Короленко Владимир Галактионович - Письма

ть". Недавно собирался съездить в Чернигов по делу. И вот в "Русских ведомостях" уже появилась корреспонденция, что в Чернигове "ждут писателя Короленко" и местная интеллигенция собирается чествовать оного. Поэтому я в Чернигов не поехал. Итак - нишкни.

   2. Нужно для дороги: а) по котомке. Котомку нужно сделать из толстой парусины и клеенки (последняя, конечно, сверху). Закрываться должна клапаном. В том месте, где пришиваются ремни, нужно подложить изнутри еще парусину втрое или вчетверо, чтобы от тяжести не вырвало то место, где будет пришито. Швы нужно сделать толстыми нитками, чтобы держали хорошо.

   Моя котомка, уже испытанная, имеет десять вершков длины, семь вершков ширины и два и три четверти вершка глубины.

   б) По виксатиновому плащу,- непременно, потому что ночевать, вероятно, придется все время на открытом воздухе.

   в) Длинные сапоги и по паре каких-нибудь туфель, на случай хорошей погоды и жары, когда в сапогах тяжело.

   Это главное. Остальное пустяки.

   Если захочет пойти Вася ², то я, конечно, ничего против этого иметь не буду.

   Вот пока все. Главное - пожалуйста, никому не говори. Если это попадет в саратовские газеты, то будешь во мне иметь врага на всю жизнь.

   Дуня с детьми уже в Тульче, а может быть, и в Сланике. Я получил от них одно только письмо из Тульчи, в котором она пишет, что, вероятно, скоро уедут в Сланик. После этого - ни слова не было. Вероятно,- переехали.

   Мы переехали на другую квартиру: Мало-Садовая, дом Будаговского.

   Ну, до свидания. Что есть интересного, расскажу при свидании. Шашеньку³ крепко целую. Васю и Рюшу⁴ тоже.

   Смотри,- не говори никому.

   Хорошо еще иметь шведскую куртку.

  

  

   Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 1, "Мир", 1932.

   ¹ Серафим Саровский (1759-1833) - монах Саровского монастыря в Тамбовской губернии, прослывший святым. "Открытию" его мощей царское правительство старалось придать характер всенародного торжества. "Мне захотелось тряхнуть стариной, - писал Короленко 12 июля 1903 года П. С. Ивановской,- и опять смешаться, как бывало прежде, с этим людским потоком и присмотреться к этому движению народной веры. Меня это интересовало всегда, а в последние годы в народном настроении являются некоторые новые черты... и я надеюсь увидеть много любопытного".

   ² В. Д. Чесноков, племянник Малышевых.

   ³ А. С. Малышева

   ⁴ Андрей, сын Малышевых.

  

  

  

   Сегодня пришла ваша карточка (Сони и Наташи) - из Синаи тете¹. Как видите, я ее еще успел прочитать здесь и очень рад за вас. Гуляйте и будьте здоровы.

   У нас тихо. Только мой затяжной юбилей все продолжается, близясь к своему кризису, 15 июля. С величайшим удовольствием думаю о том, что в этот день буду слушать шум берез на какой-нибудь большой дороге...

   Вот какую телеграмму прислала мне газета "Волынь": "Приветствуя с пятидесятым днем рождения и двадцатипятилетним юбилеем литературной деятельности, редакция "Волыни" чтит Вас, как отзывчивого ко всему доброму писателя идеалиста, честного общественного деятеля, политически твердого, определенного человека. От души желаем дожить до необходимого и столь желанного обновления русской жизни, до того счастливого момента, когда для людей без языка станут доступны глубокая мысль, изящная поэзия и тихая грусть ваших произведений. "Волынь" счастлива, что она исполняет свою просветительную миссию на месте Вашей родины".

   Не знаю, была ли эта телеграмма напечатана в самой "Волыни" или в другой газете, но она обратила внимание более других и на нее ссылаются в письмах ко мне. Прилагаю в вырезке мой ответ, который я послал в виде "письма в редакцию", а они зачем-то напечатали в виде передовицы.

  

   P. S. Вчера отослал в "Русские ведомости" статью, носящую несколько странное заглавие: "Из переписки с В. С. Соловьевым". Несмотря на то, что дело идет о переписке с умершим уже человеком,- содержание в сущности самое современное. Это моя попытка уплатить дань еврейскому вопросу хоть в этой форме. Надеюсь, что "Русские ведомости" напечатают, хотя, конечно, "надежда иногда обманчива бывает"². Если нет,- попробую провести в "Русском богатстве", но только через месяц, а то теперь у нас опять "летний цензор", который черкает без всякого смысла.

   Н-ну, еще раз обнимаю мою Дунюшку кррепко.

  

  

   Публикуется впервые.

   ¹ Е. О. Скуревич.

   ² Статья "Из переписки с В. С. Соловьевым" в 1903 году напечатана не была. В 1909 году в "Русских ведомостях" No 5 была напечатана статья "Декларация В. С. Соловьева" (см. письма 59 и 60).

  

  

   Вчера бросил тебе письмецо в почтовый ящик на Лукояновском вокзале. Не знаю, где придется сдать это письмо, но во всяком случае мне захотелось начать им день 15 июля.

   Вчера мы¹ прошли восемнадцать верст со станции Шатки, на Хирино, Корино (иначе называемое Вонячкой) и Понетаевку. С нами, за нами, перед нами - тянулись массы народа. Между прочим - много лукояновских мужиков. На наши вопросы они объяснили, что они охрана, идут к Сарову держать пикеты и кордоны. По всей линии около Лукоянова и Арзамаса стояли такие же пикетчики, а также солдаты и полиция. У всех мостков - эти наряды особенно усилены. По дороге всюду говорят, что Саров оцеплен кругом и что теперь уже никого туда не допускают, то есть в самый монастырь. Богомольцы расположились на несколько верст в окружности. Прежде селились в бараках, которые будто бы приготовлены были на двести тысяч человек, но их давно не хватило. Живут под открытым небом, в лесах. Считают, что собралось до полумиллиона!.. Я с некоторым страхом думаю о том, что будет, когда после 20-21-го вся эта масса, накоплявшаяся в течение месяца, сразу двинется обратно. Не хватит никаких поездов (и теперь хватает с трудом), да, пожалуй, может не хватить и провизии. А между тем это так и будет. Все ждут конца торжеств, и обратных путников почти совсем не видно. Поезда из Арзамаса на Тимирязево идут огромные, но пустые: вагоны нужны только в одну сторону.

   Вчера часть пути мы сделали с нагнавшей нас "охраной". Охрана эта состояла из лукояновских мужиков и частию мордвы, и я очутился в атмосфере 91 года ²: разговоры о знакомых земских начальниках: Пушкин (старик теперь уже умер), Ахматов, Горсткин и т. д., знакомые деревни, где у меня были столовые... Сначала нас сильно жарило солнце, потом мы едва успели спастись от дождя в попутной деревнюшке, но затем ливень застал нас все-таки перед Понетаевкой. Мы с Сергеем отчасти спаслись под плащами, богомольцы прятались по оврагам, над обрывами. В Понетаевку мы пришли усталые и порядочно измокшие. Предстояло или поселиться в "черной", переполненной совершенно, или искать чего-нибудь получше. Мы зашли сначала в "купеческую", но тут оказалось тоже полно. Наконец, благодаря моей "бывалости" я нашел помещение, о каком мы и не мечтали. Монахини, оказывается, отвели целый корпус со своими кельями для публики почище. Сначала меня, пыльного, грязного и мокрого,- мать Феофания, заведующая этим корпусом, сомневалась причислить к чистой публике. Затем согласилась пустить в большой общий номер, без кроватей. Потом нерешительно сказала, что есть номерок с тремя кроватями, но она держит его про запас:

   - Может, кто-нибудь приедет ночью с поезда.

   - Может быть, вы, матушка, согласитесь признать и нас за кого-нибудь, приехавшего с поезда,- сказал я.

   Она покраснела и ответила очень любезно:

   - Я вас считаю не за кого-нибудь, а за дорогих гостей нашей обители... Пожалуйте, милости просим.

   Я пошел на купеческую, где в столовой ожидали Сергей и случайно приставший к нам спутник,- мелкий торговец из Аткарска, и мы внедрились в чистенький, светлый номер, келейку какой-нибудь "сестрицы". Мать Феофания, очень красивая монахиня лет тридцати, с тонкими аристократическим чертами, то и дело наведывается к нам,- не нужно ли чего. А вчера угостила монастырским ужином: тюря из квасу, с огурцами и сныткой (трава, которою питался Серафим), щи, конечно постные, и отличная пшенная каша. Все это нам подавала молоденькая послушница, замечательно красивая в своей белой монашеской накидке,- ученица живописных мастерских. Лицо тоже тонкое, интеллигентное, как и у Феофании. Я остался бы в убеждении, что обе они - какие-нибудь аристократки, ушедшие от мира в такую обитель, если бы в первом разговоре, поправляя свой словесный промах "о ком-нибудь", она не сказала, что иной раз приезжают барыни "великатные", которым нельзя в общей, а юная художница на мой вопрос,- много ли им хлопот,- сказала: - Теперь такая время подошла,- раньше двух часов не ложимся.

   Как бы то ни было, обе очень красивы, изящны, милы и предупредительны. Сейчас около семи часов, слышен звон колокола и мать Феофания в приоткрытую дверь сообщает нам, что "заблаговестили к обедне". Наш спутник уже ушел, Сергей поднялся позже всех и находится в затруднении: "уборная" одна и теперь переполнена женщинами в черных и иных одеяниях. Я избег этого неудобства тем, что встал гораздо раньше, чтобы написать это письмо, и воспользовался уборной (с общим умывальником), когда движение в "номерах" еще не началось.- Сейчас идем к обедне, осмотрим иконописные мастерские и, часов в одиннадцать, двинемся далее - к Дивееву. День пасмурный, не жаркий, с задумчиво нависшими тучами, как будто еще не решившими окончательно,- как им поступить с нами. Во всяком случае,- ночи прохладные.

   Итак - все благополучно. Я очень доволен экскурсией, на дороге успел еще пересмотреть (в вагоне) статью³, которую отослал в "Русское богатство" из Рузаевки. Теперь никаких забот у меня пока нет, дневника не веду (только самый краткий) и только вам пишу подробнее⁴. Много и очень интересного останется просто в памяти. Теперь меня интересует тот момент, когда мы, вместе с другими богомольцами, подойдем к Сарову...

   Ну, дорогая моя Дунюшка, до свидания. Крепко обнимаю тебя, моя голубушка, девочек, Петро. Сергей тоже шлет поцелуй вам всем.

  

   Идем дорогой. Понетаевка скрылась из виду. Впереди за холмом церковь села Успенского, как ближайший путеводительный маяк среди полей и холмов.

  

   Отдыхаем в тени, у дороги. Провожу этот день, как и предполагал. В Полтаву теперь приходят юбилейные телеграммы. Кажется, затевалось какое-то чтение, Михаил Иванович ⁵ готовил мою биографию и реферат, и все это мне пришлось бы воспринимать ⁶. А теперь над головой у меня шелестят деревья, над дорогой шевелится овес. Чудесно. По дорожке прямо на нас валит толпа мужиков, целый отряд. Оказывается, опять "охрана" из-под Починков. Гонят их за село Глухово (на тракту из Арзамаса в Саров). Недавно мы встретили странника, который шел из Глухова.- "На тракту не дают остановки. Хотел переобуться,- гонят. Ступай подальше, переобувайся. Пастуха со скотом не пропускают..." А я было думал в этом Глухове, если там есть почтовая станция, бросить это письмо.

  

   Вчера ночевали в деревне Зерновке, в крестьянской избе, вповалку с мужицкой "охраной". Наслушались всяких легенд и разговоров самого удивительного свойства, в том числе о "студентах". То, что по этому предмету толкуют наши хохлы,- еще истинная премудрость в сравнении с толками этих мужиков. Они поднялись еще до свету, а мы вышли в 5 часов. Теперь сидим в избе, в селе Глухове, на большом тракту из Арзамаса в Саров. Уже издали мы увидели пикеты, шалаши, караульных. В селе масса полиции, казаки, всякое начальство. Белого хлеба мы едва достали,- пришлось нашему спутнику выхватывать чуть не из печки. Народ дожидается, как у жел.-дорожных касс. Воды в колодцах не хватает: одних лошадей приходится поить около 400. "У хлебников силы-те не хватает",- говорят местные жители. Во всяком случае интересно. Что только будет, когда вся эта масса двинется сразу назад!

   12 часов. Отдыхаем в ложочке, в тени кустов. Трава, кусты, овражек и синее небо с белыми облаками - вот теперь весь мой кругозор. А невдалеке пролегает дорога, по которой, согнувшись под котомками, валит богомолец. Сейчас шли версты две с харьковскими хохлами: старик, весь обросший, как вий. У него две котомки, палка с копьем на конце и на палке плетеная корзина с сухарями. Был в Иерусалиме. Хочет еще дойти до царя: "Буду прохать (просить), щоб вин унистожив базари у воскресение". Такие среди хохлов редки. Начетчик, только особого рода. Великороссы приводят все святых отцов, а этот ссылается на притчи и апокрифы. Все зло от того, что народ работает в воскресение. Вот за одно воскресение - кузька; за другое - жучок.- "Так нiчого й нема". Сын тоже отцовского типа - строгий, худощавый и фанатичный.

   Идем теперь по дороге с телефоном, провели тоже для царя. Версты обозначены, и мы наблюдаем время (13¥ минут идем версту). У мостков на припеке сидят бедняги солдаты: "как бы кто не спортил моста". Между Глуховом (где пили чай) и Пузой мы шли с двумя солдатами, которые обходят овраг патрулем. Один, очень разговорчивый, жаловался на службу.

   - Эх, землячок, вот я двадцать два года ходил по земле. Пришел на службу: не умеешь, говорят, ходить. Не так, говорят, ноги ставишь... Да меня ходить-то еще мать научила. Ничего, ходил. А тут - не умеешь...

   Через некоторое время мы расстались. Они пошли осматривать, чтобы не было злоумышления в деревенском овраге, а мы выбрались на возвышение и пошли по жаре и солнцепеку. Между прочим, они говорят, будто перед проездом царя "на 4 часа запрут все деревенские дома и чтоб никто не смел выходить". Наверное чепуха: мужиков гонят на охрану и мужиков же запрут в избах. Во всяком случае толков все это вызывает массу... По дороге, среди богомольческого люда, то и дело попадаются официальные лица. Едут, а иногда и шагают урядники, скачут земские начальники, сегодня проехал жандармский полковник, искоса поглядев на нас, троих странников, в городском костюме и не ломающих перед ним шапки. Но толки о строгостях по тракту оказались пока преувеличенными: в Глухове у нас не опросили паспортов и урядник любезно оказал нам содействие (советом) при разыскании помещения, где бы напиться чаю.

   Теперь Сергей и третий наш товарищ спят в тени, а я, вместо обычного дневника, пишу тебе это письмо. Я решил не вести подробного дневника, так как пошел просто для отдыха и для случайных впечатлений. Это решение и сказывается тем, что я пишу тебе это бесконечное письмо, которое сдам неизвестно где и когда (в Глухове почты не оказалось).

   Идем пока благополучно, только я набил на левой ноге мозоль. Вчера она мне докучала сильно. Сегодня хозяйка в Глухове, славная, очень моложавая старуха, сказала мне: "Я бы тея, странничек, полецила, да ты цай не послухашь". Я послухал; она принесла лагун с дегтем и мазилку и вымазала мне дегтем всю "лапосню", то есть подошву. Представь,- стало много легче. Теперь в четырех верстах над жнивьем виднеется с нашей дороги церковь села Елизарьева, где мы собираемся пить чай, и я опять себе смажу "лапосню".- "Пойдешь назад, зайди, скажи спасибо",- говорила мне баба. Если пойдем на Глухово,- то непременно зайду. Но, кажется, на Глухово мы не пойдем. И теперь уже мужики жалуются, что "все колодцы высушили". Из Сарова шел человек, говорит: "чистая гибель". Потерял жену, искал три дня, нашел, и айда назад. Бог с ним, с Серафимом.

   - Заварил батюшка Серафим кашу,- говорила та же хозяйка.- Не знаем мы, чего и будет.

   - Если Серафим заварил,- пошутил я,- так должна быть вкусна.

   - То-то, вот, не знам мы,- с сомнением закончила она.

   И действительно, каша может выйти бедовая. Так как нашим маленьким караваном распоряжаюсь я, то я и решил: завтра идем из Дивеева в Саров с крестным ходом, посмотрим, что там делается, может быть переночуем, а на другой день, не дожидаясь ни царского приезда, ни других торжеств,- по добру, по здорову обратно на Арзамас, или на Ардатов, Досчатое и по Оке - в Растяпино. В Нижнем теперь Анна Николаевна ⁷. И хочется, и нужно повидать ее... Товарищи проснулись. Надеваем сбрую и в путь. По тракту опять звенит колокольчик. Наверное скачет еще какое-нибудь начальство, только ни нам оно, ни мы ему не видны...

   Прошли Елизарово, где пили чай в чайном обществе трезвости. Когда мы кончили, к маленькой чайной привалила целая толпа. Между прочим,- священник из Саратова с двумя иконами и с ним масса народа. Заняли чайную и все пространство кругом. Мы рады были, что убрались вовремя. Пришли в Дивеево еще рано. В монастырских гостиницах все занято. "Негде яблоку упасть",- говорила мне какая-то счастливица, устроившаяся ранее. Я надеялся разыскать мать Дорофею, свою знакомую по первому посещению Дивеева, но "она стала уже слабенькая" и живет в монастыре на покое. Устроились мы, поэтому, в селе, в тесной каморке сапожника. Кроме нас здесь остановились хоругвеносцы. Это - особое общество, состоящее преимущественно из купцов. Они платят взносы, шьют себе кафтаны с позументами и, в случае каких-нибудь духовных торжеств, являются и носят хоругви. Народ дюжий и довольно порой курьезный. Форма их только кафтаны. Идут без шапок, поэтому головных уборов их форма не предвидит. Мы имели случай видеть вчера дюжего молодца купчину, торжественно шествовавшего через площадь в боярском кафтане, из-под которого топырилось тоже боярское брюхо. А на голове у него была шелковая шапочка велосипедиста.

   Здесь есть почтовое отделение. Кончаю и посылаю тебе это длинное послание. Пожалуй, это будет первое с сотворения мира письмо из Дивеева - в Сланик. Крепко обнимаю всех вас.

  

  

   Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 1, "Мир".

   ¹ Короленко с С. А. Малышевым.

   ² Описка Короленко: он работал на голоде в Лукояновском уезде в 1892 году.

   ³ Очерк "Дом No 13".

   ⁴ Записи, относящиеся к экскурсии 1903 года, с заголовком "Дивеево, Саров, Понетаевка. О царе. Мужицкие желания и т. д." перенесены в тетрадь с надписью на обложке: "Книга с выписками из старых записных книжек и из разных сочинений, нужных для статей".

   ⁵ М. И. Сосновский (см. прим. к письму 129).

   ⁶ Пятидесятилетний юбилей Короленко в Полтаве был торжественно отпразднован в городском театре.

   ⁷ А. Н. Фейт - старинная знакомая семьи Короленко по Н.-Новгороду.

  

  

  

   Спасибо вам всем, моим друзьям, за привет в столь горестную минуту, как день исполнившегося пятидесятилетия. День этот я провел на дороге из Понетаевского монастыря в Дивеево. В первый раз "по возобновлении" (от своих бессонниц) совершил я опять эту экскурсию и очень доволен. Во-первых, убедился, что опять "могу": физическая усталость уже нимало не отражалась на сне. А, во-вторых, видел и слышал много любопытного - три дня шел пешком, то с богомольцами, то с охраной, ночевал с мужиками в избах и на сушилах, сутки провел в толпе, в Саровском лесу, где и ночевал под сосной, причем заснул на земле так крепко, что проснулся с насморком. Попытался из Дивеева послать заметку в "Русские ведомости", но мне теперь явно не везет: или конфисковала почта, или редакция побоялась печатать несколько умеренных, трезвых слов среди кликушеских воплей остальной прессы.

   Огорчила меня судьба "Дома No 13"¹. А тут еще я забыл попросить, чтобы мне прислали хоть корректурные оттиски (и Вы тоже не догадались!). Как бы и вовсе не погибла рукопись. Пожалуйста, похлопочите, чтобы оставили два-три оттиска, а один пусть пошлют с надписью "корректура" мне в Плоешти. Кстати, адрес: D-lui Соstica Dobrogeanu Plojestl Romania Pentru W. Korolenko.

   Ваши предположения относительно "кутузки", как видите, не сбылись: нигде у меня даже не спросили паспорта. Очевидно,- обладаю наружностию, внушающей доверие. Как всегда, я пошел в обыкновенном своем костюме, нимало не переряживаясь, за исключением, конечно, длинных сапогов. В Сарове, расположившись под сосной, - писал и пытался рисовать. Вообще - держал себя, как дома. Говорят, были случаи арестов "подозрительных лиц", но прибавляют, будто это были "шпионы". Бог его знает, правда ли, но слышал от многих.

   Напишите, когда именно Вы предполагаете выехать. Авдотья Семеновна с детьми вернутся к первому сентября. Значит, и я с ними, а там - могу немедленно ехать Вам на смену. Рад бы застать Вас хоть дня на три.

   Ну, еще до свидания. Пишите, пожалуйста. Всех обнимаю, начиная с теточки и кончая младшей из закадык².

   P. S. Насилу разобрался с юбилейной литературой. Вчера здешние знакомые произвели подсчет: 310 телеграмм, не считая писем и "адресов". Признаться, я не ждал такого потока. Некоторые приветствия меня очень трогают: видно, что действительно в людях шевелилось что-то. Николай Константинович³ из Костромы прислал пожелание: прожить еще столько и еще полстолька. Из этого вижу, что он, должно быть, в хорошем настроении. Я ему написал, но без точного адреса: наугад в Кострому. Чехов, кроме подписи на телеграмме "Русской мысли", прислал отдельно: "Дорогой любимый товарищ, превосходный человек. Сегодня с особенным чувством вспоминаю вас. Я обязан вам многим. Большое спасибо. Чехов". Это одна из особенно приятных для меня телеграмм, потому что я его давно люблю (кстати: читали ли вы его "Дуэль"? Я как-то прежде пропустил. Если не читали,- прочтите. Не пожалеете). А человек он правдивый. Что он разумеет под словами "многим обязан" - положительно не знаю.

   Ну, окончательно до свидания,

   Уезжаю завтра, в шесть часов утра, на Одессу.

  

  

   Публикуется впервые.

   ¹ Очерк не был разрешен к печати цензурой.

   ² Закадыками (закадычными друзьями) Короленко называл трех дочерей Т. А. Богданович.

   ³ Н. К. Михайловский.

  

  

   Вернувшись в Полтаву, я нашел среди других две телеграммы с Вашим именем. Одну - вместе с редакцией "Русской мысли", другую - просто от Чехова. Эта вторая мне особенно дорога, потому что я отношу ее не к пятидесятилетию и не к юбиляру, а просто к Короленку, который Чехова любит давно (с Садовой-Кудрино!) ¹ и искренно. Крепко Вас обнимаю. Вы тоже, пожалуйста, примите это не как "ответ на приветствие". Мы как-то мало встречаемся, но мне не раз хотелось сказать Вам то, что говорю теперь. Всего Вам хорошего.

  

   Передайте мой привет Вашей жене и сестре ².- Я только что вернулся от Серафима Саровского. Провонял, бедняга, как Зосима у Достоевского ³, а старик был хороший. Ехал я в поездах, битком набитых богомольцами, потом три дня шел пешком и наконец ночевал в Саровском лесу, в толпе (где нажил изрядный насморк). Много есть умилительного в этом потоке темной веры, и, несомненно, было немало "исцелений". Но меня все время не оставляла мысль о том, что наука не только умнее, но и много добрее: требует меньше, дает больше. В Рузаевке одно из первых моих впечатлений было: отец, истомленный и исстрадавшийся, несет на руках довольно большую девочку в поезд. Это они ехали за исцелением. Последнее мое впечатление была такая же группа в Арзамасе: муж, среднего возраста, выносил с поезда на руках больную жену. Это они возвращались, после страшных трудов и усилий,- без всякого результата. Я никогда не забуду их лиц. Сколько таких страданий и отчаяний приходится на несколько "распубликованных" исцелений... А сколько ухудшений болезни от усталости и лишений, наконец, сколько прямо преждевременных смертей...

   Ну, еще обнимаю.

  

  

   Впервые опубликовано в книге "Чехов и Короленко. Переписка".

   ¹ С 1886 по 1890 год Чехов жил в Москве на Садово-Кудринской улице, 6. Здесь в 1887 году с ним познакомился Короленко.

   ² Мария Павловна Чехова (род. 1863 г.).

   ³ В романе "Братья Карамазовы".

  

  

  

   Вернувшись в Полтаву, я застал здесь любезное сообщение Ваше о том внимании, которым городскому самоуправлению родного мне Житомира угодно было почтить мою скромную литературную деятельность. Много причин соединилось вместе, чтобы сделать мне это приветствие особенно дорогим и приятным. Жизнь кидала меня далеко от места рождения, но память о родных местах сохранилась во мне живо и ярко. Затем - я глубоко чту идею, лежащую в основе местного самоуправления, и меня приятно волнует мысль, что представители этой идеи в родном городе пожелали выразить сочувствие скромному литературному работнику, а значит и строю мыслей, которые он по мере сил старался провести в жизнь. Наконец я глубоко тронут тем, что думе угодно было связать мое имя с делом просвещения в родном городе¹. Прошу Вас передать Житомирской думе это выражение искренних чувств, вызванных ее приветом. В ответ на добрые пожелания позволю себе, в свою очередь, пожелать родному городу дальнейшего процветания и развития, тесно связанных с развитием и расширением деятельности органов его самоуправления.

   Позвольте прибавить к этому выражение искреннего уважения к Вам как представителю города.

   Житомирский уроженец,

  

  

   Впервые опубликовано в "Киевской газете", 1903, No 181.

   Печатается с авторской копии. Дата устанавливается предположительно.

   ¹ В Житомире в ознаменование пятидесятилетия Короленко в четырех народных училищах были учреждены стипендии имени Короленко.

  

  

  

   Думал было, что скоро увидимся, так как предполагал, что в сентябре придется ехать на смену Анненскому. Теперь получил отсрочку до конца октября. Значит отсрочивается и наше свидание.

   Спасибо тебе за твой привет и твое пожелание особенно. Знаю, брат, хорошо, что надо бы быть не совсем таким, как был "до сих пор". Но... теперь уже вижу, что надо идти до конца, стараясь сделать, что можно, досказать, что хочется, не борясь уже с самим собою. Было время, когда я вступал в эту борьбу, было время, когда многое в себе и переделал. И в этом из всех людей ты мне всех больше помог в критическое и решительное время. Не знаю,- был ли бы я тем, что я есть и теперь,- если бы когда-то, в хороший весенний день судьба не свела меня на дворе и в аллеях Петровской академии с молодым офицериком. Наверное нет. И много раз я примерял свои поступки и даже настроение и мысли с тем,- что ты сказал бы и как отнесся бы к тому или другому. И часто это представление, одно представление о тебе - освещало мне выбор и дорогу, а твоя дружба подымала меня в собственных глазах и придавала решимость и силу. Ну, да это все ты знаешь. Теперь пора внутренней ломки и выработки не только "взглядов", но и самого себя - назади. Новые взгляды, конечно, еще приходят и будут приходить, но нового себя уже не сделаешь. Я уже махнул рукой и чувствую, что все буду до конца метаться в разные стороны, перебегать с одной тропинки на другую, вместо того, чтобы окончательно сосредоточиться на "художественной" работе. И спасибо тебе, мой дорогой старый друг и брат, что ты понял и это. Так я понимаю твое пожелание.

   Читал ли ты заметку в "Русской мысли" обо мне? Она одна пытается сказать не одни лестные вещи, но и отрицательные. По-моему - правда - в самой этой попытке и в "количественной" оценке. На звание очень крупного художника я никогда не претендовал, и указание на многие недочеты в этой области находит отклик в моем внутреннем чувстве. Но "качественно", мне кажется, он не прав: никогда я не ставил "границ", и мое мировоззрение далеко не так узко. Не прав и в том, что я "не вижу" своих лиц, но это второстепенное. Главное в том, по-моему, что за ближайшим достижимым для меня не стена, а бесконечность, и поэтому Альд¹ совсем не упоминает о "Тенях", "Ночью", "С двух сторон", "На Волге", которые бы нарушили целость его схемы, и очень односторонне упоминает о "Стукальщике"², "Марусе"³ и последних сибирских рассказах. В "Морозе", например, нравственная оценка факта совсем не в достижении определенного результата и не в жалости. А если бы мой Микеша⁴ даже достиг цели своих стремлений (в тюрьму!), то ведь за этим опять целая бесконечность стремлений. Также и за теми горами, которые теперь загораживают нашу дорогу, - есть и тюрьмы, и опять горы, и вообще - трудный, бесконечный путь. Я только верю, что впереди будет все светлее, что стремиться и достигать стоит, что, кроме нашего маленького смысла, есть еще бесконечно большой смысл, который, однако, преломляется в наших капельках смысла и в наших стремлениях. И я думаю, что эта вера нисколько не глупее и не ниже пессимизма. Но, кроме этого, я еще убежден, что тот же великий смысл и стремление к бесконечному отражаются также и в наших попытках ставить и решать все новые конечные задачи - правды человеческих отношений. А автор, по-видимому, намекает, что мои "Огоньки" - конституция, а затем - я удовлетворен, и искать мне больше нечего. Мне кажется,- что это тоже своего рода схема и автор обрезал у меня многое, что под нее не подходило.

   Крепко обнимаю тебя, дорогой мой Вася, а также и всех твоих. Всего тебе хорошего. Будь здоров.

   Дуня и дети тоже целуют.

  

  

   Полностью публикуется впервые.

   ¹ Ю. Альд (Юлий Исаевич Айхенвальд) (1872-1928) - литературный критик - импрессионист, автор трехтомного сочинения "Силуэты русских писателей". В данном случае имеется в виду его статья о В. Г. Короленко, напечатанная в 8 книге "Русской мысли" за 1903 год.

   ² "Временные обитатели подследственного отделения", позднее - "Яшка" (см. I том наст. собр. соч.).

   ³ "Марусина заимка" (см. 1 том наст. собр. соч.).

   ⁴ Из рассказа "Государевы ямщики" (см. 1 том наст. собр. соч.).

  

  

  

   Очень Вам признателен за письмо и за сообщенные в нем сведения. Я очень рад, что, значит, в Чернигове те биографические данные, какие только можно добыть относительно Глеба Ивановича,- теперь не будут лежать под спудом и увидят свет. Жаль, конечно, что ждать еще долго, но что же делать. Меня это интересует, во-первых, как искреннего почитателя и друга покойного Глеба Ивановича, а, во-вторых, еще и потому, что душеприказчики Павленкова обратились ко мне с просьбой написать биографию Успенского для их биографической библиотеки. Разумеется, приступать к этой работе без всяких почти данных - очень трудно. Хотелось бы думать, что имеешь в руках хотя бы все, что можно иметь в данное время. Для этого я и предпринял поиски в Чернигове и других местах и, конечно, могу только радоваться, что встретился на этом пути с архивной комиссией. Разумеется, придется подождать, пока материалы эти появятся.

   Желаю Вам всего хорошего. Вместе с этим шлю Вам на добрую память три свои книжки.

   P. S. Если доведется быть в Полтаве,- "не мынайте нaшоi хаты" (кажется, так?). Я очень жалел, что не повидался с Вами вторично. Прилагаю письмо моей жены с некоторой просьбой к Вам.¹

  

  

   Впервые опубликовано в журнале "Печать и революция", 1927 г. No 5. Печатается по копии с автографа присланной музеем M M. Коцюбинского в Чернигове.

   Михаил Михайлович Коцюбинский (1864-1913) - выдающийся украинский писатель-демократ и реалист. Знакомство Короленко с Коцюбинским состоялось в Полтаве во время открытия памятника Котляревскому осенью 1903 года. Письмо это является ответом на сообщение Коцюбинского, что материалы для биографии Г. И. Успенского, собранные Черниговской архивной комиссией, предполагается опубликовать в одном из ближайших выпусков "Трудов" комиссии.

   ¹ А. С. Короленко просила Коцюбинского прислать его сочинения для библиотеки-читальни им. Гоголя в Полтаве.

  

  

  

   На днях я прочитал в газетах, что у Вас были уральские казаки, с которыми Вы вели беседу о "Беловодии". Быть может, Вам будет интересно прочитать путешествие в эту сказочную страну, изложенное одним из казаков, совершивших это путешествие¹. Если я правильно угадываю инициал Вашего посетителя, то это должен быть Логашкин; некоторые сведения о нем Вы найдете на стр. 14-15 книги ("Путешествие уральских казаков в Беловодское царство"), которую я посылаю одновременно с этим письмом. В главе IX (стр. 78 и др.) есть эпизод, показывающий, какое глубокое значение для этих темных, правда, людей имеет данный вопрос. Краткую его историю я изложил в предисловии. Их поездка к Вам есть как бы продолжение того же путешествия в Беловодию с целью разобраться и найти истину по вопросу, имеющему для них и отвлеченное, и самое насущное значение ².

   Искренно уважающий

  

  

   Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. Печатается по оттиску в копировальной книге.

   ¹ См. письмо 137.

   ² Л. Н. Толстой ответил Короленко письмом от 20 января 1904 года, в котором выражает благодарность за присланную ему книгу.

  

  

  

   В свою очередь Ваше письмо меня тоже очень обрадовало. Из Петербурга Вы один мне пишете о тамошних "замечательных происшествиях", а происшествие с кишиневскими мерзавцами поистине замечательное и для меня очень радостное¹. Пусть знают подлецы, как на них смотрит интеллигентная Россия. Чудесно!

   Не огорчайтесь очень выпадом Энгельгардта ². Во-первых, гром не из тучи. Во-вторых,- я, правда, думаю, что полемика с нововременцами на их жаргоне вещь неблагодарная. Во-первых,- в ругательствах они несомненно сильнее, а во-вторых, этим их и не проймешь. Но в данном случае по существу - Миклашевский не совсем неправ. "Неделя" еще при старике Гайдебурове потеряла облик порядочного органа. На совести "старика" был уже Дедлов ³, который писал в той же "Неделе" всякие мерзости, на его же совести было теоретическое, якобы "народническое" юдофобство, он же во благовремении писал (или печатал) статьи против "господско-правового порядка", угождая, на якобы народнической подкладке, порядку полицейскому. Вообще - серьезно можно бы поговорить и о прежней "Неделе", хотя, конечно, с точки зрения тактической, в данное время этого делать не следовало, потому что все-таки для "теперешних" Меньшиковых ⁴ и Энгельгардтов и отожествление с прежней "Неделей" - много чести.

   Не очень также огорчайтесь нападками этих рыцарей лично на Вас. Это тот же прием, какой употребил Буренин по поводу В. Г. Подарского, нападая на В. Г. Короленко ⁵. Как видите, В. Г. Короленко от этой канонады нимало не ущербился, да и вообще - лучше встречать свое имя в "Новом времени" в сопровождении ругательств, чем - сохрани бог - похвалы. В первом случае обругиваемый оказывается в компании довольно блестящей. Ну, а во втором... Одним словом - не дай бог.

   Теперь о нас. Все здоровы. Девочки начали уже ходить в гимназию. Они все порывались дать Вам телеграмму: "приезжайте на елку", но оставили это предприятие ввиду безнадежности и обещания Вашего приехать на масленицу. Я тоже здоров, принялся довольно плотно за работу. Пишу новый рассказ ⁶, который меня очень интересует и идет хорошо. Кроме того, в виде отдыха, написал две-три рецензии, которые появятся, вероятно, в январской книжке. Вообще - чувствую себя хорошо.

   Николай Федорович - ни строчки не написал после моего отъезда из Петербурга. Хотел через Вас передать ему несколько теплых слов, но ввиду всем известной Вашей деликатности,- боюсь, что Вы передадите не совсем точно.

   Привет от всех нас.

   P. S. Простите, что пишу на клочках. Добился до того, что нет ни одного цельного листка!

   Ахшарумова зовут Дмитрий Дмитриевич ⁷. Письмо передам. Вчера его видел. Он очень просит оттисков не меньше 25-ти. Имя отчество вписал и в письме, и на конверте.

  

  

   Впервые опубликовано в книге "Письма" под редакцией Модзалевского.

   ¹ В письме от 4 января Батюшков сообщил Короленко об изгнании двух подстрекателей кишиневского погрома со съезда деятелей по техническому образованию.

   ² Н. А. Энгельгардт - сотрудник "Недели" и "Нового времени". Речь идет о нападках Энгельгардта на Батюшкова за помещенную в журнале "Мир божий" статью Неведомского (Михаила Петровича Миклашевского) - критика марксистского направления. В этой статье были допущены резкие выражения по адресу П. А. Гайдебурова (1841-1893), редактора "Недели" с 1876 года.

   ³ В. Л. Дедлов (Кигн) (1856-1908) - журналист, беллетрист, сотрудник "Недели".

   ⁴ М. О. Меньшиков (1859-1919) - публицист, сотрудник сперва "Недели", а затем "Нового времени".

   ⁵ В. П. Буренин - критик и журналист, сотрудник "Нового времени". В No 9030 "Нового времени" за 1901 год была напечатана пародия Буренина на рассказ Короленко "Мороз", в которой заключались выпады Буренина против критика В. Г. Подарского (псевдоним Русанова-Кудрина), а попутно против Короленко. 28 апреля 1901 года Короленко писал жене: "Подарский разнес в мартовской книжке Суворина, его юбилей и "Новое время". А так как Подарский подписывается В. Г., то Буренин вообразил, что это непременно я... Между прочим, удивляется, какие это (разумей глупые) критики хвалили "Слепого музыканта". Если бы стоило, я мог бы указать, что этот глупый критик был сам Буренин. Но, разумеется, я отвечать не буду" (см. в 8 томе наст. собр. соч. рецензию "В. П. Буренин. Театр").

   ⁶ Вероятно, рассказ "Феодалы".

   ⁷ Д. Д. Ахшарумов (1828-1910) - петрашевец, автор воспоминаний, частично напечатанных в "Мире божьем" (1904, книги 1, 2, 3). В это время жил в Полтаве.

  

  

 &nb