Короленко Владимир Галактионович - Письма

="justify">   Публикуется впервые. Печатается по оттиску в копировальной книге.

   Людмила Яковлевна Круковская (1859-1948) - писательница и переводчица.

   ¹ Василий Петрович Авенариус (1839-1919) - писатель для детей и юношества, автор книг "Отроческие годы Пушкина", "Юность Пушкина", "Гоголь-гимназист" и др.

   ² Павел Иванович Бирюков (1860-1931) -друг и биограф Толстого.

  

  

   Очень жалею, что и мне приходится Вас разочаровывать. "Нездешняя" не подходит для "Русского богатства". Горький Вам писал, что повесть написана "по-старинному". Мне кажется, что он имел в виду вот что. В шестидесятых и семидесятых годах писалось много так называемых "тенденциозных" романов и повестей, где выводились "новые люди" вообще и порой революционеры в частности. Так как условия тогдашней цензуры были очень строги, да и революционные стремления еще недостаточно ясны,- то авторы о самых стремлениях, их характере почти не говорили. Они просто изображали "очень хороших людей", честных юношей, прекрасных девушек, а затем намекали читателю, что это - революционеры. По прочтении повести оставался вывод - революционеры очень хорошие люди. В свое время некоторые из этих произведений имели некоторый успех, хотя в художественном отношении и тогда признавались слабыми. Это были не изображения, а апологии. Дорожили в них указанием на что-то новое, еще только начинающее пробиваться в жизни.

   Теперь так, "по-старинному", писать нельзя. И самое явление, и его типы уже не новы, сказались достаточно ясно даже по газетным отчетам со всеми своими разнородными, порой прямо враждебными оттенками. А между тем Ваш рассказ написан именно "по-старинному". Революционеры очень хорошие люди,- только это у Вас и рисуется. Наташа и Сережа - составлены из одних добродетелей. Алеша, наоборот,- сам старается изобразить себя отчаянным негодяем, состоящим из одних доносов и погромов. От этого личностей, то есть живых индивидуальностей, в Вашем рассказе совсем нет, а есть собрание всяких элементарных положительных качеств с одной стороны и такое же собрание элементарного негодяйства с другой. Самые стремления, живые, настоящие (то есть то, к чему человек приходит после тяжелой душевной борьбы и что отстаивает среди сомнений и противоречий) тоже отсутствуют. Перечитайте с этой точки зрения хотя бы митинг в лесу. Один оратор говорит толпе что-то зажигающее (что - неизвестно). Потом выходит Сережа, заявляет просто, что это "не так", и говорит свое. Что - опять неизвестно. Автор ограничивается уверением, что говорит он очень хорошо, как ручей в знойной пустыне. Затем вместо живого и характерного изложения - рисуется картина: знойная пустыня, истомленные путники, освежающие струи родника. Представьте теперь, что кто-нибудь из другого лагеря тоже описывает митинг. Он опровергает самого Сергея. Ведь такой черносотенный даже автор может взять у Вас метафору и целиком приложить к речи своего героя. Это его слова - освежающий ручей в пустыне. Это не только не изображение, а даже и не попытка доказательства. Голый дифирамб. А это делает рассказ совершенно неприемлемым и с цензурной точки зрения, превращая его в прямое и исключительное "восхваление"...

   Как видите, и исправить тут ничего нельзя, потому что грех в самом приеме.

   Вы раз уже присылали несколько очерков. В одном из них мелькали живые черточки (работа на железной дороге перед приходом поезда). Там, очевидно, была "натура", живое наблюдение. Здесь как бы данная вперед задача.

   Очень жалею, что не могу ответить иначе. Таково мое впечатление, возможно, разумеется, что и ошибочное.

  

  

   Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. Печатается по оттиску в копировальной книге.

   В. К. Прокопьев стал присылать свои очерки Короленко в 1908 году. Все они записаны в редакторскую книгу с отрицательными отзывами. Кроме рукописи "Нездешняя", в редакторскую книгу Короленко в 1910 году занесена еще одна рукопись Прокопьева с резко отрицательным отзывом.

  

  

  

   Я имею честь состоять членом организационного комитета писательского съезда, которого Вы председатель. В настоящее время по поводу утвержденной программы съезда в писательской среде возникли разногласия, которые вынуждают меня сложить с себя это звание. Не становясь на бойкотистскую точку зрения и оставаясь, как и мои ближайшие литературные товарищи, на почве чисто делового обсуждения вопроса, я считаю все-таки, что нет такого вопроса в области литературного быта, который не приводил бы неизбежно к обсуждению правового положения русской печати. А так как этот именно центральный пункт изъят из обсуждения, то я не могу разделять ответственности за созыв с разных концов России товарищей писателей без малейшей гарантии, что сколько-нибудь серьезное обсуждение хотя бы только профессиональных вопросов может в действительности состояться.

   Прошу принять уверение в глубоком моем уважении.

  

  

   Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 2, "Мир". Печатается по оттиску в копировальной книге.

   Максим Максимович Ковалевский (1851-1916) - ученый, юрист и общественный деятель, председатель Юридического и Вольно-экономического общества. В январе 1910 года правительство разрешило съезд писателей в Петербурге, урезав при этом его программу и исключив вопрос об общем правовом положении печати. Съезд состоялся под председательством не Ковалевского, который от председательствования отказался, а журналиста Г. К. Градовского. Съезд был малочислен и не авторитетен.

  

  

   Товарищи из "Русского богатства" переслали мне в Алупку, где я нахожусь в настоящее время, Ваше доброе письмо¹. Не стану распространяться о том, какое чувство оно во мне возбудило и с какой благодарностию к Вам я его читал. К этой теме я приступал со страхом: столько уже писано. И что в сущности можно прибавить к ужасу этих ежедневных газетных известий, а к ним так привыкли. Ваше письмо говорит мне, что кое-что нужное сказано, и тема не профанирована. Главная тут заслуга - того безвестного человека, который в тюремной каморке собирал этот материал. Я старался только не закрыть своими чувствами того внутреннего ужаса, который заключен в этом явлении и отразился в непосредственных записях. Ваше письмо говорит мне, что это в известной мере достигнуто, и это дает мне тем большее удовлетворение, что (поверьте - это не условная фраза) во время работы я думал о Вас и решил послать Вам ее в оттисках по окончании. Вторая статья появится в апреле². Собираю материал для третьей ³. На непосредственный, практический результат этого ряда статей, то есть на восприимчивость "хозяев жизни", я не надеюсь (или, скажу точнее: почти совсем не надеюсь). Вскоре после Вашего письма я получил письмо от какого-то военного судьи. Он ухитрился вычитать у меня восхваление преступников, возведение разбойников "на пьедестал борцов за свободу". Меня это письмо отчасти обрадовало: значит, все-таки, задело и его. Но как легко этот человек (кажется, даже не злой, хотя он и пишет: "мы присуждаем"), как легко он отмахнулся от самой сущности вопроса. Ну, а высшие или совсем не прочтут, или отмахнутся еще легче. Но мне кажется,- нужно бороться все-таки с той "привычностию", которая отравляет людские совести. А там что будет...

   Еще раз от всего сердца благодарю Вас, дорогой Лев Николаевич, за Ваш душевный отклик, желаю Вам здоровья и продолжения той бодрости, с которой Вы следите за жизнию и воздействуете на нее. Присоединяю также душевный привет Софье Андреевне и Вашей семье.

   Искренно Вам благодарный

  

  

   Впервые опубликовано в книге "Толстой и о Толстом. Новые материалы". Сборник второй. Редакция В. Г. Черткова и Н. Н. Гусева, Толстовский музей. М. 1926,

   ¹ Письмо Л. Н. Толстого от 27 марта 1910 года (см. в 9 томе наст. собр. соч., прим. к "Бытовому явлению").

   ² В апрельской книжке "Русского богатства" были напечатаны три заключительные главы "Бытового явления".

   ³ Продолжением статей о смертной казни, объединенных в "Бытовом явлении", явились статьи "Дело Глускера" и "Черты военного правосудия" (см. 9 том наст. собр. соч.).

  

  

   Вы строги, но не всегда справедливы. Это я по поводу Жилкина и Аникина¹. Вы вот в восторге от Пешехонова². Я действительно с ним не во всем согласен, но очень его люблю. А читали ли Вы его обозрение "Сугробы" (или иное заглавие, но содержание характеризуется этим словом)³. Ведь там говорилось как раз о Жилкине и Аникине, работавших тогда в "Слове". Сии бывшие "трудовики" (истинное недоразумение была эта партия) и национальное лицо показывали с легкой руки Струве⁴ и от китов промышленности ждали спасения. Ну, как же можно бы свести этих двух писателей с Пешехоновым и вообще с "Русским богатством". Вдруг бы Жилкин нам доставил свой превыспренний фельетон о московском миллионере, аскетически изнемогающем под бременем самоотверженного служения родине своими капиталами. У него роскошнейшие палаты, но ему лично ничего, ничего не нужно! При Жилкине ему принесли завтрак. Это был один маленький пирожок, завернутый в несколько бумажек. Это ему достаточно от своих миллионов. Остальное - тяжкая служба отечеству. Конечно, может есть и такой купец в Москве, но... надо об этом говорить немножечко умнее. Пирожок так пирожок. Может, аскетизм, а может, катар желудка. Во всяком случае благоговеть и млеть нет никакой надобности, а надо изучать и смотреть в оба. Вы скажете, что в "Русское богатство" он бы этой приторной маниловщины не принес. Верно. Это писано по Струве и по Федорову, издателю "Слова" ⁵. У нас он стал бы писать по Пешехонову или даже по Мякотину. Но какое же это было бы привлечение новых сил...⁶ Винавер⁷ в книге "Конфликт в первой Государственной думе" рассказывает, что после разгона Думы Жилкин еще с кем-то подошли к группе кадет, и Жилкин сказал: "Ну, теперь ведите нас!" Это ведь замечательно: ругали тех же кадет за нерешительность, за то, что они не верят в революцию, слишком берегут Думу и т. д.,- а когда приходилось доказать собственную решительность и "веру в революцию", они бегут к тем же кадетам и просят: ведите нас. И готовы даже с правейшими кадетами "показывать национальное лицо" и "идти на выучку" к Крестовникову ⁸. Я человек далеко не из самых крайних в тактике и понимаю, что политическая деятельность невозможна без компромиссов. В этом я часто не согласен с Пешехоновым. Но такие компромиссы в идеях,- слуга покорный. Охотно уступаем обоих "трудовиков" "Вестнику Европы" ⁹.

  

  

   Публикуется впервые. Печатается с черновика, на котором нет ни даты, ни подписи. Вверху черновика отметка Короленко: "К заметке по истории бурного года ("трудовики")". Датируется на основании отметки в записной книжке.

   Сергей Александрович Жебунев (1849-1924) - народоволец, судившийся по "процессу 193-х", неоднократно подвергался тюремному заключению и впоследствии. С 1910 года жил в семье Малышевых в Саратовской губернии.

   ¹ И. В. Жилкин и С. В. Аникин - члены I Государственной думы и основатели группы "трудовиков".

   ² А. В. Пешехонов - см. прим. к письму 186.

   ³ Короленко имеет в виду статью Пешехонова "Сумятица" ("Русское богатство", 1908, кн. 10).

   ⁴ Петр Бернгардович Струве (род. в 1870 г.) - бывший "легальный марксист", позднее кадет и националист.

   ⁵ М. Федоров был издателем "Слова" с 1906 года.

   ⁶ Одно слово не разобрано.

   ⁷ Максим Моисеевич Винавер (1863-1926) - член I Государственной думы, один из лидеров кадетов.

   ⁸ Г. А. Крестовников - крупный промышленник, член Государственного совета.

   ⁹ С 1909 года Жилкин и Аникин работали в журнале "Вестник Европы".

  

  

  

   Второе письмо Ваше опять пришлось присылать мне вдогонку (я на днях вернулся в Полтаву), и только теперь могу ответить на Ваш запрос об издании. Вчера я уже отправил слегка просмотренные и исправленные оттиски моих статей в редакцию "Русского богатства" и надеюсь, что они скоро появятся в отдельном издании, если этому не помешают какие-нибудь "независящие обстоятельства"¹. Я хотел было издать их после того, как появится еще одна часть (о казнях без суда и по ошибке²), но для этого нужен еще кое-какой материал, а дело это не ждущее. Можно будет дополнить в следующем издании, если первое разойдется.

   Вы, конечно, уже знаете, что письмо Ваше ко мне появилось в газетах³. Я не позволил бы себе распоряжаться таким образом и во всяком случае не решился бы сделать это без предварительного Вашего согласия. Но... каждая Ваша строчка становится общественным достоянием как-то стихийно. Я еще не успел ответить на запросы редакций, как письмо появилось уже в "Речи". Нечего и говорить о том, какую услугу оно оказало этому делу, и в какой мере усилило внимание печати и общества к ужасному "бытовому явлению", о котором Вы заговорили еще раз после "Не могу молчать" ⁴.

   Надеюсь скоро прислать Вам свою брошюру⁵.

   Очень признателен Вам за указания на книгу Griffith'a ⁶. He знаю, позволит ли ее объем поместить ее всю в журнале. Во всяком случае будет полезно ознакомить с нею читателей в извлечениях или в подробной рецензии.

   Шлю искренний привет. Глубоко Вас уважающий

   P. S. На первое Ваше письмо я ответил из Алупки.

  

  

   Печатается по тексту того же сборника, что и письмо от 7 апреля 1910 года. В архиве Короленко имеется черновик настоящего письма. При переписке письма Короленко внес небольшие стилистические исправления.

   ¹ См. в 9 томе наст. собр. соч. прим. к "Бытовому явлению".

   ² "О казнях по ошибке" Короленко писал в статьях "Дело Глускера" и "Черты военного правосудия".

   ³ Письмо Толстого к Короленко от 27 марта 1910 года появилось 18 апреля в газетах "Речь" и "Современное слово". Номера газет с этим письмом были конфискованы.

   ⁴ Статья Толстого "Не могу молчать" появилась в русских газетах в извлечениях 3 июля 1908 года. Полностью была напечатана в России лишь в 1917 году.

   ⁵ Короленко прислал Толстому "Бытовое явление" с надписью: "Льву Николаевичу Толстому от бесконечно ему благодарного за великую нравственную поддержку Вл. Короленко".

   ⁶ Грифитс, секретарь Лиги тюремных реформ в Лос-Анжелосе, автор книги "Преступления и преступники". Книга была посвящена Л. Н. Толстому. Толстой в своем письме от 26 апреля 1910 года писал об этой книге: "Книга очень смелая и интересная. Я думаю, что хорошо бы было напечатать ее".

  

  

  

   Ты теперь подъезжаешь к Полтаве, а я к Москве. Вчера Анненские и Татьяна Александровна¹ проводили меня, обедали мы вместе, а затем попрощались на вокзале. Через час увижу Иллариона, завтра побываю у Мани², послезавтра хочу выехать из Москвы. На днях (в субботу) был у меня Сергеенко ³ и очень уговаривал, чтобы я заехал на день к Толстому. Говорил, что Толстой этого очень желает ("Меня потянуло к Короленку, а он не едет"). Ориентируюсь в Москве и, может быть, действительно еще на день отсрочу наше свидание. Пожалуй, потом пожалеешь, что не побывал. Здоров. Всех вас крепко обнимаю. До скорого свидания.

  

  

   Публикуется впервые.

   ¹ Т. А. Богданович.

   ² М. Г. Лошкарева.

   ³ Петр Алексеевич Сергеенко (1854-1930) - писатель, автор книги "Как живет и работает Л. Н. Толстой" и ряда очерков о Толстом и Чехове.

  

  

  

   Вчера послал телеграмму С. А. Толстой и получил ответ: "Все будут рады Вас видеть, приезжайте. Толстая". Итак, это дело решенное: еду. Сегодня, вероятно, буду ночевать в Туле. Завтра утром в Ясной Поляне. Не знаю, удастся ли выехать оттуда завтра к вечеру. Это еще отсрочивает наше свидание, но я все-таки рад, что решился на эту поездку. Да и ненадолго. Вчера был у Мани. Очень хорошее местечко, в лесу; хотя в нескольких саженях от железной дороги, но как-то уютно и тихо. Были с Илларионом у Надюши¹. Она была нездорова. Познакомились с семьей ее мужа. Он на меня произвел недурное впечатление. Получена телеграмма: Нина Григорьевна ² приезжает завтра утром.- Пишу на почту, чтобы более писем не пересылали, но вы подтвердите еще с своей стороны. Обнимаю всех крепко. Тороплюсь бросить письмо, чтобы пошло сегодня. До свидания.

  

  

   Публикуется впервые.

   ¹ Надежда Николаевна Лошкарева, племянница Короленко.

   ² Жена И. Г. Короленко.

  

  

  

   Когда увидите Корнея Ивановича¹, скажите ему, пожалуйста, что я не надул. Набросал в поезде заметочку (тему Вы знаете²). Только сомневаюсь, - годится ли: не уложится меньше 80-100 строк. А это, кажется, не то, что нужно по его замыслу. До Полтавы, может, еще придумаю что-нибудь более краткое и афористичное, а Вы все-таки спросите, пожалуйста, у него, явится ли такой размер препятствием, и черкните мне об этом в Хатки. Мне будет так приятно увидеть Ваших несколько строчек, узнать, как все вы живете и что делается на дачке Коуку и на "морском" берегу, где еще бродит моя тоскующая тень... Письмо это пишу в поезде между Москвой и Тулой. В Туле разузнаю, как пробраться в Ясную Поляну. А завтра в 4 часа дня опять двинусь в дальнейший путь из Тулы на Харьков.

   Целую всех, начиная с Володи³, по восходящим степеням, кончая теточкой и дядей ⁴. Маргарите Федоровне⁵ и фрейлен с домочадцами тоже привет.

   Не поленитесь прислать несколько строчек, милая Татьяна Александровна, не очень откладывая. Меня это обрадует.

  

   Доехал до Тулы. Хотел бросить это письмецо в ящик, а потом подумал,- что лучше сделать это завтра, "после Толстого". Поезд, с которым я сюда приехал, сворачивает на Челябинск. Зато готов отойти "дачный". На нем до Козловой Засеки. Оттуда, кажется, придется идти пешком. Говорят, недалеко.

   Продолжаю, сидя на груде камней между Засекой и Ясной Поляной. Сзади на возвышении видны здания станции в лесу. Впереди - широкая просека, в конце ее - на небольшой горочке Ясная Поляна. Тепло, сумрачно, хочет моросить. У меня странное чувство: ощущение тихого сумеречного заката, полного спокойной печали. Должно быть - ассоциация с закатом Толстого. Едет мужик на плохой клячонке. Плетется старик с седой бородой, в стиле Толстого. Я подумал: не он ли? Нет. Какие-то двое юношей, один с аппаратом. Пожалуй, тоже пилигримы, как и я. Трое мужиков,- впрочем, в пиджаках,- с сетями и коробами на плечах. Идут ловить птицу. Спрашиваю дорогу в усадьбу Толстого.- А вот, скоро ворота направо. Там еще написано, чтобы сторонним лицам ни отнюдь не ходить.- Проходят. Я царапаю эти строчки. Моросит. Над лесом трещит сухой короткий гром. Пожалуй, вымочит. Не обещаю вам систематического interview, но набросаю по нескольку отрывочных строчек, вот так, где попало, под дождем, в усадьбе Толстого, в поезде на обратном пути.

   Продолжаю уже в постели, в Ясной Поляне, после обеда и вечера, проведенного с Толстым. Встретили меня очень радушно.

   - Господин Короленко - вас ждали,- сказал лакей в серой ливрее, когда я, мокрый и грязный, вошел в переднюю. Застал я, кроме Льва Николаевича и Софьи Андреевны, еще дочь Александру Львовну (младшую), очень милую и, видно, душевную девушку, потом невестку (вторую жену Андрея Львовича) и еще какую-то добродушную молодую женщину (кажется, подругу Александры Львовны), и наконец,- Льва Львовича, который меня довольно радушно устроил на ночлег рядом с собой.

   Софья Андреевна встретила меня первая из семьи и, усадив в гостиной, сразу высыпала мне, почти незнакомому ей человеку, несколько довольно неожиданных откровенностей. Видно, что семья эта привыкла жить под стеклянным колпаком. Приехал посетитель и скажет: ну, как вы тут живете около великого человека? не угодно ли рассказать?.. Впрочем, чувствуется и еще что-то. Не секрет, что в семье далеко от единомыслия. Сам Толстой... Я его видел больного в Гаспре в 1903 году⁶, и теперь приятно поражен: держится бодро (спина слегка погнулась, плечи сузились), лицо старчески здоровое, речь живая. Не вещает, а говорит хорошо и просто. Меня принял с какой-то для меня даже неожиданной душевной лаской. Раз, играя в шахматы с Булгаковым⁷ (юноша секретарь) ,- вдруг повернулся и стал смотреть на меня. Я подошел, думая, что он хочет что-то сказать.- Нет, ничего, ничего. Это я так... радуюсь, что вас вижу у себя.- Разговоров сейчас передавать не стану; это постараюсь восстановить на досуге. Очень хочется спать. Скажу только, что Сергеенко прав: чувствуются сильные литературно-художественные интересы. Говорит, между прочим, что считает создание типов одной из важнейших задач художественной литературы. У него в голове бродят типы, которые ему кажутся интересными,- "но все равно, уже не успею сделать". Поэтому относится к ним просто созерцательно.

   Ну, пока спокойной ночи.

  

   Опять в поезде уже из Тулы. Утром встал часов около шести и вышел пройтись по мокрым аллеям. Здесь меня встретил доктор и друг дома, Душан Петрович ⁸, словенец из Венгрии,- фигура очень приятная и располагающая. Осторожно и тактично он ввел меня в "злобы дня" данной семейной ситуации, и многое, что вчера говорила мне Софья Андреевна,- стало вдруг понятно... Потом из боковой аллеи довольно быстро вышел Толстой и сказал: - Ну, я вас ищу. Пойдем вдвоем. Англичане говорят: настоящую компанию составляют двое.- Мы бродили часа полтора по росе между мокрыми соснами и елями. Говорили о науке и религии. Вчера Софья Андреевна сказала мне, что противоречия и возражения его раздражают. Поэтому сначала я держался очень осторожно, но потом мне стало обидно за Толстого и показалось, что он вовсе не нуждается в таком "бережении". Толстой выслушивал внимательно. Кое-что, видимо, отметил про себя, но затем в конце все-таки свернул, как мне показалось, в сторону неожиданным диалектическим приемом. Затем мы пошли пить чай, а потом с Александрой Львовной мы поехали к Чертковым⁹. Она очень искусно правила по грязной и плохой дороге и с необыкновенной душевностью еще дополнила то, что говорил Душан Петрович. Я был очень тронут этой откровенностью (очевидно,- с ведома Толстого),- и почувствовал еще большее расположение к этой милой простой девушке.

   После этого с Толстым мы наедине уже не оставались, а после завтрака он пошел пешком вперед по дороге в Тулу. Булгаков поехал ранее верхом с другой лошадью в поводу; я нагнал Льва Николаевича в коляске, и мы проехали версты три вместе, пока не нагнали Булгакова с лошадьми. Пошел густой дождь. Толстой живо сел в седло, надев на себя нечто вроде азяма, и две верховые фигуры скоро скрылись на шоссе, среди густого дождя. А я поднял верх, и коляска быстро покатила меня в Тулу. Впечатление, которое я увожу на этот раз,- огромное и прекрасное.

   Ну вот,- начал я с Корнея Ивановича, а закончил бестолковейшим отчетом о свидании с Толстым. Так как даже голое указание на серьезное разногласие в семье не должно распространяться в публике, то значит Вы так с этим письмом и поступайте. Разумеется, на дачке Коуко оно не секрет, но затем - отдаю его Вашему "редакторскому" такту и усмотрению. Можно опасаться, что, как все, относящееся до Толстого,- и эти семейные обстоятельства станут достоянием публики, но, конечно, не от меня. Между прочим,- когда мы с Александрой Львовной возвращались от Черткова,- нас остановил какой-то молодой человек с любезным предупреждением о поездах железной дороги "для Владимира Галактионовича". Это оказался "специальный корреспондент" "Русского слова". Живет в крестьянской избе и собирает сведения о семье Толстых. Смотрят на этого беднягу с нескрываемой (и понятной) враждой.

   Последние строки дописываю уже на Харьковском вокзале. Еще всем привет.

  

   P. S. Пример Толстовской диалектики. Речь идет о знании. Я говорю: познание мира изменяет понятие о боге. Бог - зажигающий фонарики для земли,- одно. Бог - создавший в каждом этом огоньке целый мир и установивший законы этого мироздания,- уже другой. Кто изменил это представление - Галилеи, смотревшие в телескопы с целью познания, чистого и бескорыстного, то есть научного. На это Толстой, сначала как будто немного приостановившийся,- потом говорит: "Как это мы все забываем старика Канта. Ведь этих миров в сущности нет. Что же изменилось? - "Наше представление и изменилось, Лев Николаевич"... На вопрос,- думает ли он, что нет ничего, соответствующего нашим представлениям,- Толстой не ответил.- О личностях и учреждениях говорить не привелось. Времени было досадно мало.

   P. S. Часа через три поезд отправляется в Полтаву... Мне хочется прибавить, что из-за впечатлений Ясной Поляны, этого пути, близкого приезда - на меня так живо смотрит Куоккала, финляндские поезда, улицы, переулочки, Мертие, берег, сестрорецкие огни, и моя маленькая картонная комнатка... Спасибо Вам, милая хозяюшка этой дачки.

   Посылаю это письмецо заказным. Так не хотелось бы, чтоб потерялось. Пусть оно бессвязно и поверхностно, но в его складочках, кроме капель дождя, столько непосредственных ощущений и - живых воспоминаний и чувств, к ним примешивавшихся.

   Вспоминайте иногда Вашего недавнего жильца. Расцелуйте детишек.

  

  

   Полностью публикуется впервые. Печатается по копии с автографа.

   Татьяна Александровна Богданович (1873-1942) - детская писательница, переводчица, автор биографии Короленко и воспоминаний о нем.

   ¹ К. И. Чуковский (род. в 1882 г.) - писатель, литературовед, переводчик.

   ² В газете "Речь" предполагалось опубликовать ряд коротких статей против смертной казни. Короленко написал для "Речи" заметку "Один случай"; появилась она в печати в апреле 1911 года.

   ³ Сын Т. А. Богданович.

   ⁴ А. Н. и Н. Ф. Анненские.

   ⁵ М. Ф. Николева, близкая знакомая семьи Анненских.

   ⁶ Ошибка Короленко: он виделся с Толстым в 1902 году, когда ездил в Крым для свидания с Чеховым по поводу "академического инцидента".

   ⁷ Валентин Федорович Булгаков (род. в 1886 г.) - секретарь Толстого.

   ⁸ Д. П. Маковицкий (1866-1921) - словак, врач, один из ближайших друзей Толстого. С 1904 по 1910 год жил в Ясной Поляне. Автор воспоминаний о Толстом "Яснополянские записки".

   ⁹ Владимир Григорьевич (1854-1936) и Анна Константиновна (1859-1927) Чертковы - друзья Толстого. В это время жили в имении Телятинки, вблизи Ясной Поляны.

  

  

   Меня просят написать Вам по следующему поводу. Возникла мысль дать при газете "Речь" ¹ полоску, посвященную смертной казни. Предполагается лишь несколько (5-6) заметок, по возможности коротеньких, лапидарных (афоризм, коротенькое рассуждение, небольшая картинка). Инициаторы обратились к Толстому, обращаются (через меня, как видите, хотя я не инициатор) к Вам; будет еще Андреев ², Репин ³ и я. Не знаю, кто еще, да и будет ли еще кто, кроме названных выше.

   Я, как Вы, может быть, знаете, в "Речи" не сотрудничаю, и наш журнал с нею часто полемизирует. Но я считаю, что вопрос о смертной казни выходит за пределы наших споров, и я, право, был бы душевно рад, если бы Вы присоединили свое имя к этой маленькой противосмертнической литературной демонстрации. Нужно, необходимо шевелить этот вопрос, чтобы не создавалась привычка. Во всяком случае, ответьте, пожалуйста⁴ (мой адрес ниже).

   Читал в газетах, будто Вы делаете некоторые шаги, чтобы вернуться на Волгу. Правда это? Что тянет,- этому верю. Я вот живу в Полтаве (летом в деревне), и то часто еще снится Волга ⁵.

   Посылаю Вам мою последнюю книжечку⁶ и желаю всего хорошего.

   Мест. Сорочинцы (Полтавской губ.), дер. Хатки.

  

  

   Впервые опубликовано в журнале "Летопись революции", 1922, No 1. Письмо было послано М. Горькому на Капри.

   ¹ Ежедневная газета, центральный орган к.-д. партии. Выходила в Петербурге с 23 февраля 1906 года при ближайшем участии П. Н. Милюкова и И. В. Гессена.

   ² Леонид Николаевич Андреев (1871-1919) - известный писатель.

   ³ Илья Ефимович Репин (1844-1930) - выдающийся русский художник.

   ⁴ М. Горький отказался выступить в "Речи" хотя бы даже по вопросу о смертной казни.

   ⁵ В своем ответе М. Горький пишет, что никаких шагов к возвращению не делал и не намерен делать.

   ⁶ "Бытовое явление".

  

  

   Вы выдвинули против меня целый обвинительный акт. Признаю Ваше право на это, но думаю, что Вы не правы по существу. Вы приводите то, что я нахожу положительного в Вашем произведении, и спрашиваете: разве этого мало? Да, мало. Этого было бы, может быть, достаточно для рассказа, для повести, но для романа ¹ таких огромных размеров и с такой широкой задачей остается еще слишком много места для очень существенных недостатков. В художественном произведении образ говорит сам за себя, и можно помириться с теми или другими выводами автора даже при несогласии с ними. У Вас есть такие образы, которые говорят сами за себя, что я Вам и высказал. Но кроме этих отдельных образов в картине с такими задачами и такого масштаба, как Ваша, есть еще сложный образ, в который должны слиться отдельные детали. Это вопрос перспективы, то есть вопрос тоже художественный, и тут-то, на мой взгляд, у Вас есть большой грех, сильно подчеркиваемый еще нехудожественным обилием рассуждений. Всюду Вы говорите о жизни в ее широком значении и даете картину исключительного, экзотического, искусственно обстроенного уголка жизни, какую-то теплицу, где взращиваются "вне времени и пространства" три цветка одновременной любви Абашева. Рисуете какого-то римского Петрония в российской Абашевке и в рассуждениях постоянно прибавляете: во всех невзгодах нашей жизни виновато христианство. Но, во-первых,- мне это представляется не жизнью, а теплицей с слишком пряной атмосферой (говорю "пряной", конечно, не в эротическом смысле), а, во-вторых, Петроний был язычник, а пришел к тем же выводам. Таким образом, рассуждения остаются сами по себе, образы сами по себе. Правда, можно сказать, что эти рассуждения должны характеризовать умонастроение Абашева. Но для этого они слишком длинны и детальны. Если бы в романе был выведен, положим, математик, то пришлось бы дать характерные черты его "математического" ума. Но едва ли было бы правильно приводить целиком его докторскую диссертацию, как бы она ни была интересна в своем месте. Красота языка, литературность многих бесед тоже по временам превосходят меру и переходят в излишнюю изысканность, что à la longue ² дает довольно устойчивое отрицательное (не художественное) впечатление. Таким образом, мне кажется, что противоречия у меня нет. Похоже на то, как если бы к перевозчику привезли гору всяких вещей, среди которых есть несколько очень ценных. Признавая, что они действительно ценны и сделаны талантливой рукой,- он не может перевезти их со всем антуражем в своей небольшой лодке.

   Есть в Вашем письме место, на которое, простите, Вы уже не имели права. Вы обвиняете меня и в том, что я "ставлю Вас под дуло револьвера". Вместе с Вашим романом мне пришлось читать еще два тоже очень больших произведения. Одно из них тоже экзотическое: из прошлого карпатского разбойничества. Если бы все три романа могли быть напечатаны (по содержанию), то мы все равно не могли бы их поместить вследствие физического недостатка места. А между тем и этот автор возлагает на меня ответственность за положение, создающееся для него от отказа в приеме романа. Правильно или неправильно мы судим по существу,- это, конечно, вопрос. Но если редакция отнеслась к произведению автора серьезно и со вниманием,- то это все, чего от нее можно требовать. В этом отношении я себя упрекнуть не могу (и Вы тоже не упрекаете).

   Что делать с романом? Искренно желал бы помочь Вам в этом отношении. Думаю, что прежде всего вам следует обратиться в "Вестник Европы". Если не испугаются тоже огромных размеров, то, мне кажется, по содержанию там пристроить его было бы всего легче. Ваш общий тон к ним подходит более, чем к другим журналам. Затем "Русская мысль" и наконец - "Современный мир". Важно, чтобы не испугались первой тетради, в которой всего более длинных трактатов, а действие движется всего медленнее ³.

   Мы издать романа не можем. Наше книгоиздательство не коммерческое дело, связей в этом мире у нас мало, и, если бы мы издали Ваш роман,- он бы наверное сел. Если не удастся с журналами,- думаю, Вам следует обратиться в "Знание" или "Шиповник",- вообще к более ходким издательствам. Наконец, есть еще прием для того, чтобы проложить дорогу: отобрать отдельные эпизоды, имеющие сколько-нибудь цельный характер, и напечатать в виде отрывков в двух-трех изданиях. Делать это нужно умеренно, чтобы не обесценить целое, но это может принести пользу. Фамилия примелькается, и содержание может возбудить интерес. Автору, о котором я писал выше, я посоветовал послать отрывок в "Русские ведомости", что он и исполнил с успехом.

   Желаю всего хорошего и надеюсь, что предмет нашей размолвки - не единственный Ваш дебют в литературе.

  

  

   Публикуется впервые. Печатается по оттиску в копировальной книге.

   Д. А. Абельдяев (род. в 1865 г.) - беллетрист.

   ¹ Роман Абельдяева "Тень века сего".

   ² В конце концов (франц.).

   ³ "Тень века сего" была принята "Русской мыслью", но журнал оборвал ее печатание, не доведя до конца.

  

  

   Проехал Курск. Свечерело. Судя по всему, Толстого уже похоронили. У меня с утра страшно разболелась голова. (Заснул днем, и прошло.) В поезде не интересно (во втором классе), а третий битком набит: рабочие стоят в проходах и все думают только о том, как бы получить место (без плацкарт только один вагон, а в плацкартных - та же второклассная публика). На душе пасмурно и печально, но я почему-то не жалею, что поехал. Наоборот: тянет хоть взглянуть на могилу. Проеду, конечно, в Тулу, а оттуда уже утром в Ясную Поляну. Письмо это, вероятно, по примеру прежних, придет уже после моего возвращения в Полтаву, но - почему-то мне хочется написать тебе, кажется более для себя, чем для тебя. Ну, до свидания.

   Со мной едет какой-то кобелякский землевладелец и читает Короленко.

  

  

   Публикуется впервые.

  

  

  

   Благодарю Вас за присылку Вашей брошюры. Что касается до вопроса "о черте оседлости", то, право, как-то даже совестно доказывать, что нельзя воспрещать людям, несущим наравне со всеми общественные тяготы,- "пользоваться правом всякого живого существа жить на поверхности земного шара, где ему удобно и желательно" {Слова в кавычках принадлежат Л. Н. Толстому.}. Это аксиома, то есть самоочевидная истина, признанная всеми культурными странами. К нашему несчастию, доказывать все-таки приходится, так как наша социально-политическая практика заботливо наставила всюду на место самоочевидных истин столь же самоочевидные абсурды. Тут, однако, мы сразу выходим "за пределы черты оседлости".

   Желаю Вам успеха в Вашей работе. С совершенным уважением

  

  

   Публикуется впервые. Печатается по оттиску в копировальной книге.

   Илья Владимирович Голант - заведующий русским отделом венской газеты "Neue freie Presse". И. В. Голант в своем письме к Короленко просил высказаться по поводу "черты еврейской оседлости".

  

  

  

   Сегодня наконец я закончил свою срочную статью¹. Завтра утром пересмотрю и отошлю вместе с этим письмом, а затем, правда ненадолго, почувствую себя свободным. Ждут опять масса писем, адресов ² и т. д., на которые нужно отвечать, и затем... Ну, да что говорить: как только засядешь за работу настоящим образом, так все и кажется, что работы все больше. Не знаю, как мои дочки найдут мою новую статью. Вышло не так, как я себе представлял, садясь за работу, но фигура интересная ³. Почувствуете ли вы то, что я хотел передать: мечта юности, которую человек осуществляет стариком. Формы для вас непривычные: юношей - член общества или точнее "союза благоденствия", потом... городничий, наконец губернатор, остающийся в душе членом "союза благоденствия". Между прочим: родной брат виленского вешателя ⁴.

   Александр Викентьевич Будаговский⁵ страшно захвачен вашими волнениями ⁶.