Короленко Владимир Галактионович - Письма

, Вашему

  

  

   Полностью публикуется впервые.

   ¹ Н. Ф. Анненский.

   ² Петр Дмитриевич Боборыкин (1836-1921) - писатель, беллетрист. Речь идет о его романе "Василий Теркин".

  

  

  

   Не писал так долго, - по причинам чисто внешним: когда наиболее хотелось ответить, - как раз не мог. А было это тотчас по получении твоего письма. В это время мы уже сказали мамаше¹. Она сначала очень испугалась, и даже глаза расширились, но так как все-таки это говорилось уже о прошедшей опасности, то даже не заплакала, и радость о том, что Перец как бы "вернулся" - покрыла все остальное. И только когда я прочитал письма, в том числе от Лизы.², Юлиана и от тебя, и она узнала, что ты все время приходил и подвергался опасности, что ты не отделил Перчика от своей семьи, в том смысле, что мысль о своих не удержала тебя,- она расплакалась и просила передать тебе, как она тронута и как она тебя любит. Писать она не могла - и я тоже: подлая срочная работа висела надо мной и было совсем некогда отдаться тому чувству, которое овладело и мною. Ну, да ты сам знаешь, как мы тебя любим и как тебе благодарны...

   Посылаю на твое имя несколько книг. Одна с буквами В. С. Г. (то есть Василий, Софья Григорьевы) - вам. Остальные - увидишь по надписям. На твое имя посылаю потому, что уж лучше ты передай Юлиану и Саблину,- чем разносить книги из столь "опасной" квартиры. Положим - опасение пустое, а все-таки дело чище.

   Теперь же обнимаю тебя, мой дорогой. Надписывал тебе книгу, перечитал твое письмо и вспомнил многое-многое. Вспомнил всю историю нашей с тобой крепкой, испытанной дружбы, наших общих исканий и "иллюзий". Да, брат,- пройден кусок жизни изрядный! Когда-то казалось, что жизнь... это огромная книга, которую мы с тобой так основательно прокорректируем, что настоящий автор и не узнает, какую он ерунду вписал в ней первоначально. А вот теперь - сам накропал тощую книжонку³, подлежащую в свою очередь строжайшей корректуре - и слава те, господи!

   Ну, да дело не в этом и еще посмотрим, что в книге (большой) написано дальше. Прочитано много, да не до конца, и много еще осталось. А пока - скажи мне, где Антоныч⁴. Хоть он и дуется, видимо, за что-то, но мне хочется напомнить ему о себе и о том, что я-то ни за что не дуюсь и люблю его по-прежнему. Сообщи адрес.

   Теперь же обнимаю тебя и шлю привет кумушке и крестнице и не крестнице⁵. Саша ⁶ и Дуня тоже шлют привет, мамаша целует тебя,- сынка ⁷,- и внучат с "золовкой" (или со снохой - уж не знаю, как это придется).

   Мамаше теперь стало лучше.

  

  

   Публикуется впервые.

   ¹ О том, что И. Г. Короленко был тяжело болен оспой.

   ² Елизавета Осиповна Скуревич, тетка Короленко, ухаживавшая за больным.

   ³ Вторая книга "Очерков и рассказов".

   ⁴ Константин Антонович Вернер.

   ⁵ Жене и двум дочерям Григорьева.

   ⁶ А. С. Малышева.

   ⁷ Григорьев называл Э. И. Короленко мамашей.

  

  

  

   Прилагаю при этом письмо Когана¹ (вернее половину), из которого Вы увидите, каково его положение. Думаю поэтому, что ему, бедняге, теперь не до щепетильности. Охотно взялся бы еще раз переслать деньги,- но ведь это задержка, и я думаю, что, послав прямо от себя и выгадавши таким образом несколько дней,- Вы поступите лучше. Главное теперь - скорее.

   Что касается Вашего вопроса,- должно ли издавать рассказ для народа ², и будет ли он читаться, то я выработал себе на этот предмет взгляд совершенно определенный. Все хорошее - для народа годится. Пора давно - бросить этот предрассудок и не кормить народ умственной мякиной сюсюкающей и шепелявящей морали, детскими побасенками о добрых и злых мужичках, о погибельности города и о преимуществах деревни даже и в том случае, когда в оной придется пухнуть от голода. Самая большая уступка в этом отношении, которую я допускаю,- это заглавие. "В глухом местечке" - действительно глухо и неопределенно. Я бы поставил просто "Жиды". Пусть знают, о чем идет речь, а прочитают - узнают еще лучше. Пойдет ли сразу и бойко,- не знаю. Бойчее всего идут Милорды и Гуаки ³. Но что это будет ценный вклад в народную литературу, - это несомненно. А мне кажется, что это главное. Думаю, что рассказ найдет свою публику, сначала, может быть, не в деревне, а в городе. Но ведь это неважно.

   Крепко жму руку и желаю всего хорошего.

  

  

   Впервые опубликовано в книге: "Переписка В. Г. Короленко и Н. Л. Когана (Наумова)". "Мир". М. 1934.

   Соломон Самуилович Вермель (1860-1940) - врач, литератор и общественный деятель.

   ¹ Н. Л. Коган-Наумов, см. письмо 68.

   ² Рассказ Когана-Наумова "В глухом местечке".

   ³ Персонажи из лубочных произведений - "Повесть о приключении английского милорда Георга" и "Гуак или непреоборимая верность".

  

  

  

   Упрек Ваш вонзился мне в самое сердце. Но если Вы получили уже мое последнее письмо (которое я писал безлично в редакцию, кому попадет), то, может, в Вас уже проснулась ко мне грешному капелька снисхождения: изнемог под бременем несчастий и астмы {Сегодня уже почти здоров: выздоровел за статьей.}. Сегодня послал остатки¹. Получите, значит, 5-го, а в "Русскую мысль" мне случалось посылать к 10-му. Утешьте меня милостивым словом,- ведь наверное книга выйдет в срок. Правда - цензура! Боюсь немного за эту главу. А если эта пройдет,- значит, остальные пролетят пташками! Следующую не задержу. Тем более, что часть уже написана, но я ее пока отменил (ох, боюсь, как бы в типографии не спутали: я сначала послал 12 страниц. Из них должны пойти только 6 первых (и то на шестой несколько последних строк тоже выкидывается), а 5 последних, где идет речь об организации продовольственного дела в старину и теперь - пока отлагаю (7-я и следующие); я вчера послал опять с седьмой. Вообще - организацию продовольственного дела нужно пока изъять и из заголовка. Вместе с сим убедительно прошу прислать мне поскорее корректурные оттиски (они нужны мне для справок при продолжении, так как эта глава большей частью написана вновь и только часть - перепечатка, а черновых у меня нет).

   С великим наслаждением прочитал я Вашу статью о Мережковском² и особенно рад был встретить строки об истинном религиозном чувстве и об истинном идеализме. Вы ведь знаете: я тоже немножко... того. Впрочем - не тоже, потому что и якобы философские идеализмы Волынского³, с реабилитацией гоголевской переписки, и "собачьи" мистицизмы Мережковского ⁴ - меня глубоко возмущают. Мой взгляд на этот предмет высказан (к сожалению, очень неясно) в "Тенях" ⁵. Нужно глядеть вперед, а не назад, нужно искать разрешения сомнений, истекающих из положительных знаний, а не подавления их в себе. Всякий - кто служит истине, хотя бы и самой беспощадной - служит и божеству, если оно есть, потому что, если оно есть - то оно, конечно, есть и истина. Бог, который боится Дарвина,- плохонький божишко, и такого лучше совсем не надо. Поэтому-то есть целые периоды, когда истинно религиозные люди - разрушают храмы, а не строят их. Это лучше, чем закрывать глаза на положительные факты и сомнения и строить на песце. Вот меня все Ю. Николаев⁶ зовет к сослужению с ним соборне. Если бы я мог сказать все яснее,- то, конечно, он бы меня не позвал. Мне интересно, как он разделается с моим Сократом⁷.

   А впрочем - жму крепко руку. Не сердитесь на меня многогрешного.

  

   P. S. Правда ли то, что было напечатано в южных газетах, будто Глебу Ивановичу совсем плохо, и он потерял даже способность речи?

  

  

   Впервые опубликовано в книге "Письма" под ред. Модзалевского, 1922.

   ¹ Окончание главы из книги "В голодный год", предназначенной для мартовской книжки "Русского богатства".

   ² "Русское отражение французского символизма". Д. С. Мережковский (1865-1941) - реакционный писатель, представитель русского символизма, мистицизма и богоискательства начала 900-х годов.

   ³ А. Л. Волынский (Флексер) (1863-1926) - литературный критик, сотрудник "Северного вестника".

   ⁴ Мережковский писал, что рассказ Тургенева "Собака" выше романов Тургенева.

   ⁵ См. 2 том наст. собр. соч.

   ⁶ Ю. Николаев - псевдоним Юрия Николаевича Говорухи-Отрока (1850-1897), поместившего в журнале "Русское обозрение" ряд статей о Короленко, изданных в 1893 году отдельной книжкой.

   ⁷ В "Тенях".

  

  

  

   Давно уже собирался написать Вам, но все ужасно некогда. В самом деле: только теперь я понимаю, что значит это слово, потому что устроил себе такую основательную запряжку, только вези! В "Русском богатстве" идут очерки "В голодный год", требующие значительных дополнений и поправок, а в "Русской мысли" веду "Текущую жизнь" (между нами, потому что пока это все-таки еще нераскрытый псевдоним¹). А написать Вам хотелось и хотелось, помимо прочих резонов,- еще и потому, что между нами лежит некое крупное и для меня прискорбное недоразумение. Вы спрашивали у меня в одном из Ваших писем,- скажу ли я и теперь, что наше время - не время широких задач? И теперь! Боже мой,- да когда же это я Вам говорил что-либо подобное. Наоборот,- задачи, перед нами возникающие,- чрезвычайно широки и даже более: в обществе все яснее сказывается сознание этой широты задач и серьезности положения! Не место и не время теперь пускаться в детали и подробности, и я не стану препираться по сему предмету. Но мне не хотелось безмолвным согласием поддержать в Вас убеждение, что я думаю нечто в этаком гнусном роде. Все, что я говорил Вам при наших свиданиях,- касалось лишь странного на мой взгляд антагонизма, который полагается между делом большим и делами маленькими. Широта задачи в том и состоит, что она должна охватить множество задач мелких; и нет такого большого дела, которое может быть сделано без и вне маленьких дел. Кому, как не нам с Вами, писателям, понимать это? Литература только и делает, что проводит те или другие, но во всяком случае,- широкие задачи. Но как? Постоянно разыскивая свою идею среди тысячей мелких жизненных эпизодов. Без этого - идея обращается в катехизическую отвлеченность и мораль, которая очень мало говорит уму и сердцу.

   Ну, да не стану продолжать. Смотрите на все сказанное выше, лишь как на категорический протест против приписываемой мне мысли о "нашем времени". Продолжение - когда-нибудь впредь.

   Как Вам живется? На сколько времени Вы удалены в северные страны и когда вернетесь?

   Прошу передать мой привет Вашим. У нас недавно еще была большая беда. Брат Илларион уехал в Москву и там захворал жесточайшей оспой, чуть не умер. Теперь - выздоровел. Послезавтра ждем его сюда. Авдотья Семеновна тоже теперь в Москве.

   Жму руку и желаю всего хорошего. Что Вы слышите о жизни Карелина ² в Вологде?

  

  

   Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 2, "Мир". Печатается по оттиску в копировальной книге.

   Иван Иванович Сведенное, (псевдоним Иванович) (1842-1901) - писатель-народник. Неоднократно подвергался репрессиям. Познакомился с Короленко в Н.-Новгороде.

   ¹ Заметки в "Русской мысли" Короленко подписывал псевдонимом "Провинциальный наблюдатель".

   ² Аполлон Андреевич Карелин (1863-1926) - экономист, в молодости народоволец, в последний период жизни - анархист. Знакомый Короленко по Н.-Новгороду.

  

  

   Вчера утром вернулся в Нижний через Москву и здесь застал уже твое письмо,- милое, отличное письмо, которое мне показало, что вы, Ивановские, в разлуке приобретаете стилистические способности. Я так ясно представил себе все, что ты описываешь, и такой любовью вашей пахнуло на меня, что мне стало легче в опустевшей квартире, и я как будто опять с вами, вижу тебя и моих девочек, приносящих цветы к моему портрету, и Петра¹ в характеристике Сони. Я увезу с собой твое письмо и буду его перечитывать вдалеке², и все, что буду видеть, писать, работать,- все это свяжу с вами, все это будет проникнуто мыслию о вас.- Впрочем, и мне следовало начать с другого: не знаю, получаются ли аккуратно мои письма; одно я прислал еще Анне Ивановне ³, но боюсь, что оно получено уже после твоего отъезда. Затем писал еще из Казани, Самары, из Дубровки, потом из Ртищева и наконец - третьего дня - из Москвы. Таким образом, не считая первого (через Анну Ивановну) это будет 6-е письмо к тебе. И если сердобское письмо получено, то ты уже знаешь о Лене ⁴. Вчера послал еще телеграмму,- значит, едва ли я тебе прибавил поводов для беспокойства; забыл только в прежних письмах сообщить, как Ленка целовала ваши портреты, когда Саша дала ей их в Дубровке. Из разных портретов она присвоила себе тотчас же тот, где ты изображена с Соней и Наташей. Она много его рассматривала, показывала на ножки Наташи и на свои штанишки, что значило, что Наташа без платья, и потом стала целовать. Она умнеет и, думаю, не забудет нас всех в три месяца.

   На телеграфе справлялся - действительно не все уездные города принимают заграничные телеграммы. Но что еще хуже,- придется, голубушка, помириться с мыслию, что месяца два мы с тобой будем совершенно отрезаны друг от друга. По телеграфному тарифу каждое слово из Чикаго стоит 83 коп. Это еще ничего,- 10 слов около 8 рублей (это до Нижнего,- к Вам дешевле, но немного). Но из Южной Америки, например, из Чили,- слово стоит,- как бы ты думала? - 8 рублей! Тут много не нателеграфируешь!

   У нас тут пока - все благополучно. Я телеграфировал тебе, что в Нижнем остаюсь до 19-го, в Москве приблизительно до 23. Вероятно, это так и будет. Значит, жду еще здесь писем. Пока же крепко вас, мои дорогие, обнимаю, пишите. Работа на меня теперь наваливается, как гора⁵! Доктора ⁶ заключаю тоже в объятия.

   Сонечку и Наташу целует папа.

   Посылаю портрет Леночки. Вышло плоховато, очень хмурая (жмурилась от солнца). Приблизительно такая она была, когда ехала на ямских лошадях, или когда, на пути к пристани в Саратове, нас мочил проливной дождь. Я ее закрыл, но она все открывалась и хмурилась, не понимая, что это ее бьет по лицу.

  

  

   Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 1, "Мир".

   А. С. Короленко находилась вместе с двумя старшими дочерьми в Румынии у своего брата В. С. Ивановского ("доктор Петр").

   ¹ В. С. Ивановский - см. статью "Памяти замечательного pycского человека", в 8 томе наст. собр. соч.

   ² В Америке, куда Короленко собирался ехать.

   ³ А. И. Цомакион - вдова профессора, близкая знакомая семьи Короленко по Н.-Новгороду, жившая в то время в Одессе.

   ⁴ О том, что Короленко отвез младшую дочь, Лену, на лето в Саратовскую губернию к Малышевым.

   ⁵ В связи с отъездом в Америку Короленко торопился с окончанием очерков "В голодный год".

   ⁶ В. С. Ивановского.

  

  

   Во-первых, посылаю Вам при этом сто сорок рублей. Я в большом затруднении. 11 июня еще я отправил Вам заказное письмо в Нижний Промысел, а на следующий день, 12-го, когда принес Вам же посылку (инструменты, купленные в Москве), то мне показали No "Правит. вестника" с объявлением, что почтовое отделение Карийск (Нижний Промысел) закрыто. Что было делать? Вспомнил, что когда-то мы писали на Усть-Кару, справился, что она только в 15 верстах от Нижнего Промысла, и послал туда посылку, по такому адресу: Усть-Кара (Заб. обл.), для передачи в Нижний Промысел, г-ну Помощнику Коменданта Пол. Т. и т. д. Но у меня теперь сомнение: не значит ли это, что и самое учреждение, и управление, и Вы сами куда-нибудь переведены. Итак, пока приходится посылать на Усть-Кару, в надежде, что, наверное, оттуда все будет отправлено по принадлежности. По этому же адресу посылаю заказными бандеролями 10 книг, а именно: 1. Филатова: Семиотика и диагностика детских болезней.

   2. Его же: Лекции об острых инфекционных заболеваниях детей.

   3. Карл Шредер: Руководство по женским болезням.

   4. Его же учебник акушерства.

   5. Феноменова: Оперативное акушерство.

   6. Проф. Фогеля: Учебник детских болезней.

   Затем Иннокентию Федоровичу¹: Дневник Никитенка (три тома) и дневник Башкирцевой 1 том, то есть всего 4 книги (вместе с Вашими десять). Так как посылкой это стоит очень дорого, то мне посоветовали послать их заказными бандеролями, обернутыми в картон, что я и делаю. Пошлю я их, вероятно, в два приема, и Вы мне сообщите, пожалуйста, в каком виде Вы их получите; надеюсь, что они не очень изобьются и не пострадают от такой пересылки. На днях же посылаю Вам полтораста рублей.- Все это делаю, так сказать, на отлете,- так как через три-четыре дня уезжаю за границу, вероятно до октября.

   От Дуни получил с места уже два письма и вот содержание последнего: "Живем мы пока еще у Петра. Он послал запрос об условиях жизни в нагорной стороне (для Наташи нужен горный воздух), и вот мы ждем ответа. Квартира у брата большая. Мы, то есть я и дети, занимаем большую светлую комнату; по одну сторону спит брат (в "салоне", как принято здесь называть гостиную); по другую - столовая. Ложимся спать рано, дети около 10 уже спят, я немного погодя тоже ложусь. Встаем в 7. Мы с Петром пьем чай, дети - кипяченое молоко. В 12 ч. здесь обед, в 3 ч. чай, в 7 ч.- ужин. С нами каждый день обедает директор здешней гимназии, который очень дружен с детьми, особенно с Натой, она его тормошит, как только ей вздумается. Наташа, отчасти благодаря своему философскому взгляду на окружающее, отчасти - бойкости, завоевывает симпатии людей скорее, чем Соня. Но зато Соню я только теперь начала узнавать: это такое вдумчивое, нежное существо, что я за дорогу и теперь иногда обращаюсь с ней, как с большой, рассуждаю, как с равной. Она часто вспоминает тебя (то есть меня) и плачет потихоньку. Я узнаю, что плачет она о папе: "Ему теперь скучно! Он бедный попишет, попишет, да и заскучает. Нет никого, и он один". Стоит мне сказать: "Соня, милая, мне что-то нездоровится", как она уже старается занять Нату и заглядывает в глаза, стараясь узнать, скучаю я или больна. Сегодня за ужином зашел разговор про воспитание детей. Петро и господин, который у нас ужинал, говорили, что дети были бы лучше, если бы их воспитывали чужие, так как матери их балуют. Когда я Соню и Наташу раздела и стала прощаться, Соня говорит: "Мама, разве мы глупые дети?" - Нет, отчего ты спрашиваешь? - "А вот говорили, что без папы и мамы мы были бы лучше. А я думаю, что мы были бы совсем дурные, потому что все бы плакали. Как жить без папы и мамы".

   Я нарочно выписал Вам это в ответ на Ваш запрос о детях. Здесь Дуня замечательно верно охарактеризовала обеих Ваших племянниц. Нужно сказать, что и Вы меня очень удивили Вашими предположениями об их характере, сделанными по их портретам. Как видите, они совершенно совпадают с действительностью. Соня вдумчива, нежна, я даже боюсь несколько ее чуткости и легко вспыхивающего чувства сожаления и симпатии к другим. Боюсь потому,- что это не легкие поверхностные вспышки, а недетская чуткость, которая ей может дорого стоить в жизни. А главное - это порой переходит или может переходить в слабость. Она нервна, легко плачет, хотя зато смех ее - заразителен и чрезвычайно отраден для других. Она уже задается вопросами о боге, о жизни, о первых людях. Накануне пасхи у нее сильно болели зубы; я взял ее к себе, и мы много говорили о Христе. Ее до такой степени захватил этот рассказ, что она забыла о зубной боли. Кроме того, она готова раздать все, что у нее есть, до последнего, и у нее совсем не было периода детской жадности. К физической боли, к холоду, к горечи лекарства - она ужасна чутка и преувеличивает все это воображением. В довершение - она высока, тонкая и худенькая, хотя хворает редко.

   Наташа совершенно в другом роде: Соня похожа на Вас, Наташа - на моего брата,- хотя, впрочем, не лицом, а только некоторыми чертами и приемами. Сложена отлично, невысока, крепка, хотя - хворает часто и тяжело. Понемногу поправляется, полна, но румянец пробивается у ней лишь в последние годы. Характер резко обозначился с детских лет, пожалуй месяцев. Взгляд слегка исподлобья, в улыбке - что-то юмористическое (теперь смеется часто и звонко, прежде - очень редко), суждения решительны, очень самолюбива. Прежде была очень жадна, все захватывала и копила. Нам удалось подействовать на ее самолюбие, и, кроме того, она видела, что нам это очень неприятно, а она тоже очень любящая. Поэтому успела победить себя. Копит и до сих пор, но потом все раздает другим. От этого выходит иногда, что Соне (расточительной и быстро уничтожающей все свое) приходится потом получать еще долю Наташи, которая настойчиво раздает назавтра вчерашние свои сбережения. Наташа очень терпеливо переносит боль, если ее предупредить: уже теперь из нее не выжмешь ни малейшего крика, если раз она сказала: "не больно" (дядя Илларион производит порой довольно жестокие пробы). Хину принимает не поморщась и говорит: "Дайте еще". При всем том - ужасная рационалистка и если плачет от легкого ушиба, то всегда на это есть своя причина, чисто логическая: ей покажется, что кто-нибудь ее ударил или толкнул нарочно. Стоит разубедить ее,- и слезы прекращаются. В этом смысле вот чрезвычайно характерный, подслушанный мною разговор. Наташу уронил который-то из братцев (Сашиных мальчиков). Она плачет, Соня утешает тем, что это нечаянно. "Ну уж нечаянно!" - сомневается Наташа, но все-таки продолжает плакать.- Конечно, нечаянно. Правда, что нечаянно? - обращается Соня к виновнику.- Конечно, нечаянно.- "А я все-таки ушиблась",- рассуждает Наташа.- До свадьбы заживет,- говорит опять Соня.- "Ну уж заживет! Нет, не заживет".- Да ведь свадьба-то еще не скоро.- "Ну, уж не скоро".- Через тридцать два года! - "Ну уж через тридцать два года. Разве это не скоро. Вот если бы через три!" - Глупая, да ведь 32-то больше! - "Ну уж больше! Нет, не больше". Приходят ко мне, и Наташа все плачет, пока я не разрешаю спора: 32 гораздо больше трех, и до свадьбы долго. Тогда Наташа сразу смолкает, и все отправляются играть.

   Вот Вам целый этюд из детской жизни Ваших племянниц. Остается еще третья, Леля, крепкая, очень похожая на Соню в том возрасте (лицом), флегматичная толстуха, здоровенькая и, к великому моему удовольствию,- не нервная и не особенно рано развивающаяся (говорит еще мало). Я ее оставил на лето у Саши, и только когда уезжал,- она удивила меня внезапным взрывом своей нежности ко мне. Не выпускала из рук и, когда я ехал по степи,- то долго в ушах у меня стоял ее удивительно выразительный крик: - "Папа, папа!"

   Перед своим отъездом - еще раз Вам напишу. Не знаю, можно ли будет написать с дороги,- постараюсь. Еду я в Америку более с беллетристическими, чем с корреспондентскими целями, хотя дал уже обещание написать в "Русское богатство" о Чикаго и о выставке. Это, конечно, будет "общий взгляд". В Чикаго я буду недолго,- мне очень хочется посетить русские колонии в Америке.

   Теперь пока обнимаю Вас, дорогая сестра, крепко-крепко. Как видите, я продолжаю исправляться, пишу нередко и нелениво. Не забывайте и Вы искренно и крепко Вас любящего брата

  

   P. S. Иннокентию Федоровичу мой привет. Помните, что если напишете вскоре по получении этого письма (около половины августа), то письмо Ваше может уже застать нас в Нижнем.

   Недавно вышли "Очерки нашего пореформенного хозяйства" Николая О-на. Вышлю их еще до своего отъезда Иннокентию Федоровичу,- а по приезде буду Вас обоих снабжать с одинаковой аккуратностью - сапогами и книгами. Получает ли Ин. Федорович "Русские ведомости" и "Русское богатство"? Адрес, адрес Ваш (точный) не забудьте прислать.

   Получено ли письмо мое и Саши, писанное в Дубровке вместе?

  

  

   Впервые опубликовано в книге "В. Г. Короленко. Письма к П. С. Ивановской", изд. Политкаторжан, М. 1930. На письме пометка: "Просмотрено. Помощник начальника Акатуевской тюрьмы (подпись)".

   ¹ И. Ф. Волошенко (1849-1909) - муж П. С. Ивановской. Судился в Киеве по процессу Валериана Осинского в 1879 году, был присужден к десяти годам каторги. За два побега срок наказания был удлинен.

  

   Сегодня мы¹, наконец, выезжаем из Нижнего. Меня задержали отчет и статья для "Русского богатства". Отчет мы кончили при помощи Ник. Федоровича 20-го вечером. Вчера я заканчивал разные мелочи, а с вечера сел за статью. Теперь пять часов, из-за нашей церкви подымается солнце, в открытые окна дует свежий ветер, я дописал последние строчки заключения и не хотел лечь спать, пока не напишу тебе этих нескольких строк, которые, вероятно, отправлю уже из Москвы. Рука у меня устала так, что с трудом пишу (что ты видишь, вероятно, и по почерку), но я сам еще не чувствую усталости и рад так, как радуюсь всегда, когда мне удается спешная работа. 20 страниц (больших) в одну ночь, и притом, кажется, страниц хороших, весьма прилично завершающих мои очерки Голодного года. Это - для июльской книжки, значит, прочтешь только через месяц. К тому, что было в "Русских ведомостях" - я прибавил теперь заключение, где рисуется голодная весна, и - что я давно хотел сделать,- толки об антихристе... Не стану передавать содержания,- прочитаешь. А только кажется, что нечто вышло. Ну, теперь обнимаю тебя и спящих детишек. Эх,- от Лельки у меня нет известий. Правда, беспокоиться тут еще не о чем, а все-таки уезжал бы с более легким сердцем, если бы получилось письмо.

  

   Кончаю письмо в Москве, у Юлиана. Приехали мы с С. Д. утром. Вчера же побывали в редакции, взяли корреспондентские билеты и затем отправились на Воробьевы горы, к Васе ². Там нас застиг дождь, и мы ночевали у него. Из Москвы думаю выехать послезавтра на Петербург.

   А Саша-то³! До сих пор я не получил ни строчки о Лене. Думал, что, может быть, застану письмо в Москве, нет. Вчера дал телеграмму, с оплаченным ответом, и сегодня, вероятно, ответ будет, а то, просто, не могу уехать, не имея известия. Знаю, что ничего не случилось, а все-таки... Твое пятое письмо получил здесь у Юлиана. Спасибо,- пишешь, большое спасибо, голубушка. Только письмо-то не очень радостное (как прежние!). Ну, да авось лихорадка-то уже отвязалась на новом-то месте. Теперь, с получением этого письма напиши мне так: London (Poste restante Woldemar Korolenko).

   A дня через два-три после этого,- Liverpool (Poste restante) и т. д.

   Сергей Дмитриевич здоров и собирается писать. Меня дела еще задерживают дня два в Москве, а он едет сегодня в Питер.

   Обнимаю тебя и детишек. Письмо пошлю, получивши телеграмму от Саши (адресовал я так: Сердобск, нарочным Дубровку) и 4 рубля уплатил здесь, чтобы их не вводить в расходы.

   Тебя, Петра, Соню и Наташу - всех заключаю в объятия. Юлиан, Ольга Петровна ⁴ и Володя - тоже Вас целуют, а также Саблин.

   Разумеется, С. Дм. присоединяет поклон.

  

   Уезжал на время из Москвы, не успевши получить ответа. Сегодня вернулся и застал телеграмму: Здорова, привыкла, не беспокойся. Итак,- теперь все хорошо. Будь только ты, голубка, здорова, весела и, конечно, умна. Вместе с этим письмом ты, конечно, получишь письмо от С. Д-ча. Он выехал днями двумя раньше меня в Питер и тотчас по приезде обещал тебе написать.- Моя статья, не пропущенная было в "Русском богатстве", теперь в сокращенном несколько виде прошла в "Русской мысли" и появится, должно быть, в июльской книжке⁵.- Ну, еще обнимаю. Сегодня приехал сюда Перчик, и оба дяди, тетя Оля, Володя и папа вас всех целуют.- Еще раз будь здорова и умна. Я благоразумен и здоров.

   Прилагаю письмо Паши ⁶.

   (Из Москвы еду завтра, 27, в Питере дня два.)

   Петру мой искренний привет, когда его увидишь. Часто ли он вас навещает?

  

  

   Впервые (неполностью) опубликовано в книге "Избранные письма", т. 1, "Мир".

   ¹ Короленко выехал из Н.-Новгорода с Сергеем Дмитриевичем Протопоповым, своим спутником в предстоящем путешествии в Америку.

   ² В. Н. Григорьев.

   ³ А. С. Малышева.

   ⁴ Вторая жена Ю. Г. Короленко.

   ⁵ Восьмая глава очерков "В голодный год" появилась в "Русской мысли" под заглавием "Некоторые особенности продовольственного дела в Нижегородском крае".

   ⁶ П. С. Ивановской.

  

  

   Дунюшка, моя дорогая.- Сегодня отправил тебе письмо, писанное третьего дня или вчера утром, и сегодня же принимаюсь опять за письмо, потому что получил новый повод к покаянию: сейчас, вернувшись с обозрения картинных галерей, получил от швейцара твое письмо (от 4 июля). Оно, значит, было на почте (с 16-го числа), но нам его почему-то не выдали, а теперь прислали. Очень вероятно, что разыщется и еще одно (ведь ты писала, что должно быть два письма в Лондон?). Итак, голубушка,- еще раз - забудь об упреке, приписанном наскоро карандашом в моем письме. Эту приписку я сделал в день приезда, в центральном почтамте, получив 2 письма от мамаши и ни одного (очевидно, по недосмотру почтовых чиновников) - от тебя. Итак,- мировая!

   Описывать тебе подробно - приезд и четыре дня, проведенных в Лондоне - не стану,- слишком много проплыло впечатлений в эти дни и восстановить их все, как я делал до сих пор,- невозможно. До Лондона - все эти дорожные впечатления, своеобразные порой, но все-таки сравнительно бедные,- я почти целиком укладывал в письма к тебе и мамаше. А Лондон сразу вырвал у меня из рук нить моих дорожных повествований и обдал таким потоком новизны и ярких (при тусклом, впрочем, освещении) впечатлений, что я и не пытаюсь теперь связать хронологической нитью свои заметки. Бог с ними,- буду подхватывать, что дается.

   С моим переводчиком¹, разумеется, познакомился, видел также старого греховодника Феликса В-го², - да и немало еще лиц, в том числе англичан и англичанок. Вчера целый день мы провели в окрестностях Лондона и порядочно проголодались - по незнанию местных нравов. Дело в том, что мы совершенно упустили из виду, что вчера - было воскресение. Просидев утро за письмами,- отправились около 12 часов на вокзал подземной железной дороги, с намерением по дороге напиться чаю и поесть в каком-нибудь ресторанчике. Но уже выйдя из отеля,- мы заметили, что это не тот Лондон, какой мы видели вчера. Улицы почти пусты, лавки закрыты, трактиры, рестораны, кабачки,- все это наглухо забаррикадировано и завешано. Обыкновенно очень людные и сплошь залитые омнибусами всех цветов и видов, качающихся, как киты на волнах, по узким улицам и переулкам,- теперь все эти улицы поражали тишиной и сравнительной пустынностию. Одна сотая часть пешеходов и одна пятидесятая омнибусоз,- против вчерашнего дня. Проехавши на Backer-street, где находится вокзальчик,- мы, в ожидании поезда,- долго бродили по улицам, голодные, жадно переходя от вывески к вывеске. Наконец, в каком-то переулке, нас выручил венский еврей, содержатель мелкого dinning-room'a, то есть съестной лавочки, который торгует и не в обычные часы, в воскресение (вечером рестораны опять были открыты)...

   День мы провели очень интересно на Harrow (это уже почти дачные места, за Лондоном). Здесь можно устроиться дешево и хорошо. За 500 рублей в год - хозяева наши имеют квартиру из 10 комнат (в трех этажах) с садом. Узнав, что у меня есть дети, хозяйка полушутя, полусерьезно предлагала мне воспитывать их в Англии. И это верно: здесь воспитывают отлично: я посмотрел этих красивых девушек, учившихся в английских школах, мальчишек, румяных и крепких, и что главное - бодрых, веселых, живых, с отличной мускулатурой и физической выправкой,- и мне стало немного завидно. Но если бы мне все-таки пришлось воспитывать здесь детей,- я считал бы это большим несчастием. Дети русских родителей здесь стали совершенными англичанами, мальчишки - ни слова по-русски, девушки (много старше) - говорят, с сильнейшим акцентом и при этом смеются: родной язык им смешон и дик! Это понятно и натурально, и может быть, дети здесь, на свободе, будут счастливее и здоровее. Но мне страшно подумать, что моим детям был бы непонятен мой язык, а за ним и мои понятия, мечты, стремления! Моя любовь к своей бедной природе, к своему чумазому и рабскому, но родному народу, к своей соломенной деревне, к своей стране, которой хорошо ли, плохо ли - служишь сам. В детях - хочется видеть продолжение себя, продолжение того, о чем мечтал и думал с тех пор, как начал мечтать и думать - и для них хочется своего родного счастия, которое манило самого тебя, а если - горя, то опять такого, какое знаешь, поймешь и разделишь сам! А тут - miss с английским языком и манерами. Я думаю, это очень тяжело, это настоящая трагедия отцов и детей. Да и вообще очень много трагического в этой "России за границей"... А все-таки Россия хороша и за границей, хороша и интересна в высокой степени.

   Однако,- поговорю лучше о более веселых сюжетах. Когда мы возвращались из Harrow,- судьба послала нам интересную встречу. Делясь впечатлениями дня, мы пошли с вокзала пешком, наблюдая вечернее движение улиц. Вечер был свежий и хороший. Ветер ли подхватил и унес эту вечную пелену дыма, которая всегда висит над Лондоном, или она сама разредилась в воскресный день, когда и фабричным трубам дается отдых,- не знаю, но только вечерний воздух был ясен, половина неба чистая, а на другой отчетливо рисовалось большое облако, из-за краев которого глядела луна. Народ шел из своих "churches" (церквей), омнибусы везли возвращавшуюся из-за города гулявшую публику, воскресение тихо отходило, уступая вновь место новой деловой неделе.

   На углу Oxford-street'a и какого-то мелкого переулка мы увидели небольшую кучку людей. Над нею, как знамя, возвышался матовый фонарь, на стенках которого (с четырех сторон) резко выступали черные надписи из евангельских изречений. В середине какой-то молодой господин, в кургузом пиджачке, без шляпы, говорил проповедь. "Behold, now is the day of salvation"³, - гласила одна из надписей. Я, как и ты теперь,- не понял этой надписи, но слово salvation (сальзешен) указало мне, что это должно быть один из отрядов знаменитой "Армии спасения". И действительно, это небольшой отрядец, остановившись на углу, поднял свое знамя с намерением, на исходе воскресного дня, немного подраться с devil'eм, то есть диаволом, и отнять у него несколько жертв из беззаботно проходившей публики. Разумеется, это заинтересовало меня в высокой степени и, протолкавшись вперед среди окружавшей публики, мы стали в первом ряду. Перед нами на четырехугольнике, огражденном рядом каких-то приличных на вид джентльменов - стоял знаменосец,- молодой мальчишка, в очках, с фонарем, который он поворачивал в руках, дабы каждая из надписей могла произвести на нас свое спасительное действие, а с ним рядом ораторствовал, жестикулировал и волновался проповедник. Когда он кончил,- все раскрыли книги и стали петь псалмы, а затем выступил другой оратор, молодой господин в непромокаемом плаще и стал опять громить дьявола. По его словам (в переводе С. Дм.) дьявол очень хитер на соблазны. Когда-то Наполеон взял в плен английского барабанщика и велел ему бить отбой, чтобы обмануть атаковавших англичан. Но барабанщик ответил, что он англичанин и умрет, а отбоя не ударит (все это с экстатической жестикуляцией). В этаком роде, кажется, рекомендовалось поступать и с дьяволом. Опять гимн. В это время один из этих воинов, заметив, с каким пристальным вниманием я слежу за всем,- протянул мне книгу, полагая, что, быть может, это как раз удобный момент, чтобы исхитить и мою душу из когтей дьявола. Я взял, чтобы не огорчить доброго малого, тем более, что в это время успел уже разглядеть публику: оказалось, что это вовсе не публика, а все солдаты того же отряда. Настоящая публика не давала себе труда даже и останавливаться и беззаботно проходила, устремляясь в кипучее жерло оживавшего города, где дьявол, конечно, уже раскинул свои сети. Из публики здесь, у спасительного фонарика, стояли только три-четыре молодых субъекта, при виде которых я невольно ощупал карманы, да еще мы с С. Дм. затесались в первый ряд атакующей дьявола команды. Между тем, после псалма вышел новый оратор, снял с головы безукоризненный цилиндр и, потешно раскачиваясь на жидких ножках, причем кургузый пиджачишко придавал ему вид совершенной трясогузки,- стал убеждать нас (кажется, только нас с Сергеем Дмитриевичем), чтобы мы покаялись именно сегодня, в воскресение 30 июля, потому что завтра, в понедельник, уже будет поздно: дьявол не дремлет. При этом господин сообщил, что он лично глубоко верит в диавола,- "я верю в него, как в медведя или собаку". Недалеко от меня стоял еще один вояка, с острым носом, небольшой, с изрядным круглым брюшком и острыми глазками. Мне он показался большим плутом, чем-то вроде мельниковского Бориса⁴ (помнишь: "ох, искушение!") - и тайным союзником devil'я. Я с большим интересом ждал, что он скажет, с своей стороны, но не дождался. Оратор, верящий в чорта, как в медведя, кончил, все пропели еще один гимн (при участии десятков двух мужских и женских голосов это вышло довольно складно) - затем знаменосец потушил свой фонарь, и все стали расходиться. В это время подошел к нам один из расходившихся воителей и обратился ко мне с вопросом.- I don't speak englisch (я не говорю по-английски), - вынужден был я огорчить бедного малого, и затем между С. Д. и им произошел разговор (который я передаю в переводе С. Д.).

   - Спасены ли вы?

   Сергей Дмитриевич, на поставленный столь решительно и притом столь щекотливый вопрос,- видимо слегка замялся и затем ответил:

   - Не знаю, но - надеюсь...

   - Сегодня вечером?

   Англичане любят точность, но мы, русские,- никак к точности привыкнуть не можем, и поэтому С. Дм. окончательно ретируется, признаваясь, что он - другой религии.

   - Христос один у всех.

   Однако С. Д. переходит в наступление и сам предлагает вопросы, на которые воин отвечает уже обыкновенным тоном. Он говорит, что они действительно из Salvation Army⁵,- хотя не считают себя под начальством генерала Бутса ⁶ и составляют самостоятельный отряд, с самостоятельной организацией. Затем мы попрощались. Он ушел в переулок, а мы - своей дорогой. За это время вечер спустился совсем, туча расширилась, луна выглядывала только одним краем,- а улицы горели огнями и электричеством, рестораны и трактиры разверзлись, множество девиц с "беспокойною лаской во взгляде" - проходили мимо нас, заговаривая и подманивая к себе. И мне казалось, что подлец devil смотрит сверху, держится за бока и хохочет над бедною горстию своих противников, которые верят в него, как в медведя...

   Вот тебе - страничка наших лондонских впечатлений, а затем... эх, как хочется, поскорее повидать вас всех. Не скажу, чтобы дальнейшая дорога в Америку меня не интересовала. Наоборот, а все-таки чувствую, что я теперь не тот путешественник, каким был прежде: все-таки тянет поскорее к вам, и чувства Натаки мне понятны: какой бы круг ни предстояло сделать по свету, все-таки заглядываешь в конец и думаешь: а скоро ли я буду у них? Вот сейчас С. Дм. вернулся из обхода пароходных агентов и рассчитывает путь: кажется, мы выедем не ранее 5 августа (по новому стилю, то есть 23-го), и я думаю: а не дать ли телеграмму, чтобы написала Дунька еще письмо в Лондон... Эх,- беда