Бунин Иван Алексеевич - Письма 1885-1904 годов

инокие" хочу назвать. У меня ведь все одинокие. Подумай-ка, да напиши, ради Христа, по этому поводу, подумай с Ал<ександром> Петров<ичем>. А то ведь что-нибудь правда придется вроде "Степных идиллий". Поговорю еще с Поповой, м.б., согласится назвать "Глушь". Ну а "Глушь" подходит? Ведь книжка будет начинаться рассказом "На даче". Ничего это? Как думаешь? Хотя "Глушь" слишком. Тогда вся Россия глушь... Ей-богу, ничего не придумаю.

   Пиши же и денег!

  

  

   Я в отчаянии, дорогой Иван Ал<ексеевич>, написал Вам во вторник экстренное письмо¹, просил Вас съездить в "Русскую мысль" и выслать мне мой рассказ, который там лежит - "Сутки на даче". Дело в том, что скоро должна начаться печатанием моя кн<ига> рассказов и "Сутки на даче" должны туда войти. И представьте - написал Ваш адрес неверно! Я и в "Русскую мысль" писал, чтобы выслали, да там неаккуратность и не шлют. Теперь очень прошу Вас - голубчик, съездите в "Р<усскую> м<ысль>" и если она еще не выслала рассказа, возьмите и вышлите мне немедленно - по гроб Вас не забуду.

   Адрес мой: Птб., Малая Итальянская, д. No 3, кв. Бахваловой, мне.

   Простите, что пишу на клочке.

   Жду!

  

  

   Многоуважаемая Софья Николаевна, я только сегодня получил Ваше письмо и очень рад, что Вы меня вспомнили - говорю вполне искренно. И то хорошее, молодое одушевление, которым проникнуто Ваше письмо, тоже обрадовало и взволновало меня. Я даже тотчас же попытался перевести одно стихотв<орение>. Вышло неважно (да Вы и не написали ни кусочка подлинника этого стих<отворения>, ни формы), но все-таки шлю¹. От А.Негри я давно в восторге. Удивительная натура! Все самобытно, свежо, мощно, обвеяно дыханием истинной и высокой, целомудренной поэзии. "Fatalita" y меня нет, к сожалению, есть только "Tempesta"² и то сейчас не под руками. Имя ее я давно знал, но познакомился с ее произв<едениями> наст<оящим> образом только нын<ешним> летом, в Одессе, где купил "Tempesta", a "Fatalita" взял у знакомых и с ними же (я не знаю ит<альянского> языка) прочитал оба томика. Я жил тогда верстах в 20 от Од<ессы>, у самого моря, и это море, и дивные стихи совсем очаровали меня... Как я рад, что Вы тоже узнали и любите их... Но переводить у меня не было времени (я был занят "Песней о Гайавате" Лонгфелло³) и смелости. Не все я могу переводить у Негри - подбавлю своего настроения, да и незнание ит<альянского> языка. Стихотвор<ений> 50 перевел мой приятель А. М. Федоров⁴. Теперь я уже не хочу становиться у него на дороге. Он тоже не знает ит<альянского> яз<ыка>, но книжечка его переводов должна иметь успех... От всей души говорю Вам, что мне так хотелось бы сделать Вам приятное, что я, д<олжно> б<ыть>, спрошу - не будет ли он в претензии, если я переведу некотор<ые> стих<отворения>. Попробую. Но опять беда. Теперь я еще пуще занят. Только сейчас начал рассказ новый и подготовлял все эти дни прежние рассказы: д<олжно> б<ыть>, завтра-послезавтра начнется печатание двух моих кн<ижек> рассказов и, м.б., "Песни о Гайавате"⁵. Значит, буду завален корректурой, буду все сам читать.

   Лето я провел очень хорошо, все лето ездил по Днепру, по Крыму⁶, бродил в степях, сидел у моря и все время все-таки занимался этой божественной "Песней о Г<айавате>".

   Пожалуйста, напишите мне, как Вы поживаете, - поверьте моему искреннему расположению к Вам и простите за это вялое письмо. Я очень устал за последнее время. А сейчас, право, едва пишу, видите, как корябаю.

   Мой поклон Вашей матушке и сестре⁷. На Рождестве приеду месяца на 1 1/2 в Москву⁸ и, если позволите, побываю у Вас.

  

  

   Дорогой друг

   Иван Алексеевич!

   Еще 8-го получил два Ваших письма и удивлялся, как дошло мое, - ведь я написал черт знает какой адрес. Чрезвычайно благодарен Вам за Ваши хлопоты¹. Я было отчаялся: ну, думаю, письмо к Ив. Ал. не дошло, а сама "Р<усская> м<ысль>" ничего не сделает, поэтому, кроме письма Вам, закатил еще телеграмму в "Р<усскую> м<ысль>"². Но напрасно, ибо в тот же день получил рукопись³ и тотчас отослал ее в типографию. Книжку я продал Поповой⁴; вся кн<ига> будет страниц 200, такого почти размера, как Короленковск<ая>⁵. Кроме того, 2 рассказика Попова покупает у меня для народного издания⁶ - кн<ига> будет листа в 1 1/2.

   Относ<ительно> "Песни о Г<айавате>" пока еще неизвестно? - Попова просматривает, м.б., и возьмет. Ну а живу я очень однообразно и затворником. Писал небольшой рассказ, кончил и отдал в "Н<овое> сл<ово>"⁸. Приняли. К тому же настроение у меня куда нехорошее. Одиноко! Часто вижусь с Федоров<ым>, Будищевым⁹, Шуфом, Маминым¹⁰, бываю по пятницам на редакц<ионных> вечерах "Н<ового> сл<ова>", там встречаюсь почти со всеми нашими сотрудниками. Вот и все. Бернс... простите, голубчик, пожалуйста, но не могу выслать: переводы меня совсем не удовлетворили¹¹.

   Простите за краткость. Все это время страшно занят. Сейчас лечу к Поповой толковать об обложках. Крепко жму Вашу руку, кланяюсь Вашей супруге и остаюсь

   Пишите!!

  

  

   Подло, брат, с твоей стороны так забывать меня. Мне это обидно, а главное больно за тебя: значит, ты век целый теперь будешь жить как помешанный, бегать как в бреду по заседаниям да скрипеть пером... Кстати сказать, я буквально ошалел от {Далее зачеркнуто: цензуры.} корректуры - веришь ли, занимаюсь часов 10 в сутки, не отрываясь, ведь везде исправляю много и все три корректуры читаю. Идет у меня в книжке только 9 рассказов¹ и все-таки выйдет листов 16-17, по словам Скороходова², а думали, что будет 10-12; боюсь, что Попова взбесится - ведь это много лишнего, хотя чем же я-то виноват? И так два выпустил ("Федосевна" и "В лесах"). Сверстан 10-й лист. Сегодня прочитал во 2-ой корректуре "Байбаков" для декабря "Нового слова"³.

   Ну, какие же новости? Бываю у Федорова, у Михеева, в "Новом слове"⁴. Михеев недавно ездил к Короленко и говорил ему про меня, что я желал бы с ним познакомиться. Короленко сказал: "Я знаю Бунина, очень интересуюсь его талантом и рад познакомиться". На той неделе поедем к нему⁵. В "Новом слове" по пятницам скука. Темирязев, совершенно кретин, отвратительная личность, портит вечера, Попов⁶, кажется, тоже говно и за что-то обозлен на милого Сергея Ник. Кривенко. (Бываю очень редко, впрочем, и у Крив<енко>, Софья Ермолаевна, оказывается, славная баба). Бывает еще Скабичевск<ий>, Поссе⁷, Воронцов, Михаловский (милый толстый старик, ласковый, мягкий) и т.д. Пьем вино, чай, едим бутерброды, разговоры обыденные... анекдоты. Напр., идет толк про Палкина⁸, Кривенко говорит:

   - Это я, помню, скажешь, бывало, Салтыкову: "М. Е., пойдем к Палкину". А он с страшным серьезом: "Покорно вас благодарю, я и так вчера от него обдристался..."

   А Скабичевский вчера рассказывал, что один важный очень человек издал за границей свою книгу. Почему же за границей? А потому, что на ней такой эпиграф:

  

   Мое изданье не для дам:

   Все о п<...> в нем да о х<...>,

   Его в цензуру не отдам,

   А напечатаю в Карл-Сруе.

  

   Пожалуйста же, напиши, приедешь ли в Птб., сообразно с этим я буду строить свои планы. Евгений написал мне примирительное письмо⁹. Пиши, Бога ради, в деревню, там мать все глаза выплакала, да поезжай к ним, пожалуйста.

   Читать я буду на переселенческом вечере "Неожиданность"¹⁰, теперь этот рассказ лучше, я поправил, 14-го декабря. Говорят, что прошлый год публика очень довольна осталась мной¹¹.

   Привези, пожалуйста, в Птб. Милую Сивку, которую горячо целую. Жду твоих писем и обнимаю тебя.

   Скука в общем, ибо занят и женщин знакомых - ни собачки! Все мужики, просто беда! Да, познакомился у Щепотьевой с дочкой "Мира Божьего" (т.е. Давыдовой) и дочкой Елпатьевского¹². Последняя - прелесть, что за девушка.

  

   Вчера на вечере у Шуф видел еще литераторов - Мансфельда, Черниговца, Мережковского¹³. Мережковский жалко держался. Достаточно сказать, что огорошивал всех такими "новостями", что "музыка это философия цифр", "архитектура - застывшая музыка", "ложь прелестна - как, например, красиво, когда лжет красивая женщина"... Как, брат, это все жалко! Вспомнил я и Алек. Ник...

   Ну, прощай.

  

  

   Драгоценный Юрочка! Прежде всего - я околевал с полчаса сейчас со смеху, прочитавши, как издержался наш друг Ал. Петрович¹, сшивши себе шубу, сапоги, 3 пары подшт<анников> и 1 носки! Я от него получил очень холодное письмо² и поэтому не хочу ему и писать - скажи ему только, что просьбу его я исполнил в тот же час... Вполне понимаю, милый, твое положение и, конечно, согласен. Ну, мои новости невелики: живу однообразно, бываю все там же. Новых знакомств мало. 7-го, в субботу, был на юбилее Станюковича³, обедали в "Медведе", было больше 150 человек литераторов, адмиралов, артистов, адвокатов, дам... Познакомился там и с Короленко и с Анненским⁴. К Короленко поеду в среду, т.е. послезавтра. Вечер наш будет 16-го декабря⁵, посылаю тебе вырезку из газеты.

   Теперь главное. Непременно, как только выяснится, тотчас же напиши мне, когда и куда ты поедешь? Поедешь ли прямо в Москву или заедешь сперва в деревню? Сколько думаешь пробыть в Москве? Когда выедешь из проклятой Полтавы? Мне хочется поскорее с тобой повидаться. Очевидно, в Птб. ты не приедешь? Следовательно, на Рождество мне надо выезжать в Москву? А то ведь я должен 28-го дек. заплатить вперед за месяц за квартиру 20 р., если же ты на первых днях Рождества уже будешь в Москве, я не буду платить, заявлю раньше, что уеду 28-го из Петербурга.

   Жду ответа по пунктам. Не уехать ли мне числа 20-го в деревню, а потом вернуться в Москву числа 5 янв.? Или не стоит⁶? Пожить еще тут, упрочить знакомства?

   Живу нищим, но обходится страшно дорого. Денег с Поповой еще не получил, так что погоди 25 р. Выслать тебе их или лично отдать? Дело в том, что разочтется она со мной, верно, не раньше 20-го. "Гайавата" будет печататься в январе⁷. Насколько понял, и за "Гайавату" тоже плата 25 р. лист. Но вот вопрос: как разочтется она со мной? За лист того ли формата, что у меня в книжке или за журнальный лист? Если будет высчитывать за журнальный - беда, обдерет!

   NB Если не журнальный и если удастся получить вперед хоть часть и за "Гайавату" - не дать ли тогда в долг А.П., чтобы он приехал в Москву, рублей 70? Напиши!

   Поскорей отвечай, когда выедешь, а то я пошлю тебе числа 15-го "Байбаков".

   Ну, будь здоров. Горячо целую тебя, дорогой мой. Хоть покороче, да поскорее пиши.

  

  

   Глубокоуважаемый

   Павел Владимирович!

   На вечере, в котором Вы предложили мне участвовать¹, я хотел бы прочитать рассказ "Танька". Напечатан он в книжке моих рассказов ("На край света" и другие рассказы. Птб. 1897 г. Изд. Поповой), на стр. 112-130.

   Малая Итальянская, д. No 3, кв. 8.

  

  

   Воображаю, что ты подумал обо мне, не получив ответа на свое письмо! Но поверь мне, что даже, если бы я не оценил твоего сердечного, дружеского отношения ко мне, я бы все-таки ответил из-за одного чувства деликатности. Не ответил же я сразу вот почему: получил твоё письмо утром, за час до отъезда¹ и решил написать дорогой; потом вспомнил, что нужно еще послать "<нрзб>" и решил написать из деревни; а тут страшные морозы, до станции же восемь или девять верст... Так вот и случилось, что пишу только сегодня и посылаю "<нрзб>". Объясняю тебе откровенно и прошу тебя не сомневаться, что мне было очень дорого письмо от тебя, которого я давно люблю и самым искренним образом уважаю и за душу, и за честную, образцовую жизнь...

   Зажил я серенько, но тихо и начинаю работать. Пожалуйста, не забывай меня, дорогой друг, в моем "идиллическом" уединении.

   Кланяюсь твоей супруге и крепко целую тебя.

   Да, покорнейшая просьба: вышли мне, пожалуйста, книжку: Н. А. Борисов. Калевала. Ц. 50 к. Издание Клюкина². Деньги тебе вышлю марками.

  

  

   Милый Юринька, очень рады, что наконец получили от тебя известие. Все живы и здоровы, живем однообразно. Я читаю и кое-что пишу. Новостей совсем нет, разве только то, что я не курю уже пять дней - нет денег на табак, так что, вероятно, больше уже не буду курить, если и будет табак.

   Целую Сивку. Все наши - тебя, конечно, и я.

   Скверно пишешь - мало, пиши по-человечески-то!

   Белоусов прислал мне рецензий обо мне "Русск<ие> ведом<ости>" и "Жизнь и искусство"¹. Хвалят. Потом Будищев пишет, что есть отзывы: в "Кавказе", "Гласности" и "Одесском листке" - в первых двух, говорит, так себе, а в "Одесск. листке" - очень лестный². Пришли мне, достань "Одесск. листок" и спиши. Он есть у вас в библиотеке.

  

  

   Милый, дорогой Юринька! Вот какое письмо я получил 20-го февр. от Кривенко:

   "Дорогой Ив. Ал., полученные от Вас рецензии переслал в редакцию¹ и на другой же день пожалел об этом, потому что пришлось выйти из редакции почти всем наличным составом сотрудников² и заявить об этом в газетах³. Вышли: Скабич<евский>, Яроцк<ий>, Н<емирович>-Данч<енко>⁴, Станюков<ич>, Темирязевы, Руб<акин>, Обол<енский>⁵, Воронц<ов>, Щепот<ьев>, Абрамов⁶ и я. Мамин остался в обиде, что его не известили (я просил одну знакомую, ехавшую в Царское Село, передать ему о нашем отказе, но, должно быть, она не то передала) и теперь присоединяется к нам единолично как иногородний. Вас без согласия также нельзя было включить в число подписавшихся, но если Вы, подобно ему, пожелаете присоединиться к нам, то пошлите в "Нов<ое> вр<емя>" и "Р<усские> ведом<ости>" краткое заявление, что и я, мол, присоединяюсь к редакции, чего не мог сделать совместно, так как находился в деревне. Что же, однако, это за история, спросите Вы. История в двух словах очень простая: в то время, как шли переговоры с нами о передаче нам журнала, как это с самого его начала предполагалось, и мы искали денег для уплаты за него (уплаты даже не требовалось, а говорилось: берите журнал безвозмездно, чем мы, понятно, стеснялись) и для дальнейшего ведения дела, в то время, как у нас были надежды и на покупателя, который сохранил бы направление журнала и редакцию, и на возможность собрать деньги (намечалось до 35-40 т<ысяч>), - молодые люди г<оспода> Семенов (Я видел этого Семенова - молодой малый, бывший сельский учитель, все мыкался по Петербургу, собирал деньги на школы. С литературой не имеет ничего общего. И. Бунин.) и Поссе поехали и без ведома нашего, потихоньку вступили в сношение относительно покупки. Нам ни <та> ни другая сторона ни слова не сказала об этих переговорах, так что мы узнали о них стороной, а когда я поставил такой вопрос в упор, то получил утвердительный ответ, и дело оказалось настолько бесповоротным, что нам оставалось только одно - отказаться, чтобы не быть выгнанными, по совершении нотариальной сделки. Если решите присоединиться к нам, то, пожалуйста, никаких мотивировок и сердцов не выражайте, а просто, мол, присоединяюсь к редакции и участвовать в журнале не буду. Вот Вам текст нашего отказа: "Мы, ближайшие участники редакции и сотрудники журнала "Новое слово" (со времени перехода его в 1895 г. к г-же Поповой) заявляем о прекращении своего сотрудничества в этом журнале после выхода февральской книги сего года". Мы здоровы, но пережили много истинно тяжелых минут, часов, дней и бессонных ночей. Из-за чего столько бились и лезли из кожи? Зачем было столько времени играть людьми и морочить их великодушием, что журнал, мол, для вас покупается и устраивается и никому другому передан не будет. Любопытнее всего то, что Семенов, доставший денег и являющийся издателем, приглашает теперь, говорят, в сотрудники марксистов, с которыми мы все время полемизировали! Крепко жму Вашу руку. С<офья> Е<рмолаевна> кланяется.

  

   Вот тебе, Юринька, и клюква. Мне очень скверно на душе, я не знаю, что будет это за журнал - м.б., для меня очень симпатичный, так как таков Поссе, но что же мне оставалось делать, как не послушаться Кривенко? Наконец, и все ведь вышли. Поэтому я вчера послал в "Н<овое> вр<емя>" и "Р<усские> в<едомости>" такое заявление: "М<илостивый> г<осударь>. Позвольте через посредство Вашей газеты заявить, что я присоединяюсь к тем лицам, которые отказались сотрудничать в жур<нале> "Нов<ое> сл<ово>" после выхода 2-ой кн<иги> сего года"⁷. - Вот и все.

   Бога ради, пришли мне поскорей твое мнение по этому поводу. Мое положение, как видишь, еще более ухудшилось. Что делать мне с деньгами (И сколько нужно % в Общ<ество> взаимн<ого> кредита с 250 р. Пожалуйста, спроси Николаева, сколько я всего должен заплатить туда 19 марта.)? Жду писем скорее.

  

  

   Дорогой Сергей Николаевич! До сих пор не возьму, как следует, в толк, как и для чего произошла вся эта грустная история с "Нов<ым> сл<овом>"¹. Вижу одно из Вашего письма, что теперешние обладатели журн<ала> поступили очень скверно и затевают что-то совсем противоположное тому, что было, и потому послал два коротеньких заявления (в "Н<овое> вр<емя>" и "Р<усские> в<едомости>")² о том, что не буду больше сотрудничать в "Н<овом> сл<ове>". Но что это будет? Кто новые сотрудники и кто во главе их? Не Семенов же, конечно³? А если Поссе, то зачем марксисты?.. Признаться, совсем не представляю себе физиономию нового журнала, чрезвычайно опечален погибелью прежнего и до глубины души возмущен тем, что сделали с Вами. Где будете работать? Пожалуйста, пишите, как устроитесь, а от меня примите самые сердечные пожелания Вам всего хорошего. Кланяюсь всем Вашим.

  

   P.S. Посылаю стихи Егорова⁴ и Богд. Я было сделал переделки, но теперь они, конечно, не нужны. Редакц<ионные> книги отправил на редакцию.

   Где Н. Н.⁵ и как его дела и здоровье?

  

  

   Что ты замолчал? Правда, я так дик, что не поблагодарил тебя даже за книгу¹ и сам не писал, но мне-то о чем писать? Все время провожу за чтением... А про скандал в "Нов<ом> слове"² ты, конечно, знаешь... Пиши ты-то, пожалуйста, - небось много новостей, - а я даже газет не вижу.

   Посылаю тебе свою книжечку³. Ей пока везет. Федоров прислал недавно вырезку из газеты "Сибирь"⁴, где говорится, что редкое явление эти рассказы. Каково?! Рад этому, а потому и хвалюсь тебе так бессовестно... Крепко тебя целую.

   Сколько я тебе должен за книгу? С марками?

  

  

   Ты ужасно скуден на письма. Пиши же! Я же сижу в неопределенном положении. Тоска начинает съедать. Убит наповал письмом Поповой¹, - "Песнь о Г<айавате>" будет печататься в сентябре², во 2-ой серии, благодаря тому, <что> в 1-ой Карышев и Сеченов прибавили материалу³. Объяснять тебе, как это скверно для меня - нечего! Чем жить? Одежи нету весенней, платить в О-во вз<аимного> кред<ита> 19-го марта! Просто голова кругом идет. И заработать - как отсюда заработать? Писать тут нет никакой возможности. Да, словом, возмутительно скверно... Что ж ты рецензии-то? Прочитай хоть в "М<ире> Божьем"⁴ - что пишут? Я ничего не знаю. Недавно получил через Федорова рецензию из газеты "Сибирь"⁵ об моей народной книжке: пишут, что рассказы мои - "явление довольно редкое в народной литературе" - так хороши. Да не утешает... Пиши, пожалуйста, посоветуй что-нибудь. Деньги Николаеву высланы, но только 17р., Бога ради, попроси Александра Петровича продать "Киевлянин" и приплатить Николаеву.

   Все живы, здоровы.

  

  

   Дорогой, милый Юринька, еще раз пишу тебе, чтобы попросить тебя вот о чем: вышли поскорее деньги Евгению и Маше и прибавь на мою долю рубля два. Маша ни за что не соглашается, но я надеюсь, что уговорю ее, попрошу у нее рублей пять, прибавлю твоих два и приеду в Полтаву¹: меня в ужас приводит 19-ое марта! Ты, вероятно, дашь мне хоть какую-нибудь работку в бюро заработать и заплатить проценты. Наконец, мне вообще надо же что-нибудь заработать - корреспонденциями хотя - ведь жить-то совсем нечем, а Евгений уже каждый день просит у меня денег. Я знаю, что ты уедешь на Святую², но что же делать, побуду там без тебя.

   Ради Бога, отвечай же как можно скорее. Я тут околел с голоду и ничего не могу писать. Мне необходимо в Полтаву.

   Крепко целую тебя.

  

  

   Дорогой Сергей Тимофеевич¹.

   К самому искреннему сожалению, никак не могу исполнить сейчас Вашу просьбу: нет книг. Несколько дней тому назад отослал последнюю Л<ьву> Н<иколаевичу>². В Птб. думал о Вас, когда рассылал книги, но не знал Вашего адреса. А послать на "Посредник" не догадался. Попова дала мне 60 экз. и я не успел оглянуться, как их растащили. Посылаю Вам пока два рассказа, отдельно изданные³. Пожалуйста, не забудьте выслать мне Вашу новую книгу⁴ и не сердитесь за мой невольный отказ.

  

  

   Милый и дорогой друг! Когда я получил твое письмо - я лежал на одре: было что-то вроде инфлуэнцы, которая меня так угостила, что однажды, поднявшись с этого одра, я упал без памяти. Как видишь - плохо дело. Поэтому только и не ответил тебе своевременно. Теперь, как видишь, (опять: "как видишь"! Хорош слог?) я в Полтаве, куда только что прибыл - поспешил по некоторым делам. Пробуду тут, вероятно, до 8-10 апреля¹. Пожалуйста, не забывай меня и тут. Пиши почаще. У меня новостей никаких. Вчера виделся с Альбовым² - он тут уже с февраля и, вероятно, пробудет всю весну. Писать я пока ничего не пишу, - все еще плохо себя чувствую. А сегодня - особенно: "Новое время" гнусно отозвалось обо мне³: пишут, что я... как ты думаешь, в чем повинен? - в пристрастии к изображению грязи и мути жизни!! Ну не подлецы? Это я-то, когда кругом так и сыплются грязные и развратные книги, а я воспеваю деревенские идиллии и слагаю деревенские элегии. И ведь гнусней всего то, что это - среди похвал моему "искреннему" (?) дарованию и в таком тоне, словно я заведомый фотограф грязных сцен. Конечно, я и знал, что "Новое время" меня облает, но лгать-то зачем же!.. А впрочем - черт с ними!

   Книжку свою (народную)⁴ завтра тебе посылаю. Передай, пожалуйста, ту, что у тебя теперь, в "Детское чтение". Читал похвалы мне в "Рус<ском> б<огатстве>" и "Мире Божьем"⁵? Впрочем, я опять съехал на рецензии... Даже стыдно стало... Поэтому умолкаю пока, крепко тебя целую, кланяюсь твоей супруге и жду твоих писем.

   P.S. Батюшки! Как размазал я на той странице! Уж не подумай, что это слезы!

   Стихов для "Детск<ого> чтения" поищу⁶.

  

  

   Милые и дорогие друзья мои¹!

   Только сегодня получил Ваше письмо² (переслали из деревни) и, по обыкновению, очень обрадовался. Вы говорите - по мне соскучились, - но если бы знали, как мне хочется повидаться с вами! Я теперь воскресаю понемногу. У нас уже совсем весна. Дни стали светлее, теплее, ветер упоительно ласковый, с юга, веет такой нежной молодостью, неуловимым ароматом земли и подснежников и я, в одной блузе, по целым часам шатаюсь в городском саду. Сад в Полтаве запущенный, на краю города и там теперь еще никто не бывает. И хотя меня тянет к людям, к жизни, но я все-таки рад, что шатаюсь там один. Все вспоминается мне моя ранняя молодость, первые стихотворения, первая сладкая жажда счастья и мне, по обыкновению, над которым вы так смеялись, страшно жалко себя и хочется петь что-то беззаботно-грустное и мальчишески-веселое. Черт его подери, знаю, что все это ни к чему не поведет, но да будет благословенно все глупо-xopouоee!

   Ваша заботливость очень тронула меня. Спасибо, голубчики! Из отзывов меня кое-что порадовало в отзыве "Р<усского> б<огатства>" и выписка из "Кастрюка" в "Мире Божьем"³. Остальное - все труха⁴. Статьи Оболенского⁵ до сих пор не видал... А огорчения... читали, что в "Н<овом> вр<емени>"-то написали⁶? Ведь так брехать на меня, так нахально уверять, что я наслаждаюсь описанием кабацких сцен - верх бессовестности! А главное - каким тоном-то? Покровительственным, сожалеющим, как с заведомым кабацким писакой! И прочло это, небось, тысяч сто народу... Да и "Новости"⁷... А про "Донец"-то⁸ нигде ни звука!

   Просматривал "Новости", но пока еще не видел вас. Где теперь пишете? Неужели до сих <пор> нигде не пристроились еще? Дьявольская это работа газетная с ее вечными передрягами! В связи с Алтаем⁹ все это меня сильно огорчило. Я так и знал, что наше дело не выйдет. Сразу сейчас не соображу, где удобнее Вам устроиться на лето. Жаль, конечно, в той же Полтаве можно очень недорого; но Вы ведь ничего определенного не пишете, о Полтаве ли Вы говорите или о других каких местах. Кроме того - ведь Вам нужней города с газетой. Если так - похлопочите насчет Киева. Клянусь Вам, нет лучше города на земле! Люди, кажется, дрянь, но сам город, - нечто упоительно милое и изящное. А Днепр? - Паки и паки прошу Вас - пишите об этом обо всем определеннее? Вместе ли с Л.К.¹⁰ думаете проводить лето или она уедет за границу? И когда? Решили ли все-таки поблуждать со мной где-нибудь?

  

  

   Дорогой и глубокоуважаемый Сергей Николаевич! Только сегодня собрался выслать Вам те стихотворения, которые я взял для исправления¹. Пожалуйста, простите, если я поставил Вас этим в неловкое положение перед авторами их. За последнее время я сильно хворал. В деревне дошел до обмороков и поспешил сюда² - хотел начать серьезно лечиться. Но тут уже совсем весна, дни стоят восхитительные и я ожил. Да и болезни-то такие, что как от них вылечишься? Нервы, малокровие. Видно, таким дохлым и останусь.

   Как Вы поживаете? Как скоро кончатся Ваши каникулы? Я сегодня получил приглашение из "Нового слова"³ - письма мои почему-то не сочли нужным поместить "Нов<ое> вр<емя>" и "Р<усские> ведомости>"⁴. Жалею, что не послал в "Московск<ие ведомости>". Вероятно, там вежливее. На приглашение отвечал отказом⁵. Пишут, что там будут участвовать Вересаев⁶, Милюков⁷, Булгаков⁸... Мне сдается, что дело ихнее совсем не выгорит: Милюков, Булгаков и Джаншиев⁹... Что общего?

   Желаю Вам всего хорошего и кланяюсь всем Вашим.

  

  

   Неужели ты себя навек обрек в могилу, в Полтаву, а ведь не каждый день такие случаи! Всеми силами я со своей стороны за Москву.

   См. оборот.

   В "Новое слово" ничего не пишу. Что же унижаться, просить объяснений? Или написать? Ведь я при тебе писал Скабичевск<ому>¹. И что значит сухой ответ²? И кто его написал? Кривенко? Напиши, кто.

  

  

   Милый, дорогой тезка! Письмо твое получил в момент отбытия из Полтавы¹, так что не успел тебе ответить. Я уже, как видишь, пустился в передвижения², "многих людей города посетил и обычаи видел"³, т.е., говоря не гомеровским языком, уже много пропер по степям, по шляхам, местечкам и хуторам, а теперь приветствую тебя из великого Миргорода! Любопытный город, если только могут называться городами болота, по которым шуршит камыш, кричат кулики, а по берегам стоят избушки, крытые очеретом⁴. Много написал бы тебе, да боюсь, что письмо это попадет к городничему. В Полтаве я буду снова дней через 6-7, куда и прошу тебя убедительно писать⁵. Я верно еще отправлюсь по полтавщине⁶, но ты все-таки пиши. Не будешь ли добр справиться при случае в "Р<усской> м<ысли>", чи будет помещено там мое стихотв<орение> или нет⁷? Извещение, что будет напечатано я уже очень давно получил. Ну, пока обнимаю тебя и кланяюсь твоей супруге.

  

  

   Милый, дорогой друг мой, я за дорогу опять думал о Москве и страшно жалею, что не поговорил с тобою толком. Прошу же тебя - подумай еще раз хорошенько. Больно уж тускла твоя жизнь в Полтаве! А главное - ты ведь стареешь, Юрочка, за этой вечной работой и серьезностью. Подумай, голубушка! Горячо любящий тебя

  

  

   Тысячу раз собирался написать тебе, дорогой друг, но последнее время особенно мыкался: ездил из Полтавы в деревню, был у Федорова в Люстдорфе, под Одессой, а потом ломал поход сюда, в родные Палестины. Теперь тут засяду надолго, - может быть, даже до октября и буду упорно работать. В октябре в Москву¹. Писал ли я тебе, что в половине августа брат переезжает в Москву на службу² - редактировать "Вестник воспитания"? Из этого следует, что я теперь буду в Москве по зимам почти безвыездно.

   Новостей у меня, конечно, никаких. Буду очень рад, если будешь почаще делиться со мною своими. Кстати сказать, пожалуйста, голубушка, извести, если в июньск. кн<иге> "Р<усской> м<ысли>" будут мои стихи³. Читал сегодня твои в "Севере"⁴. Ей-богу, брат, очень сердечно и хорошо! Хоть бы тебя дача вдохновляла побольше!

   Кланяюсь твоей супруге и крепко целую тебя.

  

  

   Драгоценный Люкася, приехал в Огневку и живу в амбаре. Хорошо тут до такой степени, что описать невозможно. Но на душе очень плохо: мать серьезно нездорова, - застарелый плеврит, - задыхается и слаба. Вчера я посылал в Трегубово за лекарством для нее, но нужно бы непременно опять привезти доктора, потому что он видел ее еще месяц тому назад. Но привезти, конечно, невозможно, - Евгений даже лошадей не дает, за лекарством посылал Якова. Просто сердце разрывается!

   Ну а больше и писать нечего. Все по-старому. Жду писем от тебя.

   Если хоть маленькая возможность, пришли на доктора. Ей-богу, я сильно боюсь.

  

  

   Дорогой Иван Алексеевич, великая просьба к тебе: узнай, пожалуйста, как можно скорее и напиши мне, принимает ли летом (т.е. вот, например, и теперь) и если принимает, то когда, в какие дни недели принимает больных знаменитый профессор Захарьин¹. Он, верно, на даче, но ведь ездит же он в Москву. Адрес его ты узнаешь в любой аптеке, а остальное у него на квартире. Все это мне необходимо знать, ибо нездорова мама и я хочу приехать с ней в Москву². Иначе не стал бы беспокоить тебя в такой зной. Извините за это и черкни поскорее.

   Лукьяновка, Тульск. губ., Ефремовского уезда.

  

  

   Что ты замолк? Когда приедешь? Хочется посоветоваться с тобой, как поступить: маме иногда бывает плохо, т.е. бывают очень сильные сердцебиения, тяжко дышать, слабость, что мы думаем, что шутить с разными земскими докторами нечего, а надо ехать поскорее к Захарьину. Мама и сама боится, все говорит - умру - и т.д.

   Маша завтра едет к Софье в Каменку (Софья должна туда приехать с деньгами) и возьмет у ней денег на поездку с мамой в Москву. Спрашивает тебя, не поможешь ли и ты хотя очень немного на это. Я тоже возьму на себя часть. Пиши, Христа ради, да приезжай скорее, ведь небось в Полтаве ужас теперь. Целую Сивку.

   Пишу к Белоусову¹, чтобы он узнал, принимает ли Захарьин летом. Спроси это и в Полтаве, доктора небось знают.

  

  

   Милый Иван Алексеевич! Вчера ездил на Лукьяновку, получил вместе с твоим письмом твою книжку¹, дорогой же, верхом, прочел ее всю и говорю тебе с полнейшей искренностью, что еще до сих пор у меня держится в душе то милое впечатление, которое она произвела на меня. И стих простой - легкий, - хороший, и описания есть хорошие, а главное - всегда чувство есть. Очень радуюсь, что ты начинаешь уделять все больше и больше времени литературе. Правда, книжка составлена небрежно, - ты даже не потрудился заглавия поразнообразить и рассортировать стихи так, чтобы местами не выходило однотонности, - но все-таки уж то хорошо, что ты составил ее и устроил в хорошем месте. Только ведь в ней нету еще очень многого твоего? Отчего?

   А я, брат, опять почти ничего не пишу. Все учусь, - по книгам и по жизни: шатаюсь по деревням, по ярмаркам, - уже на трех был, - завел знакомства с слепыми, дурачками и нищими, слушаю их песнопения и т.д. Сегодня поправляю предисловие к "Песне о Гайавате". Писал я тебе, что Попова было отказалась издавать ее, ибо я отказался участвовать в "Н<овом> слове", а потом опять согласилась², когда я вломился за это в амбицию? Скверная штука! Не знаю еще до сих пор, несмотря на ее новое согласие, выйдет ли у нас дело. Уж какое издание при натянутых отношениях! А издателя другого - где возьмешь? Брат ходил в "Р<усскую> мысль", к Сытину³ - не соглашаются, - "Р<усская> м<ысль>" потому, что не издает таких произведений, Сытин же понятия не имеет об этом. Да и что общего между Сытиным и Гайаватой? Думаю даже обратиться к Тихомирову⁴. Жаль, что в Полтаве я с ним не познакомился.

   Ты спрашиваешь про Михайлова⁵? Так ведь он только номинально значился и значится редактором.

   Ну что тебе еще сказать? Разве с просьбой обратиться? А просьба вот какая: если только будет свободная минута, съезди в школу живописи и ваяния⁶ (если не ошибаюсь, там, т.е. в Москве, одна), возьми там программу и пришли мне. Крайне буду благодарен. Прошу об этом потому, что брат Евгений хочет поступить туда вольнослушателем⁷. Так вот нужна программа и устав. Выписал бы ее, да не знаю адреса. Если только не затруднит тебя это, конечно.

   Ну а пока - будь здоров, дорогой друг, и не забывай

   Почт. ст. Лукьяновка, Тульск. губ.,

   Ефремовск. у.

  

  

   Милый, дорогой Люкася! Письмо твое получил и был и рад ему и огорчен им: жалко, что ты не вернулся! Впрочем, я так и знал... Только опять взял гнусную замашку - писать в двух словах. Неужели правда дело было так просто, как ты пишешь? Упорно жду, что ты очень скоро напишешь поподробнее о себе¹ и о том, что ты сделал для "Гайаваты". От Поповой ответ получил. Вот он слово в слово:

  

   Милостивый и т.д.

   По поручению Ольги Николаевны имею честь известить Вас, что в настоящее время она не считает для себя возможным определить время, когда будет предпринято издание труда Вашего "Песнь о Гайавате"², так как большое количество изданий находится в производстве.

  

   Как видишь, это дело кончено. Даже сама не желает писать. Хочет взять меня измором и может протянуть время хоть до 20-го столетия. Поэтому еще убедительнее прошу тебя хлопотать о "Гайавате".

   Ну а больше у меня новостей никаких нет. Сижу и все яснее сознаю, что дело мое дрянь... В Москву еще не знаю, п