Аксаков Иван Сергеевич - Письма к родным (1849-1856)

не в глуши, а вся на юру; да и здесь как-то не ищешь отдаленного центра; она сама себе центр как самостоятельная отдельная область. - Мне постоянно приходится путешествовать ночью, нередко по проселочным дорогам, и много я испытал наслаждения. Впрочем, еще не было ни одной настоящей украинской ночи нынешним летом вроде воспетых Пушкиным²: ни тишины, ни теплоты настоящей не имели до сих пор летние ночи. Но напрасно говорят, что малороссы певучий народ. Довольно я ездил, и ни разу не слыхал песен, кроме некоторых поющих пьяных, возвращавшихся из шинка. Напротив, Малороссия поет очень мало; она постоянно печальна (т.е. люди), в каком-то недоумении, так что Великороссия в сравнении с нею является какою-то бодрою, веселою, беззаботною, счастливою, будто удовлетворенною. Если раздаются где-либо громкие песни, особенно хором, то это наверное русские рабочие люди. - Пятницу провел я в обществе Марьи Ивановны и Лизав<еты> Васильевны³; Трушковскому дали знать, и он с теткой к вечеру также явился. Я был у них зимою и не видал тогда сада. У них хорошо, хотя и нет особенно красивого местоположения. Довольно большой, тенистый, в английском вкусе сад, чрезвычайно запущенный, идет от дома к большому пруду, поросшему камышами, не слишком широкому, но длинному с двумя или тремя заворотами: это несколько прудов, соединенных вместе. В этом саду нет особенно замечательных деревьев, а из фруктовых одни вишни, которых бездна. Некоторые сорта вишен уже отошли, другие только что спеют. Вишнями меня даже и не потчевали с тарелки, а рвали мы их с дерева, и я с особенным удовольствием, потому что мне это в диковинку. На другой стороне пруда, через который перевозишься на плотике, устроенном по распоряжению Ник<олая> Васильевича, разнообразные рощицы, дубовая, кленовая, липовая, березовая, уксусного дерева и проч. Тут Гоголь хотел устроить дорожки и заставил при себе вычистить и даже уже устроил дорожку кругом по рощам, затевал и другие затеи, беседки и проч. Теперь дорожки запущены и заросли травою. Марья Иван<овна> хотела было восстановить их, но нет рук, к тому же на ней лежит все бремя хозяйства. Показывали мне все места, которые любил Гоголь. Кулиш еще не был у них⁴; он, верно, пришел бы в ужас при виде запустения всех этих мест и дорожек. Но это очень понятно. Гоголь бывал здесь только гостем, и сад и при нем находился в таком же виде; содержать же сад в исправности нам по опыту известно, как трудно. На той же стороне пруда и фруктовый сад, но довольно бедный яблонями, сливами и грушами (садовник у них очень плохой), но богатый вишнями особенного рода, растущими на аршин и меньше от земли: они разрослись сами, без ухода и очень вкусны. - Марья Ив<ановна> показалась мне несколько постаревшею против зимы. Она очень утомляется хозяйством, в которое дочери не хотят входить, очень грустна и все твердит или о сыне или о внуке, которого она нежно любит. Лизавета Вас<ильевна> сентиментальничает так, что из рук вон, толкует о Владимире⁵ и нянчится с дочкой, которая довольно миленькая, ходит и прыгает: когда я был в 1 раз, она еще не ходила. Анна Васильевна ничего не делает; она очень веселого нрава. До приезда Трушковского мне было довольно скучно, потому что слишком много и церемонно заботятся о госте. Вообще гостить очень невыгодно: из деликатности, а главное, из скуки упрашиванья и отказыванья ешь все, без разбору, а хозяевам и не приходит в голову пощадить гостя. Очень приятно радушное угощение, но, во 1-х, в меру, а во 2-х, сообразное вкусу и привычкам гостя. Они же очень церемонны, готовы сейчас вообразить и даже сказать, что просвещенный вкус гостя не может найти удовольствия в их простой, безыскуственной пище и проч. Я уж обрек себя на жертву, ел все, готов был даже спать на пуховике, видя бесполезность отговорки, да кстати подоспел Трушковский, с которым я спал в одной комнате и который был поснисходительнее. Мне понравился Трушковский; в нем много доброго, но, кажется мне, он довольно слаб характером. Мне он был интересен как молодой человек, только что вступающий в жизнь или, лучше сказать, в раздумье стоящий у ворот жизни и не знающий, по какой улице пойти, так как особенного призвания, указующего путь человеку, он покуда не слышит в себе. - От Авд<отьи> Петр<овны> Елагиной он получил чемодан Ник<олая> Вас<ильевича>, хранившийся у Жуковского. Там, кроме книг, есть письма к Гоголю от разных лиц, в том числе чисто семейные от матери его и рукопись черновая одной главы из романа "Остраница"⁶, которую очень трудно разобрать. Трушковский намерен разобрать и переписать ее. Впрочем, Елагины ему говорили, что они разобрали. Этот роман принадлежит к молодым произведениям Гоголя. В субботу после обеда, т.е. часа в три я поехал из Яновщины на их лошадях в Полтаву (всего 35 верст или около 40), куда и дотащился к 8 часам, потому что дождик, ливший всю ночь, успел испортить дорогу. Первым делом было справиться о почте: какие новости сообщат газеты. Разумеется, вы были полны того же недоумения, каким полон до сих пор и я (предполагаю, что теперь вы знаете что-нибудь обстоятельное): наши войска перешли обратно за Дунай, бросили осаду Силистрии и спешат к австрийским границам⁷. Что это: война ли с Австрией или уступка ее требованиям? Боюсь последнего, и это сомнение наводит невыносимую грусть на сердце. Неужели отказаться от всех надежд? Чем же жить тогда? И чего ждать от такого народа, который нынче идет, в бой за греков, а завтра при перемене политики против греков. О греках говорю я так, для примера. Паскевич проехал недавно в Гомель⁸ Черниг<овской> губернии в свое имение: это положительно достоверно. - С другой стороны, что-то предвещает и войну с Австрией: укрепляют Бендеры, Динабург, Брест-Литовск; крепость Киевскую велено непременно окончить в нынешнем году. Так обидна эта неизвестность! Весь народ, по выражению одного мещанина, осовел, не имея ни одного утешительного известия с Дуная в течение 4-х месяцев. Напряженная энергия ослабела и повисла: ничто ее не поддерживает, а сама по себе она не довольно сильна, чтоб повелевать обстоятельствам! - Победы князей Эристова и Андронникова одни немного освежили и ободрили смущенный дух⁹. Но не странно ли, что только из реляций о победе мы узнаем, что турки владели Озургетом¹⁰, нашим городом, имели там магазины и лазареты и располагали довольно значительными силами у нас в Гурии! Теперь всем известно об отступлении русских за Дунай... Как же не объяснить этой меры официально? Не узнавши ничего нового из газет, отправился я в тот же вечер, т.е. часу в 12-м в Ромен, куда и прибыл благополучно и где назначен у меня сборный пункт с Трутовским. Однако ж его нет. Подожду его целые сутки, а потом, наняв лошадей у жида, поплетусь в Сокиренцы. - Завтра отсюда идет почта в Москву и потому я сел писать к вам письмо. - Я предполагал прежде пробыть дольше у Галагана, заехав к Марковичу и к другим, но Ильинская ярмарка, которой следовало бы начаться только с 20-го июля, начнется с 10-го числа, а по нетерпению торговцев поскорее выручить копейку за товары, накопившиеся в огромном количестве, еще раньше. Со всех сторон тянутся подводы. Помещики также оставляют деревни и спешат провести целый летний м<еся>ц в городе среди суеты, пыли и духоты! Одни приезжают, чтоб продать шерсть, другие - чтоб закупиться на целый год, третьи - просто чтоб повеселиться. Уже приехали московские цыгане, уже московские купчики начали пускать пробки в потолок, уже начались воровства, все вздорожало, все сделалось предметом торговли. - Во время крестного хода на Коренной ярмарке (который перевести из пустыни не позволит Богородица, говорит народ) я видел, как утомленному народу в одной деревне хозяева колодца (крестьяне же) не позволяли пить воды иначе, как заплативши деньги! Многих это сильно возмутило, и они решились искать где-нибудь ручейка или лужи в поле. - Благодаря стараниям Кокошкина¹¹ ярмарка, переведенная им из Ромна, несмотря на все противодействие купцов и роменских жителей, утвердилась в Полтаве совершенно. Теперь это третий ярмарка. Еще на 1-ой купцы по его желанию поднесли ему благодарственный адрес, купцы иногородние, от него не зависящие! Все до одного его ругают, и все по русскому обыкновению трусят и подличают. - Ничего не может быть возмутительнее, как это употребление к своим услугам религии: отыскал Кокошкин где-то верст за 5 какую-то явленную икону и приказал (разумеется, с разрешения Синода) носить ее каждый год 10-го июля в Полтаву, чтобы крестным ходом начинать ярмарку. Народ поддается на эту удочку, а если пустить в ход несколько нелепейших рассказов вроде тех, которые ходят об Ахтырке и Коренной иконах, так несправедливый и деспотический поступок Кокошкина еще более увенчается успехом. Право, как заглянешь в нутро России, так душу обхватывает чувство безнадежности!¹² - Прощайте, милый отесинька и милая маменька. Поздравляю вас с 11-м июля¹³ и цалую ваши ручки. Обнимаю Константина и всех сестер и также поздравляю. Косовица или сенокос здесь почти кончены; уже время приступать к жатве. Я предполагаю 11-го быть уже в Полтаве.

  

  

   Что же это значит, что я не получаю от вас писем, милые отесинька и маменька? Последнее ваше письмо я получил в Курске 24-го июня; с тех пор не имею от вас никаких известий. Можно предположить, что одно письмо пропало, но пропасть двум или трем письмам сряду!.. Если Вы собственно, милый отесинька, нездоровы, так неужели Вера или Константин не уведомили бы хоть строчкой? Просто не понимаю и сильно беспокоюсь, хотя и не могу думать, чтоб причиною этого молчания была чья-нибудь сильная внезапная болезнь: нас много и, верно, кто-нибудь бы написал. Я послал вам последнее письмо из Ромна 5-го июля, стало, сам не писал вам 10 дней; я в это время был в разъездах, да и поджидал от вас писем. Так неприятно писать, не имея свежих известий о тех, к кому пишешь! Впрочем, я аккуратно писал вам каждую неделю, только теперь пропустил три дня. - От Трутовских также не имею никаких известий. Вы знаете, я его дожидался в Ромне целые сутки. Но он не приехал, не явился и в Сокиренцы, где я провел 5 суток; на обратном пути я опять проезжал через Ромен, где на всякий случай оставил ему записку: нет, не был он в Ромне. Только болезнь его самого или Sophie могла задержать Трутовского, когда он так желал этой поездки, когда от нее зависело так много для него в будущем. Думал по возвращении в Полтаву найти от него письмо и объяснение, но до сих пор не имею об нем никаких сведений! Право, не понимаю, что все это значит! - Итак, я писал вам в последний раз из Ромна. Вечером 5-го, наняв лошадей у еврея, отправился я в Сокиренцы (верст 55 от города), на дороге ночевал и утром часов в 8 подъехал к великолепному замку Галагана, где тотчас же спросил себе комнату, переоделся и потом явился к хозяевам. Галаган встретил меня самыми радушными объятиями. Семейство его состоит из матери его, урожденной граф<ини> Гудович, жены, урожденной Кочубей¹, сестры - замужем за граф<ом> Комаровским Павлом² и из самого графа Комаровского. Там же нашел я Ригельмана и художника Жемчужникова, сына сенатора, брата нашего правоведа³. Чижов еще не приезжал, равно как и некоторые другие: они должны были быть позднее, но я не мог дольше оставаться. Взглянув на дом и на сад, я сказал Галагану, что он не пан, а лорд Галаган, что его очень смутило и заставило горячо оправдываться. В самом деле я думаю, и герцог Девоншир⁴ был бы доволен здешним местом. Вообразите, что под английским садом и под парком 140 десятин, 80 под садом и 60 под парком. И какой сад, какой парк. Я не видал, ничего лучше и думаю, что только в Англии можно найти что-нибудь подобное и даже лучше. Этот сад был устроен еще его отцом с помощью какого-то знаменитого садовника из великолепного старого леса. Сад расположен с необыкновенным знанием дела. Я не имел до сих пор никакого понятия о науке или, лучше сказать, об искусстве садоводства. Садовник должен быть истинным художником и носить в душе своей чувство красоты, понимать гармонию линий, цветов, и красок в природе в высшей степени. Вы видите деревья не подрезанные, растущие совершенно по воле, во всю свою мочь, ваш глаз поражается красотою их, но вы и не знаете, что искусная рука садовника именно с целью поместила эти деревья тут, а не в другом месте или рядом, к этим деревьям подсадила кусты с зеленью другого оттенка или обчистила кругом деревьев пространство, чтоб они были виднее или резче оттенялись. А что за деревья! Благодаря необычайной растительности Прилуцкого уезда все деревья гиганты, дубы, липы, клены в несколько обхватов ширины. Есть дубы, которым независимо от растительности, дающей им большие размеры, считается лет по 300! Таких высоких, таких могучих дубов я нигде не видал. Есть клен, под которым может поместиться целый батальон. От одного края ветвей до другого 42 шага в поперечнике! Сад так огромен, что в нем много урочищ с народными названиями. В одном дубе обхвата в три ширины образ, уже давно и неизвестно кем сюда поставленный. Он уже не однажды вростал в дуб, т.е. его затягивало корою дуба, и должны были вновь вырубать его. Жаль одного. Воды мало. Реки нет, есть пруд, и большой, но по саду он мал. - Сад содержится отлично, и Галаган поспешил объяснить, что содержится не панщиной, т.е. не барщиной, а наймом. - Дом огромный, настоящий замок⁵, содержится богато, но особенной роскоши в нем нет. Вся роскошь в саду. Весь тон и строй жизни в этом дому благочестивый, скромный и даже строгий, вся семья очень набожна. Галаган внушает мне характером своим, направлением и поступками искреннее, глубокое уважение. Его убеждения вам известны; они делают его постоянно серьезным и даже грустным. Середи этой роскоши он постоянно занят одною мыслью - извлечь всю возможную пользу из своего положения для других, сделать как можно более добра, оправдать свое богатство перед своею совестью. Он не распоряжается еще всем имением, но по возможности, потому что главною госпожою его мать, старается об облегчении участи крестьян и о достижении со временем полного для них освобождения. Отношения крестьян к помещику в Малороссии хуже, чем в России у самого лучшего помещика, но это другой вопрос, очень пространный, о котором как-нибудь после, если будет можно. Мать Галагана очень замечательная женщина. Лишившись мужа еще в малолетстве детей, она вела все огромное хозяйство и воспитала детей. Она очень умна, образованна, чрезвычайно приветлива и любезна, добра, ласкова с людьми и крестьянами, набожна, но в то же время аристократка в душе и деспотка. Все делается по ее воле, по ее приказанию, отдаваемому кротким, ласковым голосом, с приятным, хоть и старым лицом - и никто никогда не смел и не смеет ослушаться этой худощавенькой любезной старушки. Я говорю любезной, потому что она именно любезна, напоминает любезность старинного светского общества. Таким образом она женила сына против его воли, заочно все устроив, и Галаган, которого отец заставил при смертном одре поклясться в безусловном повиновении матери, не смел ослушаться. Впрочем, жена его очень добрая и благочестивая женщина, хотя и не по нем. У них есть ребенок⁶, которого кормилица - тип малороссийской красоты, просто чудо! С ребенком говорят не иначе, как по-малороссийски... Комаровские - прекраснейшие люди, черезчур мягкие и набожные, направления Ив<ана> Вас<ильевича> Киреевского⁷, охотники до божественного, до духовенства, особенно черного и проч. - Жемчужников - молодой художник с большим талантом, страстно любящий Малороссию, уже три года ее посещающий. Он рисует масляными красками, но genre {Жанр (фр.).} его несколько другой, чем у Трутовского. Он посвящает себя эпизодам из казацкой истории, хочет рисовать картины к украинским думам, распеваемым бандуристами. Должно признаться, что он добросовестно изучает казацкую поэзию, знает почти все думы наизусть и, вполне владея малороссийским языком, шатаясь по Малороссии, завел знакомства с бандуристами и много собрал сам песен и дум. Впрочем, в Малороссии это легче, чем в России; здесь художник, рисующий вид природы, не удивит никого не потому, что это явление случалось часто, но потому, что понимание изящных искусств доступнее малороссу самому простому, и он сам способен любоваться красотою цветка по целым часам. Я видел масляную картину Жемчужникова, изображающую бандуриста слепого с мальчиком на дороге: вдали тянутся заборы, ползет экипаж на гору, и, заслышав шум, бандурист заиграл на бандуре и запел. Картина хороша, по крайней мере, мне нравится, а Галаган и все малороссы ею очень довольны. Я невольно подумал, что при том серьезном, печальном даже расположении духа известных мне богатых малороссов genre Трутовского, мало знакомого с историею Малороссии и равнодушного к ее прошедшему, не удовлетворит их. Жемчужников знает Трутовского по Академии, очень его любит и отзывается об его таланте с великим уважением, выразив однако ж несправедливое, по-моему, мнение, что у него французская ловкость в рисунке. К сожалению, рисунков Трутовского со мною не было, а без него и без рисунков его трудно мне было что-нибудь сделать. Нельзя же требовать, чтоб положились на мои слова. Впрочем, я говорил с Галаганом, и он с своей стороны готов всячески ему помогать и содействовать, обещая еще за некоторых, но желал бы поговорить с Трутовским, условиться с ним, узнать, по крайней мере, чего ожидать от него. Он предлагал сделать и пустить в ход подписку в пользу Трутовского просто на вспоможение ему безо всяких условий и обязательств, но я на это не согласился. Галаган предлагает теперь ему просто на будущее лето поместиться в одном из его имений; у него их много и везде есть домики; особенно рекомендует он Ичню, местечко торговое Прилуцкого уезда с прекрасным местоположением, где в особенности сохранился коренной тип малороссийский. Он вызывается даже написать к Трутовскому письмо и просить его принять предложение; он может быть там совершенно свободен, Галаган предлагает даже все материальные средства для жизни, не знаю, согласится ли Трутовский. Имея возможность отплатить за гостеприимство двумя-тремя рисунками или даже картиной, я бы на его месте согласился. Оказалось, что флегма-Ригельман забыл предупредить Галагана насчет Трутовского, как сам вызвался в Киеве. - Я провел у Галагана 5 суток очень приятно; мы много поговорили, даже почитали кой-что. Погода стояла чудная, впрочем, каждый день шли дожди, которые несколько мешали. Я посетил хату одного слепого бандуриста⁸, который играл мне на бандуре и на лире, пел "Ой ходив чумак симь рик на Дону" и другие песни. Очень замечателен был аккомпанемент: он его разнообразил беспрестанно, импровизировал вариации, иногда, как бы забывая петь, весь предавался музыке и пел с большим чувством. Пропев несколько песен (тут был не один я, а Ригельман и Жемчужников), он отказался петь, говоря, что не в духе. Один раз, сказывал мне Жемчужников, он залился слезами, пропев одну песню. Но - странное дело - имена Наливайки и других ему непонятны⁹, он не знает, когда это было и кто они такие! - Жемчужников во время пения рисовал его портрет¹⁰; тут стояла молодая вдова - крестьянка же, приютившая у себя бандуриста, любящая его и собирающаяся даже выйти за него замуж, "за его дар, за его песни, за его разум хороший", говорила она. Она делала замечания Жемчужникову, что он слишком сдвинул брови, дал ему, угрюмому, вид еще угрюмее и проч. А как хороши малороссийские деревни летом со своими плетнями и садами! Я вчера слышал рассуждение одного опытного агронома. Едва ли почва в Полтавской губернии не лучшая почва в Европе, во всяком случае, лучше, чем в Германии и во Франции. О многом же, замеченном мною у Галагана, не смею писать. - От Галагана я опять возвратился в Полтаву через Ромен и нашел отношение от казначея Географич<еского> общества с присылкою мне 500 р<ублей> сер<ебром> вдобавок к прежней сумме, чему я очень рад. Это дает мне возможность не беспокоить вас. Прощайте, милый мой отесинька и милая маменька, будьте здоровы, цалую ваши ручки. Неужели и завтра не получу я от вас писем? Нет, верно, получу и дай Бог, чтоб все это объяснилось пустяками. Обнимаю Константина и сестер. Я уже поздравлял вас заранее, а теперь еще раз поздравляю с прошедшим 11-м июля.

  

  

   20-го июля получил я, наконец, письмо ваше от 13-го июля, милый отесинька и милая маменька. Слава Богу, что Вы, милый отесинька, теперь здоровы, по крайней мере, можете ездить удить. Вы пишете, что пропустили одну почту, но по моему расчету выходит две: последнее перед этим письмом письмо ваше было от 18-го июня. - Ничего особенного про эту неделю сказать нечего. Ярмарка краснорядская открыта 20-го июля, товаров навезли множество, но торговля идет очень плохо. Я каждый день вожусь и беседую с фабрикантами и торговцами. Неизвестность относительно настоящего положения политических дел очень смущает их. Последние слухи говорят, что с Австрией и Пруссией заключен союз¹, купленный разными уступками, между прочим, новым изменением тарифа, сбавкою пошлин на иностранные произведения: теперь Австрия и Пруссия ведут довольно сильную транзитную торговлю, потому что морем подвоза нет; но сухопутный провоз довольно дорог, произведения Англии и Франции мало находят сбыта, и теперь огромною сбавкою пошлин мы оказываем большую услугу как Австрии и Пруссии, так и Франции и Англии. Зато этот неожиданный удар очень подрезал фабрикантов и торговцев. И без того они торговали очень плохо, а теперь товары вдруг подешевеют на 30, на 40 и более процентов. - Рассказывают приезжие из Крыма, что англо-французы уже сделали высадку в трех пунктах, что Меншиков², распоряжающийся там войсками, приказал отступать, чтоб заманить и завлечь их вовнутрь, подальше от берега, что англо-французы поддаются на эту, впрочем, уже слишком известную хитрость. Дальнейших известий не имеют. Впрочем, это очень может быть. Жаль только, что там у нас мало войска. Рассказывают также о победе, одержанной Бебутовым под Карсом³. Ничего нет обиднее этой неизвестности. Народ жертвует кровью и достоянием, а тут или принимаются стеснительные для него меры, которые падают как снег на голову, или же, оставляя его в неизвестности о ходе дел, дают возможность разным слухам смущать торговлю. Русские газеты теперь и читать противно. О существенном вопросе, об отношениях наших к Австрии и Пруссии ни слова, а только одни шутки и остроты насчет "Карлуши" и проч. - Приехал сюда и Ригельман. Хороший человек, но малороссийская лень и мешкотность в соединении с немецкою флегмой часто выводят меня из терпения. Здесь теперь довольно многолюдно: помещики наехали отовсюду; везде торчат вывески панорам, косморам, зверинцев; Андрианова, привезшая с собою из Петербурга и Москвы 20 танцовщиц, дает каждый день балеты, и генерал-губернатор Кокошкин, у которого, равно как и у его сына, страсть к театру в крови, ей сильно покровительствует, и чиновники, боясь впасть в немилость, все идут смотреть Андрианову за страшно высокие цены. По вечерам из окон трактиров несутся звуки или неистового пения цыган или так называемых здесь арфянок, т.е. путешествующих по ярмаркам артистов и артисток - немцев и немок, с гитарами, арфами, скрипками и глупейшими немецкими романсами. Всё очень (т.е. в помещичьем сословии) довольно жизнью, но при всем том не скажу, чтобы было очень шумно и деятельно: это происходит оттого, что город довольно раскинут, а народная, черная ярмарка находится за городом. О современных событиях говорят мало. Слухи всем надоели. - Я познакомился и близко сошелся со многими молодыми купцами и фабрикантами: некоторые из них довольно образованны и многое хорошо понимают, но слишком легко со всем мирятся. Здесь и Матьяс и Лемерсье⁴, множество модных магазинов, целые тучи жидовской саранчи и всего одна книжная лавка с малым количеством книг. В ней есть однако и "Записки об уженье", изд<ание> 2-ое, и "Записки оренб<ургского> охотника" - по одному экземпляру. Последний уже куплен. - После сильных жаров и ночей - градусов по 18 и более - выпало большое количество дождя, значительно прохладившее воздух; но теперь, кажется, опять начнутся жары. Нынче было слишком 24 гр<адуса> в тени.

   Я только что воротился от Бодянского⁵, у которого пил чай в саду вместе с Ригельманом. Приятно сидеть под грушами, яблонями и сливами, т.е. под деревьями, усеянными плодами. От времени до времени слышишь падение того или другого плода. Впрочем, некоторые сорты груш уже поспели, и я их уже ел так же, как мелкий сорт персиков, называемый морель. Дыни также уже созрели, и меня уже ими потчевали. - В вашем последнем письме вы сообщаете мне замечания, сделанные Главным Управлением цензуры на стихи Константина к Одессе⁶. Но неужели Главное Управление не заметило, что они уже напечатаны, и если заметит, то не достанется ли за это Назимову? - При настоящем положении дел смешно вспомнить многие стихи, в том числе и мои "На Дунай!"⁷. Оправдываются только стихи, в которых выражалось сомнение в возможности для России такого чистого подвига!

   Ваше последнее письмо меня очень смутило, милый отесинька. Вы пишете, что если б и были в состоянии мне отвечать подробно, то не стали бы, потому что, потеряв такт и ведение Вашего образа мыслей, я не понимаю, какое должно на Вас произвести впечатление, Напр<имер>, описание сцены с кликушами и проч. и проч. Мне очень бы не хотелось Вас раздражать или расстроивать своими письмами, и мне больно, если мои письма произвели на Вас такое дурное и вредное впечатление, буду теперь писать с оглядкою и взвешивать каждое слово, но, право, не понимаю, отчего рассказ о кликушах был Вам так неприятен⁸. - С моей стороны было стремительное, беспокойное сожаление; за полминуты, даже меньше я и не знал, как возьмусь за это дело; результат был добрый, т.е. что они перестали кричать; мне было это очень приятно. Ни на секунду не почувствовал я в себе гордого или хвастливого чувства, ни на секунду не давал я этому случаю сверхъестественного или другого важного значения. Обсуживать и разбирать его я стал уже после. Может быть, я не сумел его рассказать, да и вообще рассказывать его не следовало, как я теперь вижу: на бумаге получает он больше важности. Я даже его и не описал вам в первом письме, посланном вскоре после этого дня: мне показалось, что, рассказавши вам это, я как будто буду хвастаться перед вами своими добрыми движениями в то время, когда все скорее расположены видеть во мне дурные стороны. Но потом рассудил, что я сам неправ перед вами, думая таким образом, что этот случай может быть вам интересен и что, скрывая его, я как будто питаю свое скрытое самолюбие, тогда как все это пустяки! а потому и описал его уже во втором письме. Лучше было бы, если б я последовал первому своему внушению. - И этого объяснения было бы вовсе не нужно, да уж так и быть. - Если все это как-нибудь действовало неблагоприятно на Ваше здоровье, то мне это очень больно и досадно.

   Прощайте, милый отесинька и милая маменька. Будьте здоровы, цалую ваши ручки. Я останусь в Полтаве еще дней 10, до самого конца ярмарки; в понедельник думаю получить от вас письмо. Обнимаю Константина и всех сестер.

  

  

   На этой неделе опять не было от вас писем, милый отесинька и милая маменька; может быть, завтра утром получу какое-нибудь известие от вас и объяснение, почему произошел этот новый перерыв в переписке. Пожалуйста, имейте в виду, что почта отходит из Москвы не два раза, а три раза: по понедельникам, пятницам и по четвергам (экстра). Дай Бог, чтоб не здоровье было причиною вашего молчания. Погода, я думаю, не совсем благоприятна для прогулок и уженья: здесь каждый день грозы, а со вчерашнего дня дует сильный ветер. Вообще с Ильина дня температура несколько охладела, однако ж не в сильной степени, так что я продолжаю спать с открытым окном, вовсе и не замечая этого. Здесь уже давно едят и яблоки, и груши, и сливы, и дыни, и абрикосы, не оранжерейные, а растущие в саду, т.е. в грунту, на открытом воздухе, вместе с другими деревьями; только стараются поместить их так, чтоб они были защищены от северного ветра стеной или горой. - На этой неделе была здесь М<ария> Ив<ановна> Гоголь с Анной Вас<ильевной> и с Трушковским. Они оставались дня два, не больше, и приезжали сюда для покупок по случаю ярмарки. Шерсть свою и лошадей продали они очень неудачно, хуже всех; впрочем, шерсти у них немного, всего 30 пудов. В Малороссии хозяйство с некоторого времени совершенно изменилось, и главный, единственный доход составляет теперь испанская шерсть, которой пуд продавался даже в нынешнем году от 10 р<ублей> до 16 р<ублей> сер<ебром> пуд (Гоголь продала дешевле 10-ти), смотря по достоинству шерсти. Марье Ивановне трудно соображаться с новым порядком вещей и принять теперь, в ее года, тот вид хозяйства, к которому она привыкла. Я был у них и просидел вечером часа два. Останавливались они у Яновичевых: это три девицы с отцом, каким-то отставным генералом: я его не видал. Девицы же известны в Полтаве под названием ученых. Я слышал, как один человек молодой, но не претендующий на ученость, довольно забавно жаловался, что его визиты к Яновичевым всегда неудачны, что, собираясь к ним ехать, он поутру приготовится из римской истории, а его спросят про ассирийскую монархию! Действительно, в них много претензий, особенно в средней, Julie, имеющей притязание на высшие взгляды; может быть, они и обладают большими познаниями, но нет в них сочувствия ни к каким современным вопросам, а какой-то отвлеченный интерес к науке, к знанию: статья европейского ученого про царя Артаксеркса¹ кажется им гораздо более занимательною, чем вопрос о положении крестьян в Малороссии, о современной войне и проч. И в мужчине неприятно видеть отвлеченность ученого, а в женщине это еще противнее. Про среднюю Гоголь писал к старшей сестре² целое письмо, в котором говорил, что у нее прекрасная, но испорченная воспитанием натура, и давал ей разные советы, которых она, впрочем, не послушала. Я не читал сам письма, но не разделяю мнения Гоголя. Девушка, которая делает презрительную гримасу, как скоро говорят о народной поэзии, говоря, что она не понимает этой грубой поэзии, что этот интерес ей кажется слишком мелким, что любовь к народности, по ее мнению, очень узкое и тесное чувство в сравнении с человечеством, такая девушка не показывает много чувства и чрезвычайно несимпатична. Она вызвала меня на несколько резких ответов и замечаний, и сама вскоре ушла, оставив меня с другими сестрами. Я потому так об них распространился, что, может быть, Гоголь или его сестры говорили вам об этом семействе. - Анна Васил<ьевна> сказала мне, что получила письмо от Веры в субботу или в воскресенье рано утром, следовательно, неделю тому назад, и что все, судя по письму, у вас по-прежнему. Я же, по моему расчету, должен был получить от вас письмо в понедельник, но не получил письма ни в понедельник, ни в середу или четверг. - Наконец, получил и я письмо от Трутовского по возвращении из Олынанки³. Он начинает письмо тем, что ельцинский воздух укрепил их обоих, и он с обновленными силами возвратился в Яковлевку⁴, а кончает письмо тем, что лихорадка опять к нему возвратилась. Бедный! она его совершенно изнурит. Он не отвечает мне ни слова на предложение Галагана провести лето у него в деревне. Болезнь, недостаток средств и образцов, художническая мнительность едва ли позволят ему написать и кончить картину, которую можно было бы выставить на выставку, продать и получить за нее деньги. Не знаю, право, что и сделать для него. Не могу я заинтересовать в его пользу людей, не видавших ни его, ни его рисунков. Я подозреваю, что, кроме лихорадки, которой нечего бояться дороги, Трутовского остановило известие, вероятно, переданное ему художником Соколовым⁵, о пребывании Жемчужникова у Галагана.

   Ярмарка уже кончилась: идут расчеты. В общем результате она была плоха, но лучше, чем можно было ожидать, что объясняют известиями о мирных отношениях к Австрии и Пруссии, потому что иначе купцы-евреи юго-западного края не отважились бы покупать. Кокошкин должен быть очень доволен. Вопреки всем теоретическим соображениям, выводам науки, основанным на географических, статистических и других данных, несмотря на сильную оппозицию купцов, оппозицию, впрочем, пассивную и всегда уступающую, перевод ярмарки из Ромна в Полтаву удался совершенно, и ярмарка привилась здесь очень хорошо. Мало того, переводятся теперь и остальные две ярмарки из Ромна, Маслянская и Вознесенская (очень мне нужно было их описывать, когда в будущем году обе перестанут существовать!). Так как в Полтаве имеются еще две мелочные ярмарки вроде деревенских Всеедная и Никольская в мае, то иногородное купечество по желанию Кокошкина будто от себя сделало подписку, чтобы на будущий год, не уничтожая ярмарок Роменских, съехаться торговать не в Ромне, а в Полтаве, на Всеедной и Никольской. Очень многие купцы этим недовольны, говоря, что это затеяли два-три сильных торговца и что маленьким поневоле приходится их слушаться; другие говорят в объяснение: нельзя же не сделать угодного генералу-губернатору, а на вопрос: выгодно ли это будет, не потерпят ли убытков, отвечают: "Бог знает, нельзя ничего гадать, знаем только, что "хлеб за брюхом не ходит, а брюхо за хлебом"", т.е. что нуждающиеся в товарах приедут поневоле. Они, мне кажется, ошибутся в расчете, т.е. что брюхо найдет себе хлеб и в другом месте; уже и теперь Черниговская губерния стала отпадать от системы украинских ярмарок. - Во всяком случае русская торговля заставляет все научные теории лопаться и расшибаться и нередко поставит в тупик немецкого ученого статистика и политико-эконома, знакомого с одними цифрами, а не с личными свойствами и характером народа. - Я познакомился с Ефимом Гучковым⁶, сыном несчастного старика, куда-то теперь сосланного: он очень умный и образованный человек, понимающий хорошо торговое и фабричное дело и способный обобщать предмет. Разумеется, он бритый, но я уже давно, еще по Ярославской губернии заметил, что бритые, но образованные купцы гораздо лучше небритых, гораздо надежнее последних, способны сознательно держаться своих народных начал, чем небритые, в которых все искажено и уродливо и которые не могут быть стражами народности, напротив того, по незнанию своему предают ее на каждом шагу. Впрочем, это обширная тема, о которой лучше не распространяться. Мы слишком мало обращаем внимание на это среднее сословие, образующееся у нас и стоящее между нами и народом; я говорю о новом бритом сословии. - Прощайте, спешу захватить еще нескольких из этого сословия, покуда они не уехали, чтоб потолковать с ними. Я думаю сам через неделю переехать в Харьков. Вот вам мои адресы: до 22 августа в Харькове, с 22 августа по 10-е сентября в Кролевец Чернигов<ской> губернии, с 10 сент<ября> в Харьков. - Будьте здоровы, милый отесинька и милая маменька, дай Бог мне получить от вас добрые вести. Обнимаю Константина и всех сестер.

  

  

   В воскресенье 1-го августа получил я письмо ваше от 22 июля, милый отесинька и милая маменька. Слава Богу, что вы здоровы. Оно так и вышло, что вы писали через 10 дней после предыдущего письма, но иное письмо тотчас же попадает на полтавскую почту, другое лежит несколько дней в почтамте в ожидании почтового дня. Но что это за несчастие с нашими деревнями: или неурожай, или град и буря, или страшная дешевизна цен! У Марьи Ив<ановны> Гоголь также выбило градом хлеб и у нее одной: соседи были пощажены. Что тут делать! Трудно мириться с этим непостижимым правосудием. - Здесь опять страшные жары. А что за ночи! Никакая теплая ночь на севере не дает понятия о красоте южных ночей и в особенности безлунных, когда на темном небе ярко горят звезды, тепло так, что меньше 18 градусов не бывает во всю ночь и порою повевает на вас не прохлада, не сырость ночная, а освеженный зной! Так было, например, в эту ночь, с 5 на 6-е августа. Грешно спать в такие ночи, с ума сходишь, не знаешь, как бы полнее вместить в себя красоту ночи. Такие ночи переворачивают всю душу в человеке, и если б могли продолжаться круглый год, то сделали бы его неспособным ни к какому труду. Но уже скоро настанет им конец: как ни хороша, по рассказам, осень на юге, но все же не лето, и ночи прохладны. - Предвижу, что летом в России буду сильно тосковать по южном лете. Завтра вечером предполагаю выехать в Харьков, где 15 числа начинается Успенская ярмарка, я мог бы и позже ехать, но теперь там в сборе купечество на возвратном пути из Полтавы и в ожидании ярмарки. Летом в городе вообще скверно, но в Харькове хуже, чем в Полтаве, где живешь как будто на даче. - Политических новостей нет никаких: даже слухи с европейского театра войны затихли, но о Кавказе был слух, что Шамиль ворвался в самый Тифлис. Этот слух не подтвердился, но из одесской газеты видно, что Шамиль ворвался в Кахетию¹ со стороны Дагестана, и жители Тифлиса были в страшном волнении, так как с этой стороны очень мало войска: Бебутов и Андроников стоят на турецкой границе и близ Черного моря. Впрочем, Шамиля прогнали опять в горы. На этой неделе одна петербургская почта вовсе не пришла: ее ограбили в Могилевской губернии (из Петербурга почта ходит сюда не через Москву, а Белорусским трактом), и почтальона убили. Таким образом я остался без иностранных газет. Впрочем, общество, по крайней мере, здесь устало заниматься политикой и, махнув на все рукой или доверчиво полагаясь на правительство, собирается возвратиться к своему нормальному состоянию, т.е. заснуть опять крепким сном, даже сердится немножко: зачем будили? Что это за безлюдье в России, в нашем дворянском обществе? Конечно, во всем городе в течение целого года не прочтется 20 книг! Полтава, за исключением некоторого малороссийского оттенка, то же самое, что и прочие губернские города. В похвалу ей можно сказать только, что здесь меньше претензий на великосветскость, напр<имер>, что она продолжает обедать в два часа и рано ложится спать, но вместе с этим людей зовут Фильками и Яшками и вместе же с этим, как водится, в ней больше гостеприимства и радушия, чем в Харькове или других больших городах. - Ригельман еще здесь: боюсь, чтоб он не женился. Тоска одиночества становится ему невтерпеж; он же очень склонен к хандре, в особенности после тифуса или нервной горячки, бывшей у него летом прошлого года. Впрочем, с его медлительностью, нерешительностью и недоверчивостью ему очень трудно жениться, и если он женится на молодой, пылкой девушке, то едва ли будет с нею счастлив. Его медленность, вялость, аккуратность и расчетливость, несмотря на все высокие его нравственные качества, способны приводить в отчаяние человека живого. А какой прекрасный человек! Мы сошлись с ним очень близко, и едва ли с кем был он так откровенен, как со мною. - Мы с ним вместе отыскиваем поющих малороссийские песни. В обществе таковых почти нет вовсе, но утешительно видеть, что так мало исказились песни в простом народе, по крайней мере, здесь, в Полтавской губернии. Все песни, которые поет Надинька, слышал недавно от одной простой крестьянки, и "Чумака", и "В поле могила", и "Уже третий вечир, як дивчину бачив". Вообще песни в народе хорошо сохранились, и я не думаю, чтоб они могли дойти до такой степени путаницы и нелепицы, как большая часть песен, которые поет великорусский народ. Здесь поющий обращает внимание на содержание и на смысл песни, между тем в России самая протяжность звуков мешает обратить внимание на слова песни. Ямщик проедет семь верст прежде, чем успеет кончить совсем первый стих песни "Не белы-то снеги в поле забелелися". Да и мы обыкновенно знаем только первые начальные стихи русских лучших песен. Никто почти из нас не скажет окончания песни "Лучины-лучинушки", "Вниз по матушке по Волге" и проч. И как эти песни, прекрасные в начале, обезображены в конце. Жаль, что у вас нет недавно вышедшего сборника малороссийских песен, изданного Метлинским в Киеве²: тут помещены песни, не напечатанные нигде прежде. Я с грустью подумал о собрании песен Киреевского³ и о том, что у нас до сих пор не издано ни одного порядочного сборника песен. - Но что это за прелесть песни малороссийские в собрании Метлинского. Они все записаны из уст народа. Столько в них художественной красоты, оконченности, грации; все, что относится вообще к области чувства, исчерпано в них со всей глубиной, тончайшими оттенками и переливами. Вообще эти песни показывают высокое душевное образование в народе. Что касается до известных мне песен духовного и философского содержания, то они ниже великорусских. Какая удивительная гармоничность, музыкальность стиха, наприм<ер>, в этой песне, где дочь, выданная замуж в чужую сторону, рассказывает про посещение своей матери:

  

   Ище сонце не заходыло,

   Щось до мене да приходило?

   Приходыла моя матюнка,

   Приходыла моя ридная,

   Породонька моя вирная (советница).

   Бона в мене не обидала (не обедала),

   Тилько мене да одвидала (проведала);

   Бона в мене не полуднала,

   Тилько мене приголубила;

   Бона в мене не барылася (не мешкала, не медлила у меня),

   Тилько сила, пожурылася! (только села, погрустила)! и проч.

  

   Или эта песня про мать, не любившую своей невестки и наказавшую ей выбрать лен в поле и без этого не возвращаться домой:

  

   Ой як посылала, да еще и приказала:

   "Не выберешь лену, то не иды до дому"...

   - Не выбрала лену, не пишла до дому,

   У чистому полю да и заночувала,

   До билого свита тополею стала!

  

   Сын, возвратившись из отлучки, спрашивает мать, что это за тополь у них в поле?

  

   "Не видав тополи, як на своим поли!

   Тонка та ьысока, та листьем широка,

   Без витроньку мае (движется), без сонечка сяе!" (сияет).

  

   Мать приказывает ему срубить тополь, сын берет топор и отправляется:

  

   Як цюкнув же раз (ударив), вона зашаталась,

   Як цюкнув у друге, вона похылылась,

   Як цюкнув у трете, та и заговорыла:

   "Ой не рубай мене, бо я твоя мыла! (мила)

   Се же твоя матуся нам так поробыла,

   Що тебе послала у путь, у дорогу,

   А мене послала в поле браты лену;

   Ой як посылала, да еще и приказала:

   Не выберешь лену, то не иды до дому!..

   Не выбрала лену - не пишла до дому,

   У чистому поли да и заночувала,

   До билого свита тополею стала!"

  

   Эта песня поется в Золотоношском уезде.

   Как хорошо здесь повторение в конце стиха, помещенного уже однажды выше. Чисто художественный прием! Видно, что сочинявший понимал красоту самого стиха, любовался и наслаждался им. Любопытно было бы проследить, откуда и давно ли у малороссов рифмы? Явилась ли она вследствие подражания или самобытно, как потребность музыкального слуха? Вот еще песня. Беру так, наудачу; я еще даже не просмотрел и половины книги.

  

   Колы б так тоби, як теперь мени

   Да бида докучыла,

   То б ты поихав, да и не барывся (не мешкал).

   Ой щоб я не скучыла!

   Колы б так тоби, як теперь мени

   А бида за бидою,

   Ты б коня добув, до мене прыбув,

   Попрощався зо мною!

   Чи ты богатый, чи гордоватый,

   Чи высоко несешься?

   Ой чи ты мене вирненько любышь,

   Чи з мене смиешься?.. и проч. Дальше:

   Ой поплыв, поплыв серденько

   Днипром - тыхою водою.

   И шапкы не зняв и рукы не дав,

   Не прощався зо мною!

  

   Довольно замечательный размер для народной песни. Голос этой песни чудесный. Как жаль, что некому класть: Ригельман сам не берется класть на музыку. Я вам выписал не лучшие песни: трудно очень выбрать, так все хороши, музыкальны! - Когда выйдет сборник песен, положенных на ноты (всего 50 песен), изданный под надзором Ригельмана в Киеве (на ноты клал не он), то я его к вам пришлю. - Прощайте, милый отесинька и милая маменька, будьте здоровы. Дай Бог, чтоб глаза Ваши, милый отесинька, совершенно укрепились. Цалую ваши ручки. Обнимаю Константина и сестер. Надеюсь получить от вас письмо, если не завтра здесь в Полтаве, то в Харькове.

   Или вот еще песня:

  

   Ой чому не прыйшов, чему не прыихав,

   Як я тоби, серденько, велила?

   Чи коня не маешь, чи дорижкы не знаешь,

   Чи матуся йхать не звелила?

   И коныченька маю, и дориженьку знаю,

   И матуся ихать повелила...⁴ и проч.

  

  

---