Бунин Иван Алексеевич - Письма 1885-1904 годов, Страница 14 - Книги

нуто: нельзя.), рано приковываться к захолустью.

Ну, прощай! Твой Ив. Бунин.

Чем ты лечишься? Отчего не написала про свое здоровье посерьезнее?

194. В. В. ПАЩЕНКО

22 августа 1894. Полтава

Еще вчера, до получения твоего письма, мы разговаривали с Юлием о твоем месте. Он прямо сказал, что твое присутствие здесь необходимо. "Через день, через два может приехать Кулябка, а ты знаешь, что и он может сказать - "что же я могу без нее сделать, какое же заявление подам?" От себя, - говорил Юлий, - я нахожу даже вредным подавать заявление. У меня ведь не те отношения с Шкларевич<ем>, чем у Кулябки. Кулябке Шкларевич верит без возражений, мне - весьма легко может отказать, хлопочет мол за жену брата, воспользовался временным заведыванием".

Сегодня опять было совещание, на котором присутствовал и Велецкий. Решили, что тебе нужно немедля приехать, подать прошение, а Юлий пошлет письмо Кулябке. Именно говорил Велецкий, чтобы отрезать Кулябке отступление, она должна приехать поскорее.

Вот положение дела. Письмо П. П. Юлий нашел совсем неудачным - говорит: "все время в письме идет укор - про малость жалованья, про вред здоровью, про отпуск". "Все это, вместе взятое, оскорбило меня, пишешь ты, а потому ухожу, а далее: позвольте выразить глубокую признательность за все..." Иронией звучит! Завтра пойду к Старицк<ому> и скажу, что ты отказалась от места¹ - ты отлично знаешь, что я давно был против этого места.

Извести о выезде, если можно, приезжай с курьерск<им> поездом.

О наших личных делах... да нет, лучше не надо! Если не веришь любви, верь хоть привязанности к тебе навсегда твоего И. Бунина.

195. Б. Д. ГРИНЧЕНКО

19 ноября 1894. Полтава

Милостивый государь, Борис Дмитриевич!

Рассчитывая приобретать Ваши издания для моей книжной торговли (между прочим, для продажи офеням), прошу Вас сообщить мне, с уступкой скольких % можно приобретать у Вас книжки Вашего издания¹. Вообще просил бы сообщить условия приобретения у Вас книжек во всех подробностях. Мой магазин пока обеспечен первыми 4 названиями Ваших изданий, а потому прошу присылать мне в ближайшее время только книжки дальнейших Ваших изданий по 100 экземпляр, каждого. Книжки прошу высылать мне наложенным платежом.

г. Полтава.

19 ноября

1894 г.

С почтением

Ив. Бунин.

196. В. В. ПАЩЕНКО

Ноябрь 1894. Полтава

Ну вот - пусть Господь убьет меня громом, разразит меня всеми нечеловеческими страшными потерями и муками - клянусь тебе - не стало сил моих! Ну хоть бы день отдыха, покоя, пойми же, я бы полжизни отдал, только бы возненавидеть тебя, стереть с лица земли все эти проклятые воспоминания, которые терзают меня этой проклятой, несказанной любовью <к> тебе, - успокоиться - ведь что же, вижу все потеряно, что же, наконец, за выгода мне рвать свое же сердце. Но каждую, каждую минуту все забываю - пойми же, Христа ради, этот ужас - забываю, что ты-то и есть причина моей муки, а я забываю и когда вот начинает против всякой воли расти, расти эта боль и не в силах терпеть, заплачу вдруг, опять рванусь к тебе, вот бы уткнуться лицом в твои колени, прижаться к тебе, защититься от отчаяния, а нет, опомнюсь - в тебе все! Но не могу уже больше, или письма мои не доходят, или ты дьявол, что же это, говорю тебе, я бы сам не поверил, что это творится - непрекращающи<еся> страдания! Дай же увидеться с тобою, ради Бога, ради всего на свете! Поклянусь ну чем только могу выдумать, что только есть на языке человеческом, ты не услышишь даже того, что не прикажешь, уйди потом с каким хочешь решением, но только бы полчаса около тебя - ради Создателя, видишь, это безумие, но не порыв минутный - что же я сделаю, если так оказалось. Ну тебе это будет тяжело, м.б., да и не к чему, ты думаешь, ну все равно. Надо же о другом подумать - я же живой, Варя. Если твое решение бросить меня осмыслилось, - чего же тебе бояться, что оно поколебается. А тяжело, но ведь у меня сердце кровью сочится! Жду ответа, ответь во что бы то ни стало, а то я на все решаюсь. Мне все равно теперь, все ничтожно перед моим страданием.

197. Ю. А. БУНИНУ

До 20 января 1895. Огневка

Ну я так и знал, что тебя свяжут в Полтаве. Ведь это просто беда! И конечно, ты приедешь в начале марта. Или, может, совсем не приедешь? Да и письмо твое страшно подозрительно. Если приедешь 20-го - чего же просишь писать? Как же, значит, твое трехмесячное житье в Москве пропадет, если ты возьмешь в заведывание и экономическ<ое> бюро? Что же мне-то, наконец, делать? Я тут просто дохну с тоски и хочу уж не дожидаться тебя, поехать в Птб., я все равно найду ее¹. Буду ждать тебя только до 21-го. Что же про отпуск-то? Ведь если мне выходить из управы, чем мне жить? Хоть бы жалованье за январь получить. Говорил ты Лисовскому? Прилагаю доверенность на Сергея Павловича², но ловко ли получать жалованье. Гляди там сам. Вези скорей или пришли наградные - мне нужно ехать.

Ей пишу в Елец³ - нельзя так, еще раз, провались он пропадом, что они подумают о моей гордости!

Все здоровы - нет, впрочем, у всех животы болят.

Ради Бога, телеграфируй о приезде.

Нужно ли прошение о продлении отпуска?

198. В. В. ПАЩЕНКО

До 20 января 1895. Огневка

Варя! Третий месяц я сгораю на медленном огне. Безумен ли я, ничтожен ли, но я испытываю невыразимые мучения. Если бы я мог видеть тебя, я бы все сказал, я бы все выразил тебе. Но не могу я писать - ничтожными слабыми словами говорить про тот ад, который творится у меня в душе. День начинается моим напряженным горячим желанием, чтобы он прошел как можно скорее. А вечером - почти каждый вечер я плачу и молюсь, как никогда не молился, чтобы Господь вынул мою душу или послал мне внезапное, неожиданное утешение, чтобы он раскрыл твое сердце для любви, для жалости, для проникновения в мое изболевшее сердце, и как ребенок жду чуда и все надеюсь, что ты схватишь, наконец, тот светлый момент ясности душевной, в который становишься выше затирающей нас жизни и поймешь и представишь себе все. Заклинаю тебя Спасителем - подумай еще раз обо мне и о себе! Твой отец сказал, что ты имени моего слышать не можешь - но как же мне поверить этому? Нельзя этому быть. Самые злые люди прощают закоренелых злодеев. Правда, ты во мраке каком-то была, ты настолько мало представляла мои ощущения - эту дикую силу ощущений, которую я переживал и в которой все-таки выше них и яснее подымалось одно - любовь к тебе, настолько мало представляла, что даже не поняла моего письма, не поняла, сколько мне нужно силы, чтобы написать его спокойно и трезво - для тебя же, потому что я знал, что мое отчаянье, мои слезы ты не оценишь в те дни, и насколько, значит, была выше моя любовь к тебе других ощущений, или я после моего позора, после твоего полного презрения к убитому тобой человеку - все-таки решился писать тебе.

Потом я перенес кровавую обиду - что творилось во мне - тому нет никаких слов. Но и над всем этого последнего опять поднялось одно - самое нежное, самое горячее чувство к тебе. И вот опять говорю тебе: все прощу, все забуду, со всеми и со всем примирюсь. Во всем, в чем был виноват - за все каюсь, все переменю - вернись ко мне, воротись! Я неистовствовал, я как на огне извивался, теперь - я совсем гибну - страшная тяжесть на душе, тупое, мертвое отчаянье. Опомнись, Варя, оглядись, одумайся - могу ли я говорить неправду, мог ли я и можешь ли ты после всего случившегося не понять, люблю ли я тебя и насколько ты, близка ли ты мне душою, всем существом своим. <нрзб>, Варя, было больно. Да из-за чего же, наконец.

Неужели ты думаешь, что после всего пережитого я не стал глубже и серьезнее. Да Боже мой, каково писать письмо, которое пройдет через третьи руки, как в тюрем<ном> замке.

Он¹, конечно, читает твои письма - это далеко не деликатно.

199. А. И. ИВАНЧИНУ-ПИСАРЕВУ

2 февраля 1895. Петербург

Многоуважаемый

Александр Иванович!

Хоть и горько мне было слышать, что мои очерки¹ пролежат еще полгода, но необходимость заставляет меня снова беспокоить Вас покорнейшей просьбой: я очень прошу Вас выдать мне в счет гонорара за эти очерки 100 руб. - большая нужда. Извините, пожалуйста, что не обращаюсь к Вам лично - очень и так мне неловко и не привык я просить деньги за свои писания. Не откажите, пожалуйста, - ведь риску Вам нет никакого - именно в этой сумме. Если можно выдать ее, я приду завтра сам.

Уважающий Вас

И. Бунин.

Птб., 2 февр. 95 г.

Невский, 106, кв. 13.

200. В. В. ПАЩЕНКО

27 февраля 1895, Москва

Москва, 27 февр. 1895.

Мне все равно не долго осталось шататься на белом свете и потому - думайте обо мне все что угодно или что прикажут Ваши опекуны. Вы все равно никогда не понимали меня. Но все-таки мне хочется - странно сердце человеческое! - хочется, чтобы Вы, когда начинаете в своей памяти обвинять меня или будете чернить меня перед людьми, чтобы Вы вспоминали тогда, вдумывались в то злое, что Вы сделали для меня. О, я верю, вы еще ни разу серьезно не задумались! Не забывайте же и то первое утро нашей любви, когда вы так грубо оскорбили меня, утро, когда я был так молод, доверчив, когда все мое сердце раскрылось в первый раз в жизни, - и всю вашу эгоистичную любовь ко мне потом - все эти дни, недели, годы колебаний, отречений от меня, отречений нехороших, нечестных, и истории с Вашими родителями, и с Алейниковым, и с мальчиком Бибиковым, который... ну вы помните... и всю вашу грубость и неделикатность к моему молодому горячему чувству (помните, напр., синий сверток с Вашими любовными письмами к другим, который Вы поручили хранить... мне! - и из-за которого я был вытащен в Курске из-под паровоза?., помните ваше признание о любви к А.). Не забывайте и то, сколько слез я пролил из-за вас, как в ту ночь, когда в кровь искусал себе руки... Ну да это старо и слишком мелко теперь.

С того утра, в которое мы сошлись¹, вся жизнь моя наполнилась, переполнилась любовью к тебе, буквально от часа до часа и то, что для тебя всегда осталось второстепенным, стало для меня всей моей жизнью. Быстро закрывались все мои раны - слишком я любил тебя, слишком хорошо было на душе моей. И даже тогда, когда случилось то, что должно быть записано кровью, - я звал тебя, я умолял тебя пожалеть меня, потому что все, что ни делали вы близ меня, было моей жизнью, а разлука - смертью. Я понял, что разлука с вами навеки - это уже не мелкие дневные страданья, - это касается высших вопросов. И перед ними, перед горем всей жизни - не мелочь ли все это? Месть, оскорбленное и поруганное самолюбие, все, все - слишком низко. Нас соединила судьба, высший закон, который отмеривает 50-60 лет нашего существования на земле - нужно было подумать об этом. В те минуты, когда я метался в одинокой, безысходной тоске, я поверил, я почувствовал, что не может быть, чтобы не было никого, кто бы был выше нас. "В совести искал я долго обвиненья, горестное сердце вопрошал довольно, - чисты мои мысли, чисты побужденья"... Так за что ж я мучаюсь? Верно, так надо. Верю этому, но и вы не забывайте - будет наказание! И уж отчасти вы наказаны: что вы, кто вы и чего достигли и что ожидает вас?

Мне теперь не до мести кому бы то ни было. Меня задавило одиночество - без семьи, без крова, без надежд, которые убивает мое горе, - куда деться мне? Меня придавила та тяжелая атмосфера, когда нет возможности глубоко вздохнуть, - и тоска и бессилие, которыми живут люди усталые, когда чувства трепещут, возбужденные до крайней остроты, а душа тускло дремлет и страдает! А разве я был обречен Богом на это, на ничтожество? Разве нет у меня ничего за душою? И все разбила, надо всем восстала безумная, безумная, нелепая случайность!

У меня нет злобы, нет даже презрения к вам. Если в чем я виноват - я наказан сверх меры. В чем вы виноваты - вы {Далее текст утрачен.}.

201. О. А. МИХАЙЛОВОЙ

Между 10 и 12 марта 1895. Москва

Многоуважаемая

Ольга Антоновна!

Ой, ей-богу, мне даже совестно стало, когда я получил Ваше письмо: не злоупотребляю ли я Вашей любезностью? Но не браните меня - Вы сами разрешили мне. А потом, если я и решился в первый же день знакомства с Вами, прямо обратиться к Вам с просьбой, то это потому, что я увидел, что Вы простой человек и не сочтете меня свиньей, а во-вторых, потому, что я ведь помешан на Гайавате¹, - ведь я с самого детства сплю и вижу перевести всю эту дивную песню² и издать ее, и любоваться, и сотни раз самому перечитывать ее, если не будет читателей. Верите ли, когда я получил Ваш перевод и прочел с подлинником, и все, что было неясно, стало ясно и понятно мне, - я двое суток не вставал, буквально почти не вставал с места и кончил главу - остались только мелкие поправки.

Так я люблю все это, а, с другой стороны, и тороплюсь, боюсь, что какой-либо другой человек, зараженный всякими глупостями декадентства, возьмет и перепрет "Песню" и как-никак, а отрежет мне дорогу. Вы говорите - "если мой перевод пригодится на что-нибудь" - да, Боже мой, как же не пригодится-то!

Уезжая в четверг в деревню³, я еще раз шлю Вам глубокую благодарность, за то высокое наслаждение, которое я получил, благодаря Вашей помощи. Если же поможете еще, то могу Вам сообщить, что не переведены главы: II (The four Winds), IV (Hiawatha and Midjekeevis), IX, XII, XIII, XVI, XVII и XVIII. Выбирайте какую Вам угодно.

Мне же хотелось бы: или Introductio (Пролог) или X (Hiawatha's wooing) - особенно эту десятую - или XIII. Это ничего, что пролог и X гл. переведены⁴, - я все равно буду переводить все. Но - Боже сохрани! - я, конечно, не настолько нахал, чтобы думать, что Вы будете мне помогать во многих главах - две-три и - благодарность навек!

Итак, будьте здоровы и примите мое горячее спасибо.

Деревенский мой адрес такой: Ст. Бабарыкино, Сызрано-Вяземск<ой> ж.д. В имение Евгения Ал. Бунина для передачи мне.

Брата сейчас нет - не хочу врать, что шлет поклон.

Искренно Вас уважающий

И. Бунин.

<Ю. А. Бунин:> Неправда, я пришел и кланяюсь Вам, многоуважаемая Ольга Антоновна!

Юлий Бунин.

202. О.А.МИХАЙЛОВОЙ

13 или 14 марта 1895. Москва

Многоуважаемая

Ольга Антоновна!

Согласно Вашему разрешению, опять позволяю себе беспокоить Вас: будьте добры, переведите мне прилагаемый кусочек¹ и, пожалуйста, пришлите поскорее. Не для комплиментов говорю Вам, что перевод Ваш прекрасен, сделан с тактом, с пониманием хороших слов. Этот же кусочек прошу Вас передать подстрочно - мне это важнее всего, ибо я больше всего боюсь, что где-нибудь начну вольничать: я ведь понимаю фразы в общем легко, но вот точность-то нужна! Буду крайне благодарен. - Когда кончу перевод, первым делом пришлю Вам на посуждение.

Юлий просит передать Вам поклон.

Уважающий Вас искренно

Ив. Бунин.

Меблирован<ные> комнаты в д. Боргест у Никитск<их> ворот.

203. О. А. МИХАЙЛОВОЙ

16 марта 1895. Москва

Многоуважаемая

Ольга Антоновна!

Сию минуточку уезжаем¹, шлем Вам поклон, а я с своей стороны должен Вам сообщить, что из тех трех глав "Гайаваты", о которых написал прошлый раз, - "Пролог" и гл. X и XIII, - из этих гл. "Пролог" мне не нужен². А уж X будьте добры мне прислать как-нибудь на Бабарыкино Сызрано-Вяземск<ой>, за что буду крайне благодарен.

Искренно Вас уважающий

Ив. Бунин.

204. О. А. МИХАЙЛОВОЙ

26 марта 1895. Огневка

Глубочайшую благодарность приношу Вам, многоуважаемая Ольга Антоновна, за Ваши переводы! Весна кислая, так что работа составляет для меня единственную отраду здесь в деревне, где обретаюсь на положении больного, сына конца века... Пожалуйста, сообщите мне при случае, какой лучший словарь английский? У меня очень плох. Заказные письма вполне можно присылать на Лукьяновскую почт. ст. Тульской губ., Ефремовского у., которая находится рядом с ст. Бабарыкиной.

Не правда ли, чудное сватовство Гайаваты¹? А "Благословение полей"²? Поразительно!

От души желаю всего хорошего и

остаюсь глубоко признательным

И. Бунин.

26 марта 95 г.

205. Ю. А. БУНИНУ

28 марта 1895. Огневка

Ну что-то сейчас ничего не хочется писать. Весна плоха, хотя сегодня 28 марта (!) чудный день! Ошалел над Гайаватой - принялся за египетск<ую> работу, каждое слово ищу в лексиконе и ведь выходит смысл, сравниваю с перев<одом> Мих<аловского>¹ и верно. Что же в "Посредник"², Бога ради! Что ты замолчал? Что нового? Ради Бога, прошу тебя достать No "Полт<авских> вед<омостей>", где помещен был перевод Лисовск<ого>³ (ему только не говори про Гайавату). Сидим, по словам отца, как поросята Евгеньевны, в нужнике. Вот поддул-то!

Не присылала В<аря> за вещами⁴? Пришлешь работу? Где поселился? Что лавка⁵? Бога ради - пальто, сапоги и шапку! Умираю в шубе. Подробно обязательно пиши буквально обо всем - брось дьявольскую лень. Ну, прощай.

Твой И. Бунин.

<М. А. Бунина:> Милый и дорогой Юрочка!

Мы все, слава Богу, живы и здоровы и поздравляем тебя с предверием светло-Христова воскресения. Верочка пишет, что непременно приедет к празднику. Мама тебя крепко целует и все мы, конечно. Новостей нет никаких, писать больше нечего. Горячо любящая тебя твоя

Маша Бунина.

206. Ю. А. БУНИНУ

3 апреля 1895. Огневка

Д. Огневка, 3 апреля

1895 г.

Ей-богу, брат, совсем нечего писать. Погода стоит омерзительная, - нынче, например, весь день валит снег, - а вода проходит измором. Ужасно однообразно проходит время. Целый день что-то хочется делать, а делается все вяло и лениво. О будущем просто и подумать боюсь. В Москву осенью? Да я-то зачем? Гадко вспомнить о нашем номере в д. Боргеста¹! Да и это ведь временно! Впрочем, ей-богу, до низости плохо выражаю свои ощущения, а настроение вовсе не минутное... В Птб.? Зачем? Будь они прокляты эти большие города! Эх, кабы опять в Полтаву! На тихую жизнь, на тихую работу! Только уж, конечно, теперь она мне не нужна одному, даже с тобой, мне там делать нечего. Прежде была под ногами почва... Если бы были средства, все бы ничего, а то - совсем пропадать буду!

Учусь по-английски, читаю Липперта², да все это ни к чему - противные, отрывочные клочки знаний ни к черту не нужны! Приехала в пятницу Верочка³, - завтра уезжает. Интересного ничего не сообщила. Мусинька⁴ то весела, то плачет, мать больше плачет. Ну да ты ведь знаешь, как проходит день - Ваську представляем, на гармоньи... захочем, табаку!..

Ты, конечно, теперь будешь отвратительно писать - клочками, урывками, да, впрочем, и нельзя иначе.

Бога ради, похлопочи ты о "Посреднике", да чтобы лавку закрыть⁵. Главное - скажи: я не буду сводить никаких счетов, пускай сводят, я только свой долг желаю заплатить и только.

Эх, что ж ты с работой-то? Ведь все, что получу пойдет на долги и опять без гроша. Пойми, что положение отчаянное! Давно Варвара вещи-то взяла? Как ты так об этом отрывочно?!

Обязательно, как можно скорее сообщи мне, как зовут Яковлева - хочу послать ему еще главу перевести. Михайлова прислала две. Напиши, высылался ли мне "Мир Божий"? Вероятно, "Киевлянин" получается? Не видал ли "Русского богатства"⁶? Спасибо, батюшка, за деньги - только жалко мне тебя, с чем же ты сам-то остался?

Получил из "Киевлянина" просьбу писать им, очень жалеют, что я прекратил, говорят, что "всегда ценили как автора серьезных корр<еспонденций>" и т.д. Хоть бы ты им писал что-нибудь. На "Полт<авские> вед<омости>" они не обращают внимания.

Ну, прощай. Крепко целую тебя, милый, дорогой брат!

И. Бунин.

207. Ю. А. БУНИНУ

После 3 апреля 1895. Лукъяново

Сейчас на станции получил письмо от "Посредника"¹ - просят денег, Бога ради, Юрий, пошли им! Мне хоть удавиться в пору!

208. О.А.МИХАЙЛОВОЙ

14 апреля 1895. Огневка

Д. Огневка, 14 апр. 1895 г.

Многоуважаемая

Ольга Антоновна!

Получил Ваш перевод¹, но - простите - только сейчас могу известить Вас об этом с благодарностью душевною. Поздравил бы и Вас с праздником² - да поздненько уже. А работа идет. Усиленно занимаюсь английским языком и, кроме переводов тех глав, которые прислали Вы, сделал еще 2-3 из переведенных Михаловским. Перевод Михаловского дает мне возможность проверить себя. Но все-таки некоторых слов не понимаю, и остаются пробелы. Счел бы долгом прислать Вам переведенн<ые> главы, но еще не удовлетворяют меня они, пусть полежат, - тогда будет лучше поправить стих. Послал Давыдовой, изд<ательнице> "Мира Божьего", предложение напечатать полный перевод "Гайаваты"³(о, это между нами!) - не знаю, что ответит. Глупы наши гг. редакторы, и если не выйдет дело, буду биться - искать издателя на отдельное издание ... ⁴

Весна получшела, но настроение мое - плоховатое. Скучно немножко! Что нового в столицах? Совсем ничего не знаю. Где думаете проводить лето?

Посылаю Вам пожелания всего хорошего и остаюсь

преданным Вам

И. Бунин.

209. Ю. А. БУНИНУ

После 24 апреля 1895. Огневка

Милый Юричка, я бы тебе раньше написал, но несколько дней после этого известия¹ я ходил совсем мертвецом, все равно я не мог бы тебе сказать, что я вынес. Да и теперь не могу. А дело было так: Евгений в одну из наших прогулок сообщил мне, что слышал в Ельце, что она вышла замуж за какого-то доктора (теперь-то он говорит, что врал про доктора - слышал про Бибикова). Я, конечно, остолбенел от такой вести, но затаился и поехал в Елец, решившись на все, чтобы узнать. Но узнал нечаянно: у парикмахера Николаева тот, кто стриг меня спросил, буду ли я завтра на представлении Петипа², а потом - бывал ли я на Святой на любительских спектаклях. Меня так и передернули эти любительск<ие> спектакли и я уж с задавленным голосом стал расспрашивать, кто играл. "Г-жа Буцкая, г-жи Пащенко, мать и дочь, та-с, что вышла замуж за молодого Бибикова"... Я помертвел буквально. "Это какая?" - спрашиваю. "Да старшая, Варвара Владим<ировна>; да вы, верно, и с г-ном Бибиковым знакомы, черный он такой, худой, - Арсений Николаевич". Очевидно, он хотел меня поддуть, потому что спросил после, где я жил зиму. Я насилу выбрался на улицу, потому что совсем зашумело в ушах и голова похолодела и почти бегом бегал часа три по Ельцу, около дома Бибикова расспрашивал про Бибикова, где он, женился ли. "Да, - говорят, - на Пащенки. Пащенко на Бибиковой, а дочь вышла за Бибикова". Я хотел ехать сейчас на Воргол, идти к Пащенко и т.д. и т.д., однако собрал все силы ума и на вокзал, потому что быть одному мне было прямо страшно. На вокзале у меня лила кровь из носу, и я страшно ослабел. А потом ночью пер со станции в Огневку и, брат, никогда не забуду я этой ночи! Ах, ну к черту их - тут, очевидно, роль сыграли 200 десятин земельки. Венчались, говорят, две пары одновременно³; подробностей же я не добивался и не буду добиваться, молю только Бога, чтобы громом побил этих негодяев, это чудовище бесчувственное, которое так кровно оскорбило меня в те дни, когда я так плакал и скорбел и о ней, и обо всем прошлом и будущем.

Будет об этом. Живу как-то странно, забиваю себе ум, шляюсь в поле и до сих пор после этого не занимался. Теперь опять начну. Выучил 17 уроков по-английски, прочел 2 книги Масперо, Беккера⁴, еще главу Гайаваты перевел. Но писать для "Посредника" не начинал, трудная это вещь, да и настроение не такое. "Посредник" просто с ума меня сводит. Как же быть с деньгами-то? Что "Русск<ое> богатство"⁵? "Мир Божий" (отказал в Гайавате-то, хорошо бы, говорят, да места мало) прислал мне 30 р.⁶, 20 из них я отдал Евгению за два месяца⁷ (по 17 мая) (умираем с голоду!), истратил с поездкой в Елец и буквально беда! Гербановский зовет в Каменец-Подольск, будет у него и Бальмонт⁸, да как же я поеду?

Все живы и здоровы, новостей совсем нет. Что у вас. Скучаешь небось? Эх, брат, что делать-то! Провал ее возьми, собачья жизнь. Ну, прощай, от всего сердца целую тебя и обнимаю, милый, дорогой друг!

Полтавское мнение меня не страшит, и я хотел было ехать числа 18-го, но, ей-богу, с чем же я поеду, я даже разут совсем.

Глубоко любящий тебя

И. Бунин.

Поклонись всем.

210. Ю. А. БУНИНУ

30 апреля 1895. Огневка

Спасибо, милый друг, за письма, буду писать тебе подробно. Не беспокойся, следую твоему совету. А это в Е<льце> знают все.

Поклонись всем, кто меня помнит.

И. Б.

211. Ю. А. БУНИНУ

15 июня 1895. Глотово

15 июня.

Глотово.

Отчего ты, милый Юринька, не пишешь и не ответил на наше с Евгением письмо¹? Ты сердишься на меня? Богом прошу не сердись; за последнее время я дня не посидел дома.

Должно быть 18-го выеду к тебе². Кабы не разъехаться. Если ты думаешь ехать к нам, - извести телеграммой на Глотово, иначе разъедемся.

Твой И. Бунин.

212. Ю. А. БУНИНУ

17 июня 1895. Жмеринка

Пишу с пути - под Жмеринкой. Завтра, т.е. {Далее одно слово или цифра зачеркнуто.} буду на пароходе¹, приеду в Полтаву, значит, в ночь с воскресенья на понедельник². Пожалуйста, встреть.

И. Б.

213. В. В. ПАЩЕНКО

30 июня 1895. Полтава

30 июня 1895 г. Полтава,

Николаевск, бульв., д. Винокурова.

Мне очень сосет сердце - я один, тысячи желаний, ничто не удовлетворяет... Жаркий, светлый день - шел из городского сада, там деревья шелестят, сено скошено... прошлое! Сердце мое болит всегда о нем и о тебе... Я видел тебя нынче во сне - ты будто лежала, спала, одетая на правом боку - черты лица были так хороши и женственны, во сне щечки разрумянились, - от тебя веяло теплотой сна... И я ладонь правую руку подложил тебе под голову и ты с прикрытыми глазами улыбалась, а я целовал тебя нежно-нежно, наслаждаясь тобою, твоей нежностью, теплотой. Кого же это я люблю еще, ей-богу, не знаю. Только не того, кто изменил мне... С кем же это мне так хочется переговорить, открыть все-все желания, всю нежность сердца, душу... С тобой и не с тобой. Ты и жива и умерла для меня. Умерла милая и жива для меня. Жива та ненавидимая, чужая - умершая для меня... Та, которую я, ей-богу, искренно презираю, одно существо из той жалкой ничтожной четы, которая где-то прозябает там, пошлая, подлая, низкая в своем скотском эгоизме. Кому же это хочется мне говорить? Кого же это я целовал во сне так нежно, что еще сейчас все так слышу и чувствую. NB Ей-богу, не знаю - мож. б., вдруг пошлю это письмо... а я, ей-богу, не начинал письма, хотел так что-то записать... там будут удивлены - ничего не поймут, пошлые, близорукие.

NB рассказ.

214. С. Н. КРИВЕНКО

6 июля 1895. Полтава

Полтава, 6 июля 1895 г.

Многоуважаемый

Сергей Николаевич!

Благодарю Вас от всей души за Вашу память обо мне; очень рад сотрудничать по мере сил в "Новом слове"¹, которому желаю полного успеха. В настоящее время у меня есть две-три написанные вещи, но они еще не окончательно переработаны и пересмотрены. Если какая-либо из этих вещей покажется мне удачной² - с удовольствием поспешу воспользоваться Вашим предложением.

Искренно Вас уважающий

Ив. Бунин.

P.S. Я, может быть, на время отлучусь из Полтавы, так что адрес мой такой: Полтава, заведующему Статистическим бюро губ. земства Юлию Алексеевичу Бунину для И. А.

215. В. В. ПАЩЕНКО

Начало июля 1895. Полтава

Дорогой мой, бесценный друг мой, - тебе покажется и глупо и подозрительно это, но прошу тебя - не думай так и вообще ничего-ничего не думай об этом письме; тут не нужно дум, я и сам ничего не думаю - это настроение, это минута, когда из тайников сердца вдруг поднялось что-то невыразимое нежное, отзвук моей безумной любви к тебе. Это случалось не раз, но всегда, одумавшись, я рвал, если писал тебе, - теперь все равно пошлю. Я долго не был в Полтаве, а приехавши сюда, не касался ни до чего, что осталось от нашей жизни. А нынче я уезжаю и вот, собираясь, нашел в корзине твои башмачки из золотистой замши... О, Варя, если бы ты знала, какою безумной нежностью затрепетало мое сердце при взгляде на эти старые башмачки, милые, маленькие башмачки, где была ножка моей ненаглядной девочки, моей невесты, моей молодой женки, моей Вареньки в дни, когда мы были так близки и молоды. Ох, как я плачу, Варенька, и как мне мучительно стыдно писать тебе, и мучительно сладостно вдруг опять заговорить с тобой! Думала ли ты, что будет, если мы случайно встретимся? Что мы сделаем - раскланяемся? А не правда ли, как это дико, как это изумительно дико! Нам с тобой раскланяться!! А это так. Ты хуже чем умерла для меня - мы переродились друг для друга. Пусть я глубоко ошибся в тебе, - ты ведь прежде существовала такая, - мною созданная. А теперь нет той, кого я любил, и жива та, кого я ненавижу. И вот только в эти редкие минуты - вдруг опять близко-близко ты повеешь около меня и мне безумно захочется обнять тебя и умереть от радости - поговорить с тобой о многом-многом! Варенька - ведь мы так давно не видались с тобой! И не увидимся больше никогда, разве во сне только. А еще вижу тебя во сне, хотя уже давно-давно стараюсь ни минуты не думать о тебе, - видел и недавно - нежною, хорошенькою, - ты лежала где-то, с закрытыми глазками, в полусне, а я подошел к тебе, подложил руку под твою голову и тихонько целовал тебя, а ты улыбалась с закрытыми глазами и щечки у тебя горели нежным румянцем. Целый день я потом проходил как во сне и поминутно сжималось сердце от сладостного ощущения, какое осталось у меня от ночи.

Не думай же ни о чем, Варенька, - если ты прочтешь это в удачное мгновение, - ты поймешь меня. Не подозревай меня, что я хочу снова завязать с тобою отношения. Клянусь Спасителем, я говорю не с теперешнею тобою, - чужою женой, а с прежней, которая может оживать на мгновенье. А Варвару Владимировну Бибикову я презираю.

А не будешь в настроении - будь благородна, - не выдавай на чужие глаза одну из лучших и горьких минут моей жизни. Ведь только милый "Миша", хоть и не уважал меня никогда, но знает кое-что в моей натуре лучше других.

И прощай. Не дивись, что мне захотелось издалека сказать тебе слово - даже не слово сказать, а так, руку пожать. Какое же это слово? Какое оно случайное и странное! Ведь это, верно, последнее мое до могилы, значит, имело бы смысл, если б было сказано что-нибудь значительное. А то будет казаться, что это только начало.

Но не начало это. Если можешь - пойми.

Будь здорова, будь счастлива - в эту минуту желаю искренно. Но только сейчас. Завтра, Бог даст, день сумеет опять заставить меня, если не ненавидеть тебя, то забыть.

И. Б.

216. А. А. КОРИНФСКОМУ

7 сентября 1895. Огневка

Д. Огневка, 7 сент. 95 г.

Пожалуйста, простите за поздний ответ, дорогой Аполлон Аполлонович, - то не решался, куда Вам написать, то шла горячая работа на гумне, а за последние дни хворал - поехал с братом попробовать молодых собак, выгнали двух русаков и я так бешено порхал по кустам, что налетел глазом на сук и так орал на ветер, что простудил себе горло и зубы... Благодарю Вас за радушие - первым делом побываю у Вас, когда явлюсь в Птб. - и за "Всем<ирную> илл<юстрацию>"¹. Оттиски получил пока только двух первых рассказов² и то тотчас же с милой назойливостью почти все разобрали здешние знакомые, которые, отлично знаю, ни капельки не интересуются моими писаниями. (Кстати - есть у нас соседки, две барышни - горячие почитательницы Ваши - искренние!) Получу следующие - непременно пришлю Вам. Я ведь, кажется, писал Вам, что буду в Питере скоро³, но дело затягивается - верно, приеду не раньше конца октября. Здесь, между прочим, опять погрузился в ассирийск<ие> и египетск<ие> древности - для "Посредн<ика>" книжку составляю⁴ - опять ломаю язык на английск<ом> произношении, понемножку готовлю свою книжку для издания. Думаю выступить, если найду издателя или стихами или рассказами... Хотя, конечно, это только мечта - черт его найдет, издателя! Вышла ли Ваша книга⁵? Где издается - в Птб. или Москве? Вам везет, Аполлон Аполлонович, и пользуйтесь этим - Вам нужно работать, потому что это Ваша сфера, говорю серьезно и искренно, именно сфера, потому что Вы свободны в ней.

Будьте здоровы, милый друг, и счастливы - да не так, как я, хоть Вы мне и завидуете! Не до природы порой - много плохого пришлось пережить за последнее время!..

Ваш И. Бунин.

Да, покорнейшая просьба: не будете ли добры справиться в конторе, выдали ли деньги за мои стихи в "Ил<люстрации>" и "Труде"⁶ одному господину, который ехал через Питер, или нет. Кажется, этот господин не зашел в контору, но отчего тогда не высылают мне - я писал в контору недавно? Впрочем, пожалуйста, милый Аполлон Аполлонович, не исполняйте эту просьбу, если это будет затруднительно или неудобно.

217. ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ

15 сентября 1895. Огневка

М.г., г. редактор! Позвольте через посредство вашего издания обратиться ко всем, кто пожелает помочь мне в составлении возможно полной биографии и критического этюда о личности и произведениях покойного Николая Васильевича Успенского. Как земляк и большой почитатель его, я уже имею для того некоторые материалы, но их еще слишком недостаточно для того, чтобы нарисовать образ этого оригинального человека и писателя, даровитого в высшей степени, но совершенно забытого и литературой, и обществом. И вот я покорнейше прошу всех, кто может, доставить мне на время воспоминания о нем, хотя бы самые отрывочные, его письма, биографические сведения - словом, все, что так или иначе относится к Н.В. Все это будет принято и возвращено с глубокой благодарностью.

Адрес: г. Полтава, заведующему статистическим бюро губернского земства Ю. А. Бунину, для передачи Ивану Алексеевичу Бунину.

Газеты прошу перепечатать это письмо¹.

Ив. Бунин.

218. Ю. А. БУНИНУ

25 сентября 1895. Огневка

Юлий, я тебе послал стихи - это не для газеты¹, а так, для прочтения. Жду и целую тебя.

И. Бунин.

219. И. А. БЕЛОУСОВУ

30 сентября, 14 октября 1895. Огневка

От всего сердца благодарю Вас, милый друг, за письмо Ваше, за Ваше дружеское расположение, которое мне дорого тем более, что эту дружбу, это расположение вызывают не какие-либо будничные интересы и настроения, но нечто лучшее и высшее - наше общее дело, наша любовь к тому, что озаряет человеческую жизнь! Пусть мы маленькие люди, пусть мы только немного приобщены к искусству - все равно! Во всякой идее, во всяком идейном деле дорого прежде всего даже не выполнение его, а искание этой идеи, любовь к ней! Грустно станет порой, как посмотришь, что вот уже почти вся юность, вся молодость, все то, что порой раскрывает всю душу великим дуновением счастья, радости высокой и светлой, радости жизни, ее биения, искусства, красоты и правды, что все это пока только "не что иное как тетрадь с давно известными стихами", не выразившими даже тысячной доли того, что чувствовалось! Но все равно это! Спасибо хотя за мгновения, когда думаешь, что ты творец и художник!..

Вы меня не знаете, Ив. Ал., но не думайте, голубчик, что говорю фразы... нет, ей-богу, это Ваше письмо в этот долгий деревенский вечер очень было мне приятно и заставило меня даже быть, кажется, сентиментальным. Ну так вот - русские люди не любят сентиментальности и я не люблю, и бывают только мгновения, когда я не могу удержаться от нее. Пользуюсь же этим мгновением, чтобы сказать Вам то, что сказал и еще то, что я очень ценю Ваше братское расположение! И шабаш об этом!

Так вот - сижу в деревне второй месяц. Дня через 4 или 5 уезжаю в Полтаву¹, пробуду там с месяц, а оттуда в Питер - в Москве буду или перед поездкой в Птб. или после. Весну я тоже жил в деревне, летом ездил по Днепру и был в Каменец-Подольске у М. М. Гербановского², заезжал и пожил у брата в Полтаве³, а потом вот опять сюда. Строчил много и стихов, и прозы. Теперь думаю упорно искать издателей и на книгу стихов и рассказов (читали мои штуки в "Мире Божьем" - апрель, в "Русск<ом> богатстве" - апрель, май, июнь?)⁴. Вас же давно нигде не вижу, хотя я и мало за эти полгода видел газет и журналов. Эх, нехорошо, Ив. Ал., ей-богу, что Вы так относитесь к себе и пишете урывками!

А Успенский меня очень занимает⁵ и когда буду в Москве - помогите, голубчик, пособрать кое-что о нем - верно, найдутся люди знавшие его. Теперь у меня надежды - Кривенко, который был соредактором в "Рус<ском> богатстве", вышел оттуда и написал мне, что он с компанией покупает журнал "Новое слово" и приглашает меня писать. Не видали ли объявлений об этом новом "Новом слове"? (Пишите, кстати сказать, мне на Полтаву).

Ну вот и все мои новости! Очень доволен, что пожил в деревне и с новыми силами собираюсь пуститься опять по городским омутам. Так что - до скорого свидания! Передайте мой поклон Вашей супруге⁶. Вас же крепко обнимаю и желаю Вам всего-всего хорошего!

Ваш И. Бунин.

Д. Огневка, Елецк. уезда

30 сент. 95 г.

14 окт. 95 г. Видите - только теперь шлю сие послание - был нездоров и письмо пролежало. Извините, голубчик!

И. Бунин

{Последний абзац приписан в начале письма.}

220. А. И. УСПЕНСКОМУ

18 октября 1895. Полтава

Многоуважаемый Александр Иванович, от души благодарю Вас за интересное и обстоятельное письмо¹. Статья моя² будет готова еще не скоро и потому, как Вы сами предлагаете, буду рад получить от Вас еще какие-либо сведения. Не позв