Бунин Иван Алексеевич - Письма 1885-1904 годов

сдержанно обрисовал всю, всю нашу подлую и нелепую историю. Сейчас один, весь дом пустой и такой адский беспорядок, словно в борделе после погрома. По целым дням пропадаю из дому, даже ем в ресторанах, ибо у нас народ и Аня со мной ни звука. Какая изумительная стерва! А я, ей-богу, даже веселым держусь и спокойным. С ней не заговариваю. Элеонора весьма сдержанна. Что мне сделать с этими каменными негодяями? Если будут выживать мордами, съеду в гостиницу и отравлю существование этой стерве. А может быть, и попрошу хоть дружбы!!!

  

   Перечитывал сейчас ее первые письма ко мне, одно особенно милое и прелестное (янв. 98 г.)² и не знаю, что буду делать! Так невыразимо она мила мне за прошлое, что, кажется, я скажу ей: ты вся свободна, как хочешь живи, а я тебя люблю и уйду с твоего пути. Льет дождь, грустно и в душе черт ногу сломает.

  

  

   Юлий! Упорно тебя спрашиваю, что делать? Положение дел все ухудшается. Аня, как она и сказала отцу, видимо, идет напролом. Молчит со мной - ни звука. Я тоже. Вчера я ей сказал: "Ну, Аня, что ж это будет? Ты уходишь из этой комнаты, значит, я тебя выживаю. Меня и так не бывает (я, действительно, с утра пишу в кабинете, затем у художников до обеда, после обеда опять в кабинете, а вечером их нет все равно) - чего ж тебе стесняться". - "Мнения бывают разные", - отвечает она. "Хорошо, говорю, я не навязываю тебе своих мнений, но отчего ты не можешь посмотреть на все попроще и поспокойнее. Ну разошлись - и баста. Зачем же нам как врагам или детям бегать друг от друга и бояться даже слово сказать..." - "Отчего ж не сказать... Да зачем этот разговор?" Я замолчал. Благодаря брому креплюсь и держу себя спокойно и просто. Но, брат, сил нет! Письмо, которое я написал Ане о том, что остаюсь и о том, что она поступила все-таки жестоко и невнимательно, видел нынче у Н<иколая> П<етровича>. Очевидно, давала читать отцу и матери. Вероятно, благодаря этому Элеонора очень суха, даже едва разговаривает со мной. Что за мерзавцы! Я так сдержан, так скромен во всем - и ничего не ценят! Уехал бы, но вот серьезный вопрос: ребенок. Что же в самом деле, я должен расстаться с ним на всю жизнь или она его бросит? Уверяю тебя, я теперь чувствую себя связанным с ней какими-то неразрывными узами. Предложить жить со мной просто товарищами ввиду ребенка - даже на это не согласится.

   Н<иколай> П<етрович> мне сказал: "Что ж ребенок. Ведь это взаимное соглашение - у кого из родителей он будет жить". Значит, можно предполагать, что она его бросит! И каково положение - ни о чем этом насущно серьезном нельзя поговорить, даже Н<иколай> П<етрович> и Э<леонора> избегают, да их и не увидишь никогда - так течет жизнь. Но допускаю самое невозможное - она согласится. Могу ли я жить в этом глупом бардаке, где, клянусь тебе, ни слова ни о чем, кроме Апостолу и Мендиороз - буквально ни звука - поверь! А кроме того: что ж, ее будут иметь, а я буду жить при ней товарищем? Даже вот теперь, - может быть, дело изменилось бы в будущем, но как мне жить тут? Сегодня Аня уже опять на репетиции - идет "Жизнь за царя" и "Русалка" каждое воскресенье в течение поста и на Каждой репетиции теперь офицер Бален де Балю. Вот, брат, загадка: почему это и он вдруг поступил в оперу, - человек совсем из другого мира и круга, всем чужой и новый? А он уже весь январь в хоре, и его переводят каждую репетицию из басов в тенора и т.д. Т.е. у него ни признака голоса! И не смей сказать, и ничего не могу сделать! Юлий, серьезно говорю - это ужас. Ты пойми же, - ведь мне стыдно, позор, если жену офицер е<...>!

   Подумай.

  

   Вчера конец вечера провел у художника Куровского. Возвратясь около 12, не застал Ани в нашей комнате. Лег спать, часов в 5 утра очнулся - вижу ее нету: втроем с отцом и матерью спит на их кровати, в их комнате. Ушел к вокзалу, пил чай в трактире, возвратясь говорил с Э<леонорой> П<авловной> - просил Э<леонору> П<авловну> сказать Ане, чтобы она поуспокоилась, пока я тут, а уеду, говорю, на днях в Крым, затем возвращусь и поеду в Константинополь. Хочу так и сделать, протянуть время - иначе, чувствую, сойду с ума, если резко соберусь теперь и уеду. Ради Христа, попроси Тихомирова - нельзя ли мне денег хоть 50 р¹.

  

  

   Хочу сказать Н<иколаю> П<етровичу> и Э<леоноре> следующее почти буквально: "Я поуспокоился и точно после сна открыл глаза. Вся эта наша игра с Аней в мужа и жену (потому что почти все супруги сперва играют в мужа и жену) может кончиться печально, если Вы сами не сможете в одно прекрасное утро взглянуть на все эти расхождения спокойнее и трезвее. Несмотря на все ее драматические заявления, я думаю, что дело не следует считать поконченным. Теперешнее ее настроение - результат прошлого, того, что происходило осенью. Я опять делал мелкие глупости и не сообразил, что они могут на нее подействовать так. Думаю, что через некоторое время, когда она поуспокоится, Вам следует сказать ей, что она делает глупости и что пока, - по крайней мере, с год еще не следует ничего решать. Ты, мол, свободна, врагами вам быть незачем. Попытайся хотя предоставить твое настроение течению времени". И скажу им относительно ребенка. Пусть они скажут ей, что подло же это, наконец, - губить его судьбу. Можно попытаться наладить что-нибудь хотя бы для него. И пусть они уговорят ее кормить. Мне кажется, что она совсем хочет прикинуть мне его. Вообще, ради Бога, подумай, что делать. Жить мне здесь все-таки невыносимо, - ютиться в кабинете, убегать и т.д. М.б., ты бы пожалел меня, - сходил к Соловьеву-Несмелов и кроме уплаты за книгу, попросил бы, не дадут ли они мне аванс рублей 50¹. Нужно сшить хоть пару, а то я смешон, и поехать в Крым. Пиши и спеши с моими просьбами. Тоска у меня предсмертная.

   См. на обороте.

   Думаю, что пока, может быть, не следует заводить разговоров с родителями о серьезном. Или лучше сделаю так; поговорю еще раз серьезно с Н<иколаем> П<етровичем>, а ее пусть и я, и они оставят в покое, еще на месяц, полтора. Сказать ли Н<иколаю> П<етровичу>, что ведь она будет буквально несчастна, ибо если она затеет роман вскоре (ведь ей 21 год), то все равно я воспользуюсь этим для развода. Скажет или подумает, что с моей стороны это подло, но как же быть. Черт с ним? Посоветуй. Пиши ежедневно и поспеши с деньгами. Аня теперь ведет себя уже совсем как свободная женщина - бывает в гостях, ходит куда-то. Ужас! Прочитал сейчас ее письмо от 13 июля, где сказано: "Крепко-крепко тебя люблю"². Что случилось тогда летом? Деньги, которые я просил, - вот что главное.

   Затевать ли мне дружбу с Аней? Хотя она, как черт суха. Говорить ли про развод? (Последний абзац приписан в начале письма.)

  

  

   Сейчас говорил с Н<иколаем> П<етровичем>. "Не скрываю от Вас, говорит, что Аня настроена совершенно решительно, что у нее к Вам как бы ненависть даже". Я попробовал заговорить о ребенке, о надежде на примирение, хотя в отдаленном будущем. "Это, говорит, преждевременный вопрос, так же как и ребенок. Заставить ее кормить или не кормить, бросить или не бросить - не заставишь. Вам советую месяца на 2-3 уехать, а там видно будет". Говорил сейчас и с Ираклиди¹. Он смотрит на дело трезвее и проще, думает, что это временное настроение и надеется на ребенка как на связь.

   Надо уезжать. Когда ты освободишься? Когда мы можем уехать в Конст<антинополь>²?

  

  

   С Аней не говорим почти ни слова и встречаемся за весь день минут на 5, то меня нет, то ее нет, и я сижу разбираю бумаги, перекраиваю старые стихи, а все думают, что я работаю и, кажется, им это нравится. Но надежд никаких. Леля Ираклиди¹ присылает письма из Италии и обо мне ни звука - значит, у них решено было все сообща, ранее моего приезда. Надежд никаких уже потому, что Аня почти возненавидела меня за пустяки, ибо она сильно глупа. Ты молчишь, и я не знаю, что делать? Серьезно, брат, мое положение трагическое. Относительно поездки в Константинополь² и т.д. думаю, что это было бы для меня спасением, но что же сделать? Ведь я сейчас только понял, что я мечтаю, как ребенок, о сущей кляповине: где денег взять? Ради Христа, подумай, - не придумаешь ли что-нибудь? Ведь пойми - я пропадаю. По целым ночам реву от горя и оскорбления, а днем бегаю и стискиваю себя, чтобы быть спокойным. И ни копейки денег! Серьезно, надоедать стала мне эта штука, называемая жизнью. И впереди то же. На что?

   Жду писем - ради Бога.

   Сейчас сижу один в кабинете. Звонки не умолкают, народу в столовой порядочно. Аня с Зоей на завтраке у Ираклиди³ - завтракает с ними певец Апостолу. Аня и Зоя бегают за ним и просят у него карточку.

   Ну, до свидания-с.

  

   3 часа 26 февр. 1900 г.

  

   Марсик⁴ издох.

   Ходил ли к Ренару?

   Про Глебову говорят, что она устраивает выкидыши {Последние две строки приписаны в начале письма.}.

  

  

   Сейчас сидел в зале, приходила ко мне поэтесса Бродская. Вдруг из прихожей быстро прошла Аня и нырнула в столовую с совершенно багровым лицом. Я изумился и не понял, что это значит. Но сейчас же все объяснилось: из передней вышел Бален-де-Балю, отрекомендовался и прошел в столовую. Когда я пришел в столовую, он ни разу не взглянул на меня. Я взглядывал на него и, наконец, он внезапно пробормотал: "Вы напечатаете эти стихи". - "Какие?" - "А вот этой дамы. Вы бы посоветовали ей писать лучше по-еврейски". Я очень любезно предложил ему вина и незаметно ушел из столовой. Затем снова пришел и вел совершенно естественно разговор, проводил в переднюю. Т.е. он ушел, Аня за ним, а я через минуту. Он ни с того ни с сего сказал мне, какой я "хороший и счастливый". Чем? "Никому не подчинены". Раскланялись.

  

   Гулял с Куровским с 2-х до 6. В шесть обедал у Ираклиди вместе со всеми нашими. Ни Аня, ни Э<леонора>, ни Н<иколай> П<етрович> со мной не разговаривают, т.е. заговоришь, отвечают, но как-то неловко. Сейчас сижу дома один - все наши на репетиции!!

  

   Завтракаем, пришел Федоров. Вернулась Аня, искала новую квартиру, почти с восторгом рассказывала о ней и, так <как> ни разу не обратилась ко мне, то, конечно, для Федорова все стало ясно. Какое глупое или, м.б., злое животное! Каково мое положение!

  

   Что за жизнь, у<...> их мать! Сколько народу сегодня было. А Марфесси совершенно не выходит, ломается, строит из себя балованное дитя, а Э<леонора> говорит: "Моих два сына - Бэба и Жоржик". И Жоржик, развалившись, спит у нас сейчас на кровати Н<иколая> Петровича>. А в столовой полдня сидит жиденок Берчик, а в зале Бэба с учителем дерет на скрипке.

   А я... в сотый раз говорю - с ума сошли, одурели, ошалели, зазнались, потеряли всякое уважение. Что ты не пишешь? Уезжаю - думаю уехать 7-го марта в Ялту¹.

  

  

   Гремит рояль, поют, - репетируют "Жизнь за царя"... Сегодня утром попросил Э<леонору> П<авловну>, чтобы наше расхождение осталось пока в тайне. Я для этого, говорю, еду сперва в Крым, затем заеду на несколько дней сюда и уеду в Палестину¹. Часов в 10 Аня играла, Э<леонора> П<авловна> была в зале. Слышу разговор о новой квартире, на которую перебираются скоро. Вхожу и говорю: "Сколько будет комнат? Потому что мне хотелось бы, чтобы у ребенка была хорошая комната. С своей стороны хотел бы на это и на кормилицу вносить рублей 200-300". Аня обрывает и говорит, что все это будет сделано без меня. Это папино дело. Я говорю, что это и мое дело позаботиться о том, чтобы ребенку было хорошо. Верю, что будет присмотр и т.д., но не можешь же ты меня лишить даже участия в судьбе ребенка. "Все равно все будет так, как мы захотим". Нет, говорю, и мой голос всегда будет участвовать... Словом, разговор трудно передать, но она была груба и глупа до крайности. Я говорил очень сдержанно... Не знаю, что делать - этот идиотизм лишает меня возможности хоть что-нибудь говорить. Получил твою телеграмму, но с ответом подожду до письма, которое должно получиться сегодня.

  

  

   Митрич, деньги передал, расписки пришлю¹. Не сердись за молчание - у меня на душе черт ногу сломает².

   На днях, кажется, еду в Ялту³. Сообщу. Пока пиши сюда. Е<лене> А<ндреевне> и С<офье> А<ндреевне>⁴ - глубокие поклоны. Тебя целую.

   Убедительно прошу - пиши.

  

  

   Милый Юричка, жду от тебя писем, когда и куда ты выедешь. Я провожу здесь время очень недурно. Приехали мы 12-го вечером¹, прямо пошли к Горькому², встретил очень радушно. Он тут с женой, Екатериной Павловной, и с своим мальчиком около 3-х лет, Максимом³, толстый, милый мальчик. Застали у него И. Н. Сахарова⁴, который сперва не обратил на нас внимания, но теперь со мной очень хорош, ибо он живет на даче доктора Петровского, где живет С. Е. Кривенко с больным своим ребенком, которая, очевидно, ему рассказала обо мне очень хорошо. Живет Горький с Алекс. Ив. Ланиным⁵, нижегородским адвокатом, очень хорошим человеком. Вечером 12-го мы пошли с Горьким ужинать. На другой день у него завтракали и с тех пор почти не выходили от него. Я у него обедаю и завтракаю. Бываю еще у Серединых, у Лопатиной, которая живет тут с Маклаковой⁶, часто вижусь с Маминым, который даже все лезет на "ты", вижусь с Елпатьевск<им>. 14-го приехали артисты Московск<ого> Художеств<енного> театра⁷. 15-го мы обедали с Немировичем и его женой⁸, подошли артисты Тихомиров⁹, Адашев¹⁰, Москвин¹¹. Познакомился с Вишневским¹², Станиславским¹³, Книппер¹⁴ и Андреевой¹⁵, был у Чехова, который, кажется, женится на Книппер, ухаживаю за Марьей Павловной Чеховой¹⁶. Все это очень полезно. Познакомился еще с д-ром Алексиным¹⁷, славно поет. Живу в гостинице "Крым", за молом, так что под самыми моими окнами непосредственно прибой. Погода установилась райская. Вчера был в Массандре, я ошеломлен красотой. Нынче утро, как в раю, штиль в море мертвый, все замерло в солнце и радости, а горы - в младенчески-ясном небе. Горький написал в "Жизнь", чтобы "Жизнь" издала мои стихи¹⁸, у которых тут много поклонников. Горький в высокой славе, за ним ухаживают, умоляют его написать пьесу.

   Христа ради, устраивай денежные дела и приезжай или в Ялту, чтобы двинуть на Одессу и далее вместе, или в Одессу¹⁹. Жду твоих известий. Если их не будет до 20-го - 21-го, то в эти дни выеду в Одессу. Одесский адрес: Одесский городской музей изящных искусств, Вл. Павл. Куровскому для меня. Крепко целую, жду известий.

  

  

   Юлий! Тебе принесут "Стихи и рассказы" от Тихомирова¹. Привези в Калугу² - 50 экземпляров.

  

  

   В Измалковом не слез, - просили 2-50. Поехал в Елец, был у Бибикова¹. В Бабарыкино слез, - один извозчик заломил 1 р. 50 к., благодаря тому, что прошел дождь. Положение оказалось трагическим. Едва успел вскочить в поезд. Приехал в Ефремов, здесь отец и Коля Пушешников². Ласкаржевский в ссоре с Машей и матерью. Полна квартира народу, ребенок кричит. Выбраться в Огневку нет средств. Положение, брат, ужасное! У Евгения, говорят, лопать решительно нечего. Надеюсь все-таки удрать и пешком дойти до Огневки. Ради Христа, приезжай скорей и выручи. Хоть пропадай. Пиши все-таки в Ефремов, до востреб<ования>.

  

  

   Сижу и жду тебя в Огневке. Отец у Маши. Пиши на Лукьяново.

  

  

   Дорогой Сергей Николаевич!

   Положительно не знаю, как оправдаться перед Вами. Я писал Вам¹, что происходило со мною за этот год и какой печальный результат имела моя женитьба (это секрет для всех)². О положении дел о-ва "Издатель" я узнал только в конце апреля в Ялте и из письма Вашего, которое мне из Одессы переслали в Москву и которое брат привез мне тоже в Ялту. Я твердо решил спешно дать что-либо в "Сын отечества", но приехав в Одессу, совершенно обалдел и уехал оттуда. Теперь не знаю, что делать, не знаю, где Вы, каково положение дел и т.д. Ради Бога, извините меня - денег у меня не было, а прислать что-либо, как видите, не мог. Жду теперь Вашего известия. Пожалуйста, сообщите мне, сколько всего на мне долгу (за тот рассказ - "Велга" - мне поставили невозможную цену - 7 к., я очень прошу о 10 к.), можно ли еще прислать что-либо и когда, или же нужны {Далее зачеркнуто слово: тотчас.} деньги и тоже - когда. Похлопочу достать в крайнем случае и выслать Вам. Жду Вашего письма и не знаю, как буду Вам в глаза глядеть. Адрес мой: Почт. ст. Лукьяново Тульск. губ., Ефремовск. у.

  

  

   Вчера, т.е. 23-го мая, приехал в Ефремов. Завтра уезжаю в Огневку, где и буду ждать тебя с нетерпением. Вероятно, ты заедешь на день в Ефремов (извести, когда именно приедешь и заедешь ли). Рассчитываем, что пробывши здесь день или сутки, ты с матерью приедешь в Огневку. Маша останется здесь числа до 1-го¹. Очень жду тебя, мне чрезвычайно нужно в Елец, но ты понимаешь...

   Купи мне линованой бумаги и тетрадь за 10 коп. хорошей бумаги у Померанцева на Арбате.

  

  

   Дорогой Николай Дмитриевич! Не знаю как просить у тебя извинения... одним словом - пожалуйста, извини и ничем плохим не объясняй моего молчания. В Ялте я закружился: трубочки, водочки, поездки по горам и долинам... черт его знает что такое. Все очень тебя вспоминали и было чрезвычайно жаль, что ты не с нами¹. Я перезнакомился со всеми актерами² и некоторые из них оказались действительно славными людьми. С Горьким очень часто ездили то туда, то сюда, пока у него не произошло беды: Катерина Павловна внезапно родила на 3 месяце. Скоро, однако, поправилась. Были несколько раз у Чехова по его настойчивой просьбе - рано по утрам и думаю, что между нами установились бы очень хорошие отношения... Словом, было кое-что интересное, много новых знакомств и т.д., но, наконец, приехал Юлий и мы отправились в Одессу. Перед отъездом я был на почте - там, конечно, послали меня в жопу, сказали, что только ты сам можешь получить, если что-либо было на твое имя. В Одессе ехать в Конст<антинополь> я решительно раздумал - чума³. И тут было уже совсем не до писем. Я захворал, а настроение было убийственно. Точно кто разодрал рану и посыпал ее солью. Приехавши сюда⁴, так засел в тот же день за литературу, что откладывал все письма с минуты на минуту и вот только теперь собрался. Пожалуйста, не сердись. С прежними стихотвор<ениями>, еще не напечатанными и теперь окончательно исправленными, у меня теперь готово к печати около 50 штук!!⁵ Очень радуюсь. И есть хороши. Скоро засяду за беллетристику. Помоли Бога за меня, как и я тебе желаю расторгнуть молчание. Убедительно прошу тебя писать ко мне - я тут как в Африке - ничего не знаю и не слышу. Адрес мой: Почтовая станция Лукьяново, Тульск. губ., Ефремовск. уезда. Очень интересно, как живешь, что знаешь, как питаешь или изгоняешь свою неврастению. Да, вот что: очень много толковали о том, как было бы хорошо, если бы ты купил "Журнал для всех"⁶. Думают, что Миролюбов продаст, хотя он никому об этом не говорил. Подумай-ка!

   Будь здоров пока. Крепко и с искренней любовью целую тебя, кланяюсь Елене Андреевне и всем, кто помнит меня. Где живешь? В июле или раньше, вероятно, приеду в Москву⁷ или под Москву - в Царицыно, напр., на полмесяца: нужны материалы для биографии Никитина, которую я взялся написать⁸.

   Пиши!

  

  

   Не сердись за молчание - убедительно прошу. Завертелся в Крыму, потом в Одессе¹. Теперь мы приехали сюда месяца на 1 1/2 ². Сильно пишу - главн<ым> образом стихи. Что ты? Как и где? Пиши, голубчик, ты самый аккуратный на эту штуку. Просьбу твою исполнил - спрашивал у всех старожилов, - говорят, что можно где угодно дешево устроиться. Адрес мой - Почт. ст. Лукьяново, Тульск. губ., Ефремовск. у.

   Желаю тебе всех благ земных.

  

  

   Драгоценный Люкася, пока новостей никаких. Ласкаржевский еще не приезжал. В деревне, несмотря на весну, отвратительно. Заниматься невозможно ни минуты, клянусь Богом, - во всех комнатах шатаются, поют, ругаются, играют. Грязь, дрязги! Но все-таки рецензии пришлю дня через два-три непременно. Пиши!

  

  

   Милый Митрич!

   Пишу спешно на вокзале. Провожаю Юлия в Москву дней на 10. Шлю кое-кому стихов.

   Дома живу еще лучше твоего! Пишу, почитываю, ем, сплю, играю с девками, которые приходят на поденщину, и т.д. Чуть куда поеду, отвлекусь от дела - нехорошо на душе. Здорово меня подсадила А<нна> Н<иколаевна>!

   Твоему письму был очень рад¹ и очень расположился к тебе, читая его. Пожалуйста, голубчик, не забывай! Напиши посерьезнее, как себя чувствуешь и, пожалуйста, сообщи о рассказе: что это за "Хлеб-соль"²? Сообщи также поскорее, что это за сборник кн. Барятинского? Кто участвует, когда выйдет и т.д. - поподробнее. Хочу туда послать. Только куда посылать и в каком стиле? Отпиши. Не слыхал ли также о большом сборнике, куда я получил приглашение через Горького³. Там участвуют что называется "все". Идейный сборник. С Горьким не переписываюсь - это еще в Ялте. Увидишь Чехова - спроси да поклонись ему от меня и скажи, что очень прошу извинения, что уехал не простившись. Про драму Горького слышал еще от него⁴. Неужели он уже написал? Это "м<...>, а не работа", как говорит у нас Кобыляй, - мужик такой есть, кобыле задул. А все-таки, правда, молодец! Вот ты удивишься, если я шарахну драмой⁵! А хочется, подумываю иногда.

   О "Журнале для всех" уж не знаю, почему толковали. И совсем, говорят, можно не ехать в Петербург, а перевести в Москву. О Туркестане очень подумаю - это дьявольски соблазнительно.

   Куда двинусь отсюда - еще не совсем решил. Буду скоро опять писать тебе. Последи, нет ли рецензии о моих "Стихах и рассказах"⁶. В какую гору пошел Тимковский⁷? Что пишут? Что слышно о воцарении Иванова в "Рус<ской> мысли"⁸? Где Тихомировы и т.д.?

   Крепко целую тебя. Поклон Елене Андреевне.

  

  

   Дорогой Виктор Сергеевич, посылаю Вам 5 стих<отворений>¹. Если хотите их напечатать (все или по выбору - как угодно), имейте в виду, что все они входят в мою книгу, которая должна выйти в середине ноября или, м.б., числа 20-го². Денег мне за них, конечно, не надо. Жму руку!

   Измалково, Орловск. губ.

  

  

   21 июня 1900 г.

  

   Когда вернешься? Погода великолепная, был в Глотовом, там чудо, как хорошо. Приезжай скорей. Привези непременно чернил ализариновых, бумаги, карандаш, перьев, мне непременно купи перьев таких:

   NB кончик срезан - разных сортов такого типа.

   Привези непременно альбом - "Галерею русских писателей"¹ - теперь вышел, сходи возьми у Крандиевского, мне экз. полагается. Пишу рассказ². Хорошо у нас стало!

   Мать просит непременно заехать за ней в Ефремов - она 24-го хочет ехать с Машей в Ефремов. Все живы и здоровы, тебя целуют, как и я, крепко.

  

   Узнай про Иванова в "Русск<ой> мысли"³.

   Тебе есть два письма и повестка на заказное.

   Привези два экз. или три "Под открытым небом"⁴.

  

  

   Где ты? Ждем, Евгений зовет скорее в Липецк, у него дело; мать с Машей уехали. Привези что просил и старых газет - нужно. Целую, жду.

  

  

   Опять извини за молчание. То работал, то кой-куда ездил. Я здесь без жены и поздравить меня, если Бог даст, можно будет еще в конце июля или начале августа¹. На днях думаю уехать в Липецк², а затем - еще не решил: или в Москву на 1/2 месяца - эта проклятая работа о Никитине³ висит над душой, а материалы в Москве, - или под Николаев, в имение дяди жены Ираклиди, где она сейчас и находится, а к родам вернется в Одессу. Посему, голубчик, и не зову тебя, хотя, ей-богу, рад бы был повидать тебя. Но видишь, как я кочую. М.б., увидимся в Москве. Начались жары и работается плохо. А затеял я много. Если скоро соберешься черкнуть мне, адрес тот же, во всяком случае письмо твое мне перешлют. Пиши о новостях, до коих я смерть <как> жаден. Поклонись жене, крепко тебя целую.

  

  

   Иванушка, я все шатаюсь. Ныне в Ефремове, затем на минутку заверну к своим в деревню, а потом в Липецк¹ и к югу. Напиши пока в Лукьяново, Тульек. губ. Новостей - ни собачки, как говорят охотники. Что ты? Я же с своей стороны могу только пожелать тебе всего наилучшего. Понемногу пишу, читаю и т.д. Поклон жене.

  

  

   Ты обалдел - что ж ты сидишь там в жаре да гуляешь по Фокиным. Понял я твою работу! Ради Бога, приезжай поскорей. Я заехал в Ефремов и пропадаю - не с чем вернуться. И притом ни бумаги, ни чернил, ни перьев - можешь по этому судить какова нужда во всем остальном. У матери и Маши денег всего 9 копеек на водовоза. И совершенно неоткуда взять. Помоги нам как можно скорее или лично, или по почте. Ждем тебя все с нетерпением, Евгений зовет каждый день в Липецк и Задонск. Можно ограничиться Задонском - это очень дешево. Погода чудная. Привези, что просил - бумаги линованой плотной и глянцевитой, перьев, чернил, папку, какую обещал и "Галерею русских писателей"¹ - сходи непременно к Крандиевскому. Белоусову я написал, что еду в Липецк². Теперь скажи, что в Ефремове. Телешову пишу, что в Ефремове³.

   Целуют все.

   Непременно заезжай за матерью в Ефремов. NB

  

  

   Дорогой Ник<олай> Дмитр<иевич>. Как видишь, сижу в Ефремове. А был я, как и говорил тебе, у своих, в именье, в Орловск. губ. А Тульек. губ. от имения в 300 саженях, где и находится Лукьяново. Теперь уразумел?

   Новостей, конечно, никаких. Насчет битья читателя в морду¹... Видишь ли, для этого надо иметь настроение. Горький же, между нами, по-моему, отчасти прикидывается таким грубым, ломается и удивляюсь, как этого не понимают многие. Хотел я и в деревне Огневке распространить его славу, но брат Евгений не поддался. Он находит его талантливым, но отвратительным, на 3/4 нежизненным и преувеличивающим все до плоскости. А мода... Черт бы ее побрал эту моду! Я не портной, чтобы прилаживаться к сезонам, да ведь и ты не станешь. Хотя, конечно, тяжко, когда ты увлекаешься, положим, шекспировскими изящными костюмами, а все ходят в широчайших и пошлейших портках и глумятся над тобою. Как ни кинь, все тяжко одиночество - во всех родах. Вот и надо писать об этом. А своим опусканием рук² ты опять меня и огорчил и... черт его знает, не понимаю я тебя, хоть что хочешь!

   Верно, через несколько дней буду опять у своих³, а затем или в Одессу, или в Липецк, или в Москву⁴. Напиши мне пока в Лукьяново, Тульск. губ., Ефремовск. у.

   Кое-что строчил по прозе, но не кончал. Как твои все? Напиши же.

   Непременно прочти в "Жизни" Чирикова "Именинницу"⁵.

  

  

   Милый Митрич!

   Ты меня не понял, - я не на Горького злился¹, главн<ым> образ<ом>, а на критику и публику и уж, конечно, не за себя. Да тебя, впрочем, не разубедишь. Насчет Поссе ты меня сильно огорчил², и Джаншиева тоже жаль³. Правда ли относительно Поссе? Узнай, пожалуйста, где-нибудь и напиши. Напиши мне, пожалуйста, и еще вот что: 1-го августа возьми утром "Русские ведомости" и посмотри объявления о журналах - "Мире Божьем" и "Детск<ом> чтении": есть ли там мои стихи и что именно⁴ - и тотчас же, в тот же день напиши мне, а то я опоздаю к сентябрьск. книгам.

   В жизни моей пока никаких перемен. Читаю и пишу стихи. Пробуду здесь еще очень немного. Пожалуйста, напиши о чем прошу и о себе. Твоим поклон.

   Почт. ст. Лукьяново

   Тульск. губ., Ефремовск. у.

  

   От Горького получил письмо из Полтавск. губ.: пишут вместе с женой - зовут к себе. М.б., проеду. Горький пишет: "дядя Бунин, приезжайте-ка сюда. Здесь хорошо, очень хорошо. 24 часа в сутки светит луна!.." и т.д.⁵.

  

  

   Очень жалко тебя, милый Митрофаныч, хотя надеюсь, что ты уже поправился. И отчего это вышло? Или это роковой 7-ой месяц виноват? Желаю Л<идии> К<арловне> здоровья, а тебе - поскорей забыть об этом. С пьесой от души поздравляю. Побывать тебе в Москве непременно надо, чтобы ковать железо, пока горячо. Только все-таки на кой черт тебе эта сумасшедшая старуха? Хотя, с другой стороны, что же теперь с ней поделать? Ужасно хотелось бы обо всем этом потолковать обстоятельно, равно, как и о стихах. Ты положительно с каждым месяцем пишешь стихи все лучше, - это говорю, ей-богу, искренно, - но что ты делаешь а lа Горький эти дьявольские преувеличения? Очень тронуло меня стихотворение, но "русла", по-моему, скверно. "Мутным, глубоким ручьем" - тоже чересчур. Пожалуйста, не рассердись, говорю это потому, что, м.б., со стороны видней. Относительно моего приезда опять не скажу тебе ничего определенного. Много пишу, читаю - словом, живу порядочной жизнью, а это, повторяю, кажется, только и можно делать, что в Огневке. Кроме того, сильно тянет меня к себе Горький¹, - он в Полтавск. губ., а Полтавск. губ. я чрезвычайно люблю. Живет недалеко от Кременчуга. Там славные места! Относительно Парижа² одного боюсь: Куровский надует, да и ты тоже ненадежен. Пожалуйста, собирайся! Увидимся все-таки непременно, все-таки приеду в Одессу, а если уж не приеду до октября - значит, в сентябре буду в Москве, Петербурге, - там увидимся³. Кстати, про Петербург - Поссе, говорят, ушел, а на его место - Чириков⁴. Поссе жаль! Миролюбова зовут Виктором Сергеевичем. Относительно того, в Петербурге ли он теперь, ничего не могу сказать. Имел от него письмо еще в конце июня⁵; я дал ему 6 стихотворений⁶. Что же касается Медведева, то я только руками развел, прочтя твое сообщение. Можно ли ему поручать такие вещи? Юлий здесь, в деревне, скоро собирается в Москву, но, между нами сказать, он тоже может протянуть дело. Напиши пока в "Р<усскую> м<ысль>" сам, а Юлий попросит сходить в редакцию Ив. Ал. Белоусова. Тогда Юлий тебе напишет. Куда посылаешь стихи? Не пришлешь ли "Орла"? Что тебе стоит, а я буду очень рад. И вообще черкни мне, пожалуйста. От всего сердца обнимаю тебя. - Если увидишь Цакни, скажи, что я в третий раз покорнейше прошу прислать Телешову расписку на 175 р., которые я передал от Телешова на голодающих⁷. Это было ведь в феврале еще. Адрес Телешова - Ст. Малаховка, Моск<овско>-Казанск<ой> ж.д., а потом - Москва, Чистые пруды, д. Терехова.

   Ну, будь здоров, еще раз поздравляю с пьесой и желаю искренно успеха. Слышно, что Горький тоже что-то ставит⁸.

  

  

   Дорогой Иван Алексеевич! Отчего ты не пишешь? Я опять в Огневке, уеду на днях в Одессу и числа 20-го августа думаю быть уже в Москве¹. Не сердись на меня за молчание, у меня чрезвычайно много скверного и тяжелого на душе. Обращаюсь к тебе с большой просьбой: как можно скорей устрой мне поэму "Листопад", которую передаст тебе Юлий, в "Русскую мысль"². Я прилагаю и письмо к Лаврову³. Пожалуйста, тотчас же отправься в "Р<усскую> м<ысль>" и попроси как можно скорее прочитать и сказать, когда и почем будет помещено. Я пишу Вуколу, что не знаю... обычно получаю 40-50 к. и т.д. Убедительно прошу постараться поэнергичней решить так или иначе дело скоро, а то я опоздаю в другой журнал. До скорого свидания. Крепко целую тебя. Поклон жене.

  

  

   Многоуважаемый

   Вукол Михайлович!

   Посылаю Вам небольшую поэму¹, которую очень хотел бы видеть напечатанной в сентябр. или октябрьск. кн<иге> "Рус<ской> мысли". Будьте добры просмотреть ее, по возможности, поскорее и сообщить мне Ваше решение. Что касается платы, то я с своей стороны могу только сказать, что обычно я получал в толстых журналах 40-50 коп. В ожидании Вашего ответа имею честь быть Вашим покорнейшим слугою.

   Почт. ст. Лукьяново, Тульск. губ., Ефремовен, у.

  

  

   Милый Митрич!

   Спасибо за присылку публикации¹ и типун тебе на язык за карканье²! Очередь, о которой ты говоришь, мне совсем не нравится. Я уже привыкать стал к земле и, кроме того, сильно хочется работать. Вчера, получив твое письмо, внезапно почувствовал к тебе прилив нежности и, ей-богу, прямо-таки от всего сердца хотелось крикнуть тебе: работай! Поверь мне, - меня прямо-таки огорчает твое молчание, мне просто нет никакой корысти. И особенно сильно чувствую это теперь, когда сам живу порядочной жизнью - вдумчивой, артистической. "Р<усским> обозр<ением>" ты меня сильно взманил, но увы! Филиппов³! А как бы хорошо иметь близкий, родной журнал! Вот и "Жизнь" погибает, - единственный живой во многих отношениях журнал. Черт его знает где теперь писать - особенно стихи. Там было приятно уже по тому одному, что Поссе все-таки понимал кое-что. Кстати про стихи. Стихов у меня много и все великолепные, но "не управятся печатать" журналы. Мог бы дать кое-что и в газеты. Спроси-ка, пожалуйста, в "Курьере", сколько они могут платить за строку⁴. В журналах - толстых - я получаю 40-50 к., меньше не могу взять и с "Курьера". Могут ли они платить это? Да, пожалуйста, подумай о сборнике⁵. Непременно надо издать. Не давай спать Голоушеву⁶, пусть он сойдется с "Трудом" и в сентябре двинем! А то ведь этак закиснуть можно.

   Скоро буду в Москве. На днях думаю на минутку в Одессу⁷. Пиши пока на Лукьяново, - перешлют, если уеду. Кланяйся своим. От души тебя целую.

   Лукьяново, Тульск. губ.,

   Ефремовен, у.

  

  

   Вчера приехал сюда с Евг<ением> и Осей¹ в тарантасе. Всю дорогу я сидел читал, а Евгений придирался ко мне. Клянусь тебе честью, я не позволял себе ни звука в ответ, - только плечами пожимал. Вечером, когда приехали сюда, я был очень добр и не имел ни малейшего намерения ссориться, ибо я отлично вижу, что мне некуда деваться: как работать в Москве или еще где? Конечно, хуже Огневки. И я всячески уклонялся от ссор. Но Евгений ни с того ни с сего кричит при хозяйке: "Свети лучше, скотина, я тебе подзатыльник дам..." Затем по матерну. Я только и сказал: "Ну, Евгений, ты болен". Вечером, когда закусывали, он заговорил со мной и я очень дружески с ним разговаривал. Значит, помирились. Сегодня утром он с Осей уехал в пузню²