

  

  

   Узнав из сообщенного мне вашим сиятельством отношения к вам графа Толстого о высочайшем запрещении мне издавать Утреннюю Газету, которую я будто готовился издавать под чужим именем, имею честь объявить, что государь император обманут был ошибочным донесением, ибо я не намеревался издавать ни под своим, ни под чужим именем ни упомянутой газеты, о которой слышу в первый раз, ни другого подобного периодического листа⁶. Сими словами мог бы я кончить свое объяснение, предоставляя на благоусмотрение правительства исследование источников известий несправедливых, до его сведения доходящих. Но отношение его сиятельства графа Толстого исполнено выражений столь оскорбительных для моей чести, так совершенно мною незаслуженных, что не могу пропустить их молчанием, без преступного нарушения обязанностей, священных для человека, дорожащего своим именем. Уже не в первый раз вижу себя предметом добровольного злословия, которое умеет снискивать доверчивое внимание. Когда лета мои дозволяли мне беспечно ограничивать свое будущее в самом себе, я был довольно равнодушен к неприятностям настоящего, но ныне, когда звание мое отца семейства и годы возростающих детей моих обращают мое попечение на участь их ожидающую, столь неминуемо зависящую от моей, я уже не могу позволить себе равнодушно смотреть, как имя мое, выставленное на позорище, служит любимою целью и постоянным игралищем тайных недоброжелателей, безнаказанно промышляющих моей честью. Отношение графа Толстого доказывает, что злоба их достигла до высшей степени и что ужаснейшая клевета, поощряемая успехами, сыскала свободный доступ до престола государя императора, омрачив меня перед ним самыми гнусными красками. Прежде знал я, что один образ мыслей моих представляем бывал в ложном виде: я нес в молчании предубеждения, тяготевшие надо мной, в надежде, что время и события покажут правительству обольщенному, что по крайней мере действия мои не в согласии с тайными мнениями, мне приписываемыми, но ныне я поражен в самую святыню всего, что есть драгоценнейшего в жизни частного человека. Прежде довольствовались лишением меня успехов по службе и заграждением стези, на которую вызывали меня рождение мое, пример и заслуги покойного отца и собственные, смею сказать, чувства, достойные лучшей оценки от правительства: ныне уже и нравы мои, и частная моя жизнь поруганы. Оная официально названа развратною, недостойною образованного человека. В страдании живейшего глубокого оскорбления, я уже не могу, не должен искать защиты от клеветы у начальства, столь доверчивого к внушениям ее против меня. Пораженный самым злобным образом, почитаю себя в праве искать ограждения себе и справедливого удовлетворения перед лицом самого государя императора. Ваше сиятельство! С сокрушенным сердцем, ободряемым единою надеждою на вас, прибегаю к вам, как к человеку благородному, к сановнику, облеченному доверенностью государя, умоляю вас доставить мне, средствами от вас зависящими, возможность всеподданнейше довести до престола справедливое мое сетование и прошение, чтобы исследованы были основания, на коих утверждены нестерпимые обвинения, изложенные в отношении графа Толстого. Я должен просить строжайшего исследования поведению своему: повергаю жизнь мою на благорасс