Бунин Иван Алексеевич - Письма 1885-1904 годов

бийства. После него, напр., почти нет не одной сцены между Рубо и Севериной, которая характеризовала бы их отношения, чувства поярче. И потом - слишком уж легко у Зола решаются люди на убийство, напр., Северина на подговариванье Жака убить Рубо. Неужто в современном человеке живет такой - (не зверь) - а скот? Вообще, во многих местах только описания, а не изображения. Но, в общем, - сильное, тяжелое впечатление. Великий он все-таки писатель!

   Напиши мне про него.

   Посылаю тебе еще одно письмо, уже давно написанное, но не отосланное. Вот, брат, тоже история!

  

   В "Северном вестнике" или в августе (я не видал) или в сентябре - мое стих<отворение>¹⁷.

   В "Наблюдателе" - тоже¹⁸. Сам опять-таки не видал, а говорил Михаил Яковл<евич>, который видел.

   "Северный вестник" - представь - платит по 50 к. за строчку: я получил письмо от секретаря, какого-то Миляшкина¹⁹. В след<ующий> раз пришлю тебе это письмо, дабы удостоверить.

   А "Наблюд<атель>" поместил, даже ничего не ответив на мое письмо²⁰. Вот ослы!

  

  

   Милая моя и хорошая Ляличка! Ей-богу, странна натура человеческая! Ведь вот я тебя страшно люблю, всегда люблю в каждый момент и счастлив всем сердцем, когда с тобою. Но когда я не вижу тебя, после отъезда, напр., ты мне вдесятеро становишься дороже и в тысячу раз сильнее я люблю тебя! Казалось бы, что в такую минуту явись ты внезапно - я не знаю, что сделал бы... Все, что ты говорила, каждое твое движение, каждый поцелуй чувствуется еще сильнее в такие минуты... Или в самом деле, жизни, пока живешь, не чувствуешь так сильно, т.е. живешь больше всего прошедшим?

   Представь! - Бориса Петровича нету еще! И приедет, по словам Н<адежды> А<лексеевны>, не ранее, как через пять дней. Прислал телеграмму из-под Богородицка (из гор. Венева), чтобы ему выслали 20 р. Денег у него ни копейки! Значит, пока получит, да пока то да се, как говорится... И действительно, не ранее пяти дней. Скука без него, сама знаешь, ужасная! Говорить с Н<адеждой> А<лексеевной> о делах весьма не люблю, - значит, насчет моего поступления к ним дело затянется. Я уж, разумеется, не стану сидеть в Орле да еще с одной Н<адеждой> А<лексеевной> целых пять дней, хотя она и предлагает остаться до 9 - первого спектакля у Черепанова¹.

   Новостей у них мало. Ходит заниматься к ним Померанцев, брат "писательницы"², кончивший курс в реальном и поступающий... или т.е. не поступающий, а уже поступивший учеником на телеграф. Вот померанцевская страсть к телеграфу! Да, еще - Большаков опять пьянствует. Хотят на днях прогнать.

   Ждут еще какую-то девицу из Вологды. Обещала приехать непременно - и вот уже с полмесяца ни слуху ни духу. Время-то, значит, для моего поступления очень удобное - да вот Борис-то Петрович загулял на старости лет. Впрочем, может быть, поборю себя и переговорю с Н<адеждой> А<лексеевной>. Только ведь вот что - вообразит, что я нуждаюсь в этом месте и начнет ломаться... Прости, голубчик, за такое выражение о твоей тетушке.

   Вот тебе пока новости. Остальное - завтра. Голова ужасно болит. Дорогой ни за что не заснул, несмотря на то, что истратил лишних 2 р. 50 на 2-ой класс. Покойной ночи, моя ненаглядная!

  

   Проснулся сегодня, глянул - 11 часов. Вышел в редакцию - никого уже нету. Сейчас сижу за столом Бориса Петровича. Тишина мертвая и тем более, что все везде прибрано, вымыто, уложено. Мне везде почему-то в прибранном месте кажется тише. Н<адежда> А<лексеевна> пишет на своем месте. Остальных - никого. Штандель на репортерских розысках, Померанцев уже ушел, Марья Алекс. - с детьми не знаю где. Просто смерть. Притом - тоска. Я ужасно без тебя скучаю, а в особенности в своей "гостиной". Завтра, видно, уеду с утренним - вновь увижу ее. Завтра же пошлю это письмо и надеюсь, что вскоре исполнишь обещание. Очень хотелось бы получить от тебя хорошее, искреннее письмо. Ты еще до сих пор чуждаешься меня. Или не любишь, или не нужен я тебе...

   Сходил на Болховскую³, в библиотеку, зашел купить картуз, рыл, рыл - все сапожнические. И представь! - отхватил "Дворянский" (черный, с красным околышем). Правда, глупо? Всякий будет думать, что форсит малый. Ну да черт их дери. Он все-таки очень красив. Н<адежда> А<лексеевна>, разумеется, глумилась немного, хотя вобще она со мной весьма любезна. А то бы я удрал в гостиницу.

   Сейчас решился наконец переговорить с Н<адеждой> А<лексеевной> о месте. Начал (ей-богу, невольно) как-то глупо и неестественно. Заговорила она что-то о служащих. "Ну, думаю, пожалуй, сейчас стоит сказать". Закурил папиросу, сел, нога на ногу, потянулся немного, зевнул притворно и, зажмурившись, небрежно выпустил: "Да вы, Н<адежда> А<лексеевна>, примите вот меня поработать". - "Вас? - говорит, - да ведь вам надоест скоро?" Я вздернул плечами. "Если бы, говорю, думал, что надоест, то значит не любил бы это дело; а я и прошусь единственно из того, что оно мне нравится. Я вообще вовсе не нуждаюсь в месте, т.е. в каком бы то ни было". - "Да ведь с Борисом Петровичем поссоритесь. С ним ведь нельзя без этого". А сама перебирает что-то и напевает. Потом перешла на Бориса Петр<овича> вообще и опять перебирает, и опять напевает. "Ага, хочет показать, что у них вовсе уже не так нужен служащий... Ломается, думаю". Разозлился и смолк. Вот тебе и все.

   За обедом сказал к слову и о агентуре. Тоже отвечала вяло и уж, ей-богу, не разобрать, что сказала. Не то "да", не то "ладно". Я опять смолк. А тут посетитель какой-то - так дело и разъехалось.

   Ну что еще? Многое, многое хотелось бы сказать. Но то, что имело бы место в разговоре, как-то не выходит в письме. Прощай пока, моя милая, моя славная Ляличка! Позволяю себе думать и чувствовать, как бы хорошо было сейчас обнять тебя покрепче, по-юношески, как самого дорогого и близкого душе человека!..

   P.S. Сейчас снова вынимаю письмо из конверта и сажусь писать. Сейчас половина 4 ночи. Проснулся я внезапно. Знаешь, что приснилось? Ты, может быть, даже не поверишь, но я не "шутю": что ты замужем за Леонидом Марковичем⁴. Будто мы сидели где-то вместе, и вдруг ты поднимаешься уходить. Почему-то (это бывает во сне) я вдруг почувствовал, как будто вспомнил, что ты идешь к мужу, к Алейникову. Так и обдало неприятным холодом!

   Я и забыл приписать тебе, что прочел почти (часов с 6 до 12 с перерывами) "Дым" Тургенева. Я уже давно читал его и теперь прочел его с новым интересом. Многое в нем мне не понравилось. Не понравился даже тон (местами) - грубо-шутливая и насмешливая и притом поверхностная характеристика "света" - тон вовсе не тургеневский. Я знаю, что этот "свет" - пошлость и подлость, и глупость, но у него он малохудожественно обрисован. Но вообще роман произвел сильное впечатление: страшное, злобное волнение овладело мною. Только, слава Богу, что теперь, кажется, уже нет таких Ирин. Разумеется, Литвинов в дураках - она его вовсе не любила. При сильной любви нельзя таких штук проделывать.

  

   Отправить сегодня письмо опоздал. Теперь вскрываю конверт, чтобы сообщить тебе новость, новость для меня, новость, которая меня настолько удивила и поразила, что у меня от обиды сердце замерло: Марья Алекс. сейчас сказала мне, что "мы с Варв<арой> Вл<адимировной> нашли наверху, в сумке (какой-то), стихи Ивана Алексеевича и начали читать. Там написано было что-то про поезд⁵ и т.д. Мы часа два хохотали".

   Это, разумеется, мои стихи, которые я дал тебе при отъезде? Что же значит этот "хохот". Что же там было глупого, смешного или жалкого? Я положительно сбит с толку и, главное, не знаю верить или нет. Оно как будто пустяки, но если эти пустяки верны, то они много значат. Одно только чувство искреннего доверия и уважения к тебе заставляет меня думать, что что-нибудь не так. В противном случае - это и не знаю что! Не забудь, дорогая моя, откровенно написать мне об этом. Сейчас сижу, как обваренный кипятком. Я даже объяснить не могу получше всех проклятых ощущений, которые невольно поднялись и ударили в голову мне. Если это так - ужасно! Если не так - объясни, ради Бога, и прости за подозрения.

  

  

   Уезжая, я мучился желанием увидать тебя... Как-то особенно одиноко и грустно мне было в этот вечер; чувствовалось, что одна ты могла успокоить меня одним ласковым словом... Также и в поезде. Давно у меня не было так переполнено сердце какою-то грустью, ласкою и нежностью к тебе. Думая о тебе, вспоминая прошлое, один-одинешенек в тихом второклассном вагоне московско-брестского поезда, который бежал по лесам, теплой, мутной ночью, мне хотелось плакать от таких молодых, чистых и любовных мелодий, каких я давно не слыхал у себя в сердце. И представляя тебя, я представил, как я возьму твои ручки, обниму тебя, потихоньку назову другом мою дорогую девочку... (Далее зачеркнуты слова: понятно, что мне хотелось видеть тебя не при гг. Мироновых³.). Отчего же, Варенька, наши желания и ощущения не свидятся? Ты так мало интересуешься нашей встречей, что пишешь записку, в которой говоришь: "зайди в кружок"¹... Что ж? Зайду.

   Вероятно, тебе не понравилось бы, если бы я, напр., вместо того, чтобы переть встречать тебя на вокзале ночью 3 версты, как я это делал, сказал бы тебе: "когда приедешь, - зайди... Ну хоть к Белокон-ским². Я там буду"...

  

  

   Ты, наверно, страшно удивишься, прочтя написанное вверху. Но не удивляйся, моя ненаглядная Ляличка! Да, я в Харькове и случилось это так: Н<адежда> А<лексеевна> посоветовала мне съездить в Курск, - Фесенко, издатель газеты "Курский листок", продает право издания¹. Редакторы (они у него наемные) уже второй раз за нынешний год уходят от него, денежные дела его крайне плохи и он, наверно, по словам Н<адежды> А<лексеевны>, передаст право издания за очень небольшую сумму, т.е. тысячи за три. Отдать это я могу и потому, поразмыслив немного, я набил себе папиросочек, встал да и поехал. Конечно, я не бесповоротно решил купить, я еще подумаю, даже в случае его согласия, посоветуюсь кое с кем и т.д. Но разузнать все-таки не мешает. Такие случаи редки. Вот, значит, одна цель поездки. Вторая - если уж не продаст или я не решусь связать себя с таким трудным и серьезным делом, - то, может быть, возьмет наемным редактором. Представь, дорогой мой ангел Ляличка, - своя газета, распоряжайся как хочешь. Я бы, кажется, ни одной ночи не спал бы, да вник в это дело, поставил бы газету хоть сколько-нибудь на ноги... Конечно, и это еще не решенное, т.е. опять-таки даже в случае согласия Фесенко и на это, я не сразу решусь, опять-таки надо сообразиться, но опять-таки разузнать следует. Да и вообще - отчего не проехаться? Ведь домой-то возвратиться и сидеть одному - не особенно приятно!.. Вот я и поехал, поехал в Курск. Но как же Харьков? Да вот так: еду; день светлый, солнечный. Местность кругом роскошная: поля, ровные, ровные, широко и привольно уходят в голубые дали, деревни синеют пейзажами... Ну, словом, будто глаза открываются. Стоишь на площадке, поезд несется быстро, равнина проходит за равниною, и на душе становится шире и лучше. Притом же любовь, самая благородная и светлая, любовь к тебе, ненаглядная Ляличка, наполняет ее. Вспомнилось все: и ты, и Воргол, и Анна Николаевна, и Арсик², и все, что связано с моею любовью. "Да не проехать ли в Харьков", - подумал я и вспомнил еще, что мне нужно переговорить к тому же с Ан<ной> Ник<олаевной> о деле (у нас есть некоторые, денежные - долг) и, недолго думая, в Курске взял билетик да и "прикатил".

   Завтра снова уеду и прямо домой. Во вторник (11-го) буду дома и надеюсь застать твое письмо - что-то ты напишешь? За последние дни я еще больше как-то сознал и почувствовал всю глубину и искренность своего чувства к тебе. Да, я люблю тебя! Никто в мире не дорог мне так, как ты, Ляличка! Ей-богу, правду говорю... И никто или лучше - ничто в мире не дорого мне так, как мое чувство и именно потому, что я с радостью, с волнением ощущаю, что оно глубоко, благородно и серьезно. Дай Бог, чтобы ты тоже поняла его, поняла опять-таки глубоко и серьезно. И я надеюсь, что ты поймешь. Знаешь, - когда я думаю о тебе, когда я чувствую свою душу, у меня именно звучит "молитва тихая любви"³. Не желаю тебе в жизни ничего хорошего и светлого (оно различно понимается), но желаю тебе быть всегда хорошею и светлою, стараться быть такою. Счастье само родится из этого. Милая, дорогая моя!..

   Бибиковых нашел через адресный стол. Ходили с Арсиком в Художественный музей⁴, в университетский сад, лежали на траве - и день прошел почти, - право, славно. Потом наслаждались благами цивилизации: зашли в гостиницу "Руфа", где я остановился, прошли в общую залу (роскошная, светлая, с паркетными полами и лепными цветными потолками), обедали, пили за твое здоровье и т.д. Прощай пока. Не забывай меня! Подумай о наших отношениях и вспомни, что надо жить пока живется. Не дай Бог оглянуться впоследствии назад и подумать: "Эх, кабы можно было начать жить сначала"!..

  

  

   Дорогой Юринька! Причину нашего страшного смятения объяснит тебе письмо Евгения¹. Я просто чуть с ума не сошел. Послал две телеграммы в Харьков², но на них не получил ответа. Мне такую штуку сказал в городе Ося³. Я поскакал к Шумскому, спросить поподробнее Юдина. Тот неловко заявил мне, что действительно слышал о твоей смерти. Остальное - ты поймешь.

   Теперь же меня страшно волнует вот что: получил ли ты мое письмо в 24 страницы⁴, где я рассказывал тебе одну историю. Если оно не отослано с завода, и кто-нибудь его вскрыл - дело дрянь. Девушка, о которой я пишу, может быть в плохом положении. Ответь же.

   Пока до свидания. Целую тебя крепко.

   P.S. Теперь мы, слава Богу, все успокоились.

   Насчет банка вот что: я отдал их Осмоловскому, а он говорит, что нужно еще приплаты, так как учет процентов новый; ведь деньги-то после заявления банка о недостаче 335 р. доставлены через 4 месяца.

  

  

   Ну уж и доехал же я, дорогая моя! Прежде всего - ветер: в городе он был совсем не заметен, а в поле просто измучил меня. Рвет прямо навстречу и не дает ни на минуту запахнуться в свою "шкуру". Приходится держать полы ее обеими руками, а это тоже невозможно: править надо. Потом - дождь! Да ведь какой, - как из желоба! От самой Гущиной до Овсяного Брода (это верст 9 или 10) поливал меня. Каково положение? За шею течет, с картуза ручьи, седло все мокрое! Бросил поводья, укутался кое-как и тащусь шагом. Смотрю - впереди тащится чья-то карета четвернею. Кучера на козлах нету, сидит внутри. "Ну, думаю, значит один, без господ" и прямо подлетаю к дверце. "Пусти к себе - целковый на водку!" Выглянул и ни слова! "Да что ты, оглох что ли, - завопил я, - видишь, каково мне. Пусти сейчас!.." Вдруг из-за него показывается шляпка. "Что вам угодно? Что вы кричите?" - "Ах, Боже мой, pardon, pardon!" - да как стригану в сторону, - со стыда просто сгорел... Кое-как все-таки добрался, переоделся, умылся и стал слушать домашние новости. Оказывается, что мать было умерла от такой вести об Юлии¹. Евгений плакал как ребенок! Да и нельзя было не верить. Рышков пришел к нам и стал всех уверять, что это неоспоримый слух. Успокоились только тогда, когда получили совершенно такую же телеграмму, как и я...

   Сейчас пишу тебе полулежа. У меня болит голова, жар и т.п. Почувствовал среди ночи. Поднял голову - голова тяжелая, сердце бьется, руки горят. Простудился немного... Ну да это ерунда. У нас в деревне доктор, некто Цвиленев², и говорит, что это пустяки. На душе у меня все-таки хорошо, мой ангел, моя бесценная Варичка!.. Не забывай меня! Мне, знаешь, все-таки совершенно против воли кажется, что ты меня забудешь, кажется, все это пройдет "светлым сном". Право, я не фразирую, бесценная моя, когда говорю, что много раз, много ошибок пришлось испытать мне... И вот только это невольное сомнение затемняет грустью мое хорошее настроение. Но все-таки я счастлив! Ты, знаешь, изменилась за последние дни. Ты стала настоящею девушкою. А девушку я понимаю, как существо милое, нежное и любящее. Если б ты знала, как бы хотел сейчас целовать твои ручки! Вся красота, вся поэзия жизни охватывает меня в такие минуты... Помнишь, ты (у пианино) сказала: "к чему все это?" Я не понимаю этого. Жизнь есть любовь. Это известно было даже древним. И если ты согласна, что "жизнь для жизни нам дана", то как можешь отрицать, что любовь дана для любви? Это своего рода "искусство для искусства". Если ты искренно любишь меня (а я верю этому вполне), то согласишься со мною, согласишься не только умом, но и сердцем.

   Но я даже думаю, что будем когда-нибудь спокойнее за свое положение. Впрочем, об этом поговорим при свидании.

   Пока же - целую тебя крепко-крепко!

   P.S. Так мы увидимся первого? Напиши, в чем же ты решила играть³.

   26-го сент. 90 г.

  

  

   Нынче отправил тебе письмо и уже опять пишу. Хотелось бы без конца говорить с тобою, дорогая моя!

  

   Все, что прощаясь ты мне говорила,

   Снова твержу я в невольной тоске...

   Путь одинок мой, дорога уныла...

   Что-то в уютном твоем уголке?

   Слышен ли смех? Догорают ли свечи?

   Так же ль блистает твой взор, как вчера?

   Те же милые, юные речи

   Будут немолчно звучать до утра?

   Кто там с тобой? Ты глядишь ли бесстрастно

   Или забилося сердце в груди?..

   Только б тебя полюбить не напрасно,

   Только бы не было слез впереди!..

   Только бы кончился день без печали,

   Только бы вечер прошел веселей!

   Только бы сны золотые летали

      Над ненаглядной моей!..

  

   В самом деле - что-то ты сейчас поделываешь? Я больше лежу. Жар у меня усилился. С полчаса тому назад был такой сильный приступ, что я просто задыхался. От хины страшно звенит и шумит в голове. А мне это как-то нравится. Закроешь глаза, кажется, кто-то подошел близко-близко и что-то шепчет... Вообще странное состояние... К первому все-таки думаю поправиться. Ерунда! А на дворе - света Божьего не видно! Снег валит, ветер, темнота. И это мне тоже нравится... Читаю Карлейля¹, но мысли совсем о другом. Все о тебе, моя бесценная Варичка! Как бы хорошо, если бы ты сейчас была со мною, сидела здесь, около кровати! Милая, радость моя! Покойной ночи. Я, должно быть, не засну всю ночь и всю ночь буду думать о тебе.

   без 15 м. 10 ч.

  

  

   Дорогой Юринька! Что же ты не ответил ничего на мое письмо или скорее целую повесть "моей любви"¹? Ведь послал-то я ее еще в конце августа. О тебе просто ни слуху ни духу. Ни сам не едешь, не напишешь ничего.

   Был я в Харькове у Бибиковой Анны Николаевны. Она теперь там в музыкальной школе. С банком еще до сих пор не устроились. Требует еще доплаты процентов Анне Николаевне. Тех 335 р., которых у нас недостаточно. Вскоре, может быть, продам стихи и приплачу². Во всяком случае - опасности никакой. Анна Ник<олаевна> роскошная девушка и нисколько не притесняет.

   Видел в Харькове почти всех. Они гнали меня к тебе³, и я думал, да деньжонок было обмалковато. Они сказали, что ждут тебя в Харьков к 20 и потому Эм<мануил> Дм<итриевич>⁴ тебе так долго не писал.

   У нас все, славу Богу, здоровы. Мама скучает. Приезжай, милый, если можно.

   Напишу к тебе поподробнее, как получу от тебя письмо.

   А пока - прощай.

   Завтра уезжаю из Орла.

  

  

   Милая, бесценная Ляличка! Доехал я, как и следовало ожидать, вполне благополучно. Только оказалось, что поезд приходит в Орел без 10 м. одиннадцать, так что к почтовому, отходящему в половину первого, письмо мое, разумеется, попасть не могло. Значит, получишь письмо только послезавтра. Карточку посылаю¹, но она, кажется, плоха, - не похожа, по-моему, хотя все говорят противное... Фатоват я вышел. Правда? А потом - эта идиотская бурка вовсе ни к селу ни к городу к сюртучку и белому галстуху. Карточка, где я с Б<орисом> П<етровичем>, еще хуже².

   Вчера мне в особенности почему-то было тяжело уезжать... Господи! Как я любил тебя, моя бесценная, мой ангел Ляличка!.. До боли любил!.. Люблю страшно-искренно и сейчас, но теперь улеглось это острое чувство разлуки.

   Скажешь - "манная каша?.." Что ж, называй если хочешь. Но я не изменю себя. Володенька³ говорит, что можно сильно любить, но не распускать себя. Так. Только что это значит "не распускать"? Чувство заглушать? Или скрывать его? Да и потом - разве любить и отдаваться всему, что "она приносит с собою" - значит быть бесцветностью, бесхарактерностью?.. Чушь! Напротив, я в такие минуты больше всего - живу...

   Напиши же мне, когда будешь играть, непременно. Хоть на минуту, хоть в театре только, погляжу тебя. А пока - до свидания. Крепко -крепко целую тебя, моя бесценная, жизнь моя, Ляличка!

   P.S. Скажи Володе, что к Кашкину⁴ заходил - "рустика"⁵ нету. Спрошу еще у Шемаева⁶.

  

  

   Ради Христа, прости, дорогой Юлинька, за мое молчание: все день ото дня собирался приехать.

   Теперь порешил быть у тебя дней через 5-7¹. Поэтому не пишу ничего - обо всем перетолкуем. Когда приеду - дам телеграмму.

   Нельзя ли повидаться с Лизою? Когда поеду в Орел, дам телеграмму - "сегодня", мол, и только извести тогда ее.

   28 октября

   1890 года,

   с. Глотово.

  

  

   Милый Юринька!

   Хотел к тебе приехать¹, но <<Орловск<ий> вестн<ик>" надул, не дал денег. Видел раза три Лизу. О подробностях она тебе, наверно, написала. Если хочешь, чтобы я приехал, пришли 10-15 р., если есть, конечно, а нету - не надо. Извести (ради Бога) прямо по получении письма телеграммою из одного слова: "Пришлю" или "Нет". Орел, "Орловский вестник", Бунину.

  

  

   Моя дорогая, ненаглядная папочка и мамочка!

   Простите, что не писал к Вам до сих пор: вы ведь знаете, что я свинья, но свинья, которая все-таки ужасно любит вас...

   Послезавтра еду к Юлию¹; возвращусь, как он пишет, с ним недели через полторы.

   Вполне жив и здоров.

   Крепко целую Вас, дорогого быка - Мусиньку² и всех.

  

  

   Дорогой Юринька!

   Доехал, как и следовало ожидать, благополучно¹. В Харькове пробыл до вечернего поезда. Оказалось, что вагоны почти пустые, так что я как лег в Харькове - так и спал до последней станции перед Курском. В Харькове был у Воронцов, все ждут тебя и "добрые", и в особенности Вера. Видел Фанни, был у Марьи Конст<антиновны> и Бибиковой. У первой - не оказалось Луи Блана², а вторая - очень весела и даже довольна, что ты прислал денег. Говорил, что деньги нельзя до 23-24 - согласна. Вообще она больше всего занята пением со студентами и мальчишествует до бесконечно<сти>. Богом клянусь, что не вру ни слова. Бориса Петр<овича> я не застал: он в Калуге. Завтра, должно быть, приедет. Тогда напишу и о результате стихов. Остался в Орле (уеду только послезавтра)³, во-первых, поэтому, а, <во->вторых, - помочь Надежд<е> Алек<сеевне> - она положительно одна. Сотрудник - Штандель⁴ - попал третьего дня в острог: украл вместе с корректором платье в редакции, икону у хозяйки, где стоял корректор, и хотел удрать в Москву. На вокзале их поймали. Как видел ты из письма Бор<иса> Петр<овича>, они очень желают, чтобы я поступил к ним.

   Лизу увижу, должно быть, завтра. О результатах этого свидания напишет тебе она.

   Приезжай же, ради Бога. Дай тогда телеграмму в Елец.

   Поцелуй дорогого Ив<ана> Васильев<ича>⁵ и Вл. Н. Всем - поклон. Вспоминаю всех с добрым, светлым чувством, а обеды - с умилением. Скажи им это.

   По повестке - получил. Это из "Наблюдателя"⁶.

   Адрес Бибиковой: угол Кузнецкой и Подольской ул., дом Люсиной, А. Н. Биб<иковой>.

  

  

   Дорогой Юринька!

   Видел раза четыре ("Пидгоряне", "Ой, не ходи Грыцю", "Черноморци", "Дай сердцю волю") Заньковецкую¹ и не видал Лизу. Раза четыре выходил на плац - все нету. Думаю даже послать ей записочку, потому что уеду 18-го: приехала Варя в Орел играть в драматическом кружке²...

   Ну, брат, Заньковецкая! Три раза плакал от нее!..

   Дня через два, может быть, вышлю деньги - 50 р. Книжку мою³ порешил разослать бесплатным приложением при "Орлов<ском> вестнике". Ничего?

   Прощай пока, дорогой Юринька! Я, брат, тут строчу - нет конца, да все передовицы⁴. Они меня приглашают специально для этого. Числа с 10 января поступлю⁵.

   Кое-что прилагаю⁶.

   Передовиц не посылаю - неинтересные: "Новое важное постановление Св. Синода", "Матери-страдалицы" (о устройстве родильного приюта в Орле) и т.д.

  

  

   Многоуважаемый

   Антон Павлович!

   Начинающие "писатели" имеют обыкновение ужасно надоедать различным редакторам, поэтам, беллетристам, более или менее известным, и очень многим другим с просьбами прочесть их произведения, сказать "беспристрастное" мнение и т.д. и т.д., - я принадлежу к этим господам, сознаю, что подобные просьбы иногда просто даже нетактичны и невежливы и... все-таки предлагаю их. К гг. редакторам обращаться считаю, впрочем, излишним, почему - понятно. Обратиться поэтому решился к какому-либо писателю. Так как Вы самый любимый мной из современ<ных> писателей и так как я слыхал от некоторых моих знакомых (харьковских), знающих Вас, что Вы простой и хороший человек, - то "выбор" мой "пал" на Вас. К Вам я решился обратиться с следующей просьбой: если у Вас есть свободное время для того, чтобы хоть раз обратить внимание на произведения такого господина, как я, - обратите, пожалуйста. Ответьте мне, ради Бога, могу ли когда-нибудь прислать Вам два или три моих (печатных) рассказа¹ и прочтете ли Вы их когда-нибудь от нечего делать, чтобы сообщить мне несколько Ваших заключений. Простите меня за назойливость, глубокоуважаемый Антон Павлович, и будьте снисходительны к просьбе

   Адрес: "Елец, Орловск<ой> губ. Ивану Алексеевичу Бунину".

   P.S. Стихи я печатал в "Неделе", "Северном вестнике" и еще кое-где, а рассказы в местной газете, в "Орл<овском> вест<нике>"².

  

  

   Будьте добры, многоуважаемый Владимир Егорович, передайте, пожалуйста, прилагаемые карточки¹: одну Володе (где я один снят), а другую тому, кто захочет взять (конечно, в Вашем семействе).

   P.S. Всем поклон.

  

  

   Б<орис> П<етрович> письма, разумеется, не распечатал, а главное, отчего ты не написала до востребования? Мне кажется, милая, что ты просто не хотела мне писать иного письма, а до востребования пришлось бы написать не так официально... Впрочем, прости меня: может быть, что я несу чепуху... Твое письмо привело меня в несколько невеселое настроение: в Елец я не должен ехать, хотя и вполне могу, потому что чем-то напорчу Мещеринову¹, 25 приедешь с мамою²... Нечего сказать!.. Да, впрочем, и не 25-го, а после 25-го! Это когда же? Это, наверно, дней через 10-15 после него. Невесело!.. Одно хотя бы: письма твои. Но я не настолько самоуверен, чтобы на самом деле ждать их. Впрочем, не подумай, милая, что я и на почту не буду ходить. Почему это <2 нрзб> (Здесь письмо дефектно.). Разве на почте могут знать, что это мне письмо от тебя?.. Кстати, по какой-то "ассоциации идей" мне сейчас пришла в голову та история - насчет того, будто бы я болтал и рассказывал, что женюсь на тебе. Ну кому я мог говорить? Не говорил, не говорил и не говорил! - в особенности странно, что будто кому-то из знакомых!..

   Впрочем, все это пустяки. Перечитал и понял это.

   Я, милая, опять повесил нос...

   Уехал я в тот же день³, или лучше - в ту же ночь. С самых первых верст у меня заныло сердце... Не смейся, драгоценная моя, что это повторяется почти в каждом письме. Ляличка! Ведь я люблю! Ты говорила мне, что за последнее время я изменился, изменился к худшему, стал будто бы меньше любить тебя: Неправда! Говорю тем более уверенно, что в эти дни особенно сознал это. По целым дням и ночам, во сне, как живая стоит предо мною моя ненаглядная девочка!.. Не смущайся, бесценная, милая Варенька, что последняя фраза звучит несколько непросто! - дорогая моя! я в таком настроении, что сказал бы еще многое, если бы не боялся, что подумаешь, что я фразирую и стараюсь только покрасивей выразиться. Как я любил тебя, когда ехал, в ту ночь. Что за ночь была! и какой хороший оттенок она придавала моему чувству... Настоящая зимняя - голубая и поразительно светлая ночь!.. Знаешь, что мне думалось, когда поезд шел мимо переезда на Воргол, где именье-то, кажется, Черникинское? Мне, право, неловко немного, но скажу: мне думалось: "Как бы я был счастлив, если бы эта усадьба <нрзб> (Здесь письмо дефектно.), красивая и живописная, была бы, напр., моя, и мы жили бы там с Варенькой! Здорово было бы погулять ночью такою светлою, морозною, когда огни в окнах кажутся золотыми, каждый звук отдается в лесу, наполненном лунным светом, и каждая легкая тень видна далеко, как нарисованная, под голубым ночным небом"... Э, да что! Ведь скажешь, сентиментальничаю... Впрочем, нет, если любишь еще, не скажешь...

   А на другой день и после как мне было грустно! Вот когда я искренно понимал, как мне будет тяжело, если ты хоть немного забудешь меня. О, моя бесценная, дорогая моя, жизнь моя, Варенька! Не делай этого, постарайся не делать этого! Хоть бы слово твое услышать! Как я ни стараюсь разубедить себя, что мы вовсе не навсегда расстались - ничего не поделаю. Деточка! не заподозри ты, ради Христа, прошу тебя, что и сейчас-то я преувеличиваю!..

   По вечерам в особенности... Неужели ты сама не испытывала этих минут, когда так грустно и хорошо, когда, по выражению Гейне, "всю душу обвевает и уносит куда-то мучительное счастье молодости и любви"⁴? Ощущение такое бывает, когда, напр., слушаешь чудную, грустную музыку!..

   Варенька! Бесценная! подумай о нашем будущем. Реши определенно, будешь ли ты моею женою. Я бы, как собака, работал, что<бы> ты была покойна, чтобы ты любила меня!.. Милая, бесценная моя! Как бы я хотел обнять тебя! Не глумись, Варюшечка, над моими "излияниями". Право, искренно.

   С Б<орисом> П<етровичем> пока еще очень тихо, хотя работой меня заваливают уже. Кругом, напр., голова пошла, когда пришлось, напр., составлять статью о мукомольном деле (!), в котором я понимаю столько же, сколько свинья в апельсинах; а потом "крестьянские кредиты", а потом "народные чтения", "садоводство"⁵ и т.д. А дневники⁶! Черт ногу сломает! Посылали уже в думу, так что был в театре только раз, вчера. Заметка о нем в 17 No⁷.

   Но служить, думаю, можно и буду.

   Ну так как же? Приедешь? Напишешь? Пиши на "Бардино". Числа 20-го я хочу съездить в деревню.

   Н а п и ш и !⁸

   Получила карточку?

   Поедешь к Турбиным⁹?

   Целую тебя крепко, до боли крепко.

  

  

   Голубчик Ляличка! Позволишь мне чуть-чуть

   Посплетничать?.. Ей-богу, удивленье! -

   Тут (Первоначально: теперь.) новая чета подверглася "глумленью",-

   Уж Травиной¹ теперь нас нечем упрекнуть

      Представь - воочию у нас свершилось чудо!

      Сама теперь сидит по целым вечерам

      Запершись наверху... где, если помнишь, нам

      Бывало тоже ведь не худо...

   Да не одна! - Все Померанцев с ней!

   Он с каждым днем все чаще и смелей

   После обеда к "нам" (!) заходит

   Уходит вечером (Зачеркнуто: А вечером уйдет.) туда, где "потеплей" (*)

      И глаз не сводит!

      Она... я не могу сказать

      И не настолько я скотина,

      Чтоб, что-нибудь решиться утверждать

      Или лукаво намекать,

      Какая этому причина,

   А только думаю, что тут

   Не о погоде речь ведут!..

      К тому ж - история!.. На днях

      (Я говорю уже серьезно)

      Наш Померанцев весь в слезах (**)

      Явился ночью уже поздно

   И прямо к "Борьке"²... Тот сидит

   И, всей коротенькой качаяся фигурой,

   Спокойно дремлет с корректурой...

      Вдруг Померанцев тормошит:

      - "Борис Петрович! ради Бога!..",

      "Что, что? Вас черт сам не поймет".

      - "Она... послушайте ж немного!..

   Она кричит: "найду исход!"

   "Что за исход? И кто она?"

   - "Ах, Боже мой! - да Травина

   Мы с ней в театре толковали...

   Она сначала ничего была...

   Потом... мы говорить начали...

   Ну... и расплакалась, вскочила и ушла!

   Мне, говорит, найти исход придется"... (***)

  

   (* Холод у нас опять ужасный.

   ** Не думай, что для рифмы сказал.

   *** Импровизация к черту! Не рад, что затеял... Ведь это наслушавшись стихотв<орного> говора в "Горе от ума".)

  

   В самом деле, Варенька, история! Все это - факт! Сидят по целым вечерам вместе, потом этот "исход"! Какой исход и из чего исход - мы определенно не знаем, но, по словам Померанцева, она могла отравиться. Определенно он тоже ничего не сказал, а на утро даже и заминал об этом разговор. Она же стала страшно хмурая, раздражается до слез самыми пустяками и т.д. Бог их знает что! Думаем только, что что-то вроде начала любви.

   Прости мне, драгоценная моя, это сообщение. Помни, что не глумлюсь и говорю тебе это как человеку, с которым всем хочется поделиться.

   Впрочем, об этом будет...

   О чем же еще? Работаю и, к моему удивлению, не ленюсь. Борис Петрович пока страшно дружественен. Нового тут, кроме рассказанной истории - ничего. Ведь ты знаешь, как поразительно однообразна редакционная жизнь. Да! Театральное искусство процветает! Каждый день рисую на громадных картонах декорации, печатаются афиши, напр., следующего содержания:

  

   Театр.

   Вокруг Света³

   Мужик - Васильев⁴

   Девочка - Черногорский

   Барин - Черепанов⁵.

  

   Роль девочки играет Вадя под таким подходящим псевдонимом! Каждый вечер просто стон стоит в столовой!.. Что же касается нашего "театра взрослых", то в нем теперь совсем недурно: как ты уже видела, наверно, из моих "дневников"⁶, Рощин-Инсаров играет превосходно⁷. Послезавтра первый спектакль Иванова-Козельского⁸. Этот пробудет долго... Люблю тебя по-прежнему и скучаю минутами страшно... Варюша! Милая! Думаешь ты сейчас обо мне? Нет, должно быть... Если бы можно было, чтобы кажд