Гаршин Всеволод Михайлович - Письма

; (которое, впрочем, могло бы быть напечатано и в "Р. Вестнике") увидел все какие-то свиные рыла.¹⁴⁷ Только и помню, что у какого-то гимназиста "на талии одиноко светилась пуговица". Это М. Белинский живописует. И еще не без таланта человек!

   Отчего бы это было такое оскудение? Да плохи мы, очень плохи, дети людей 60-х годов. Я только что писал об этом матушке и боюсь, что обидел ее. Оттого ли мы так плохи, что у нас воспитания никакого не было? А это совершенно верно, ибо мы повиты на сумбуре и сутолке, вскормлены ерундою. Ах, дорогой мой, как у меня засели ваши слова:

  

  

   Не идет зловредный человек. Да если и прийдет, то мы, свиньи, пожалуй и не послушаем его.

   Вот вас я не ставлю в общий счет: вы еврей и, несмотря на всевозможные нынешние антиеврейства, я думаю, что еврею все-таки теперь лучше (о нашем поколении говорю), чем русскому. Лучше, конечно, не с внешней стороны, а там, внутри свободнее.

   Мой дядя мировой судья, и я месяца два сидел у него в камере, помогал ему протоколы писать. Ну и мужика, этого самого "народа" увидел. И все не мог разобрать: "святая" ли он "скотина", по Михайловскому, или просто "скотина", или "святой", или просто мужик себе и больше ничего. Думаю, что он мужик как мужик, что Петр Пономаренко - мошенник и свинья, но, с другой стороны, Конон Ерех - прекраснейший человек, и что их в один и тот же "народ" сажать нет никакой возможности, как только речь заходит о качествах этого народа. К есть люди, медленно убивающие своих жен и говорящие при этом: "я тебя, шельму, сразу не убью, в Сибирь не пойду, а так, года в три, в четыре в гроб тебя заколочу". И есть разные Рябошапки. Какой же тут народ? Отдельные человеки, мерзавцы, честные, воры, убийцы, прекрасные семьяне и пр.

   Вот насчет социальных стремлений, так скажу, что не знаю, как в других местах, а здесь в Херс. уезде Херс. губ. <с> "Черным переделом" - очень туго. Всякий норовит набить себе в карман "кавытул" и на этот кавытул купить земли. Земля же сия возделывается пришлыми батраками - полтавцами, черниговцами и пр., т. наз. гетманцами. Положим плату дают им порядочною, сравнительно с В. Россией, но все-таки все держится на отношениях хозяина и батрака.

   Ишь ведь расписался как! До свидания, дорогой мой. Юлии Ивановне поклонитесь. Пишите.

   Венгерову поклонитесь и Короленке тоже; хоть мы с ним и мало знакомы, да думаю, что он не рассердится за мою навязчивость.

   Прощайте.

  

  

   Живу в такой тишине и таком спокойствии, в каком никогда не жил. Да и вообще-то в первый раз в жизни живу на одном и том же месте целый год. Всё это, говорят, хорошо в душевно-гигиеническом отношении. Оно, должно быть, так и есть, но кроме избегаемой Сциллы есть еще Харибда, в которую я ясно для себя погадаю: чувствую, что глупею и опускаюсь о каждым месяцем. О будущем стараюсь не думать, что, конечно, также хорошо в гигиеническом отношении, но зато скверно во всех других отношениях...

  

  

   Дорогая моя мама!

   Простите, голубчик, что не поблагодарил вас за рубашку, которая пришлась как раз впору. Вышивка великолепная: право, мама, хорошо ли вы делаете, что портите себе для этих вещей глаза. Пожалуйста передайте письмо, которое прийдет вместе с этим, Александру Яковлевичу; только я просил бы вас и Женю не ходить нарочно, а воспользоваться первым удобным случаем. Я забыл, там ли живут Герды, где прежде жили, или переехали.

   Пальто я эту зиму делать не буду: прохожу и в полушубке, тем более что только три месяца осталось до здешнего тепла, когда ни шуба, ни теплое пальто не нужны.

   Очень меня тронул Александр Яковлевич (простите за бессвязность письма), прислав карточки да еще с такими дружескими надписями. Добрый он человек. От Миши получил недавно письмо, бодрое такое и славное. От Виленкина получил коротенькую цидульку.

   Таня вот давно не пишет: написала только одно коротенькое письмо дяде, да и все. Я сказал дяде, что Полонский говорил Жене о "кузине"; он тоже находит неловким поехать знакомиться. По правде сказать - не говорите только этого Тане - Это ужасно провинциальная светскость налагает такие оковы и на него и на нее. Остатки влияния Николаевских и Херсонских выездов и знакомств. А все-таки дядя такой хороший человек, что, живя с ним, нельзя не любить его искренно. Вы пишете, чтобы я держался с ним поближе; да я и то, кажется, чуть не целый день с ним вместе. И о чем только у нас разговоров не бывает.

   На-днях мы с ним ездили в Николаев, и он сделал мне подарок, очень понравившийся мне: коньки - и прекрасные; и вот я ежедневно часа по два путешествую по Бугу; раза два падал, расшиб себе колени, но теперь ничего, обошлось. Это такая превосходная гимнастика, что лучше выдумать нельзя.

   "Colomba" я уже перевожу и перевел больше двух листов; последние дни, правда, не переводил, так как теперь назначен разбор (до 23 включительно, т. е. до завтра) и на каждый день по 20 дел. Дяде одному не справиться, п я сижу в камере, пишу протоколы.

   Хотелось бы мне эту "Colomba" втиснуть куда-нибудь. Если бы Женя ухитрился сделать это, я бы с большим удовольствием отдал ему половину платы за комиссию. Впрочем, надо еще медведя убить, а потом и шкуру драть. В "Colomba" - 90 страниц самого адски мелкого шрифта, так что страница почти равна 2-м "Отечественных Зап.".¹⁴⁸

   Что вы мне все о М. Белинском пишете? Я его только один рассказ читал в "Нов. Обозрении" (мне давал Ал. Мир. Мартьянов) - довольно-таки глупо. Впрочем, не столько в общем, сколько в манере писать. Всё у него "красная мякоть губ" да "одинокая пуговица блестит на талье" (это у гимназиста). Чорт знает что такое! Да, вот его печатают, а бедного Ник. Сергеевича этот болван Скабичевский забраковал! Не верится мне, чтобы Мих. Евгр. Салтыков сделал тоже такое свинство. Хоть и не читал дрентельнского рассказа, а твердо верю, что уж не хуже моего напишет, а меня ведь печатали же.

   До свиданья, голубушка мама. Крепко цалую вас и Сашу и Женю. Поклонитесь и Андрейке (m-me Черняева меня не знает). Тане, если прийдет, скажите, что жду от нее письма.

   Поздравляю вас всех с Новым годом. Пожелал бы и счастья, да только не смею. До свиданья.

  

   P. S. Получила ли М. Д. <Дебур> мое письмо? Не говорила ли она вам об этом?

   Вы знаете, должно быть, что дядя делает пристань. Почти всю прошлую неделю я с Осипом-прикащиком ходил по льду, промер делал.

  

  

   ...Писать я не могу (должно быть), а если и могу, то не хочу. Ты знаешь, что я писал, и можешь иметь понятие, как доставалось мне это писание. Хорошо или нехорошо выходило написанное, это вопрос посторонний; но что я писал в самом деле одними своими несчастными нервами и что каждая буква стоила мне капли крови, то это, право, не будет преувеличением. Писать для меня теперь - значит снова начать старую сказку и через три-четыре года, может быть, снова попасть в больницу душевно-больных. Бог с ней, с литературой, если она доводит до того, что хуже смерти, гораздо хуже, поверь мне. Конечно, я не отказываюсь от нее навсегда: через несколько лет, м. б., и напишу что-нибудь. Но сделать литературные занятия единственным занятием жизни - я решительно отказываюсь...

  

  

  

   Завтра приходит почта, дорогая мама, и я думаю, что наверно получу от вас письмо, так как давно уже не получал; тем не менее пишу сегодня: едет в город Иосип (преемник удалившегося Аитиона). Я уже вообще довольно давно не получал ни от кого, кроме В. А. <Фаусека>, писем. Он теперь в Таганроге. Володя не отвечает мне на последнее письмо: не знаю, может быть, эти письма так долго идут. Марья Дмитриевна, которой я уже давно написал, тоже не отвечает.

   Живем мы попрежнему, ни шатко, ни валко: у дяди ревматизм, и он много лежит с компрессами да ногах; погода скверная, река разошлась, так что я лишен катанья на коньках. Сижу дома, читаю "Les confessions" Руссо, да перевожу "Colomba". Перевод подвигается: за половину уже перевел.

   Писал ли вам В. А., как наш Юрий Николаевич <Говоруха-Отрок> преуспевает? "В болоте" на сцене - и автора публика вызывала. Хотелось бы мне ужасно посмотреть его тогда. И право, не из глумления, а по дружественным чувствам, которые, несмотря ни на что, усидели во мне; в этой слабости к Юрию Николаевичу я как был, так и остался постоянным.

   Что поделывает Женя? Не напишет ли он и мне в свободную минутку? Писал бы ему, да ведь писать отдельно и вам, и ему, право, решительно нечего.

   Был я недавно с дядей в Николаеве и опять заходил к Мартьяновым. Он пришел потом, и я долго сидел с Екатериной Орестовной. Сплетничает она или нет об О. О., не знаю, но если правда то, что она с уверенностью говорит, то, право, стыдно О. О. Оно, конечно, дело ее вдовье, но выбрать такую благо-глупую и пошлую фигуру, как этот Павел Палыч,- это уж совсем не рекомендует ни ее вкуса, ни ее ума. Право, не стойлу столь долго соблюдать свою честь, чтобы прийти к такому комическому концу.

   Не рассердитесь на меня, мама, за мою просьбу. Мне хотелось бы знать что-нибудь о Надежде Михайловне. Каковы бы ни были мои чувства относительно нее, вы не будете, я думаю, удивлены таким желанием? Хоть, вероятно, вы ее ни разу не видели, но, может быть, слышали что-нибудь. Я не имею никакого понятия даже о том, жива ли она и здорова. Прошу вас не говорить никому, кроме Жени, конечно, об этой просьбе.

   Очень благодарю вас и Женю за а Отечественные Записки". Только не стоит присылать янв. и февр. под бандеролью. Таня будет ехать в начале марта и, быть может, возьмется привезти. Кончаю письмо: его нужно сейчас отдавать. Будете писать, напишите о Николае Сергеиче: неужели он не ходит к вам? Если ходит, кланяйтесь ему низко. Катерине Сергеевне тоже поклонитесь. Женю цалую. Сашу тоже. До свидания, дорогая моя. Крепко цалую вас.

  

  

   А знаете ли, В. А., мне часто приходит в голову: не махнуть ли и мне в свой Волховский полк? Завязнуть туда по уши, да и все. Ей-богу, правда: ну, на какого чорта я гожусь, если не писать, а писать я, право, кажется, не буду никогда. Буду солдат обучать "словесности"; и то хоть хорошо, что бить их по морде не стану...

  

  

   Дорогая мама, простите, голубушка, что долго не писал; я написал вам еще третьего дня, да вчера, бывши с дядей в городе, забыл бросить письмо в ящик. Сегодня пишу вам другое.

   Что сказать вам о Тане? Печально все это и досадно. Правду Женя сказал, что она "не наша". Да и то сказать: если интересует ее Линочка, то, конечно, смешно с ее стороны не удовлетворить своему желанию познакомиться; а если не интересует? Бог с ней: у тех, кого я люблю, оттого что она не удостоит их знакомством, ничего не убудет. Ей же хуже. Потому что таких девушек, как Линочка да Лизавета Сергеевна, ни мне, ни ей не видать никогда в жизни. Что же, если уж есть только охота сидеть со своей О. И., пусть сидит.

   Не могу не заступиться за Глеба Ивановича <Успенского>, которого я очень люблю и уважаю и к которому вы отнеслись так жестоко несправедливо. Во-первых, Гл. Ив. никогда не рассказывал мне никаких "гнусностей" об Тургеневе, а напротив - постоянно твердил мне о том, какой это симпатичный, хороший старый человек. Если я вам передавал что-нибудь отрицательное об Ив. Серг., то разве только анекдот, рисующий его слабость, а никак не "гнусность", именно анекдот о розах, присланных ему А. П. Философовой.¹⁴⁹ Да и этот анекдот рассказывал не Успенский, а Салтыков. Знаю еще я одну гнусную сплетню о Тургеневе, но ее пустил в ход совсем не Успенский, а "чистая личность", покойный Свириденко; Гл. Ив. же не верил этой сплетне. Во-вторых: если Гл. И. рассказывает мерзости, деланные покойным Достоевским, то он виновен будет только в том случае, если рассказываемое неправда, вы же сами недавно писали мне, что Д., по слухам, был отвратительнейший человек.¹⁸⁰ Да кроме того, Успенский вряд ли может рассказывать об Дост. что-нибудь от себя, т. к., сколько мне известно, он с ним знаком не был. Что Гл. Ив. пьет - сущая правда, но, мама, можно ли строго судить за этот порок? Мало людей, о которых я вспоминаю с такой любовью и благодарностью (быть может, это просто детское чувство) как об Льве Николаевиче, а уж он ли не пил? Это горе, а не порок, и особенно у нас русских. О подчеркнутом же вами слове друг (в применении к Л. К.) я не стану и говорить. Это чересчур уж тяжкое обвинение двух семей, мужья, которых друзья, а жены приятельницы, да еще семей, из которых вы знаете только одну Л. К<ривенко>. И - простите меня, - я этому голословному обвинению не верю, как почти не верю же гораздо менее тяжкому (даже, пожалуй, и совсем не тяжкому) обвинению О. О. со стороны ее сестрицы и, кажется, всей семьи. Не сердитесь на меня, мама, если я, может быть, немного резко защищаю Г. И., но если бы Николай Степанович или кто-нибудь подобный сделал несправедливость относительно кого-нибудь из известных мне людей, то я не обратил бы на нее никакого внимания, а слышать от вас, кого я люблю, несправедливые речи мне просто больно.

   А Жорж, мне кажется, и место новое возьмет и совсем от него не откажется: это он только сгоряча сам себя путает. Неужели он в самом деле бросит Соню?

   Дядя просил меня учить Устинью Степановну грамоте, и мы каждый день с ней по часу читаем склады. Учится она довольно успешно, хотя в 24 года, конечно, за грамоту браться не легко. Хотя я и отрицался всячески от гонорара, но все-таки пришлось брать по рублю за урок. Просто совестно жить, да еще и деньги брать.

   "Коломбу" почти кончил, да и кончил бы, если бы не три дня усиленного разбора (я помогал дяде протоколы писать), да не вчерашняя поездка. На будущей неделе, если успею, перепишу и пошлю вам. В "Р. Б." наверно не возьмут, и соваться нечего (им чего-нибудь красноватого нужно). Да и не хотелось бы мне отдавать деньги туда работой, а не деньгами. Вот если бы в журнал "Недели", так ладно бы. Впрочем, это впереди еще.

   Бывает ли у вас Марья Дмитриевна? Ни вы не пишете о ней ни слова, ни она сама не отвечает мне на давно написанное ей письмо. Может быть, у меня неверный адрес?

   От Володи получил недавно письмо. Переписываться с ним очень трудно: письма идут по месяцу, да еще и пропадают.

   Дядин ревматизм прошел. Ваши последние письма его очень опечалили; "неужели, говорит, мы можем и с сестрой разбраниться. Совсем я тогда один останусь". Он говорит, что это было бы для него самым тяжелым ударом, и право, мама, кажется, он искренно это говорит. Он мне читал свое письмо к вам; я не могу согласиться со всем тем, что он пишет, но вы, должно быть, увидели из него, что у дяди нет никакого намерения развести большую историю из-за Тани, О. И. и Ег. Ив.

   До свидания, дорогая мама, крепко ц^­алую вас. Поклоны всем. Ф. Ф-чу, конечно, не забудьте. Женю и Сашу цалую.

  

   P. S. Мама, не присылайте пожалуйста, этих %, когда их отдаст Модест. Мне ведь теперь, уж с этими 25 р. в месяц, деньги уж совсем, совсем не нужны. Если вы пришлете их, а не истратите сами, то, право, очень огорчите меня.

  

  

   Дорогая мама! Вы, вероятно, не получили еще моего письма, когда писали дяде, что от меня давно нет писем. Мы с вами связаны новым родством, а именно, у дяди, как вы знаете, родилась новая дочь, Наталья, которую в воскресенье благополучно окрестили, при чем я, яко кум, присутствовал лично, а за вас, как за куму, стояла неизменная Афросинья. Бедная девочка! Из-за распри с попом пришлось крестить ее в деревянной ванночке вместо купели и со старым заштатным о. Александром. Устинья Степановна встала чуть ли на третий день, к великому моему изумлению; я думал, что в таких случаях подобает лежать недели по две.

   Ваши письма к дяде (из которых он многое читает мне) очень огорчают меня. Право, жаль, что обстоятельства так сложились, что Таня приняла относительно вас или, пожалуй, вы относительно ее чуть ли не враждебное положение. Сужу только, по вашим письмам, т. к. она ни слова не пишет мне обо всем этом.

   От Марьи Дмитриевны я не получал ни слова. Должно быть, письмо ее пропало: знает ли она как следует мой адрес? Ужасно досадно. Не будет ли она так добра, что повторит письмо?

   Благодарю вас за "Отечеств. Записки", дорогая моя, они доставляют пропитание и мне, и дяде. "Чудак" мне очень понравился; Боборыкина вещь тоже понравилась, а от "Набросков", судя по вашему отзыву, я ждал гораздо худшего.¹⁵¹ Что вы нашли там особенно дурного или грязного? Радует себе государство и ничего больше. Бывали и хуже вещи и печатались. Напрасно только это название "наброски" да еще "карандашом". Это значит, что если, мол, я пером начну, чернилом, да не набрасывать, а писать, так всю Европу удивлю... А кто ее знает, может быть, и удивит: я удивительно утратил способность вникать в художеств, произведения, и никак не могу сказать, худо или хорошо вот это или то. Кажется, что и ничего, а может быть и скверно, я не знаю.

   Вот уважаемейшая Надежда Дмитриевна так воистину удивила меня своею "прекрасною розой".¹⁸² Можно ли так увлекаться, хотя бы п даме? Хоть мои рассказы и лучше таковых же М. Белинского (да и то, положа руку на сердце, говорю: не знаю; может быть так, как оп, и надо писать), а все-таки они ничто иное, как "бред куриной души". А Женя очень нехорошо поступил с своим "комом грязи, который нужно выкинув за окно". Нельзя уж так жестоко осуждать людей, Я прочел один только рассказ ("Тайна Оленьки") этого М. Белинского: он мне не понравился, это правда, но я не мог не подумать: кто его знает, может быть это человек новые горизонты открывает, а я только этого не вижу и не понимаю. Да и где мне понимать теперь отсюда, из Ефимовки, после двух лет безобразного сна. Т. е. не двух лет сна, а года, ну а другой год - какое-то пробуждение, очень медленное.

   Скажите, какая барышня переехала к вам после А. А.? Не Катерина ли Сергеевна? Она недавно написала мне письмо, очень доброе и ласковое: я ответил ей на Кирочную. Если она; переехала к вам, то пусть имеет в виду, что я ответил и что ответ, вероятно, на старой квартире.

   А вы-таки прислали мне эти 15 рублей. На что они мне, мама? а ведь вам бы очень пригодились даже и 15 рублей. Весною, когда начнутся экзамены, Жене наверно трудно будет. Если бы вы взяли тогда часть моих денег от Струковых, сколько понадобится, вы бы только сняли с моей души постоянный упрек в том, что Жене и учиться и деньги добывать приходится и работает он, бедный, как вол. Эти 15 р. я с другими моими деньгами совершенно непроизводительно ношу в кармане.

   Дядя просит Женю сходить к Юхандову. Он хотел обратиться с этой просьбой к Егору Ив., да тот уехал. Он ужасно волнуется и мучается неизвестностью в этом деле; просто нельзя заговорить, чтобы как-нибудь разговор не перешел на этот предмет.

   За что Михайловский не пускает Жениных рецензий? Если они такие, как об этом дураке, что в 12 кн., так чего ему еще лучше нужно? Мудрят они что-то очень. Да если бы из этих мудрований выходило что-нибудь. Будет ли что-нибудь Женино во 2 кн. "Истор. Вести."? Мы ведь получаем его. Сегодня дядя продал старых "Голосов", "Од. Вестн." и земских отчетов на 16 руб. и, прибавив 1 руб., послал их на "Вестник Европы". Так что у нас теперь, благодаря и вам с Женей, просто целая библиотека: "Голос" (по-моему превосходные передовые статьи), "Новор. Телеграф", "Огонек", "Нива", "Русский Вестник", "Истор. Вестник", "Вестник Европы", если Таня подпишется, о чем ей дядя писал, "Художеств. Журнал", да вы еще "От. Зап." присылаете.

   Эту "Коломбу", наконец, я кончил и теперь понемножку переписываю. Переводить я, оказывается, умею очень плохо: язык вышел самый дубовый и галлицизмов избегаю с большим трудом. А впрочем, может быть, это только так мне кажется. По-французски читать продолжаю: Руссо "Исповедь" начал, да бросил, потому что, признаться, невыносимая тоска; теперь читаю столь знаменитую через Таню и Скиндера "Histoire de la civilisation" Гизо. Тоже довольно-таки французисто: не глубокие они люди эти французы, если сравнить с англичанами.

   Что вам еще сказать? Работают у нас пристань с разными препятствиями: лед провалился во время битья свай под копром, и дело стало; подрядчик все-таки хочет как-то выкрутиться. На коньках продолжаю ездить, делаю экскурсии верст по 10-15 в два конца. Вообще здоров.

   Что с собой делать - еще не знаю. Да во всяком случае летом ведь все равно некуда двигаться, так что до осени придется пользоваться дядиным гостеприимством, а там уж куда-нибудь приткнусь.

   От Володи недавно получил письмо и вижу, что наши письма пропадают. Хочу писать ему чаще, не ожидая ответов.

   До свиданья, дорогая моя. Крепко, крепко цалую Женю, дай ему бог больше сил выносить его работу. Сашу поцалуйте. Всем кланяюсь, Виктор Андр. пишет, что ему без "химика" скучно: передайте это Владимиру Федоровичу. Что он поделывает?

   А Виленкин хотя, как вы пишете мне, и "в восторге" от моего письма, а не пишет. Если Женя увидит его, то пусть скажет, что я очень был бы благодарен за письмо от него. Женя тоже собирался, по вашим словам, писать мне, да что-то все нет от него письма.

   Ну, до свиданья. Крепко цалую вас.

  

   Женю прошу передать А. Я. поклон и Липочке тоже.

   На конверте: Петербург, Итальянская ул., д. No 6, кв. No 51. Екатерине Степановне Гаршиной. - Почт. штемпель: Николаев 28-1, 82 г.

  

  

   Дорогая мама! Простите за коротенькое письмо, по сегодня вам пишет дядя, да кроме того я и Жене" пишу, и Вл. Мих. надо писать и отвечать на "коллективное" письмо Липочки и маленьких Гердов.

   Сегодня мне исполнилось 27 лет. Год еще выскочил из жизни, да и удивительный для меня год, такой, какого я в целую жизнь не проводил ни разу. Думается иногда, что такое долгое спокойное сиденье на одном месте даже характер изменить человеку может, особенно привыкшему метаться по свету. Неужели еще такой же пройдет? Пора бы уже и убираться отсюда по-добру, по-здорову, да куда-нибудь приткнуться. Но куда?- решительно не знаю.

   От М. Д. <Дебур> ответа еще не получал. Очень удивил меня Женя, написав, что она уже играет с ним в четыре руки. Ведь это она меньше чем в два года успела, да еще в тридцать лет. Что бы из этой Марьи Дмитриевны вышло, если бы она выросла и училась по-людски!

   Новостей у нас, разумеется, никаких нет. Пристань строится с большими препятствиями: тепло, лед, того и гляди, провалится под тяжестью бабы в 70 п. и 25 человек людей. Просто несчастье может случиться, не знаем, как и дождаться конца этой бойки свай.¹⁵³

   Забыл написать Жене: что это за "Устои"? В наших газетах не было ни одного объявления.¹⁵⁴ Большой или маленький журнал? Не может ли Женя сообщить мне, на чьи деньги ведется "Русское Богатство?" Или оно окупается, а сотрудникам все-таки не платит. В таком случае бедному П. В. Засодимскому жить нечем.

   Простите, дорогая моя, что кончаю письмо. Но, право, нечего писать, а насильно стараться написать что-нибудь уж совсем не хорошо. До свиданья, милая моя мама, крепко вас цалую. Сашу тоже.

  

  

   Дорогой Женя! Очень благодарен тебе, дорогой мой голубчик, за письмо. Если ты действительно будешь писать ко мне каждую неделю, то сделаешь мне большое, большое удовольствие. Относительно того, что мама действительно немного пристрастна к тенденциозной беллетристике, - что же делать. Да я за Л. К<ривенко> и не заступаюсь особенно. Кто ее знает. А о Гл. Ив. <Успенском> мне, конечно, досадно было слушать дурное, да еще и ни на чем не основанное.¹⁵⁵

   В письме к дяде Таня пишет, что в "Пет. Листке" сказано, что-де г. Гаршин совершенно оправился от болезни и продолжает свой рассказ "Люди и война".¹⁵⁶ Не знаешь ли, как могли попасть туда подобные слухи? Я никогда и никому ни о чем таком не заикался, т. ч. узнаю совершенную для себя новость о себе же.

   Линочка et K® прислали мне очень милое письмо, с просьбою принять участие в Гердо-детском журнале. Ответил сейчас обещанием прислать сказочку. Только пусть не сердятся: направление самое скалдырническое, т. е. вернее никакого направления нет, а выудить можно именно скалдырничество.¹³⁶

   Напиши мне, действительно ли Хохлов дает концерты? Крепись, Женя, елико возможно¹³⁷. Да из твоего письма видно, что ты головой совершенно ясно понимаешь положение дел, а это, если не главное, то все-таки очень важно. Конечно, в таких делах я меньше, чем кто-нибудь другой, имею право выражать свое мнение. А оно такое, что чем меньшее место человек дает в своей жизни любви, тем ему лучше. Не то чтобы аскетизм, нет, и не надо строить жизнь, исходя из этой точки. Помнишь у Островского купец говорит, что ежели человек вошел в лета, то что для него женская прелесть? "Тьфу! Даже скверно" такое воззрение иметь - право, до некоторой степени счастье. Конечно, не мне бы это говорить...

   А Л. Н. <Коротнева> в самом деле из таких, что мимо нее безнаказанно может пройти не всякий человек. А людишкам она и вовсе смерть, должно быть: одна красота все возьмет. Если бы одна красота, то опасность еще не велика, а то ведь она и вообще-то девушка не совсем ординарная.

   Скажу тебе потихоньку, что меня иногда ужасно тянет в Питер. Да все думаю, не рано ли? Во всяком случае до лета ехать туда, мне кажется, не имеет никакого смысла. И знаешь еще что: уезжая, я лишу дядю большого ресурса. Он так привык ко мне, что, я думаю, будет очень скучать. Конечно, это не резон на век остаться здесь, но это так к слову пришлось.

   Сегодня мне 27 лет. Господи, куда время, да не только время, куда молодость ушла. Если ее даже до 30 лет считать, то и то только три года остается. У тебя на носу экзамен: поэтому, вероятно, тебе трудно будет писать каждую неделю большие письма. Хоть понемножку пиши, я и то буду рад.

   Прости, что пишу мало: сегодня что-то не пишется, но впредь буду писать тебе большие письма обо всякой всячине. Хотелось бы распространиться о происходящем ныне "веянии", о статьях "Голоса" и "Руси" и прочем, да уж очень долго будет. Дядя не может назваться особенно красным, да куда там особенно! он и либерал-то небольшой, но и он теперь в непрестанном огорченьи. Один Михайло Никифорыч чего стоит? А может быть, это его просто затем, чтобы рот замазать? Ведь в Гос. Сов. много всякого хламу складывают.¹⁵⁸ До свиданья. Крепко цалую тебя.

  

   P. S. Поклонись Виленкину, жду его "Мав", не дождусь. Давно уже никаких стихов, кроме Русско-Вестничных да Михаловского не читал.

   А хорошо бы тебе проехаться за границу! Существуют ли какие-нибудь предположения относительно местопребывания мамы, с Сашей на летнее время?

  

  

   Дорогая мама! Сейчас мы с дядей получили ваше короткое письмо с известиями об О. О. и об сообщении обо мне "П. Л.". Когда вы получите это письмо, вы будете знать из телеграммы дяди, что я, слава богу, совершенно здоров. А речи Толстого,- к сожалению конечно, - я и не читал. Эта история очень разогорчила и меня и дядю. Хотя головой и отлично понимаешь, что все это вздор; напечатали - ну и напечатали, но все-таки на душе самое тяжелое чувство. Кому понадобилось трогать меня? Я и придумать не могу. А что это не случайно, показывает уже то, что за несколько дней до этого, как пишет Таня, в том же "Петерб. Листке" было сообщено, что В. Гаршин поправился и продолжает свой прелестный рассказ "Люди и Война". Ведь это точно будто система какая-то вранья. Я, положа руку на сердце, говорю, что ни одним словом не подал, повода к подобному известию.¹⁵⁹

   А тут еще недавно Таня спрашивает в письме дядю: "Совершенно ли поправился Всеволод?" Между тем ни он, ни я ни слова не писали о моем состоянии, да и писать нечего, потому что все, слава богу, обстоит благополучно. Значит, Таня знает, что ли, что-нибудь о моем нездоровьи и из каких-нибудь источников? Дядя вообще пессимист и довольно подозрительный человек, он сейчас же сопоставил все это с знакомством Тани со Шрейером и опасается, не подала ли как-нибудь она сама нечаянно повода Шрейеру наврать обо мне. Может быть, она что-нибудь говорила ему обо мне, а он украсил своею репортерскою фантазией). Так думает дядя и, само собою разумеется, это его сильно мучит. Бедный он, сколько Таня вообще доставляет ему всевозможных уколов в самую душу. Например, пишет ему о рождении Наташи в таких выражениях: "я узнала от тети, что у бас родилась дочь"... Затем, конечно, поздравление. Можно бы потребовать немного больше чутья, деликатности и такту. Меня эти слова просто резнули но сердцу: ведь какие там ни есть Ольги Ивановны tutti, а роднее Устиньи Степановны у нее никого нет и не будет. За что же обижать так? У других, положим, выражения ничего не значат; Николай Сергеевич, например, не стесняется "якобы" ругаться со своей сестрой, которую горячо любит, но ведь это простые люди, которые считают за важное не слово, а то, что за ним. А ведь кто больше Тани заботится о приличии внешних выражении.

   Ну, да Христос с ней!

   Ольга Орестовна в меня как из пушки выпалила. Держать этого Рислинга "при себе" или "гля сибе", как говаривала Анисья Андреевна, - это еще куда ни шло, принимая во внимание множество смягчающих обстоятельств. Но сочетаться с ним священными узами - это уж просто показывает глупую бабу. Пишу два последние слова с искренним огорчением, потому что я всегда к О. О. относился по-дружески, да и она ко мне тоже. Бедные девочки, да, признаться, бедные и старики Орест Поликарпович с Шарл. Самойловной.

   А в пятницу у нас была радость: прислали высочайший указ о узаконении Коли. Очень был рад и я, что кончилась эта неизвестность: дядя очень боялся, что начнут справляться у попов, а они вытащат на свет божий кумовство. С У. С. мы опять запиваемся уже целую неделю. Кое-как уже читает, а месяца через полтора, думаю, и совсем хорошо будет читать.

   Что случилось в Харькове, пока нам здесь понять невозможно. Уж не Юрий ли Николаевич этот "один местный литератор"? А университет, должно быть, все-таки откроют; не думаю, чтобы Виктор Андреевич пострадал.¹⁶⁰

   Жене не пишу: всё, что пишу в этом письме, пишется, конечно, и к нему. Спасибо ему, голубчику, что вступился за меня. С кем это он ходил в ред. "Петерб. Листка"? Напишите, чтобы я знал, кого благодарить. И чем увенчался этот поход? С нетерпением буду ждать разъяснения этого дела.

   Попросите Женю, когда пойдет к Гердам, снести Липочке прилагаемую сказочку. Я решительно не мог отказать им всем на их коллективное письмо. Пусть простят, если сказка не понравится; я и сам чувствую, что она какая-то, как говорит Уеллер младший,¹⁶¹ скалдырынческая и не детская, но что же мне делать, когда уже написал ее, а другого ничего не придумывается. Кланяюсь им всем.

   До свиданья, голубушка мама. Крепко, крепко цалую вас, Женю и Сашу. Рассмешило меня, что он спрашивает: уже родили? А Коля в благодушестве своем уверен, что Наташу уронили с фургона какие-то неведомые люди.

   До свиданья. Крепко цалую вас.

  

  

   Для нас с дядей третьего дня кончились большие треволнения, а именно: забили все сваи под строящуюся здесь пристань. Вытянули от берега мост на 60 саж., а на конце его еще платформа, куда будут приставать разные "Св. Николаи" и "С нами боги", т. е. каботажки. Били сваи по льду, а лед плохой, весу же в бабе 20 пуд., да в копре 40, да свая, да 25 человек. Вообще было страшновато.¹⁶² Одной матерщины издержано рабочими и подрядчиками столько, что хватило бы более скромным людям на всю жизнь. Куплеты "Ой дубинушка" поражали меня своею совершенною нелепостью: до такой степени глупы, что сквернословие и не кажется сквернословием, а так только ... звук один гремящий. Но когда дело доходило до водки, то они сейчас же принимали несколько осмысленный характер. А именно пели:

  

   Наш паныч (это я) красавчик

   Поднесет вина стаканчик,

  

   а также

  

   Наш хозяин (дядя В. С.) красавчик,

  

   с тем же неизменным окончанием. В виду такого настроения умов местное единственное напоминающее нам, россиянам, о конституции учреждение (ибо для чего же, как не для кабака, была учреждена "Зала совещательная"?) торговало недурно. Даже я в качестве "красавчика" при своей бедности должен был приобрести четверть крови сатаны. Да что тут! За Бугским лиманом (а он верст семь ширины) есть село Паручино: тамошний поп уговорил крестьян закрыть кабак, "потому-де, что все равно через полтора месяца всем кабакам копец". И можете себе представить, что паручинцы пешком путешествуют по льду с специальною целью напиться в здешнем, ефимовском кабаке. Если разредят кабаки, то это поведет к непроизводительному расходу народного труда, ибо мало ли его нужно будет употребить на проход 7, 10, 12 верст, отделяющих гг. потребителей от продукта. А, впрочем, сказать, что пьют много, право, грех. Пьют некоторые так, что по собственному их сознанию: "усе у водци та у водци", но ведь не все же "у водци"...

  

  

   Дорогая мама! Сейчас получили письмо от вас к дяде (от 4) и от Жени ко мне, вложенное в него. Вы пишете дяде, что недавно писали мне большое письмо, а я его не получил: вероятно пропало. Поэтому я ничего не знаю о том, что Жене сказали в "Петерб. Л.", а также о том, что именно случилось в Харькове. Будьте добры, повторите ваше письмо. "Заграничн. Вестн." от вас получен, очень благодарю вас с Женей за него. "Истор. Вестн." тоже получили сегодня. Женины рецензии уже прочел; правду вы пишете, что у него слог вырабатывается.

   До свиданья, крепко вас цалую. Жене поклон.

  

   Получили ли мою сказочку, что я посылал в "Гердо-детский", как Женя пишет, журнал?

   Пожалуйста напишите, кто сочинил все сие с "П. Л.". А также о Говорухе и Рейнботе. Мы с дядей заключили, что если Рейнботу пришлось поскубти Юрия Николаевича, то уж значит правда, что Говоруха что-нибудь сблудил.¹⁶³ Бедный Ал. Евг.!

   Фаусек мне ничего не пишет, а вы наверно знаете об этой истории все подробности. Будем ждать их от вас.

  

  

   Дорогой Женя! Благодарю тебя за письмо и за лестные отзывы о сказке. Послав ее тебе и не оговорив, что я не хотел бы, чтобы она делалась известной тому или другому, я, конечно, не могу нисколько быть на тебя в претензии за то, что ты читаешь и показываешь ее, как ты пишешь, с строгим выбором, но все-таки не могу не удивиться, зачем твой выбор остановился на Сергее Николаевиче? На что было носить ему ее? Неужели ты не понял С. Н. <Кривенко> настолько, чтобы не знать, что ему такие вещи совершенно "без надобности"?

   Он специалист по мужикованию и п. т., конечно, никогда и ни за что не поймет, как это так можно написать сказку и не подразумевать под действ, лицами "правительство", "народ" и прочие вещи, может быть и весьма почтенные, но (признаюсь к стыду моему, да и не к стыду вовсе, наплевать) осточертевшие мне до высших пределов осточертения. Никакого правительства, никакого народа, а просто-напросто Антон, вот вам и сказ. И никаких там "типов", а просто-напросто жук, ящерица, муха? самая настоящая муха, своей персоной, с лапами и крыльями. Клянусь всем, чем я могу клясться, что до получения твоего письма мне и в голову не приходило, что эта сказка может сказать что-нибудь об конституциях, дворниках, урядниках, социалистах, мужиках, т. е. вообще о предметах нынешних разговоров; да что я говорю, что в ней кроется какая бы то ни было аллегория, я и этого решительно не думал: свидетель дядя, которому я читал сказку и который очень смеялся над ней и, как человек без предвзятых мнений, тоже не нашел в ней ничего, кроме сказки. Ему и в голову не пришло толковать Антона не как Антона.¹⁶⁴

   А ты, брат, точно что "рецензент в душе". Ведь нашел же какую-то "пахучесть" в словах! Ведь это выйдет, пожалуй, не хуже, чем "эти неуклюжие четырехугольные суконные звуки", которые выдумал какой-то музыкальный господин. На словах такие вещи иногда понимаются и очень помогают уяснению впечатления, ну а на бумаге - вряд ли.

   Вчера только мы прочли в "Голосе" изложение говорухинского скандала, а до этого ничего не понимали. Действительно, учинил-таки подвиг! Но я все-таки уверен, что о 193-х он ввернул не умышленно, а по непростительной, конечно, легкомысленности.¹⁶⁵

   Правда ли, что война так возможна? Не дай ее, конечно, бог, а лично я не был бы недоволен: пошел бы опять шагать. Ибо почему бы мне не шагать? Проиграть я ничего <не> проиграю, ибо проигрывать нечего; жизнь, конечно, в счет не идет, но "всё хорошо, что хорошо кончается", а ей-богу лучше конца, как на войне, надо поискать. Да ведь и весьма сомнительно, что ее вернусь. Всё ведь 4/5 возвращаются. А все-таки музыка играет, штандарт скачет... И еще, пожалуй, какие-нибудь "8" или "11 дней" напишу. Напиши мне, очень прошу тебя об этом, 1) адрес Малышева (письмом к Ив. Егор, в Уч. и Ссудн. банк с передачей Мише, можешь узнать его, чтобы не ходить понапрасну) и 2) (или, вернее, самое первое) не случилось ли с ним какого-нибудь несчастия? Дело в том, что дядя привез из Херсона известие, будто бы в "Будильнике" была помещена карикатура, и которой усмотрели внутреннюю политику, и что за это художник, нарисовавший ее, поехал в Замакарию. Хотя Миша я верный престолу и отечеству человек (в самом деле), но чем чорт не шутит: м. б. как-нибудь ошибся. Посмотри в последнюю "Стрекозу" : если там есть подпись (ММ/82> то значит все благополучно. От него я не получил ответа на два письма, а так как я его очень люблю, то мне это тяжело.

   Вчера мы с дядей ездили в Николаев, и я был у Мартьяновых. Там, кажется, большая беда: Алекс. Миронович болен катаром желудка, да это еще ничего, а только от этого катара и, вероятно, всяких "болестей" у него начинается формальная меланхолия. Просто мой портрет в оные недавние дни. Ужасно мне страшно и жалко стало. Попрощу маму, чтобы она ни словом не проговорилась об этом О. О. или Пузинам. Кат. Орест. держит себя твердо. А прошу, чтобы не говорила П., потому что ведь если, действительно, будет беда, то аханьями не помогут, а что "оченно большой шум" сделают, это верно. Может быть, и так похандрит-похандрит и отойдет: ведь и со мной не всякий раз меланхолия кончалась дурным исходом.

   Мама спрашивает о "Коломбе". Она уже кончена и переписана давно, но высылать не высылаю, потому что дядя едет в понедельник (или даже в воскресенье, быть может) и заберет ее с собою. Мне кажется, что никуда в журнал с текущим, так сказать, содержанием она не годится: старая вещь и кроме внешне литературных достоинств и интересности содержания ничего не имеющая. Если удастся, несмотря на все это, а также на довольно гнусный перевод (переводить хорошим языком в 10 раз труднее, чем писать самому), втиснуть ее куда-нибудь, то я, во-первых, буду очень благодарен, а во-вторых, попрошу тебя непременно взять за комиссию половину гонорара; жаль только, что эта половина будет, пожалуй, равна одному пятиалтынному. В "К-бе" листов 8 &q