Короленко Владимир Галактионович - Письма

>   - А ты ему что?

   - Я-то?.. Я мол: поезжай на умет к Курице...

   - Зачем?

   - Ну, он помчал. На Мартемьяна наткнется.

   - Эх, Чика, Чика...

   - Ну, что выйдет, дело не наше.

   Далее - безумный действительно едет на умет и встречается лицом к лицу с Мартемьяном. Однако - что из этого вышло,- о том продолжение следует, так как и то вместо письма - выходит конспект главы, которая мелькала у меня все время в дороге. Как видишь,- это уже не из "истории". Все это, конечно, чистый вымысел, но, я думаю, нигде от исторической правды не отступлю. Это только сухой конспект, который я разовью впоследствии в картины. А пока - не взыщи. Перед этим и за этим еще много.

   А пока, дорогая моя Дунюшка,- докладываю тебе, что я здоров, очень доволен последней поездкой и еще сделаю небольшую экскурсию на Усиху, где в первый раз Пугачев развернул свое знамя.

   Зато - в фотографическом отношении эта поездка довольно неудачна. Присланные из Саратова пластинки оказались плохи, и виды вышли неважны. Хотя некоторые все-таки дают понятие о месте и о характере постройки умета. Восстановить можно.

   Сейчас принесли твое письмо. Распечатываю.- Прочитал. Конечно, Дунюшка, и мне так хочется, так хочется быть вместе, просто страсть. Да ведь надо кончить здесь. На Узени уже не поеду, а дочитать кое-что в архиве и побывать на Усихе хочется до отъезда. Придется писать кое-что об Уральске (современном) - я еще не знаю, как это выйдет: кое-что об учуге и затем о бунтах казаков нужно взять тоже из архива. (Пугачевские дела кончил.) Пожалуй, примешься за работу и потом пожалеешь, что не потерпел несколько дней.

   А уж как не терпится, страсть хочется к вам всем, хочется обнять и расцеловать мою Дуньку.

   Детишкам спасибо за письмо. Нехорошо, что так скоро у вас минорный тон. Все будет хорошо, когда ближе познакомитесь с подругами и гимназией.

   До свидания. Тетю целую. Каменские кланяются. Сегодня уезжает Мих. Мих. и Наташа,- остаемся вдвоем с Алефт. Як.⁸. Ветер, холод, тучи и шум в саду. А уж холодно - страсть. Хоть топи! Владимир Як. с женой уехал в Питер, Павел Як. переехал в город⁹.

   Ну, до свидания.

  

   Я перечитал сейчас то, что тебе набросал, и вижу, что ты едва ли что разберешь: торопливая пачкотня и едва ли дает представление о том, что у меня стоит в голове. Ну да все равно. Я рад, что рассказал тебе то, что еще только наметилось. Дальше будет ночь, умет, в котором расположились казаки с Бородиным, появление сумасшедшего Выровщикова {Интересно вот что: помнишь, я тебе говорил еще в Петербурге, что мне рисуется молодой казак, едущий ночью и плачущий. Я хотел этой фигурой изобразить нервное состояние, в котором тогда был народ на Урале. Теперь нашел краткое указание в пугачевском деле: командировались казаки в Оренбург отвезти "найденного в степи шатающего безумного и безгласного человека", который оказался казаком Сакмарской станицы. Кажется, с моим представлением о том времени - я на настоящей дороге.}, который ломится на умет и спрашивает царя. Скопляется ряд недоразумений, которые все бьют в одно место. Создается атмосфера, которая сама окружает Пугачева ореолом таинственной важности... Запрошлую ночь я ночевал на Таловой на постоялом дворе,- стоял шум, говор, споры (артель с подрядчиком), и мне все теперь чудится беспокойный ночлег Бородина на той же Таловой. Бородин сам встревожен и сам не прочь придавать словам сумасшедшего особое значение. Но он сам виноват в смерти отца Выровщикова, и вообще для него - царь гроза, тогда как для казаков он - надежда... И т. д. Опять распишусь.

   Ты хотела иметь фотографии тех мест, где я бываю теперь. Вот тебе, во-первых,- скит на озерах над Уралом. Мы ездили туда, когда мне было очень скучно после твоего отъезда с детьми. Вторая - Никольский монастырь (с пещерами), около которого закопался живьем Лукьянов (кажется, так фамилия). Третья - дома над речкой Таловой, на тракту (не характерно,- это уже в новом вкусе). Направо улица с настоящими строениями (мазанки из земляных кирпичей). Прежде тут строились (недавно) еще проще: вздерет сохой борозду, накладет этих валов друг на друга, проткнет "чилигой", чтобы держались друг с другом, потом обмажет глиной - и все, дом готов.

   Сейчас напечатал речку Таловую, как раз около места, где был умет. Вышло изрядно. Ну еще до свидания.

   Миша и Наташа уезжают только сегодня. День опять хороший. Здоровье мое по-прежнему хорошо. В дороге спал маловато, зато сегодня, например,- десять часов спал как убитый.

   Посылаю письмо Верочки ¹⁰.

  

  

   Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 1, "Мир".

   ¹ Умет (постоялый двор) этот находился в шестидесяти верстах от Уральска (Яицкого городка). Летом 1772 года Емельян Иванович Пугачев (ок. 1742-1775) жил на этом умете, выдавая себя за приезжего купца.

   ² Сюда к Пугачеву явились первые участники восстания.

   ³ Мартемьян Бородин, станичный атаман, современник Пугачева.

   ⁴ Раскольничий игумен Филарет, пользовавшийся громадным влиянием среди старообрядцев.

   ⁵ "Еремина Курица" - прозвище Степана Оболяева.

   ⁶ Чика (Зарубин), яицкий казак, один из вождей пугачевщины. Казнен в Уфе в 1775 году.

   ⁷ Степан Тимофеевич Разин, донской казак, предводитель народного восстания 1667-1671 годов; Некрасов (Игнат Некраса) - донской казак, сподвижник атамана Булавина. После булавинского восстания (1707-1708) увел восставших против Петра I донских казаков-раскольников на поселение в Турцию.

   ⁸ Алефтина Яковлевна Каменская.

   ⁹ Владимир Яковлевич и Павел Яковлевич Шелудяковы, братья А. Я. Каменской.

   ¹⁰ В. Н. Лошкарева.

  

  

  

   Вчера в час ночи поставил последнюю точку в выписках из огромного архивного дела. Оказалось, кроме семи прежних, еще восьмое - о киргизах, в котором совершенно для меня неожиданно (я взял было лишь для очистки совести, думая, что не найду ничего) - оказался цельный и стройный материал по участию киргиз в пугачевщине. По-видимому, данные совершенно новые, очень интересные, и выписки (очень значительные,- сегодня посмотрел и удивился, сколько их успел извлечь) - годятся прямо в исторический журнал. Но я пока не отдам: пусть лучше в моей повести, романе, исторической хронике или как еще там будет называться,- появятся эти данные в виде картин впервые. Так как ты уже знаешь моих Нурали-ханов и Айчувак-султанов, то скажу тебе, что один день ушел у меня уже не на пугачевщину, а на конец их биографий. И все это по большей части в письмах за приложением ханских печатей (Нурали - полумесяц, звезда и сабля) и чрезвычайно своеобразных. Теперь, уезжая отсюда, буду знать, что увожу с собой полную картину пугачевщины в области Яицкого войска. Одну главу дадут мне киргизы: русское правительство призвало их к нападению на "изменников", приставших к Пугачеву. Неожиданно явилась вся орда, даже из Хивы (был даже один предводитель из хивинских ханов), и залила все низовье Урала, прорвалась к Волге. Рапорты начальников на форпостах - это какие-то вопли утопающих, заливаемых волнами разбушевавшегося океана. Кончается это мрачной трагедией. Через степь примчались гонцы Пугачева, в том числе Михаил Толкачев, который ударил в этот хаос, как гром, и сумел дать ему некоторое направление: в Кулагинской крепости разыгралась трагедия: захватили старшин, офицеров, есаулов послушной стороны. Рапорты с форпостов прекратились, а еще через некоторое время - Толкачев кинулся на Уральск... Одним словом - во всех мелких деталях - картина может быть одного из наиболее мрачных и грозных эпизодов Пугачевщины. Из глубины взволнованного общества выглянули на свет совершенно первобытные стихийные силы... Много еще лет спустя начальство не могло разделаться с последствиями своей неосторожной меры...

   Как бы то ни было,- я засиделся страшно и теперь, когда все это кончено, оглядываюсь в некотором ужасе: нужно еще быть у атамана, попрощаться с Савичем¹, отдать разным лицам книги и рукописи и т. д. Много мелких хвостиков, которые меня держат на месте еще дня три. Рассчитав все, вижу, что еду не позже, но едва ли и раньше субботы. Но уж в этот-то день решил увозить неотданные книги и рукописи или хоть даже деньги чужие - и все-таки ехать. Рад, что за собой недоделанного необходимого не оставляю.

   Дня три тебе не писал: все думал, - вот кончу и съезжу в город, но не замечал, как приходил вечер, а у меня все еще было не кончено. Сидел эти дни с утра и до вечера,- и все-таки бессонницы нет.

   Ах, Дунюшка, как уже хочется домой. Да и совесть терзает: в доме все еще не прибрано, все ждут, а я тут сижу, все в том же саду. Алефтина Яковлевна все еще тоже здесь: тоже доделывает дела, думала уезжать в город сегодня, но тоже все еще хвосты разные, да и расклеилась немного. Уезжает завтра. Я, вероятно, поселюсь на день-два в номере и затем - в субботу, в субботу!

   Крепко обнимаю тебя и детишек. Что это - откуда у Наташи желтуха взялась? Соничка на этот раз написала свои впечатления правильно. Должен вас, девочки, огорчить: ваша ученица не выдержала ²: спросили что-то, чего она не учила, и - срезали. Очень это жалко.

   Тетю поцелуйте. Дунюшка, еще обнимаю крепко.

   В одном пункте моих розысков постигла меня курьезная неудача, о которой, впрочем,- в другом письме.

  

  

   Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 1, "Мир".

   ¹ Кто такой Савич - не установлено.

   ² Летом С. и Н. Короленко занимались с соседской девочкой.

  

  

   Простите, что несколько замедлил с ответом: дела задержали меня в Уральске дольше, чем я предполагал. Теперь я уже дома и Вашу рукопись прочитал¹.

   В ней придется сделать некоторые сокращения и сильно исправить слог или, вернее, - некоторые неправильные выражения. Я думаю сделать из нее довольно значительные выдержки в своей статье, с указанием, что это писано казаком таким-то. За все эти выдержки, сколько их будет напечатано, Вы получите плату по расчету страниц. Кроме того, не пожелаете ли Вы издать все Ваше путешествие отдельной брошюрой², уже без пропусков. Тогда в ноябре, когда я буду в Петербурге, я бы постарался устроить Вам это дело. Думаю, что для многих Ваше путешествие представится интересным, а после того, как об этом будет сказано в журнале, издатель найдется, вероятно, без труда. С своей стороны я позабочусь, чтобы вознаграждение за Ваш труд было подходящее.

   Теперь, значит, дело стоит за концом. Будьте добры, пришлите его мне по возможности в скором времени, по следующему адресу:

   Полтава

   Александровская ул., д. Старицкого

   Владимиру Галактионовичу Короленку.

  

   Затем желаю Вам всего хорошего и прошу передать мой поклон Александру Осиповичу Токареву ³ и его семейству.

  

  

   Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. Печатается по оттиску в копировальной книге.

   Григорий Терентьевич Хохлов - уральский казак-старообрядец.

   ¹ Рукопись, в которой Хохлов описывал путешествие вместе с двумя другими казаками в страну "Беловодию". Легенда о существовании такой страны, где сохранилась "правая вера", была широко распространена в раскольничьем мире.

   ² В 1903 году Русское географическое общество напечатало эту рукопись под заглавием "Г. Т. Хохлов. Путешествие уральских казаков в "Беловодское царство" с предисловием В. Г. Короленко.

   ³ Учитель в Кирсановской станице, в доме которого Короленко познакомился с Хохловым.

  

  

  

   Очень грустно мне было читать Ваше письмо (за которое, все-таки, большое спасибо). Знаю, что причин для такого настроения много, но - так как Вы искони отличались не только твердостию, а и веселием в бедствиях, то надеюсь, что теперь опять пришли в свое нормальное состояние. Обо всем, что Вы писали, поговорим при свидании, которое...

   Я еще сам в точности не знаю, когда оно может произойти. Мои дела в следующем положении. Лето я провел, как уже писал, хорошо и очень производительно: много себе выяснил и собрал любопытные материалы для предположенной своей работы. Кроме того, видел любопытные места и сделал в записных книжечках немало набросков в пути. Вы знаете мои планы и мечты относительно Полтавы: полная свобода в образе жизни и в работе. Мне хотелось прежде всего разобраться в своих "началах" и "продолжениях", потом подготовить "Павловские очерки" и третью книжку¹, чтобы таким образом войти в прежнюю свою атмосферу и затем продолжать как хочу и что хочу. Часть этой программы, касающаяся Полтавы, выполнена. Время - мое, первый натиск местного общества, с разными запросами на мою личность и с приглашением читать "в виде исключения" в пользу разных полезных начинаний - отражен с беспримерным мужеством, и неприятель отступил. Теперь местное "общество" выражает неудовольствие: приехал, сидит в норе, читать не хочет. А я рад. Постепенно начну заводить связи и знакомства, оставаясь хозяином положения. До сих пор круг моих знакомых очень ограничен: председатель уездной управы - полтавский Савельев ², в доме которого мы живем. Человек хороший. Затем доктор Будаговский³, тоже прекрасный человек. Михаил Иванович Сосновский и два-три статистика. Было у меня еще два-три человека, которым отдал или еще отдаю "визиты" - вот и все. Были попытки вытянуть меня для декорации на "торжества" разных открытий,- но я наотрез отказался.

   Итак с этой стороны благополучно. Далее: петербургский мой друг Н. Ф.⁴ (или, вернее, П. Ф.⁵) еще летом писал мне, что нужно, необходимо и т. д. нечто для журнала. Приехав в Полтаву и устроившись (Вы представите себе, что это было не так легко),- я отложил со вздохом свои первоначальные планы - разложиться на досуге с беллетристическим багажом и приняться за издание. Вместо этого - принялся за то, что было под рукой, то есть за впечатление летней поездки. Это хоть не совсем беллетристика, но может быть любопытным. Принялся я горячо, и в настоящее время у меня написано уже более двух листов ⁶. Правду сказать, я надеялся кончить к 23-му вчерне для одной книжки и до 10 ноября закончить и все. Должно было выйти листа четыре, но эта надежда не оправдалась. Вмешалась некоторая история отчасти романического свойства. Тетя, приехав сюда раньше нас,- наняла кухарку. У кухарки муж - "личный гражданин", сторож при церкви, молодой, красивый и изрядный негодяй. Сначала шло ничего, но затем оказалось, что он страшно ее колотит. Сначала это он производил у себя, потом стал бить и у нас. Я потребовал, чтобы он перестал ходить, он потребовал, чтобы мы ее удалили. Разумеется, было бы прямою жестокостью выгнать женщину на прямое увечье (она вдобавок беременна). Поэтому Авдотья Семеновна, которая была не особенно довольна этой кухаркой,- решила ее оставить, пока она не выхлопочет отдельный паспорт. Я ей написал прошение, а он стал нас держать в прямой осаде. Недели две у нас двери стояли на запоре и днем и ночью, и прислуга боялась выходить (даже горничная). Наконец, все это завершилось изрядным происшествием. Пьяный "личный гражданин" ворвался в квартиру и погнался в комнаты за женой. К счастию, я был дома, страдая легким нездоровьем. Перед этим я рубил дрова, и у меня сделался легкий "пострел". Услышав крики, я выскочил в коридор - как раз вовремя, чтобы схватить и остановить буяна. В течение трех-четырех минут я держал его в коридоре, пока кухарка успела выбежать на улицу, а со двора ко мне подоспели сикурсы как раз вовремя, так как он очень силен и уже почти высвободился. Вы легко представите при этом испуг моей престарелой матери, нежной супруги, чувствительной тетки и одного из невинных младенцев (а именно Наташи,- Соня была в гимназии). К счастию, помощь подоспела вовремя, и буяна вытащили на двор, а впоследствии и в часть, причем он оказал мужественное сопротивление четырем городовым, едва с ним справившимся. Последствием этой истории было то, что кухарке обещали в самом скором времени выдать отдельный вид (от губернатора) - и она уехала. С этих пор у нас тишина и спокойствие, осада кончилась, а "личный гражданин" написал "вседобрейшему семейству" извинительное письмо, над которым мы хохотали до слез. Но вследствие моих героических усилий при удержании буяна - пострел обострился, и несколько дней я мог только лежать или ходить,- ни стоять у конторки, ни сидеть за столом не мог. Да и вообще в периоде осады моя работа была прервана.

   Теперь дело стоит так. Я оправился и принимаюсь вновь. Вчерне половина (кажется, меньшая) работы сделана. На другую нужно месяц. Очевидно, на ноябрь - декабрь уже нельзя, тем более, что я твердо решил - не сдавать начала, пока хоть вчерне не будет конца или я не буду совсем к нему близок. План моей работы такой: первые впечатления, путь от Саратова степью и курьезная застава (рыбо-пошлинная) под Уральском (это есть уже начисто). Потом Уральск и вокзал: два городка - один бытовой центр казачества, с его старинным укладом, другой - первая брешь в этом строе. Железнодорожная полоса - первая земельная собственность в области. Около вокзала растет промышленный городок. Затем - Учуг, единственное учреждение в своем роде, перегораживающий в реке ход рыбе - и всякому судоходству, оплот казачьей самобытности (эти главы тоже почти уже начисто). Затем - посещение двух полуразвалин в старом городе: бывший дворец Пугачева и дом его "царицы" Устиньи Петровны. По этому поводу - глава о "пугачевской легенде на Урале" ⁷. Она у меня тоже написана и, по моему мнению, составляет лучшую и самую интересную главу из написанного до сих пор. Материалом для нее послужили отчасти печатные работы казака Железнова ⁸, отчасти же собранные мною от старых казаков предания и частию - войсковой архив. Интересно то, что в то время, как "печатный" исторический Пугачев до сих пор остается человеком "без лица" - Пугачев легенды лицо живое, с чертами необыкновенно яркими и прямо-таки реальными, образ цельный, наделенный и недостатками человека и полумифическим величем "царя". Меня самого поразило, это, когда я собрал воедино все эти рассказы. Нечего и говорить, что до сих пор его считают настоящим царем. Между прочим, я был у правнука Устиньи Петровны и описываю также это немного курьезное посещение. Эта глава вчерне тоже готова. Затем есть материал довольно любопытный о религиозном брожении на Урале (в том числе рукопись казака, путешествовавшего в фантастическую "Беловодию" в поисках истинной церкви. Был, между прочим, в Индии и Китае!) и наконец - описание поездки моей по казачьим станицам до Илека - и обратный путь киргизскою степью. Это опять две большие главы, еще не написанные.

   Теперь Вы видите, в каком положении мои дела. Работаю, но чтобы дать скоро - есть одно средство: отбросив остальное, сейчас же сесть и отделать главу о "Пугачевской легенде", которая может быть выделена в цельный очерк. Это бы, пожалуй, можно сделать к декабрю. Но тогда цельность до сих пор написанного сильно нарушится. В противном...⁹

  

  

   Публикуется впервые. Датируется на основании отметки в записной книжке об отсылке письма.

   ¹ Очерков и рассказов.

   ² П. П. Старицкий, напоминавший Короленко председателя Нижегородской земской управы А. А. Савельева.

   ³ Александр Викентьевич Будаговский, в доме которого семья Короленко жила с 1903 года.

   ⁴ Анненский.

   ⁵ Якубович (Мельшин).

   ⁶ Речь идет о работе над очерками "У казаков".

   ⁷ См. 8 том наст. собр. соч.

   ⁸ И. И. Железное (1824-1863) - уральский казак, писатель, автор очерков о быте уральских казаков в первой половине XIX века.

   ⁹ Конец автографа утерян.

  

  

  

   Прочтение Вашего романа ("Начало жизни") заняло несколько больше времени, чем я предполагал сначала, что, впрочем, понятно при размерах около 40 печатных листов. Читал я его с тем большим вниманием, что сначала мне казалось совершенно возможным его появление в "Русском богатстве". К сожалению, дальнейшее привело меня к противоположному заключению, с чем, я думаю, Вы согласитесь, приняв во внимание нашу точку зрения.

   Ваш роман имеет характер ярко дидактический и отчасти полемический. Вы не просто изображаете своего Колю, но на протяжении всего романа делаете его как бы мерилом одних теорий и проповедником других. Это, разумеется, прием совершенно законный, но он выдвигает на передний план вопрос о согласии или несогласии с той проповедью, для которой нам пришлось бы отдать 40 печатных листов журнала. Вот тут-то и выходит затруднение. Мы, как Вам известно, не "толстовцы", но, во-первых, не можем все-таки не признать, что у этого учения есть последователи более искренние, честные и умные, чем выведенные Вами "темные". Во-вторых,- и это-то собственно решает дело,- мы преклоняемся перед тем настроением, которым проникнуты все призывы Льва Николаевича, перед этой постоянной чуткостью совести, обличающей страшные неправды всех сторон жизни, грехи не только отдельных человеческих душ, но и всего человеческого строя. Пусть при этом Лев Николаевич порой посягает не только на дела рук человеческих, но и на самые законы природы. С этим, конечно, можно спорить. Но Ваш герой, как бы из реакции против учения о "безбрачии" и протестующем "неделании",- впадает в худшую, по моему искреннему убеждению, крайность - полного примирения и даже безразличия ко всему, что выходит за пределы семьи и отношений к ближайшим соседям. По моему мнению, Ваш Коля изображен психологически верно, но вся дидактическая часть романа, прибавленная к этому изображению, играет такую большую роль и занимает в нем такое большое место, что игнорировать ее мы не можем. Не можем также и согласиться с нею.

   Роман я послал уже вчера почтой (ценная посылка в Тулу, на Ваше имя, как вы и говорили). Прошу поверить, что, если нам еще придется встретиться на литературном пути,- я был бы этому очень рад.

   Желаю всего хорошего.

  

   P. S. Так как мне приходится писать в Ясную Поляну, где, быть может, в настоящее время находится и Лев Николаевич, то пользуюсь случаем, чтобы попросить Вас передать ему чувства искреннего и глубокого моего уважения к нему.

  

  

   Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат.

   Лев Львович Толстой (1869-1945) - сын Л. Н. Толстого. Был в резкой оппозиции к Л. Н. Толстому. Печатался под псевдонимами Л. Львов, Яша Полянов и под своим именем.

  

  

   Поздравлять Вас с Новым годом не приходится, так как мы его встретили вместе у нас и на речке Ворскле, о чем у нас осталось прекрасное воспоминание. Девочки во всех своих письмах неизменно сообщают о том, что "к нам приезжал Ф. Дм. и что мы его провожали ночью на вокзал".

   Письмо Ваше с дороги мы получили - спасибо. Совет Ваш исполню, когда придется издавать очерк¹ (с другими). Теперь уже поздно. После Вашего отъезда я несколько опять впал в бессонницу, на которую так рассердился, что, встав среди ночи, затопил в гостиной камин, поставил у камина стол и принялся кончать известный Вам "Мороз"². Вы были правы: конец занял гораздо больше, чем я предполагал, точнее - пришлось написать несколько больше, чем уже было написано, и я поставил точку уже в середине дня. Утром, еще в сумерки, знакомая Вам горничная Дуняша вошла в гостиную убирать и смертельно испугалась, неожиданно наткнувшись на зрелище: огонь в камине, свечи и кто-то сидит. Она чуть не закричала, к счастию, я вовремя повернулся к ней... Конец очерка уже отослан. Значит, на январь все, и я от этого срока отбился... Во дворе у нас почти готов каток. Мы втроем - Наташа, Соня и я - занялись этим так усердно, что замутили всю воду в колодце, таская ее ведрами. Этим, главным образом, занимались Софья и Наталья, а так как веревка обледенела и скользила в руках, то одна стояла у самого блока, а другая брала конец веревки на плечо и отправлялась с ним чуть не в конец двора. Таким образом ведро наконец подымалось, но одной из девиц приходилось проходить каждый раз в горизонтальном направлении столько же, сколько ведро путешествовало из глубокого колодца в вертикальном. Как бы то ни было, скоро будем кататься.

   Ну, как видите, у нас с Вашего отъезда новостей мало. Сейчас пришел знакомый студент и принес новость, которую Авдотья Семеновна слышала и вчера, на одном вечере: будто бы Л. Б. Яворская...³ выслана из Петербурга. Наверное чушь.

   До свидания или, вернее, до письма. У Вас новостей, наверное, куча, и в этом отношении мои надежды почиют на Вас. Ник. Фед. разразился на один раз большим письмом и теперь, наверное, считает себя свободным от эпистолярного дела до будущего нового года.

   Мой привет холостой квартире и ее обитателям.

   Все наши очень кланяются.

  

  

   Впервые опубликовано в книге "Письма" под редакцией Модзалевского, 1922.

   ¹ Речь идет об очерке "Государевы ямщики". Батюшков советовал Короленко этим очерком начать печатание ряда сибирских рассказов.

   ² См. 1 том наст. собр. соч.

   ³ Известная артистка (по мужу кн. Барятинская).

  

  

  

   "Алтын" ¹ - по крайней мере в этом виде - не пойдет. Замысел хороший, в истории художника есть черты интересные, но исполнение "оставляет желать очень многого". Прежде всего нельзя изображать Пташникова таким чурбаном - иначе он не сумеет так тонко раскрыть свой душевный процесс. А затем - тон рассказа какой-то ужасный. "Носом кишки повылазют", "живу курку зубами скубти", "Важное цобе", "громоотводно раскапустисто". "Ерцем-перцем"... Дама, которая "ездит в Ригу", да еще в клозете!.. Очень может быть, что в каком-нибудь одесском кружке когда-нибудь были в ходу такие словечки и обороты, но на обыкновенного читателя это должно произвести странное впечатление. И дело не в одних отдельных выражениях. Нужно рассказать все это проще, именно без этих "вывертов" (выражение, кажется, Вашего Пташникова), проще, сжатее, короче, я сказал бы задушевнее. "Сыпь" тоже, думаю, дело случайное и лишнее... Одним словом, по моему мнению, над рассказом нужно поработать. Я отчеркнул кое-где, остальное должно Вам подсказать чувство меры и некоторый вкус. Но поработать надо внимательно. Теперь тон какой-то режущий ухо, скребущий и неприятный. Может быть, Вам удастся все это сгладить. В замысле, а кое-где и в исполнении Вы все-таки значительно подвинулись против первых рассказов, но - простоты, простоты побольше и - вкуса.

   Желаю всего хорошего

   P. S. Заглавие я бы тоже изменил ².

  

  

   Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. Печатается по оттиску в копировальной книге.

   Давид Яковлевич Айзман (1869-1922) - беллетрист. Первым произведением Айзмана, напечатанным в "Русском богатстве", был рассказ "Немножечко в сторону".

   ¹ Рукопись рассказа "Алтын" записана в редакторской книге Короленко с отметкой: "Недурно задумано. Шарлатан художник. Ужасно безвкусно написано. Возврат, автору для переделки". Позднее к этой записи сделана приписка: "Впоследствии напечатана, сильно переделанная автором ("Приятели")".

   ² Рассказ под заголовком "Приятели" напечатан в "Русском богатстве", 1902, кн. 7.

  

  

  

   Обращаясь к Городскому общественному самоуправлению с настоящим ходатайством, Комитет Полтавской городской общественной библиотеки ¹ руководствуется следующими соображениями.

   Известно, что, параллельно с деятельностью художников слова, разъясняя и дополняя ее, идет деятельность литературной критики. Без этого литература не может считаться органически цельной и полной. Образы даже крупнейших художников общественное сознание воспринимает ярче, полнее и глубже после критического исследования и освещения. "Художник,- писал один из классиков новейшей русской литературы, И. А. Гончаров,- часто и сам увидит смысл и значение своих образов лишь при помощи тонкого критического истолкователя, какими, например, были Белинский и Добролюбов" {Соч. И. А. Гончарова "Лучше поздно, чем никогда".}.

   Едва ли нужно распространяться более для доказательства тесной органической связи между художественной и критической литературными областями. И вот почему совершенно так же, как в области художественной над уровнем мелких, подлежащих забвению литературных явлений, - выделяются крупнейшие имена и творения, переживающие свое время,- так же и в области аналитической мысли и критики возносятся над современностью лучшие, наиболее проникновенные и глубокие критики. Таковы несомненно два писателя, имена которых И. А. Гончаров связывает непосредственной преемственностию в приведенной выше цитате и утрату которых отмечает с глубокою скорбию.

   К сожалению, над сочинениями обоих этих критиков в большей или меньшей степени тяготели разного рода частичные изъятия. И если относительно Белинского предубеждение в настоящее время уже рассеялось (его сочинения введены уже в состав фундаментельных библиотек средних учебных заведений),- то над собранием сочинений Добролюбова все еще сохраняет силу изъятие из общественных библиотек и читален, и таким образом огромный контингент русских читающих людей лишен возможности ознакомиться с лучшими критическими толкованиями лучших произведений целого литературного периода.

   В свое время и Белинского считали только разрушителем. Но кто же теперь поставит в вину резкие статьи против давно забытого Кукольника - критику, угадавшему великое значение и давшему лучшую оценку таких титанов родной литературы, как Пушкин, Лермонтов, Гоголь? Такое же значение имеет отрицательная критика Добролюбова. Со дня его смерти скоро истекает сорок лет, и время в большинстве случаев доказало справедливость отрицательных его отзывов о многих современных ему явлениях. А наряду с этим до сих пор сохранили полную жизненность и силу статьи Добролюбова о Гончарове, Островском, Гоголе, Белинском, Достоевском, Полонском, Тургеневе, Писемском и др. Углубленное понимание смысла и значения образов, данных этими крупными мастерами художественного русского слова,-.........² и навсегда связано с проникновенным анализом Добролюбова.

   Ввиду всего изложенного, а также принимая во внимание истекающее сорокалетие со дня смерти Н. А. Добролюбова,- комитет Полтавской городской общественной библиотеки имеет честь просить Городскую думу возбудить в установленном порядке ходатайство об отмене изъятия, тяготеющего над полным собранием сочинений Добролюбова, и о разрешении выдавать их подписчикам общественной библиотеки.

  

  

   Публикуется впервые. Печатается по оттиску в копировальной книге. Датируется предположительно, по содержанию.

   ¹ Короленко был председателем Комитета.

   ² Одно слово в копировальной книге не разобрано.

  

  

  

   Ваши очерки я уже пересмотрел и подготовил к печати, хотя все еще не могу сказать, когда именно они появятся¹. Несколько затруднил меня в конце эпизод с сумасшедшим. Вначале он у Вас выставлен совсем помешанным, а затем свою биографию рассказывает с такими подробностями и стилистическими украшениями, что это совсем не вяжется с первоначальным образом. Я даже подумывал всю эту биографию исключить, но потом оставил вторую половину (эпизод с сынишкой). Если не ошибаюсь, в этой биографии вымысла больше, чем в остальном Вашем рассказе?

   Желаю всего хорошего

  

  

   Впервые опубликовано в книге "Избранные письма", т. 3, Гослитиздат. Печатается по оттиску в копировальной книге.

   Семен Павлович Подъячев (1866-1934) - писатель-крестьянин. Переписка Подъячева с Короленко, начавшаяся в 1901 году, длилась до 1917 года. В архиве Короленко сохранилось около девяноста писем к нему Подъячева. Короленко не только редактировал рукописи Подъячева, но проявлял и живое участие ко всем сторонам его жизни и заботился об издании его произведений.

   ¹ "Мытарства. Очерки московского работного дома" записаны в редакторской книге Короленко в апреле 1901 года с пометкой: "Не всегда грамотно, но интересно. Кажется, есть дарование. Исправлено и послано в редакцию 31/VII- 1901 (посылкой)". "Мытарства" были напечатаны в "Русском богатстве" за 1902 г. NoNo 8-9.

  

  

  

   Пишу Вам это письмо из города Сумы. Сижу в грязноватой гостинице ("Тихий уголок"), на грязной кушетке, а за окном начинается слякоть и тоже грязное утро... Попал я сюда третьего дня, и, так как вы читаете газеты, то догадаетесь, что приехал я на разбирательство дела "павловцев" ¹. Приехал еще третьего дня вечером, и уже вчера выяснилось, что в суд попасть решительно нельзя. Говорят даже о каком-то высочайшем повелении, коим снабжен будто бы председатель,- не допускать никого - ни родственников, ни знакомых, ни судебного персонала. По-настоящему, мне сегодня надо бы уехать, и поэтому-то я и встал еще до свету. Но потом раздумал. Председательствует Чернявский ², мой знакомый (немного) по мултанскому делу, и я хочу повидать его и узнать из первого источника, действительно ли так уж строго. Положим, есть еще средство - взять на себя защиту, что мне и предлагают молодые присяжные поверенные (здесь Маклаков, Муравьев ³ и еще третий, фамилию которого сейчас забыл). Но я решительно отказался: дела не знаю, сидеть в качестве столба в таком деле - мучительно, взявши на себя хотя бы и формальную только ответственность... да и вообще - причин много. Вдобавок, кроме упомянутых,- я видел вчера целую армию защитников (еще из Харькова), и все это на пять подсудимых (остальные от защиты отказались). Можно сказать, и без меня слишком много защитников.

   Дело, между тем, в высшей степени интересное, и в центре стоит фигура (Тодозиенко или Федосиенко) - не то сумасшедший, не то провокатор,- совершенно загипнотизировавший эту толпу. Они шли разбивать церковь, как на праздник. Женщины поднимали на руках детей, мальчики и девочки хлопали в ладоши и кричали: "Правда идет, правда идет!" Очевидцы рассказывают изумительные вещи: переломанными руками они все еще трясли решетку и бегали на сломанных ногах, пока не происходило полное смещение костей. Очевидно, боли не чувствовали. Загадочным представляется то, что этому Тодозиенку начальство позволило фанатизировать павловцев, собирать собрания, ходить по селу толпой и т. д., в то время как до тех пор им запрещали собираться в одной избе даже по четыре человека - сейчас составлялся протокол, и земский начальник штрафовал на 50 рублей. Таким образом их фанатизировали с двух сторон. Сначала - страшными стеснениями, потом внезапной и совершенно необъяснимой свободой проповеди Тодозиенка... Темнота тоже изумительная: он уверил их, что к ним скоро придет сам царь, с которым Тодозиенко беседовал запросто, и т. д. Вообще - фантасмагория полная. Почва для всяких толков самая благодарная. А тут - закрытые двери... Разумеется, воображение разыгрывается еще больше. Очень может быть, что поблажки этому Тодозиенку простая случайность, российская непоследовательность и халатность. Но это мог бы выяснить только гласный суд. Теперь укрепляется убеждение в провокации. Тодозиенко одни называют сознательным, другие бессознательным ее орудием.

   Ну, вот,- я и сижу по этому случаю в гостинице "Тихий уголок" и свободное время заполняю этим письмом к Вам.

   Через час пойду к председателю, выясню вопрос окончательно, потом постараюсь хоть повидать подсудимых, когда их повезут в суд, а завтра - домой. Пока - до свидания. Всего хорошего.

  

  

   Впервые опубликовано в книге "Письма" под редакцией Модзалевского.

   ¹ Дело сектантов, названное так по имени слободы Павловки, Сумского уезда, Харьковской губернии.

   ² А. А. Чернявский во время мултанского процесса был прокурором Казанской судебной палаты (см. статью "О суде, о защите и о печати", в 9 томе наст. собр. соч.).

   ³ В. А. Маклаков, Н. К. Муравьев - московские адвокаты.

  

  

  

   Не удивляйтесь, получив от меня внезапно (посылкой) рукопись. Это приведенная в порядок и переписанная рукопись казака Хохлова ¹. Вы тогда (в мое пребывание в Петербурге) высказали мнение, что можно бы издать от Географического общества и что тогда обойдется без цензуры. Мне кажется, и так цензуре почти не на что посягать, и можно бы издать без предварительной цензуры (кажется, листов десять наберется). Во всяком случае, может быть, и Вам и Петру Петровичу ² будет любопытно посмотреть это путешествие в полном виде. Поэтому я и посылаю рукопись на Ваше имя. Если Петру Петровичу действительно это интересно, то пусть посмотрит, а я пока снесусь в общих чертах с Фальборком ³, чтобы иметь в виду оба способа издания. Не знаю, что скажет Петр Петрович и найдет ли нужным и удобным издавать это путешествие. Сам автор не прочь издать этим способом, чтобы избежать купюров. Но конечно, как человек практический, он не прочь извлечь и возможную от издания выгоду.

   Смерть Александры Аркадьевны⁴ поразила нас ужасно. И главное это опять была неожиданность. В последних письмах мы получали известия сравнительно успокоительные. И вдруг - телеграмма Богдановича... А милый был человек и женщина - во всяком движении и побуждении. Так и стоит ее улыбка и ласкающий взгляд - в памяти. Что-то теперь в "Мире божием"? Что гласит завещание (то, о чем Вы писали?)

   У нас все были лихие болести. У Сони после кори - лихорадка. Меня инфлуэнция держала дольше, чем я предполагал, хотя теперь уже перешел на положение здорового. Приписываю интенсивность ее двум причинам: первое, что уже больной пошел неодетый рубить дрова, а второе - стал уже с головной болью читать Шенрока ⁵ (письма Гоголя). Заинтересовался кое-какими перспективами и окунулся в эту страшную душевную муть. Никогда, кажется, в жизни не испытывал такой головной боли, как после этого чтения во время инфлуэнции. В качестве противоядия стал читать первую часть "Мертвых душ", "Ссору" и другие