Гаршин Всеволод Михайлович - Письма

p>, 1887 - было разрешено цензурой только 13 января 1887 г. Одновременно с отдельным изданием текст "Власти тьмы" был припечатан, без обозначения об этом на обложке, к тому "Сочинений гр. Л. Н. Толстого. Декабристы. Холстомер. Смерть Ивана Ильича". Изд. 6-е, М. 1886, стр. 207-392.

   "Драму Льва Толстого "Власть тьмы", - рассказывал В. И. Бибиков, - В. М. Г. читал еще в рукописи, выучил почти наизусть, постоянно приводил выдержки из пьесы, считал ее шекспировской и сулил ей колоссальный успех" (В. Бибиков "Рассказы", СПБ. 1888, стр. 362). Об этом же вспоминает и В. А. фаусек: "Власть тьмы" он встретил с величайшим энтузиазмом. Кажется, один только раз в жизни Гаршину пришлось выступить в качестве оратора, и это именно по поводу "Власти тьмы". В одном небольшом обществе была прочитана автором рецензия на "Власть тьмы", возмутившая В. М., и он возражал на нее целою речью, произнесенною экспромтом. Речь эта была опровержение рецензии и подробный разбор "Власти тьмы", и говорил он превосходно. Казалось, он вложил всю душу в защиту своего любимого писателя; в сильном волнении быстро и страстно, сыпля цитатами, но несмотря на страстное чувство, на негодующий, восторженный, взволнованный тон его речи, тон, невольно забиравший за сердце и подымавший нервы, он с строгой логической последовательностью приводил один аргумент за другим, и речь его вышла стройною, законченною, логически цельною. Автора рецензии и многих из слушателей он, впрочем, не убедил; но никто уже не возражал ему.

   Он защищал пьесу Толстого против обвинения в безнравственности; по его мнению, "Власть тьмы" была настоящая, истинная трагедия, как ее понимали греки: по Аристотелю, трагедия должна вызывать в зрителе "ужас и сострадание". "Власть тьмы" именно и вызывает ужас и сострадание". ("Памяти В. М. Гаршина", СПБ. 1889, стр. 101-102). Об отношении Г. к "Власти тьмы" см. еще письма NoNo 431 и 452.

  

  

   ³¹⁹ 26 января 1887 г. Г. предложил в члены Общества пособия нуждающимся литераторам и ученым И. Е. Репина, А. П. Чехова, В. В. Билибина (инициатива избрания двух последних исходила от него и Н. А. Лейкина). Выборы всех названных Г. кандидатов (в том числе и дополнительно выдвинутого Ф. Ф. Павленкова) происходили 2.II.1887 г. В заседании комитета от 9 марта и 18 мая Г. предложил еще в члены общества И. Н. Скороходова и В. М. Михеева (Справки Е. В. Базилевской).

  

  

   ³²⁰ См. примеч. 322.

  

  

   ³²¹ О товарищеском суде по делу С. А. Венгерова и Ф. Ф. Павленкова см. примеч. 323.

   ³²² Строки Г. об "укрощенном Суворине" имеют в виду ликвидацию конфликте между комитетом Литературного фонда и типографией А. С. Суворина, в которой печаталось затеянное фондом к пятидесятилетию со дня смерти поэта новое критическое издание "Сочинений А. С. Пушкина" под ред. П. О. Морозова. Как свидетельствует историческая справка А. А. Корнилова, "Одновременно с печатанием издания Литературного фонда в типографии г. Суворина печаталось его собственное издание Пушкина, при чем, по выходе последнего в свет, обнаружилось, что целый ряд текстов, проредактированных П. О. Морозовым и отчасти восполненных по новым, до сих пор неизвестным данным, был целиком перепечатан в изд. Суворина. Возникло обвинение в плагиате и для расследования дела был наряжен третейский суд между г. Сувориным и Комитетом фонда. Г. Суворин не отрицал факта перепечатки, но объяснил, что сам он узнал о ней лишь тогда, когда оба издания были уже отпечатаны. Признавая, что таким образом права фонда нарушены, он предложил купить немедленно все издание фонда, находившееся у него на складе, за чистые деньги, с уступкой лишь 30 %, как это делается в отношении книгопродавцев. Предложение Суворина признано было и Комитетом Литературного фонда и третейскими судьями достаточно выгодным и вознаграждающим фонд за нарушение его издательских прав, и сделка эта немедленно состоялась. Действительно, Литературный фонд получил тогда же от г. Суворина наличными деньгами 41 974 р. 80 к., весь же действительный расход по изданию выразился в сумме 28 131 р. 34 к., так что Литературный фонд тотчас же по выходе издания в свет получил чистой прибыли от этого предприятия 13 843 р. 46 к. ("Юбилейный сборник Литературного фонда", СПБ. 1909, стр. 34).

  

  

   ³²³ Заседание товарищеского суда по делу С. А. Венгерова и Ф. Ф. Павленкова состоялось 9.II.1887 г. В бумагах Г. сохранился веденный им черновой протокол этого заседания, позволяющий установить, что С. А. Венгеров обвинял Ф. Ф. Павленкова в "неблаговидном поступке", выразившемся в передаче находящегося у него векселя Венгерова третьему лицу, предъявившему вексель к оплате и в обеспечение последней наложившему арест на имущество Венгерова. Действия эти Венгеров определял, как неблаговидные и противоречащие прежде состоявшемуся уже решению товарищеского суда о порядке удовлетворения денежных требований Ф. Ф. Павленкова (см. письмо Г. No 399). Постановление товарищеского суда от 9.II.1887 г. конспектировано было Гаршиным следующим образом: "Передача векселя не представляет ничего безнравственного (отсутствие желания наладить дело со стороны В. и прежнее его согласие на передачу <векселя>). В. должен был изыскивать средства, а не уклоняться от уплаты. К<омиссия> не может не выразить, что поведение Венгерова, как вне суда, так и на суде, в высшей степени оскорбительно и несправедливо по отношению к Павленкову. Обвинения же во лжи, употребление слова низость суд считает по меньшей мере неуместными" (Архив В. М. Гаршина). С этим же конфликтом связано постановление комитета Литературного фонда от того же 9. II. 1887 г. о выдаче С. А. Венгерову в бессрочную ссуду 300 р., с тем, чтобы эта сумма использована была для уплаты долга Ф. Ф. Павленкову по 25 р. в месяц (Справка Е. В. Базилевской).

  

  

   ³²⁴ В изданиях "Посредника" появились рассказы Г. "Четыре дня", "Медведи", "Сигнал". Запрещено было для этой серии его же "Сказание о гордом Аггее". О связи Г. с изд. "Посредника" см. письмо No 431 и примеч. к нему.

  

  

   ³²⁵ Деньги эти являлись гонораром, полученным С. А. Венгеровым за публикацию в "Вестнике Европы" 1887 г. кн. III автобиографии С. Я. Надсона. См. протокол комитета Литературного фонда от 9.III.1887 г. В этом же заседании В. М. Г., как свидетельствует справка Е. В. Базилевской, выступил с составленным им отчетом по устройству вечера в пользу С. Я. Надсона:

  

  

Приход	р.	к.	Расход
Продано билетов	960	-	Зал и полиция	153	-
" афиш	38	15	Афиши	18	-
	998	15	Билеты и программы	12	-
			Чай, вино и пр.	9	50
			Прислуга	4	20
				196	70
Приход	998	15
Расход	196	70
Чистый доход	801	45
В том числе:			каковая сумма должна быть дополнена пожер-    твованиями, полученными Е. И. Утиным    (судя по его записке 45 р.)
Наличными	699	95
За Е. И. Утиным	65	-
За П. А. Гайдебуровым	11	50	Итого чистого дохода - 846 p. 45 к.
В квитанции за взнос платы за    Л. Маркова	25	-
	801	45

  

  

   Ходатайство К. С. Баранцевича было Комитетом Литературного фонда удовлетворено в заседании 9.III.1887 г. О знакомстве Г. с К. С. Баранцевичем см. воспоминания последнего "В. М. Гаршин (к 25-летию со дня смерти)" в журнале "Путь" 1913, No 3, стр. 32-34 (сокращенная" редакция этих воспоминаний появилась в "Солнце России" от 23.III.1913, стр. 8-9) Как свидетельствует мемуарист, его встречи с Г. "были редки, случайны и незначительны".

  

  

   ³²⁷ Согласно представлению Г., Комитет Литературного фонда постановил 9.III.1888 г. выдать Н. А. Лебедеву "в единовременное пособие" 50 рублей. В этом же заседании комитета, на основании сведений, собранных о просителе В. М. Гаршиным, было отклонено ходатайство о пособии, с которым обратился в Литературный фонд студент юрид. фак. Харьковского унив. А. В. Валакос. 3.V.1887 г. комитет поручил Г. посетить, литератора П. И. Пашино и "выдать ему 50 руб."; 18.V.1887 г. просил Г. взять на себя переговоры о помещении в больницу для душевнобольных литератора А. К. Мниховского. Последнее поручение, исполненное Г. по заданиям комитета, были переговоры его в конце января 1888 г. с А. Я. Гердом о зачислении стипендиатами Литературного фонда в гимназию кн. Оболенской дочерей писателя Г. И. Кульжинского. (Справка Е. В. Базилевской).

  

  

   ^{327 *} "Медвежья казнь" - рассказ Г. "Медведи", переделанный им в 1887 г. для массового издания товарищества "Посредник". См. примеч. 335.

  

  

   ³²⁸ О работе Г. во время поездки в Крым над статьей "Заметки о художественных выставках" см. далее письмо No 421. Спутниками Г. были А. Я. Герд с дочерью (Ниной Александровной) и Николай Федорович Никонов, инженер-технолог, дядя Н. М. Гаршиной.

  

  

   ³²⁹ Михаил Федорович Никонов - командир парохода "Ген. Коцебу".

   ³³⁰ Варя - дочь З. Ф. Золотиловой, умершая от тифа. (Сообщение Н. М. Гаршиной).

  

  

   ³³¹ См. примеч. 328.

  

  

   ³³² О работе Г. над историческим романом см. примеч. 313.

  

  

   ³³³ О юбилее Я. П. Полонского см. примеч. 315.

  

  

   ²³⁴ Принадлежность этих инициалов Ревякиной указал Б. Г. Успенский.

  

  

   ³³⁵ Об отношении Г. к Л. Н. Толстому и толстовцам см. примеч. 132, 280 и 318. О близости же его с руководителями изд. "Посредник" свидетельствует относящаяся, очевидно, к середине апреля 1887 г. записка к нему от В. Г. Черткова на обложке отдельного издания "Сигнала" (дата цензурного разрешения книжки: 19.III.1887 г.), хранящегося ныне в библиотеке Пушкинского дома:

   "Очень я рад, дорогой В. М., что вы вернулись и здоровы. Для себя рад: я соскучился по вас.

   Без вас мало сделал с вашими рассказами. Вот "Сигнал" - он поступит в продажу на этих днях. Но мне ужасно жаль и совестно перед вами и читателями, что я не справился с корректурою и пропустил отмеченные мною в этом экземпляре опечатки. Впрочем может быть не я тут виноват, а ошибка случилась в типографии. Я справлюсь там и попрошу их (или себя, если это я) быть на будущее время внимательнее.

   "Медведи" всё не возвращает цензор, и ничего не мог до сих пор узнать в комитете о их судьбе. Нас стали еще больше прижимать. Мне надо с вами поговорить об этом. Если здесь не пропустят или сделают урезки, то можно испробовать другой путь. Впрочем мы с вами вместе сообразим. Постараюсь зайти к вам утром.

   Моя жинка все хворает. Ослабла очень. Несколько дней совсем пролежала. И все прекрасно: потому что у нас с ней хорошо на душе. И я уже перестаю сердиться на цензурную стихию, а почти уже жалею цензоров. Но не совсем еще добрался до этого. А тогда будет еще лучше.

   Знаете ли, я знал, что люблю вас; но не думал, что так много люблю вас, как я почувствовал, вследствие вашего отсутствия. Галя просила передать вам привет. В. Ч.

   Опечатки: стр. 11 и 13 (Может быть еще есть. Хотелось сказать: " как досадно, но не могу сейчас ни о чем жалеть - все так хорошо)".

  

  

   ³³⁶ О работе Г. над романом из Петровской эпохи см. примеч. 313. Статья А. И. Пыпина "Новый вопрос о Петре Великом". (По поводу книги В. Гольцева "Законодательство и нравы в России XVIII в."), упоминаемая в письме Г., появилась в "Вестн. Европы" 1886, кн. V, стр. 317-350.

   ³³⁷ План повести, над которой работал Г. летом 1887 г., был подробно изложен им при свидании его с В. А. Фаусеком в сентябре того же года:

   "Это была странная история, с ярким фантастическим характером, с медиумическими явлениями и пространными диалогами научного и философского характера, - вспоминает В. А. Фаусек. - Общий смысл ее был - защита ересей в науке, протест против научной нетерпимости, против исключительной ортодоксальности людей ученого мира. Действующие лица повести были ученые, старые и молодые, профессора университета и ученики их, начинающие, но гордые знанием и враждебные ко всему, что "не научно", химики и физики. Между прочим, там появлялись с своими теоретическими взглядами и действительные лица, не названные конечно, но описанные с полным сохранением всех их индивидуальных черт, и между ними профессора Менделеев и Манасеин. Оба они были всегда предметом глубокого уважения В. М., и, лично знакомый с пр. Манасеиным, он отзывался об нем с симпатией, но, не будучи нисколько ни спиритом, ни гомеопатом, не одобрял их отношений к этим "ересям". В повести аргументация его основывалась главным образом на истории науки, на том, сколько раз уже учения и теории, казавшиеся и всеми признаваемые за нелепость, за грубые заблуждения, за суеверия, оказывались основанными на вполне реальных фактах и открывали для научного исследования такие области, такие явления, самое существование которых никем не подозревалось. Главными действующими лицами рассказа были два молодых приятеля, один начинающий ученый, молодой самодовольный педант, другой - тоже натуралист по образованию, но не занимающийся специально наукой, замкнутый в себе, странный, болезненный чудак, может быть, тоже с легким "психозом" и с сильною наклонностью к отвлеченному мышлению. Он вечно сидит один в своей комнате и думает, и додумался до медиумических явлений. По просьбе своего ученого друга, пораженного новыми и таинственными явлениями, он показал то, до чего он додумался, избранному обществу ученых скептиков - и поплатился, заранее это зная, за обнаружение своей "творческой силы" всей своей душевной деятельностью: после сеанса он впал в неизлечимое слабоумие. При этом в повести был описан Петербургский университет, здание физического кабинета, старинное здание, которое всегда интересовало Всеволода Михайловича. Он передал мне весь рассказ последовательно и подробно, во многих местах, вероятно, прямо подлинными словами, как было написано, и все, что он рассказывал, было очень умно и очень интересно; несмотря на отвлеченные рассуждения, самый интерес рассказа и фабулы все более и более возрастал, а фантастический элемент, полный странной, несколько болезненной поэтичности, придавал всему рассказу особенный оригинальный оттенок. Вообще это была вещь в высшей степени оригинальная. Он написал ее в июне, кажется, всего в несколько дней, а когда заболел, то сжег рукопись: и теперь, рассказывая мне, глубоко сожалел об этом и говорил, что не сможет уж вновь написать позднее, "когда поправится" ("Памяти В. М. Гаршина", СПБ. 1889, стр. 117-18).

  

  

   ^337* Об отношении Г. к рецензиям А. М. Скабичевского см. письмо No 371 "Бирюлевские барышни" - персонажи "Затишья" Тургенева.

  

  

   ³³⁸ В библиотеке Г. сохранилась книга: Wssewolod Garsehin, "Pessimistische Erzahlungen. Aus dem russischen ubersetzt von Wilhelm Henckel", Munchen. Verlag von Fr. Bassermann, c надписью: "Высокоуважаемому автору от преданного переводчика. В. Генкель. Мюнхен. 8.VI.1887 г." Дата эта позволяет нам более или менее точно датировать и письмо Гаршина.

   В издание В. Генкеля вошли переводы пяти произведений Г. ("Художники", "Трус", "Происшествие", "Встреча" и "Красный цветок"; в приложении к книге дан был еще перевод повести П. А. Крушевана ("Sie ging nicht zu Grunde"). Краткая вводная статья переводчика очень характерна для отношения к Г. первых его зарубежных интерпретаторов:

   "Wssewolod Garsehin, der talentvollste unter den jungeren Belletristen Russlands, ist ein Nachfdiger des Grafen Leo Tolstoj. Seine Erzahlungen zeigen eine hervorragende Begabung fur die Schilderung des menschlichen Seelenlebens, von dem er iibrigens nur die Nachtseiten zu kennen scheint. Durch alie seine bisher veroffentlichten Erzahlungen (vierzehn derselben sind in zwei Bandchen 1882 und 1886 gesammelt erschienen) geht ein demokratischer und pessimistischer Zug und ihre Tendenz istdirekt gegen die heutige Gesellschaftsordnung gerichtet. Namentlich sind es die Grauel des Krieges, gegen die er ahnlich wie Wassilij Wereschlschagin auf seinem Gebiet an zu Kampfen sucht und die er in mehreren seiner Erzahlungen brandmarkt. Garschins Skizzen sind durchaus realistisch, alien Pathos, alios Gemachte, Gekunstelte, Unwahre verschmaht er. Zu einem abgerundeten Kunstwerk, einer Novelle oder einem Roman, hat es dieses junge Talent bis jetzt noch nicht gebracht, seine Erzahlungen, obschon sie von unbestreitbarem Werth sind, kann mail doch nur als Skizzen bezeichnen. Ober, wie seine Vorbilder, Graf Leo Tolstoj und Dostojewskij befahigt ist, grossere, vollkommenere Kunstwerke hervorzubringen wird erst die Zukunft zeigen. Es ist eine Eigenthiimlichkeit der jungeren Generation unter den russischen Belletristen, dass sie sich meist auf Skizzen heschranken, grosseren und ernsten Aufgaben aber aus dem Wege gehen".

  

  

   ³³⁹ Дата записки Г. к В. В. Стасову определяется карандашной отметкой последнего "1887, авг.". Письмо И. Н. Крамского, о котором упоминает Г., см. в примеч. 72.

  

  

   ³⁴⁰ Мы полагаем, что в записке Г. речь идет о портрете С. Я. Надсона, отпечатанном в типографии и фототипии В. И. Штейна для книги "С. Я. Надсон. Сборник журнальных и газетных статей, посвященных памяти поэта", СПБ. 1887. Дата цензурного разрешения сборника - 21.VIII.1887 г. позволяет этим же месяцем условно датировать и записку Г.

  

   ³⁴¹ "Свояченицей" И. Ф. Анненского являлась Софья Никитична Ткачева (по мужу Криль), деятельница революционного движения 70-х годов, и переводчица романа Швейцера "Эмма" (1872).

  

  

  

   ³⁴² Об обстоятельствах получения этой записки В. А. Фаусек рассказывает следующее:

   "Однажды, в первых числах марта, утром, в неурочное время, часов в 8, он <Гаршин> вдруг явился ко мне. Вид у него был веселый, Глаза его блестели. Он сказал, что не спал всю ночь и рано утром вышел из дому погулять и зашел ко мне, думая, что я уже встал. Он показался мне в крайне возбужденном состоянии; я с беспокойством смотрел на него и неприятно звучали для меня слова его: "простите сумасшедшего, который вас потревожил". Он сел и обратился ко мне с некоторою торжественностью: "я пришел сообщить тебе замечательную новость". Я подумал, что это что-нибудь новое в его отношениях к своим родным. "Нет, - сказал он, - это вовсе ни меня, ни наших не касается. Новость вот какая: в России появился новый первоклассный писатель". Он говорил про "Степь", рассказ г-на Чехова, только что появившийся в "Северном вестнике". Он познакомился с рассказами г-на Чехова с тех пор, как они стали появляться в "Новом времени", и высоко оценил его талант. "Степь" он прочитал накануне, и она произвела на него чрезвычайное впечатление. На него, любителя и поклонника русского юга, пахнуло широким дыханием летней степной природы, и он пришел в болезненный восторг; случайно ли совпало временное оживление его духа с прочтением этой повести, или же действительно вынесенное сильное впечатление дало толчек его душевному состоянию, но он относился к ней с суеверным чувством благодарности. Чехов как будто воскресил его: "у меня точно нарыв прорвало, - говорил он, - и я чувствую себя хорошо, как давно не чувствовал"... Он пригласил меня притти к нему вечером прочитать "Степь" вслух. Но после обеда я получил от него записку <следует текст, печатаемый нами под No 438>. На другой день я был у него вечером. Состояние возбуждения, в котором я его видел накануне, прошло, но он действительно чувствовал себя много лучше. Я выразил ему мою радость, что вижу его в хорошем настроении и свежим, но он поморщился в ответ и сказал, что в глубине души ему еще не хорошо. Но все-таки тоска, повидимому, почти вполне его оставила; он хорошо спал, был оживлен, бодр телом, мог курить - всегдашний симптом его выздоровления. У него было несколько человек его друзей, и он читал нам вслух "Степь"; это чтение доставляло ему большое наслаждение. В образе отца Христофора он узнавал тех южно-русских попов, о которых он писал мне когда-то из Ефимовки; он говаривал часто, что вообще не может даже представить себе священника, который говорил бы: "нэ врэдно" и нэбезполэзно" (как он привык слушать на юге). В таком тоне читал он, с большим юмором и добродушием, и отца Христофора, - и рассмеялся веселым, почти совсем здоровым смехом словам добрейшего старика в его поучении мальчику-гимназисту: "и сочинителем тоже быть хорошо" ("Памяти В. М. Гаршина", СПБ. 1889, стр. 119 -121). Об увлечении Г. "Степью" Чехова см. еще воспоминания В. И. Бибикова ("Рассказы", СПБ. 1888, стр. 375 - 376 и "Несколько слов о Гаршине по поводу десятилетия его смерти" Н. М. Минского ("Новости" от 9. IX. 1898 г.). О личном знакомстве Г. с А. П. Чеховым см. "Письма А. П. Чехова", т. П, стр. 55 и 58.

  

  

   ³⁴³ О разрыве Г. с матерью и братом см. письма NoNo 418 и 427. Как свидетельствуют воспоминания И. Е. Репина о последней встрече его с Г. "за неделю до катастрофы", он был "особенно грустен, убит и расстроен". Чтобы отвлечь мой упорный взгляд на него, Г. сначала пытался шутить, затем стал вздыхать, и страдание - глубокое страдание изобразило его красивое, но сильно потемневшее в это время лицо.

   "- Что с вами, дорогой Всеволод Михайлович? - сорвалось у меня, и я увидел, что он не мог сдержать слезы... Он ими захлебнулся и, отвернувшись, платком приводил в порядок свое лицо.

   "...Ведь главное, нет, нет, этого даже я в своих мыслях повторить не могу! Как она оскорбила Надежду Михайловну! О, да вы еще не знаете и никогда не узнаете... Ведь, она прокляла меня!

   "Как потерянный слушал я эти слова, ничего не понимая в них" ("Солнце России" от 23.III.1913, стр. 11).

  

  

   ³⁴⁴ Братья Гаршины были женаты на родных сестрах. Через несколько месяцев после брака Вера Михайловна Гаршина из-за столкновений с свекровью оставила мужа и поселилась у сестры. История эта произвела сильнейшее впечатление на больного писателя. 20 октября 1887 г. Н. М. Гаршина писала В. Г. Черткову: "Всеволод Михайлович до сих пер болен,- ничего не может делать, не служит, лежит целыми днями в кровати; я боюсь, что и службу-то он потеряет; и не отвечал он Вам на Ваше письмо по причине же своей болезни. У нас теперь живет наша сестра, жена Евгения Михайловича, у которой на-днях должен родиться ребенок. Бедному Всеволоду поступок его брата доставляет постоянную муку и не дает ему оправиться.- Так что, видите, у нас мало радости". ("Звенья", книга IV).

  

  

   ³⁴⁵ "Почувствовав себя лучше, В. М. решился уехать и стал собираться в дорогу, - рассказывает В. А. Фаусек. - Он хотел воспользоваться приглашением друзей своих, г-д Ярошенко, и поехать в Кисловодск. Там он собирался всецело посвятить себя отдыху и подъему своих физических сил, строил планы прогулок и экскурсий, хотел возобновить свои юношеские ботанические занятия и собирать гербарий. Во вторник, 15 марта, возвращаясь откуда-то из гостей, он довольно поздно вечером зашел ко мне вместе с Надеждой Михайловной. Он имел вид несколько утомленный, более скучный, чем в предыдущие дни, и с неудовольствием говорил о сборах к путешествию, которые его утомляли. Между прочим, он хотел до отъезда написать духовное завещание; зная его отношения с родными, я одобрил его намерение и старался в то же время, чтобы он не придавал этому значения каких-либо мрачных опасений и смотрел как на обеспечение против какой-либо несчастной случайности... Это было мое последнее свидание с ним. На другой день я зашел к нему, но не застал его дома, и узнал от сестры его жены, что ему опять стало гораздо хуже и он опять мрачен. Болезнь, после короткого перерыва, пошла вперед быстрыми и решительными шагами; он стал бояться за себя, поехал с женой к д-ру Фрею и советовался с ним. Доктор еще надеялся на улучшение и уговаривал его немедленно уехать. У него стали, как кажется, проскальзывать безумные идеи - так как в последние дни у него вырывались замечания и слова, непонятные для слушателей; он чувствовал, вероятно, приближение безумия, не выдержал страшного ожидания и, накануне назначенного отъезда, когда всё уже было готово и вещи уложены, после мучительной, бессонной ночи, в припадке безумной тоски, он вышел из своей квартиры, спустился несколько вниз и бросился с лестницы" ("Памяти В. М. Гаршина", СПБ. 1889, стр. 122).

  

  

   ³⁴⁶ Дата этой записки Г. (на визитной карточке) определяется пометой Л. Ф. Пантелеева: "Получена 19 марта 1888. 3 ч. утра 24.III. (Автографы В. М. Гаршина в Пушкинском доме). Ср. воспоминания Л. Ф. Пантелеева о Г. в "Современной Иллюстрации" от 24.III.1913 г., No 3, стр. 38 и в "Голосе минувшего" 1913, кн. VII, стр. 248.

  

  

  

   ³⁴⁷ Дата письма определяется материалами Литературного фонда об избрании В. М. Гаршина зимою 1884 г., согласно предложению А. Н. Плещеева, членом Общества пособия нуждающимся литераторам и ученым. Шуточное упоминание в конце этого письма о дуэли и секундантах связано, вероятно, с обстоятельствами вызова С. А. Венгеровым на дуэль А. С. Суворина в начале 1834 г. Об этом примеч. 231.

  

  

   ³⁴⁸ Как свидетельствует В. Г. Чертков, "письмо это было получено в ответ на доставленные мною В. М. Гаршину некоторые писания Толстого, которые не были разрешены для всеобщего распространения". Однако, замечание Г. о "последнем томе" естественно было бы связать не с зарубежными брошюрами, а с вышедшим в Москве в 1886 г. новым изданием "Сочинений Л. Н. Толстого" в двенадцати томах. В последнем томе помещены были писания Л. Н. Толстого 80-х гг. ("Народные рассказы и легенды", "Статьи о переписи в Москве", "В чем счастье", "Смерть Ивана Ильича", "О народном образовании"). Об отношении Г. к проповеди Толстого и толстовцам см. выше примеч. 280.

  

  

  

   ³⁴⁹ Стишки эти, как свидетельствует В. Г. Чертков, были написаны на пишущей машинке, обратившей на себя внимание Г. во время одного из его посещений Черткова, когда последнего не оказалось дома.

  

  

   ³⁵⁰ Книжный магазин Е. М. Гаршина, в котором работала и мать писателя, открыт был летом 1886 г., но уже 9 апреля С. Я. Надсон писал об этом начинании В. А. Фаусеку: "А каков наш Евгений Михайлович? В коммерцию пустился. Если это предприятие задумано так же практично, как и полное издание стихотворений Полонского, я не очень-то верю в успех его книжного магазина" (Письма С. Я. Надсона", СПБ. 1912, стр. 617).

   Первая печатная информация о лавке Е. М. Гаршина гласила следующее: "С наступающего июля месяца библиотекарь Императорского общества любителей древней письменности, кандидат филологии Евгений Михайлович Гаршин открывает книжный магазин в г. С.-Петербурге, по Греческому проспекту в д. No 14, кв No 1, Имея в виду удовлетворять требования покупателей по всем отраслям знания и литературы, г. Гаршии вместе с тем ставит своей задачей сосредоточить в своем магазине возможно полный подбор книг по истории и археологии. Собирая у себя в магазине все нововыходящие сочинения такого рода, г. Гаршин открывает также и антикварную торговлю и покорнейше просит лиц, желающих купить или продать имеющиеся у них старинные книги, обращаться по вышеозначенному адресу ("Библиограф" 1886 г., No 6 - 7, стр. 107).

   Издание, о котором писали братья В. М. и Е. М. Гаршины Д. В. Григоровичу, выходило с 1885 г. особыми выпусками in 8, печатавшимися в количестве от 100 до 200 экземпляров каждый в типографии В. Киршбаума. Ср. "Зимний дворец. Опись предметам, имеющим преимущественно художественное значение", СПБ. 1885; "Дворец в Ропше. Опись предметам, имеющим преимущественно художественное значение", СПБ. 1886.

  

  

   В письмах Всеволода Михайловича, относящихся к 1882 г., выражено, между прочим, горячее чувство любви его ко мне, и из этих же писем проглядывает не то недостаток любви с моей стороны, не то невнимание к его просьбам писать ему чаще, недоверие к высказываемой им любви, в фантазировании им, или в преувеличеньи им этой любви и т. д.

   А на самом деле у меня была боязнь опять поверить и отдаться вполне этой любви, вновь пережить те страдания, которые мне пришлось испытать в течение почти двух лет.

   Постараюсь рассказать покуда в коротких словах одну из тех тяжелых страничек истории нашей любви с Всеволодом Михайловичем, о которой теперь, из такого далека, я вспоминаю не со скорбью и не с мукой, а с радостным чувством глубокого былого счастья и глубокой благодарности богу и судьбе, пославшей мне это счастье в любви такого благородного, прекрасного человека, каковым был Всеволод Михайлович.

   Письма Всеволода Михайловича относятся к летним месяцам 1882 г.; а вот что пришлось мне пережить с января 1880 г. по май 1882 г.

   В конце января 1880 г. - в кругу наших родных и друзей - мы с Всеволодом Михайловичем стали женихом и невестой. Между тем общественная жизнь того времени была тревожна, а всем известный кроткий, мягкий, отзывчивый характер Всеволода Михайловича откликался на всякую злобу дня; всякое насилие мучило его сердце и ум; он протестовал против насилий, как только мог; но это вызывало и поднимало в нем сильное душевное волнение; так было и 20 или 21 февраля 1880 г., когда Всеволод Михайлович пошел к Лорис-Меликову убеждать его не казнить Млодецкого, покушавшегося на его жизнь. Всеволода Михайловича долю не допускали до этого свидания, может быть боясь нового покушения; но его возбужденный вид, настойчивость, просьбы, важность его переговоров и сообщений, которые он - по его словам - имел сделать Лорис-Меликову, все это заставило допустить его до этого свидания; но предварительно его тщательно всего осмотрели, раздевши до нага (осматривали даже под ногтями - нет ли яду). Продержали его в этом напряженном состоянии в продолжение 6-8 часов, до глубокой ночи, и надо сказать, что сам Лорис-Меликов был очень внимателен к Всеволоду Михайловичу и произвел на него хорошее впечатление. И для здорового человека выдержать такое испытание не шутка, а Всеволода Михайловича вся эта истерия, конечно, вывела из более или менее нормальной колеи душевного равновесия; он пришел домой до крайности взволнованным, не мог спать, и на следующий день я и его друзья старались всевозможными средствами успокоить его, но его ужасная психическая болезнь брала свое; а я, бывши тогда студенткой-медичкой 2-го только курса, совершенно еще неопытная, плохо поняла и решила вместе с другими близкими отпустить его для успокоения и развлечения проехаться в Москву, повидать друзей, знакомых; Всеволод Михайлович стремился и к Л. Н. Толстому.

   В начале марта он уехал в Москву, и болезнь захватила его там окончательно; совершенно уже больным, как говорится, прямо сумасшедшим он скитался и метался верхом по Тульской и Орловской губ. (в таком, виде он заезжал и к Толстому), попадал, кажется, в руки полиции, переплывал вплавь реку во время ледохода и т. д. и т. д. - пока один из друзей не доставил его в Орловскую психиатрическую больницу; в то же время и брат его - Евгений Михайлович ездил и разыскивал его; он же и перевез его вскоре в Харьковскую психиатрическую больни