Аксаков Иван Сергеевич - Письма к родным (1849-1856)

   P.S. Я забыл вам сказать, что я совершенно здоров и выезжаю. Опухоль прошла, но щека пришла в то положение, в котором была и до этого флюса, т. е. все же она больше левой щеки по милости когда-то бывшего флюса. Теперь остается только желать, чтоб сделался флюс на левой щеке, и обе щеки сравнялись!..

  

  

   Нынче поутру получил я ваши письма от 24-го, милые мои отесинька и маменька, и вместе - письма С<амбурской>¹. - Отвечаю вам на ваши письма сперва. Вас<илий> Ив<анович> Татаринов глубоко тронут вашим приемом и говорил мне о том с чувством самой искренней благодарности. Я не написал вам об этом, как и о многом другом, по причине флюса, развлекавшего меня... Сигары я также получил с ним и благодарю вас. Они точно хороши, а главное - сухи, и один ящик уже почти выкурен. Я ни в каком случае не мог бы иметь здесь таких сигар. - О "Гусе" Вашем² я не написал ничего потому, что об нем ничего особенного не могу сказать, кроме того, что превосходно и в высшей степени занимательно. Всё это подразумевается само собою, а потому я писал подробнее о лебеде, описание которого представляло некоторые подводные камни. Скажу откровенно, что гусь выигрывает перед лебедем большею простотой описания и занимательностью; впрочем, о последнем трудно судить, потому что мне прислано только начало лебедя. - Я уверен, что в "Водах" Ваших³ Вы также обошли подводные камни и что они так же хороши... Афанасий уже предъявил свою отпускную в палату: он хочет приписаться в мещане - где-нибудь здесь, в Ярославской губернии: здесь, при мне, это ему не будет стоить дорого. К барину своему он писал через Вас<илия> Иван<овича>, доказывая ему, что он не должен требовать лишних 100 р<ублей>; впрочем, изъявляя и готовность заплатить, при настоятельном требовании, эти деньги, так как уже в них поручился Вас<илий> Иванович.

   О себе ничего особенного сказать вам не имею: работаю и в досужное время большею частью сижу дома и читаю. Читаю довольно много. Выезжаю мало или, лучше сказать, вовсе не выезжаю, потому что не к кому, и все знакомые, даже не из глупых, живя и мысля, как обыкновенно в провинции, задним числом, наводят на меня сильную скуку. Всего чаще видаюсь с Татариновым, с которым, конечно, не скучаю. Впрочем, меня теперь занимают разные политико-экономические вопросы. Напр<имер>, здешние мещане в поданном мне ими "Рассуждении мещанского общества о своих нуждах" жалуются на то, что команды исправительной арестантской роты здешнего гарнизона и других постоянно квартирующих здесь полков отбивают у них все публичные и частные ручные работы, потому что они, мещане, не могут вступать в совместничество с ними и продавать вещи так же дешево, как они. Надобно знать, что арестантские роты, в которые преступники отдаются на время, обязаны занимать постоянно арестантов работою, плата за которую получается их начальством: из этой платы делается или должно делаться пособие арестантам при оставлении ими роты. Солдаты полков и гарнизонов получают плату уже на себя, работая артелью, в казармах, с покровительством своих начальников... Почти всякого рода мастерства производятся ими. Все эти арестанты и солдаты, будучи одеты, обуты, накормлены, имея квартиры с отоплением и освещением на счет казны, само собою разумеется, берут за работу не только вдвое, но вдесятеро дешевле мещанина, который трудом своим должен снискивать себе одежду, пропитание, помещение. От этого все обращаются теперь с заказами не к ним, а к арестантам или солдатам... Вы скажете: запретить. Но на каком разумном основании запретите вы солдатам работать в свободное время, занимать себя полезным трудом, копить себе деньгу на случай отставки... Не говорю уже об арестантах: я не защитник современного их устройства, но защитник системы исправительного тюремного заключения, при которой все заключенные работают, и из выручки третья часть откладывается в их пользу... Признаю также, что необходима свобода совместничества, и поэтому отвергаю средневековые учреждения цехов, но не могу не видеть, что тут некоторым образом самая свобода совместничества нарушается: никто не имеет права попасть в солдатскую артель, это корпорация замкнутая... За границею был поднят такой же вопрос по поводу совместничества работ исправительных тюремных заведений. Не знаю, какое правительственное разрешение получил он, но было много мнений, которые я заставил Татаринова изложить себе в особой статье. Я еще не решил себе этого вопроса... Впрочем, напрасно я вас утомляю этим нисколько не занимательным для вас предметом. А, между тем, вопросы эти, как и все торговые и другие, заключающие все условия существования, имеют огромную важность и влияние на характер и нравственность народа!.. Покуда мы гуляем в отвлеченности, у нас образуется tiers-etat {Третье сословие (фр.).} - почетное гражданство, которого так жадно добиваются купцы и которого существование мы, говоря модно ученым языком, игнорируем!

   Мне доставили, наконец, сведение о некоторых ремесленных селах. В нескольких верстах от Ярославля находятся пять деревень, которые теперь разделены между двумя помещиками, а прежде составляли одну вотчину. Тесную связь между собою они сохранили и теперь, несмотря на принадлежность разным господам. Эти деревни имеют все условия для выгодного существования: во 1-х, они на оброке и довольно легком; во 2-х, в лицо не видят своего помещика и избавлены от его ежеминутной попечительности и заботливости. Душ муж<ского> пола всего 239. Жители занимаются хлебопашеством и плотничеством или, лучше сказать, столярным мастерством. Не слишком давно они положили на мирской сходке, что каждому из них позволяется заниматься всякою плотничною и столярною работою и принимать заказы - какие и в какую цену угодно, - исключая делания ящиков (главное производство) для укладки свеч, бутылок, белил, конфект и проч. - Работа ящиков производится обеими вотчинами сообща и распределяется по тяглам: на сходке решают, кто и какие ящики должен делать, сколько и к кому доставлять. Разумеется, распределение делается самое ровное. Цена определена мирскою сходкою и, по уверению самих купцов, на которых они работают, самая умеренная. Деньги же получаются каждым в свою собственность. Этих ящиков (работа которых производится только в деревне, а ни под каким видом не в городе) делается в год 124 тыс<ячи> ценою тысяч на 10 серебром. За нарушение этого постановления виновный, сверх взыскания 25 р<ублей> пени, наказывается при сходке. Все эти положения утверждены между бурмистрами обеих вотчин условием, разумеется, на простой бумаге и без формального засвидетельствования⁴. - Помещики желают имение это продать и объявили крестьянам, что они могут или приискивать себе помещика - доброго и хорошего, или же откупиться. Крестьяне решились на последнее и послали просьбу гр<афу> Киселеву⁵ о ссуде им денег для выкупа - с платежом процентов в течение 26 лет. Чем разрешится просьба - не знаю.

   Я прочитал на этой неделе весь "Домострой" попа Сильвестра и дивился, как могло родиться такое произведение: так многое в нем противно свойству русского человека! Я терпеть не могу правил в самой жизни и вообще не люблю обычая, как скоро уже он замерз, как скоро он покушается сделаться правилом и властвовать над жизнью. На этом основании я не люблю и монашеских уставов, где формулировано аскетическое стремление. - Если б у меня был наставником Сильвестр и докучал мне своими нравоучениями, то я, и не будучи Иоанном Грозным, прогнал бы его от себя за тридевять земель!⁶ - Впрочем, нельзя не сознаться, что образ жизни и поведения, предписываемый этим попом, совершенно напоминает теперешний купеческий образ жизни и обхождения, особенно там, где цивилизация незаметна... "Всё для гостей, всё для показу" - главная тема Сильвестра и наших купцов. - Жене у Сильвестра позволяется разговаривать (и только с женщинами же) только о том, "как порядня вести и какое рукоделейцо сделати". Если жена не слушается, то муж обязан "постегать ее плетью, только наедине, поучить, да примолвить, да пожаловать"... Так должна и хозяйка поступать с людьми. Бить по "виденью" и палкой не советует, то ли дело, говорит он с чувством, бить плетью бережно: "и разумно, и больно, и страшно, и здорово"⁷. Попов и монастырскую братью кормить при всяком удобном случае. На домашних молебна* всегда молиться за царское семейство поименно, словом, как теперь. - Но что удивительно: это экономия, расчетливость, аккуратность в хозяйстве - более, чем немецкая, и с которой жизнь - просто каторга: всё записывать, всё взвешивать, постоянно остерегаться, чтобы люди не обокрали. Кстати: тут нечто годится и для Константина. Так как слово старины имеет для него более авторитета, нежели современное слово, то да внемлет он совету XVI-ro века: "а сморкнути или плюнути - отворотясь, да потерти ногою: так всякому человеку пригоже!" или: "носа не копать перстом, не кашлять и проч.; ежели нужно, отошед на сторону - устроиться]" Что за деликатность, за галантерейность выражения!.. Однако прощайте, милый мой отесинька и маменька, будьте здоровы, цалую ваши ручки, обнимаю Константина и всех сестер. О письмах С<онички> Сам<бурской> я не пишу, потому что не знаю, секрет ли это или нет. Я с своей стороны даю ей полное согласие⁸.

  

  

   Письмо ваше, милый мой отесинька и милая моя маменька, получил вчера. Теперь же пишу к вам для того, чтобы известить вас, что письма свои вы теперь должны адресовать в Ростов. Я еду отсюда или в воскресенье, или в понедельник: раньше уехать не могу, потому что, как это всегда случается, при конце оказывается много недоделанных дел и хлопот. Как проводите вы эту неделю? Для меня, впрочем, масленица не существует. Блинов я почти не ел и вообще не люблю это пьяное и грязное время. - Положение тет<еньки> Ан<ны> Тим<офеевны> очень меня беспокоит, но я почему-то не предвижу совершенно печального исхода².

   Кланяйтесь от меня Самарину. Желал бы я сам с ним повидаться, но Бог знает, когда это желание исполнится. - Прощайте, мой милый отесинька и милая маменька. Будьте здоровы и бодры. Писать больше не о чем, да я и не в расположении. Буду писать пространнее с следующей почтой. Обнимаю Константина и всех сестер.

   Кончил ли Константин свою статью о богатырях?³

  

  

   Вот и великий пост! Поздравляю вас с ним, милый мой отесинька и милая маменька. Через два часа я отправляюсь в Ростов, следовательно, теперь распространяться не время. Из вашего письма вижу, что Смирнова была у вас проездом в П<етер>бург. Зачем она туда едет! Бьюсь об заклад, что она обманывает сама себя и, отыскав какой-нибудь предлог, уверясь в необходимости поездки, едет от скуки в Калуге². Вы ничего не пишете про дела ее мужа...³ Если б я знал, что она отправляется в П<етер>бург, я бы не написал ей ничего о Жулевой: я могу себе вообразить, что и как будет говорить ей Александра Осиповна по праву прежлей помещицы...* Вы находите большую перемену в ее наружности⁵. Надобно отдать ей справедливость, что она и в нравственном отношении стала лучше, мягче; но тем не менее нельзя не возмутиться холодною сухостью, с которой она давала советы Жулевой - в П<етер>бурге, да еще какие!...

   Ожидаю от Константина ответа на свое последнее письмо; он иногда пропускает без особенного внимания известия любопытные и важные, мною сообщаемые, тогда как по-настоящему их надобно немедленно сообщать другим, подумать, потолковать.

   Вчера ярославское общество бесновалось целый день, но я не участвовал в этом бесновании, а отобедал у своего хозяина Пастухова, которого удалось мне уговорить и который, слава Богу, подписал мне три тысячи серебром на заведение здесь училища. В Ростове надеюсь собрать, если Бог поможет, нужную сумму.

   Прощайте, милый мой отесинька и милая маменька, будьте здоровы и бодры. Цалую ваши ручки и крепко обнимаю Константина и всех милых сестер. Веру благодарю очень за письмецо. Кланяюсь, кому следует.

  

  

   Пишу вам уже из Ростова, куда я приехал в понедельник и где уже получил одно письмецо ваше от вторника. Я не хотел вовсе писать нынче; но пишу теперь собственно для того, чтобы звать сюда Константина. Теперь всего лучше ему приехать: во 1-х, он взглянул бы на ярмарку, которая стоит того, чтобы ее посмотреть; во 2-х, он бы взглянул на ростовские древние святыни; в 3-х, выгода та, что помещение ему бы ничего не стоило: он бы поместился у меня; наемная же плата за помещение во время ярмарки страшно высока. На ярмарку стекается народу тысяч более 100 да купцов тысяч до 10. Она продолжается почти 3 недели. Доход города и жителей - весь от этих 3-х недель; в остальное время года почти нет торговли. А как хороши древности Ростова с их Кремлем. Впрочем, местоположение города и самые древности осматривать лучше летом или весной. Хотя по календарю следует быть весне, однако, на счастие Ростова, стоит преисправная зимняя погода и отличная дорога, чего никто не мог ожидать. - Стою я у Петра Васильевича Хлебникова наверху. Тут же в бельэтаже помещается и жандармский полковник, приезжающий на ярмарку в звании коменданта ярмарки. -

   Поздравляю вас всех с приездом Софьи и Олички¹; обнимаю ее и надеюсь увидать ее, если приеду к вам на Святую. Когда же явится в Москву другая половина Гриши - он сам?²

   Вам, милая маменька, нужным считаю доложить, что отслужил молебный Дмитрию Ростовскому³, который высокого роста и у раки которого есть серебряная доска с надписью и стихами сочинения Ломоносова⁴. У Ростова, кажется, своих собственных святых будет с десяток: мощей открытых и под спудом премного. - Я с удовольствием отслужил молебный Дмитрию, которого уважаю больше других святых и к которому имеешь сочувствие как к литератору. - В Ростове превосходно делают образа на финифти⁵, и не только образа, но и портреты черною краскою. -

   По случаю поста увеселений общественных на ярмарке нет, но надобно признаться, что ярмарка вовсе не придает великопостного вида городу. Она важна еще тем, что это время срочных платежей; за покупку и продажу хлеба прошлым летом в Рыбинске расплата происходит здесь. - Впрочем, подробное и отчетливое изображение ярмарки и города оставляю до другого раза. - Если Константин хочет, то может привезти с собой Хомякова или Мамонова. Прощайте, милый отесинька и милая маменька, цалую ваши ручки, будьте здоровы. Прошу сестер не слишком усердствовать в посте и в хождении в церковь. Я сам постничаю, впрочем, ем рыбу и, признаюсь, вовсе не стал бы постничать, ибо круглый год ем умеренно и не чувствую никакой в посте потребности, да совестно перед Афанасьем и купцами. Обнимаю Константина и всех сестер, в том числе и Софью с племянницей. Умна ли она, ей теперь уже что-то прибавилось, около года⁶.

  

  

   Получил я в субботу и второе письмо ваше, адресованное в Ростов. Беспокойное теперь у вас время, и я перестаю надеяться на приезд Константина. А жаль! Ярмарка очень любопытна.

   Я бы хотел как-нибудь описать ее вам поживее, но не чувствую в себе сам никакого живого расположения. Следствие ли это постной лимфообильной пищи, скуки от занятий или находящей на меня, хотя и редко, тупости и вялости, - не знаю, но чувствую, что стихов долго не придется писать мне. Тут, впрочем, еще две причины: одна - это мое теперешнее положение в городе, где граждане делятся на три партии, которые все в страшной вражде между собою, кляузничают, жалуются, доносят друг на друга... Следовательно, положение чиновника, незнакомого с городом, чрезвычайно неприятно и скучно. Всякое хорошее намерение, родившееся в одной партии, осуждается другою, потому только, что придумано тою партиею. А причина разделения - в неуравнительности богатства. Владельцы вотчинных лавок, получающие доход с них во время ярмарки, подвергаются преследованию других богачей, не имеющих своих собственных лавок; наконец, есть не вотчинники и не богачи, которые враждуют с теми и с другими. И не то, чтоб были притеснения! Нет: одни говорят, что платят повинностей больше, чем другие, другие доказывают, что они вовсе не так богаты, не имеют больших доходов; словом - в основании зависть. - Вообще всякое владение, приносящее владельцу доход без труда с его стороны, носит на себе характер незаконности. Так и помещик, так и вотчинник кажутся (и, может быть, справедливо) неправыми купцу, производящему торговлю, следовательно, человеку трудящемуся и рискующему... Но это один из тех бесконечных социальных вопросов, решение которых принадлежит времени. А между тем человек, лежащий в шелковом халате на бархатном диване, ничего не делающий и наслаждающийся жизнью посредством доходов с недвижимой собственности, полученной в наследство, следовательно, богатый без заслуги и трудов с своей стороны, все-таки оскорбителен человеку, обогащающемуся деятельным трудом...

   Были интриги даже относительно моего помещения. Каждая сторона назначала квартиру у себя, но я, не зная этого, остановился там, где нашел для себя удобнее, и именно у Петра В<асильевича> Хлебникова, одного из вотчинников, хотя очень умного и образованного человека. Он не купец и не мещанин, а почетный гражданин, который не производит торговли, следоват<ельно>, и не записан в купцы, а получает доход с своих домов и лавок. Само собою разумеется, что мое помещение не может иметь никакого на меня влияния, но скучно то, что во всех этих дрязгах слышишь вопрос, поколебавший человечество и не разрешенный им¹.

   Вторая причина моей апатии - продолжительность зимы. 13-ое марта, а зима в полном могуществе! Кажется, пахни только весенний ветер теплом, зашевелись природа - и дух бы воскрес и хоть на минуту можно было бы забыть дрянь-человека! Я не могу подобно Константину утешаться такими фразами: "главное - принцип, остальное - случайность" или "что русский народ ищет царствия Божия!.." и т. д. Равнодушие к пользам общим, лень, апатия и предпочтение собственных выгод признаются за искание царства Божия! - Что касается до принципа, то, признаюсь, это выражение Константина заставило меня улыбнуться. Это все равно, что говорить голодному: друг мой, ты будешь сыт на том свете, а теперь голодай - это случайность, намажь хлеб принципом вместо масла, посыпай принципом - и вкусно: нужды нет, что сотни тысяч умрут, другие сотни уйдут - это случайность. Легкое утешение. Если бы я так верил в принцип и в жизненность этого принципа в русском народе, то, право, и горевать бы не стал. Возмущают меня факты - ничего, вынул из кармана табакерку, понюхал принципа - и счастлив! - Где он - этот принцип? Куда затесался? Поди, Константин, достань пыльную летопись, поищи его в XII и XIII веке, когда князья терзали русскую землю, воюя друг у друга уделы... Поздравляю с этой находкой.

   Осадок разных подобных ощущений в сердце производит во мне то, что производит дурной вкус во рту, и заставляет меня еще более привязываться к наслаждению природою. Но и тут тепла и тепла хочется мне! Теперь великолепные лунные ночи. Думал я недавне, смотря в окно ночью: отчего это луна уже не действует на меня, как бывало, когда я не мог на нее смотреть равнодушно, без сладких ощущений грусти и томления, когда она неминуемо производила во мне волшебное очарование... Теперь гляжу на нее очень равнодушно; знаю, что она хороша, но не рождает она во мне никаких ощущений - и жаль мне становится, что одним наслаждением меньше стало. Думаю, что весной и летом будет не то.

   Здесь теперь губернатор. Вчера я обедал с ним у головы и нынче опять обедаю с ним у головы же, в собрании купцов. Само собой разумеется, что с полчаса проходит в усаживании гостей за стол: хозяин хлопочет, чтоб все сидели по чинам и по званию, а потому раз 5 делается перемещение. Ибо севший двумя стульями ниже, если и молчит, то тем не менее глубоко чувствует оскорбление. Этот обычай весьма почтенен, потому что древен, а что древен, так это доказывает "Домострой" Сильвестра, посвятившего этому важному предмету целую главу. Теперь купец поведает о своем оскорблении только жене. К сожалению, новейшая цивилизация не дозволяет уже ему в подобных случаях спускаться со стула под стол и, лёжа там, толстым своим брюхом приподнимать столовые доски со всею посудой... Бутурлин нынче уезжает обратно в Ярославль, а через неделю думает ехать в П<етер>бург. - Он приезжал взглянуть на ярмарку. Конная ярмарка уже почти кончилась, но по всем прочим отраслям торговля в самом разгаре: гул несмолкаемый с утра до ночи. Эта ярмарка обилует собственно матерьялами: лен, пенька, краска индиго, бумага, марена² и т. п. Вообще продажи, даже и крестьянских изделий, больше оптовые: так Напр<имер>, вчера я видел возов, по крайней мере, с 50, если не больше, только с шерстяными крестьянскими чулками, которые продаются повозно. Деятельность торговая необыкновенная. Всякий уголок, всякий столбик обратился в лавку. Целые огромные стены выставлены картин, где рядом с Митрофаном какая-то одалиска, с страшным судом - какая-то Minna et Brenda; там целый полк колоколов, повешенных на наскоро устроенные перекладины; их беспрестанно пробуют, и звон продолжается целый день. Тут целый ряд импровизированных печей, где варятся, жарятся и готовятся разные кушанья для народа; тут огромные трактирные балаганы, набитые мужиками и женщинами, которых в остальное время в трактиры не пускают и которые - на время ярмарки - пользуются эмансипацией. Вчера ко всему этому присоединилось воскресенье. Против моих окон огромный двор, принадлежащий кн<ягине> Чернышевой: там останавливаются крестьяне здешнего уезда. Вчера этот двор был так набит возами, что в буквальном смысле яблока негде было уронить. Я видел, как возы эти приезжали: на каждом возу сидела баба, окутанная какою-то простынею. Приехавши, она снимала простыню и оставалась в своем парадном костюме, в котором и отправлялась гулять. Костюм состоит большею частью из яркожелтого платка на голове, пунцовой шубки и платья ситцевого или штофного; обувь - валенки, которые как-то плохо гармонируют с шелком и штофом. Шляпок французских я не видал здесь на крестьянках; у большей части даже рот завязан; впрочем, платье, хотя и с шубкой, в которой талия поперек лопаток, вытесняет сарафан. Баб вчера было премногое множество: хорошеньких довольно, красавицы ни одной, брюнетки ни одной, косы - крысьи хвосты, румяна и белила наложены щедро. Как Великий пост воспрещает употребление скоромного масла, но не воспрещает вина, то пьяных (разумеется, мужиков) в соразмерном количестве. Впрочем, беспорядков никаких нет. - Чернобровая красота, упоминаемая в песнях, есть воспоминание юга, вместе с синим морем, с зеленою степью, с лебедем.

   Прощайте, мои милые отесинька и маменька, цалую ваши ручки, будьте здоровы и бодры. Дай Бог, чтоб все ваши опасения насчет Анны Тим<офеевны> кончились благополучно³. Обнимаю Константина, но жду его, обнимаю сестер и Софью.

  

  

   Вот и Константин здесь¹, милые мои отесинька и маменька! Я очень рад, что он приехал, так рад, что даже балую его, т. е. угощаю его обществом лучших людей всей Ярославской губернии. По случаю ярмарки сюда собрались разные мои хорошие и короткие приятели, приобретенные мною во время моего пребывания в разных уездах этой губернии. Всех их я уже предупредил о Константине, все они уже знакомы через меня с нашим образом мыслей, так что Константин приехал как бы к давно знакомым людям. С одной стороны, это ему приятно, с другой - я бы желал, чтобы он лицом к лицу встретился с действительностью. До сих пор это не совсем удавалось; к тому же я теряю надежду, чтоб когда-либо он был способен ее увидать². Этот человек никогда не смущался, не сомневался в своих убеждениях³, - и мы во многих взглядах по этому случаю с ним расходимся. - Осматривали нынче древности Ростова, находящиеся в жалком виде разрушения. Но как хороши они! Особенно внутренность двух церквей, в которых уже не служат. Осматривали мы с здешним протопопом и с целой компанией купцов. Бритые лучше и благонадежнее небритых; в этом принужден был сознаться сам Константин! По случаю его пребывания у нас почти каждый час гости, и если Константин останется дольше, чего я очень желаю, то я ему отведу особую комнату и распределю время - и его заставлю заниматься, и мои занятия пойдут своим чередом.

   Отслужили молебный в первый же день приезда Дмитрию Ростовскому, прикладывались ко всем мощам и вчера слушали нарочно для нас заказанный звон на соборной колокольне. Здесь колокола подобраны по нотам, и существует три разные звона, которые все были для нас сыграны.

   Во всяком случае я думаю, что это путешествие будет не только приятно (и послужит для него источником рассказов и доказательств), но и весьма полезно. Прощайте, он сам вам пишет, будьте здоровы, цалую ваши ручки, обнимаю Веру и всех сестер, также Софью с Оличкой.

  

  

   Сейчас провожаю Константина, милый мой отесинька и милая моя маменька, и сейчас получили от вас письма. Известия ваши о здоровье маменьки и Олиньки неутешительны¹, нечего сказать; одни только Ваши слова, что в маменькиной болезни нет ничего важного, и убеждение, что Вы пишете мне правду, могут несколько меня успокоивать. Но ради Бога, милая маменька, берегите себя: грешно Вам будет, если Вы по собственной вине продолжите свое нездоровье; к чему тогда Ваше говенье, пост и хожденье в церковь, когда Вы тут не 'сумеете подчиниться надзору. Я это говорю потому, что знаю, как мудрено Вас лечить.

   Письмо Ваше от вторника, милый отесинька, действительно навело на Константина сильное подозрение и недоумение, и он хотел тотчас же ехать², но я его удержал. Удержал потому, что, не видя основательных причин к положительному беспокойству, я хотел познакомить его с разными новыми сторонами жизни и с некоторыми совершенно оригинальными лицами, что мне и удалось.

   Я считаю его пребывание здесь ему очень полезным³. Даст Бог, если все эти нездоровья окончатся благополучно, он напишет мне полный я подробный отчет о своих впечатлениях. Кажется, он признал несколько важность практических вопросов и сторон жизни и просто при моей помощи познакомился с некоторыми учреждениями правительственными обширнее, чем прежде. Ну да он сам вам все расскажет.

   Теперь он очень беспокоится и, вероятно, упрекает себя за то, что не воспротивился мне сильнее. Семена, Вами заказанные, милая маменька, будут Вам доставлены после, зато будут самые лучшие; я нарочно отыскивал для этого искуснейшего огородника. -

   Константин везет вам с десяток образов, если не больше. Из них золоченные гальваническим способом - мои и посылаются в подарок.

   Боюсь, чтоб Вы не простудились, милый отесинька. Бедная Олинька, как она страдает. Посылается ей просфора и, кроме других образов, образок, лежавший на самых мощах св<ятого> Авраамия, что было сделано нарочно для нас. Прощайте милые мои маменька и отесинька. Дай Бог, чтоб следующее письмо было утешительнее, но только ради Бога пишите правду. Благодарю вас за деньги. В понедельник напишу подробное письмо. Будьте бодры и поздоровее. Цалую ваши ручки, милую Оличку и всех сестер, а также и Софью с дочерью обнимаю. На Пасху надеюсь приехать. Вы прочтете это письмо уже по приезде Константина. Обнимаю и его и поздравляю с 29-м марта⁴.

  

  

   Вот уже почти двое суток, как уехал Константин, а письмо от вас, милые мои отесинька и маменька, я получу не раньше середы. Дай Бог, чтоб Константин нашел вас всех по возможности здоровыми; тогда путешествие его сюда вполне достигнет своей цели и будет для него полезным и приятным воспоминанием. Послезавтра день его рождения: обнимаю и поздравляю и его, и вас. - После его отъезда пришел ко мне Василий Ив<анович> Татаринов, ночевал и провел воскресенье, а вечером уехал. - Эйсмонт еще не приезжал и, вероятно, приедет не прежде, как получивши мои деньги из казначейства. С нынешнего дня я присел за работу, которую в это время несколько оставил, и - надобно сказать правду - необходимо заняться попристальнее, если хочу съездить к вам в Москву на Святую неделю¹. А как скоро-то бежит время! Уже четвертая неделя поста. -

   Все это бы ничего, но - какова зима, 27-ое марта, а она себе и в ус не дует, лежит, как в декабре. Перед моими глазами огромная площадь, покрытая белым, девственным снегом; каждое утро, вставая, гляжу на нее: не почернела ли, не попортилась ли? Нет, ничего не бывало. -

   Особенного сообщить вам нет и чего. Хотел было писать вам подробно о пребывании Константина здесь, но он, вероятно, расскажет вам все подробнее, чем я мог бы написать. - Я старался его ознакомить с людьми разных свойств и оттенков и думаю, что было ему над чем призадуматься и что должно было несколько остановить его в пылкости разных выводов².

   После его отъезда я не видал никого, кроме Хлебникова. -

   Уже 7 часов, а прием только до 6-ти; надеюсь, что почтмейстер примет. Мне помешал один советник губ<ернского> правления, просидевший у меня два часа. Губернатор уехал, и должность его правит Муравьев³ - недруг его, и вся губерния занята этим обстоятельством; вот вам губернские политические новости.

   Прощайте, до следующей почты. Цалую ваши ручки, обнимаю крепко Константина и всех сестер с Софьей и с племянницей.

  

  

   Очень был я обрадован вчера вашими письмами, милые мои отесинька и маменька. Слава Богу, что все у вас идет довольно благополучно. Константин, успокоившись от тревоги¹, может теперь с полным удовольствием вспоминать свое путешествие. Я желаю, чтоб он отдал полный отчет себе и другим в испытанных им впечатлениях и в приобретенных сведениях, и потому жду от него большого письма, которого он, конечно, еще не успел написать со всеми хлопотами этой недели и в особенности вчерашнего дня². Вот я ему теперь опять задаю поручение, а именно следующее:

   Вчерашний день вечером было общественное собрание, на которое однако ж Хлебников и еще Иван Федор<ович> Кекин (которого Константин не знает) не пошли, хотя и были приглашены и хотя для предварительных переговоров приезжала к ним, в продолжение всех этих дней, в особенности к Хлебникову, немалая часть граждан. Голова звал меня на собрание, но я отказался, не желая стеснять свободы прений. Собрание было самое бурное, какого не запомнят! Федор Дм<итриевич> Пичугин ораторствовал, бушевал и бесновался больше всех в пользу покупки Спасской слободы³; почти все общество (а человек было до 150) единодушно изъявляло то же желание. Противился только упрямый голова с небольшим числом зависящих от его власти лиц, как-то: сборщиков податей и т. п. - Прочие же, которые и были против, скоро смирились, видя желание общества. Голова настаивал сначала на том, что это собрание недействительно за отсутствием двух почетнейших граждан, и предлагал выбрать депутатов и послать к ним для узнания их мнений. Разумеется, этому все воспротивились, говоря, что званные и не пришедшие на собрание предоставляют этим поступком обществу полную власть решать без них и, значит, заранее покоряются решению. Наконец, согласились на том и подписали приговор, чтобы купить это имение за 30 т<ысяч> р<ублей> серебром, включая в то число и деньги, жертвуемые крестьянами. Впрочем, еще официального уведомления и подлинного приговора я не получил. Теперь вот что нужно. Пусть Константин сейчас же отправится к кн<язю> Долгорукому и постарается уломать его, уговорить на уступку, если не всей лишней требуемой им суммы, то хоть части. Пусть кн<язь> Долгорукий с первой же почтой уведомит меня официальным письмом, которое потом я приложу к делу и пущу дальше в ход о последней, крайней цене и обо всех условиях платежа: наприм<ер>, согласен ли он получать деньги по частям, в течение нескольких лет, напр<имер>, по 6000 р<ублей> асс<игнациями> в год, а остальное количество было бы ему заплачено немедленно. Он должен взять в соображение, что расходы по купчей крепости падают на счет города. Стыдно будет ему, такому богачу, помешать благосостоянию своих крестьян; уступка с его стороны была бы истинным для них благодеянием... Ох уж эти мне набожные аристократы и добродетельные помещики! Лучше было бы сделать действительно доброе дело, нежели знать наизусть церковный устав, соблюдать посты и вообще православничать! Просит он слишком дорого; городу нет выгоды платить 150 т<ысяч> р<ублей> ассигнациями), кроме расходов по купчей, за одну землю. - Если же кн<язь> Долгорукой не согласится уступить и решится продать имение какому-нибудь новому помещику (который, заплативши столько, будет требовать от крестьян большой оброк), следовательно, упрочить крепостное состояние за крестьянами и подвергнуть их разорению, то он будет совершенная скотина. Впрочем, сверх 30 т<ысяч> р<ублей> сер<ебром> город, по настоянию м<инист>ра, может быть, и еще прибавит, но, во всяком случае, не 150 т<ысяч>. - Все это представь ему, Константин, живо и убедительно и постарайся его вразумить; непременно уведомь меня о результатах твоих переговоров с 1-ою почтой и его заставь написать. Я нарочно тебе описал собрание так подробно потому, что ты знаешь лица и отношения их между собою.

   Благодарю милую Оличку и всех милых сестер за письма; очень рад, что эти необычайно дешевые образки им понравились. Теперь, милая маменька, на ярмарке ничего купить нельзя, потому что ярмарки нет и как будто не бывало. Все тихо и пустынно; огромные ряды лавок закрыты и торгуют собственно для городского ежедневного обихода в немногих лавках. Об огороднике еще не успел справиться, но семена уже куплены, самые лучшие, по Вашему регистру, - на сумму 13 р<ублей> 35 коп<еек> асс<игнациями>. Фунт зеленого гороху - по 1 р<ублю> 25 к<опеек> асс<игнациями> (куплено 5 ф<унтов>); морковное семя по 1 р<ублю> 50 к<опеек> асс<игнациями> ф<унт>; свекольное Кожуховское по 1 р<ублю> 70 к<опеек> асс<игнациями> фунт; муромское огуречное по 1 р<ублю> 40 к<опеек> асс<игнациями> фунт; 1/4 фунта немецкой петрушки 1 р<убль> 25 к<опеек> асс<игнациями>, 1/4 фунта колом<енской> капусты по 1 р<ублю> 50 к<опеек> асс<игнациями> и 1/4 фунта петровской репы - 75 к<опеек> асс<игнациями>. - Может быть, Вы велите, если найдете эти цены дешевыми, купить еще чего-нибудь. Петрушку советую посадить часть осенью, в октябре.

   Я советовал и здесь Константину, милый отесинька, все замечания написать особо, чтобы не позабыть; хотел и сам это сделать, да не успел. Впрочем, замечаний значительных нет; только я заметил в статье о "Водах"⁴: во 1-х, ей дано слишком общее значение, тогда как это описание может относиться к водам только известной полосы России; растительность около рек южных совсем не та, какая здесь описана; во 2-х, надобно предупредить, что это все наглядные наблюдения охотника, да еще оренбургского, и что статья вовсе не имеет притязания быть ученою или общеописательною⁵. Тогда, хотя статья будет иметь и это значение, нельзя будет обвинять ее в какой-либо ошибке или в излишних притязаниях; в 3-х, не довольно, помнится мне, ярко обозначено, почему именно Вы принимаетесь за описание вод; надо более объяснить необходимость описания вод для уразумения разных видов охоты. Все же прочее поистине так хорошо, живо, метко и даже важно своею поучительностью, сведениями, что будет драгоценным приобретением не только для литераторов, но и для естественной науки. Что касается до "Лебедя", то он также превосходен; только я бы переменил выражение "по гладкому зеркалу вод" и самое начало, которое переделал бы в таком духе: "что хотя этот пресловутый господин искони веков пользуется прозванием царя, и имя его сопровождается непременно великолепнейшими эпитетами, даже со стороны не видавших его никогда в глаза, но что он действительно хорош и великолепен и заслуживает эти прозвания" и т. под. в этом роде, т. е. начал бы шуткой приступ к описанию такой классической птицы. Читая вдвоем с Константином, мы на всяком шагу восхищались живостью и точностью описаний.

   Константин был у меня в Ростове в годовщину моего прошлогодничного приключения⁶. Где-то встречу я следующую годовщину? Ну да Бог с ним, с будущим; теперь об нем и думать некогда. Если мне приехать к вам, что может случиться не раньше конца Страстной недели⁷, то для этого надо усидчиво заниматься. Я еще должен перед Пасхой побывать в заштатном городке Петровске. - Бедный Гриша! Как он должен скучать в Симбирске и нетерпеливо беситься на петербургскую медленность!⁸ - Прощайте, мои милые отесинька и маменька, будьте здоровы и берегите себя, цалую ваши ручки, обнимаю крепко Константина и всех сестер с Софьей и с племянницей. - Константину кланяются ростовские знакомые. Поздравляю милую Олиньку с благополучным окончанием операции. Может быть, все это хорошо, что вышло наружу⁹. - Прощайте.

   Ваш Ив. А.

   Кланяюсь по принадлежности.

   P. S. Рыбу Аральского озера бросьте. Говорят, она несвежа т вредна.

  

  

   Поздравляю вас, милый отесинька и милая маменька, со днем рождения Сонички (9 апр<еля>), поздравляю и цалую ее и всех. - Из последнего письма Вашего, милый отесинька, не видать, чтобы маменькино здоровье значительно поправлялось, и как сами Вы приписываете это отчасти постной пище, то я удивляюсь, что Вы не примете решительных мер и не заставите маменьку вместо грибов держать скоромную диету. Скверная вещь - постная пища, надобно признаться. С каждым глотком чувствуешь, как прибавляется золотушное начало. -

   Сердит я на Константина за то, что, несмотря на мое настойчивое требование, он не уведомил меня подробнее о настроениях кн<язя> Долгорукого² и не заставил этого господина написать сюда официальное письмо. Кн<язь> Долгорукий или сам надувается, или вас надувает³. Против сообщенных мне Вами, милый отесинька, замечаний кн<язя> Долгорукого возражаю следующее: 1) князь Долг(орукий) не получал и не мог получить известия от своих крестьян, что эта покупка их разорит. Город соглашается купить землю по неотступной просьбе самих крестьян; все условия предложены самими же крестьянами, которые, быв допущены на собрание, кланялись торжественно в ноги обществу; да и склоки надоели - и когда я объявил им о несогласии князя, так они заплакали. Некоторые даже приходили меня просить: заставить его согласиться через м<инист>ра. Все это свидетельствует о противном. 2) Присоединением к городу крестьяне не обременяются ничем: как платили они 6000 р<ублей> князю, так будут платить и еще в течение 10 лет князю или городу. Сверх 6000 р<ублей> асс<игнациями> они платили подушные подати в казну: мещанские подушные подати немного превышают крестьянские на 400 р<ублей> асс<игнациями> со всех (взяв все вместе). Сверх того крестьяне остаются с тою землею (117 десят<ин>), какая принадлежала им при помещике и какая останется за ними на вечные времена, при покупке имения городом. Остальные же 700 десят<ин> лесу и 156 десят<ин> принадлежат теперь не крестьянам, а помещику, который сенокос отдает внаймы, а лес по частям вырубает и продает. Если б эта покупка была так выгодна городу, то не было бы стольких споров; если б эта покупка была разорительна для крестьян, так они не хлопотали бы так об этом. Между тем, для них звание мещан выгоднее, ибо они приобретают некоторые торговые права. - А из этого видно, что не сострадание к крестьянам заставляет Долгорукого отказываться от продажи, а свои помещичьи выгоды. Это, верно, из сострадания пишет он крестьянам, что ему некоторые помещики предлагают 50000 р<ублей> сер<ебром>. Сказалась помещичья филантропия! - До получения еще мною последнего вашего письма крестьяне приходили мне показывать проект мирского приговора, которым они, в случае согласия князя, обязываются исполнять предложенные условия, выговаривая для себя только льготу от постойной повинности на 10 лет, в чем не может быть затруднения, и право сохранить свою рекрутскую квитанцию. При этом случае в приговоре наивно рассказывается история этой квитанции. Вот она: кн<язь> Долгорукий (или княгиня Долгорукая: имение принадлежит ей, только муж управляет) отдал в солдаты своего крепостного человека во Владимирской губернии и полученную за это рекрутскую квитанцию продал за 600 р<ублей> серебром своим же крестьянам Спасской слободы. Каково! Можно, вместо крестьян, поставить из крепостных негодяя, можно, нанявши за крестьян охотника, заставить их заплатить себе эту сумму, но продавать и своим же крестьянам, когда отдача ему ничего не стоила, - это вполне достойно помещичьих чувств. Выгодный промысел - нечего сказать! Может быть, у помещиков это так принято, но, как бы то ни было, для меня подобные поступки возмутительнее всякого неправославия, всякой нестрогости нравов. Черта с два! И все это наивно рассказывается в крестьянском приговоре. - Из этого вы можете видеть, что за гусь г<осподи>н Долгорукой. Ведь вот, право, Константин! Он прежде всего справляется о том, русский ли кто и православный... Ест грибы в пост, без рыбы {Надобно было видеть огорчение его здесь, когда его поподчевали рыбой. Он три часа сряду не мог успокоиться.} - восторг и слезы умиленья! - Для меня же прежде, чем я справлюсь, француз ли кто или русский, православный или католик, первый вопрос: каков он помещик или вообще человек и бьется ли в нем доброе, благородное, христианское сердце, а русское или французское оно, это вопросы второстепенные. - Я серьезно начинаю опасаться, чтоб православие Константина не привело его к опасной и жестокой узости воззрения, так что ок людей всех прочих наций будет считать за собак, чем самым будет обличать творца в страшной несправедливости.

   Итак, следует Константину отправиться вновь к кн<язю> Долгорукому и убеждать его. Во всяком случае, необходим формальный отказ, чтоб прилично закончить дело.

   Вчера я отправил к Вам садовника⁴, милая маменька; он захватил с собой те семена, которые требуют немедленной посадки. Список их у меня есть; я привезу его к Вам вместе с остальными семенами. Если Вам самим нельзя с ним заняться, так поручите кому-либо из сестер. Кажется, Машенька любит цветы и растения и, верно, охотно займется этим, право, прелюбопытным и презанимательным делом.

   В "Сев<ерной> пчеле" напечатано письмо из Чернигова о бывших там спектаклях в пользу детских приютов и сказано, что благодаря' превосходной игре таких, таких-то, Карташевского спектакль был чудесен и проч. Володя Карташевский и Жулева на разных, отдаленных друг от друга сценах упражняются по-своему в горе!..⁵ Там же Булгарин, разбирая "Архив" Калачева⁶, превозносит умственную деятельность Москвы перед П<етер>бургом, хвалит ее направление и, кажется, намерен симпатизировать с Константином не меньше других. Между тем, еоперничество между Москвой и Петербургом выражается и в пари, завязавшемся между московскими и П<етер>бургскими лошадиными охотниками⁷, что, вероятно, не сокрылось от наблюдательности Константина!...

   Я не совсем согласен с ним насчет его выводов, но не успеваю к нему писать. Как и всегда случается, под конец оказывается много новых дел и вопросов, которых не замечал прежде, а потому дела у меня много. К вам буду же ближе половины Страстной недели.

   Прощайте, милые мои отесинька и милая маменька, ради Бога берегите себя и, не смотря ни на что, будьте бодры. Лучше будьте сердиты духом, чем унылы. Цалую ваши ручки, обнимаю крепко Константина и всех моих милых сестер, а также и Софью с племянни